А&B, или Как Приручить Мародеров (гет)

Лили и Джеймс, июнь 1980

Лили ходила по дому очаровательно рыжая, с выступившими по всему лицу сердитыми веснушками, и очень пузатая. Она была недовольна совершенно всем и вся вокруг. Ей не нравились новенькие кремовые занавески с золотистыми узорами птиц, ей не нравилось то, как свистит на плите чайник, ей не нравилось, как пахнет грушевый пирог с франжипаном и особенно ей не нравился Джеймс-чтоб-его-Поттер.

Он подпевал магическому радио и этой глупой попсовой песенке.

Он неправильно ходил.

Он неправильно улыбался.

Да он даже неправильно дышал!

Джеймс обернулся на скрип половиц, заметил круглую, пыхтящую от злости Лили и засиял счастливейшей улыбкой. Лили подавила немедленное желание вылить ему в лицо кипяток. Ложки и вилки на столе опасно задребезжали.

Джеймс мгновенно принял защитную стойку и примирительно поднял руки. Только сейчас Лили заметила, что они все с муке, как и весь Джеймс, нацепивший на себя потешный фартук с зайцами. На секунду она умилилась, но тут же вспомнила, как ее раздражает этот фартук и этот мужчина, и злость накатила вновь.

— Лили, солнышко мое! Помнишь, как нас учил доктор? Вдохнули и выдохнули. Вдохнули и выдохнули!

Вилка сорвалась со стола и воткнулась аккурат там, где секунду назад была голова Джеймса. Лили выдохнула.

— Извини! — воскликнула она. — Но я сейчас так злюсь на тебя, сама не знаю почему, что совсем не могу это контролировать!

Ведь никто не говорил, что волшебная беременность должна быть легкой.

Джеймс уворачивался от снарядов с ловкостью лучшего охотника квиддичной команды. Доктор сказал потерпеть еще месяц, и Джеймс в тот момент очень хотел переспросить его, не имел ли тот в виду под словом «потерпеть» слово «выжить»? Но доктор очень боялся Лили Эванс и с такой профессиональной тщательностью выбирал выражения, что Джеймс не решился рисковать.

Они сыграли свадьбу, пару раз поругались с Дурслями (ругался в основном Джеймс, который не мог понять, как можно быть такими примитивными и тупыми в таком большом и интересном мире), поучаствовали в немалом количестве битв с Пожирателями, а потом Лили начало тошнить и в одно из утр она поняла, что беременна.

Джеймс первое мгновение был в ужасе. Потом взглянул на испуганное, неуверенное лицо Лили, ахренел от осознания того факта, что Лили Эванс — его жена, и страшно возгордился от мысли, что теперь эта богиня еще и родит ему наследника!

Вечером того же дня к ним прибыл Сириус с бутылкой огневиски, Ремус с книгой «Советы для будущей матери» и Питер с набором пончиков. Сириус с Джеймсом под конец напились вдрызг под осудительные взгляды друзей, а Лили попыталась выпутать у Ремуса что-нибудь про Эмили. Когда ее попытки потерпели крах, а Джеймс начал изображать стрекозу, Лили переключилась на Питера, и он без утайки поведал им о том, что играть двойного агента ему уже поперек горла, но Дамблдор возлагает на него большие надежды, Мальсибер зорко следит за ним, а Элиза совсем затерялась в Лондоне и почти не появляется в их общем доме.

Питер все-таки рассказал им о своей должности, возложенной на него еще на седьмом курсе, но лишь после того, как все члены Ордена Феникса принесли клятву и официально вступили в Орден. Питер был прав в своих предложениях, Дамблдор действительно не доверял никому, и только теперь со скрипом позволил Питеру сознаться в происходящем тем, кто был ему близок.

Немного погодя в тот вечер Питер тоже решил выпить, а с ним и Ремус за компанию. Лили подняла бокал и за секунду до первого глотка поняла, что ближайшие девять месяцев… В любом случае, пьяные мародеры изрядно развеселили ее, что стоило многого в такое-то время.

Потом они сидели с Питером в уголке уютной кухни, он пил свежесваренный пряный глинтвейн, а Лили — горячее молоко с медом и корицей.

­— Расскажи мне, Хвостик, что тебя мучает? — ласково спросила она, когда все разбрелись кто куда, и никто не мог нарушить их дружеское уединение.

Питер посмотрел покрасневшими больными глазами в мутную гладь своей кружки. Он пожал плечами и кисло скривился своему отражению.

— Все было неплохо поначалу, мы все время были вместе. Но теперь я думаю, что у нее есть любовник, — прямиком выдал он то, что давно его терзало.

— Любовник?

— Да. Она часто не бывает дома, и я знаю, что она лжет о своих подругах, потому что никаких таких подруг у нее нет. Она всегда была одиночкой еще в Хогвартсе, и с отцом она не держит связь. Мне кажется, он даже перестал ей писать.

— Почему ты не поговоришь с ней об этом?

Питер посмотрел на Лили. Весь сгорбленный, с опущенной головой и маленькими ладонями он стал похож на голодного мышонка.

— Потому что мне страшно оказаться правым, Лилс. Что если я не ошибаюсь в своих подозрениях? И если она подтвердит их, у меня больше не будет возможности видеть ее рядом, ведь я не смогу этого простить.

— Мы поддержим тебя, Питер, что бы ни случилось, ты ведь знаешь это.

— Я знаю, но вы мои друзья, Лилс, и у вас своя жизнь. А она мой тыл. Так же, как для тебя Джеймс, а для Ремуса — его надежда, что все образуется с Эмили. Мы все такие гордые и храбрые, но когда доходит до дела, то оказывается, что всем нужен человек рядом. Хотя бы какой-нибудь, пусть не самый лучший и честный, просто какой-нибудь. Тот, кто принесет тебе теплый плед, когда ты болеешь или приготовит за тебя еду, когда ты устал. Или скажет тебе, что у тебя все получится, даже если это будет откровенной ложью. Это же законы мира. Вдвоем выживать проще, а сейчас… это просто необходимо. Мне кажется, что в этой войне одиночки самые полезные люди, потому что им нечего терять и они могут рисковать жизнями ради дела, но долго им не протянуть. Им просто некуда возвращаться и негде восстанавливаться.

Лили с задумчивым уважением смотрела на Питера, который рассуждал так взросло, но при этом по сути был просто уставшим мальчишкой, которому приходилось выносить намного больше, чем многим взрослым. Что-то материнское уже проснулось в ней, и теперь она чувствовала заботу за Питера, как за своего младшего брата. Он ведь почти и был для нее им.

Питер поднял на нее глаза, и Лили навсегда запомнила тот печальный, но сильный взгляд человека с очень красивой душой. Именно поэтому, когда через долгие месяцы Волдеморт переступил порог их с Джеймсом дома, Лили даже украдкой не подумала на Питера.

Она знала, что в произошедшем нет его вины, но исправить уже ничего не могла, как и защитить его.

Лили вздохнула, присмирев от навалившихся воспоминаний, и почувствовала, как раскисает. Гормоны в ее крови отплясывали ведьминские танцы, и ничто не могло угомонить их. Она взглянула на стройный ряд колдографий в простых деревянных рамках, стоящий на тумбочке около полосатого диванчика. Учителя, друзья, мародеры… Она пыталась удержать их вместе, как могла, но время и война растаскивали их порознь.

Первым откололся Сириус.

Он все также продолжал заходить к ним, навещать, но все реже и реже, в нем поубавилось смеха, но приумножилось озлобленности. Всякий раз, когда он смотрел на растущий живот Лили, а потом на лыбящегося Джеймса, в его взгляде проскальзывала зависть. После радостной новости стало понятно, что ни Джеймс, ни Лили больше не могут безрассудно участвовать в стычках с Пожирателями, и Сириус их не осуждал. Но Лили видела, как он сам нарывается на драку и с какими ранами порой приходит. Джеймс в ответ на ее осторожные расспросы хмурился, качал головой и говорил, что во всем разберется.

Ремус, одержимый поначалу идеей вернуть Эмили, в конце концов с головой ушел в работу в Ордене Феникса и стал заглядывать совсем редко. Лили было известно, что он работает в основном с оборотнями или на вылазках, связанных с оборотнями. Ходили слухи, что Дамблдор хочет отправить его в качестве шпиона в стаю Сивого, но Лили казалось это таким абсурдом, что она просто отмахивалась от этой мысли.

Питер… Он весь исхудал от постоянного напряжения, но какими-то бесконечными силами держался на плаву. Лили не ожидала, что он окажется таким сильным. Она восхищалась им и каждый раз говорила ему, что он — их главная гордость. Никто не противоречил ей, Питер всем нравился.

И все они — Ремус, Питер, Сириус и Джеймс — улыбались Лили сжатыми губами, боясь хоть взглядом, хоть намеком выдать одну страшную тайну, которую она не знала, и которая связывали их четверых покрепче, чем дружба.

Волдеморт все-таки нашел способ добраться до родителей магглорожденных, и в списке, в том проклятом, написанном от руки списке, Джеймс очень отчетливо разглядел одну знакомую фамилию. Эванс.

Лили не узнала этого по одной простой причине: она забеременела очень вовремя и перестала появляться на собраниях Ордена. Теперь Джеймс Поттер раз в неделю исправно строчил ей письма от имени ее матери, а иногда и отца. Он собирался лгать ей ровно столько времени, сколько понадобится, только бы Лили не пришлось проходить через то, через что прошел он. А еще скоро-скоро у них должен был родиться сын, и Джеймс не представлял себе, что еще в этой безумной жизни может сделать его счастливее.

Джеймс помнил, как в тот вечер, когда все они узнали счастливую весть, они стояли с Блэком на балконе и курили. Вернее, курил в основном Сириус, Джеймс как раз пытался бросить.

— Сын, да? — хрипло, завистливо спросил Сириус. — Здорово.

