Искупление (гет)

Паше действительно было хреново. И физически, и — намного больше — душевно. Особенно противное осознание, что явных, видимых причин вроде бы нет, только подливало масла в неослабевающий огонь глухого раздражения.

Он прекрасно отдавал себе отчет: иного, большего, настоящего между ними нет и не может быть. Да и не признался бы себе ни за что, что желает этого — именно и только с ней. Желает долгих неторопливо-нежных ночей в ласковом полумраке спальни — их общей спальни; желает просыпаться чуть раньше в одной постели, когда она сонным котенком прижимается к его плечу; желает тихих семейных праздников за красиво накрытым столом — так, как бывает у нормальных людей; желает абсолютно-спокойное право — прощаясь, прижаться губами к щеке, вечером на диване, листая какой-нибудь журнал или смотря очередной дурацкий фильм, придвинуться ближе, коснуться плеча или даже обнять...

Имелось только единственное "но" — ни одно из этих желаний в сложившейся ситуации нельзя было считать нормальным, а уж тем более — реально осуществимым.

И за это он начинал себя ненавидеть.

* * *

— Тьфу, черт!

На тщательно выбритой щеке медленно проступала кровоточащая царапина, а настойчивый звонок в дверь все не умолкал. Ткачев, отложив бритву, натыкаясь в полумраке коридора на как попало поставленные коробки, побрел открывать. В голове, несмотря на чашку крепкого кофе, таблетку обезболивающего и контрастный душ, все еще плескалось утреннее похмелье — вчера, выпроводив будущего владельца квартиры, он, терзаемый мутными, несвязными мыслями, как-то незаметно добавил к выпитому почти целую бутылку коньяка, за что и расплачивался теперь ноющей в висках нудной болью.

— Ирин Сергевна, а вы чего тут... как вы тут...

— Гостеприимство так и хлещет, — фыркнула начальница, привычно-насмешливо приподнимая бровь. Ступив наконец в прихожую, выразительно оглядела нагромождение собранных вещей, неопределенно чему-то хмыкнула и только потом принялась снимать пальто.

— Я тут подумала, — заявила как о чем-то само собой разумеющемся, — чего одной весь день дома торчать, помогу тебе лучше чем-нибудь, у тебя тут вон какой бардак.

— Ирина Сергевна... да вы чего... я и сам прекрасно...

— Ну да, ну да, — иронично покивала товарищ полковник, оглядев выставленную в мойке и на столе вперемешку чистую и грязную посуду. — Оно и видно. У тебя хоть газеты ненужные есть?

— Да были где-то. А зачем?..

— Гениальный вопрос, — усмехнулась Ира, включая воду. — Посуду завернуть, вот зачем. Такое чувство, что ты ни разу в жизни не переезжал.

— А, ну да, я понял, — пробормотал Паша, потерев подбородок рукой. О том, какими приключениями, в том числе и нетрезвыми, сопровождался его единственный в жизни переезд, Ткачев тактично решил умолчать.

* * *

— И долго ты собираешься тянуть? — Мужчина, раздраженно хлопнув дверцей автомобиля, одарил водителя неприязненным взглядом. — Я, кажется, просил, чтобы все было как можно скорее. Или ты что, решил вообще мою просьбу продинамить?

— Да нет... Я... то есть мои люди, они работают... Только никто не знал, что мужик этот раньше вернется... Мешает он очень, постоянно рядом торчит...

— А это уже не мои проблемы! Я тебе задачу поставил — будь любезен выполнять! Если, конечно, не хочешь вслед за своим братцем отправиться!

— Да мы правда делаем все возможное, — вяло возразил собеседник, сжав в кармане рукоятку дорогого складного ножа. На мгновение мелькнула дерзкая мысль, но исчезла, не закрепившись, — не будет этого, появится кто-то другой.

— Короче, так! У тебя ровно три дня! Иначе вся твоя теплая компания окажется на нарах, а тебя я лично во время задержания за сопротивление положу, понял? Все, не кашляй!

Водитель, проводив взглядом удаляющуюся по аллее фигуру, потянулся к мобильному.

— Это я. Тут человек нервничает очень, решить бы его просьбу поскорее, а...

* * *

— Слушай, Паш, а ты ведь мне так ничего и не сказал про новую квартиру. Выбрал уже что-нибудь?

— Да нет пока, я это, в процессе, — уклончиво ответил Паша, обойдясь полуправдой. Вообще-то процесс переговоров с будущим продавцом уже был запущен, но Ткачев догадывался, что его идея жить в прямом смысле по соседству с начальницей восторга у нее не вызовет. А уж если учесть его грандиозные планы по перепланировке двух квартир в одну, шансов избавиться от его общества у товарища полковника практически не оставалось. А подобное с ее любовью к независимости... — Ну чего, еще чаю? — Паша поторопился уйти от скользкой темы, подлив по кружкам еще кипятка.

— Да не, мне хватит уже, а то утром себя в зеркале не узнаю... Ох ты ж блин, время-то уже сколько, — спохватилась, взглянув на часы. — Слушай, я пойду переоденусь, а ты мне такси пока вызови...

— Ну какое такси, Ирин Сергеевна, поздно уже, оставайтесь. Постелю вам на диване, сам на полу перекантуюсь как-нибудь... Да и устали вы, куда поедете на ночь глядя?

— Паш, ну я не знаю, неудобно как-то. Да и вообще... — невольно поежилась, глядя на обстановку — после вывоза практически всей мебели уютом квартира совсем не блистала.

— Ну чего "вообще", у меня тут призраки не разгуливают, если вы об этом.

— Шутник, — фыркнула сердито Зимина, поднимаясь из-за стола.

Как, блин, это у нее получалось? Даже сейчас — утомленная, растрепанная, в его свободной клетчатой рубашке с небрежно закатанными рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами, с росчерком пыли на румяной щеке — она оставалась такой... такой, блин, очаровательной, притягательной, непозволительно-сладко волнующей...

— Ирин Сергевна, у вас тут...

Коснулся — и пальцы будто свело. Такой невинный, не значащий ничего жест — просто протянуть руку, стирая темный след с нежной кожи.

И столько захлестнувших горячей волной ощущений.

Даженесмей.

— Паша...

Бархатисто-мягкий чуть слышный выдох в самые губы. Такой испуганный и одновременно умоляющий.

В темно-карих безбашенные черти взрывали фейерверки, жгучими искрами прожигая грудную клетку до самого основания.

— Паша... я сейчас... вовсе не...

Он так остро все не понял — скорее почувствовал. Совсем как в тот раз, в кабинете, когда, так странно смущенная, потянулась к выключателю, будто чего-то стеснялась.

Оглушающе-растроганная нежность штопором пробила легкие, останавливая дыхание.

Так просто и так невозможно сейчас было сказать все, что видел и чувствовал — что женщины восхитительней и желанней в его воображении попросту не существовало.

Обрывки не произнесенных слов к губам прилипали бессвязной скомканностью.

Хотя... Разве нужно было что-то говорить сейчас? Гораздо важнее оказалось совсем другое.

Очередная доза взаимной безудержной нежности.

Просто-почувствуй-пожалуйста.

Теплые руки отчаянно-жадно сомкнулись на его спине — и все остальное перестало иметь значение.

Ведь он видел ее глаза.

Беспокойные черти в бессмысленных темно-карих стремительно уходили под расплавленный лед.