Рональд М. Уизли (джен)

В конце дня они приходят к кабинету МакГонагалл. У Гермионы только что волосы не искрятся от напряжения; она еле отстояла уход, заставляя себя слушать объяснения Хагрида — небывалый случай, даже новый предмет не смог полностью ее отвлечь! К счастью, Рон и Гарри были рядом, и знакомство с гиппогрифом прошло неплохо. Гарри на гиппогрифе даже прокатился, хоть и признался потом, что больше никогда. Рон просто порадовался, что гиппогрифы не способны почувствовать искореженную душу, не то пришлось бы по всему загону бегать, уворачиваясь от стальных когтей.

Но это уже в прошлом. В настоящем же они стоят перед тяжелой дверью темного дерева — бледная Гермиона, заинтригованный Гарри и Рон с тетрадью под мышкой. И так ему тяжело и муторно от одной мысли, что с этой тетрадью придется расстаться, что он сам себя не узнает и стучит громче, чем нужно:

— Можно, профессор?

— Да, войдите, — и Рон первым берется за ручку из кованых листьев.

Здесь все как всегда — полумрак, громоздкая мебель, чернильница темного стекла на четырех бронзовых лапах. Только стульев на сей раз три, да на углу стола лежат "Размышления" обложкой вверх — должно быть, это стоит понимать как "разговор будет серьезный, но вам я доверяю".

— Садитесь, — кивает профессор, и они поспешно рассаживаются. МакГонагалл же взмахивает палочкой, направляя ее на дверь поверх голов, и раздается тихий щелчок. Рон тихонько выдыхает — это что-то новенькое...

— На всякий случай: не люблю, когда прерывают важные разговоры, — поясняет она. — Мисс Грэйнджер, у вас есть ко мне вопросы? Задавайте.

Гермиона сглатывает, садится прямее — так, что от одного взгляда на нее плечи судорогой сводит:

— Профессор, я хочу знать, почему вы отказали мне в дополнительных курсах, — поначалу она говорит тихо, но с каждым словом ее голос крепнет: — Я читала Историю Хогвартса, и в ней упоминаются ученики, успешно сдававшие СОВ и ЖАБА по всем предметам. Я понимаю, это сложно, но я могу справиться с такой нагрузкой, я уверена. К тому же, правилами не запрещено выбирать все предметы из дополнительного списка, а вы... никак не объяснили свой запрет в письме. Почему вы во мне сомневаетесь?

— Мисс Грэйнджер, я последний преподаватель в Хогвартсе, который стал бы вас отговаривать, исходя из своих сомнений. Однако сейчас дело касается не только вас. Вы наверняка уже изучили расписания ваших однокурсников и обратили внимание, что часть уроков проходит одновременно, не так ли? — Гермиона кивает, и МакГонагалл улыбается краем рта: — А теперь представьте себе, что в течение трех ближайших лет профессора будут вынуждены подстраивать свое расписание под вас. Проводить дополнительные уроки, тратить свое личное время — причем мы говорим не только о людях, которые знают вас с первого курса, видят ваши старания и потому готовы сделать исключение, но и о тех, для кого вы раньше были строчкой в списках и одной из многих в Большом зале. Как вы думаете, по отношению к ним это честно и правильно?

Гермиона морщится:

— Ну... вообще, конечно, нет... но ведь кому-то пошли навстречу?

— Тогда это было возможно, — МакГонагалл складывает руки шпилем, смотрит на Гермиону поверх сомкнутых пальцев. — Специально для этих студентов Хогвартс просил выделить из особых хранилищ Министерства артефакты, позволяющие присутствовать на нескольких уроках одновременно. А после истории с Петтигрю и оправданием Блэка... скажем так, я почти уверена, что наш запрос на выдачу артефакта удовлетворили бы. Но лишь для того, чтобы обязать нас ответить какой-то серьезной услугой, а нам сейчас меньше всего нужно оказаться в долгу у чиновников из Министерства. Эти люди имеют отвратительную привычку с умным видом лезть в материи, которых они не понимают и понять не пытаются.

Гермиона хмурится, но кивает. Интересно, что она сейчас чувствует — облегчение, что причина отказа все-таки не в ней? Или досаду на препятствие, которое сейчас она не в силах одолеть?