Он стоял, облокотившись на перила балкончика и роняя пепел вниз на красивые клумбы. Подтянутый, жилистый, непокорный как ветер, он принесся сегодня на своем байке, лихо, с разворотом затормозил, перепугав всех соседей и чуть не врезавшись в цветочную ограду. Потом соскочил на землю и вручил Лили помятый, но роскошный букет гортензий. Судя по всему, даже купленных, а не сорванных.

Выдохнул: «Поздравляю!», и Джеймса всего перевернуло от его тона. Сириус стал совсем неуправляем.

Джеймс подкинул на ладони фальшивый галеон — небольшой оберег, подаренный Пруэттами в честь рождения Поттера-младшего, и исподлобья глянул на Сириуса.

— Слышал, вы общаетесь с Эмили?

— Мы не общаемся с ней с самой школы. Последний раз пересекались только по делу с полгода назад.

— А Марлин?..

— Заезжал к ней на прошлой неделе. Она цветет и пахнет, строит планы со своим аврором.

Голос Сириуса на секунду стал озлобленным, но он затянулся и спрятался за своей отросшей челкой.

— Покажи вены, Бродяга.

— Что? — Сириус оскорбленно вскинулся.

— Покажи вены.

Блэк оскорбленно сбросил бычок с балкона в клумбу и закатал оба рукава. Руки оказались чистыми, без пятен и синяков.

— Думаешь, я совсем уже? Стану колоться?

— Видел тебя в битве пару раз месяц назад. Не знаю, под чем ты был, но сомневаюсь, что просто перепил кофе с утра, — отрезал Джеймс, которому было совсем уж не до шуток.

— Хоть раз видел, чтобы я что-то принимал?

— Много раз видел, как ты куришь дурь уже после выпускного. Понятия не имею, куда тебя занесло на этот раз.

Они смотрели друг на друга, как два рассерженных быка, которые пытаются понять — драться им или все же разойтись от греха подальше. Лили появилась на пороге незаметно, заслонила собой свет, льющийся из комнаты, и с тревогой взглянула на друзей: на набыченного Джеймса с выдвинутым подбородком и обозленного, сжатого в пружину Сириуса с глупо закатанными рукавами.

Джеймс заметил ее, расслабился и отступил первым. Теперь он не видел ничего зазорного в этом, если это может кому-то помочь.

— Оставайся, — обеспокоенно и мрачно сказал он наконец, оттаивая. — Мы тебе постелем, как и всегда. Поедешь утром.

Лили остро взглянула на молчащего Сириуса, потом улыбнулась, и ее лицо наконец смягчилось. Она качнула головой в сторону.

— Пойдем, Сириус, я тебя накормлю, а то ты наверняка толком ничего не ел.

Она скрылась в проеме, оставив Сириуса и Джеймса заканчивать разговор наедине. Сириус смотрел туда, где только что стояла Лили, и что-то билось внутри него. Что-то щемяще знакомое и родное, какое-то воспоминание…

Дорея Поттер. С ее теплыми руками, красивыми губами и ласковыми глазами. В этот раз, когда Лили позвала его ужинать, она так была похожа на Дорею, что он почти услышал давно забытый голос. Голос его второй матери.

Джеймс внимательно наблюдал за ним.

— Тебе всегда здесь будут рады, Бродяга, чего бы ты ни натворил, — тихо проговорил он. — Помни об этом.

Сириус, не глядя на него, кивнул и медленно двинулся в дом, Джеймс пошел следом. Пошатнувшееся доверие было восстановлено.

С тех пор Сириус заезжал время от времени, но все реже, реже и реже… будто не хотел отравлять их растущее счастье своим присутствием. Джеймс с каждым днем все больше утопал в заботах о своей беременной жене, и те редкие встречи с Блэком на собраниях в Ордене, с которых он исчезал со скоростью кометы, не спасали положение.

Джеймса пугали эти отчаянные попытки Сириуса нарваться на смерть, его неконтролируемое поведение, вспышки ярости и безрассудство. Но Джеймс знал, что как только родится его сын, Сириус обязательно появится. Он будет его крестным отцом, и может быть хотя бы это немного остепенит его и вернет на землю. Джеймс чувствовал, что Бродягу еще можно вернуть, а потому приказывал себе не слишком о нем волноваться.

Джеймс вообще больше ни о чем не волновался и ничего не боялся, ведь у него наконец-то было все, что он так любил. И разве может хоть кто-то помешать их с Лили невероятной любви и его бесконечной удаче?

Конечно же нет.

Ведь вместе с Лили они могут все.

 

Ремус и Эмили, ноябрь 1980

Ремус вошел в третий корпус Мунго, устало огляделся и направился к массивной мраморной лестнице. Размеры ступеней были таковы, что ни один больной здесь, только если бы он ни был великаном, преодолеть бы их не смог.

В холле пахло свежей чистотой, надеждой и миксом из самых разных трав, от которых Ремуса после полнолуния ужасно мутило. На втором этаже, куда он поднялся, запах словно бы обрубили, все здесь было до омерзения стерильным и вылизанным. Волк внутри Ремуса заворчал, решив, что хозяин потерял чутье.

Коридор был широким, длинным и соединял собой два крыла. В правом лежали больные, в левом находились лаборатории. В какой-то мере второй этаж был похож на подопытный зверинец, в котором десятки ученых варили зелья, чтобы тут же влить их в горло сопротивляющимся больным и посмотреть, как подействует лекарство. Ремус знал, что если свернуть направо через массивные железные двери, то кажущаяся тишина немедленно сменится целым гвалтом визгов, криков, стонов и проклятий. По долгу службы ему приходилось там бывать и брать показания у тех, кто пережил стычку с Пожирателями.

Ремус отвернулся от дверей и повернул налево, прошел мимо широких, квадратных окон в белых рамах, наглухо закрытых и зашторенных просвечивающими плотными занавесками. Он шел под звук своих шагов, силясь производить как можно меньше шума. Понимал, что здесь его никто не преследует и ни от кого не нужно прятаться, но ничего не мог поделать с въевшейся в него привычкой. Со времен выпуска из Хогвартса он всегда был на чеку.

Ремус достиг последней двери — белоснежного плоского прямоугольника с посеребренной ручкой, замялся на секунду у порога и вошел без стука, решительно переступив порог. Дверь за его спиной беззвучно закрылась, даже не щелкнув затвором замка.

Здесь свет сменился полумраком и едва различимыми разноцветными парами, слабо фосфоресцирующими над целой гвардией пробирок, колб, склянок и бутылей. Два таких же окна, что и в коридоре, но завешенные синими полотнами, рабочий стол, заваленный бумагами, одинокая кружка со старым кофе (Ремус учуял запах) и разнотипные неуклюжие столы, столики, тумбочки, шкафчики, заставленные металлическими и стеклянными приборами и инструментами.

В лаборатории было тихо, и только позвякивало стекло, когда летающие в воздухе пробирки касались друг друга круглыми боками, прежде чем перелить одна в другую разноцветные жидкости.

Девушка с затянутыми в узел черными волосами и белом халате склонилась над склянкой с золотистой жидкостью. Ремус не видел ее лица, но знал, что сейчас ее зоркие глаза неотрывно наблюдают за мельчайшим изменением окраса, а слабое подергивание руки с палочкой — результат пишущего заклинания. Рабочий журнал, помятый и толстый, лежал подле нее и с каждой секундой заполнялся новыми рядами чисел, которые для Ремуса были просто цифрами, а для Эмили Паркер — еще одним шагом к прорыву.

Ремус скромно примостился на колченогом стуле сбоку от рабочего стола Эмили, сложив руки на колени и продолжая наблюдать, как она работает. Халат был коротким и не скрывал ее тонкие ножки в черных чулках (по крайней мере, Люпин представлял себе, что это чулки). Эмили была на каблуках, и это было довольно странно, потому что представить себе Эмили Паркер, которая решила бы нарядиться на работу в неудобную обувь, он не мог. Здесь просто не было никого, перед кем она могла бы похвастаться своей точеной фигуркой, и эта мысль несказанно успокаивала Ремуса. Он безумно ревновал ее, после того как они официально расстались.

Ремусу пришлось ждать достаточно долго, прежде чем Эмили разогнулась, безжалостно отправила содержимое пробирки в раковину и стянула с рук белые перчатки. То, с какой тщательностью и сосредоточенностью она проделывала все манипуляции, завораживало Ремуса. Она никогда не была особенно аккуратной, но когда дело касалось науки, Эмили не было равных. Вокруг царил немыслимый хаос из летающей посуды, но в этом хаосе был известный Эмили порядок, и ни один самый неказистый и бессмысленный здесь предмет не смел ослушаться своей хозяйки. Со своими инструментами она всегда находила общий язык, в отличие от людей.

Эмили обернулась. Она посмотрела на Ремуса безо всякого удивления и вообще — без каких-либо эмоций.

— Здравствуй, — выдохнул он и попытался улыбнуться, но холод, исходивший от нее, убивал всякую надежду. — Я скучал по тебе, — выпалил он ни с того ни с сего, и ее лицо смягчилось.

— Здравствуй, Ремус, — устало ответила она, вновь отворачиваясь.

Эмили теперь выглядела очень солидно и весомо. Все ее мрачные вороньи тряпки остались позади, уступив место взрослому изяществу. У нее был большой чистый лоб, внимательные темные глаза и зачесанные в хвост волосы без торчащих «петухов» и свисающих локонов. Белоснежный халат целителя Мунго очень ей шел. Иногда она снилась в нем Ремусу, и тогда ему приходилось по целому часу проводить под ледяным утренним душем, прежде чем выйти из дому.

— Как твои успехи? — спросил он у ее спины.

— Я близка к завершению, — ответила спина, убирая ингредиенты в прозрачные именованные ящички. — Ровно как и Северус. Не знаю, кто из нас быстрее добьется зелья, которое позволит вам контролировать трансформацию, но рано или поздно мы оба придем к успеху.

