Всегда и навеки (джен)

Нижнее помещение, когда-то бывшее покоями Слышащей Ализанны Дюпре, отныне стало святилищем Матери Ночи. Большую часть времени Цицерон коротал именно здесь, в основном за чтением молитв и заклинаний. Раша наказал ему на всякий случай выучить наизусть самые основные, посему молодой Хранитель повторял из раза в раз одно и тоже, чтобы запомнить. Насильно мучал себя до головокружений, лишь бы не думать о последнем контракте и о том, что произошло после него. Однако Мать Ночи продолжала молчать, и молодому имперцу виделись в затянувшейся тишине грядущие беды.

Свечи стояли полукругом возле огромного каменного гроба в виде фигуры женщины. Полый внутри, он вмещал в себя мощи Нечестивой Матроны, заключая её в своих объятьях. Иссохшие останки смотрели дырами глазниц на опустевшее помещение и стены, на бормочущего молитвы Цицерона и свет, исходящий от свечей. Эхом в пустоте отталкивался шёпот, так как теперь ему ничего не мешало. Кровать, широкий шкаф, тумбочка, буфет и прочая мебель были вынесены, дабы не беспокоить Мать Ночи треволнениями бренного мира. Всё вокруг источало скромность и смирение перед смертью. Святилище оживляли лишь большой стол, приставленный к стене, на котором стояли ваза с цветами и сосуды с маслами, табурет да длинная полка с книгами, рукописями и свитками. На этом все изыски меблировки заканчивались.

Цицерон свернул старый пыльный пергамент и, отложив его в сторону, устало потёр глаза тыльной стороной ладони. Ему предстояло изучить весь материал, что выдал ему Раша. В него входили огромные массивы текста с описанием масел и их составов. Кто бы мог подумать, что они бывают разными, в зависимости от температуры и влажности помещения. А списки молитв и заговоров для освящения мощей были той ещё скучной материей, от которой мысли завязывались в узел. Но большую часть текстов составляли наставления для Хранителя: как вести себя, как подготовиться к чтению, что разрешается делать, а что нет.

Как оказалось, защитник гроба Матери Ночи — довольно требовательная должность, заставляющая полностью отдаться новым обязанностям. Пока Цицерон занимался уборкой, чисткой, выведением грызунов и прочей рутиной, он и вообразить не мог, что его ждёт. Что разумом ему придётся покорять вершины ледников, дабы обрести отстранённый и холодный рассудок хотя бы на несколько часов, но тем временем постоянно ловить себя на мысли, что он думает о чём угодно, только не о молитвах, что читают его уста.

Цицерон в Святилище был только телом, душой же рвался он в покои Раши. И лишь появится свободная минута, готов был бросить всё и бежать вверх по коридору.

«Плохой же из меня Хранитель…» — каждый раз одёргивал он себя, едва шум наверху начинал его отвлекать и занимать. Жизнь стала непривычно размеренной и тусклой, теперь любой звук, даже собственный шёпот, был для него неким развлечением.

«Почему ты молчишь?» — мысленно спрашивал Цицерон, всматриваясь в острые черты лица иссохшего тела. Сколько раз на дню он задавал этот вопрос? И будет ли на него ответ? Ах! Он бы очень хотел его услышать, дабы опостылевшее подвешенное состояние подошло к концу, но, видно, не судьба. Как не старался ухаживать за мощами, никто: ни он сам, ни все остальные в Убежище не слышали её голоса. Цицерон начинал ощущать подкрадывающееся к нему чувство вины.

«Во мне нет Слышащего…» — от осознания этой мысли он ощущал собственную никчемность. Когда все остальные тёмные братья выполняли контракты и жертвовали жизнью, Цицерон не был в состоянии выйти даже за пределы города и сделать что-нибудь полезное. Почему он не может быть одновременно и убийцей, и Хранителем? Такой порядок был бы куда прагматичнее, чем тот, что действовал сейчас. Однако ему молча приходилось мириться с новым укладом жизни, так как скажи он хоть что-нибудь против, то во-первых, получит нагоняй от Раши, а во-вторых, подставит всю семью эгоистичным неповиновением.

Отныне услышать голос Тёмной Матери стало для него миражом, размытой надеждой на то, что он перестанет чувствовать себя обузой.

Молодой Хранитель поднялся с табурета и поплёлся к двери. Ещё будет вечер для самокопания и самобичевания, а пока почему бы не пройтись по коридорам и не размяться, иначе с такими хмурыми мыслями можно и с ума сойти. Если бы полгода тому назад ему сказали, что он будет испытывать радость и удовольствие от шатания из угла в угол, то он бы не поверил. Однако его мнение с тех пор сильно изменилось…

Плечи и спина болели, находиться в одном положении так долго для него стало настоящим испытанием. Про мозговой штурм, сладкий риск и манящую игру можно было вовсе позабыть — Цицерон чувствовал, как медленно его пожирает тоска и разочарование. Как сильно стал он отстранятся от настоящего и воскрешать в памяти яркие сцены из прошлого, дабы хоть так не погрязнуть в собственном монотонном голосе. А ведь с его стороны это было кощунством и неуважением к мощам Матери Ночи. Посему молодой Хранитель решил для себя устраивать маленькие прогулки, чтобы помечтать о былом в стороне. Цицерон понимал умом, что это ничто иное, как защитный механизм — бегство от самого себя и проблем семьи. Засиживаться в глубинах памяти опасно, но теперь только сон и прошлое приносили радость, оживляли в чёрных глазах горячие искры на короткое время.

