Искупление (гет)

— Ткачев, ты че, больной, в таком состоянии за руль садиться? — утомленный, хрипловатый от выпитого голос был строгим, даже резким, а легкое движение, когда буквально выхватила у него из рук ключи, уверенным и быстрым.

— Ирин Сергевна, я... — Пашу заметно качнуло, сквозь хмельную затуманенность мелькнула мысль, что не стоило столько пить.

— Иди проспись, — буркнула Зимина, распахивая дверь своего кабинета и легонько подталкивая Пашу в плечо. Ткачев, сделав несколько шагов, обессиленно рухнул на заветный диван, мимолетно уловив удаляющиеся шаги и хлопок закрывшейся двери, и сам не заметил, как провалился в сон.

Приглушенный перестук каблуков затих совсем рядом, что-то мягкое, теплое, едва ощутимо пахнущее приятными духами легко опустилось сверху; тихонько скрипнули диванные пружины, что-то прохладное осторожно коснулось щеки. Ткачев торопливо раскрыл глаза, с сонной вопросительностью взглянув сначала на сидящую рядом начальницу, затем на край невесть откуда взявшегося пледа.

— Ирин Сергевна...

— Что, Паш? — низкий, негромкий голос обдал какой-то невозможной, удивительной мягкостью и тихой встревоженностью — он никогда не слышал у нее такой интонации.

— А наши все уже...

— Да, все уже разошлись. Я вот тоже сейчас поеду. — Даже в слабом мерцании от настольной лампы Паша уловил невеселый, задумчивый взгляд, который Зимина бросила на прицепленную к парадному кителю медаль, криво чему-то усмехнувшись. — Тебе, может, такси вызвать?

— Да нет, у меня дежурство завтра... уже сегодня, — поправился Ткачев, неловко приподнимаясь. И слишком близко увидел ее лицо — едва заметно проступившие морщинки, скорбно опущенные уголки красивых губ, какую-то горько-застарелую тоску в темных глазах — странно знакомый взгляд. И не сразу понял: точно такое же выражение замечал порой в собственных глазах, случайно бросив взгляд в зеркало — выражение измученной безысходности, едкой, насквозь пропитавшей тоски и боли, о которой никому нельзя рассказать. Но у нее — откуда? Что такое, жестокое и страшное, изматывает ее день за днем, оседая неизбывной, тяжелой горечью в самой глубине глаз?

Очень красивая и очень усталая. И одинокая, совсем как он, потерянный, никому не нужный, мучимый отчаянием и бессмысленным чувством вины. И в этот момент вдруг все стало на удивление просто: был он, измотанно-неприкаянный, была она — такая сильная и такая разбитая, и все, через что им пришлось пройти, было тоже. Все просто: она была у него и он был у нее тоже — постоянно, неизменно, несмотря ни на что.

Просто.

— Паш... что ты... — изумленный горячий выдох смялся под уверенно-осторожной настойчивостью поцелуя.

Она не одернула и не оттолкнула его, с какой-то едва ли не жертвенной нежностью поддаваясь ему, позволяя то, что казалось немыслимым, даже диким — они оба оказались слишком утомлены и слишком измучены, чтобы сопротивляться самим себе. Той отчаянной, разрывающей на части потребности — потребности чувствовать.

И были ее прохладные, беззащитно скользившие пальцы, и его теплые сильные руки, сминающие и стягивающие безупречно-отглаженный китель, а после и все остальное, и утешающе-мягкие прикосновения губ по изгибам изящной шеи и тонких плеч, и с тихим звоном падающие на пол шпильки из сложной прически, и огненные всполохи рыжих волос по плечам, и ее сдавленно-сладостные тягучие стоны, словно от невыносимой боли и невыразимого наслаждения, и почему-то бессвязно-исступленное, на грани неслышного крика повторяемое "прости, прости меня, слышишь?"... Неторопливое, бережное, смутное и спасительное безумие, закрутившее в настоящий водоворот — разрушительное и нужное. И с привычно-неосознанной трепетностью прижимая ее к себе, растерянную и вздрагивающую, Паша с изумлением ощутил, что его плечо мокрое от ее беззвучных слез.

Ира поспешно застегнула молнию юбки, наспех сколола шпильками растрепавшиеся волосы, схватила китель. До боли прикусила губу, зачем-то еще раз оглянувшись на спящего Ткачева — глупый, сентиментально-бабский порыв, ничего больше. Склонившись, тихонько провела ладонью по волосам, по лицу, вдруг отметив, что куда-то исчезло, будто стерлось, застывше-отчаянное выражение безнадежно-жесткой хмурости. Словно испугавшись чего-то, быстро отдернула руку, подхватила пальто и сумку и вышла за дверь.

Она была уверена: он не вспомнит ничего завтра. И только так будет лучше всего.

Обрушилось. Оглушило. Раздавило.

Паша даже сам не понял, что так ошеломило, ударило, вышибая почву из-под ног: правда об убийстве Кати или самое непосредственное участие Зиминой. Такого ведь не могло быть? Кто угодно, кто угодно, но не она! Она ведь была единственной, кому он верил, единственной, кто помогал выдержать — несгибаемая, надежная, сильная. Единственная, как он думал, кто никогда не совершит ничего во вред им — всем и каждому по отдельности. Но она, такая вроде бы искренне-сочувствующая, переживавшая вместе со всеми, обещавшая "сделать все, что возможно..."; утешавшая его на кухне у Русаковой; принесшая деньги ее матери; вместе с остальными пытающаяся разобраться с подозреваемыми, которых они жестко кошмарили; как ни в чем не бывало помогавшая ему, когда он именно ей рассказал о своих проблемах со здоровьем... Она, так громко и правдиво называвшая их всех семьей, просто и подло "решила вопрос", а потом изворачивалась, врала и пудрила им всем мозги. Тварь, лицемерная тварь...

Весь день прошел как в тумане. Единственное, чего боялся, но что случилось все равно — столкнулся с Зиминой один на один. И боль, глухая, изматывающая, размытая, вдруг стала острой, резкой, определенной, затуманила голову красной тяжелой пеленой. Бессмысленно смотрел на двигающиеся красивые губы, на изящную шею в вороте форменной рубашки — чего стоило просто протянуть руки и одним движением раздавить тонкие косточки?

— ... Ты че такой бледный?

Из бессмысленной приглушенности слов, прошедших мимо сознания, вытолкнул простой, обыденный вопрос — вопрос, который могла задать их Ирина Сергеевна и который так дико звучал, исходя от подлой и лживой суки. Ткачев сам не понял, что буркнул, поспешно проскальзывая по лестнице мимо нее — как только хватило сил?

Это уже потом, в кабинете, накатило странное, ненормальное спокойствие, безжалостная трезвость мыслей и решительность действий, смешанная с какой-то замутненностью сознания — так бывает, когда смотришь на себя во сне или во время болезни.

— Двадцать минут, Ром, я тебя прошу.

Не возникли, не привели в чувство мысли о том, что он делает, о последствиях для себя не думалось тоже. С равнодушной отстраненностью проследил взглядом, как Зимина, поддерживаемая под локоть Савицким, плавно покачивая бедрами, удаляется от своего кабинета, и видел только незапертую дверь. Никем не замеченный, скользнул внутрь, быстро и деловито распахнул шкаф, обшаривая карманы светлого пальто, пахнущего мягкой горечью дорогих духов, затем открыл сумку, наконец находя нужное.

На стоянке огляделся почти на автомате, хотя мало что соображал — жгучая, ослепляющая боль требовала немедленного, жуткого выхода. Все с тем же деловитым спокойствием щелкнул брелком, открыл капот — тихо звякнул металл, разрезая тормозной шланг. Руки даже не дрогнули.

Чудовищное осознание своей абсолютной правоты, свершившейся справедливости било холодной злой дрожью. Какая издевательская нелепость — она, всегда твердившая о какой-то правде, о возмездии, о жестоком наказании для преступников, сама же учившая их, чтобы все получали заслуженное, сама станет жертвой.

Так просто и так невыносимо больно. Только уже ничего не исправить, не отыграть назад, да и незачем — все правильно. И мучительно так, что впору и самому головой об стену, вышибая все, что услышал, узнал, совершил. Такое ведь только в кошмарных снах бывает. Проснуться бы...

Только заталкивая ключи обратно в сумку, заметил, что руки ходят ходуном, как у законченного алкаша. И совсем не удивился, когда, дернувшись от неторопливой дроби каблуков за дверью, выпустил элегантную вещицу из рук — выпали, рассыпались по полу какие-то мелочи — косметичка, расческа, мобильный, шоколадный батончик, мятные леденцы, упаковка салфеток, служебное удостоверение, записная книжка... Не глядя, сгреб все обратно, швырнул на место и уже сделал было шаг к выходу, как в последний момент заметил какой-то листок, похожий на медицинскую справку. Безотчетно бросил взгляд на странно-разборчивые строчки, на проставленный штамп и почувствовал, что уже в который раз твердый и устойчивый пол становится зыбким и уходит из-под ног.

Ошеломило, заставило растеряться, выбило из равновесия.

Ирина давно уже была уверена: ничто не сможет ее удивить, растревожить, тем более испугать. Застывшая, окаменевшая, омертвевшая — что могло остаться в ней человеческого, естественного, живого? Какое-то моральное оцепенение навалилось, сдавливая, затягивая, все больше отдаляя и отделяя от каких-то нормальных чувств. Не задело, не затронуло новое разочарование, когда после нервного объяснения сошли на нет отношения с Андреем; какая-то холодная злость накрыла, когда узнала про инсценировку Сашкиного похищения, а после не ужаснулась даже, осознав последствия своей ярости, когда смотрела на ладонь, хранящую след удара. Пощечины собственному сыну, ее сыну — то, что немыслимо, дико для любой нормальной матери.

Когда Ткачев, трясущийся от злости, распаленный мстительностью, ввалился в кабинет, требуя наказания для того несчастного, сидевшего в допросной, она не стала возражать. Ничего не дрогнуло при виде окровавленного лица, хотя как никто знала, что заслуживает этого совсем другой. С холодной расчетливостью только подумала вновь, что раскрытие серии убийств будет для отдела как нельзя кстати; и только при взгляде на искаженное болью и гневом лицо Паши что-то почти неощутимо дернулось в груди. Вдруг подумалось, что это шанс для него — выместить все, отомстить, а после успокоиться и забыть. Будто со стороны слышала свой безжалостный, холодный голос; вспомнила уничтоженную мать Кати, монотонно рассказывавшую о дочери; ее отца, получившего на похоронах инсульт; отчаяние Паши, пытавшегося забыться алкоголем и бессмысленными интрижками... Говорила, равнодушно глядя в глаза перепуганному парню, осознавая, что обращается сама к себе.

— ... А теперь сиди и думай, че ж ты за мразь-то такая, сколько вон людей из-за тебя страдает!..

Пропустила мимо ушей отчаянные, жалкие оправдания, бросила напоследок еще несколько спокойных и безжалостных угроз и закрыла за собой дверь допросной, оставляя ни в чем не виноватого парня на растерзание сжигаемому злостью Ткачеву, уловила тяжелый звук удара и крик — снова ничего не отозвалось, не шелохнулось внутри.

Бесчувственная. Онемевшая. Неживая.

И тем более странно, нелепо, бредово оказалось услышать то, что услышала, торопливо щелкнув застежкой юбки. Пальцы неловко соскользнули — тихо и как-то беспомощно ойкнула, прижимая ко рту прищемленный молнией палец.

— П-подождите, вы... вы уверены?.. — не сразу осознала смысл сказанного, недоверчиво оглянувшись на спокойно заполнявшую бумаги добродушную женщину в белоснежном халате.

— Что значит "уверены"? — улыбнулась доктор, видимо, позабавленная такой растерянностью. — Хотя если вам так хочется убедиться...

Ира не дослушала, на ватных ногах выбираясь в коридор и тут же опускаясь на ближайшую скамейку у стены. Словно по заказу, пришли на память какие-то детали, которым не придавала значения, списывая на стрессы, нервозность, усталость, бессонницу: и отвращение к еде, и порой подступавшую дурноту, и головокружения, когда выбиралась из кабинета под утро после ночных посиделок с бумагами...

Изумление, обалдение, шок. Даже тогда, шестнадцать лет назад, будучи молоденькой неопытной студенткой, испытала меньшую растерянность при неожиданной новости. Впрочем, тогда, безоглядно влюбленная девчонка, она нисколько не испугалась — наивно верила, что со всем справится и все преодолеет. Так, к слову, и случилось, с той лишь разницей, что справляться и преодолевать ей пришлось в гордом одиночестве.

Паша.

И снова что-то забытое, болезненное ударило в грудь. Вспомнилась та сумасшедшая, нереальная ночь в день ее награждения, когда, захмелевшие, усталые, мало что соображающие, потянулись друг к другу с отчаянной, глупой надеждой... на что? Она не сказала, не намекнула ему после ни о чем, да и он сам ничем не выдал себя — она не стала разбираться, хочет ли он все забыть или действительно ничего не помнит.

Сказать или нет?

Он имеет право знать. Но захочет ли? Мимолетная, ничего не значащая вспышка — сколько у него таких было? Он просто хотел отвлечься, расслабиться. Да и она тоже.

— Молодец, Ирочка, отлично расслабилась, — пробормотала полковник с мрачной иронией. — Лучше, блин, просто некуда...

* * *

— Ирина Сергевна!

Ира, уже открывавшая дверцу машины, резко обернулась, сердито взглянув на Ткачева — показалось, что он не в себе.

— Ну что еще? Ты мне хочешь поведать страшную тайну о том, почему меня подставил и не явился на задержание?

— Я... я поговорить хотел... — С ним определенно было что-то неладно — подрагивающие руки, севший голос, упрямо ускользающий взгляд.

— Это срочно?

— Да... просто дело такое... важное, — он не думал в этот момент, что собирается наплести, как будет выкручиваться — застывшим взглядом смотрел на тонкие пальцы в кольцах на ручке двери и ощущал постепенно захлестывающую панику.

— Ну хорошо, — раздраженно выдохнула. — Садись, по дороге поговорим.

На долю секунды с холодной жестокостью подумал, что это было бы наилучшим выходом — влететь в ближайшее бетонное ограждение на предельной скорости: отомстить и закончить все для себя. Потому что жить с этим, даже считая себя абсолютно правым, он просто не сможет.

И неосознанно, против воли, взгляд метнулся к тонкому силуэту, не отражавшему никаких изменений, а следом затопил леденящий не страх даже — настоящий ужас.

— Нет... хотелось бы в кабинете... просто... тут дело такое...

— Ткачев, че ты мямлишь? — раздраженно захлопнула дверцу, первой решительно направляясь к зданию отдела. — У кабинета меня подожди, загадочный мой!

— Ну и что такого сверхважного случилось? — осведомилась холодно, устраиваясь за столом и крепко сцепив пальцы в замок.

Решение, первым пришедшее на ум, пока торчал возле знакомой двери, окрепло и утвердилось окончательно — простое и бессильное. Черт с ней, решил с внезапно окутавшей дикой усталостью, пусть делает что хочет. Казнит, милует, расстреливает, выходит замуж, уходит в отпуск, рожает... Черт с ней. Он не имеет права судить ее теперь. И не будет.

— Ткачев, че за хрень?!

Несколько мгновений смотрела на торопливые, неровные строчки, как будто от того, что перечитает несколько раз, их смысл может измениться. Подняла глаза — пылающие, темные и вместе с тем очень утомленные, безнадежные даже.

— Там все написано, Ирина Сергеевна, — ответил очень спокойно, опуская взгляд на свои стиснутые руки.

— Понятно, — выдохнула неожиданно тихо, как от безграничной усталости. Пристальный, жгучий взгляд пробирал насквозь, даже захотелось поежиться от озноба, хотя в кабинете было тепло. — Я даже выяснять не буду, что тебе опять за дурь в голову ударила и что с тобой происходит! Не хочешь объяснять — хрен с тобой! Но эту ерунду я подписывать не собираюсь! — Бледные пальцы нервно дернулись, сминая, едва ли не раздирая бумагу; плотный белый комок спланировал в корзину под столом. — Все, иди работай! И чтобы я от тебя больше ничего подобного не видела и не слышала!

— Ирина Сергеевна!..

— Все, я сказала!

Уже поднявшись, замер, судорожно пытаясь придумать, сообразить, остановить — ничтожная отсрочка не могла ничего изменить.

— Ткачев, не действуй мне на нервы! — Молниеносно потянулась к зазвонившему телефону, бросив на опера еще один выразительный взгляд. Паша, неловко прикрыв дверь, медленно спустился по ступенькам, остановившись у окна и машинально бросив взгляд на улицу.

Со стоянки неторопливым хищником мягко выскользнул черный "мерседес".

Пожалуй, впервые, переступая порог сумрачно-тихой, пустой квартиры, Ирина была рада тому, что сегодня дома одна. Слишком тяжелые, непростые мысли теснились в голове, путались, мешались, накатывали холодными волнами.

