Рональд М. Уизли (джен)

Оказывается, отбиться от излишнего внимания довольно просто — достаточно из раза в раз повторять, что ничего особо интересного не помнишь и не видел. Рон пару дней рассказывает всем, кому интересно, заготовленную легенду, и уже к выходным поток вопросов начинает иссякать. Заодно выясняется, что второй этаж уже несколько месяцев как закрыт — захочешь не попадешь, лестницы проносят мимо, заставляют ускорять шаг. Тоже неплохо, ведь это значит, что смотреть василиска никто не сунется. Правда, Фред и Джордж так пытаются сломать сопротивление лестниц, что попадают в Больничное крыло, и Рон сказал бы, что они идиоты, но... пожалуй, отчитывать кого-то за переломанные кости, провалявшись камнем несколько месяцев — так себе идея.

Впрочем, за него неплохо справляется Джинни: когда Рон заходит проведать братьев, она сидит у кровати Джорджа, шмыгая носом, а вид у близнецов странно пришибленный.

— Что, тоже хочешь нам лекцию прочитать? — Джордж при виде Рона бодрится и делает скучающую мину, но мина выходит скорее кислой.

— Имей в виду, малыш Ронни — когда ты говоришь о благоразумии, где-то сдыхает мантикора, — добавляет Фред. — Зверушек не жалко?

— Да я так зашел, проведать, — отмахивается Рон. У него нет настроения обвинять или оправдывать, просто хочется немного посидеть с семьей.

А Джинни, то и дело смахивая слезы, продолжает прерванную его приходом речь о том, какие Фред с Джорджем придурки, и как бы расстроилась мама, если бы они всерьез покалечились, и как перепугалась за них сама Джинни... и все это — не глядя на Рона, будто его здесь нет.

Рон не знает, как к этому относиться, но Больничное крыло покидает вслед за сестрой — просто на всякий случай.

— Ты со мной не разговариваешь? — тихо спрашивает он по пути в башню.

— А ты со мной? — Джинни впервые за много месяцев смотрит ему в глаза, и Рон читает в ее взгляде растерянность, какой не видел никогда и ни у кого прежде. Будто ей очень хотелось бы поговорить, но она не знает, как начать.

Вместо ответа Рон протягивает ей руку, и Джинни цепляется за его ладонь — так же сильно и порывисто, как в детстве цеплялась за руку Чарли, когда тот учил ее плавать. Ей тогда было четыре или пять лет, и она ужасно боялась не достать ногами дна. Сразу вспоминается речка и прогнивший причал для лодок... и старое дерево ниже по течению — оно уже тогда было старым, но все ветки еще были при нем.

— Хочешь, летом сходим на наше место? Разведем костер, поговорим нормально.

— Хочу, давай, — Джинни все еще держит его за руку, но уже не сжимает изо всех сил. И даже слабо-слабо улыбается — по крайней мере, Рону хочется верить, что он видел ее улыбку.

Они вместе доходят до гостиной и больше к этой теме не возвращаются, да и видятся в последующие дни разве что в Большом зале. У Джинни своя жизнь, а у Рона... У Рона отработки. По всем предметам и, возможно, до конца года.

В понедельник, пока провинившиеся режут слизняков и чистят котлы, он варит зелье Прозрачной плоти под язвительные комментарии Снейпа вроде "желание погибнуть смертью храбрых похвально, Уизли, но огонь под котлом все же убавьте — вашим товарищам не понравится оттирать ваши мозги от стен". И у него даже что-то получается. Что-то густое и насыщенно-зеленое вместо прозрачного переливающегося зеленоватого раствора, но Снейп все-таки выводит ему "Удовлетворительно".

Во вторник он отлично проводит время в теплице, помогая Спраут с магической разновидностью шалфея предсказателей — кажется, именно его цветы входят в основу снотворного, которое Рон пил прошлой осенью. Сейчас о цветах говорить рано, из земли только-только высунулись первые побеги, но покопаться в земле и уютно помолчать с профессором все равно приятно.

В среду Синистра с тоской смотрит на него, давя зевок. "Уизли, давайте я просто поставлю вам "Превосходно", и разойдемся? Мы оба знаем, что вы способны звездную карту нарисовать не глядя, а у вас наверняка есть что отрабатывать и помимо моего предмета", — на самом деле, конечно, ей просто хочется успеть поспать перед уроками, но Рон не против. Локхарт не столь милосерден, и битых два часа Рон отрабатывает умение спать с открытыми глазами — ничего, тоже полезно.