Вам — то есть, волкам.

— Откуда тебе знать, насколько Пожиратель Смерти близок к прорыву? — Ремус неотрывно наблюдал, как она вытирает руки белыми салфетками и идет к своему столу, деловито цокая каблучками, словно только и делала, что дефилировала каждый день.

Эмили опустилась за стол, сложила перед собой руки и пронзительно взглянула на Ремуса. Тот ответил неизменной улыбкой, и она нахмурилась.

— Доклады из Аврората, отчеты от Дамблдора, — ворчливо ответила Эмили. — Северус воссоздал тот рецепт, что я когда-то сварила в поместье Мальсибера для Люциуса и продолжает дорабатывать его, проверяя результат на провинившихся волках Фенрира. Судя по тому, что с ними происходит, мы идем одной и той же дорогой.

— И ты знаешь это, так как тоже ставишь эксперименты на волках, но из Мунго.

— Именно так, Ремус.

Люпин сжал зубы. Он знал, каким образом оборотни попадают сюда. Это были дети, подростки, иногда взрослые волшебники, которых покусали волки Фенрира при очередном налете. Они были невинны и отчаянно не хотели быть теми, в кого их превратили. И тогда к ним приходил глава отделения в мудрых очках-половинках и хлопковом длинном халате и рассказывал, что уже сейчас ведутся исследования, что ученые близки к успеху, и что единственное требуемое от пациентов — оказать содействие. Согласиться быть подопытными, иными словами.

— Ты не одобряешь это, я знаю, — верно растолковала его молчание Эмили. — Но других путей нет, Ремус. Те оборотни, что работают на нас, слишком ценны для Ордена, Аврората и Министерства. Я не могу поить экспериментальным зельем их.

— Были уже смертельные исходы? — просто спросил Ремус.

— Более или менее, — ровно ответила Эмили, не дрогнув. — В основном они погибают не от зелья, но от того, что оно делает с их сознанием. Но количество летальных исходов снизилось в последние месяцы.

Снизилось. Ремус хмыкнул.

Именно поэтому он никогда не представлял себя на месте исследователя, хотя многие преподаватели и говорили, что у него есть все задатки. Он был слишком человечен, чтобы быть ученым.

— Меня отправляют к Сивому в стаю в качестве двойного агента, — сказал он, поднимая ясные глаза на Эмили.

Эмили вскинулась, ее глаза остро блеснули и в глубине их высветилось беспокойство и тревога любящей женщины. Ремус внутренне вспыхнул от радости и злорадства.

На выпускном балу, как раз после экзаменов, которые они оба сдали на «Превосходно», Эмили сказала, что заканчивает эти отношения, потому что не любит его. Ремус понимал, что она идет дорогой мести за себя и за Беату, и просто не хочет втягивать в это кого-то, кроме себя. Он объяснял ей, что поможет ей, кричал на нее, ругался, пытался вразумить, но она с каменным лицом твердила «не люблю», так уверенно, как умела только она.

И однажды это стало невыносимо. Он наконец-то сделал вид, что поверил.

— Зачем? — ее голос дрогнул, она побледнела, и Ремус с отвращением почувствовал, что рад этому, как бы мерзко это ни было.

— Я единственный оборотень, которому Дамблдор полностью доверяет. Я «сын» Сивого. Есть шанс, что меня примут, если я правильно сыграю свою роль, и тогда я смогу поставлять данные напрямую с той стороны, а в лучшем случае даже разрушу стаю изнутри. Впрочем, на последнее я особо не рассчитываю.

— Или тебя просто убьют.

— Или убьют, — согласился Ремус, и лицо Эмили стало непроницаемым.

— Когда?

— Послезавтра.

Вот и все.

На этот раз это было его прощание.

Ремус отдавал себе отчет, что с такого задания он может просто не вернуться. Он надеялся, что защита Эмили хотя бы сейчас даст слабину и она покажет свои настоящие эмоции, но она словно примерзла к своему стулу, уставившись на собственные руки, иссушенные от работы с реактивами.

Все те годы, что прошли после выпуска из школы, они продолжали видеться. Сначала было отчаянно сложно быть рядом с ней, но не иметь возможности по-настоящему к ней прикоснуться. Потом он решил тешить себя надеждой, что однажды, когда закончится война, Эмили оттает, но она лишь глубже уходила в свои бесконечные исследования, будто пряталась в них ото всех.

После великолепно сданных экзаменов, перемежавшихся ее нервными срывами, разговорами с психомедиками и приемом лекарств, Эмили звали всюду. В Аврорат, в Мунго, в Сообщество Зельеваров, в крупнейшие магические университеты мира на должность профессора, преподавателя, исследователя… Никого не волновало ее психическое состояние и происхождение. Она была слишком талантлива, чтобы обращать внимание на мелочи. Но никто не знал, что в итоге она выбрала.

Однажды Ремус видел ее в штабе Ордена Феникса. Это был единственный раз, когда Эмили посетила его ради разговора с Дамблдором, а через неделю после этого ее обнаружили на посту в Мунго. Официально она была целителем, но Ремус знал, что на деле она лишь проводит исследования на тему волчьего зелья и черт знает, чего еще. В другой раз Ремус видел Эмили в Аврорате, когда отправлялся туда с отчетом. Затем он видел ее в Министерстве, на одном из этажей, на котором, как Ремус смутно помнил, располагался Отдел Тайн. Он проезжал мимо на лифте. Но это были вырванные из книги страницы, которые ему никак не удавалось расположить в верном порядке.

Если ранее Эмили была скрытной, то теперь из нее нельзя было выжать и словечка. Она оборвала все контакты с теми, кого знала, и лишь с Ремусом она продолжала встречаться регулярно в одном из уютных маленьких лондонских кафе, настойчиво держа дистанцию. Он чувствовал, что она всегда наблюдает за ним, словно ангел-хранитель, и бесился от того, что не может сделать того же для нее. Ее жизнь становилась все более невидимой для него, а для всех прочих Эмили Паркер и вовсе перестала существовать.

— Будешь мне писать? — ни с того ни с сего брякнул Ремус первое, что пришло на ум.

Эмили подняла на него глаза. Она смотрела пристально, пока улыбка не стекла с его лица, и оно не приняло серьезное выражение.

— Я ухожу в невыразимцы, — сказала она.

Ремус откинулся назад на стуле, глядя на нее со смесью ужаса и восхищения.

— Вот как, — только и промолвил он. Все мысли в голове разом умерли, и сейчас там лишь покачивалась оглушающая тишина.

— Я не могу сказать, чем я буду заниматься. Честно говоря, я вообще не имею права все это говорить, но эту вольность мне простят.

Ремус продолжал молча смотреть, а все его хлипкие, любовно выстроенные надежды рушились. Невыразимцы живут засекреченной жизнью. О них неизвестно ни-че-го. Невыразимцы столь же одиноки, сколь и талантливы, и Ремус прекрасно понимал, что это значит.

Он пытался порадоваться за Эмили, но понял, что у него не получается. Честно говоря, Ремус не знал ни одного невыразимца, кто хорошо бы кончил, что было совсем немудрено. Они либо погибали, либо сходили с ума, либо умирали в ходе собственных экспериментов. До чего Эмили докопалась, что ее пригласили в этот отдел, Ремус понятия не имел, но она явно зашла очень далеко.

Он собирался спросить, неужели это последний раз, когда они увидятся? И не мог, потому что не хотел слышать ответ. Он перебирал слова и чувства внутри себя, словно подбирая подходящую отмычку к сложному замку, но мысли путались и сбивались, отравленные страхом и болью.

— Почему ты не можешь поговорить со мной откровенно хоть раз? — тихо и отчаянно прошептал он наконец. — Сказать мне правду?

— Какую правду, Ремус? — ее голос треснул.

— Что любишь меня! Я, возможно, никогда не вернусь из стаи Фенрира и никогда больше не увижу тебя. Почему нельзя оказать мне такую простую милость?!

Эмили смотрела на него томительно долго. Взвешивала, мыслила, вымучивала.

Когда она начала говорить, Ремус ожидал совсем не тех слов.

— Я близка к разрешению загадки волчьего зелья. Я постараюсь успеть до твоего отъезда, чтобы хоть как-то тебе помочь или же ты получишь его потом. Когда вернешься. Я уверена, что ты вернешься. — Она подняла руку, призывая не перебивать ее. — Я так же близка к тому, что хотела сделать с Мальсибером и всеми, кто перешел мне дорогу. Я не могу сейчас добраться до Люциуса, но он уже получил свое, а вот они лишь ждут свой кусок торта. Очень скоро ты сможешь прочитать в газетах, что талантливые и подающие надежды потомки благородных семей сошли с ума от мучающих их ужасов. От того, что каждый день и каждую ночь к ним приходят все те, кого они замучили и убили, плачут и кричат им проклятия. Они будут умирать долго, Ремус. Сначала попробуют держаться самостоятельно, потом начнут искать лекарство, но у них ничего не выйдет. Не в случае с моим зельем. А потом они отправятся в Мунго, на этот, второй этаж, где встретят меня. Я поговорю с каждым лично, и всех их, одного за одним будут находить мертвыми. Способ, как покончить с собой, они выберут сами, это будет мой им подарок.

Эмили говорила отрывисто и жестко. В ее словах не осталось злости, была лишь цель человека, который шел к своей черной мечте годами и, почти достигнув финала, знал, что не отступится и что никто уже не способен помешать ему.

