Остёр на язык (джен)

После того, как я выговорился, насколько смог, я заткнулся. Со словами ушли силы. Поэтому мы бродили. До ночи. Я не следил за временем, об этом сказал Андрей. Я согласился, что пора расходиться, но перед этим спросил, свободен ли он завтра.

Андрей выглядел так, будто ослышался, но сказал: «Да».

* * *

Когда я прихожу домой, родители спят. Я всегда возвращался раньше. Надо их предупреждать.

Заваливаюсь в комнату и на кровать. Дойти и зашторить окно не хватает сил. Хотя спать не хочу. Этих сил нет где-то внутри, под слоем кожи и мяса. Где-то в костях. Будто те стали полыми. И хрупкими. Такими, что ими нельзя пользоваться.

Я смотрю на пальцы рук. Они всё те же, ни больше, ни меньше. Мои. Заполненные, чем надо. Двигаются по моему хотению теми же мышцами и принимают нужные позы. Но почему-то не кажутся моими. Всё тело отстранилось от меня, и я остался голым сознанием. Бессильным. Беззащитным. Без роли и возможности действовать. Говорить любые слова потому, что от них не будет толка. Хорошие, плохие, матерные — они невесомы. Всё меньше заметны, как дым сигарет.

Чем выше, чем больше надо, тем они незначительнее и меньше. Вплоть до отсутствия значимости и присутствия.

* * *

Я почти не сплю. Отрубаюсь, прихожу в сознание, смотрю на время — проходит минут двадцать-тридцать. Слышу, как встают родители, завтракают и собираются на работу. Слышу кусками разговор. Чаще голос старика:

— Будь сейчас не такие времена, у нас был бы серьёзный разговор. Один на один. В маленькой, закрытой комнате с настольной лампой. «Говори, где ты был прошлой ночью?!», — точно думает о пытках при допросе.

Делаю вид, что во сне подтягиваю ноги. Потом вспоминаю, что дверь закрыта, но сохраняю иллюзию крепкого сна. Учитывая, что я никогда не просыпался от разговоров родителей, сон у меня действительно крепкий. В лучшие времена.

Старик продолжает:

— Как пить дать девчонку завёл, — горделиво.

Лучше бы девчонка была.

— Пока полиция не приведёт, беспокоиться не о чём, — смеётся он.

Это — край.

Когда родители уходят, беру телефон, будто через дверь они могли узнать, что я проснулся. Каким-нибудь телепатическим способом.

Снова мелькает индикатор.

Я забыл про Стаса.

Стискиваю зубы, прищуриваю глаза и открываю сообщение.

Так и знал 3.55

Ты решил меня бросить 3.55

Не выдержал 3.55

Да? 3.55

?!?!?!?!?!? 4.00

— Ой, бля-я-ять, — тяну и улыбаюсь.

Ощущаю себя супругом, который запамятовал, что сегодня третий год и двести пятьдесят пятый день с того момента, как семья обзавелась хомяком и нарекла его Генри Шестым.

«Не мог придумать остроты.» — Печатаю минуту потому, что глаза ощутили, сколько не получили сегодня ночью.

Не хватало одиночества. Так ты ещё разбудил 7.36

Это было оповещение. Но не суть важно 7.36

ОстротЫ 7.36

По твоему прогноз погоды это остротА? 7.37

Это был пробник. 7.37

Фу 7.37

С такими пробниками не подходи 7.38

НЕ ПОДЪЕЗЖАЙ 7.38

И не будешь ты работником месяца в своём любимом магазине 7.38

На своём любимом бмх 7.38

Понял? 7.38

Плевок в душу 7.39

Смеюсь в подушку.

Если воспринимать первые строчки серьёзно, можно не дожить до развязки.

Как по выходным? 7.40

Позволишь мне получить прощение 7.40

Не 7.40

Веселее нервы жрать 7.41

По выходным голяк 7.41

Похоже, Стас не жалеет ни себя, ни времени.