— Ну и как тебе отработка? — спрашивает позднее Гермиона, и глаза ее горят от предвкушения чего-то эдакого. Вдруг Локхарт на отработках рассказывает что-то действительно интересное, а не ставит бесконечные сценки из своих книг?

— Да никак. Рассказывал, как ему понятно мое желание прославиться, — Гарри фыркает в кулак, Рон делает вид, что не заметил, — как мне, должно быть, трудно выйти из тени знаменитого друга, подруги-отличницы и талантливых старших братьев, и как важно мне соизмерять желания с возможностями... между прочим, я от отчаяния на василиска пошел, представляете? Так меня заело, что все внимание достается другим, что вот, — он разводит руками, и Гарри уже смеется в голос.

Гермиона не смеется.

— Между прочим, кое в чем он прав, — наконец изрекает она. — Трезво оценивать свои возможности ты действительно не умеешь.

В четверг Флитвик, как всегда, энергичный и доброжелательный, поправляет ошибки Рона — из месяца в месяц одни и те же: "Четче движения, молодой человек, и не забудьте завернуть хвостик в конце пасса! Сейчас вы должны добиться синхронности движений заклинаемых объектов, а не сложной комбинации для одного!" — ага, кто тут еще не умеет оценивать Роновы возможности? Заставить три пера одновременно подпрыгнуть и сделать оборот в одну сторону — да легче еще разок с василиском поздороваться! И если прыжки Рон все-таки осваивает, сумев заставить все перья одновременно подняться, повисеть на одной высоте и плавно опуститься секунда в секунду, то с синхронными поворотами у него никак. Красиво крутануть на черенке удается только одно перо, пока остальные вяло трепыхаются в ту же сторону. Флитвика на первый раз результат устраивает, Рона — уже нет: ему скоро понадобится расширенная теория, а просить у Флитвика дополнительные задания и книги можно лишь тогда, когда азы усвоил на "Превосходно".

А в пятницу у него трансфигурация и "все свободны, кроме вас, мистер Уизли". Рон и сам не против задержаться: он много думал о том, что произошло, и не собирается упускать случай поговорить.

— У меня появились вопросы, — говорит он, когда они остаются одни. Не очень вежливо звучит, но аналога слову "профессор" сходу не подобрать, а "учитель" или "наставница" звучит как что-то слишком личное.

МакГонагалл даже бровью не ведет:

— Вся внимание.

— Что вы с василиском-то делать будете? Или уже сделали?

— Да знаете... ничего, — МакГонагалл подается чуть вперед, соединяя шпилем кончики пальцев. — Не сделали и не собираемся делать. Видите ли, мистер Уизли, василиск может жить столетиями, но это не значит, что все отмеренные ему века он активен. Чем старше особь, тем более она склонна впадать в спячку, если ей нечего есть и ее никто не тревожит, а наш василиск достаточно стар. Несколько месяцев, возможно, год — и без еды и раздражителей он снова уснет.

— А мы все эти месяцы будем жить, зная, что он в любой момент может окаменить или убить кого-нибудь? Неужели нет какого-нибудь способа...

— Уничтожить его? Есть, конечно, и не один. Но любой из известных мне способов предполагает, что василиска придется позвать, а сделать это может только змееуст. Насколько мне известно, сейчас в школе людей с таким даром нет. Вашей сестре это удалось только потому, что она находилась под властью осколка души Волдеморта, но как только осколок был изъят, связанные с ним способности также угасли.

— И вы не видели ничего особенного, зря-в-корень. И раньше вы сказали, что осколок был заключен в дневник-филактерию, — вспоминает Рон. В том мире, откуда они пришли, извлечь часть души было невозможно, слишком точное и тонкое колдовство. Так что некроманты, желая стать личами, выдирали и помещали души в филактерии прямо целиком. Между прочим, оказывали миру большую услугу, ведь душа от такого неизбежно вырождалась, но не могла покинуть филактерию — либо так в ней и сидела, либо погибала при разрушении вместилища. — Так это же очарованность получается... почему тогда артефакты на Джинни не реагировали?