В покоях Раши было так же тихо, как и в Святилище. Будто все звуки с собой забрала белая мгла.

— Мы вроде не в проклятой Бруме… — сказал Цицерон, пройдя внутрь. — Да и снежных бурь ещё долго ждать, — ему хотелось развеять нависшую апатию. Но, подойдя к Уведомителю ближе, он понял, что тот его попросту не услышал, уснув прямо за столом. Рядом лежала газета «Вороной курьер» недельной давности. Именно из неё они и узнали о новом погроме в этой самой «проклятой» Бруме и о…

Вороной курьер

Экстренный выпуск

«Эльфы! Отдайте часовню Бруме!» — с такими призывами жители города обратились к талморскому эмиссару возле его штаб-квартиры. К чему это привело, мы расскажем вам позже, а пока освежим память минувшими событиями.

Наша редакция держит данное обещание, посему со всей внимательностью следила за ситуацией в Бруме всё это время. С тех пор прошло несколько месяцев, однако Алдарил так и не принял предложение графа Десимия Карвейна, но, справедливости ради, и не отверг.

Между двумя очагами силы, пытающимися разрешить спор, повисло странное молчание. А появилось оно после заявления со стороны Талмора, сделанное графу Брумы во время их встречи в замке, в присутствии нашего корреспондента: «Мы рассмотрели вашу инициативу в узком кругу, однако принять или отказать вам не имеем права без предписания свыше. Но некоторые конкретные шаги мы могли бы обсудить на месте…»

Если перевести сказанное с дипломатического на нормальный язык, то следовал вполне простой вывод — Алдарил и пальцем не пошевелит, пока не получит указания из столицы. По всей видимости, оскорбление от внезапной самовольности графа Десимия Карвейна ещё не прошло, поэтому эмиссаром было принято решение замять сей инцидент при помощи волокиты. А как еще объяснить, что главное официальное лицо Талмора в Сиродиле не торопится раздавать приказы?

Со слов графа Брумы нашей редакции стало известно, что сильней всего Алдарил сетовал на священника, коего ему так и не удосужились отдать.

Да, уважаемые читатели, как вы уже поняли, наш корреспондент вновь был выгнан из главного зала замка, не успев толком ничего записать. Его быстро обнаружили и попросили на выход, поэтому нам и приходится собирать информацию по крупицам! Талморский эмиссар попросту, как у себя дома, поставил Десимия Карвейна перед выбором: либо они проведут беседу без посторонних, либо разговор не состоится вообще. Но наша редакция славится своей вездесущностью, поэтому нам не составило труда залатать пробелы из недостающей информации!

Перейдём же к сути, к тому, о чём мы упоминали в самом начале. Из-за нависшего безмолвия и недосказанности среди жителей города стали распространяться слухи и кривотолки, раздутые буйством фантазий. В обычных путешественниках и проходимцах, будь то меры или зверолюды, начали видеть шпионов и посредников Талмора. Наш корреспондент участвовал при допросе самых буйных граждан, коих задержали на площади близ штаб-квартиры талморского эмиссара, и слышал своими ушами, как задержанные оправдывали благими намерениями убийства меров и каджитов!

Да, дорогие читатели, в Бруме произошёл очередной погром, которого так не хотел допустить молодой граф Десимий Карвейн. Но не его вина, что Талмор намеренно тянул время, заставляя простых граждан сгорать от недовольства и несправедливости. Естественно, главных зачинщиков казнят, самых беспокойных посадят в тюрьму, а кто-то отделается испугом. Единственное, чего добились эти люди своими необдуманными действиями, так это ещё большей затянутости желаемого результата. После данного инцидента Алдарил самовольно покинул Бруму и отправился в столицу, назвав жителей города грязными приматами. За главного в штаб-квартире он оставил своего адъютанта.

Это вся информация, коей мы владеем на данный момент. Наша редакция продолжит следить за ситуацией в северном графстве и доводить до вашего сведения всё, что мы узнаем впредь. И помните: за сенсациями только к нам!

Эмелин… Если бы Цицерон не был Хранителем, то она осталась бы жива, а он сам как-нибудь да выкрутился. Не впервой. Тем более, что он не эльф, наверняка с ним обошлись бы тамошние жители куда мягче. Вина становилась горше.

Заголовок: «Эльфы! Отдайте часовню Бруме!» бросился в глаза, как только молодой Хранитель подошёл к столу. Хотелось верить, что чёрная полоса пройдёт. Однако численность Братства со страшной скоростью редела. Осталось всего пятеро: Раша, Амузай, Гарнаг, Понтий и он сам.

