Рональд М. Уизли (джен)

Рон чувствует себя аврором, распутывающим загадочное дело. Он должен найти человека, совершившего преступление, и узнать, что же именно тот совершил. И почему. То, что этот человек — он сам и есть, жутко, но интересно. Как будто идешь по следам собственного темного двойника, гадая, что и в какой момент эта тварь выкинет. Конечно, Темный — надо же его как-то называть, чтобы не путаться, — был человеком, а не тварью, но... на самого себя не обижаются, в конце концов.

— Возможно, в этом доме мы найдем личные вещи подозреваемого, — бормочет Рон себе под нос, пытаясь изобразить ворчание Аластора Муди, единственного знакомого ему аврора. То есть, конечно, знакомый он не Рону, а родителям, и когда он приходит в гости, детей быстренько выпроваживают из-за стола, но все равно считается. — Что о нем известно, Уизли?

А что ему, в самом деле, известно о Темном?

Мужчина, маг. Не очень понятно, из какой семьи, но Рону отчего-то кажется, что магглорожденный. Есть два брата — близнецы, к слову, — и сестра.

Лет... тут просто — сорок пять. Может, чуть больше, но точно не меньше.

Смуглый, черноволосый — наверное, родом из теплой страны, Испании или Италии. Немного непонятно с Хьолфредом и Мариэттой — на испанцев не тянут, светлые слишком. У Мариэтты, правда, лицо казалось бледно-желтым в отблесках костра, точнее было не рассмотреть, но даже там... Рон помнит ее руки — век бы не видел! Но надо, надо! В головоломке пока слишком мало деталей, ни одной не выкинешь, — и рядом руки Темного, когда она передавала ему миску. Так вот, Мариэтта гораздо светлее. Про Хьолфреда и говорить нечего: лицо и руки красновато-коричневые от солнца и ветра, зато волосы — выгоревшая добела солома. И вообще, он больше на викинга похож. С другой стороны, его, Темного, родные и Нумерия — темноволосые и смуглые, натуральные итальянцы...

А кстати! Италия, Рим! Темный знает латынь!!! Во всяком случае, он ее понимает и, кажется, все-таки на ней говорил. И Нумерия Квинта — имя римское, вот как... вспомнить бы еще собственное имя, или чье-то из родных, да пока не выходит.

Но это уже что-то. Дома есть латино-английский словарь и всякие справочники с латинскими названиями растений и животных, а у Рона теперь есть план. Если Темный говорил на латыни, то за знакомый язык что-то да зацепится.

А еще у Рона есть проблема: он никогда в жизни не интересовался скучными справочниками. Ну, разве что спортивными, но там интересно — бывает, матчи описаны так, что аж дух захватывает, будто сам там побывал. Но в тех справочниках ни слова нет на латыни, вот в чем штука! А в голове какой-то голос — не то Темного, не то самого Рона — тихонько нашептывает: "Все сразу заметят, если я вдруг начну вести себя как Перси... и, наверное, придется рассказать, какая муха меня укусила".

А про Темного он рассказывать не хочет. Не хочет пугать маму и выслушивать насмешки братцев. "Маленький Ронни стал зану-удой", "маленький Ронни станет Самым Темным Магом Столе-етия"... тьфу.

И... если честно, есть еще одна причина молчать.

У Рона не так много своих вещей. Тех, которые с самого начала были предназначены именно ему, а не достались по наследству. Он привык. В этом ничего плохого нет: их ведь шестеро, да еще Джинни, тут на одной одежде разориться можно, если каждого одевать во все новое. И потом, сам же Рон делится с Джинни игрушками и альбомом с лягушачьими карточками.

Но тайна Темного, какой бы мерзкой и жуткой она ни была — его и только его. А не Билла, не Чарли, не Перси и не одного из близнецов. И этой тайной Рон с ними не поделится.

Это как укрывать преступника, за которым гонятся и авроры, и маггловская полиция. Носить ему еду в тайное убежище, предупреждать об опасности и, конечно, никому о нем не говорить. Если спросят, не видел ли такого — "нет, сэр, не видел". Во всяком случае, пока он не расскажет о своем преступлении. Может, он вообще невиновен? Это маловероятно, конечно, но... вдруг?