Сидя на кухне с чашкой остывающего чая, все никак не могла найти в себе привычной решимости, дать самой себе ясный, однозначный и безжалостный ответ. Сколько всего уже сделано, сколько страшных решений принято... В конце концов, что может быть проще — сделать и забыть? Сколько раз она так поступала? Просто вычеркнуть этот сложный вопрос из списка очередных проблем, как ни в чем не бывало продолжить работать, жить, пытаться воспитывать резко повзрослевшего сына. Смешно, в самом-то деле — в почти сорок, с погонами полковника, должностью начальника отдела и взрослым ребенком, снова окунуться в эти заботы: ежедневную дурноту, хождение по больницам, постоянную слабость — моральную в том числе. На бесконечно долгий срок выпасть из привычного круга жизни, привычной обстановки, которой не просто жила — дышала; оставить все, пустить на самотек, устраниться от проблем, прикрываясь такой вроде как уважительной причиной... Полковница, почти старуха — в деликатном положении под обстрелом любопытных взглядов на совещаниях, у начальства, на местах происшествия. Шепотки за спиной; недоумение, раздражение, недовольство Сашки, который сам вот-вот сделает ее бабушкой... Позорище.

Но решить — как? Одно дело казнить психопата, убийцу; одно дело — устранить того, кто мог навредить им, всем тем, кого считала родными и близкими; и совсем другое — избавиться от ребенка, от своего ребенка, части самой себя. Даже тогда, много лет назад, оказавшись одна, без поддержки, работы, образования, она не смогла принять простое и жестокое решение, справившись со всем в одиночку. Неужели не справится теперь? У нее есть житейский опыт, есть деньги, связи, возможности. Неужели со всем этим она не сможет справиться с очередными трудностями, вовсе не такими страшными и тяжелыми, в отличие от тех, которые приходилось преодолевать в последнее время?

Ответы приходили почти сразу, тут же вызывая новые вопросы, на которые, в свою очередь, тут же находились ответы... Аргументы и возражения, возражения и аргументы... Замкнутый круг. Резкий звонок мобильного нарушил тишину, вырывая из мутного, вязкого, всепоглощающего оцепенения.

— Ира? — голос Измайловой звучал как-то странно — испуганно, растерянно, недоверчиво. — З-Зимина?

— Лен, ты че? — со вздохом прижала телефон к уху, меньше всего в этот момент желая разбираться, что еще случилось.

— У тебя в-все... все в порядке?

— Ну да, а что? — В порядке, невесело хмыкнула про себя. В таком, блин, порядке...

— А нам сказали, что ты... умерла...

Почти полная чашка выскользнула из пальцев — на гладкой полировке огромной кляксой расплылось холодное чайное море.

* * *

Гибрид кафешки и пивнушки — темный, продымленный, пропитанный алкогольными парами и нетрезво-смазанным шумом.

Начали за упокой, за упокой и закончили.

— И че, как действовать будешь? Уходить думаешь? — даже пьяный в хлам, Савицкий не мог угомониться — Пашу начало изрядно мутить не то от всех неприятных разговоров и напоминаний, не то от нескольких стопок водки подряд.

— Да щас, разбежался! — в охрипшем голосе коротнула нетрезвая злость. — Сама скоро свалит, никуда не денется!

— Ткач, ты че задумал? Ткач... Смотри... если она узнает...

— Да ниче я не задумал! — раздраженно сбросил с плеча руку друга; опрокинул очередную стопку. — Сама уйдет! А мы уж сделаем так, чтобы не вернулась!

— Уйдет она, как же. — скептически усмехнулся Савицкий. — Это че ж такого должно произойти, чтобы Зимина сама добровольно уйти захотела? Фантаст ты, Паша.

— Захочет не захочет, а уйдет, — упрямо пробормотал Ткачев. И выдал такое, что Рома, подавившись, закашлялся: — Она беременна.

* * *

На работе он так появиться и не смог — привычно просыпался в нужное время, приводил себя в порядок, а в самый последний момент, сидя у входной двери с ключами в руках, понимал, что просто не выдержит, если увидит ее — самоуверенную, красивую, невозмутимую, мастерски делающую вид, что ровным счетом ничего не происходит. Просто не выдержит. Прибьет на месте.

Смешно, наверное — после всего, что совершил, после того, как лишь чудом не стал виновником ее смерти, даже сама мысль о том, чтобы воплотить страшное намерение, казалась чудовищной. Отомстить, безжалостно и жестоко, той, которая застрелила Катю, лживой, изворотливой, артистичной дряни и убить беременную женщину — две большие разницы, две полярности одной и той же ситуации, которая вмиг перестала быть простой и однозначной. Но и уйти, забыть, сдаться не позволяло злое упрямство, а еще какая-то глупая, наивная надежда — а может, все наладится? Это ведь не будет продолжаться бесконечно — ей придется уйти в отпуск, может, даже уволиться. Родит, будет возиться с ребенком, может быть даже выскочит замуж за этого своего доктора... Еще и неизвестно, захочет ли после вернуться. Осталось только немного потерпеть. Все остальное по своим местам расставит время.

Вечером по привычке бесцельно-долго колесил по лабиринтам заснеженных улиц, расцвеченных пятнами фар, вывесок, фонарей; на пустых трассах, внезапно охваченный какой-то безумной лихостью, не глядя на спидометр, вжимал в пол педаль газа — так, чтобы пронизывающе-снежный ветер рвался в приоткрытые окна, выметая из головы все до единой мысли. Потом, остуженный зимней стылостью, наматывал еще несколько кругов по знакомым шумно-людным проспектам; останавливался возле какого-нибудь бара.

И пил, пил, пил.

Но даже в затуманенном на грани бессмысленности сознании все оживало, вспыхивало, возвращалось, как будто было вчера. Живая, улыбающаяся Катя; собрания у Зиминой в кабинете; их с Савицким сопровождения — как он, не отдавая себе в этом отчета, неизменно первым выходил из лифта, готовый прикрыть начальницу собой; какие-то застолья в отделе — победа над "палачами", свадьба Ромыча и Лены... Разгневанная Зимина, готовая зашибить опять накосячившего Фомина; не имеющие ничего общего с работой "совещания" у нее на кухне; ее неоднократная помощь — из каких только историй она их всех не вытаскивала...

Где они ошиблись, в чем просчитались? Тогда, когда практически единогласно голосовали за казнь больного урода? И он голосовал тоже. Неужели их так опьянила, одурманила кровь, что не поняли, не заметили, что происходит? Правильнее сказать — не захотели замечать.

Семья. Смешно. Если и были семьей, то в самом кровавом, криминальном смысле, повязанные своими делами крепче, чем кровными узами. А тот, кто одумался, опомнился, захотел остановиться — предатель, и расправиться с ним нужно соответственно. О какой "семье" может идти речь при таком раскладе?

Она вас защищала, противно-сомневающейся едкостью пробралась предательская мысль. Как могла, как умела, желая не допустить, оградить...

А они ее об этом просили?

Что лучше, лично для него было бы лучше — оказаться в тюрьме или остаться на свободе такой ценой?

— Иногда, чтобы защитить своих родных и близких, кем я вас и считаю, приходится идти на такое, после чего эти люди, которых ты защищал, могут от тебя отвернуться.

Знал бы он тогда, что она имела в виду, когда с привычно-незыблемым восхищением провожал взглядом ее, величественную, тонкую, напряженную, скрывающуюся в зале в окружении преданных ей людей...

Преданных. Отличный, мать вашу, каламбур.

Паша подрагивающе-неловким движением швырнул на барную стойку несколько купюр и, пошатываясь, побрел на выход. Из колонок, разгоняя децибелами тяжелый застоявшийся воздух, ударили в спину знакомые аккорды и слова — выхода нет.

Рассвета, впрочем, тоже наивно ждать.

* * *

Он плохо помнил, где подцепил эту девицу, да и названное имя в памяти не задержалось. Просто слишком погано было на душе, просто слишком жутко оказалось остаться одному в запущенной, пыльной квартире — хотя бы жалкая иллюзия не-одиночества и кому-то-нужности.

Паша не сразу осознал, что заставило дернуться, отстраниться, и только когда в свете лампы заметил отливающие рыжим волосы, вздрогнул, оглушенный неясными, расплывчато-нереальными вспышками кадров, разорвавшихся в мозгу.

Это ведь, кажется, уже было?

Удобный кожаный диван, мягкий полумрак, разгоняемый рассеянным светом, прохладные пальцы на щеке. Недозволенно-близко — усталые темные глаза, пропитанный неясной тоской и горечью ласковый взгляд, осторожно скользнувшие по плечам руки... И еще стремительней, быстрее, совсем размытое, едва уловимое — тонкая бархатистость разгоряченной кожи под его нетерпеливыми губами, легко касающиеся тонкие пальцы, податливо-жаркие губы... Опустошающая, восхитительно-горячая абсолютная легкость и полное, сладостно-всепоглощающее бессмыслие. Плотная, целиком накрывшая темнота.

Он двинулся? Или...

Это что, действительно было?

Ей не составило труда обо всем догадаться, сопоставить очевидное и сделать вывод. Обиженно-мрачный Щукин — единственный свидетель ее тайны, которого она, ослепленная злостью, захотела проучить, поставить на место; с готовностью насплетничавший дежурный, на глазах у которого пьяный Ткачев ломился в кабинет, заходясь угрозами и матом; откровенное игнорирование и глупые прятки на следующий день в отделе; внезапно отказавшие тормоза в ее машине... Немного понадобилось усилий, чтобы выяснить и убедиться в собственной страшной догадке: он знает все.

Слишком далеко все зашло, думала Ирина с внезапно накатившим ужасом, пока сухо и деловито стучали лопаты, закидывая опущенный в могилу гроб комьями стылой земли. Слишком далеко — Паша даже и не догадывался, что едва не совершил, обуреваемый жаждой мести. И слава богу, что не догадывается...

На тот казавшийся неразрешимым вопрос вдруг пришел ясный и четкий ответ, когда смотрела на груду металлолома — все, что осталось от роскошного "мерса"; когда, даже не вздрогнув, дернула молнию пластикового мешка. Вот он, ответ, который подкинула сама судьба, едва ли не чудом уведя ее от страшной участи — это ведь она, а не легендарный дядьПетя, должна была оказаться размазанной о ближайший столб. Она и...

Она и его ребенок.

Что-то снова невыносимо-больно перевернулось в груди, когда представила совершенно другой исход. Она давно уже ничего не боялась, в том числе смерти — может быть, в других обстоятельствах даже пожалела бы о неслучившемся, взяв на себя вину в гибели еще одного, ни в чем не повинного человека. Но сейчас впервые, циник и скептик до мозга костей, вдруг увидела во всем происходящем какой-то знак, решение — невероятно тяжелое, но единственно верное. Почему-то вспомнились правдивые и жесткие слова Кости, когда пришла к нему домой с подозрениями и обвинениями: "Может, пора что-то менять?" Наверное, действительно пора. Она продержится до последнего — по привычке, на автомате, не представляя своей жизни иначе, а потом сделает то, чего они все так жаждут — просто уйдет. Наверное, это шанс — хоть чем-то, хоть как-то отплатить Паше за прежнюю надежность и верность; хоть немного искупить ту невыносимую боль, которую пережил по ее вине: дать жизнь его ребенку. И пусть он сам ни о чем не будет знать... Неважно. А потом... Да кто его знает, что будет потом? В конце концов, если не сможет по-другому — мало ли еще в Москве отделов, где требуется хороший начальник? Будет жить как все нормальные люди — воспитывать ребенка, ходить на работу. И никаких кровавых тайн, никаких давящих невыносимым грузом грехов, никаких сломанных судеб...

Нормально жить, повторила про себя с холодным смешком. После всего, что было, изуродованная, морально больная, бесчувственная — жить нормально. А с другой стороны, что ей еще остается?

Пора меняться, сверься по моим часам. ©

* * *

Дни тянулись бесконечные, пустые, бессмысленные. Паша так и не смог заставить себя прийти в отдел: просто не было сил. Много спал, словно пытаясь наверстать бессонно-долгие дни и ночи дежурств; слонялся по квартире, где лишь звук работающего телевизора не позволял назвать тишину абсолютной. Мертвой.

От идеи шататься по улицам отказался очень быстро: невыносимо. Какие-то люди, шум, суета...

И дети.

Дети, дети, дети. Почему он раньше не замечал, сколько вокруг детей? Вот трое в смешных шапках с помпонами и ярких пуховичках копошатся в снегу у соседнего подъезда — звонкий смех, крики, снаряды снежков. Вот в магазине у кассы похожая на капризного ангелочка белокурая девчушка тянет за руку нагруженную пакетами мать, указывая на выставленные в витрине шоколадки: "Ма-ам, ну купи-и..." Вот молодая пара — он с тяжелыми сумками, она с коляской — неторопливо продвигаются по дорожке мимо сугробов; вот полноватая улыбчивая девушка, удерживая на руках малыша, пытается вкатить коляску в подъезд; вот в вагоне метро неловко устраивается на сиденье совсем по виду школьница с большим животом — в душном усталом воздухе разносится злобное "расселась, курица!", "смотри куда прешь!"; а в противоположном конце делят одни наушники на двоих два паренька лет двенадцати, покачивая головами в такт музыке...

Не-вы-но-си-мо.

Он не мог поверить в реальность тех эпизодов, внезапно оживших в памяти — он и Зимина? Нелепость. Сон? Или все же реальность?

Получается, что он... он чуть не убил своего ребенка? Или — все же не своего?

* * *

С Михайлиным столкнулись практически случайно: Ромыч, как ни в чем не бывало продолжавший ходить на работу, долго надоедал, что просто неприлично не навестить очутившегося в больнице боевого товарища, раненого при исполнении. Паша, впрочем, маясь от невозможности отвлечься хоть как-то, уже на следующий день, прихватив пакет дежурных апельсинов, заглянул к оперу Ромашову, выслушав эпопею с задержанием и последствиями и перебросившись привычными шуточками — даже себе не хотелось признаваться, как сильно ему не хватает этой дружески-шутливо-бесшабашной атмосферы и простых, а порой и совсем наоборот, ментовских будней.

Немного оживившийся, уже шагнул к лифту и тут услышал смутно знакомый голос.

— Павел, кажется? — Ткачев обернулся, заметив фигуру в белом халате. — Вот так встреча... Случилось что-то?

— Коллегу проведать заходил, — неосознанно напрягся еще до того, как прозвучал вопрос:

— А Ирина... Ирина Сергеевна... как она? Мы просто с ней месяца три не виделись, даже не знаю, как у нее дела...

— Нормально, — буркнул Паша и поспешно скользнул в радушно приоткрытые двери лифта. Прижался спиной к стене, зажмурившись как от неожиданно-острой боли. Гулким эхом звучали, отдаваясь, два простых слова, перевернувших все внутри.

Месяца три.

Три месяца. Три.

И снова — смутными вспышками невозможные, нереальные моменты в сумраке кабинета; Зимина на сцене: прямая, усталая, напряженная, под взрывающиеся хлопки аплодисментов — медаль на парадном кителе; застолье в отделе, разговоры и шутки, выпивка, много выпивки... Расплывчато — полутемный коридор, ключи в руке, что-то раздраженно-строгое тихим и хрипловатым голосом...

Действительно — было?

Какого хера?! Какого хера она ему ничего не сказала?! Какого хера делала вид, что ничего не было между ними, что совсем ничего происходит?!

Дура! Идиотка несчастная!

И снова накатившая ярость, перебитая недоверчивой растерянностью — он и она? Родители? Она, легко и красиво скрывавшая правду, он, задыхающийся от ненависти и ярости... у них — вдруг общий ребенок?

Какой же бред, господи... Или правда? Правда, что он чуть не стал убийцей собственного ребенка? Не только из-за всего запутанного, больного, тяжелого — из-за ее гребаной скрытности, кстати, тоже.

Очутившись на улице, долго стоял под пронизывающим ветром — несмотря на вечернюю морозность, было душно и решительно нечем дышать. Рванул воротник пальто, поспешно нашарил в кармане ключи от машины. Уже усаживаясь за руль, мрачно подумал, что в этот раз действительно может не сдержаться и просто-напросто придушит — если не скажет правду или начнет по привычке ломать комедию.

День выдался суматошным, даже сумасшедшим, но это был тот случай, когда Ирина оказалась рада воцарившейся суете. Терпеливо, стараясь не вслушиваться, пережила генеральский выговор в управлении; долго разбиралась со следаком в СК, запоровшим переданное ему дело, над которым ее ребята бились не один месяц; выдержала кучу звонков всевозможных вышестоящих, опять чем-то жутко недовольных и тонко угрожающих; устроила разнос на совещании... Все привычные заботы, проблемы, разборки загружали голову, не позволяли уйти в размышления о происходящем, а главное — о грядущих неотвратимых переменах.

— Ир, у нас ЧП, — непривычно взбудораженный Климов показался на пороге, отвлекая от бумаг.

— Что еще случилось? — вяло отреагировала Зимина.

— Так ты еще не в курсе? — догадался, бросив взгляд на выдернутый из розетки телефонный шнур. — Возле канала нашли три трупа. Молодые девушки. Ни документов, ничего... Такой... такая шумиха началась... Пресса уже слетелась, начальство...