— А потом, — Эмили остро взглянула на Ремуса, — я примкну к тем, о ком я сказала чуть раньше. И тебя не будет рядом Ремус, потому что, когда я стану одной из них, тебя просто не должно быть рядом. Эта та работа, которой я смогу посвятить свою душу, в которой я смогу забыться и забыть о том, что я собираюсь сделать и вскоре сделаю. Я боюсь, что мое безумие и моя злость однажды сожрут меня, и я хочу отдалить этот момент единственно возможным способом — навсегда отказаться от эмоций и от тех, кто способен их вызвать во мне. Я буду выполнять свою работу хорошо, я стану одной из лучших среди них. Первой. Я буду наблюдать за твоей жизнью, по возможности помогать тебе и направлять тебя, если понадобится. Но не пытайся искать меня, Ремус, потому что ты лишь потратишь свое драгоценное время зря. И… — Эмили поднялась со стула, глядя на Ремуса сверху вниз с неожиданно испуганным выражением лица. — Я люблю тебя.

Ему понадобилась всего секунда на осмысление, а потом он вспыхнул словно фитиль.

Ремус оказался рядом в считанные секунды, с бесконечным наслаждением принюхиваясь и втягивая в себя ее запах. Эмили слабо стонала, пока он разрывал на ней медицинский халат горячими руками, сам подрагивая от предвкушения и накатившей страсти. Она почти плакала от нахлынувших эмоций, Ремус видел это, и это заводило его еще сильнее.

На ней оказались черные ажурные чулки, которые он себе и представлял, и он понять не мог, зачем они сдались ей на ее чертовой, унылой работе, где вокруг из мужчин были лишь безумцы и психи.

На ней были чулки, комплект черного нижнего белья и все. Все, что оказалось под халатом.

Он смотрел на нее, словно удивленный зверь, а потом раздраженно рыкнул.

Конечно, она знала, что он отправится к Сивому. Едва ли такая деталь могла укрыться от будущего невыразимца. Она знала, что он придет к ней, о чем будет говорить и о чем попросит. Она подготовилась. Не была уверена наверняка, но подготовилась на всякий случай. Просто просчитала его!

Чертова Эмили Паркер!

Ремус распалился еще сильнее. От ощущения собственной глупости, от понимающей улыбки Эмили, от ее гибкого молодого тела, которое сейчас казалось ему раскаленным, которое излучало самые разные, такие вкусные и дразнящие запахи.

Он облизал ее от самого лобка и до шеи, на ходу разрывая черный корсет, вжимая ее в твердый край стола и слушая ее сбивчивое дыхание. Ремус ощущал запах страсти и горечи, запах страха, запах похоти. Эмили вся будто состояла из запретов, которых так и хотелось смести, разорвать зубами и когтями.

Он не помнил, когда она успела пробраться своими тонкими пальчиками ему под свитер, приподнять его, высвобождая ремень брюк и расстегнуть их. Он не помнил, когда он буквально разложил ее на столе в одних уже чулках и распахнутом халате. Не помнил, как вошел в нее и когда успел оставить на ее белой коже столько синяков, укусов и отметин.

Он опомнился лишь, когда она застонала, почти плача, и он с удовлетворением почувствовал, что ей хорошо и больно. Но она никогда, никогда не могла довольствоваться его простой заботой и защитой, она всегда провоцировала его на колкие злые слова, на жестокие поступки, которые причиняли бы ей боль, делавшие ее беззащитной в его руках.

Ей нравилось подчиняться и страдать в то время, как Ремус просто пытался быть нежным.

В этом они были слишком, непозволительно разными, но сейчас, когда он сорвался после двух лет ее издевательств над ним, припоминая ее холодный и надменный тон, он наказывал ее. И, черт побери, ей это нравилось.

Он кончил и понятия не имел, кончила ли она. Ремус просто упал сверху, содрогаясь всем телом, ощущая ее тепло изнутри, окружившее его, и думал, что таким невнимательным и эгоистичным подонком он не был никогда и ни с одной девушкой. Но он никогда и ни одну девушку, кроме нее, так не любил, и это раздражало еще больше.

На мгновение захотелось убить ее. Разорвать когтями и почуять запах крови и ужаса, но он опомнился. Его звериная служба приуменьшила его человечность гораздо сильнее, чем он думал.

Они смотрели друг другу в глаза, все еще лежа на столе, плотно соприкасаясь лбами и безмолвно признавались друг другу в самом сокровенном.

— Я сейчас закрою глаза, а ты уйдешь, — тихо прошептала Эмили, когда его сердце уже успокоилось и перестало колотиться как бешеное. — Ты просто выйдешь за дверь и больше ничего не станешь говорить, хорошо?

Она снова все решила за них двоих.

Ремус моргнул в знак согласия, и Эмили медленно, запоминая каждую черточку его лица, опустила веки. Ремус, покачиваясь, вышел из нее, кое-как удержавшись на ногах, подхватил спадающие брюки и на секунду замер.

Она лежала перед ним, обнаженная и белая, дышащая и живая, такая умопомрачительно желанная, что хотелось сожрать ее во всех возможных смыслах. С закрытыми глазами она казалась спящей, и так и вправду было легче уходить.

Ремус сглотнул и начал медленно пятиться к двери спиной.

Медленно повернул ручку, сглатывая назойливые слезы.

Отступил на шаг. Еще на один. Переступил порог.

И резко отвернувшись, закрыл за собой дверь по другую сторону кабинета. В этот раз замок щелкнул.

В этот же момент Эмили распахнула глаза и уставилась в потолок, часто смаргивая. Она кожей чувствовала, что он стоит там, за дверью, пересиливая себя, чтобы не войти обратно, но не в силах заставить себя так просто уйти прочь.

Но вот Ремус двинулся вперед, и с каждым новым шагом его походка становилась все уверенней и жестче. Через томительную минуту он оказался на том конце коридора с таким ощущением, будто за эту минуту прожил еще одну жизнь. А потом, быстро натянув на себя свитер, начал спускаться.

Эмили Паркер вздохнула, рывком села и только сейчас заметила маленькую металлическую статуэтку волчонка на своем столе. Подарок на память — маленький и бесценный талисман. Эмили потянулась, ощущая приятную боль в исцарапанном теле, и пробежала по матовому металлу пальцами, чувствуя, как он теплеет от ее прикосновения, словно оживая, и улыбнулась.

В это время растрепанный Ремус наконец-то покинул Мунго под удивленные взгляды персонала и хихиканье молоденьких девушек за входной стойкой. Он пересек пару улиц, не вполне понимая, куда и зачем идет, врезаясь в прохожих и не слыша сигналов едущих отовсюду машин, купил себе свежей воды, умыл лицо прямо в парке и немного пришел в себя.

Прежде, чем трансгрессировать, Ремус оглянулся, смутно почувствовав чужой взгляд, но решил, что ему показалось. Убрал воду в сумку и еще раз поправил одежду. Глубоко вздохнул и убедившись, что его никто не видит, наконец трансгрессировал. Трансгрессировал, так и не заметив в ветвях старого дуба крупного черного ворона, с тоской глядящего ему вслед.

 

Люциус и Нарцисса, февраль 1981

Драко исполнилось восемь месяцев. Такой маленький, щуплый, капризный. Он все время плакал, успокаиваясь лишь на руках Нарциссы, и когда его маленькое сморщенное личико разглаживалось, она бесконечно долго гладила его щечки, иногда начиная плакать от счастья.

Люциус все время говорил, что она его избалует, что сын вырастит девчонкой, но у него не было времени вмешиваться в его воспитание. Он все время пропадал на работе, то в Министерстве, то у Лорда, и Нарцисса находила все свое утешение в сыне. Только маленький Драко существовал для нее, только он помогал ей забывать, что мир на грани войны, а ее муж принимает на себя основной удар, как правая рука Хозяина. И если они проиграют, то… Думать об этом не хотелось.

Их свадьба прошла как и положено: пышно, роскошно, грандиозно.

Стройные ряды белоснежных кованых стульев с подушечками перед свадебной аркой, увитой нарциссами — от роз Люциус отказался наотрез. Круглые столы, устеленные скатертями, сервированные салфетками за 5 галеонов каждая, столовым серебром и сервизом из костяного фарфора. Прислуга разносила напитки и блюда, а домовики, дабы не оскорбить господ грязным видом, трудились на кухне.

Нарцисса скромно улыбалась, поправляя лепестки-отвороты своего нежно-розового с золотым платья, принимала поздравления и ликовала. Ей нравилось чужое внимание, а свадьба такое событие, когда все внимание отдается невесте и лишь ей одной.

Люциус был сдержанней. Он много работал, кошмарно уставал, иногда не спал сутками, но его выдержка ни тогда и ни сейчас его не подводила. Он вежливо беседовал с гостями, облаченный в новехонький белый фрак, улыбался им, говорил комплименты. Он знал поименно всех, кто пришел, хоть список гостей и составляла Вальбурга. Он знал, у кого сколько родственников, сколько денег и сколько влияния в обществе, и изящно лавировал в потоках информации, вызывая восхищение и зависть.

И Нарцисса в этой зависти купалась. Потому что теперь Люциус принадлежал только ей.

Сердце Нарциссы поначалу бешено колотилось, когда домовихи и служанки наряжали ее к свадьбе, но совсем успокоилось, стоило ей только взглянуть в зеркало. Она была неподражаема хороша и со всех сторон правильна, будто марципановая статуэтка, заботливо сотворенная умелыми руками. У нее была пугающе высокая прическа, похожая на сгусток крема, усыпанный сверкающими на солнце сладостями, и только Нарцисса знала, сколько гелей, шпилек, булавок, ленточек и, наконец, заклинаний сейчас сдавливали ее голову. Но это было приятным ощущением.

Когда Нарциссу вывели из Малфой-мэнора, все взгляды обратились к ней. Восхищенные, завистливые, похотливые, жадные, гордые, счастливые, ненавидящие. Все-все-все. Весь мир принадлежал ей сегодня.

Солнце слепило глаза, подол был невероятно длинным, а каблуки непосильно высокими. Маленькая девочка в белом платьице, стоившим, как один только дом каких-нибудь Поттеров, поддерживала подол платья Нарциссы, шествуя за ней на почтительном отдалении, а та понятия не имела, из какой семьи эта кроха.