Рон чувствует себя как никогда важным и очень нужным. Ну и что, что сейчас Темный жив только в его голове, что его нельзя ни увидеть, ни поговорить с ним, — для Рона он живее некуда. Рон вместе с ним видел, слышал и все чувствовал. Значит, и в другую сторону это сработает. Ну... наверное.

Он смотрит на Нору и пытается представить, как смотрел бы на нее узник старого замка — и знакомый до последнего уголка дом преображается. Есть камин, который к зиме затопят — но есть же, и даже сейчас видно, что не для красоты! Доски пола пригнаны одна к одной, между них нож не воткнуть, и в деревянных рамах ни щелочки. В колодце не переводится вода, а нагреть ее заклинанием — дело нехитрое. В бельевом шкафу стопка теплых одеял, и мама постоянно что-то вяжет, как выдается свободная минутка: то носки, то свитер, надень их — и в самый лютый мороз не замерзнешь.

И не оголодаешь. Кухня в Норе — самое главное место, сиденья старых стульев аж блестят, будто лаком покрытые: сразу видно, что в этом доме все решается за кухонным столом. И стол — крепкий, на нем хоть прыгай, и то выдержит.

Мама всегда ставит на него столько блюд, сколько вообще умещается, даже если это обычный завтрак и никого не ждут в гости: все Уизли не дураки поесть. Рон тоже, но каждый раз при виде накрытого стола ему становится грустно. Овсянка на молоке, домашние джемы, еще теплый хлеб из печки — когда Темный все это ел в последний раз? Вряд ли в заточении его так баловали. А ведь после супа из инферналов, который на вкус... как суп из инферналов, в общем... наверное, он был бы счастлив поесть нормальной еды. И Рон ест — за себя и за него, и даже сам не понимает, отчего совсем недавно кривился на овсянку. Вкусно же — словами не передать.

Он приканчивает вторую тарелку, когда с чердака доносится леденящий душу вой и металлический лязг. Интересно, это чем и обо что?

— Кого-то покинуло вдохновение, — замечает Джинни.

Мама вздыхает:

— Как невовремя... ладно, после завтрака испеку ему что-нибудь праздничное. Не хватало еще, чтобы у нас во время уборки все из рук валилось...

— Уборки?!

— А вы забыли? Завтра ведь приезжает Чарли.

А ведь и верно — совсем из головы вылетело. То есть Рон помнил, что старший брат приедет домой на остаток лета, но когда именно — забыл напрочь, так увлекся своим расследованием.

Фред и Джордж мрачно переглядываются. Перси не то рад, не то разочарован, а скорее то и другое вместе. С одной стороны, при Чарли близнецы ведут себя тихо-тихо, и Перси вместо того, чтобы пытаться их воспитывать, сможет заниматься своими делами. С другой — Чарли не больно-то покомандуешь, для него сам Перси младший. Вот и думает теперь, бедняга, чего ему больше хочется — спокойных каникул или еще немного побыть самым взрослым и важным. Рон и Джинни под столом дают друг другу пять. Продержаться еще день — а потом приедет Чарли, который, если что, близнецам вломит.

День проходит в праздничной уборке, на раздумья нет времени. Фред с Джорджем, лихо скатившись по перилам, спрыгивают прямо в ведро с водой, обдав заодно Рона, и в ответ получают от него тряпкой по шее, а от мамы — выговор. Рону тоже достается, но ничего страшного. Джинни втыкает в косу щетку из перьев, заматывается в старую скатерть и изображает индейскую шаманку, но почему-то обижается, когда Джордж пытается разрисовать ей лицо сажей. Девчонка, что с нее взять. Перси делает вид, что его это не касается, и ворчит, мол, почему бы не убраться магией.

— Как думаешь, до него дойдет когда-нибудь?

— Не-а. Он безнадежен. Будешь конфету?

— От близнецов?

— Не, Луна угостила.

— Тогда давай.

Папа рассказывал, что магглы любят поиграть в волшебников. А чистокровные волшебники Уизли любят поиграть в магглов, потому что это весело. Рон и Джинни это понимают, хоть и младшие, близнецы понимают, а умница-отличник Перси — почему-то нет.

И потом, что-то в этом есть — во всяком случае, каждый раз после праздничной уборки Рон донельзя доволен собой и своей комнатой. Плакаты "Пушек" торжественно развешены по стенам, вещи... свалены в шкаф и приперты стулом — ну тоже сойдет, не будет же Чарли в шкаф заглядывать. Зато пол вон сверкает, и на мебели ни пылинки, и он сделал это сам. Мелочь, а приятно.

