Остёр на язык (джен)

— Как понять, что ты знаешь человека? — спрашиваю я.

— Хороший вопрос, — комментирует Андрей. — Ты, правда, хочешь в этом разобраться?

— Хочу понять, что из того, что я знаю о Трещотке, правда.

— А… В таком случае, всё, что ты знаешь о нём, правда.

— А если он врал?

— Как факт, ложь, которую ты знаешь, тоже правда.

— Я не философствую! Дебил…

Испортить моё настроение не составляет труда.

— Я тоже, — отвечает без обиды или напора. — Ложь из ниоткуда не берётся. Чтобы соврать, нужно знать о чём. По идее, ты слышишь то, о чём он знает, что увидел или услышал от кого-то другого. А знания — тоже часть человека. Получается, ты узнаешь о том, что известно человеку.

Если думать так, то…

— Да, — почти с озарением говорю, — но это — слишком заумно. А если он… придумал?

— Тогда… ты узнаешь, на что способно его воображение? — неуверенно смеётся. — Воображение считается его частью?

— Я же не скажу: «Нет». Но я не понимаю, как это работает.

— Знаешь, люди, сами по себе, это — склад знаний и опыта.

— Откуда ты этого набрался?

Спрашиваю раньше, чем вспоминаю, что Андрей старше меня.

— Знакомая рассказала.

— У тебя есть знакомые? — не скрываю шока.

— Ну, появились.

— Тогда я не понимаю, почему ты проводишь время со мной. Грехи зализываешь?

— Нет.

— Честный ответ, — вздыхаю.

— Относительно первого, — улыбается Андрей, — думаю, что моё присутствие немного, но может тебе помочь. Поэтому я согласился на встречу.

— Вот как.

Я бы никогда не подумал, что моё присутствие или разговор со мной могут помочь.

* * *

— Вернулся, блудный сын? — с удивлением и восторгом встречает отец.

— Я перекусить, а потом снова бежать.

— О как. — Ни капли протеста.

«Такие времена».

— Но перед этим посплю, — далеко мы уходим, когда заводим разговоры.

— Ага, значит, вернулся.

— А куда денусь?

— Вадим, привет, — говорит мама. — Как дела?

— Всё хорошо. Никак не надышусь воздухом на улице. Да, из выхлопных газов и других гадостей города, — знаю, за что зацепится старик, и отвечаю по ходу.

Ещё немного разговариваем, определяемся с планами на вечер субботы и расходимся по комнатам.

— Спокойной ночи, — говорю и закрываю дверь.

Недостаток сна сказывается. На каждом родительском слове залипал и думал, что оно значит.

Сказал: «Всё хорошо». Без раздумий.

Повторяю за Денисом.

Смотрю в телефон: «Я напишу» — отвечает. Серьёзно. Официально. Будто всегда так отвечал.

Да никогда…

Душно сегодня было, да? 22.50

* * *

— Тебя больше не достают? — спрашиваю у Андрея.

Хочу забить голову чем-нибудь, кроме Дениса и его: «Ага».

— На меня решил переключиться? — подмечает с осторожностью.

— Ага. Спешу стать твоим героем. — Вспоминаю, как Андрей благодарил меня. — Опять. Но… я не думал, что так получится.

Это — исключение.

— Всякое бывает, — Андрей пожимает плечами и улыбается. Будто ему действительно легко. — Думаю, мне повезло. Возможно… м, Трещотке, — прозвище не говорится свободно, — тоже повезёт.

— Случилось бы это сейчас.

— Было бы хорошо.

— Но этого может не произойти.

Ветер шумит.

— Тоже верно.

— Ну так? Что по этим?

— Тебе, правда, интересно?

— О-о-очень, — чем дольше оттягивает Андрей, тем больше скучаю я. — Всё мечтаю пересечься с ними, — придумываю, восстанавливая детали единственной встречи. — Особенно с тем, который главный. Как-нибудь круто выбить айфон из рук и сломать. Не нарочно, — улыбаюсь. Ещё как нарочно.

