Остёр на язык (джен)

После уроков захожу к Денису. Он, видя меня, начинает плакать.

— Ты чего? — хочу добавить: «Я же не твой брат».

— Я думал, ты не придёшь, — Денис сам удивляется слезам.

— Я же написал: «Хорошо».

Мы оба списываем сильную чувствительность на те обстоятельства, которые происходят в жизни Дениса.

— Здравствуй, Вадим. Снова в гости? — спрашивает Светлана — тётя Дениса.

— Если надо, могу помочь.

— Было бы очень кстати, — мигом хватается за предложение.

Большую часть вещей уже собрали. В основном помогаю с переносом. Туда, обратно, лучше здесь, нет, в другом углу.

— Извини её, — говорит Денис, — она такая… активная.

— Ага, — соглашаюсь. — С этой комнатой вы закончили? — указываю на запертую дверь.

— Нет. Это… Максима, — тихо отвечает Денис. — Я попросил ничего не трогать. Пусть останется. — Он с грустью смотрит на дверь. — Он бы сильно разозлился, если бы в его комнату вошли. Знаешь… наверно, мне не стоит о нём говорить, да?

— Почему?

— Ну, так не принято.

— У кого?

— Ну… не знаю, — спокойно отвечает Денис. — Похоже, в нашей… семье, — произносит с осмыслением, а я думаю, что от семьи Дениса остался только он. И теперь он сам может решать, что и как принято.

— Скажи, что хотел, и пойдём дальше.

— Я так не могу.

— Тогда пошли дальше.

На кухне вещей почти не осталось. Замечаю в углу контейнеры разных размеров и набор кастрюль.

— А их куда?

— Их… тоже не надо.

— Максима?

— Да, — похоже, если бы Денис мог, то предпочёл бы соврать.

— Может, стоит собрать его пожитки и оставить в его комнате?

Некоторое время Денис думает и решает, что идея хорошая. Но контейнер взять боится:

— Наверно, нужно перчатки одеть?

— Зачем?

— Ну-у, — тянет Денис. — Максим… злился. Когда я его вещи трогал.

— Вы жили в одной квартире, вы не могли не трогать вещи друг друга.

— Нет. Я… я всегда себе отдельно готовил, — тише говорит Денис, оглядываясь на тётю, — и своей посудой… пользовался. У Максима другая была. Я сидел на своём месте, он — на своём. А в шкафу… он все свои вещи в чехлах держит.

Вот о каком порядке говорил Денис.

— А руки он часто мыл?

— Нечасто, но… долго. Потом перчатки одевал.

Припоминаю заболевание, при котором люди жутко чистоплотны и боятся микробов. Максим подходит под него.

Голыми руками Денис брать не решается, поэтому использует полотенце. Вещи Максима мы собираем быстро — их оказывается немного: всю посуду, запакованные зубные щётки, мыльные принадлежности и контейнеры с крупами.

— Ты уверен?

Денис с сомнением смотрит на продукты.

— Пусть будет так.

Ещё требуется время, чтобы открыть комнату. Ключ у Дениса, и он долго готовится. Я отворачиваюсь от двери и не смотрю в комнату.

Может, было бы лучше, если бы Денис не держал ручку через полотенце. Может, стоило нагло ворваться в комнату и всё в ней разворошить. Испортить порядок и показать, кто теперь свободен. Но я понимаю, сейчас не время. Слишком рано. И похоже, Денис ещё долго будет переживать.

Он рассказал, что восемнадцатого августа Максим отправил его за покупками. Магазины располагались далеко, поэтому Денис вернулся поздно. За это время Максим приготовился. Когда Денис увидел брата, помощь была бесполезна.

* * *

Раздумывая о ситуации, в которой оказался Денис, я не мог проигнорировать человека, который мог бы помочь ему.

— А ты… не думал рассказать об этом нашему психологу?

— Психологу?

— В школе у нас есть, — уточняю я.

