Всегда и навеки (джен)

Вороной курьер

Специальный выпуск

В Бруме вновь начались волнения, а очагом конфликта послужил странствующий монах, появившийся на главной площади близ закрытой часовни Талоса. Он взывал к местным жителям прислушаться к его речам и общими усилиями вернуть часовню обратно Бруме. Наш корреспондент, находившийся в тот момент в городе по личным причинам, чудом успел выслушать и записать часть проповеди монаха, так как последнего довольно быстро оцепили стражники и мирно попросили пройти с ними. Так что перед вами, дорогие читатели, абсолютно эксклюзивный материал! Вот его слова, зафиксированные, правда, не с самого начала:

«Ибо Брума — это великий и старинный город Сиродила, северная жемчужина! Однако местные жители лишены главного святилища нашего графства, а это недопустимо! Позор!

Да, поклонение Талосу запрещено, но отбирать и остальных восемь богов у простого народа — кощунство. Закрытие дверей собора — не что иное, как большая ошибка, которую нам предстоит исправить!

Но я, Нерем Агресиан, простой странствующий монах не призываю к насилию! Нет! Довольно крови! Мы все должны возвыситься над сиюминутными желаниями, братья. Увы, как бы не хотелось, но Талоса нам не вернуть на прежний пантеон божеств — любые попытки закончатся войной и распрями! Но не отчаивайтесь! Наша земля не оскудела героями. Нет! Внемлите же мне!

Герой, что преступил через себя во благо большинства, спас весь Тамриэль от великой напасти и оградил от поползновений принца даэдра — Мартин Септим! Он пожертвовал собой ради нас с вами! Отрёкся от власти и вознёсся к небесам! Его поступок увековечен в веках огромной статуей дракона в Храмовом районе Имперского города! Вы все, наверняка, её видели. Вы все точно о ней знаете. Но я считаю, этого мало!

Именно здесь, в Бруме, двести лет тому назад принц даэдра Мерунес Дагон самонадеянно пытался открыть врата Обливиона… И был остановлен. Его коварный план провалился, и именно здесь был дан первый отпор! Здесь зажёгся огонь освобождения и разнёсся пожаром по всему Сиродилу! В честь этого я призываю вернуть Бруме часовню Талоса и открыть её двери для прихожан, переименовав в собор Святого Мартина!»

Стражникам пришлось вмешаться и разогнать толпу, так как, по их словам, она нервирует и очень беспокоит талморского эмиссара.

Монаха увели прямо из-под самого носа Алдарила, когда тот раздавал приказы своим воинам схватить нарушителя порядка. Завязалась потасовка. Город вновь окунулся в противоречия, однако на этот раз молодой граф Брумы Десимий Карвейн не остался в стороне. К вящей радости жителей города и негодования со стороны высоких эльфов, засевших в часовне, он погасил конфликт.

Эльфы явно недовольны таким исходом, ведь обычно хозяин данной земли отмалчивался, когда дело касалось Талмора. Они удивлены его действиями, которых, попросту говоря, не ожидали.

Наш корреспондент, воспользовавшись всеобщей суматохой, смог взять интервью у Десимия Карвейна. Вот что смог рассказать для нашей газеты граф Брумы:

«Ко мне впопыхах прибежали жители города и слёзно умоляли вмешаться в разрастающуюся вражду из-за монаха. Просили заступиться, не отдавать странника в руки Алдарила. Я выслушал их доводы и понял, что этот человек осознанно решился пойти на такой рискованный шаг. Шаг, который я сделать не смог. Поэтому мною был отдан приказ увести монаха в замок для дальнейших выяснений обстоятельств. Если обвинения уважаемого Алдарила окажутся необоснованными, а именно: подстрекательство к бунту и нарушение конкордата, то я со всей искренностью хотел бы выслушать предложение Нерема Агресиана по поводу часовни Талоса. Идея монаха о возвращении богадельни в лоно Брумы и открытия её дверей для прихожан давно заботит меня. Этим жестом мы могли бы усмирить хотя бы часть горожан и предотвратить будущие конфликты на этой почве! Именно такой мягкий и бескровный вариант я искал все эти годы, боясь нарушить равновесие в графстве. Не иначе как боги послали нам Нерема Агресиана, следует прислушаться к его словам.

Что же касается талморского эмиссара, его воинов и недавно прибывшего адъютанта из столицы, то я мог бы предоставить им жильё в своём замке в гостевом крыле. Да, в часовне куда больше места для штаб-квартиры и широкий размах для разных видов деятельности, однако, чтобы смело смотреть в будущее, следует уступить в данном вопросе. Иначе бунт, который везде мерещится уважаемому Алдарилу, снова произойдёт».

На этом граф Брумы попросил закончить интервью, так как разговор с нашим корреспондентом был прерван ворвавшимся в главный зал эмиссаром Алдарилом, что попросил выпроводить «лишние уши».

Но наша редакция не остановится на достигнутом! Следите за следующими выпусками «Вороного курьера» и помните: за сенсациями только к нам!