— Не расстраивайтесь. Отказавшись от дополнительной нагрузки, вы экономите время и силы, чтобы всерьез заняться чем-то другим... Помните, мы с вами говорили в прошлом году о создании и усовершенствовании заклинаний? Если вас все еще интересует эта тема, рекомендую поговорить с профессором Флитвиком насчет дополнительных заданий и литературы; думаю, вам он не откажет, — да, кто-кто, а Гермиона с ее "Превосходно" по чарам точно заслужила право дополнительные занятия... Рону даже завидно немного. — Сейчас же я рекомендую вам остаться и внимательно послушать: насколько я поняла, мистер Уизли вам доверяет, и вы знаете о сути задания, которое я ему дала. Если мистер Уизли выполнил задание, там наверняка есть о чем поговорить. Мистер Уизли?

— Д-да. Я все сделал.

Он сам не понимает, отчего вдруг ему становится так плохо. Вроде бы все правильно — они договаривались еще весной, что МакГонагалл проверит и завершит его работу, и Рон ей доверяет... Но когда он кладет тетрадь на стол, руки леденеют и трясутся, а к горлу кисло-сладким комом подкатывает тошнота.

Он заставляет себя не дергаться, просто молча ждет. Тем временем МакГонагалл просматривает страницу за страницей — и вдруг поднимает взгляд:

— Вы не хотели отдавать его мне, верно?

— Да, — нет смысла спорить с очевидным. Ему настолько не нравится вид своей тетради в чужих руках — пусть даже в руках МакГонагалл — что он со всей силы сжимает кулаки, но понимает это только сейчас, почувствовав, как онемели пальцы.

— Неудивительно: у вас в формулу вплетено два сцепленных обширных вето. Первое ограничивает область применения Обрыва связей самим заклинателем, второе запрещает передавать работу или ее часть, а также переключаться на какие-либо другие расчеты внутри заклинания, пока не написано первое.

— Иначе говоря, где-то треть заклинания в любом случае должен переписать я, — начинает Рон осторожно, чтобы не проговориться. Сейчас есть дела поважнее, чем обсуждение магии других миров. — Хотя подождите, я еще не начинал ничего пересчитывать, а ведь вето вступает в силу...

— ...с начала работы. В вашем случае — с того момента, когда вы впервые коснулись пером бумаги, записывая то, что вспомнили. Вы уже испытываете на себе действие вето, мистер Уизли, пусть и слабее, чем нужно... но только потому, что здесь и сейчас все эти формулы не работают. Сядете пересчитывать всерьез — поймете, о чем я.

Рон морщится и прикрывает глаза. Когда тетрадь оказывается у него, становится легче дышать, отступает дурнота, но головокружение и холод в онемевших пальцах так скоро не уходят. Если вот это — слабее, чем нужно, он не хочет раньше времени представлять, какую силу вложил Муциан в защиту своего труда.

— Профессор, а что такое вето?

— Создавая заклинание, мисс Грэйнджер, вы должны продумать не только его желаемое действие, но и условия, при которых оно работать не будет. Это обязательно для заклинаний направленного действия — тех, которые мы применяем к кому-то или чему-то. Чтобы, допустим, изгнать боггарта — вам ведь известно, кто это? — уточняет Макгонагалл и, когда все трое кивают вразнобой, продолжает: — Так вот, чтобы изгнать боггарта, вы примените заклинание Риддикулус, которое срабатывает на боггартах и ни на ком, кроме них. Это пример обширного вето: вы прописываете в формуле запрет на взаимодействие со всеми видами живых и неживых объектов, кроме одного. Вето бывают также ограниченные — скажем, Вингардиум Левиоса не работает на живых объектах, — и точечные, с указанием конкретных людей, животных, существ или предметов. Или людей, удовлетворяющих некоторым условиям... Пример — заклинание Чистых страниц в библиотеке Хогвартса.

Рон сперва не понимает, о чем она, и почти открывает рот, чтобы спросить, но вдруг вспоминает, как они пытались выследить ловчего на первом курсе. Как искали информацию, из которой можно слепить легенду, как в итоге споткнулись об учебник с одной-единственной фразой: "Эти страницы открыты к прочтению только для студентов, сдавших СОВ по защите от темных искусств или имеющих особое разрешение преподавателя"...

— Это которое на учебниках для старших курсов? А зачем оно вообще?

— Чтобы вы спросили, мистер Уизли.

— Я?!