— Я… как-то не думал. Не знаю почему. Я не мог ему довериться. Ну, я и другим не мог доверять. Со всеми было сложно общаться. А в кабинете, один на один… я плохо себя чувствовал. Помнишь, когда мы тесты решали, а потом к нему приходили результаты слушать? Я ничего не хотел слушать. Александр Владимирович, да? Он мне предложил что-нибудь нарисовать. Без темы. Но я даже карандаш взять боялся. Наверно… я боялся, что он всё поймёт.

— Если бы ты не рассказал, он бы не понял.

— Ну, наверно.

Если подумать:

— Со мной было не сложно общаться?

Денис тихо смеётся.

— Сложно, но… это же был ты.

А я был тем, кем Денис хотел стать.

* * *

Последнюю неделю я провожу с Денисом. Неделю, каждый день которой не похож ни на один из тех, летних дней, когда надо было «делать вид». Сейчас Денис может говорить, а я могу слушать и не злиться на него. Потому что уверен, всё, что он говорит, — его мысли и его чувства.

Теперь я чувствую, что это — он.

* * *

— Тебе не обязательно провожать, — жалуется Денис.

— Ага, — соглашаюсь я.

— Ты такой, — дуется, — сумасбродный.

— Я думал, что крутой.

— Это тоже.

— Спасибо.

Светлана уходит в зал ожидания, оставляя Дениса на меня, но просит самого Дениса следить за временем.

— Даже не попрощалась, — замечаю я.

— Потом вспомнит и захочет, — говорит Денис.

Немного стоим в молчании. Перед нам ходят люди с сумками, везут чемоданы. Табло обновляется, женский голос озвучивает рейсы. Как волны, шум то нарастает, то спадает, а Денис ждёт момент. По нему видно: елозит, трёт руками шею, края рубашки.

— Вадим, слушай…

— Да.

— Мы ведь… мы ведь не друзья, да?

Сначала я сказал это. Потом Денис.

— Не знаю. Может быть.

Трудно сказать, кто мы друг другу. Даже с тем, что было между нами — общение до лета, после. Такое не со всеми случается.

— Если нет, то… знаешь, я бы хотел. Хотел стать твоим другом. Если это возможно, — он краснеет, а прыщи всё равно выделяются.

Смотрю на него, как на диковинку, и начинаю смеяться. Сам не знаю почему. Я думал, в таком возрасте уже не просят о подобных вещах. Но, может, потому что так думают, потому и не просят?

Мой смех становится громче. А глаза слезятся.

— Да. Конечно. Почему нет? — улыбаюсь ему.

— Спасибо.

Он выглядит счастливым. Совсем немного — на большее он не способен, но большего я не прошу. Этого достаточно.

* * *

Сегодня я сажусь за холст. Он смотрит на меня чёрной полосой, а старик аукает рядом:

— Посмотрите, кто вернулся. Решил-таки потягаться с мастодонтами?

Он начал обводить карандашные линии чёрной ручкой — страшный человек. На картине мамы реки перетекают в костры.

— Я же не больной, с мёртвыми тягаться.

Я крайне удивлён рукастости старика. Или тем, как среди бесчисленного количества полос, он находит нужные.

Беру краски и отворачиваюсь подальше.

Не знаю, будет ли это — лето или всё то, что я пережил за последние месяцы, но, мне кажется, это то, что я могу показать. Могу изобразить так, чтобы сказать: «Это обо мне».

Верхний край подвожу чёрным, ниже тёмно-синим. Почти чёрным, потому что чёрной краски оказывается много. Опять использую тёмно-синий, потом синий, фиолетовый — пытаюсь замазать стыки. Долго думаю, стоит ли переходить к красному, как правильно сделать этот самый переход, нужно ли опять мешать краски… Это сложнее, чем кажется.

Я смотрю на ряд полос, разрозненных, не связанных между собой, и решаю, что хуже не будет. Густая красная полоса, полоса, смешанная с оранжевым, чисто оранжевая, смешанная с жёлтым, жёлтая. Бледно-жёлтая. Белая.

Тёмные краски скрывают чёрную линию. Светлые просвечивают её. Кое-где она разрывает краску. Поначалу я думаю перекрыть её, но решаю оставить как есть.