Цицерон убрал газету, положив её на лавочку рядом с собой. Опять «пустые» новости, и этот факт сильно тревожил. Прошло уже два месяца со смерти шута, но нигде о данном инциденте не упомянули. Всё это время он покупал новые выпуски в надежде увидеть желанную весточку в заголовке. Но нет… Смерть Амиэля будто никто не заметил; или о произошедшем не велено говорить и писать?

Цицерон нервно вздохнул, едва заметно поморщившись. Одежда, руки, весь он сам — всё пропахло маслами и воском. Не сказать, что его воротило от этого запаха, просто было непривычно, словно рядом был кто-то ещё. Походило на помешательство, но молодой имперец знал, что со временем привыкнет.

Последний контракт мысленно не отпускал и все заботы, связанные с Матерью Ночи, проходили как в тумане. Он честно пытался забыться в исполнении своих новых обязанностей, однако тишина со стороны внешнего мира, за пределами Убежища, сводила с ума. Так еще и предсмертные слова Амиэля бросали в жар, едва всплывали в памяти.

«Кого позвал шут перед самой смертью? Кого он увидел? Кто этот человек? И человек ли это? Не помутнение ли рассудка метающегося в агонии? Не может же быть правдой всё то, что он наговорил… Иначе…»

Молодой Хранитель чувствовал, как под тяжестью вопросов начинает терять самообладание. Заставляет себя, но толком не может ни на чём сосредоточиться.

Однако с кем-то поделиться внезапным откровением он так и не решился, ведь толком не осознавал, является ли правдой услышанное? Да и что оно теперь изменит? Дело сделано, пути назад больше нет…

Тем временем в пригороде Чейдинхола таял свет уходящего солнца, сумерки размывали чёткие тени. Несколько пьяных голосов на заднем плане оживляли мерный стрекот кузнечиков. Цицерон сидел на лавочке под окнами постоялого двора. Ветхий дом явно когда-то видел лучшие годы, но заниматься им, по всей видимости, было некому. Здесь просто делали деньги, выжимая последние соки со съёма комнат и продажи дешёвого пива, вина да непотребных девок. Пригород был переполнен бедняками и разными сомнительными личностями. Кто успел, бежали сюда, когда началась чистка в Чейдинхоле. Но большая часть отсеялась и нашла покой в земле возле заставы.

Дверь старого дома отворилась и на улицу вышел Понтий. Шатаясь из стороны в сторону, он рухнул на лавочку рядом с Цицероном.

— Я думал, не придёшь. А ты всё это время тут был? Давно сидишь? — бессильным голосом пробурчал имперец.

— Где-то с полчаса, — коротко ответил молодой Хранитель, удручённо всматриваясь в опухшие черты лица тёмного брата. Благо уже почти стемнело, и вскоре тень скроет все огрехи. Жаль только, что кислый запах заведения, коим пропах мужчина, никуда не денется.

— А чего не заглянул к нам? Я тебя ждал, между прочим. Всех оповестил, даже девку тебе подобрал! — при этих словах Понтий разудало рассёк воздух рукой, тем самым демонстрируя собственную завсегдатость.

— Я так-то свежим воздухом хотел подышать… просто… — оправдывался Цицерон. Не было ни малейшего желания лезть в этот клоповник.

— Ну так пошли внутрь, там ветер куда приятнее, хоть и мимолётен, — Понтий потянулся к Цицерону, пытаясь взять того под локоть. Последний же без особых усилий освободился от чужих поползновений, тем более, что они были вялыми и медлительными.

— Ты ведь был в столице, так? — еле сдерживая себя, поинтересовался молодой Хранитель.

— Проездом. Контракт был в Кватче. А что? Тебе это зачем? Я в кои-то веки уболтал тебя пойти со мной развлечься и расслабиться, а ты опять о суете… — непонимающе, но тихо разразился Понтий.

Однако Цицерон пропустил всю вопрошающую вереницу мимо ушей. Его сейчас заботило лишь одно, возможно, он даже помешался, но ему очень хотелось утихомирить воспалённые фантазии, и, наконец, успокоиться.

— Есть слухи об Амиэле? О его смерти? Имперский город ведь так обожает сплетни… Неужели ничего?.. — шёпотом выпалил молодой имперец набившие оскомину вопросы. Последний же слетел с его губ самопроизвольно, когда Цицерон встретился взглядом с Понтием. А тот был явно огорошен «проблемами» тёмного брата.

— Цицерон, с тобой всё в порядке? Я понимаю, тебе обидно, но не следует драматизировать. Нет ничего страшного в том, что его смерть не придали огласке, — так же шёпотом ответил Понтий, сладко зевая и потирая глаза.

— Был бы это простой скоморох, я бы и не подумал переживать. Но тут совсем другое… — молодой имперец сжал пальцы в замок. Ком застыл в горле. Стена непонимания возникла между ними.

«Сказать — не сказать?»