Потом отец вел ее под руку к алтарю, а мать горделиво обводила глазами гостей.

У арки стоял Люциус с налепленной на лицо улыбкой, рядом с ним его шафер, Энтони Мальсибер, а справа три малоизвестные Нарциссе девушки — подружки невесты. Всех их выбрала Вальбурга, подчеркнув, что свадьба — это публичное, политическое событие, и личные вкусы жениха и невесты играют здесь последнюю роль. Но Нарциссе было плевать, кто будет стоять с ней в этот момент. Ведь не они выходили замуж за Люциуса, а она.

Сердце Нарциссы дрогнуло лишь один раз.

Не во время церемонии. Сказать «да» было просто, к этому ее готовили с детства.

Оно дрогнуло, когда после торжественного поцелуя, скрепляющего брак, Нарцисса повернулась к гостям, сверкая счастливыми глазами и увидела позади всех статного юношу в черном костюме.

Темного Лорда.

Он с улыбкой посмотрел ей в глаза, и Нарцисса вся затрепетала от ужаса и от исходящей от него угрозы. Гости замерли, даже Вальбурга застыла, будто бы забыв дышать. Лорд легким шагом прошел между рядами прямо к арке, склонился к руке Нарциссы, которую от страха та даже забыла протянуть ему, и тихо произнес:

— Поздравляю вас Нарцисса с этим событием. Поздравляю всех троих.

Последнюю фразу он произнес почти шепотом.

Когда Нарцисса наконец совладала с собой и расцвела в очаровательнейшей из своих улыбок, Лорд уже выпрямился. Кивнул Люциусу, без сожаления извинился за спешку и незамедлительно покинул празднество в стылой тишине. Никто, кроме Нарциссы не расслышал последние слова Волдеморта. Но ее встревоженный, недоверчивый взгляд и подрагивание рук, которыми Нарцисса хотела прикоснуться к животу, выдали ее с головой. Перед теми, конечно, кто умел видеть.

Люциус дернулся, скосив глаза на Нарциссу, и что-то непонятное, счастливое и одновременно испуганное вспыхнуло внутри него. Вальбурга лишь хмыкнула, парализуя невестку взглядом, Друэлла смотрела неодобрительно, но теперь не было смысла следовать формальностям и обвинять дочь в преждевременном сексе с ее теперь уже мужем. Нарцисса же была так занята обдумыванием новой мысли, что совсем позабыла и про Лорда, и про свадьбу. В ее теле что-то изменялось в этот самый момент…

Драко проснулся и громко, тоскливо заплакал.

Нарцисса бросилась к нему со всех ног, подхватила на руки и начала укачивать.

— Госпоже нужно отдохнуть, — тоненько пропела маленькая эльфийка, подбегая к Нарциссе.

Нарцисса взглянула на нее, потом на сына, и отрицательно покачала головой.

Вот уж нет! Своих детей она воспитает сама. Пусть она и не спит ночами, забывает поесть, существенно потеряла в весе, потому что доктора запретили есть очень многое — у Драко появилась аллергия на молоко. Пусть. Зато ее сын не будет чувствовать себя так, словно родителям плевать на него, у ее сына будет все ее внимание и любовь. Тем более… она ведь не сможет родить еще одного. Она просто не переживет этого физически, так сказали врачи.

Домовиха виновато отступила, съежившись.

— Может быть, госпожа хотя бы примет ванную?

Нарцисса бросила на нее рассерженный взгляд, но смилостивилась. Люциус снова будет ругать домовиков, что те не дают отдыхать матери и не исполняют обязанности нянек. То, что это был выбор Нарциссы, его не волновало.

— Хорошо, — сжалилась она. — Подготовь ванную с солью и не забудь принести масла.

Драко почти успокоился, когда в залу вбежал другой домовик с вестями.

— Госпожа, к нам прибыл гость. Господин Энтони Мальсибер. Нам впустить его?

Нарцисса удивилась. Мальсибер не показывал никакой ревности из-за того, что Нарцисса вышла не за него. Он ненавидел Люциуса, да, но зачем он пришел к ним домой?

Нарцисса замялась, затем опустила Драко в кроватку.

— Присмотри за ним, — махнула она рукой. — Я лично встречу.

Ее шаги отдавались глухим одиноким звуком в огромном пустом холле, но Нарцисса никогда не задумывалась о том, зачем паре человек столько пространства — она считала, что чем большим ты можешь обладать, тем лучше. Энтони стоял у самых дверей, задумчиво озираясь, но еще издалека Нарцисса почувствовала в нем неладное.

Нарцисса остановилась напротив Мальсибера, а тот стоял немного покосившись и полубоком к ней, кося глазами, как пугливая лошадь. Казалось, что Энтони стоит неимоверных усилий просто сосредоточить на Нарциссе свой взгляд. Он покачивался, немного подрагивал и выглядел совсем нездорово. Одежда была растрепанной и грязной, ботинки нечищенными, а рубашка — незаправленной. Одним словом — кошмар аристократического общества.

Нарцисса, не выдержав запаха, на шаг отступила.

— Тони? Зачем ты здесь?

— Цисси, — он пошел на нее, споткнулся, схватил ее за руки и упал на колени, глядя снизу вверх, как побитый пес. — Цисси, что с тобой сделало замужество?

Нарцисса вздрогнула от неприкрытой жалости в его голосе, мельком взглянула в зеркало сбоку на стене. Ее красота не увяла, но сейчас выглядела изможденной. Глаза впали, оттененные нездоровыми тенями, кожа на красивых скулах натянулась, губы посерели и волосы начали тускнеть. Но изящество, грация и достоинство — этого Нарциссу было не лишить.

Пусть она и выглядела так, словно из нее выпивали саму жизнь, пусть. Но она ведь кормила Драко, а ему сейчас нужны силы куда больше, чем ей. Драко был еще совсем крохотным, беззащитным, он имел право получать свои силы от матери, забирать их столько, сколько ему нужно.

— Когда ты стал таким грубым, Тони? — едко ответила Нарцисса, вся вспыхивая и разом преображаясь. — От таких твоих комплиментов все дамы разбегутся.

Он кисло улыбнулся, и ощущение опасности, исходящее от него, пропало.

— Пойдем, я напою тебя чаем, — смилостивилась Нарцисса.

Она провела Энтони через весь холл под руку и усадила на софу. Домовики немедленно накрыли легкий полдник, и пока Мальсибер баюкал в руках горячую кружку, Нарцисса мучала виноградную ветвь, отрывая ягоды одну за одной и с наслаждением обхватывая их упругие бока губами. Она ждала, когда Энтони сам начнет рассказывать.

— Я… — протянул Мальсибер жалобно. — Я не уверен, но со мной что-то происходит… Я пришел поговорить, мне кажется, ты сможешь… — Он сбивался. — Я вижу Паркер во снах, и Люциус, он хочет убить меня… Еще Лорд, Хозяин, он недоволен мной, я чувствую. Я все время в кошмарах. Слышу крики, голоса, чьи-то вопли, иногда мне очень больно. Я сплю и чувствую, как меня режут. Просыпаюсь и вижу вокруг тени, но они исчезают от солнечного света, а потом приходят снова и снова, и снова…

Голос Мальсибера поднимался и утихал, будто пульсируя, а Нарцисса все силилась понять, о чем он говорит. Было ясно, что что-то происходит с ним и с его разумом. Может быть, те пытки, которым он подвергал грязнокровок, наконец подействовали и на него, и он и сам начал сходить с ума? Нарцисса не чувствовала к нему жалости, но по старой дружбе решила не прогонять его.

— Помоги мне Нарцисса! — вдруг вскрикнул он, выпуская из рук чашку, и та упала на пол и покатилась по ковру, расплескивая чай. — Помоги! — Энтони пополз к Нарциссе на коленях, хватаясь пальцами за полы халата, пытаясь поднять голову, но что-то ему мешало. — Пожалуйста!

Он, кажется, плакал. А Нарцисса последние недели занятая мыслями лишь о сыне, совсем запуталась и не могла понять, чего от нее хотят. Она хлопала глазами, даже не пытаясь оттолкнуть или успокоить Мальсибера, а он почти начал рыдать, подвывая.

Проснулся Драко. Тихонечко захныкал, потом громче, и вот уже разревелся совсем.

Мальсибер вздрогнул, дернулся и оглянулся.

Нарцисса сердцем почувствовала угрозу, схватила исхудавшими руками Мальсибера за плечи, удерживая на месте, а тот рванулся к ее сыну.

— Унесите Драко! — закричала она во всю мощь своих легких. Получилось так громко, что Мальсибер замер, окосев на мгновение, а потом задергался еще сильнее.

Домовики быстро обступили колыбель, обхватив ее маленькими ручками со всех сторон, и с хлопком исчезли. Звук плача исчез.

Мальсибер оглянулся к Нарциссе, вскочил на покачивающиеся ноги и пошел теперь уже на нее.

— Прочь! — закричала она, отупев от страха. — Прочь!

Палочка скатилась по софе прямо ей в руку. Она выставила ее вперед и вместо заклинания снова прокричала:

— Прочь!

Мальсибера оттолкнуло и ударило о противоположную стену. Он запутался в шторе и, вырвав ее вместе с гардиной, упал на пол. Теперь уже не шевелясь.

Нарцисса стояла, объятая дрожью и ужасом. Сколько прошло времени она не знала, она только слышала гулкие удары своего сердца и шум, послышавшийся на улице, не затронул ее внимания. Нарцисса упала на софу, домовики обступили ее со всех сторон, кто-то принес лекарства и налил ей чаю в большую пузатую кружку, которые Нарцисса ненавидела.

— Что здесь произошло?

Элиза Яксли вошла в залу, огляделась и устремилась к Нарциссе, обеспокоенная.