Жду, когда высохнет сверху, и ставлю несколько точек. Около левого угла — полумесяц. Чтобы у старика не возникало вопросов. Они всё равно возникнут, как он соберётся, но для обороны хватит.

Смотрю на своё небо. А у него глубокий шрам.

— Ты ещё не закончил? — спрашивает старик.

— Нет.

— Сохнуть долго будет. Закончи завтра. А то испортишь.

— Я подожду.

Когда родители ложатся спать, я переношу мольберт к себе.

Не знаю почему, но я хочу закончить сейчас. Пока чувствую, что могу. Пока мне это по силам. И я не убегу. И не потому, что мама задала сроки. Не потому, что победитель что-то будет решать. Эта картинка — мой собственный вызов. Она примет форму, в которой будет скрыто то, что я не могу рассказать родителям. Это будет язык нашего взаимодействия.

Пока краска сохнет, я ищу нужные изображения. Перерисовывать не собираюсь, но опыта в художестве у меня нет. «Черты лица». «Черты лица карандаш». «Line face» — выдаёт необходимый результат. Некоторые изображения так и манят нарисовать себя, но я держусь. Думаю, как пойти в обход системы и облегчить себе задачу.

За временем не слежу, но придумываю. Радуюсь, что старик спит и не видит, как я фотографирую себя, а потом обвожу лицо в редакторе. Это тоже требует усилий. После трёх попыток я не думаю, что управлюсь сегодня.

Но хочу.

Поэтому делаю чай и возвращаюсь к обводке. Долгой и мучительной. То палец не туда поставлю, то ткну мимо экрана. Глаза начинают слипаться, но я держусь. И почти ору в голос, когда получается.

Проверяю краску на холсте — высохла. Макаю кисть в чёрный, и смотрю на полосы неба. Думаю, откуда начать. И думаю долго потому, что чувствую сон. Хочу отложить кисть и лечь спать. Завтра будет проще, но завтра будет другой настрой, я могу забыть ощущение. Поэтому надо управиться сегодня.

Поэтому хочется сегодня.

Смотрю на телефон, потом на картину, а кисточка уже тянется. Уже трогает поверхность и тянется вниз, делает изгиб, проводит линию носа. Я отрываю кисть. Вижу, неровно, моя рука дрожит. Линия не похожа на ту, которую я провёл в телефоне.

Так и должно быть.

Продолжаю: рисую губы, веки, пару ресниц, уши и подбородок. Отодвигаюсь и охватываю целиком. В галерее, конечно, не повесишь. С картинами мамы и старика не сравнится, и на лето не похоже. Но, кажется, я сделал, что мог.

Сделал, что хотел сделать. Этого достаточно.

Даже этого может быть достаточно.

Тру глаза и еле поднимаюсь со стула. Мою кисточки, стаканчик с водой и умываюсь сам. Возвращаюсь в комнату и выключаю свет. Но темно не становится.

Я подхожу к окну. А там рассвет. Не только в окнах многоэтажки напротив. Небо порозовело везде.

Фотографирую и отправляю Стасу: «Видел?».

Не упускаю единицу в кружке. Смотрю на неё и читаю обрывок сообщения: «Привет, Вадим. Андрей дал мне твой номер…»

В отличие от Дениса, я не отвечаю с запозданием. Я даже не читаю.

Вспоминаю, как чувствовал себя, когда ждал ответа от Дениса, как нервничал, когда он не отвечал на звонки.

Что чувствует Коля, когда видит, что я не ответил на сообщение? Не прочитал, хотя был онлайн?

Он ждёт ответа? Проверяет? А что думал, когда писал? Когда просил номер у Андрея, незнакомого для себя человека? Объяснялся? Или просил понять, войти в положение?

Что он думал, когда спрашивал меня?