— Да уж, вечер обещает быть не томным, — проворчала Ирина Сергеевна, поднимаясь. — Покой нам только снится...

Кипеш действительно вышел изрядный: среди медиков, криминалистов и оперов шныряли неугомонные личности с микрофонами и камерами, не обращая никакого внимания на нескольких стоявших в стороне высоких чинов; на дороге выстроилась целая вереница машин, а возле ограждения уже собралась внушительная толпа любопытных.

— Ир, может не надо? — обычно невозмутимый Климов выглядел довольно бледным, а заметив, как начальница решительно направляется к носилкам, забывшись, торопливо придержал за рукав пальто. — Зрелище такое... неприятное, в общем.

Зимина только выразительно повела бровью и, не обращая внимания на деликатное предупреждение, деловито пробралась туда, где щелкали объективами фотоаппаратов эксперты. Преспокойно наклонилась над носилками, потом обменялась несколькими фразами с криминалистом. Вадима невольно передернуло — и от жуткого вида тел, и от этой ненормальной невозмутимости, с какой начальница оценила обстановку. Из стали нервы у нее, что ли?

— Да уж, весело, — бросила Зимина, остановившись рядом. — То ли маньяк у нас новый нарисовался, то ли еще че похуже... — Осеклась, внезапно побелев и отступая назад.

— Ир, тебе нехорошо?.. Я же предупреждал! Не надо тебе было...

— Господи, Вадим, что у тебя за отвратительный одеколон? — пробормотала сдавленно, прижимая ладонь ко рту. От неожиданно-резкого, навязчивого запаха заломило виски, запершило в горле, даже на глазах выступили слезы.

— Ир, что с тобой? — озадаченный вопрос ударил в спину, но Зимина уже стремительно вылетела за ограждение. Климов, проводив начальницу недоуменным взглядом, только обескураженно пожал плечами.

* * *

Сашка выслушал ее странно спокойно, только когда потянулась обнять, напрягся и сразу же вывернулся.

— Это из-за той истории, да? — спросил тихо, глядя на нее хмурыми глазами, так похожими на глаза его непутевого папаши. — Типа, один ребенок не получился, может, с другим больше повезет?

— Саш, ну что ты такое говоришь? Я...

— И замуж, наверное, еще выйдешь. Или этот тоже как мой отец, наворотил дел и слился?

— Саша!

— А что, я не прав? Почему ты тогда меня с ним не познакомила? На меня наезжаешь постоянно, а сама... Помнишь, какой скандал мне закатила, когда я с Варей встречался?

— Саш, да при чем здесь!..

— Вот и я думаю, что ни при чем, — с тщательно сдерживаемым неудовольствием бросил сын и, захлопывая дверь своей комнаты, "обрадовал": — Ты разберись со своей личной жизнью, ага? А я у бабушки пока поживу.

* * *

— Зачем пришел? — раздраженно-безжизненный голос; едва приоткрытая дверь. Похоже, радоваться его визиту товарищ полковник не спешила. Неудивительно, впрочем.

— Надо поговорить, — бросил Паша отрывисто и резко. — Может, все-таки впустите?

Несколько мгновений молча смотрела на него, помедлив, также молча посторонилась.

— Ну и о чем ты хотел поговорить? — замерла у стены, скрестив руки на груди. Взгляд против воли скользнул к животу, скрытому свободной домашней рубашкой, и моментально явилась эта глупая мысль: когда там все становится явно и очевидно?..

— А вы сами как думаете? — процедил сквозь зубы, твердо и зло встречая ее непроницаемо-усталый взгляд.

— Ткачев, у меня был чертовски тяжелый день и я очень хочу отдохнуть, а не устраивать вечер взаимных вопросов! — выпрямилась, медленно закипая жгучим недовольством. — Или говори, что хотел, или проваливай!

— А мне казалось, это вы мне должны кое-что сказать, — выговорил очень четко, спокойно и тихо, ввинчиваясь холодным взглядом в расширенные потемневшие зрачки, в которых сквозь раздражение прорвался нетерпеливый немой вопрос.

— Интересно, и что это я должна тебе сказать? — вздернула бровь, не изменившись в лице.

Оскар в студию, мать вашу!

— А вы подумайте. Может, что-нибудь в голову придет, — судорожно выдохнул пропитанный горькими духами и грозовым напряжением воздух.

— У меня нет никакого желания разгадывать твои загадки, — сердито повела плечом, отворачиваясь. — И сил, кстати, тоже.

— Неудивительно, в вашем-то положении, — бросил, с каким-то болезненным удовлетворением отметив, как окаменела тонкая спина.

— Ч-что ты имеешь в виду? — так и не обернулась, только в еще сильнее охрипшем голосе метнулся неподдельный испуг.

— Может хватит комедию-то ломать уже? — рывком развернул лицом к себе, стальной хваткой вцепившись в изящное запястье, даже не задумываясь, что делает больно. — У меня, знаете ли, тоже нервы не железные.

— Откуда ты... — даже, кажется, не услышала, что он сказал — таким застывшим на грани паники было ее лицо.

— Да какое это имеет значение! Вы мне почему ничего не сказали?! Это же мой ребенок? Отвечайте! — еще сильнее сжал ее руку — Зимина вздрогнула, отрезвленная вспышкой боли.

— Если я отвечу, ты наконец уйдешь? — спросила едва слышно.

Молча кивнул, готовый пообещать что угодно, лишь бы услышать ответ.

— Нет, не твой, — произнесла очень естественно и правдиво — от этой псевдо-искренности снова накатила ослепляюще-красная пелена. — Теперь ты наконец оставишь меня в покое?

— Не врите! — взорвавшись, рявкнул Паша. — Я видел справку! Там срок указан! А с этим вашим доктором вы уже три месяца не встречаетесь, я знаю!

Зимина зло дернулась, высвобождая руку. Спокойные, ничего не выражавшие глаза теперь пылали — яростное черное пламя, прожигающее до самой души.

— Какого хрена ты лезешь в мою личную жизнь?! — бледные щеки вспыхнули лихорадочно-гневным румянцем. — Кто тебя просил?! Ты хотел уйти? Уходи! Я тебя не держу! И всех остальных тоже! Делайте вообще че хотите! Так им и передай! А меня оставьте уже в покое!

Разгоряченные, разъяренные, тяжело дышащие. Глаза в глаза — черные омуты ледяного отчаяния и выжигающей боли.

— Если я узнаю... если вы... попытаетесь хоть что-то... — контрастом со сбивчиво-бессвязными словами — неестественно-спокойный предупреждающий тон, наполненный какой-то безумной решимостью. — Я просто не знаю, что с вами сделаю.

— Вон пошел, — с таким же зеркальным спокойствием резко и властно приказала Ирина Сергеевна, вздергивая подбородок. — Или мне наряд вызвать?

Несколько секунд, неподвижный, бессильно-яростно смотрел на нее. Резко развернулся к выходу и, уже взявшись за ручку двери, обернулся, выверенно-невозмутимо отчеканив:

— Я надеюсь, вы поняли то, что я сказал.

Терещенко раскачивался долго. Слишком велико было недоверие, недоумение, какое-то ощущение нереальности и уверенность, что это все глупая шутка. Чего-то не хватало, какого-то толчка, удара, катализатора. И когда, в один из вечеров привычно сидя все в той же кафешке, изрядно накидавшийся Савицкий вдруг проболтался, что Зимина беременна, это и послужило какой-то отправной точкой.

Он отчетливо понял, что делать ничего остальные даже не собираются — уверены, что она уйдет сама, и просто терпеливо ждут. И никому нет дела до того, что убийца Кати останется безнаказанной: ни как ни в чем не бывало работавшему Савицкому, ни строившему из себя благородное возмущение Щукину, ни Ткачеву, который "пропал с радаров" и явно не думает ничего предпринимать. Затопила, замутила разум эта возмущенная мысль: она, эта тварь, как ни в чем не бывало будет ходить по улицам, работать у них в отделе, потом уйдет и родит ребенка... Будет радоваться семейной жизни, будет счастливой матерью и чьей-то женой и даже не вспомнит, не раскается в том, что сотворила.

А ведь у них, у них с Катей, может быть, тоже могли быть дети, семья... Сколько бы она еще выдержала закидоны и кобелизм Ткачева? Сколько бы ни выдержала, все равно бы в итоге вернулась к нему, как любая женщина пожелав спокойного счастья.

Да только теперь уже не будет, совсем ничего не будет — из-за этой твари, которая как ни в чем не бывало ходит, дышит, живет. Неужели это и есть гребаная справедливость?

Нет, справедливость устроит он сам — простую и жестокую. Осталось только придумать план. Придумать и воплотить.

* * *

У него было много, очень много женщин: случайных, в буквальном смысле на одну ночь — некоторых он даже не помнил, ни лиц, ни имен; приятных знакомых, с которыми встречался время от времени — легкое, ни к чему не обязывающее времяпрепровождение; были проститутки — радость для тела и никакого выноса мозга... Много их было, но никогда, ни разу Ткачев не задумывался о самой возможности "последствий" — при всей своей репутации раздолбая, ему всегда хватало ума помнить об осторожности. Единственная возможность, грубо и холодно оборванная Катиным "Это был не твой ребенок!", оказалось ложной и ни к чему не привела, вот только никакого облегчения он не испытал, неожиданно и непонятно ощутив себя виноватым.

И тем более странным оказалось вдруг осознать эти простые, но невероятные слова: он будет отцом.

А она — мамой.

Зимина — жесткая, жестокая, резкая; принимающая непростые, порой чудовищные решения; та, которую он прежде считал недосягаемой, недоступной, о которой и помыслить не смел иначе, кроме как о начальнице или друге, а после — ненавидел и желал ей смерти, она вдруг станет мамой. Матерью его ребенка.

Это вообще реально?

Он долго метался в тот вечер после того, как Ирина Сергеевна бесцеремонно выставила его за дверь, не желая разговаривать; не спал полночи, но впервые за долгое время вопреки обыкновению не позволил себе выпить хоть немного. Еще недавно потерянный, опустошенный, не видящей ни цели, ни перспектив в собственной жизни, словно очутившись в каком-то вакууме, он не знал, ради чего и как должен жить — кажется, осталось только катиться на самое дно. А уже сегодня... сегодня он знает, что на свете появится маленький человек — часть его.

И все, такое запутанное, неоднозначное, сложное и невыносимо больное, вдруг стало ясным и простым: он должен переступить через себя. Не имеет значения, как он относится к Зиминой, не имеет значения, сколько совершенного и не совершенного между ними, да и ее собственное желание и упрямство, откровенно говоря, не имеет значения тоже. Это не только его прямая обязанность и право — это еще и шанс. Шанс найти в бесцельно-тяжелой изматывающей пустоте что-то, что поможет справиться, выдержать, выплыть. Осознать: в его гребаной жизни, в которой было столько всего — кровавого, жуткого, глупого — неожиданно появился смысл.

* * *

Никто так и не понял, как этому типу удалось извернуться — молоденький ППС-ник, совсем еще салага, заталкивая задержанного в обезьянник, отвлекся, вытаращившись на длинноногую посетительницу, шествующую по коридору; второй, остановившись у окошка дежурки, о чем-то увлеченно сплетничал с Олегом. И полной неожиданностью для расслабившихся участников действия оказалось, когда, на ходу выхватив откуда-то заточку, задержанный, без малейшего усилия отшвырнув в сторону тщедушного пэпса, рванул на выход. Еще секунду назад мирная тишина, прерываемая лишь смутным бормотанием голосов, наполнилась шумом: лязгом автоматов, топотом тяжелых ботинок, матерщиной, криками "держи его!" и "стой, падла!".

И в этот момент распахнулась дверь.

Все происходящее заняло какие-то секунды, но Паша, как раз запиравший дверь кабинета, молниеносно оценил обстановку, уже догадываясь, что сейчас произойдет.

Вот Зимина, на мгновение застыв в дверях, пытается понять, что происходит. Вот здоровенный бугай с заточкой, преследуемый пэпээсниками, в прямом смысле нарывается на неожиданное препятствие, закрывающее ему выход к свободе. За спиной — топот и лязг, впереди — открытая дверь. Сколько долей секунд ему понадобится, чтобы сориентироваться — рвануться вперед и прижать оружие к горлу начальницы? И хватит ли ума у разгоряченных погоней пэпсов опустить автоматы, не провоцируя на непоправимое?

Ткачев и сам не понял, как, только что стоявший у кабинета, очутился за спиной задержанного. Как в последний момент выбил у него из пальцев заточку — в неожиданно повисшей тишине показался оглушительным звон металла о плитки пола. Как бугай яростно дернулся, вырываясь, — уходя от удара, Паша ощутил что-то липкое и горячее на лице, а в следующий момент нападавший грохнулся на пол, пытаясь высвободиться от хватки подоспевших пэпсов и откуда-то возникшего дежурного опера. Но вдруг смазался, слился, спутался грохот, злобная перебранка, звуки ударов — внезапно закачалась, поплыла ближайшая стена; тяжелый ком подступил к горлу.

— ... Паш!

Медленно раскрыл глаза — в каком-то диком танце мешались, расплывались цветные пятна: бежевое, рыжее, белое... Вздрогнул, ощутив что-то прохладное и мягкое, пахнущее духами; попытался подняться.

— Да сиди ты уже! — с опозданием распознал эти знакомые недовольно-строгие нотки и только потом встретился с ней глазами — огромные, черные-черные и почему-то невероятно встревоженные.

— Ты мне жизнь спас, получается... Этот псих меня или прирезал бы, или попросту раздавил...

— Не за что, — буркнул Ткачев, раздраженно отталкивая тонкие пальцы, вновь прижавшиеся к виску — именно там пульсировала тупая, навязчивая боль.

— Паш... — сама возненавидела себя за то, как беспомощно, даже испуганно прозвучал собственный голос, а особенно — за ту никому нахрен ненужную недозаботу, вдруг остро всколыхнувшуюся внутри. Неосознанно стиснула в пальцах окровавленный платок, зло сжимая губы.

А на что ты рассчитывала, интересно?

Благородные спасители и благодарные спасенные — явно не ваш шаблон отношений. Давно пора бы запомнить. И смириться, кстати, тоже пора.

* * *

Все случилось слишком стремительно и неожиданно — она целиком ушла в свои мысли, погрузилась в себя, мало реагируя на происходящее вокруг, и даже обычно острая интуиция — "паранойя" — в этот раз не подала сигнал об опасности.

— Терещенко?!

Еще машинально, как-то жалко успела дернуться, заметив знакомое лицо, искаженное ненавистью и злобой; и тут же ударил по обонянию сладковатый химический запах, затуманивая мозг; завертелись подсвеченные фонарями громады сугробов, мягко сияющие прямоугольники окон и чернеющее вечернее небо, а затем наступила темнота.

Неприятно и глухо отдавался в голове какой-то гул, расплывалась окружающая действительность, и только пронизывающий холод, постепенно пробирая насквозь, немного отрезвил.

— Терещенко, ты че задумал?! — отшатнулась, непроизвольно пытаясь уйти от направленного прямо в лицо пистолета; неловко повернув голову, осознала, что ничего не выйдет — онемевшая рука оказалась закована в наручники, пристегнутые к какой-то металлической конструкции.

— А сама-то как думаешь? — зло прищурился Терещенко, рука с пистолетом дернулась. — Что мы делали с такими, как ты?

— Олег, че ты творишь?! Остановись! — еще в последней отчаянной надежде пыталась достучаться, воззвать к рассудку, хотя в глубине души уже понимала — бесполезно. Он выглядел настоящим психом — все доводы разума, объяснения и мотивы обезумевшее от ярости сознание попросту не воспримет.

— Это ты мне говоришь? Ты, тварь?! Катя тебе тоже говорила "остановись"! Ты ее послушала?!

Все бесполезно. Он не слышит, не хочет слышать, тем более — понимать.

Не остановить. Не убедить.

Взгляд наткнулся на валявшийся в трех шагах стальной прут. Не дотянуться. Какие-то три шага — невозможно, непреодолимо, недосягаемо.

Это конец, устало, с каким-то обреченным спокойствием поняла Ира, неосознанно прижав ладонь свободной руки к животу. Глупо, как же глупо... Бессильно прикрыла глаза, не желая видеть — ни дуло направленного на нее пистолета, ни еще сильнее изменившегося в лице Терещенко, заметившего этот непроизвольный жест.

— Я тебя убью, как ты убила Катю! Тебя и твоего выблядка!

В повисшей тишине показался оглушительным грохнувший выстрел.

В повисшей тишине показался оглушительным грохнувший выстрел.

Не понимая — как, почему может что-то слышать, осознавать, открыла глаза.

Она жива?

Глубоко, до боли вдохнула холодный воздух и тут же об этом пожалела — сквозь режущую легкие морозность, запах чего-то металлического, бензинового, густого пробился еще один — отвратительный, усиливающий дурноту. И только потом, с трудом подняв отчего-то отяжелевшую голову, заметила Ткачева — склонившись над телом Олега, он деловито обыскивал карманы куртки.