— Мистер Мальсибер пришел, — пропищала эльфийка, указывая дрожащим пальчиком на куль, замотанный в штору.

Элиза резко обернулась и также стремительно зашагала в другом направлении.

Нарцисса смотрела на ее прямую жесткую спину в черной охотничьей куртке. Элиза больше не носила платьев, зато всегда держала при себе пару ножей, шпагу и ядовитые порошки. Она стала одним из лучших цепных псов Лорда и негласным защитником семьи Малфой, Люциус лично тренировал и обучал ее всем тонкостям нового мира, в который она с таким удовольствием окунулась.

Драко она просто обожала, он был слишком похож на Эрику.

— Он что-то сделал с тобой? С Драко? -голос Элиза упал, голова мотнулась в сторону и рука немедля поползла к оружию.

— Нет, нет… Я успела среагировать. — Нарцисса посмотрела на Элизу. — Вызови целителей, пожалуйста.

— Конечно.

Затем Нарцисса снова взмахнула палочкой.

— Экспекто Патронум!

Сверкающая сине-зеленая бабочка взмахнула прозрачными крыльями и вылетела в приоткрытое окно. Весточка для Люциуса. Элиза проводила ее взглядом и усмехнулась.

— Вот как ты следила за нами, дорогая Цисси. Что же, редкой красоты Патронус.

Люциус прибыл через считанные секунды. Разъяренный, с горящими потемневшими глазами ворвался с залу, не заметив Элизы. Первым делом он за шиворот приподнял куль, распознал в нем Мальсибера и с омерзением швырнул его обратно на пол. Затем щелчком пальцев призвал домовика с пером и чернилами и отправил срочную сову в Мунго, и только потом подошел к Нарциссе.

Она подняла на него глаза, виноватые и уставшие. Люциус смотрел зло, но Нарцисса знала, что так проявляется его беспокойство за семью.

— Где Драко? — через сжатые зубы промолвил он.

— Наверху, в безопасности, — прошептала Нарцисса.

Лицо Люциуса слегка смягчилось. Он кивнул, что-то резкое бросил домовикам и ушел обратно к Элизе.

— Никогда более чтобы его не было в этом доме, Лиз, — донеслось до Нарциссы.

— Безусловно, Люц. Что будет с ним?

Они называли друг друга сокращенными именами, и внутри Нарциссы всколыхнулась зависть.

— Я никому не позволю причинять вред моей семье, — отчеканил Люциус.

— Ты не можешь его просто убить. Это Мальсибер, а не какой-то там мальчик из трущоб Лондона.

— Но упечь его в Мунго я способен. Тем более многие шепчутся о его ухудшающемся состоянии.

— И тебе не кажется это странным?

— Я вижу те же признаки еще у некоторых из нас… И я догадываюсь о причине, но к сожалению ничего не могу поделать. Я дал обет, Лиз, это существенно связывает мне руки.

Медики из Мунго прибыли через полчаса. Осмотрели Мальсибера, Нарциссу, выслушали всех присутствующих и только потом отбыли, забрав Энтони с собой. Люциус уехал в Министерство, а Элизу вызвали Пожиратели.

Когда дом опустел, Нарцисса, отмахиваясь от домовиков, устремилась вверх по лестнице в спальню. Драко спал, но она подняла его на руки и крепко прижала к груди. Слава Мерлину, что ничего не произошло. Слава Мерлину, что у них есть, кому их защитить.

Нарцисса заснула на кровати вместе с сыном, блаженно улыбаясь, так что даже не услышала, когда Люциус вернулся домой поздней ночью. Он, неслышно ступая несмотря на поврежденную в недавней стычке ногу, осторожно прошел в спальню, мягко провел пальцами по щеке Нарциссы, затем Драко и измученно улыбнулся.

А через две недели Энтони Мальсибер повесился в своей роскошной палате в Мунго.

 

Питер и Элиза, октябрь 1981

Элиза расчесывала длинные светлые волосы и заплетала их в косу. Волосы немало отросли, и теперь она могла конкурировать с Люциусом. Рядом на стуле лежала полюбившаяся ей кожаная куртка с наклепками. Элиза осталась лишь в черной безрукавке и штанах, похожая сейчас то ли на безликого наемного убийцу, то ли на матерую охотницу на оборотней. Метка Пожирателей Смерти окутывала ее руку пугающими черными узорами, переплетаясь с мелкими, едва заметными шрамами и царапинами, неуспевающими заживать. Это была карта ее тела, и Элиза могла бы многое рассказать о каждой из отметин, но ей приходилось скрывать их, и только в поместье Люциуса она могла быть собой.

Она провела кончиками пальцев, едва касаясь кожи, по своей метке, рассматривая ее в зеркале с легким трепетом и предвкушением. Она приняла ее лишь несколько часов назад, и кожу все еще жгло. Но разве это могло пересилить ощущение предстоящего задания, на которое Элиза отправится этой ночью и которое изменит все?

Она посмотрела прямо в глаза отражению. Немногие могли похвастаться этим, немногие смогли бы смотреть в свои собственные глаза и не отворачиваться от своих демонов, но Элиза прошла с ними длинный путь. В конце концов, она пережила знаменитое убийственное зелье, свалившее немалую часть Хогвартса, смерть своей тетки, сумела войти в ближний круг Люциуса и пробиться в первые ряды к Лорду.

Ее черты лица за последние три года ужесточились, будто кто-то невидимый с каждым днем работал над ее лицом, превращая бесформенный камень в замысловатую личину с острыми сколами. Она становилась все больше похожа на тех, в чьих жилах текла кровь Яксли, и все меньше — на мать. Ее родственники — Яксли — не намеревались признавать ее так просто, но Элиза знала, что однажды они опустятся к ее ногам, и никто больше не позволит и взглядом намекнуть на то, что она полукровка.

Когда на выпускном им вручали дипломы и надевали на голову Распределяющую Шляпу, чтобы та сказала бывшими детишкам напутственные слова, Элиза задала Шляпе вопрос.

— Почему ты отправила меня на Пуффендуй? На самый бесхарактерный факультет?

— Это самый добрый факультет, девочка. Он наполнен людьми, которые умеют прощать. Я увидела надежду и решила, что Пуффендуй сможет искоренить черноту внутри тебя, но этого оказалось недостаточно. Жаль.

Что же, это всего лишь еще раз подтверждало тот факт, что Элиза идет верным путем, раз даже Пуффендуй не смог сбить ее с него.

Несколько лет тренировок, обучения, работы под прикрытием и бесконечной, искусной, необъятной лжи. План был готов давно, труднее было обучиться усложненному Обливиэйту и Империусу, но Элиза справлялась. Поначалу ей казалось, что все это — лишь непростое ремесло, требующее обычного усердия, и главное ее препятствие — это связи с прошлым. Но сжигать мосты оказалось гораздо проще. Кровь Яксли внутри нее проснулась, заглушив простодушную кровь Киллбрук, и даже когда что-то сопротивлялось внутри, убеждая в неправильности действий, договориться с совестью оказывалось не так уж и трудно. А вскоре она и вовсе перестала напоминать о себе.

Элиза перестала поддерживать с отцом связь почти сразу после школы. Он совсем спился, и Элиза больше не желала тратить время на спасение утопающего, который и сам хотел утонуть.

Они с Питером начали снимать небольшой домик около Лондона с пышными яркими цветами на подоконниках, увитыми плющом стенами и крышей с красной черепицей. Домик был такой маленький, уютный и светленький, что Элизу от него тошнило. Она могла позволить себе больше, роскошнее, грандиознее, но не смогла бы объяснить Питеру, откуда у нее появилось столько денег. А эти маленькие комнатки, дешевые шторки, деревянная поскрипывающая кровать и блеклые лампочки под пыльными куполами бесцветных стекол приводили ее в бешенство.

Элиза знала, на что она способна, и рядом с Питером ее не оставляло ощущение, что он тянет ее назад. Слишком добрый, слишком наивный, слишком милый. Иногда она смотрела на него, и внутри просыпалось что-то трогательное, но потом она напоминала себе, что он — двойной агент Дамблдора, ровно так же, как она — двойной агент Лорда. Она не входила в Орден Феникса, но Питер слишком многое ей рассказывал. Конечно же, он рассказал ей и о своей роли, но она отчего-то промолчала, скрыла это от Люциуса и Хозяина. Иногда ей хотелось крикнуть: «Очнись, Питер, этот старик просто использует и выкинет тебя, когда ты сломаешься!», но она знала, что это бесполезно. Питер нуждался в людях, а Элиза нуждалась во власти, и эта разница между ними становилась все необъятней.

Элиза не оправдывала себя, она просто шла навстречу своим желаниям и готова была заплатить за них цену. И ее желания сбывались одно за одним, потому что они были оплачены.

Люциус зашел в покои Элизы в Малфой-мэноре и остановился за ее спиной, так что она увидела его уставшее суровое отражение в зеркале. Он аккуратно положил ей руки на плечи и дождался, пока она отложит гребень в сторону.

Люциус на секунду замялся, но длинными пальцами подхватил гребень за ручку и через мгновение тот вновь утонул в волосах Элизы. Это было что-то невиданное, поэтому Элиза замерла, с диковинным интересом наблюдая за действиями Люциуса, и приготовилась слушать. Он поднял глаза к зеркалу, и его рука приостановила свой плавный ход.

— Ты готова, Лиз? — проникновенно спросил он.

— Да, Люциус, — незамедлительно отозвалась она.

Люциус кивнул. Может быть, он и любил Нарциссу, но сейчас, когда она отупела от своего материнства, ему нужен был кто-то, с кем он мог бы поговорить, и Элиза никогда не отказывала ему в беседе.

— Тогда давай повторим все в последний раз, Лиз. Ошибки недопустимы, ты знаешь их цену, но я не сомневаюсь в тебе. И Темный Лорд также не сомневается.