Стоит только вспомнить, сколько проблем принесло это видео. И стоит заметить, что этих проблем уже нет.

Цепляюсь за замок на куртке.

Прошло два месяца. Всего-то. Но слишком многое изменилось.

В груди тяжелеет.

Сжимаю край джинсовки в кулак. Молния теряется, язычок тоже.

— Если тебе, правда, интересно, — отвлекает Андрей, — то ничего не изменилось.

— В смысле?

— Ну, вся ситуация, в целом, подлила огонь. Я рассказал, почему, — обращаю внимание на руки Андрея: пальцы снова дерут швы, — поступил так. Из-за кого. — Я чувствую, как, говоря кусками, Андрей успокаивает себя. — С ними… говорили. Но они, конечно, конечно отрицали. Мне не поверили. Доказательств нет. Короче, поддержки я не нашёл. В универе из-за этого проблемы. И поэтому я взял перерыв. И, когда мы пересеклись, всё повторилось.

— Один-в-один?

— Я пытался сопротивляться. Ты не подумай. Сейчас я их не вижу.

Это «сейчас» не останавливает его пальцы и не возвращает прежнюю речь.

— А если я скажу, что видел, как они тебя прессовали?

— Это будет странно, — смеётся Андрей. — Решат, что они учили меня уму-разуму. По-свойски.

— Так ты уже думал об этом.

Он зажато улыбается:

— Приходилось.

У каждого действия есть последствия — надо запомнить.

И это не делает мне лучше.

* * *

С родителями веду себя скованно. Говорю меньше, не оцениваю. Не даю острых комментариев, почти не ем. Даже я это понимаю. Родители тем более, но они поддерживают меня в моём глупом упорстве казаться сильным и не раскрывают с поличным. Знают, что у меня есть свои причины. Что я не просто так изменился. Знают, что это нечто большее для меня.

Поэтому, в любой момент, я могу понадеяться на них — рассказать. Поделиться. Но для этого момента нужна причина.

Пока не найду её, останусь таким: под покрывалом, и буду думать, что хорошо спрятался, раз меня не замечают.

* * *

Днём остаюсь один. На бэхе гоню до площади. Нахожу знакомых, с ними катаюсь, разучиваю трюки. Когда заявится Стас, покажу пару и самого припахаю учиться.

Представляю, как он выдаёт пируэты лучше фигуристов, — ради этого стоит постараться.

Надеюсь, — оседает мысль, — это случится как можно раньше.

Фотографирую площадь с нашего пригретого местечка и отправляю: «Помнишь ещё?».

Чтобы не сорваться, он нагрузил себя работой. Но ничего не обещает, что он не сорвётся, да? Всё может быть. И всё может быть впустую.

Не знаю, смог бы я так поступить с собой ради своего же блага.

Наверняка, это было трудное решение.

Делаю круг по площади и возвращаюсь.

Хочу только, чтобы его решение окупилось.

* * *

— Может, я думаю слишком много? — высказываю Андрею.

— Не исключено.

— Хватит. Прекрати. Почему не сказать: «Да, блять, ты загоняешься» или «Нет, это нормально»? — смотрю в упор на него.

Андрей ничего не говорит. Ощущает мой хмурый взгляд на расстоянии вытянутой ноги и не отводит глаза. Смотрит с тем же напором.

— Потому что я не знаю, — не выдерживает и отвечает. — Но, если ты хочешь услышать что-то определённое, я могу повторить за тобой.

— На хер надо, — сдуваюсь я и втягиваю шею в плечи.

Солнце не сходит с позиций третий день. Мы же ныкаемся по дворам и паркам. В этот раз обогрели качели, на которых очень удобно сидеть напротив друг друга и показывать своё негодование.

Я был единственным, кто его показывал.

— Меня это достало, — изнывая говорю.

— Это видно.