От медленного осознания произошедшего замутило еще сильнее. Прижав к лицу рукав куртки, Ира задержала дыхание, стараясь не дышать — казалось, еще немного, и просто задохнется, таким невыносимым и резким стал запах, даже закружилась голова.

— Встать можете? — Ткачев, щелкнув замком наручников, не дожидаясь ответа, без лишних церемоний подхватил начальницу за талию, помогая подняться. Совсем белая, дрожащая, едва стоящая на ногах — кажется, она вот-вот готова была рухнуть в обморок. Этого еще не хватало...

— А ты... как здесь? — выговорила с трудом и, сделав несколько шагов от ангара, привалилась к стволу ближайшего дерева, вздрагивая и заходясь в тяжелом, надсадном кашле. Паша, бросив взгляд на легкую светлую курточку, покрытую пятнами грязи, подтаявшего снега и ржавчины, снова чертыхнулся — простыть в таком виде она успела бы уже раз десять.

— В машину пойдемте, простудитесь ведь совсем, — и едва не рассмеялся: такой нелепой показалась вся ситуация. Зимина, услышав совсем рядом его голос, как-то странно дернулась, отворачиваясь и прикрывая лицо.

— Не подходи... Блин... Твою мать...

Ткачев испытал острое желание как следует стукнуть себя по дурной голове: можно было догадаться, что в нынешнем положении все происходящее не могло не отразиться на ее самочувствии. А уж если учесть такую особенность беременных, как реакция на любые запахи...

В машину Зимина уселась совсем "никакая" — Ткачев, наблюдая, как она жадно припала к поданной бутылке с водой, только покачал головой.

— Подожди... а Олег...

Пашу невольно передернуло — только сейчас накатило запоздалое понимание: ради того, чтобы спасти своего будущего ребенка, ему пришлось убить Терещенко. Да уж, судьба любит посмеяться...

— Паш, мы же не можем его там оставить! — Видя, что он никак не реагирует, нетерпеливо повысила голос: — Телефон дай!

Ткачев безропотно протянул ей мобильник, с какой-то ненормальной отстраненностью наблюдая, как тонкие подрагивающие пальцы скользят по экрану.

— Вадим, это я. Не перебивай! — оборвала, нахмурившись — если бы Паша не видел ее сейчас, уверился бы, что держится она как ни в чем не бывало. — У меня... у нас проблема... Нет, больше никому об этом знать не надо! Все, жду, — отложила телефон и обессиленно откинулась на спинку сиденья. — Я знаю, как все устроить, Вадим тебе поможет... Черт, — выругавшись, распахнула дверцу автомобиля, впуская в салон свежий холодный воздух; сделала несколько шумных, глубоких вдохов. — Да что ж так хреново-то, а...

Паша несколько секунд смотрел на тонкую вздрагивающую спину, растрепанные завитки рыжих волос — что-то перевернулось, заныло внутри: какой-то совсем беззащитной в этом своем женском состоянии показалась всегда сильная, несгибаемая, сдержанная начальница. Едва не погибшая от рук слетевшего с катушек подчиненного; ставшая свидетельницей его гибели; решающая, что теперь делать с его телом и как вообще выкрутиться из всей этой ситуации... Разве об этом она должна сейчас волноваться и переживать? Паша решительно завел двигатель.

— Поехали отсюда. Вы вон дрожите вся, не хватало вам еще сейчас заболеть. С остальным потом разберемся.

— Паш, я в полном...

— Потом, я сказал, — что-то незнакомое, уверенно-жесткое, безапелляционное пробилось в нарочито-спокойном голосе — Ира только закрыла глаза, не найдя в себе сил пререкаться.

— Ты мне так и не сказал, как там оказался, — напомнила сквозь внезапно навалившуюся дремотность.

— Поговорить надо было, — сухо бросил Паша, не отрываясь от дороги. — Приехал к вашему дому, ну и увидел...

— О чем поговорить? — не унималась Ира. Что сдержанно ответил Ткачев, уже не уловила — пригревшись в теплом салоне, постепенно оклемавшись от накатившей дурноты, сама не заметила, как задремала.

* * *

Ира долго плескалась в ванной, пытаясь согреться и смыть с себя грязь, извела не один флакончик всяких мыльно-ароматических штучек, пытаясь избавиться от мерзкого, въедливого запаха крови и смерти — при одном воспоминании о случившемся начинало мутить. Совсем сдала, товарищ полковник, зло поиронизировала над собой, закутываясь в халат, а ведь не так давно своими руками людей расстреливала...

— Вы чего, с ума сошли совсем? — Ткачев нахально захлопнул кухонный шкафчик — она даже не успела достать бутылку. — Чай вон пейте, тоже согревает нормально.

— Я не поняла, че это ты раскомандовался? — зло прищурилась, резко разворачиваясь к нему. — Я тебя вообще в гости не звала! Помог — спасибо, а теперь иди куда хочешь! Чего тебе от меня надо, не пойму?!

— От вас — ничего, — как-то очень серьезно и тихо ответил Паша, не отводя взгляда.

— Так вот оно что! — усмехнулась с холодным сарказмом, вздергивая бровь. — В благородство решил поиграть? Типа: "Хоть ты и дрянь редкостная и я бы тебя с удовольствием придушил, но дети это счастье и радость, поэтому буду заботиться, терпеть и тихо ненавидеть"? А мне это твое благородство и нахер не нужно, понял!

Заметила, как на первых словах изменилось его лицо, но просто не смогла остановиться — что-то едкое, обиженное, самолюбивое жгло изнутри, требуя выхода.

— Лучше не провоцируйте меня сейчас, — неестественно побледнев, очень спокойно предупредил Ткачев — если бы не нервно дергающаяся щека, можно было решить, что он совершенно невозмутим.

— А я тебя не провоцирую! Я тебя по-человечески прошу: оставь меня в покое! Это так сложно? Ты хотел уволиться? Пожалуйста! Подпишу рапорт, характеристику тебе лучшую устрою! Хочешь — повышение получишь, хочешь — вообще из органов уйдешь! Денег дам, хочешь?

Последняя фраза явно была неудачной, лишней — таким диким стал его взгляд. Рванулся вперед, стиснув руки на пушистой ткани халата — насыщенно-мягкий теплый аромат влился в легкие смесью запахов: миндальная горечь, клубнично-ягодная сладость, что-то пряно-легкое, терпкое, отдающее острым жаром.

— Это вы сейчас так пошутили, да? — спросил на грани слышимости — в ледяной черноте взгляда билась едва сдерживаемая ярость. — Или серьезно считаете меня полным уродом, который в прямом смысле продаст своего ребенка?

— Паш, я вовсе не... — хотела возразить, объяснить: свободный, без обязательств, с деньгами, он имел шанс на нормальную жизнь, шанс все забыть, начать заново, избавиться от всего, что причиняет боль. И от ее присутствия в своей жизни в том числе.

— Будем считать, что я этого не слышал, — все также негромко, раздельно и четко выговорил Ткачев, медленно выдыхая. Ослабил хватку, но руки не убрал, продолжая удерживать ладони на напряженных хрупких плечах, всматриваться в усталое, ничего не выражавшее лицо, пронзенный этой неожиданной мыслью: а как это вообще — быть с ней?

— Паш, ты сам не понимаешь, на что ты подписываешься, — невесомо выдохнула Ирина Сергеевна, и что-то больное, обреченное, измученное на миг мелькнуло в спокойных глазах. — Просто не понимаешь...

— Дело чести... виновные будут наказаны... все усилия...

Паша, скривившись, торопливо отвел глаза: Зимина, не дрогнув лицом, деловито и заученно твердила на камеру какую-то пафосную хрень. Долго перед зеркалом тренировалась, интересно?

Яркими вспышками разорвались в памяти кадры: Терещенко с пистолетом в руках, пристегнутая наручниками Зимина, собственный выстрел; "веселая" ночь, когда вместе с Климовым выполняли указания начальницы, практически на ходу сочинившей очередной хитровыебанный план...

— Месяца не проходит, чтобы какой-нибудь трэш не приключился, — вздохнул стоящий рядом Савицкий. Паша тяжело и пристально взглянул на него.

— Ромыч, отойдем, — произнес как-то нехорошо. Савицкий, пожав плечами, двинулся вслед за хмурым другом.

— Ром, ты... ты, блин, какого хрена все Олегу растрепал?! — с ходу наехал Паша, едва устроились за шатким столиком ближайшей кафешки.

— Что "все"? — не врубился Рома.

— Про Зимину! — рявкнул Ткачев и тут же, опомнившись, понизил голос. — Про то, что она... Ты хоть знаешь, что из-за твоего трепа Терещенко ее чуть не грохнул?!

— Да ладно? Ты-то откуда...

— Прохладно! Если бы я там вовремя не оказался, он бы ее просто завалил! Ее и моего ребенка! Ты вообще хоть соображаешь, когда языком метешь?!

— Твоего... чего? — вытаращился Савицкий с полным охренением. — Ткач, это ты так пошутил щас?

— Да мне не до шуток как-то сейчас, знаешь ли! — снова завелся Паша.

— Ну ты, блин, просто... — пробормотал Рома, в последний момент проглотив выразительное определение. — Наш пострел и тут поспел? Как ты Зяму-то окрутить умудрился? Еще и ходил молчал как партизан...

— Никого я не окручивал! — раздраженно осадил Ткачев, грохнув на столешницу нетронутую кружку с пивом. — Это вообще один раз было, я сам толком не помню ни хрена! Если бы не случайность, вообще бы ничего не узнал.

— Интересный ты, сил нет. Случайно с бабой переспал, ребенка ей случайно заделал, узнал случайно... — сквозь дружеское ворчание мелькнули какие-то непонятные нотки — подобие легкой зависти? — Чего делать-то дальше планируешь, случайный ты наш? Может еще и жениться на ней надумаешь, как честный человек? — заметив, как настороженно застыл взгляд друга, закашлялся. — Ткач, ты чего? Я пошутил вообще-то...

— А я нет, — неожиданно спокойно заявил Ткачев и поднялся из-за стола, швырнув рядом с кружкой пару смятых купюр.

* * *

— Ну это, знаете ли, уже перебор, Ирина Сергеевна! — Бекетов, расхаживая у нее за спиной, откровенно действовал на нервы. — Одно ЧП за другим! Сначала три неопознанных трупа! Потом сотрудник полиции погиб при исполнении! Теперь еще две девушки! Что у вас вообще на районе творится, можете мне объяснить? Нам маньяка еще к концу года не хватало!

— Мы разберемся, — подавив вздох, пообещала Ира. — Люди уже работают, и...

— Надеюсь, очень на это надеюсь! — И, когда Зимина уже стояла у двери, многозначительно предупредил: — Но имейте в виду...

Ира, не вникая в очередную угрозу, довольно хамски закрыла за собой дверь на половине фразы. Генеральское недовольство сегодня как-то особенно вывело ее из себя. Да уж, такими темпами и впрямь ничего не стоит раньше времени оказаться полковником в отставке...

* * *

— Вадим, твои бравые пэпээсники облажались по полной, — гневно припечатала Зимина, без стука ввалившись в кабинет. — Мало того что в своем собственном отделе едва задержанного не упустили!..

— Ир, ты про тот инцидент? Я им уже устроил разъяснительную беседу, как правильно задержанных доставлять...

— Я не договорила! Мало того, что они едва не упустили задержанного, так они даже выяснить не потрудились, кого задерживают! — начав бушевать, полковник все больше входила во вкус. — А знаешь, почему он, которого типа за пьянку взяли, решил смыться? Да потому что его фотороботы на каждом столбе висят! Этот урод уже полгода как в розыске! На нем восемь грабежей и три недоказанных убийства! Ты бы хоть своих сотрудников научил на стенды смотреть! Так, в познавательных целях! Для общего, блин, развития!

— Ир, я все понял, — начал Климов, но Зимина, шарахнув дверью, уже вылетела в коридор. Начальство, получившее нагоняй от начальства, зрелище угрожающее, что и говорить.

* * *

— Так это чего, у нас маньяк образовался? — Савицкий, покосившись на "живописные" фотографии, тут же отвернулся: зрелище было не из приятных.

— Вот уж не знаю, может маньяк, а может у него хобби такое, молодых девушек мучить и убивать, — со злым сарказмом бросила Ирина Сергеевна, сметая снимки в папку. — Это вы, по-моему, здесь опера, а не я.

— Так от нас-то что требуется? Дело в СК забрали...

— А ты и рад! А ничего, что какой-то псих в нашем районе ходит и людей режет? Предлагаешь просто сидеть и ждать, пока на нас еще десяток трупов свалится?

— Ну нет, конечно... А вы что предлагаете? Найти и к стенке? — Молчавший до этого Паша на этих словах ощутимо ткнул друга в бок, заметив, как застыло лицо начальницы.

— Да это понятно, что надо хоть что-то по своим источникам выяснить, — торопливо сгладил повисшую грозовой тучей нехорошую двусмысленность. — Есть у меня одна мысль... Ирин Сергевна, помните, не так давно кипеш был с каким-то мутным борделем, там еще несколько девушек бесследно пропали? Ходили слухи, что их клиенты-извращенцы запытали... Только хозяева потом лавочку свернули, а дело так и замяли.

— Я, знаешь ли, в отличие от некоторых не специалист в бордельной сфере, — съехидничала Зимина, выразительно приподняв бровь. — Хотя... что-то такое припоминаю. Кажется, статья какая-то громкая была про публичный дом, где богатым извращенцам оказывали "особые услуги". И что? Какая связь?

— Да я вот подумал просто, — Паша потер подбородок, — может, это из той же оперы? Дело свернули, подождали, пока шумиха уляжется, ну и снова здорово.

— То есть я так понимаю, вам нужно мое благословение на погружение в бордельную среду? — снова съязвила Зимина. — Ну что ж, даю. Благословение, в смысле. Лишь бы толк был. И без фанатизма, — добавила с тонкой ехидцей. — Не перетрудитесь, так сказать.

— Ты это слышал? — восхищенно покачал головой Савицкий, очутившись в коридоре. — "Без фанатизма". Да меня Лена бы на месте за один намек зашибла... И ребенка получи, и по борделям ходи сколько хочешь... Везучий ты, Ткач, как я не знаю кто.

— Ром, да иди ты знаешь куда?! В бордель иди! — сердито отмахнулся Ткачев и торопливо зашагал по коридору, оставив друга отходить от ржача.

* * *

— Ирин Сергеевна, поговорить надо, — Ткачев под вечер снова заглянул в кабинет начальства — какой-то непонятно задумчивый, растерянный и даже нерешительный.

— Говори, раз надо, — рассеянно кивнула Зимина, убирая в сейф документы. Взглянула на часы. — А ты чего здесь, вы же с Савицким должны были... как это у вас называется, "агентуру подключать"?

— Савицкий за меня "наподключается", — буркнул Паша. Ирина Сергеевна приподняла бровь, не сдержав смешок.

— Ткачев отказался идти в рейд по проституткам? Звучит как название фантастического фильма прям.

— Издеваетесь?

— Есть немного, — фыркнула начальница, накидывая на шею шарф. — Так о чем ты хотел поговорить?

— Только не здесь, хорошо? Давайте я вам все на месте скажу. — В самый последний момент отступил, поняв, что просто не хватит смелости, даже просто слов сейчас не хватит — наедине с ней, такой привычно-насмешливой, уверенной в себе, он моментально растерял всю решимость. И сам растерялся тоже.

— Ну хорошо, — пожала плечами Зимина и захлопнула дверь кабинета. — Загадочный ты какой-то сегодня...

Всю дорогу молчали — Ирина Сергеевна, глядя в окно, кажется, выпала из реальности; Паша безуспешно пытался справиться с неожиданным дурацким волнением, хотя и сам не мог понять причину — это же просто формальность, пустая формальность... Только когда машина притормозила в переплетении улиц, Зимина отошла от задумчивой полудремы, бросив взгляд на высокое здание. И, стремительно обернувшись к Паше, с яростным непониманием впилась в него взглядом.

— Ткачев, ты куда меня привез?!