Люциус снова посмотрел ей в глаза через зеркало и чуть сжал ее плечи. Элиза не пошевелилась.

— Ты ворвешься в ваш с Питером дом, — начал Люциус, — так, словно тебя преследуют адские псы…

«Элиза появилась на пороге его дома растрепанная, в рваной одежде, в ранах и порезах. В ее глазах метался ужас и страх, она была почти в безумии и те минуты, пока Питер не открыл ей, просто колотила в дверь со всей силы.

— Элиза?.. — спросил он. Было два часа ночи, и Питер наконец-то провалился в сон после длительного дежурства. Он толком ничего не соображал, но был преисполнен желанием помочь. — Где ты была последнюю неделю?»

— …сыграешь роль очень раненного и очень испуганного человека…

«— Я… — Элиза задохнулась и чуть ли не повалилась на Питера. Он пустил ее внутрь, сбегал на кухню, по пути роняя предметы с их мест, вручил Элизе стакан воды и только сейчас заметил расползающуюся рану у нее на боку.

— Что с тобой?..

— Быстрее, Питер! — зашептала она, едва заглотив всю воду. — Они уже там!..

— Что?..»

— …расскажешь, что Поттеры в беде. Спровоцируешь его, чтобы он трансгрессировал к ним, но не переиграй. Говори быстро, так, чтобы у него было времени обдумать это. Скажи что-нибудь жуткое и более-менее логичное. Наш единственный шанс — это сыграть на его чувствах, чтобы они не дали его разуму понять, что происходит, чтобы повели его вперед без оглядки…

«— Я работала под прикрытием в Аврорате, — тараторила она. — Поступил приказ любыми силами защищать Поттеров и их новорожденного сына. Мы… вся наша группа потерпела поражение. Мне не к кому больше пойти… Я!..

Элиза почти рыдала, а Питер соображал все меньше.

Аврорат? Поттеры? Но как добрались до них, если они под заклятием Фиделиуса, как?..»

— …как только он начнет думать, сбей его с мысли. Кричи, плачь, тяни за руку, бей — что угодно. Проси позвать друзей, чтобы он доверился тебе. Если он достаточно верит тебе, он поведется. Но не передави…

«— Питер, нужно что-то делать! — закричала Элиза. — Нужно звать Дамблдора, или мародеров, или авроров и быстрее отправляться туда, слышишь?!

Питер часто закивал. Он все еще был сонным, от услышанного кружилась голова, в прихожей стоял острый запах крови и страха. Питер механически схватил пальто и палочку и, едва соображая, рванулся на улицу в чем был. Элиза бросилась за ним».

— …он будет заботиться о тебе, запретит тебе идти с ним, так что сыграй свою любовь к нему тщательно. Постарайся, Элиза. Если он не возьмет тебя с собой, все пойдет прахом…

«— Ты останешься здесь! — он оглянулся.

— С ума сошел?! Я не пущу тебя одного! — в ее словах было столько искреннего ужаса, страха за него, что в Питере вспыхнуло давно забытое чувство надежды.

Она была ему близким человеком, пусть и так отдалилась в последнее время. Но если теперь Элизе нужна его помощь, он сделает все!»

— …когда вы трансгрессируете, достаточно будет, если только он коснется двери их дома, тогда и ты увидишь его. Далее действуй быстро. Поттеры не должны ничего заметить…

«Питер схватил ее за руку, махнул палочкой и трансгрессировал к дому Поттеров. Бросился к увитой цветами маленькой калитке, ничего не понимая. В доме на втором этаже горел свет, и силуэт Лили в окне был хорошо различим. Она укачивала сына. Питер быстро взбежал по ступенькам, схватился за ручку и, прежде чем прокричать что-нибудь, упал парализованным.

Он не успел ничего заподозрить. Он ведь не ждал этого от… нее.

— Прости меня, Питер.

Элиза стояла за его спиной, и ее голос как по волшебству перестал быть испуганным и судорожным. Она говорила спокойно и взвешенно, и от этого наглого и откровенного предательства Питер сломался. Он еще не до конца понял, что его предали, ощутил неладное, но не смог принять правду. Он почувствовал, как его нутро медленно и болезненно опустошается. Настолько, что даже причин ее поступка он знать не хочет. И только одна мысль билась в его голове, вытесняя все остальные — он страшно подвел Лили и Джеймса, своих настоящих друзей.

Он поверил не той и этим убил их.

Элиза крепко сжала его плечо и трансгрессировала обратно. Так быстро, что выглянувший на крыльцо сонный Джеймс, решил, что ему просто почудилось».

— …можешь объяснить ему, что происходит, когда вернетесь к нему домой. Но не увлекайся, никогда не знаешь, где можешь случайно ошибиться…

«Парализованный Питер сидел перед Элизой в их общем доме и смотрел на нее стеклянными глазами.

— В качестве одолжения я объясню, — сказала она, и Питер поразился произошедшим переменам.

Где ее страх, где усталость и истерика? Да, она была изрезана, поцарапана, но сейчас, при свете лампочки, все это казалось искусным гримом, включая и ту, якобы страшную рану. Страшнее выглядела ее душа, но эту рану уже было не излечить.

— Моя настоящая фамилия — Яксли, — сказала Элиза.

Питеру понадобилось время, чтобы осознать.

Яксли.

Одно из чистокровных семейств, одно из тех, что порождает таких, как Эрнест или таких, как Мальсибер. Все ее отсутствия и тайны — лишь часть большой игры, куда большей, чем обыкновенная измена. И он — часть ее игры. Идиот, придурок, наивный тупица!

Питер смотрел на нее в немом ожидании, но Элиза больше не сказала ничего. Видимо, она посчитала, что произнесенный фразы будет более, чем достаточно для такого ничтожества, как он».

— …ну а когда наговоришься, действуй четко. Сотри его воспоминания и внуши ему, что это он — предал Поттеров. Он должен сойти за убийцу. — Люциус помолчал. — Или за убийцу сойдешь ты.

Элиза усмехнулась.

- Я знаю цену ошибки, Люциус. — Она помолчала и сама не зная зачем поинтересовалась: — Что станет с его разумом после этого вмешательства?

— Полагаю, он частично потеряет рассудок, — пожал плечами Люциус. — Та мысль, что ты внушишь ему, будет казаться его подсознанию слишком дикой, так что он будет отвергать ее, но у него не хватит фактов. Он забудет все, что могло бы противоречить новому знанию, и все, что ему останется — лишь ничем неподтвержденные ощущения. Это в конечном итоге, вероятнее всего, раздвоит его личность и сделает обыкновенным психом. Он инстинктивно кинется в бегство, а когда его начнут искать, среагирует неадекватно. Не думаю, что он проживет слишком долго, так что, если это тебя волнует, он не будет мучаться. — Люциус провел гребнем по особенно длинной золотистой пряди. — Здесь не о чем беспокоиться, Лиз, мы все выбираем свой путь сами. Кто-то желает быть на стороне победителя, кто-то на стороне проигравшего. Он свою сторону выбрал, и ты не в ответе за это.

Элиза скованно улыбнулась Люциусу в зеркале.

Ей не хотелось поступать с Питером так, но ей нужно было выбрать между ним и собой, а этот выбор она сделала уже давно.

«Элиза подняла палочку и отчетливо, как ее учил Мальсибер, произнесла: «Обливиэйт!», и хрупкий маленький мир Питера потонул в черноте, чтобы очень скоро наполниться ложными воспоминаниями о том, чего он никогда не совершал. Воспоминаниями, в которые он за всю свою долгую крысиную жизнь так и не смог поверить до конца. Но они все равно сломали его, превратив в жалкое подобие некогда чудесного человека, и дороги назад для Питера больше не было.

Как не было ее и для Элизы».

— Удачи, сестренка.

— Я не подведу, брат.

 

Сириус, ноябрь 1981

Вокруг было темно, сыро и Сириус представлял, как по коридорам между камерами передвигаются огромные дряхлые мокрицы. Именно такое ощущение у него вызывали дементоры. Он чувствовал, как они отчаянно пытаются высосать из него всяческие соки и натыкаются на невиданный им ранее барьер. Дементоры пытались пробраться к Сириусу в самое нутро, чтобы забрать все самое вкусное и ценное изнутри него, но у них ни черта не выходило, потому что воспоминания Сириуса были бесконечны, как океан за стенами темницы, и они же порождали в нем столько чувств, что не хватило бы и сотни этих улиток в капюшонах, чтобы избавить его от них.

Сириус закрыл глаза, и мир разноцветными пятнами завертелся вокруг.

…Выпускной Мародеров и A&B.

Великое событие!

МакГонагалл, невероятно гордая своим выпуском, вручала дипломы, смахивая с глаз скупые слезы. Флитвик деловито кряхтел, что-то втолковывая мадам Стебль и уверял всех окружающих, что таких послушных, удивительных и талантливых детей он никогда еще не обучал. Джеймс попеременно фыркал, то от речей Флитвика, то от речей Слагхорна, и неустойчиво покачивался рядом с Ремусом, так как умудрился набраться еще до вручения дипломов.

Сириусу казалось неправильным быть там после всего совершенного, но он спросил себя: «Какого черта? Не прийти на собственный выпускной?!» и первым прибыл на квиддичное поле в парадной мантии и с квадратной академической шапочкой на голове. Его изрядно веселил тот факт, что ему удалось доучиться до последнего курса, прекрасно сдать экзамены (уступил лишь Ремусу на Истории Магии) и даже дожить до выпускного.

Все вокруг были красивые и гордые, светящиеся улыбками, как будто бы позабывшие про войну, и Сириус фыркал всякий раз, представляя, что бы сказала Беата, если бы на нее попытались все это напялить. И когда он представлял это, ему становилось легче.

Потом были танцы.