Но в этой празднично-чистой комнате он снова не может уснуть. Паук в груди ворочается, шевелит мохнатыми лапками, мешает, мешает... нельзя спать...

Он просыпается от сырого затхлого холода, пробравшегося в спальник — брат, что должен был следить за огнем, заснул, и костерок погас. Здесь, в каменном мешке, если за огнем не следить, околеть можно... шкуры спасают только до поры.

Вмурованные в стену кристаллы дают неверный бледно-зеленый свет — так мало, что едва-едва отражается на рукояти меча. Как же здесь красиво было, наверное, века назад, когда светильников и света было больше, когда древний город еще не думал уходить под землю, а воздух в его залах и переходах не пропитался разложением. По этим галереям с хохотом бегали дети, гуляли надменные золотоволосые женщины и мужчины в золотых доспехах, и город жил вместе с ними. А затем умер вместе с ними. Теперь в этом разлагающемся каменном трупе селятся черви, безногие, четвероногие и двуногие тоже. И ничего, живут... холодно только.

Да и ладно бы холодно — в Начале Морозов ночи и холоднее бывают. Только под открытым небом — там холод другой, живой, искрящийся инеем. Особенно в ясную ночь, когда звезды видно. Посмотришь на них — и на душе так легко становится и тихо-тихо, аж вздохнуть страшно — не спугнуть бы.

А встать, разжечь костер заново и подменить часового все ж таки надо...

Рон просыпается окончательно — в самом деле прохладно. И склизко как-то, будто он на огромном слизняке спит. Проводит рукой по наволочке, и на ладони остается липкий влажный след. Слизь чуть светится зеленым и пахнет болотной тиной, но со сна Рону чудятся и другие запахи — затхлого воздуха, гнили, тлена и чего-то еще. Вся постель и пижама пропитались этой гадостью, фу!

То-то близнецы притихли... а он рано расслабился. Ладно, чего уж, белье и пижаму — в корзину и пойти отмываться.

Оттирается слизь с трудом, норовит прилипнуть к мочалке. И вот ведь засада, чем она суше, тем тяжелее ее смывать, как маггловский клей. Вот было бы зрелище с утра: дом сверкает, стол накрыт, все нарядные, а Рон в намертво приклеенной пижаме и будто перемазанный великанскими соплями. А ведь так бы и было — за ночь слизь точно успела бы высохнуть. Но Рон очень вовремя... проснулся...

Ой-ей.

— Я же всегда крепко сплю, — он щурится на себя в зеркало, растрепанный, красный от холодной воды и грубой мочалки. В самом деле, когда маленький был, он и одеяло сбрасывал, и сам падал — и продолжал спать как ни в чем не бывало. А уж как мама его в школу будить намучилась...

И сегодня, после уборки, он должен был рухнуть и уснуть как убитый. А вместо этого... опять проделки Темного, что ли?

Если память проснулась в его комнате, значит, что-то важное для Темного находится именно там? Но почему сейчас, ведь Рон сколько ни пытался — не мог ничего вспомнить, или дело в том, что он навел порядок? Что-то, за что зацепилась память Темного, в комнате было и так, и после уборки оно просто бросилось в глаза, но что? Рон возвращается к себе — а вроде ничего не изменилось. Кровать, шкаф, стол, книги, плакаты... Мордред! Плакаты!

Их ведь сняли, когда Рон не мог заснуть после сотрясения. А потом как-то руки не доходили повесить их обратно, и пока не дошли — Рон спал как обычно. Но теперь, когда люди в ярких мантиях снова машут ему со стен...

"Они на меня смотрят. Я знаю, что они на меня смотрят, и не могу уснуть, потому что знаю это".

— Ты что шумишь? — Перси щурится на него из дверей. Без очков он выглядит до жути странно, будто его лицо рисовали-рисовали и бросили на середине — или, может, Рону так просто кажется.

— Фред и Джордж.

— А-а, — Перси кое-как водружает очки на нос и очень старается не зевать. — Ладно, утром расска-а-ажешь... топай спать ко мне.

Рон не уверен, что уснет. Но под боком у Перси ему как-то спокойно, и паук затих. А Темный... про него можно подумать и завтра.