Слишком стремительной и запутанной оказалась цепь быстро раскрутившихся событий — одни случайности накладывались на другие, соединяясь в какую-то нелепую на грани сюрреализма картину, а ведь еще совсем недавно все было предельно просто. Была непоколебимая преданность начальнице, с которой столько прошли и которая так много им всем помогала; потом была дикая, неуправляемая злость и ненависть, разъедающая изнутри до опустошающей боли; и попытка жестоко и кроваво отомстить была тоже. А потом потянулись случайности, совпадения, причудливые стечения обстоятельств: всего один взгляд на какую-то бумажку — и решение отступить, смириться, перетерпеть. Случайное столкновение в больничном коридоре — и перевернувшаяся, исказившаяся реальность: та, которую объявил предательницей и врагом, вдруг подарила ему шанс, возможность вернуться к чему-то нормальному, простому, обыденному, подарила какой-то смысл в бесцельной жизни, лишиться которой ему в последнее время вовсе не казалось чем-то страшным. Невольно пробрала ледяная дрожь при мысли, что все могло сложиться иначе — там, в расплющенной машине, могла оказаться женщина, беременная от него. Еще один кульбит судьбы: человек, спасший ему жизнь, когда, отчаянный и пьяный, собирался покончить с собой, снова предотвратил непоправимое — на этот раз ценой собственной жизни. А тот, кого считал поначалу союзником, объединенным общим прошлым, общим несчастьем, общим врагом, моментально перешел в разряд противников, едва попытался задеть то, что теперь оказалось для него важнее, чем что-либо иное — противоречия, ненависть, даже чужая жизнь. Ткачев не хотел думать, что бы случилось, не окажись он возле дома Зиминой в нужный момент — рехнувшийся от жажды мести Терещенко просто не смог бы остановиться. Паша понимал его как никто, еще недавно разделяя желание отомстить — недавно, но не сейчас. Не сейчас, когда она и его будущий ребенок были неразделимым, единым целым. Простой инстинкт — не допустить, спасти, защитить. То, из-за чего он, даже не попытавшись договориться, остановить, вразумить, безжалостно и просто нажал на спуск, сделав выбор между жизнью своего ребенка и тем, кто мог эту жизнь отнять. Практически так же, как она в свое время сделала выбор между жизнью одного из них и свободой всех остальных. Тот выбор, сам факт которого еще недавно показался бы ему чудовищным, непростительным, невозможным. Это ли не ирония судьбы?

* * *

— Ткачев, ты куда меня привез?!

— А что, не видно? — вопросом на вопрос ответил Паша, даже не вздрогнув от грозных начальственных ноток.

— Это смешно, по-твоему? — вспыхнула Зимина. — Открой дверь, я выйду!

— Да щас прям! — Ткачев не обратил ни малейшего внимания на то, что она постепенно начала закипать. — Паспорт дайте мне свой.

— Ткачев, прекрати этот балаган! — рявкнула Ирина Сергеевна, зло дернув ручку двери.

— Вы никуда не пойдете, я сказал, — отчетливо повторил Паша — что-то такое очень спокойное и нехорошее прорвалось в голосе. Бесцеремонно выхватил у начальницы сумку и, высыпав содержимое в открытый бардачок, сгреб красную книжечку.

— Паш, стой! Ткачев, твою мать! — донеслось вслед, но он уже захлопнул за собой дверцу автомобиля, сделав вид, что ничего не услышал. Ира, выругавшись, вышла из машины вслед за ним.

Встретились они уже выхода — Ирина снова заплутала в хитросплетениях коридоров, массивах одинаковых дверей и лабиринтах бесконечных лестниц. И только выбравшись на исходную, столкнулась с Пашей лицом к лицу, даже не успев понять, откуда он появился. Молча сунул ей паспорт и спокойно спустился по ступенькам. Ира машинально раскрыла корочки и несколько мгновений глупо моргала, пытаясь осознать написанное.

— Ткачев, да это же просто смешно! — накинулась на невозмутимого как скала "молодожена". — Филькина грамота какая-то! Да ее оспорить!..

— Только попробуйте, — все с тем же странным пугающим спокойствием предупредил Паша, повернувшись и взглянув ей прямо в глаза. Очень твердо и серьезно взглянул — Ира даже на секунду опешила от этого хладнокровия.

— Это просто смешно! — повторила упрямо, пытаясь побороть недоверие и растерянность.

— Смейтесь сколько хотите, — великодушно разрешил Паша, помогая ей усесться в салон. — А вот то, что мой ребенок родился бы у матери-одиночки и еще наверняка с прочерком в графе "отец" — вот это было бы ни хрена не смешно.

— Бред какой-то, — беспомощно пробормотала Ира. — И сколько ты заплатил?

— Сколько ни заплатил, все свои, — ушел от ответа Ткачев и неожиданно улыбнулся: — Вы еще спасибо скажите, что я вам вашу фамилию оставил, исключительно из уважения, между прочим.

— Да ну тебя, — сердито буркнула Ирина Сергеевна, отворачиваясь к окну. Такая — по-детски растерянная, недоверчивая, даже пришибленная, она вдруг показалась ему какой-то невероятно забавной и милой. И, выезжая из вереницы машин, добрая половина которых была украшена дурацкими куклами, лентами и шариками, Паша против воли впервые за долгое время искренне и широко улыбался.

* * *

Ткачев и не подумал отреагировать на протестующее восклицание, когда вслед за начальницей внедрился в квартиру. Ира, бросив взгляд на его каменно-непроницаемое лицо, мысленно махнула рукой: да фиг с ним, пусть делает че хочет! Муженек, блин...

Однако пофигизм довольно быстро сменился возмущением, когда Паша, деловито осмотрев квартиру, принялся наводить свои порядки. Первым делом, заметив на подоконнике практически полную пачку сигарет, отправил ее в мусорный пакет, кажется, не заметив тихого обалдения хозяйки. Потом зачем-то распахнул холодильник, осмотрел практически пустые полки, где скучал кусок сыра и бутылка питьевого йогурта, выразительно чему-то хмыкнул и направился в спальню. Ирина даже не успела отреагировать — начатая упаковка снотворного и целый блистер с успокоительным составили компанию сигаретам.

— Ну знаешь ли... Ну вообще... — только и смогла сказать Ирина, наблюдая такое варварство. — Ты хоть знаешь, сколько эти таблетки стоят?

Паша, отвлекшись от кухонного шкафчика, который обыскивал следующим, повернулся и пристально посмотрел на нее. Очень выразительно посмотрел — как на клиническую идиотку.

— Это вы так прикалываетесь или реально думаете, что я позволю своего ребенка травить всякой гадостью? — Не дожидаясь ответа, нашарил в кармане джинсов кошелек, поворошил лежащие там бумажки и направился из кухни, предупредив: — Решите закрыться — дверь вынесу, сразу говорю.

Ира, не найдя достойного ответа, только смешно развела руками.

Явился Паша буквально через полчаса — Зимина, глядя на кучу лопающихся от содержимого пакетов, только подивилась, как он успел скупить весь супермаркет в такой короткий срок — именно такая мысль пришла ей, когда Ткачев принялся выгружать покупки. Йогурты, сметана, сладкая творожная масса, огурцы, морковь, помидоры, какая-то зелень, кусок мяса и замороженная курица, лотки с клубникой, вишней, смородиной, огромная гроздь винограда, абрикосы, персики, мандарины... Это только то, что успела заметить, пока Паша забивал холодильник — от обилия лотков, пакетов и упаковок зарябило в глазах. Но окончательно добили Иру баночки с какими-то витаминами, огромная стопка книг и брошюр и несколько дисков — классическая музыка.

— Будете каждый вечер перед сном слушать, — объявил Паша, пододвигая ей диски. — Ему, — бросил взгляд на еще совершенно плоский живот начальницы, — полезно.

— Паш, ты как, нормально себя чувствуешь? — заботливо осведомилась Ирина Сергеевна и даже, протянув руку, коснулась ладонью лба. — Я уж думала, у тебя горячка.

— Издевайтесь, издевайтесь, — кивнул Ткачев и, прихватив всю внушительную груду макулатуры, удалился на диван — изучать.

Начало своеобразной семейной жизни было положено.

— Паш, ну это просто смешно! — Зимина, покосившись на брошенную около дивана сумку, отодвинула от себя стакан сока. — Ты что, серьезно решил у меня поселиться?

— А что, есть какие-то возражения? — осведомился Паша с этой своей невозмутимостью, которая постепенно начала выводить Иру из себя. — Места достаточно вроде у вас... Или вы к тому, как сын ваш к этому отнесется?

— Господи, да при чем тут мой сын! — чуть не взвыла Ирина. — Тебе самому не кажется, что сама ситуация... ненормальная ситуация!

— А что ненормального в том, что я хочу жить вместе с матерью своего ребенка? — Паша преспокойно убрал в мойку грязную посуду и уселся напротив начальницы. — По-моему, ненормально как раз было бы сделать вид, что я тут совершенно ни при чем.

— Вот именно, Паш, ни при чем! Ты что, всерьез считаешь нормальным из-за какой-то случайности портить себе жизнь? Я же не против того, чтобы ты потом видел своего ребенка! Будешь видеть сколько захочешь и когда захочешь! Но все остальное... Паш, да это же просто бред! Ты же просто не сможешь жить со мной под одной крышей! И сам знаешь, почему!

— А по-моему, бред как раз то, что вы щас говорите, — не дрогнул Ткачев. — Мой... наш с вами ребенок заслуживает не только вашего участия, сами так не думаете? И семьи нормальной тоже заслуживает.

— Что? — вскинув голову, несколько мгновений недоверчиво смотрела на него, а потом рассмеялась — нервно, зло. — "Нормальной семьи"? Ткачев, ты себя вообще слышишь? Какая, нахрен, семья? Семья из-за ребенка, который появился только потому что родители один раз случайно перепихнулись? Семья, где отец шарахается от матери и молча ненавидит? Тебе самому не смешно?

— Прекратите, — жестко оборвал Паша, потемнев лицом. — И не напоминайте мне об этом никогда больше, ясно! Отделаться от меня вам все равно не удастся! — Сорвавшись из-за стола, подхватил куртку и вылетел в коридор. Звякнули упавшие ключи, щелкнул замок, хлопнула дверь и повисла тишина.

— Дурдом какой-то, — подытожила Ира, проводив его взглядом. Без энтузиазма посмотрела на тарелку заботливо приготовленной каши, стакан сока, с тоской вспомнила куда-то подевавшуюся банку с кофе и неохотно встала из-за стола, недобрым словом помянув диктаторские замашки будущего папаши.

* * *

Крышу у Ткачева и впрямь сорвало капитально: кто бы поверил, что этот беззаботный раздолбай, никогда не утруждавший себя ответственностью, провожающий заинтересованными взглядами любую попавшуюся на пути симпатичную девушку, просиживающий вечерами в баре, вдруг превратится в примерного семьянина, помешанного на здоровье будущего ребенка. Все, признанное вредным, было безжалостно выброшено, изгнано и запрещено: сигареты, любой, в том числе некрепкий алкоголь и даже кофе перешли в разряд недозволенного, туда же отправились хот-доги, гамбургеры и прочие вкусности, которыми Ира иногда позволяла себя побаловать в минуты особенно дурного настроения. На завтрак теперь, как в далеком детстве, ей предлагались всевозможные каши, запеканки, тосты и свежевыжатые соки, ужин в плане полезности ничуть не уступал. На обед они теперь часто ходили вместе, и Паша успел довести до белого каления всех официантов, дотошно выясняя состав блюд и условия приготовления. Впрочем, неожиданные плюсы в его паранойе нашлись тоже: к готовке, уборке и мытью посуды Ира теперь не допускалась на пушечный выстрел — начитавшись всяких страстей на специальных сайтах и во всевозможных руководствах, Ткачев уверился, что горячая плита, моюще-чистящие средства и пыль для начальницы чуть ли не смерти подобны. Квартира теперь сияла чистотой, в холодильнике, кроме всего полезного и витаминизированного, ничего не водилось; ко всему прочему, заметив однажды, как Зимина наслаждается каким-то кровавым сериалом, Паша буквально выхватил пульт у нее из рук и швырнул на тумбочку возле телевизора какие-то диски, выдав:

— Не хватало еще его пугать всякой жестью! Мультики про богатырей вон лучше смотрите.

Ира, не найдя что ответить, молча, но очень выразительно закрыла лицо рукой.

Следующим испытанием оказалось посещение больницы: отвязаться от сопровождения Ткачева Ирине, несмотря на все усилия, не удалось. Но самый цирк начался на месте: Паша, обведя взглядом коридор — выцветшие плакаты, обшарпанные стены, давно просившие покраски, и всего одна скамейка у входа в кабинет — состроил выражение, которое смело можно было запечатлевать на холсте: такая гамма эмоций отразилась на его лице. А уж когда сидевшая в ряду девица на сносях злобно зашипела что-то о блатных, которые внаглую лезут без очереди, и вовсе не выдержал.

— Ирин Сергевна, а че мы тут вообще делаем? — И, не дожидаясь ответа, под обстрелом любопытных взглядов буквально потащил начальницу за собой.

— Ткачев, куда ты меня тащишь? — возмутилась Ира, но Паша, не обращая никакого внимания на ее недовольство, запихнул начальницу в машину, на ходу доставая мобильный. Что-то там быстро полистав, уселся в автомобиль и решительно нажал на газ, выезжая на противоположную от дома улицу.

— Ты что, с ума сошел? Тут же дорого! И от обычной ничем не отли... — очутившись в идеально чистом, недавно отремонтированном здании, начала было Ирина, но Ткачев, крепко схватив ее за руку, сказал как отрезал:

— Во-первых, отличается хотя бы тем, что здесь ремонт свежий, кресла удобные и в очереди никто не будет хамить. Во-вторых, экономить на своем ребенке я не собираюсь. Вы это на будущее запомните, хорошо? А теперь пошли.

И уже в который раз непрошибаемая полковник Зимина просто не нашлась, что ответить.

* * *

— Ребят, я понимаю, что ситуация непростая... много всего случилось в последнее время, да еще и не закончилось. — Зимина стиснув, пальцы в замок, перевела взгляд за окно. — Но то, что сейчас происходит... Мы просто не можем оставаться в стороне. На счету этого маньяка, или кто он там, уже пять трупов. Пять! И все только в нашем районе. СК, конечно, работает, копают что-то... Но это будет неправильно сейчас, если мы сделаем вид, что нас это не касается. Я не буду никого сейчас заставлять, чего-то требовать... Разобраться с теми, кого мы найдем, тоже не буду просить, обещаю. Просто хочу попросить у вас помощи, у всех вас. Если кто-то не хочет в этом участвовать... ваше право. Но если мы будем действовать все вместе, есть хоть какой-то шанс выяснить, что происходит у нас на районе. Выяснить... своими методами. Если для кого-то это неприемлемо, он может встать и уйти. Только хочу сначала напомнить, что меньше чем за месяц у нас на районе нашли пять трупов изуродованных девушек, которых насиловали и запытали до смерти. И неизвестно, сколько их еще будет, если мы все это не остановим. А теперь те, кто хочет, может уйти. — Повернулась, холодным и пристальным взглядом изучая лица собравшихся. — Савицкий, Ткачев, Щукин, Жигаев, к вам отдельно обращаюсь. Если вы считаете, что я прошу вас о чем-то недопустимом, можете сделать вид, что этого разговора не было.

Никто не шелохнулся.

— Мы с вами, Ирин Сергеевна, — первым нарушил тишину Савицкий. — Как бы там ни было... Я согласен, что этого урода или уродов надо найти. И, думаю, не я один.

— Что нужно, Ир? — деловито спросил Климов, подобравшись.

— Ну если все здесь присутствующие согласны действовать... Рома, расскажи, что ты выяснил по тому делу.

— Да глухо там все, Ирин Сергеевна. Де... в смысле, проститутки, с которыми я разговаривал, — в этом месте Измайлова послала мужу убийственный взгляд, — ничего не слышали, подработку им никто не предлагал, на сторону не переманивал... У нас же из крупных деятелей массажный салон у Сивого, ну, который Сивушкин, и сауна у Ильдара. Так вот они ни о чем таком не слышали, хотя должны по идее о конкурентах знать.

— Ну либо просто не хотят делиться, либо эти "конкуренты" хорошо шифруются. Но так ведь не бывает, где-то все равно бы хоть что-то слилось. — Ира, прервавшись, жадно схватилась за бутылку с водой. — В общем, ищите лучше.

— Муж мой, а откуда это ты так хорошо осведомлен о всех подробностях бордельного бизнеса? — выразительно прошептала Измайлова.

— Я тебе дома расскажу. И покажу, если хочешь, — многозначительно пообещал Савицкий, поймав взгляд откровенно давившегося от смеха Паши. — Есть искать лучше, — кивнул Рома на последнюю реплику начальства и не удержался: — Вы только Ткачева со мной отправьте, у него проституток лучше всего разводить получается. На откровенность, я имею в виду, — добавил, в последний момент уходя от внушительного тычка кулаком.

* * *

Впервые за все время весьма специфического совместного проживания Паша вернулся домой позже начальницы: она, вопреки обыкновению, не стала засиживаться допоздна с бумагами, а вот ему пришлось задержаться, смотавшись на вызов вместо сачканувшего дежурного опера. И, взглянув на часы — время было уже позднее, Ткачев удивился, заметив начальницу, скучавшую за столом на кухне: в это время она должна была уже видеть десятый сон. Рассеянно кроша в пальцах печенье, Зимина выглядела не просто задумчивой, а какой-то растерянной, если не сказать перепуганной — подобное выражение он видел у нее только раз, в тот день, когда в ее паспорте без лишних церемоний появился штамп.

— Ирин Сергевна, чего случилось? — от неприятного предчувствия похолодело в груди — что могло довести невозмутимую, бесстрастную начальницу до такого состояния? — Что-то не так с обследованием? Из клиники звонили?

— Да нет, с этим все нормально, — бросила Зимина, не поднимая взгляда. Паша медленно выдохнул.

— С этим? А с чем ненормально? Ирин Сергевна, ну чего вы молчите?!

Зимина вскинула голову — Пашу снова обдало этой совершенно несвойственной, какой-то детской потерянностью.