Фейерверки полыхали над Хогвартсом, грозясь взорвать защитное поле и мракоборцев, патрулирующих небо. Вокруг разносили сливочное пиво, прыгали лепреконы и танцевали феи. В пудинге был бурбон. Сириус не знал, кто его туда налил, но вкус был до безобразия явным. В мороженом в форме символов всех четырех факультетов был виски. В одной бочке, предназначенной для компота, плескался ром, и все преподаватели делали ангельские глаза, пробуя пищу и будто бы совершенно ничего не замечая.

Хогвартс стонал от громких криков, шуток, веселья и танцев.

Танцевали всё: и вальс, и танго, и самбо, некоторые даже одновременно. Девчонки, слепящие, нарядные, молоденькие кружились в своих платьях, и вокруг пестрило от карминного-аквамаринового-изумрудного-горчичного. Повсюду тянулись столы с едой, словно весь Хогвартс, включая его угодья, превратился в одну огромную ярмарку счастья и пиршества.

Сириусу тоже было пьяно и весело. Он забывался, купаясь в чужом смехе и в крепком алкоголе. Сегодня был удивительный день. Сегодня был такой день, будто Мародеры вместе с A&B разом сошли с ума и выпустили на свет лучшие свои шутки, а преподаватели вместо наказания назначили им за это награду.

Сириус приклеился спиной к какому-то дереву, клонящему тяжелую крону к сырой земле. В руках его была бутылка и янтарный виски завораживающе покачивался внутри вместе с Сириусом.

— Я тебя вижу, Паркер, — пьяно и хитро прошептал он в пустоту.

Эмили сидела подле дерева, слева от Блэка, завернувшись в свою мантию, такую непроглядную, будто вытягивающую весь свет извне. У нее был все тот же взгляд, что и последние пару месяцев — сосредоточенный и механический.

— И я тебя вижу, Сириус, — наконец глухо отозвалась она.

Сириус хмыкнул и плавно стек по дереву вниз, царапая куртку о шершавую кору.

— Поздравляю с блестяще сданными экзаменами. — Он помолчал. — Видел тебя с одним старым мужиком из Аврората. Тебе уже предлагают места?

— Просто уйма предложений, Блэк.

— И куда ты пойдешь?

— Подальше от людей.

Сириус фыркнул.

— Лили, Цисса, мой братишка и… Нюниус. Кто бы мог подумать?

— Иногда полезно обращать внимание на тех, Блэк, кто привлекает его меньше всего.

Сириус вместо ответа вытянул руку влево и виски призывно забултыхался внутри бутыли. Эмили помедлила, но все-таки взяла бутылку из его руки.

— Мне нельзя пить алкоголь из-за зелий, что я принимаю, — сказала она, задумчиво разглядывая янтарные отсветы на стеклянных стенках.

— Мы с тобой оба знаем, что никакие зелья ты, Паркер, не принимаешь. Они мешают тебе думать, а ты не согласна это терпеть.

— Ты не говорил об этом Ремусу? — ее голос дрогнул.

— Никому. Даже собственному пистолету.

— А у тебя его не отобрали?

— Нет… я сделал реплику. МакГонагалл плохо разбирается в маггловских штучках.

— Ясно.

Послышался звук булькающей жидкости, а затем кашель Эмили. Мимо них проплыла Нарцисса в совершенно восхитительном платье нежно-салатового цвета и белой орхидеей в высокой прическе, но под этим деревом они словно стали невидимками, и Нарцисса не обратила внимания на двух полулежащих студентов. Мало ли, кто там валяется и сколько он выпил.

— Слушай, Паркер, у меня к тебе просьба.

Эмили молчала, но он услышал, как она пошевелилась, поворачивая голову.

— Сейчас я встану, дойду до своего братца и скажу ему спасибо за тебя. А потом станцую со своей прекрасной сестрой, если она конечно не отвергнет грязного пьяного магглолюба, — Сириус усмехнулся. — А ты… станцуешь с Ремусом. Мне плевать, что ты чувствуешь к нему сейчас, просто станцуй с ним. Хоть молча. Ему довольно херово после всего случившегося с тобой, он так переживает, что скоро поседеет, а срок жизни у него и так укорочен и с каждым полнолунием становится все меньше. Просто сделай моему лучшему другу приятно. Он нечасто улыбался в своей жизни.

Сириус поднялся, опираясь на ствол, отряхнулся и, приклеив к губам обольстительную улыбку, двинулся вперед. Эмили наблюдала, как он переступил границу света и тьмы, как разом окунулся в слепящие вспышки праздника, как какие-то расхрабревшие от сливочного пива девчонки в золотистых платьях увели его в хоровод. Она смотрела еще с минуту в мельтешение цветов, красок и улыбок, ни о чем не думая и медленно покачивая руку с бутылью.

А потом встала, сбросив мантию и оставшись в темно-синем длинном платье с черным ажурным болеро, и пошла вперед, лавируя между людьми. К Ремусу.

Сириус видел, как тонкая темная фигура, словно тень, пытающаяся сбежать от света, быстро пересекает импровизированную танцплощадку. Как тень подходит к хмурому парню в сером костюме с гриффиндорским значком, приколотым к груди. Как тень берет его за руку, и парень поднимает голову, и как медленно покачиваясь и положив головы друг другу на плечи, они единственные во всей этой кутерьме, танцуют медленный танец, пока над их головами взрываются петарды и в воздухе бьется ритмичная быстрая музыка.

Через мгновения Ремус и Эмили скрылись от его глаз, заслоненные десятками других танцующих пар. Его самого вновь увлекли в очередной хоровод, где вокруг были улыбки, тонкие девичьи руки, искрящиеся украшения и оголенные плечики, коленки, шеи…

Мимо протанцевал Джеймс с Лили на руках. Она заливисто смеялась, обнимая его за шею и целуя его в щеку алыми горячими губами, а он подпрыгивал на ходу, срывая с ее губ полуиспуганные вскрики и тут же припадал к ним, успокаивая.

Вспышка.

МакГонагалл отплясывает в кругу Флитвика, Дамблдора и Помфри. Они все в морщинах, с ссутуленными спинами, но в глазах бьется и ревет пламя Гриффиндора. Даже у Помфри с Пуффендуя и у Флитвика с Когтеврана.

Вспышка.

Питер нежно держит за руку Элизу. Он такой маленький по сравнению с ней, а она такая прекрасная по сравнению с ним, и вместе они совершенно умилительно-очаровательные, и Сириусу нравится просто наблюдать за их скромным и добрым танцем. Вот бы они никогда не расставались.

Вспышка.

Регулус кланяется Нарциссе, прежде чем пригласить на танец тайную возлюбленную всей своей жизни, и она благосклонно кивает ему в ответ. У него горят глаза, а Нарцисса улыбается нежно, но с холодком, и вместе они проплывают мимо, объятые ароматами цветочных духов Нарциссы и счастливым волнением раскрасневшегося Регулуса.

Вспышка.

Марлин танцует с каким-то молоденьким пьяным Аврором. Он хорош собой, статен, галантно придерживает ее за талию, не позволяя себе лишнего, и недоверчиво смотрит на гриффиндорскую красавицу, сейчас похожую на диковинный цветок, нежный и чистый. А она смеется и вдруг, на секунду замерев, крепко целует в его губы, а он застывает как соляной столб, и на губах его против воли расцветает счастливейшая из улыбок.

Вспышка.

Алиса и Фрэнк, прибывшие в Хогвартс к друзьям по случаю выпускного. Уже потрепанные в битвах, но бесконечно счастливые вместе. У обоих на пальцах кольца, Алиса с короткой стрижкой, которая делает ее будто бы более дерзкой и храброй. Фрэнк все такой же серьезный и даже чуточку суровый, с выпрямленной спиной и в хорошем костюме. Он придерживает Алису за талию, а та отклоняется назад и вновь рвется к нему, чтобы закружиться в очередном вихре.

Вспышка. Вспышка. Вспышка.

Сириус лежит в черной камере и смотрит на звезды в крошечном зарешеченном окошке. За окном прибой и гроза, и все это напоминает ему утес Мэна, крепкие сигареты и прикосновения одной из самых непокорных слизеринских девушек.

— Вы не заберете у меня это, не заберете! — яростно шепчет он в темноту, и тени дементоров на время отступают от его камеры.

А перед глазами стоит лицо Беаты.

Она у ворот Блэкшира, смотрит ему в глаза и что-то говорит. А потом их пальцы разрывают касание, и Блэк видит, как она делает первый шаг вперед, но от него. Тот самый момент, когда что-то внутри него явственно прошептало: «Не вернется…»

— Подожди! — вскрикивает он, и Беата мгновенно оборачивается. — Не уходи… — И она вопросительно смотрит в ответ.

Беата возвращается назад на этот маленький и страшный шаг, снова берет его за руки и улыбается. Сириус молча смотрит в ответ и представляет то, чего никогда не было и уже не будет, и пытается поверить в невозможное. Потому что только невозможное сейчас может спасти его.

Всего лишь один маленький шаг, но как много он значит.

Сириус осторожно вздыхает и тихо бормочет что-то сам себе. Свою молитву.

Он видит, как Беата возвращается. Видит, что она не ушла тогда одна на битву, а выбрала остаться с ним, с Сириусом, чтобы согревать его своими горячими руками, спорить до посинения о разных простых вещах и ухмыляться всякий раз, когда он оказывается неправ.

Сириус усмехается ей в ответ, вздыхает и закрывает глаза, проваливаясь в сладкую глубокую дрему надежд и мечтаний. А Беата все также ласково смотрит на него и медленно, почти невесомо гладит по руке. Она делала так, когда он дремал на своей широкой гриффиндорской кровати, и думала, что он не замечает этого. Беата всегда боялась быть нежной.

Дементоры ворчат и бродят вокруг его камеры, недовольные и раздраженные неповиновением пленника, но Сириус не слышит их. Он снова и снова видит счастливейший день своей жизни, он видит своих друзей, своих учителей и свою любимую.

Он видит надежду.