— Как выяснилось, очарованность, исполненную силами вырожденца, а не зельями или чарами, отследить пока невозможно. Жаль, что это выяснилось на примере вашей сестры, но теперь мы знаем об этом и можем подумать о способах защиты, — неприятно это слышать, но профессор права: учиться нужно на всем, и на своем незнании в том числе. — Так вот, возвращаясь к василиску, чисто гипотетически можно вызвать очарованность у кого-нибудь из профессоров, позвать василиска и уже тогда попробовать его убить... но я не пойду на это.

Рон бы тоже не пошел. Василиск, ползающий где-то в стенах, далеко не так опасен, как василиск, ползущий прямо на тебя, а под контролем очарованного эта змеюка половину школы разрушить может. Не говоря уже о том, что и сам по себе очарованный взрослый волшебник — грозный противник: он лишается свободы действий, но все знания, сила и опыт остаются при нем... и Рон не хочет знать, на что способны в бою люди, которые год удерживали опасного одержимого. Точно не хочет.

— Да я понимаю. Просто... Не люблю вот так сидеть и ждать, — со вздохом признается он.

МакГонагалл усмехается:

— Вы же, кажется, этим и занимались двадцать лет?

— Ага, потому и не люблю, — он сам чувствует, какой натянутой вышла улыбка, но сойдет.

— По крайней мере, сейчас вам есть на что отвлечься, — напоминает профессор по-английски, пододвигая к себе его эссе. — Жду вас через неделю на отработке, и кстати, сегодня вы заработали "Выше ожидаемого".

Он, если честно, и на Удовлетворительно не рассчитывал. Если бы речь шла о ком-то другом, Рон бы заподозрил, что оценку ему завысили за познания в мистицизме, но думать так о МакГонагалл — глупо и смешно. А значит, у него в самом деле получился вполне пристойный жук из пуговицы, пусть и с бронзовыми лапками... Мелочь, а ему по-детски радостно, и настроение, прежде балансировавшее где-то между "У" и "О", резко вспрыгивает на отметку "В".

Следующая неделя проходит примерно так же — у Рона уроки и отработки, у Гермионы уроки и "легкое чтение", от тяжести которого жалобно потрескивает дубовый стол в гостиной, у Гарри уроки, тренировки... и еще хорошие новости: Сириуса Блэка полностью оправдали! Гарри даже может провести у него пасхальные каникулы, если хочет! В пятницу Гарри уже совсем ни до чего: за завтраком он едва ли смотрит, что за списки второкурсникам раздает МакГонагалл, на уроках слушает вполуха и сразу после уносится собирать вещи.

Рон, правда, тоже только на отработке вспоминает, что утром какие-то списки раздавали...

— Не "какие-то списки", мистер Уизли, а список предметов по выбору для изучения; нужно выбрать не менее двух, поразмыслите как следует, на что вы готовы тратить свое время в ближайшие три года. А поскольку у вас как раз будет возможность подумать, возьмите еще и это, — МакГонагалл протягивает ему "Размышления о душах", и Рон почти без труда давит улыбку. В конце концов, книжка-то дельная, и он с удовольствием ее почитает, не оглядываясь на дверь.

Тем же вечером он рассказывает друзьям о задании МакГонагалл. Гарри рассеянно кивает, Гермиона неодобрительно качает головой:

— Что тебе говорил Локхарт про желания и возможности?

— Будешь смеяться — ровно то же, что МакГонагалл говорила на первом курсе, когда я барана искал, — Рон демонстративно приподнимает "Размышления". — Наверное, она решила, что раз я неплохо справляюсь с отработками, то и одно-единственное заклинание как-нибудь вспомню...

Про отработки чистая правда. Устал Рон, конечно, порядочно за эти недели, но свои честные "У" получает исправно — и думает, что, если так пойдет дальше, к экзаменам он выйдет вместе со всеми.

— Ну смотри. Заработаешь переутомление — помогать не стану, — поджимает губы Гермиона.

На столе лежит ее список предметов по выбору с галочкой в каждой строчке, но Рон ничего не говорит. Не хочется портить Гарри последний вечер перед каникулами, да и с Гермионой они только помирились, жаль все рушить.

За каникулы Рон как раз успевает прочесть "Размышления". И начать перечитывать. И понять в очередной раз: если бы все было так просто, если бы можно было воскресить нужное воспоминание, просто нарисовав картинку или рассмотрев ее под лупой... тогда МакГонагалл справилась бы и без него.