МакГонагалл улыбается, явно довольная произведенным эффектом:

— Не вы конкретно. Просто двенадцать лет назад я задумалась о том, что стоит поискать других пробужденных... — и резко меняет тон на деловой: — Мистер Поттер, то, что я дальше скажу, касается вас и может очень вам не понравиться. Это касается гибели ваших родителей и нынешнего состояния Волдеморта.

Гарри слегка меняется в лице, но уже через мгновение берет себя в руки и кивает:

— Я слушаю.

— Хорошо. Я так понимаю, вам известно, что такое одержимость, — МакГонагалл не спрашивает, а утверждает. — Напомню, чистая одержимость возникает, когда вырожденная душа соединяется с душой другого человека и паразитирует на ней. Процесс этот, вопреки распространенным заблуждениям, конечен: вырожденец не может существовать без носителя, но даже меняя носителей как перчатки и питаясь их душами, он постепенно разрушается. Не всех магов устраивает такой исход; некоторые помещают свою вырожденную душу в какой-либо предмет и привязывают к нему. Такой предмет называется "филактерия". Душа будет жить, пока существует предмет-филактерия, правда, и разрушится вместе с ним. И есть частный случай филактерии — хоркрукс — когда в предмет помещается только часть вырожденной души; для этого, само собой, душу надо не только выродить, но и расколоть.

— И у Волдеморта есть такие вот... хоркруксы? Много?

— Хороший вопрос, мистер Поттер; к сожалению, ответа на него никто дать не может. Душа — не пирог, который вы разрежете как вам захочется и будете точно знать, сколько получилось кусков. При повреждениях она ведет себя скорее как хрусталь, рассыпаясь на множество осколков, и сосчитать их практически невозможно. Так вот, душа Волдеморта на тот момент, когда он пришел в дом ваших родителей, была разрушена настолько, что хоркруксы формировались уже помимо его воли при малейшем повреждении... одним из таких хоркруксов стали вы.

На Гарри страшно смотреть: он бледен до зелени, кажется, еще немного — и упадет в обморок.

— То есть во мне сидит кусок души Волдеморта, — он говорит медленно и глухо, через силу выталкивая слова. — Можно его вытащить?

— Полгода назад я бы задумалась, сейчас отвечу — он разрушится только с вашей смертью. Но не беспокойтесь, одержимым вы не станете: ваш осколок слишком мал, чтобы причинить вам вред, к тому же в нем видны некоторые изменения, которые я видела в других хоркруксах...

— Других? — Рон помнит только один, тот, который попал к Джинни; выходит, нашли еще что-то?

— Первый был изъят у мисс Уизли, второй этим летом найден в доме Блэков, — так вот что искали Моуди и Макгрегор! Ну да, кого ж еще посылать за такими штуками — у одного волшебный глаз, второй наверняка умеет зреть-в-корень... — Профессор Дамблдор продолжает поиски; чем больше хоркруксов мы найдем, тем лучше. Он полагает, что вы захотите принять участие, и пригласит вас к себе в ближайшее время.

— Вы тоже пробужденная, получается, — чуть живее, но все еще заторможенно произносит Гарри. — И вы можете уничтожить хоркруксы?

— Могу — слишком смело сказано: я пока не знаю, могу я или нет. У нас есть две рабочих гипотезы, причем вторая появилась благодаря мистеру Уизли. Но чтобы проверить хоть одну, нужно несколько хоркруксов для исключения погрешностей метода: у нас нет права на ошибку, и мы подготовимся настолько хорошо, насколько это возможно. Отвечая на второй вопрос — да, я тоже. Двенадцать лет назад, узрев прицепившийся к вам осколок души, я предположила, что это результат долгого и осознанного саморазрушения. Мне было известно, что при разрушении частей души выделяется огромное количество энергии — теоретически достаточное для формирования дремлющей души, способной пробудиться. И я подумала, что, если удастся найти таких людей... Гарантий не было никаких — далеко не все пробужденные способны вспомнить что-то кроме размытых картин прошлого, и еще меньше тех, кто обладает нужными мне сведениями — но я решила попробовать. Предположила, что некоторые из этих пробужденных могут учиться в Хогвартсе или только готовиться к поступлению. Вспомнила свой собственный опыт и подумала, что эти дети будут отчаянно искать хоть какую-то информацию, пытаясь разобраться, что же они такое... и если часть информации окажется недоступна, они обратятся к преподавателям, а я об этом узнаю. Я уже тогда понимала, что план так себе — зачаровав книги, я упускала из вида тех, кто успел сдать СОВ, и взрослых, конечно, тоже, — но ничего другого мне в голову не пришло.