«Придёт ли конец нашим невзгодам или?..»

Молодой Хранитель едва коснулся плеча Уведомителя, дабы разбудить, но в ответ услышал:

— Ализанна… — каджит поднял голову, до этого покоившуюся на локте, и обернулся в сторону нарушителя покоя. Увидев Цицерона, Раша на мгновение замер, видимо, пытаясь прийти в себя от нагрянувших иллюзий. — Чего тебе? — настороженно спросил он, исподлобья глядя на тёмного брата. Недовольством была пронизана гримаса на его морде. Шерсть на щеке смялась.

— Прости, что разбудил. Но не гоже спать днём, вечером будет болеть голова…

— Чего тебе нужно от Раши? — прервал его каджит, повторив вопрос.

— Есть ли вести из фолкритского Убежища? — отбросив демонстративные переживания, поинтересовался Цицерон.

— Нет, всё тихо, — Уведомитель сконфуженно прижал уши к голове.

— Там может быть тот, кто нам очень нужен, — повторил молодой Хранитель то, что они с Рашей обсуждали уже много раз.

— Да, знает Раша, знает… Но не в силах Раши как-то повлиять на сложившуюся ситуацию. Посещение фолкритского Убежища входило в обязанности Слышащей, но теперь, когда её не стало, связаться с ними будет весьма проблематично.

— Неужели хозяин тамошнего Убежища не в курсе здешних событий? Как они вообще планируют выполнять контракты, когда Тёмную Мать никто не слышит? — запричитал Цицерон, не находя себе места. — Они могли бы прислать сюда кого-нибудь для выяснения причин столь длительного молчания. Разве нет?

— Не спрашивай Рашу, Раша не знает. С недавних пор там всем заправляет некая Астрид. Она чем-то приглянулась Слышащей, по крайней мере, она была очень довольна хладнокровием тёмной сестры.

— Астрид… — повторил Цицерон, стараясь запомнить. Виски в ответ откликнулись болью. — Наверное, женская солидарность, — вырвалось из груди молодого Хранителя, переминавшегося с ноги на ногу. Раскрасневшиеся от усталости глаза мутным взглядом изучали отвернувшегося от него Рашу.

— Раша не видит ничего смешного… — фыркнул удручённо каджит.

— Я и не пытался, — отрезал Цицерон. — Когда я нервничаю, у меня просто не получается не говорить в слух всё то, что на уме.

— Тогда не слоняйся без толку и это пройдёт. Займись делом, — процедил сквозь зубы Уведомитель.

На этом их разговор оборвался. Молодой Хранитель понимал, что у Раши на душе тлели угли, готовые вот-вот вспыхнуть, посему не обращал внимания на перепады его настроения. Тут бы за собой уследить… Однако правда была за Уведомителем.

Мучить Рашу об Амузае также смысла не было. Он совсем недавно о нём осведомлялся. Своими расспросами молодой Хранитель, скорее всего, лишь усугубит и так шаткое состояние каджита. Тем более, что вести из Имперского города вызывали тревогу, и напоминать о них пока не стоило.

В тот день, когда письмо оказалось на столе у Раши, Цицерон узнал — столица в курсе произошедшего, и заказчик очень доволен смертью шута. Однако Амузай писал не столько о чужих словах благодарности, сколько о своих сомнениях и опасениях. Уведомитель сообщал о подозрительных действиях со стороны императорской стражи. А именно: охрана была увеличена, пищу стали проверять по нескольку раз, прежде чем поднести её ко столу Его величества. Так же ходили слухи о грядущих проверках и обысках среди челяди и приближённых. А возглавлять данную операцию будет никто иной, как командир Марон. Среди прислуги поднялся ропот: нет ли связи между проверкой и внезапным исчезновением Амиэля, шута Его величества? Они не знали, что он мёртв. Об этом было известно лишь узкому кругу приближённых Императора, и сверху лавиной загрохотали приказы, взбаламутившие Башню Белого Золота.

Цицерон брёл заплетающимися ногами в жилые помещения вниз по коридору. Он знал, что там сейчас никого нет, но сделать «почётный крюк» стало частью его развлечений. Пройдя к своей постели, молодой Хранитель на неё рухнул. Взгляд упёрся в каменный потолок, в голове стоял шум от вымученных догадок и домыслов, от страха перед будущим, от собственной бесполезности.

На трапезном столе горели свечи, и этот полумрак обманывал, всё словно было как всегда. Но это ложь… Сопротивляясь нависшей над ним безнадёги, Цицерон поднялся на локтях и сел. Нашарив в рюкзаке дневник, он вялой рукой записал на чистом листе то, что мучило его сейчас сильнее всего:

«Проходят месяцы, и месяцы, и месяцы, а Слышащего всё нет. Почему Мать Ночи не хочет говорить со мной? Я достоин быть Хранителем, но не Слышащим? Я охраняю нашу Госпожу, берегу её от скверны, а она не удостоит меня своим голосом?»