— Ах… Ты же знаешь, что при императорском дворе этого шута все недолюбливали. Наверное, там наверху нарадоваться никак не могут, однако свою радость открыто показывать не хотят. Что тут такого? И вообще, ты же ближе всех общаешься с Уведомителями, или они уже шарахаются от тебя? — хмыкнул Понтий. — Неужели они не в состоянии тебя успокоить? Чего же ты тогда от меня ожидаешь услышать?

— Что-нибудь воодушевляющее… — процедил сквозь зубы молодой Хранитель, упоминать Рашу сейчас было лишним.

Ему не нравился вид Понтия, его нынешний образ уродовал уже сложившуюся картину в голове Цицерона. Для него тёмный брат всегда был примером для подражания в их нелёгком ремесле, а эта обратная сторона медали его отталкивала. Как только сгущались тучи, Понтий был не прочь осушить стакан другой чего-нибудь покрепче. Однако в этот раз он пошёл напропалую — гулять так гулять. Вот удумал… Нашёл время. Не успел вернуться с контракта и тут же в кабак. Так и этого ему показалось мало, он ещё и его, Цицерона, позвал с собой, не желая обсудить наболевшее в Убежище.

И вот молодой Хранитель здесь, но внутренние терзания некому заглушить. Понтий был рядом, но одновременно так далеко. И поведать о своих, возможно, напускных страхах сейчас уже не казалось такой умной идеей, как утром. Зря он сюда пришёл, лишь обжёгся разочарованием. А чего он ожидал? Чуда? Новостей, что снимут как рукой все подозрения?

«Не много ли я хочу?»

— Так. Я не понял… Ты не со мной? — недовольный голос Понтия вывел из раздумий.

— Я хотел лишь узнать об Амиэле… Но раз ничего не слышно, то пожалуй пойду, — уже не испытывая никакого интереса к собеседнику, отозвался Цицерон.

Поднявшись с лавочки, он ощутил на себе чужой взгляд и обернулся.

— Цицерон, не нужно зацикливаться на пустяках… Зачем же изводить себя?

— Для меня это не пустяки, но ты не поймёшь.

— Ну да, куда мне! — озлобленно выкрикнул ни с того ни с сего Понтий. — Тебе хотелось прихвастнуть? Верно? — уже тише спросил мужчина, цокнув языком. — Ну сознайся, чего ты? — лукаво подмигнул он.

— Да, верно. Ты попал в самую точку, — согласился с чужими выводами Цицерон, чтобы поскорее закончить разговор.

— Хах! Я так и подумал с самого начала, — мужчина провёл ладонью по волосам. Кудри неряшливо упали на глаза. — Да ты не волнуйся, я на твоём месте тоже бы места себе не находил, правда, первые недели две. А потом угомонился бы. И ты угомонись! Тебе нужны яркие эмоции, ощущения и всё пройдёт.

Но Цицерон ничего не ответил, махнув рукой на прощание, он направился обратно в город, где его ждала Мать Ночи. Раз она — его новая обязанность, долг, то он должен полностью соответствовать этой высокой должности.

«Чем лучше я буду заботиться о ней, тем быстрее она выберет Слышащего, — успокаивал себя молодой Хранитель. — А Понтий… буду слушать его, когда протрезвеет и вернётся в нормальное состояние. Сейчас же его слова не имеют значения».

По дороге в чейдинхольское Убежище он решил заглянуть в таверну и купить что-нибудь вкусное для Раши. В последнее время Уведомитель ведёт себя чересчур тихо и отстранённо. Может, хоть так Цицерон порадует его?

Купив всё необходимое, молодой Хранитель присел за стол возле источника света и, достав дневник из рюкзака, задумался. По иронии судьбы больше некому пожаловаться и излить душу, но соображения по поводу шута не хотелось доверять даже бумаге. Нет. Пусть муть уляжется. Это слишком запутанная история, в которой вряд ли он сможет разобраться.

В таверне было малолюдно, отчего Цицерон решился выплеснуть пережитое за долгие месяцы именно здесь. Не в святилище же Матери Ночи заниматься подобными делами. С его точки зрения это было кощунством. Карандаш под рукой скоро водил по бумаге, опустошая от мыслей своего владельца.

«Я благополучно освоился со своими новыми обязанностями Хранителя. Мой долг — не только поддерживать чистоту в святилище Матери Ночи и огонь свечей зажжённым, но и заботиться о самом теле тоже. Склеп Матери Ночи был освящённым местом — объятым саваном, лишённым солнечного света, надёжно укрытым от внешнего мира. Вне его останки подвергаются мерзости и тлену мира живых. Тело прекрасно сохранено, поэтому заботу вызывает не физическое состояние, а духовное — останки необходимо регулярно освящать, чтобы они продолжали служить каналом связи для души Матери Ночи. Хоть вечный дух нашей Матери и путешествует свободно по всей Бездне, к своему Слышащему она обращается через свои земные останки.

И посему я еженедельно обмываю тело надлежащими маслами, зачитываю древние заклинания и лично истребляю любых насекомых или грызунов. Если Мать Ночи не захочет говорить, то это произойдёт потому, что такова её воля, а не потому, что она не в состоянии. Я ответственен за это. Я поклялся в том».