— Сашка маме проболтался, что я... ну, в положении. И... и про то, что ты у нас живешь теперь...

— Так вы чего, из-за этого? — Ткачев, в этот момент заваривая себе чай, едва не разлил кипяток. — Она бы все равно ведь узнала. Чего не так-то?

— Паш! — Ира сердито отодвинула от себя тарелку с несчастным печеньем, разломанным на куски. — Ну что я ей скажу? Что в свои сорок второй раз собралась рожать непонятно от кого?! Как ты себе это представляешь?

— Ну, во-первых, не сорок, а гораздо меньше, паспорт ваш я видел, так что не надо преувеличивать. А вот за "непонятно кого" сейчас обидно было. Если хотите, могу вашей маме даже паспорт показать, там русским по белому мой статус указан. И вообще, прекратите паниковать уже из-за всякой ерунды! — решительно отставил чашку, не терпящим возражений тоном объявив: — Вот что, Ирин Сергевна, мы завтра с вами идем в гости. Пора мне уже, наверное, с тещей познакомиться. — Заботливо похлопал поперхнувшуюся начальницу по спине и отобрал у нее кружку. — И хватит полуночничать, вам сейчас высыпаться надо за двоих, так что идите-ка вы спать.

— Деспот, — буркнула Ирина Сергеевна, выбираясь из-за стола.

— Угу, — невозмутимо подтвердил Паша, прихлебывая чай.

— Диктатор!

— Точно.

— Сатрап!

— Именно.

— Тиран!

— Ирин Сергевна, если через минуту вы не окажетесь в постели, то узнаете, какой я тиран и все прочее, — предупредил Ткачев, скроив забавно-грозную физиономию. Ира, не сдержавшись, фыркнула и рассмеялась.

— Дурень ты, Ткачев. За это тебя и люблю. — И, прикрывая за собой дверь, победно улыбнулась: в этом поединке взаимного обалдения последнее слово осталось за ней.

— И что, вот так прямо в час ночи поехал за попкорном?

— Вот так прямо и поехал, — хмыкнула Ира и, привычно развернув обертку конфеты, тут же поморщилась — даже один вид сладости вызвал содрогание.

— Да-а, Ир, вот это любовь... Интересно, сколько мужиков из всех, кто живет с беременной, среди ночи сорвались бы из-за какого-то каприза?.. Витамины вон тебе дорогущие покупает, — Измайлова кивнула на баночку с кучей каких-то наклеек, — фрукты таскает... Может, он и правда в тебя...

— Лен, ерунды не говори! — резко оборвала Зимина. Между бровей пролегла сердитая складка. — При чем тут я?

— Ну здрасьте! — опешила Измайлова. — А кто при чем? Он так, развлечения ради, по-твоему, с тебя пылинки сдувает?

— Все просто, Лен. — Криво усмехнулась, опуская взгляд в чашку. — Это не забота, это меры предосторожности. А то, если что не так, инкубатор сломается, из строя выйдет... Непорядок.

— Ты циник, Ир, — выдавила Измайлова, несколько секунд разглядывая подругу — похоже, была уверена, что она так своеобразно шутит.

— Да нет, я не циник. Я реалист, Лен, — снова чему-то ухмыльнулась; пододвинула поближе тарелку с конфетами и печеньем. — Ты чай-то пей, остынет.

Измайлова оказалась первой (Ирине очень хотелось надеяться, что и последней), кто догадался об ее интересном положении — запрет курить в здании, постоянно распахнутая форточка в кабинете, неизменная бутылка воды под рукой, на столике возле чайника — тарелка с фруктами вместо привычных сладостей... А уж когда Ира на ее глазах едва не рухнула в обморок, все сложилось окончательно. И раскрутить на откровенность начальницу не составило особого труда — ей и самой хотелось обсудить с кем-то откровенно бредовые изменения в жизни, в том числе и то, что касалось Ткачева.

Ире и впрямь все казалось какой-то нелепостью, дурацким сном — внимательно-обеспокоенные взгляды сухо здоровавшегося в коридорах Паши; его присутствие в своей квартире, идиотское "замужество"... Что мешало ей просто выставить его из своей квартиры; послать его куда подальше вместе с этой маниакальной заботой; избавиться от дурацкого штампа в паспорте? Она была уверена, что сделает это при первой же возможности, но — не смогла. Слишком разительные, удивившие своей стремительностью перемены стали заметны ей, как и невероятная по своей искренности забота и радость — кажется, неожиданная новость его просто окрыляла. Все, такое почти незаметное, но по-настоящему важное, не проходило мимо внимания: то, как фанатично шерстил интернет, выясняя все нюансы ее нынешнего положения и даже отрыл где-то рацион для беременных с рецептами буквально по неделям; как запрещал ей засиживаться по вечерам (впрочем, это при всем желании было неосуществимо — сонливость ее одолевала страшная); как, узнав, что она купила новую машину, не позволял садиться за руль, предпочитая, чтобы она ездила с водителем или на такси; как, заметив ее однажды в прихожей, собирающуюся в ночной супермаркет — внезапно дико захотелось соленого попкорна и газировки — чуть ли не силой запихнул ее обратно в комнату и, сонный после весьма "бурного" дежурства, сам потащился в магазин, а потом давил на кухне апельсиновый сок для домашней газировки — "нечего ему пробовать всякую гадость"... И ни вырвавшимся словом, ни случайным взглядом не дал ей понять, как сильно его задолбали ее заморочки, странные желания — любой другой списал бы все это на идиотские капризы, исполнять которые вовсе необязательно; ее дурное самочувствие и настроение — на работе всем доставалось ничуть не меньше, чем раньше. И, порой замечая, как меняется его напряженный, сдержанный взгляд, становясь растерянным, взволнованным, мягким, Ира невольно задавалась вопросом: кто из них двоих сильнее на самом деле?

* * *

— Ирин Сергевна, у вас такой вид сейчас, как будто в логово дракона собираетесь, а не к маме в гости, — подначил Паша, видя, как начальница зависла перед дверью, не решаясь нажать на звонок.

— Очень смешно! — сердито огрызнулась Ира, переминаясь на лестничной площадке. Идея провести тихий семейный вечер вместе со своим фиктивным мужем с каждой секундой нравилась ей все меньше. Да и устраивать целый спектакль ради спокойствия мамы и Сашки резко расхотелось — кому это вообще нужно? Самих себя им все равно не обмануть, как ни старайся.

Ира покосилась на привычно невозмутимого Пашу: похоже, отыграть свою роль он решил на все сто — цветы и коробка конфет, белая рубашка и широкая обаятельная улыбка в придачу. Этакий голливудский красавец с налетом исконно русского беззаботного раздолбайства. Зачем-то неосознанно протянула руку, поправляя сбившийся ворот рубашки, видневшийся из-под распахнутой куртки — Ткачев удивленно приподнял брови на этот типично-семейный жест автоматической заботы, но ничего не сказал. И снова что-то необъяснимо дрогнуло внутри, сдавило горло болезненным спазмом, как от подступающих слез. Разреветься еще сейчас не пойми из-за чего не хватало...

— Не обращай внимания, Паш, это так, бабское, — выдала ослепительную улыбку, но глаза оставались серьезными и какими-то погасшими — сердце необъяснимо и глупо сжалось от этого диссонанса. Избегая его пристального взгляда, Ирина Сергеевна резко развернулась к двери, вдавив палец в кнопку звонка.

Несмотря на все опасения, вечер прошел вполне мирно: Ткачев, неожиданно проявивший себя как галантный кавалер, сыпал шутками и веселыми байками, будто невзначай касался ее руки или плеча, подкладывал на тарелку всевозможные вкусности, подливал сок или чай, улыбался. В общем, и впрямь справился со своим амплуа заботливого мужа и будущего отца на пять с плюсом; довольно быстро раскрутил Сашку на оживленный разговор и совершенно очаровал ее маму. Ира только изумлялась, глядя на эту актерскую игру — еще об одном его таланте среди прочих она даже не догадывалась.

— Да, Ткачев, не ожидала, ты, оказывается, еще и артист, — усмехнулась Ирина Сергеевна, скользнув в галантно приоткрытую дверцу машины. — Так натурально все сыграл. Даже с Сашкой нашел общий язык.

— Так мне есть у кого поучиться, — парировал Паша, усаживаясь на соседнее сиденье. — А сын реально у вас классный парень, и на ситуацию отреагировал адекватно. А то что заморочки у него свои... Так возраст такой, кто из нас в шестнадцать лет не чудил?

— Психолог, блин, — проворчала Ирина, немного задетая тем, как легко Ткачев смог поладить с ее сыном, который в последнее время совершенно отбился от рук. Может и правда ему просто не хватало мужского влияния... — Я посмотрю, как ты заговоришь, когда свои дети появятся, — и, осекшись, по-дурацки залилась краской, запоздало поняв, что сморозила.

— Посмотрим, — весело фыркнул Паша. — Тем более что недолго осталось. Покажете мне мастер-класс беспощадной мамы-полковника.

— Шутник, — проворчала Зимина, отворачиваясь к окну. Паша, пользуясь тем, что они как раз остановились на светофоре, протянул руку, поправляя выбившуюся из строгой прически непослушную рыжую прядку — как-то вдруг непонятно-сладко заныло в груди, когда представил смешную рыжую девчонку, так похожую на маму: забавно морщащую лоб, хмурящую брови, тонко улыбающуюся...

— Знаете, — тихо произнес Ткачев — задорная улыбка сменилась какой-то растерянно-мягкой и немного смущенной, — в такие моменты я вас почти люблю.

И, отвлекаясь на загоревшийся сигнал светофора, не заметил, каким изумленным, неуверенно-теплым и недоверчиво-сияющим стал ее взгляд.

* * *

— Ирин Сергевна, у вас телефон звонит, — Паша, ради приличия постучав и не дождавшись ответа, заглянул в спальню — забытый на тумбочке в коридоре мобильный начальницы уже по третьему разу завел знакомую мелодию. — Ирина Сергевна? — и в нерешительности замер, остановившись в шаге от кровати: Зимина спала, как-то неловко-трогательно подвернув под голову одну руку, другой прижимая к себе книжку в яркой бумажной обложке — кажется, какой-то легкомысленный любовный романчик.

Его накрыло — опять. Сейчас, такая мирно-усталая, вымотанная тяжелым суматошным днем и семейным вечером, она снова вызывала у него эти странные, непозволительные чувства — и вовсе не как мать его будущего ребенка — сама по себе. И, усевшись на край постели, Паша застыл в каком-то опустошающем оцепенении, где не было ни привычной вражды, ни вполне логичной неприязни, ни даже раздражения на самого себя — вообще не было никаких мыслей. Просто смотрел на спокойное, утомленное лицо без привычного макияжа, на упавшую на лоб челку, на бледные пальцы, сжимавшие книгу...

В такие моменты я вас почти люблю.

Криво усмехнулся, расправляя свернутое в кресле одеяло, осторожно подоткнул край; убрал на тумбочку книгу, прикрыл форточку, из которой ощутимо сквозило. И, уже остановившись у двери, снова бросил взгляд на начальницу — сейчас она сама показалась ему хрупким, растерянным, испуганно-притихшим ребенком. А еще — почему-то ужасно одиноким.

И неожиданно-горькая, отчаянная и очень простая мысль заставила вздрогнуть от вновь накатившей боли: как же дорого бы он отдал, чтобы все забыть...

Отбегался Мотя Голицын, попав в "Пятницкий": глупая случайность, что нарвался на патруль, отдыхая с бутылочкой после трудов неправедных, а попытка побега из отдела еще добавила статью — сопротивление при задержании.

— Слышь, начальник, — заныл Мотя, покосившись на хмурого смазливого парня, сразу догадавшись: этот будет бить. Причем как следует, с чувством, с толком, с расстановкой. — Ну не вешайте вы на меня еще и это, и так ведь по самое не балуй пойду...

— Я щас расплачусь прям! — еще сильнее обозлился парень. — "Не вешайте"! Может тебе еще ананасов в шампанском за твои подвиги подать?

Мотя, поскучнев, с минуту рассматривал темный угол допросной. Ничего интересного там не разглядев, решился:

— Слышь, начальник, давай я тебе инфу солью, ты там по этому делу палку срубишь или как там у вас... А вы мне сопротивление шить не будете, лады?

— Ну и что за инфа? Как твой сосед-алкаш дядя Вася алкаша дядю Федю табуреткой пристукнул? Или что баба Нюра у себя на участке коноплю выращивает? Неинтересно, спасибо. А вот то, что ты на начальника отдела, полковника между прочим, между прочим женщину, хотел с заточкой накинуться, вот это факт.

— Да не собирался я ни на кого кидаться, — заскулил Голицын. — А тема реальная, я отвечаю! Кореш кореша мне рассказывал... Затусил он как-то с какими-то залетными, ну, не из наших... И потащились они как-то раз по этому делу, — щелкнул пальцами по горлу, — ну, девочек им приласкать захотелось... Кореш, ну который кореша моего кореш...

— Короче, Склифосовский!

— Так я и говорю, кореш этот им предложил: хотите — к Ильдару в сауну, хотите — к Сивому, девочки там просто блеск... А те его на смех. Скучно, говорят, никакого огонька. Ну и потащили его в заведение какое-то мутное в каком-то подвале, запрятано похлеще чем убежище вражеской разведки и аж три амбала на входе... Ну, зашел он туда в общем, давай осматриваться... прихренел, короче говоря. В одной, говорит, комнате, четыре мужика одну девку...ну, сам понимаешь. Та уж вроде и не шевелится, как неживая, а они все свое... А самая жесть, говорит, что девке той лет шестнадцать от силы. В другой, значит, боров здоровый бабу охаживает, у нее, прикинь, вместо лица уже кровавое месиво и сама вся ремнем исполосована... А рядом из комнаты звуки доносятся, ну вроде как хрипит кто-то, будто душат его... В общем, говорит, посмотрел я на это все и деру. А мужиков тех он больше и не видел...

Паша медленно пододвинул Голицыну бумагу и ручку, пытаясь осознать услышанное: одна из потерпевших девушек, чьи тела были найдены возле канала, как раз была задушена, а у другой оказалось до неузнаваемости изуродовано лицо.

— Пиши давай!

— Ч-чего писать? — заерзал Мотя.

— Имя и фамилию кореша своего пиши. И адрес. И побыстрее! А то я уже злиться как-то начинаю!

* * *

— Ирин Сергевна, я вам тут водички принес, — Паша, заглянув после обеда в кабинет начальства, протянул Зиминой бутылку воды, как-то удивительно угадав: прихваченная утром из дома уже успела закончиться — жажда в последнее время на Иру нападала невероятная. И прохладная водичка, заботливо разбавленная свежевыжатым лимонным соком, оказалась как нельзя кстати, утоляя не только жажду, но и избавляя от приступов дурноты: токсикоз, если не считать неожиданной реакции на привычные запахи, ее почти не мучил.

— Как мило! — усмехнулась Ирина Сергеевна, приподнимая бровь. — Спасибо. Кто еще может быть таким заботливым, как не... — и вовремя осеклась, проглотив "как несостоявшийся убийца".

— Как кто?

— Да не, ниче, неважно. Ты по делу или так, заботу проявить?.. Да садись ты, не маячь.

— Да и то, и другое, Ирина Сергевна. Помните чувака, который из обезьянника сбежать пытался?

— Такое забудешь, — пробормотала Ира, невольно содрогнувшись при воспоминании о несущейся на нее стокилограммовой туше. — И что?

— Так вот интересные вещи он мне рассказал, лишь бы мы ему еще сопротивление не припаяли. В общем, он говорит, что один его кореш был в каком-то мутном борделе... Короче, Ирин Сергевна, есть подозрение, что это как раз то заведение, которое мы ищем, ну, то, где могли держать потерпевших девушек из нашей серии.

— Вот как? — Зимина, опасливо покосившись на дверь, выдвинула ящик стола, доставая открытый пакетик соленых орешков — Паша даже не попытался скрыть невольную улыбку: в этот момент она показалась ему похожей на забавную рыжую белку, уничтожающую зимние запасы, — такую картинку увидел на днях на обложке детского издания, слоняясь между стеллажами в книжном. Ох уж эти беременные... — А ты сам что думаешь, блефует он или правду говорит? Стоит на это вообще время тратить?

— Ну а чем черт не шутит? Других-то вариантов нет у нас все равно. Да и зацепок, честно говоря, тоже.

— Ну тогда в чем проблема? Ищи этого типа, выясняй подробности, бери Савицкого и вперед. Действуй, Паш!

— Есть, Ирин Сергевна. — Уже поднявшись и задвигая стул, додумался уточнить: — А как действовать-то? Официально или... — выразительно стукнул кулаком по раскрытой ладони, — пожестче?

— Ткачев, что за глупые вопросы? Это дело у нас что? Правильно, показательная акция. Показать нужно, что полиция у нас трудится себя не жалея, что от наказания никто не уйдет... Короче, совмещать надо, Паш!

— А, ну я понял, — кивнул Ткачев. — Ну совмещать так совмещать.

— Какой у меня муж сообразительный, — поддела Ира.