Рон знает, что мог переломать душу, не повредив ее оболочки. Он знает, что сам придумал заклинание Обрыва связей, что применил его и что оно сработало — но как теперь вспомнить? Нужен какой-то крючок, за который может зацепиться память, очень важный для его прошлой жизни крючок. Подземелье? Не годится, в подземелья Хогвартса он спускается дважды в неделю — и ничего. Одержимый? К Квирреллу его не пустят, в особую палату не пускают даже родных, а других одержимых Рон не знает. Вырожденец? По словам МакГонагалл, не поможет — осколок души в дневнике, конечно, солидный, но на целую душу все же не тянет. Рон бы сам посмотрел, но учить его заклинанию зрения-в-корень МакГонагалл пока отказывается, объяснив коротко: "Ослепнете". А больше Рону ничего на ум не приходит.

Идею неожиданно подкидывает Гарри, вернувшийся с каникул абсолютно счастливым и растрепанным вдвое против обычного:

— Там не дом, а лавка диковин какая-то! И половина этих диковин проклята, а про другую половину Сириус не уверен, и еще куча всякой мелкой живности в доме завелась, пока никого не было. Мы боггарта нашли...

— Кого? — переспрашивает Гермиона.

— Привидение такое, которое пугает людей и страхами питается. Правда, у меня с ним справиться не получилось, — признается Гарри, заметно смутившись, — но Сириус сказал, что это нормально, многие в первый раз теряются.

— Подожди, так ты...

Рон успевает пихнуть Гермиону в бок, чтобы не ляпнула лишнего. Если Гарри и колдовал на каникулах, что такого? Не при магглах же и аккуратно, да и вообще вид у Гарри такой, что ему только отповедей сейчас не хватало.

Сам Рон боггартов ни разу не видел — Гул не пускает в Нору никого, кроме садовых гномов, они его почему-то забавляют, — но знает, что лучше на этих привидений ходить не вдвоем даже, а толпой, чтобы боггарт растерялся и не понял, кого пугать... кстати!

— А можно мне приехать к вам на каникулы? Я тоже боггарта посмотреть хочу!

Боггарт пугает — не до смерти, но до обморока может, — и превращается в то, чего человек боится. Муциан боялся одержимости, он не хотел, чтобы кто-то повторил судьбу Вангарила, поэтому и задумался об Обрыве связей. Рон не уверен, что боится так же сильно — воспоминания прошлой жизни от него слишком далеки, чтобы испугаться по-настоящему, — но почему не попробовать? Вдруг боггарт покажет ему одержимого, и Рон что-нибудь нужное вспомнит? А если не выйдет — ну... об этом он подумает, когда не выйдет.

— А тебе разрешат?

— Скорее всего, да. У вас же там кухня нормальная?

— Да в том-то и дело...

"...что жили мы на пирожках из ближайшего киоска и в спальниках посреди единственной чистой комнаты, и твоя мама тебя ни за что к нам не отпустит", — продолжает Рон мысленно. Будь ему на самом деле тринадцать, он бы согласился и даже пробовать не стал.

— ...что у Сириуса дома совсем кошмар, — договаривает Рон, и Гарри смущенно кивает. — Так это даже лучше. Если написать, что ему нужна помощь с уборкой и вообще, мама сама к вам примчится, а нас с собой возьмет! Как тебе идея?

Гарри не уверен — ему показалось, Сириус не любит, когда вокруг много людей, — но обещает спросить. Гермиона смотрит с тем безграничным терпением, с каким мама смотрит на папу, когда тот слишком увлекается, рассказывая о маггловских штучках. "Вроде взрослый человек, а такой ребенок", — читается в этом взгляде, но Рону не обидно. Такова уж Гермиона Грэйнджер, порой ужасная зануда, но хороший друг... и Рону впервые приходит в голову, как здорово, что он взрослый и на мелочи может просто не обращать внимания.

Если бы у Рона была возможность оценивать свою жизнь, этой весне он смело поставил бы оценку "Выше ожидаемого". Потому что с отработками он — спасибо Гермионе! — справляется даже быстрее, чем думал. Потому что экзамены он сдает не хуже, чем в прошлом году, и Флитвик прямо говорит, что в следующем ждет от Рона не меньше "В". Потому что Джинни совсем приходит в себя, разве что чуть более задумчива, чем раньше. Наконец, потому что мама, получив его письмо, соглашается: Сириусу Блэку действительно нужна помощь. Как он, в конце концов, сможет быть хорошим крестным Гарри, если о себе позаботиться не в состоянии? Если вообще помнит, как это — заботиться...