Что ж, стоит признать, идея не лишена некоторого изящества. Зачаровывать всю библиотеку — глупо и слишком заметно, а вот так... разумно. Зачем первачку взрослые книжки? Что он хочет найти? И не надо ли потихоньку с ним побеседовать?

— Самое интересное, что за эти годы я подозревала нескольких студентов — и каждый раз впустую... а когда вы трое пристали к Квиринусу, я думала только о том, как бы отбить у вас охоту задавать опасные вопросы, — признается МакГонагалл. — И мысли не мелькнуло, что человек, которого я ищу, стоит прямо передо мной.

— А если бы вы так и не нашли меня, что тогда?

— У меня было бы одной гипотезой меньше, пришлось бы изобретать другой план и искать себе помощника чуть дольше. В конце концов, способности дремлющих и пробужденных к манипуляциям с душами несколько выше, но и среди обычных людей самородки встречаются... Хотя до четырнадцати проверять крайне нежелательно.

— Мне будет четырнадцать через три недели! — вскидывается Гермиона. — Можно меня проверить? Пожалуйста, профессор!

Кажется, ее так и не отпустило до конца — ей очень хочется доказать себе, что она все-таки лучшая, самая-самая, несмотря на все козни Министерства. Она смотрит почти умоляюще, и МакГонагалл вдруг соглашается:

— Хорошо, давайте попробуем, — взмах палочки — и перед Гермионой появляются флаконы с зельями; судя по надписям на бирках, Укрепляющий настой и что-то для глаз. — Для начала выпейте эти зелья, без них эксперимент крайне опасен.

Такого предупреждения Гермионе хватает, чтобы залпом выпить оба.

— Теперь прикоснитесь палочкой к переносице и произнесите: "Зрю корень". Это может быть болезненно, не пугайтесь. Затем посмотрите в сторону мистера Уизли и расскажите, что вы видите.

— Зрууу корэн... ой, нет, зрю корень... Ай!!! — Гермиона зажмуривается, из глаз ее рекой льются слезы. Она решается на миг разлепить веки и снова зажмуривается, но пытается говорить ровно: — Глаза болят, и... я ничего не вижу. Так и должно быть?

— Да. Посмотрите на мистера Уизли, пока заклинание еще действует — второй раз пробовать не дам.

Гермиона делает глубокий вдох и открывает глаза; белки у нее стали ярко-розовыми, видны красные переплетенные нити взбухших сосудов. Она смотрит на Рона, то и дело смаргивая слезы.

— Очень темно, я ничего не вижу. Только вот тут... — она показывает на Роново солнечное сплетение. — Овал. Большой, светло-серый, немного светится...

Гермиона снова зажмуривается и с силой трет глаза; очередной пузырек с зельем зависает перед ней в воздухе, осторожно касаясь рук. Она хватает флакон, выпивает залпом, нервно стирает со щек слезы... и Рон вдруг понимает, что это не просто от рези в глазах, она плачет по-настоящему. Он обнимает подругу за плечи, Гарри с другой стороны гладит ее по голове. Гермиона же будто не чувствует:

— Я... не справилась, да?

А что тут скажешь? Светло-серый овал — чудовищно мало для настоящей работы, но большинство не видит даже этого.

— Вы увидели больше многих, мисс Грэйнджер. Столько же видит мой сын, — непривычно мягко произносит МакГонагалл. — Вы прекрасная студентка и очень сильная для своего возраста волшебница, но скажу еще раз: не жалейте, что у вас не все получается. Оставьте силы для того, что вам действительно важно, и найдите тех, кто сделает за вас все остальное. Например, я более чем уверена, что ваша помощь в этом году окажется незаменимой для мистера Уизли.

— Но вето, вы же сами сказали...

— Дорогая моя мисс Грэйнджер, — усмехается профессор, — вето похоже на строгого констебля, который сам чрезмерно увлечен соблюдением правил и других заставляет. Но у этого констебля нет глаз на затылке, а в формуле я не нашла, например, прямого запрета получать для заклинателя нужные книги. Думаю, немного успокоившись и подумав хорошенько, вы найдете не меньше двух способов помочь друзьям даже без моих подсказок.

— Я... я попробую, профессор, — Гермиона длинно шмыгает носом и вытирает глаза.

И впервые за сегодня искренне улыбается.