— Вот мне показалось сейчас или это сарказм такой в вашем голосе был? — уточнил Паша, открывая дверь.

— Ой, Ткачев, да у нас вся ситуация один сплошной сарказм, — фыркнула Ирина Сергеевна. Глаза у нее смеялись. — Иди давай, работай. Родина тебя не забудет, это я обещаю!

* * *

Ира долго стояла в прихожей, прислушиваясь к непривычной тишине: из комнаты Сашки не доносились красочные звуки очередной "стрелялки", не бубнил в глубине квартиры телевизор, не гремела на кухне посуда. Удивительно: они с Ткачевым съехались совсем недавно, а она, сама того не замечая, уже привыкла к чужому присутствию у себя дома — вид Паши, суетящегося у плиты, зарывшегося во всевозможные книги и справочники (Ира даже на названия боялась смотреть), часами сидевшего за ноутбуком, перерывая кучу всевозможных специальных сайтов, стал уже таким естественным и обыденным, что казалось, будто он жил здесь всегда.

Ей было странно, как у него, такого несдержанного, вспыльчивого, не умевшего притворяться, хватало выдержки как ни в чем не бывало жить с ней под одной крышей, готовить полезные и вкусные завтраки и ужины, таскать из магазина килограммами всевозможные фрукты, напоминать, чтобы вовремя пила специальные витамины, осведомляться, как себя чувствует и что сказал врач... Дикий, нереальный диссонанс: так любить будущего ребенка от женщины, которую при других обстоятельствах просто бы убил... Она нисколько не винила его за желание и попытку отомстить, но что действительно оказалось сильным — страх. Страх от мысли, что он едва не совершил, сам едва не став убийцей — и в этом она чувствовала себя виноватой тоже. А уж представлять, что он испытывает, изо дня в день находясь с ней в четырех стенах, и вовсе не хотелось. Как и того, насколько хватит его самоубеждения, выдержки и терпения.

Но самое парадоксальное — она была рада. Была рада видеть в ванной еще одну зубную щетку, полотенце, бритвенный станок, сумку со сменой одежды возле дивана; замечать его настороженно-неловкую улыбку, когда, усталый после ночного дежурства, возился в прихожей, стараясь ее не разбудить; просыпаться от запахов приготовленной кем-то другим еды — никогда никто в жизни не заботился о ней так, разве что мама в далеком детстве, и даже трезвое понимание причины этой заботы ничуть не омрачало ее настроя. Как же это было не похоже на ее первую беременность — трусливо прячущийся от нее Игорь, которого она, впрочем, после единственного разговора и не пыталась усовестить; бессонные ночи за конспектами и учебниками, когда ужасно слипались глаза; панический пересчет оставшихся денег, занятых у мамы, и безуспешные поиски подработки: кому нужна беременная девица с незаконченным образованием... Сама, все сама — это был самый первый горький опыт, после которого она научилась рассчитывать только на себя. А вот теперь... А теперь казалось каким-то чудом закутаться в этот теплый кокон искренней заботы, внимания, беспокойства — Ткачев, крутившийся по хозяйству после рабочего дня, не отпускавший ее ни на шаг одну, если собиралась прогуляться или съездить в клинику; не позволивший ей ни заплатить ни копейки, будь то продукты или нехилая сумма за учет в крутой частной больнице, казался ей каким-то уникумом. Такие мужики вообще бывают?

Это что-то пробуждало в ней, а может просто нынешнее положение было причиной — не зря же говорят, что беременные становятся жутко сентиментальными. Но горячая, мощная волна поднималась каждый раз внутри, едва замечала брошенный случайно взгляд: удивленный, полный растерянности и какого-то едва ли не благоговения — кажется, он до сих пор не смог свыкнуться с тем, что где-то внутри нее медленно развивается новая жизнь, и никакие тонны прочитанной информации не могли его к этой мысли приучить. Ире даже становилось смешно: что он начнет испытывать, когда все станет более чем заметно? А когда ребенок появится на свет?.. На этом моменте словно включался защитный механизм — дальше рассуждения не шли. Накатывала затаенная паника: а что будет дальше? Это сейчас она и его ребенок для него неразделимы, составляя одно целое, а что потом? Будет его сын — как две капли воды похожий на папу забавный мальчишка, или дочка — рыжая кукла с глазами отца — темными, веселыми, ласковыми... А она, его фиктивная жена, снова станет посторонней, чужой — тем же противником, как раньше, с той лишь разницей, что у них будет общий ребенок.

Ира раздраженно тряхнула головой, выходя из ступора — телефонный звонок в задумчивом безмолвии квартиры показался оглушительным.

— Зимина! — не взглянув на экран, рявкнула в трубку, мысленно готовясь послать звонившего далеко и надолго, если ее обрадуют очередной "приятной" новостью.

Голос Савицкого ударил нервозностью и сдавленным страхом.

— Ир... тут Паша, он... короче, он ранен...

Выйти на этих уродов не составило труда: кореш Голицына, как ни странно, не стал артачиться и, кое-как собравшись с мыслями (по причине трехдневного запоя это оказалось задачей непростой), довольно толково описал и здание, и дорогу к нему. Однако кипеш, который устроили опера вместе с "тяжелыми", вышел хоть и зрелищным, но не слишком продуктивным: на месте не застали ни хозяев, ни охранников, ни даже потерпевших-проституток. Оставив криминалистов искать улики и любоваться весьма специфическим антуражем, группа захвата отбыла.

— Слушай, Ром, я там визитку видел... — Ткачев, не спеша уезжать, завис возле машины, о чем-то задумавшись. — Какое-то риелторское агентство. Сечешь мысль?

— Сечешь, — кивнул Рома и потянулся к мобильному.

Слишком спонтанно и неожиданно все произошло: они были почти уверены, что на нужном месте никого не застанут. И уж точно не ожидали, подбираясь к дому, что внутри окажутся трое вооруженных типов, принявшихся палить еще у самого входа. "Кто-то слил", — успел подумать Паша, делая несколько выстрелов и стремительно отшатываясь назад.

— Ткач! — что-то сильно ударило в спину, потом дикой болью обожгло слева и внезапная, беспросветная и страшная темнота навалилась тяжелой мутью.

* * *

— Ир, мы же не можем сюда "скорую" вызвать! — Савицкий невольно повысил голос, видя, что начальница никак не реагирует на увиденное. — Три трупа, всё в кровище и раненый мент, который сегодня вообще не должен был быть на работе! А если его сейчас тормошить... можем не довезти... Ир!

— Не кричи, — без малейших эмоций, каким-то замороженным голосом приказала начальница. — Этих, — кивнула в сторону неподвижных тел, — куда-нибудь надо убрать. Подальше. Только не в ванную! Кровь хотя бы частично замыть, чтобы все не так очевидно было. — Потянулась к мобильному, молясь, чтобы абонент был в зоне доступа. Закусив губу, слушала размеренные гудки; наткнувшись взглядом на бледного, бессознательного Пашу, поспешно зажмурилась, подавляя подступающую дурноту. — Андрей, это я... Не перебивай, я тебя прошу! — добавила, не дав даже начать полную недоумения фразу. — Речь идет о жизни человека! Пожалуйста, приезжай! Я все потом объясню, сейчас нет времени! Пожалуйста, поторопись! — не дожидаясь ответа, возможных возражений, множества растерянных вопросов, отключила телефон и, стараясь не наступать на кровавые потеки, направилась к двери небольшой кладовки, раздраженно поторопив: — Ром, шевелись, у нас времени нет!

— Ир, ты... — Савицкий откровенно обалдел, когда, в прямом смысле засучив рукава тонкой рубашки, Зимина, придерживая за ноги, потащила в сторону кладовки ближе всего лежащее тело. — Тебе же нельзя сейчас...

— Рома, нет времени! — вздернув бровь, недрогнувшим голосом повторила Ирина Сергеевна. — Ты сейчас думай не о том, что мне можно или нельзя, а о том, что мы находимся в чужом доме, где три трупа, а наш товарищ истекает кровью! Нашел время рассусоливать! Нам еще кровь замывать! — поспешно, не глядя внутрь, захлопнула дверь каморки, прижалась к ней спиной, стараясь не дышать, утерла запястьем выступившие на лбу бисеринки пота. Савицкий невольно содрогнулся — и от этого неестественного, чудовищного самообладания, и от самой ситуации — беременная женщина, преспокойно раздающая дикие указания, помогающая таскать окровавленные тела, замывающая следы самой настоящей бойни... Что вообще происходит в этом гребаном мире, если подобное в порядке вещей?

* * *

— Ира, что происходит, ты мне можешь объяснить?! — Андрей, тяжело выдохнув, присел напротив стола, за которым, нервно стискивая пальцы, сидела Ирина, бессмысленно глядя в одну точку. — Мы не виделись с тобой несколько месяцев, а потом ты звонишь и срочно требуешь опять спасти какого-то своего друга, да еще просишь никуда не сообщать! Это нормально, по-твоему?! Куда ты ввязалась? Ир!

Зимина, ничего не отвечая, вдруг резко побледнев, рванулась из-за стола, прижимая ко рту ладонь. Михайлин, проводив ее недоуменным взглядом, едва не опрокинул блюдце с осколками ампул и пустыми шприцами — и зеленоватая бледность, и не слишком вменяемое состояние моментально стали понятны и объяснимы.

— Ир, ты... ты что, беременна? — выдавил, пристально оглядывая тонкую фигуру — под свободной рубашкой ничего не было различимо. Зимина, будто и не услышав его вопрос, положила на стол плотный пакет.

— Вот, возьми... это за помощь. Я... я не могу тебе сейчас всего рассказать... Так сложились обстоятельства, что я не могу больше ни к кому обратиться. Возьми, — повторила настойчиво. — И я тебя прошу... Просто забудь, что ты здесь был. Это... это сильно может ему навредить... и мне тоже.

— Убери! — Андрей, бросив беглый взгляд внутрь, даже не стал пересчитывать лежащие там пачки. — Не надо. В конце концов, это моя работа.

— Вот именно что работа. А работа, тем более хорошо выполненная, должна быть оплачена.

— Ир, не уходи от темы. Ты беременна?

— Нет, — спокойно и прямо взглянула ему в глаза — на лице не дрогнул ни один мускул. Чтобы так соврать, нужно быть гениальной актрисой. — А, ты об этом... Просто отравилась.

— Ира, ты же понимаешь, что его нельзя здесь оставлять, ему в больницу нужно, нужен медицинский уход, капельницы, уколы... Иначе... не хочу тебя пугать, но иначе все может оказаться зря. — Ирина резко отвернулась, и жуткой бледности, залившей ее лицо, Андрей не заметил.

— Это невозможно, — произнесла твердо. — Напиши мне, что нужно, какие лекарства, процедуры... Я разберусь.

— Ты что, сама...

— Я разберусь! С медсестрой что-нибудь решу, с остальным тоже. Все, хватит об этом. Я и так тебя слишком впутываю. Ты очень мне помог, но с остальным я справлюсь сама.

Андрей, внимательно взглянув на нее, промолчал — никакие попытки вызвать ее сейчас на откровенность не принесли бы результата. Покачав головой, вырвал из блокнота страницу и принялся торопливо писать, отогнав мысль, что если его очередной пациент все-таки выживет, это окажется настоящим чудом.

Проводив Андрея до машины, Ира, едва держась на ногах, вернулась в дом. И она, и Савицкий понимали, что по-хорошему отсюда надо убраться как можно скорее — без квалифицированной медицинской помощи Паше могло стать хуже в любой момент. И еще одна не слишком радужная перспектива — сюда могли нагрянуть подельники этих уродов, если этот дом являлся для них чем-то вроде лежбища, где можно скрыться. А скрываться им теперь придется очень долго и очень тщательно...

"Господи, когда это все закончится?" — устало, с постыдно-нервной слабостью подумала Ира, усаживаясь на край постели, где, бледный, еще не отошедший от введенных препаратов, лежал Ткачев. Новая, невыносимо-острая волна раскаяния, отчаяния, вины накатила, опаляя болью — опять она, опять из-за нее... Зачем она только отправила его проверять эту долбаную версию? Что какое-то гребаное расследование значит перед жизнью этого человека, человека, перед которым и так безмерно виновата, который и так столько пережил по ее вине? Господи, да какое значение имела вся та происходящая жесть, если из-за этого она может его потерять? Потерять отца своего ребенка; потерять того последнего, кто смог, сумел до нее достучаться, кто, сам не испытывая к ней никаких добрых чувств, пробудил в ней что-то прежнее, почти-человеческое, почти-живое, когда она уже была уверена — как человека ее больше не существует.

— Прости меня, — едва слышно, сдавленно, сама себя презирая и проклиная за эту слабость, произнесла Ира, накрывая ладонью его безвольную руку. — За все. Прости меня, пожалуйста...

Бесшумно приоткрывший дверь Савицкий ошарашенно замер, испытав самый настоящий шок: равнодушная, выдержанная начальница, еще совсем недавно вместе с ним спокойно таскавшая трупы и вытирающая кровь — едва ли не со слезами что-то шептавшая его другу. Такое вообще возможно?

— Ирина Сергеевна! — Ира, медленно выдохнув, закрыла глаза — показалось, что еще немного, и просто рухнет в обморок. Сдала, совсем сдала, товарищ полковник...

— Что случилось, Олег? — осведомилась ровным тоном, стиснув мобильник похолодевшими пальцами.

— Ирина Сергеевна... Тут в отделе такое... Вам лучше приехать.

— Что здесь происходит?! — грозный голос буквально прогремел над головами собравшихся, да и вид у стремительно влетевшей в кабинет товарища полковника был весьма эффектным. Однако на присутствующих особого впечатления не произвел.

— Ваша сотрудница задержана. С вами свяжутся, — отчеканил мрачный мужчина в прокурорской форме. Двое других настойчиво подтолкнули к выходу бледную до синевы и совершенно перепуганную Измайлову.

— Я начальник отдела и имею право знать!..

— Ир, я ничего не делала! Я не знаю, откуда эти наркотики! Клянусь! Ир!.. — растерянно-беспомощный голос Лены затих за дверью; прокурорский, даже не оглянувшись на Зимину, вышел вслед за своими подчиненными. Ира, несколько мгновений тупо разглядывая захлопнувшуюся дверь, медленно опустилась на стул. Кабинет начальницы следствия выглядел устрашающе: бумаги раскиданы по полу и столу, сейф распахнут, ящики стола раскрыты, некоторые стоят на полу, содержимое вывалено наружу. Даже вода в аквариуме с несчастной рыбкой частично выплеснулась, образовав лужицу — как Мамай с целой ордой прошел, честное слово. Зимина со вздохом поднялась, машинально бросив взгляд на циферблат симпатичных часов с какими-то дурацкими обнимающимися зайцами — подарок Савицкого.

Восемь тридцать.

— Доброе утро, Ирочка...

* * *

О произошедшем Ира рассказала Савицкому только когда, очутившись у нее в квартире, устроились за столом, вспомнив о необходимости перекусить. Впрочем, "перекусить" — громко сказано: Ирину до сих пор изрядно потряхивало после того, как они с Ромой, наконец решившись перевезти Ткачева к ней на квартиру, щедро облили бензином и подожгли злополучный дом. Отвратительно-густой запах гари, дыма и крови до сих пор преследовал Иру, и от одной мысли о еде замутило.

— Ир, не надо тебе было... в твоем положении...

— Лена проболталась? — вздохнула Ирина, доставая из холодильника бутылку воды. — Не отдел, а бюро сплетен прям какое-то!

— Да нет, Ткачик проговорился. — Покосился в сторону спальни начальницы, где, по-прежнему без сознания, лежал друг. Зимина, заметив его взгляд, помрачнела еще больше.

— Ром, тут такое дело...

— Твою мать! — выругался Савицкий, с трудом дослушав до конца. — Какого хрена вообще происходит?! Что это значит, ты мне можешь объяснить?

— Ром, да я сама ничего толком не поняла. Олег говорит, явились с утра прокурорские с проверкой, устроили шмон... Когда я приехала, Лену уже уводили, ничего объяснять не стали, даже словом перемолвиться не дали.

— Да это же явная подстава, Ир! Да чтобы Лена...

— Это понятно, что подстава. Вопрос в том, кому и зачем понадобилось ее подставлять. Вот что, Ром. — покрутив в пальцах свежее яблоко, решительно поднялась. — Я сейчас попробую устроить встречу с Леной и вообще выяснить все. — Уже накидывая китель, замерла. И неуверенность, смешанная с каким-то детским испугом, вдруг прорвавшимся в ее голосе, произвела на Савицкого неизгладимое впечатление — еще недавно такая собранная и невозмутимая начальница моментально утратила всю свою выдержку. — А как же Паша? Его же нельзя сейчас оставлять. И врача не вызовешь. Что же делать... — чертыхнулась, закусывая губу.

— Может, кого-нибудь из наших вызвать?

— Кого? Фомина, который неделю в запое? Вику, которая третьи сутки подряд дежурит, то одного, то другого подменяя? И еще учти, что ни у кого из наших нет опыта возиться с ранеными, не та профессия, знаешь ли!