«Привет, Вадим. Андрей дал мне твой номер. Не ругай его. Он был против, а я настаивал. Тебе не нужно отвечать, если ты не хочешь, я пойму. Тебе тяжело было видеть меня, говорить со мной. Я знаю, но я хотел увидеться. Это было важно для меня. Важно, потому что я не верил в твои слова. Не всегда, но зачастую. Когда мы увиделись, я хотел много что спросить, много что рассказать, но все слова комом встали в горле. Я не хотел, чтобы ты уходил, и не хотел держать, если ты хотел уйти. Поэтому так вышло. Я хочу общаться с тобой. Мы не начнём сначала, продолжим на чём остановились. Если ты против, напиши».

Я прижимаюсь лбом к стеклу, чтобы остудить голову.

Как я могу ответить?

* * *

В школе почти ни с кем не общаюсь.

Иногда, когда я прохожу мимо Гоши, замечаю, как он вздрагивает, слышу, как останавливается позади, может, смотрит и думает, что сказать. И надо ли говорить. Или не смотрит и не думает.

Я игнорирую его. Как и Александра Владимировича. Они — не те люди, с которыми я могу поддерживать общение, даже если раньше всё было по-другому.

Бывает, переговариваюсь с Петей или Данилой. По случаю подкалываю Васю и ворошу мирное состояние Мити. Спросить, что произошло со мной и Гошей, решается Митя, и то, один раз. Потому что мой ответ, видимо, совпал с тем, что дал им Гоша.

Как раньше, я катаюсь на площади. Часто в одиночестве. Иногда меня спасает Стас, и мы вместе отчебучиваем шутки и трюки. Особенно сказывается моё зазнайство и прыжки на переднем колесе, когда собственный вес тянет вперёд и позволяет ближе познакомиться с плиткой.

Ночью Денис присылает длинные голосовые сообщения, которые я слушаю утром, пока собираюсь в школу или еду в метро. Он втягивается в новую жизнь.

А иногда я тусуюсь с Андреем. Часто упрекаю его за слишком свободный рот. Он всё понимает, кивает и соглашается, а потом спрашивает, как дела у Дениса, изредка упоминает Колю. Тогда я говорю, что предоставлю информацию, если он набьёт стрелку для меня со своими донимателями. Он отказывается. Теперь-то в ход я могу пустить кулаки.

А иногда мне пишет неизвестный для телефона номер. После того, как я прочитал сообщение, но ничего не ответил, он начал писать. Раз в неделю и реже. Ненавязчиво и аккуратно, каждый раз: «Привет. Как дела? У меня всё в порядке» или «Как ты? Начался сезон простуды», «У вас хорошая погода? У нас бабье лето», и ждать, когда я соберусь с силами дать ответ.

Коля будто чувствовал, что происходит со мной.

Когда я провожу время с родителями, я часто задумываюсь, а будут ли силы? Это то, что я могу потянуть? И я не знаю. Не понимаю, как здесь оценить себя, и что будет верным.

Это, оказывается, не так легко, как выбор фильма или еды на ужин.

Может, я до конца жизни буду читать его сообщения и не отвечать? Может, я буду только игнорировать тех, кого не могу осудить прилюдно? Может, в некоторых вещах я никогда не захочу разобраться? Буду уверен и не сверну? Разве это хорошо?

Мне так не кажется.

— В конце жизни посмотришь, — говорит старик. — Мне потом расскажешь.

— Я не думаю, что это плохо или хорошо. Это твой выбор, на данный момент. Ты всегда можешь изменить его, — поддерживает мама.

Когда-нибудь я отвечу, перестану игнорировать, захочу разобраться. Не буду уверен и сверну. И когда-нибудь это тоже может не показаться хорошим. Но это может случиться.

Я не знаю когда. Не знаю, какие у меня будут проблемы и о чём я буду думать. Но всё может измениться.

Измениться тогда, когда я приложу массу усилий, когда толком ничего не сделаю, когда всё произойдёт задолго до меня, а я смогу лишь наблюдать последствия. Что-то меняется прямо сейчас, а что-то идёт прямиком из прошлого и нагоняет в настоящем. А иногда к изменениям приводит отказ от настоящего.

Нужно помнить: пока вокруг люди, пока с ними есть контакт и связь, очень многое может случиться, и будущее будет меняться.

Примечание к части

Дополнение в разработке.