— И жара эта тупая, — пинаю сидушку Андрея, — и Денис, этот говнюк, сука, мать его. Он не подумает писать! Ни-ког-да. Не будет по-другому. Точно. Пизда.

— Его зовут Денис?

— Это неважно. Важно… хуй его знает, что важно, — закрываю лицо руками.

Я бы всех назвал. Всех обозвал. И возненавидел. И чмырил. И унижал. Но среди всех них я — тот, кто не может справиться. Тот, кто не может ничего исправить.

Задерживаю дыхание, а воздуха уже не хватает. Будто я сжираю его телом, и мне самому не остаётся.

Резко и глубоко вдыхаю, опускаю руки и ещё раз ударяю деревяшку.

— Знаешь, — говорит Андрей и касается моей ноги.

Я одёргиваю её и ошарашенно смотрю на него:

— Ёбну.

— О, извини, я не… не хотел, — Андрей опускает глаза и краснеет. Напрягается. Руками берётся за сидушку.

Думаю: «Что за глупость?», потом понимаю: из-за метро. Из-за того, что Андрей дрочил на меня, он думает, что мне неприятны его прикосновения. Но, в тот момент, мне было неприятно не из-за того, что это он. Я не хотел, чтобы меня трогали вообще.

— Это из-за того, что я на взводе, — говорю, но зачем не уверен: чтобы обнулить извинение? Сказать, ещё раз, как я себя чувствую? Пожалеть?

Нет. Жалеть точно не буду.

— Пойдём, а то сидеть невозможно, — спрыгиваю с качели и поправляю волосы. За лето отрасли.

Из-за жары лицо мокрое. Когда солнце угомонится? И с каких пор оно начало меня волновать? Меня уже всё начинает волновать, отмечаю с раздражением.

— Идёшь? — спрашиваю и оборачиваюсь.

Андрей стоит рядом. А я не заметил.

* * *

— Что с этим делать? — спрашиваю у воздуха и строю из пальцев позы.

За полдня я скурил семь сигарет, сдерживая себя разговорами с Андреем. Почти не помогло.

— Может быть, подушку побить?

— Ну, так-то, — не договаривая, соглашаюсь. — Но здесь нет подушек, — обвожу взглядом парк.

Тот парк, где, как призрак, возник Коля. Осматриваюсь. Среди людей, которые здесь есть, его нет — и это хорошо. Ему и не надо здесь быть. Я уже не совсем уверен, что это был он. Может, привиделось?

Но стоит вспомнить голос Матвиенко, как я перестаю убеждать себя. Это был Коля. Но почему с ним?

В голове перебираю картинки: после того, как я сказал свои первые слова, после того, как преграда была построена, Матвиенко прилип как на клею. Гондон.

Выходим из парка и думаем, где засесть.

— Скажу ещё раз: я удивлён, сколько времени ты мне уделяешь. — Попутно ищу место для перекуса.

— Я думаю, лишним не будет, — его голос точно показывает, что он хочет перевести дело в шутку.

— Лишним для чего? — спрашиваю и просматриваю одно место за другим.

— Для, — заминается Андрей, — для общения?

— Я тебя не понимаю, — говорю и тыкаю в следующую точку.

— Я тоже… Просто думаю, что так надо. Почему нет?

— Почему? — задумываюсь над звучанием, вопросом и куда его впихнуть.

Я потерялся в разговоре и кварталах. Может, именно в этот момент, надо было замолчать и услышать:

— Но почему? Ты даже билет сдал! А денег хватит?

— Всё в порядке, — говорит раздражённо спокойный голос, а я отзываюсь на него и оборачиваюсь.

Он как чувствует и смотрит в ответ. А я вместо того, чтобы идти дальше, делать вид, что не признал, подумать, что послышалось, стою и выжидаю. Пока меня снова не узнают. Пока не узнаю я.

С таким лицом, будто нашёл вещь, которую потерял десять лет назад.