"И спасибо, что не скрываешь, что тебе в его доме что-то нужно", — в постскриптуме сквозит обида, но какая-то приглушенная, смирившаяся. Мама еще не простила ему василиска, но раз Рон честно написал, что посмотреть боггарта хочет не просто так — что ж, она готова помочь.

В первый раз они отправляются в дом на Гриммо вдвоем: Рон — за боггартом, мама — чтобы оценить масштаб бедствия и подстраховать его, если понадобится.

Сириусу Блэку явно неловко. Он писал, что не против гостей, но встретив их на своем пороге, теряется и отводит глаза — забыл, как это, просто общаться с живыми людьми, особенно с такими доброжелательными, как Молли Уизли. А вот мама Рона удивляет. Он как-то привык к ней другой — бесконечно заботливой, шумной и немного суетливой, потому что такой она была со всеми, кого встречала. Но сейчас, пожимая худую руку Сириуса, она просто молча улыбается, и ее молчание обнимает всех присутствующих, как теплый шерстяной шарф. Рон не знает, как она это делает, но это круто.

Они устраивают пикник в единственной жилой комнате — мама была тысячу раз права, собрав для визита большую корзину домашней еды, — и в том, как Сириус ест, наслаждаясь каждым куском, Рон почему-то видит себя почти трехлетней давности. Наверное, он так же ел, пытаясь перебить вкус ритуальной похлебки. Разговаривают в основном мама и Гарри; Сириус больше молчит, но это и понятно: ему есть о чем молчать, а говорить пока не о чем. Рон просто готовится.

Наконец, будто вспомнив, зачем они тут собрались, Сириус тяжело поднимается с места:

— Ну что, пойдем боггарта смотреть? Я его нарочно не трогал...

— Пойдем, — очень вовремя: Рон чувствует, что перестарался с подготовкой, еще немного — и он всерьез начнет прикидывать, чистокровный перед ним бретон или все-таки нет, а это уже перебор.

Впрочем, вся эта шелуха вылетает из головы, когда Рон подходит к старому рассохшемуся шкафу и, рывком открыв двери, отступает назад.

Боггарт показывается ему в образе души Эрандура-Вангарила.

Рон видит вживую, как видел когда-то под заклинанием, трещины и сколы переломанной оболочки, видит умирающее дерево, густо оплетенное ветвями лианы. На рисунках их обычно изображали черным и красным, в магическом же зрении неповрежденная душа выглядит бледно-голубой, а вырожденная светится неровно сполохами зеленого, синего, фиолетового. Такими Рон видит их и сейчас — голубоватый свет еще не поврежденных ветвей, хищное разноцветное мерцание вырожденца. Видит то, что когда-то напугало Муциана, и даже сейчас, в новом мире и новом теле, зная, что перед ним лишь безобидная мелкая нежить, чувствует перебор мохнатых лапок возле сердца — здравствуй, паук-тревога, давно не виделись.

— Ри...

— Нет!!! — выкрикивает Рон, не оборачиваясь. — Подождите! Пусть еще немного...

Гарри за его спиной что-то втолковывает крестному, мол, так надо, это важно. Рон не слушает, сосредоточившись на боггарте — "ешь мою силу сколько сможешь, только напугай меня посильнее!"

Ему нужен этот страх, нужно испугаться по-настоящему, воскресить в себе чувство, когда-то давшее Муциану вдохновение. "Это может произойти с моими близкими. С Гарри, Гермионой, Чарли... Это могло произойти с Джинни, если бы ей повезло чуть меньше..."

И на долю секунды — прежде чем мир начинает выцветать и крениться набок, вынуждая его сделать пару шагов в сторону, чтобы не упасть, прежде чем Сириус развеивает боггарта — он вспоминает. Рабочие записи Муциана, все сколько-их-там-было страниц бесполезных здесь расчетов и неработающих формул вспыхивают в мозгу одновременно, будто выложенные раскаленной проволокой изнутри черепа. Рон даже глупо жмурится в первый момент, таким одуряюще ослепительным кажется это воспоминание, и понимает: оно не уйдет. Никуда не уйдет, даст рассмотреть себя без спешки и перенести на бумагу, может поблекнуть под ворохом новых впечатлений, но останется с Роном до самой смерти и воскреснет во всех деталях, стоит ему пожелать.

Что ж, это вполне тянет на "Выше ожидаемого".