До 14 получится? 7.41

Спешишь получить прощение? 7.42

Уезжаю с родителями 7.42

Надолго 7.42

? 7.42

До конца августа 7.42

Отдыхать. Да? 7.42

Хорошо быть школьником 7.43

Тоже хочу 7.43

Ничего не делать 7.43

Присылай фотки 7.43

Тогда заслужишь прощение 7.43

! 7.43

Завидовать будешь. 7.44

Буду 7.44

Смайлик с воздушным поцелуем прорывает на смех. Я давно не смеялся в горло.

* * *

Не думаю, что так должно быть. Что весёлый настрой, который задаёт Стас, испаряется, стоит переписке остановиться. Что солнечная и душная погода не вызывает негодования. Что я встречаюсь с человеком, на которого два месяца назад накатал заявление и проклинал словами, со всей отдачей. Не думаю, что должен мириться с тем, что для Дениса сделать ничего не могу.

Смотрю на переписку, его «Всё хорошо» и ошибочное «Понулять». Я говорил ему, что уеду, и думаю, стоит ли напоминать.

Напомнить стоит, чтобы посмотреть на ответ.

Пишу, но не сразу.

Не хочу натыкаться на стену, которую заранее не разбить. Не обойти. Но пасовать перед ней я хочу меньше.

Если что 14 числа уезжаю. 12.24

Получится до этого? 12.24

Галочка остаётся одна. Сообщение не дошло. Обычно приходило сразу.

Достаю сигареты.

— Ты всегда столько куришь? — вместо приветствия говорит Андрей.

— Нет.

Из-за его «ждать», «достаточно» в лицо смотреть не хочу. Только злость вызывает.

Закрываю пачку и убираю в карман.

— Я не знаю, почему позвал тебя, — говорю и смотрю в сторону, на дорогу, на машины, пешеходов, и думаю, что никуда не хочу идти. — Может, потому что злюсь. Я злюсь на тебя. Я не могу опустить руки. Но… я не знаю, что именно могу сделать. И сделать такое, чтобы точно помогло. — Упираюсь кулаком в ноющий лоб. Опять. Не знаю.

На миг вспоминаю о номере, который не удалил. О психологе, которому раньше мог бы рассказать. О чувствах, которые скрутили кишки и вызвали чувство тошноты, в тот день.

Смотрю на Андрея. Он молчит. Ищет ответ.

Будь я на его месте, тоже не нашёл бы. У меня нет ответа даже для себя, что говорить за других.

«Не так я себе извращенцев представлял», — становится паскудно.

* * *

Мы часто выбираем привлекательную точку, останавливаемся и смотрим на неё, пока говорим. Или молчим.

— Тебе было бы проще, если бы ты остался один? — спрашивает Андрей.

— Совсем один?

— О, нет. Я про сейчас.

— А, — вздыхаю и смотрю в пористые облака. — Не думаю, что есть разница один я или нет, проще не будет. Пока это всё не разрешится. Ну, может, ты был прав. Когда говоришь живому человеку… легче, конечно, не становится, но что-то меняется.

Я по-прежнему хочу курить. Хочу занять чем-нибудь пальцы. Хочу, чтобы проедающая изнутри дрожь затихла.

— Ты не знаешь, где он живёт? Ну, — через время говорит Андрей.

— Нет. Я толком ничего не знаю. О нём.

Или знаю то, что он давал знать о себе.

— Мне немного неудобно, что нужно называть этого человека… «этим человеком», или «он». Тебя устраивает?

Иногда теряюсь в разговоре, но понимаю, когда надо.

— Можешь называть его трещоткой.

Если подумать, то трещотка тоже не говорит о нём.

В голове мутит. Что именно может описать человека? Сделать его им, а не кем-то ещё? Характер, мнение, достоинства, недостатки, яркие качества, любимые и ненавистные вещи — сколько других, таких же людей можно найти на одного Дениса? На меня? Как много нас, таких, казалось бы, индивидуальных и неповторимых?

Сжимаю руки.

Если большая часть того, что я знаю, что я видел — неправда, прикрытие, то кого на самом деле я знаю? Дениса или того человека, которого он хотел показать? Когда он смеялся потому, что действительно хотел? Когда трещал, когда говорил о том, что было интересно, — это был он? Или только кусок мог быть им?

От раздумий руки лезут — почесать затылок, шею, обшаривают карманы и нащупывают измятую пачку, где не осталось сигарет.

— Зайдём в магазин? — предлагает Андрей.