— Вот что, Ир, я пока с ним побуду. Но ты же понимаешь, что не могу я спокойно сидеть, когда тут такое!

— Я все понимаю, — очень спокойно ответила Ирина, застегивая шубу. Криво усмехнувшись, подумала, что, наверное, стала совсем эгоисткой: здоровье Ткачева для нее теперь было во много раз важнее, чем реальная угроза того, что лучшая подруга может оказаться в тюрьме. Отличный выбор, нечего сказать... Господи, да когда же это все закончится?

* * *

Ему снилась какая-то кровавая, страшная муть: Катя, залитая кровью, протягивающая к нему руки, жалобное "Паш, ну не бросай меня тут одну, ну пожалуйста!"; бесконечные полутемные коридоры с бесконечными же дверями, из которых выглядывали какие-то жуткие изуродованные лица, скелеты, полуживые люди; беременная Зимина за рулем — почему-то на позднем сроке — и на его глазах влетающий в ограждение роскошный "мерс"; отчаянные и безуспешные попытки догнать, остановить; искаженное, мертвое лицо Терещенко, спокойно стреляющего ей прямо в живот; куда-то утягивающая его Катя, обиженно-злое "ты не должен меня забывать!".

Где-то должен был быть выход — из полной, пугающей темноты, но, снова и снова распахивая очередную дверь, натыкался только на новый кошмар. Знал, что ему почему-то ни за что нельзя здесь оставаться, не помнил, почему, но твердо помнил, что нельзя — ни на одну лишнюю минуту, ни на одну лишнюю секунду. Да где же он, этот гребаный выход?! Где он?!

Кто-то звал его, а может, просто послышалось, но, чувствуя, как по вискам струится холодный пот, измотанный долгой и бесполезной дорогой, бессмысленными поисками, в последнем, отчаянном усилии он двинулся на этот звук. Плохо различал, что ему говорил этот такой знакомый, мягкий-мягкий, настойчиво зовущий голос, но был уверен, что нечто очень важное — настолько важное, что даже вцепившаяся в его руку Катя вдруг куда-то отступила, будто сжавшись; куда-то исчезло очередное окровавленное лицо. Исчезло все. Только этот голос остался. И то, самое важное, осталось тоже.

* * *

— Просто чудо какое-то, — Андрей, прикрыв дверь, повернулся к застывшей у стены Ирине — бледная, как полотно, она только жалко дернула губами, но задать вопрос не смогла. — С такой кровопотерей... Ир, все нормально, кризис миновал, — видя, что она по-прежнему мало что соображает, произнес отчетливо, положив руку ей на плечо.

— Слава богу, — выдохнула едва слышно, схватившись рукой за косяк. Михайлин машинально отметил и ненормальную бледность, и жуткие круги под глазами, и то, как едва держалась на ногах.

— Ир, ты вообще спала хоть немного?

— Что?.. А, да, конечно. Да, — отозвалась, кажется, даже не услышав, что он спросил. Андрей, заметив у дивана большую спортивную сумку, невесело усмехнулся. Даже не проявляя дедуктивные способности, обнаружить присутствие в этой квартире мужчины не составило труда. Впрочем, может и к лучшему... Он вдруг ясно и четко понял в это мгновение, глядя на нее — измученную, перепуганную, совсем белую — что ничего бы у них не получилось. И дело даже не в каких-то непонятных событиях, постоянно клубившихся вокруг нее, не в каких-то подозрительных историях, в которые ввязывались ее странные друзья, даже не в ней самой — явно и умело что-то скрывавшей. Просто не получилось бы. Она не любила его никогда, спокойно, почти без обиды осознал он, заметив тот единственный взгляд, который она бросила на метавшегося в горячке "друга". Не любила и не смогла бы полюбить. А зачем тогда это все?

— Ир, если что... Ты всегда можешь на меня рассчитывать, — произнес тихо, уже стоя у выхода.

— Спасибо, — почти на автомате ответила Ира, не глядя на него.

Он не догадывался даже, насколько много сделал для нее. Для них.

* * *

После задержания Измайловой отдел крепко взяли в оборот: одна проверка следовала за другой, ей на смену являлась третья... Все кабинеты были перевернуты вверх дном — в прямом и переносном смыслах; ни поработать, ни выбраться из отдела казалось невозможным. Ира, наблюдая такую активность, только криво усмехалась: как много людей, оказывается, были рады любой возможности устроить ей очередной головняк... Особенно усердствовал Бекетов, дергая ее в управление чуть ли не каждый день; зачастившие уэсбэшники тоже не давали продохнуть. В общем, жизнь била ключом.

Поздно вечером, оказываясь дома и без сил рушась на постель, просыпалась почти каждый час; вздрагивая от страха, переступала порог спальни, каждый раз ожидая увидеть, что Паше стало хуже. С облегчением выдыхала; с кривой усмешкой оглядывая блюдце, полное пустых шприцев и ампул, вспоминала, как тряслись руки, когда первый раз наполняла шприц. Молодец, Ирочка, на обоих сторонах спектра, как говорится — и человека убить, и жизнь спасти...

Встретиться с Леной, несмотря на все старания, просьбы, угрозы, звонки ей не удалось. Получилось только связаться со следователем, но и подобная подвижка порадовала мало — он с первого же взгляда произвел впечатление ужасно твердолобого типа, который, придя к одной версии, будет долбить ее с упорством дятла. Для него все оказалось максимально очевидно: в ящике стола начальницы следствия нашлась изъятая партия наркотиков, которая должна была быть приобщена к делу, но вместо этого почему-то очутилась не на складе вещдоков, а в рабочем кабинете... Но главный сюрприз поджидал впереди.

— Хорошо знаете, говорите... — скептически протянул следователь, выслушав весьма эмоциональную речь Ирины. — Тогда у меня новый вопрос: если вы состоите в таких хороших отношениях со своей подчиненной, почему не заметили ничего подозрительного в ее поведении?

— Подозрительного? Вы это сейчас о чем?

Следователь с торжествующим видом пододвинул Ире какой-то листок.

— Ваша, как вы говорите, хорошая знакомая после задержания вела себя довольно неадекватно, на одного моего сотрудника даже чуть с кулаками не бросилась, а потом вообще отрубилась... Ну, мы врача вызвали, естественно. И на всякий случай попросили взять кровь на анализ. Да вы читайте, читайте.

Ира машинально бросила взгляд на бумагу. Недоверчиво вскинула бровь.

— Что за чушь?! Да такого же просто не может быть!..

* * *

Домой Ира добиралась далеко за полночь. В усталом сознании путалась целая паутина мыслей — слишком много всего навалилось в одночасье. Кровавый бордельный бизнес, развернувшийся у нее на районе и преподнесший им несколько жертв; раненый из-за всего этого разбирательства Паша; ни с того ни с сего задержанная Лена, в крови у которой каким-то непостижимым образом был найден какой-то дикий наркотический коктейль; целая свора проверяющих, не дававших возможности работать. Просто одно к другому! И даже непонятно, за что хвататься первым делом, чтобы все успеть, разрулить, не допустить непоправимого... Что же на самом деле случилось с Леной? Удалось ли что-то выяснить Роме? Как там Паша, что с ним, стало ли лучше, или, не дай бог, положение успело усугубиться?.. И спать, господи, как же хочется спать...

Вдруг смутными, размытыми стали огни фонарей и фары ехавшей впереди машины; заскользила, поплыла куда-то лента обледеневшей дороги. Ира торопливо моргнула, пытаясь сфокусировать отчего-то расплывающийся взгляд, в последнем усилии стремясь собраться, и тут же окончательно ушла, стерлась реальность. Больно ткнувшись, ударилась об руль; машинально в последнюю секунду вжала в пол педаль тормоза, а уже в следующее мгновение долгожданно-теплой, плотной темнотой накрыло сознание.

Спать, как же хочется спать...

Не слышала, как где-то впереди неприятно заскрежетало, лязгнуло железо; как водитель ехавшей впереди машины, чертыхаясь, рванул дверцу с ее стороны.

— Ты куда прешь, охренел, что ли, совсем?! Твою мать...

Глупо, нелепо, если не сказать по-детски все вышло — все эти совпадения, случайно узнанные факты, последовавшие за всем разборки... Он, честно, совсем не хотел, чтобы получилось так, но неожиданная правда ошеломила, обрушившись многотонной плитой — он был готов к чему угодно, но не к тому, что оказалось на самом деле. Так, наверное, чувствует себя доверчивый ребенок, чьи родители вдруг в один миг жестоко и беспощадно рушат светлые сказочные иллюзии, а ведь ни особо доверчивым, ни уж тем более глупым вовсе не был. Все дело было в ней — в ней, создавшей, сплотившей, соединившей эту команду, таких столь разных людей, чуть ли не проповедовавшей эти истины о взаимопомощи и братстве. Она всегда была верной — верной системе, сложившимся идеям, верной им. Не отступилась, узнав, как подставляли их Фомин, Терещенко, Климов, затесавшись в ряды борцов с "палачами"; не бросила ни его, ни Вику, когда перешли грань, отстояла их, не дав расследованию зайти слишком далеко; а потом, когда он очутился в тюрьме, приложила все усилия, чтобы защитить.

Он был уверен в ней больше, чем во многих других, и наверняка не он один — не зря же Ткачев так слетел с катушек, узнав правду. Он, в отличие от Паши, слишком задетого личной темой, умом прекрасно понял и принял все, что она совершила — спасла их так же, как он когда-то спас Вику. Но, вопреки логике, это оказалось настоящим ударом — слишком неприкосновенной, несмотря на все происходящее, она для него оставалась. Тогда, в тот морозный вечер, устало, с едва ли не жалобной просьбой понять смотревшая на него, она вдруг показалась ему невероятно измученной, какой-то резко постаревшей и очень несчастной — Щукин на своем опыте испытал, что значит скрывать в себе такое. И считал, что должен сохранить эту тайну, чуть ли не впервые за долгие годы испытав к жесткой начальнице, "главе" "семьи", неизменной защитнице, простое человеческое чувство — подобие жалости.

Это уже позже понял, как наивно было бы полагать, что она оставит все просто так. Его оставит — единственного свидетеля ее тайны. Не могла же она всерьез верить, что он способен навредить ей, ее сыну, когда пришла к нему домой с какими-то нелепыми обвинениями? Повод, она просто искала повод, оправдание для себя, чтобы убрать и его. И это задело даже сильнее, чем то, как легко и умело дурачила их всех целый год, как в одиночку, не считая нужным поставить в известность остальных, решила проблему. Она не доверяла ему. Она вообще никому не доверяла, по себе зная, как сильно может ударить тот, кто казался надежным. И не захотела принять, отступить, поняв, что у него нет больше сил притворяться, сдерживаться, что-то решать — имеют ли они вообще на это право после всего совершенного? Но она снова поняла все не так, усмотрев в происходящем вызов, бунт, не желая услышать главного и смириться с чужим решением не желая тоже.

А дальше просто одна нелепая случайность, помноженная на невозможность тянуть в одиночку изматывающую правду — уж в ком-ком, а в Вике он был уверен. Но гребаное стечение обстоятельств... И выбор был прост: либо с ней, либо против. Но о каком "с ней" теперь могла идти речь? Оставалось лишь "против"...

А сейчас, в затихшей квартире начальницы, где витали запахи духов, каких-то лекарств, кофе, приготовленного Викой, он снова понял: все не так однозначно. И сыграла роль даже не ошарашившая новость о том, что начальница, в отношении которой никогда бы предположить не смог, не посмел чего-то подобного — простого, обыденного, женского — что она вдруг в интересном положении. Вдруг удивительно явственно стало то, чего не замечал прежде, да они все, наверное, не замечали — ей тоже невыносимо тяжело. Только сложив ее нынешнее положение; раненого Ткачева, которого внезапно обнаружил у нее в спальне; краем уха услышанные в отделе сплетни о неприятностях Измайловой; бесконечные проверки, совещания, затеянное расследование, он осознал, сколько она в одиночку тащила на себе, не поделившись ни с кем. Она, вытаскивавшая их из всевозможных неприятностей, порой даже рискуя, ни словом не обмолвилась о том, что ей нужна помощь. И прежнее восхищенное уважение вернулось вновь, смешавшись со стыдом — неужели они, которых так старательно тянула, выручала, спасала, считала близкими, ничем не могут ответить ей, погрязнув в каких-то обидах, дурацких разборках, дрязгах? Разве для тебя, всегда стремившегося к честности и справедливости, это кажется правильным — намного более правильным, чем то, что происходит сейчас?

* * *

— ... Кто его попросил, Красавчик утверждает, что не знает, — Савицкий отставил пустую тарелку, отдав должное кулинарным талантам Минаевой. Впрочем, он был таким голодным, что съел бы и слона — мотаясь несколько дней подряд в поисках того, кто мог быть замешан в произошедшем с Леной, он даже толком не успевал перекусить. Хотя кое-какие результаты все же были: посетив кафе, где в то гребаное утро завтракала Лена, он вышел на некого Дибцева по кличке Красавчик — молодого бездельника, живущего за счет обеспеченных женщин и порой не брезговавшего воровством.

— Ты ему веришь? — скептически уточнил Щукин.

— Ну, не то чтобы верю... Но спрашивал я его хорошо, так что смысла врать у него нет, тем более пока все не выяснится, он у нас посидит. Есть фоторобот того чувака, который его попросил подсесть к Лене за столик и что-то сыпануть. Ну, тот, альфонс тупой, даже не насторожился, куда его втягивают, лишь бы бабки платили.

— Ну так надо этого типа в розыск объявить, попроси Климова по какому-нибудь левому делу его провести. Со стороны следака все глухо, уперся как баран, даже встречу с ней не дают. Хотя раз уж у Зиминой не получилось... С другого боку надо подбираться. Ром, ты ж в курсе должен быть, может Лена какие-то мутные дела вела, угрожал ей кто-то.

— Да не было ниче такого вроде. Последнее, что на ум приходит — дело с теми упырями, которые бордель организовали. Но, думаю, если бы она что-то узнала, то сказала бы.

— Может, просто не успела?

— Может и не успела, — помрачнел Савицкий, стиснув кулак. — Урою гадов!

— Давай их найдем хотя бы для начала. Похоже, сильно мы кому-то на хвост наступили, раз такой кипеш поднялся. Правда, непонятно, почему именно Лена, зачем вообще вся эта суета с задержанием. И плюс — кто должен за всем этим стоять, чтобы и проверку натравить вовремя, и задержания добиться, это ж надо совсем Зимину не знать, чтобы поверить, что она ничего предпринимать не станет.

— Да с самого начала было понятно, что с этим делом все не так просто. Это ж как надо шифроваться, чтобы никуда ничего не "протекло"? Да и без "крыши" такой бизнес затевать не то что борзо, просто глупо. Кто-то их прикрывал, по-любасу! И явно не какой-нибудь авторитет Петя с третьего подъезда, тут люди серьезные. И...

— И совершенно с другой стороны, — закончил Костя. — Ну что, Рома, я нас всех поздравляю, похоже, мы ввязались в очередную глубокую... яму.

* * *

— Костя?

— Добрый вечер, Ирина Сергеевна. Или правильнее будет сказать утро? — Щукина откровенно позабавил растерянный вид начальницы — увидеть поздно вечером у себя на кухне подчиненного, да еще из тех, с кем последнее время были не самые хорошие отношения, для нее оказалось сюрпризом. Бросив взгляд на часы, Ира озадаченно нахмурилась.

— А... Я что, целый день?.. Что вообще случилось? Чего-то я не помню почти ничего.

— Да уж не один день. В обморок вы упали, Ирина Сергеевна, прямо за рулем. Повезло еще, что дорога почти пустая была и врезались в нас с Викой. Врач сказал, сильное переутомление на фоне... — и, опомнившись, закашлялся.

— О господи, не отдел, а филиал агентства "Бабушки на лавочке", — проворчала Зимина. — Ничего не скроешь.

— Ирина Сергеевна, нам Савицкий про Лену рассказал, ну, что ее задержали. Он нашел типа, который по заказу какого-то мужика в кафе подсел к Лене за столик, ну и... Фоторобот сделали, мужика этого в розыск объявили, хотя это вряд ли что-то даст, его, скорее всего, тоже кто-то нанял. Мы вот о чем подумали. Чтобы такую многоходовку провернуть...

— Надо иметь хорошие связи, возможно даже в прокуратуре, — кивнула Ирина, наливая себе чаю и устраиваясь за столом. С усмешкой покосилась на холодильник, где стояли кастрюльки и сковородки с предусмотрительно приготовленным кем-то ужином. Заботливые какие... — Я сама об этом думала. Похоже, с этой бордельной темой мы кого-то заметно задели. Только не понимаю, при чем тут Лена, ну хотели бы припугнуть, могли бы менее изощренный способ найти.

— Разберемся, — Костя, покрутив в руках мобильный, поднялся. — Ну раз вам лучше, то я, наверное, поеду, и так тут целый табор развели, пока вы в отключке были. — Замялся, остановившись взглядом на небрежно растрепавшихся рыжих прядках, поймав откровенно насмешливый взгляд начальницы, явно ощутившей его неожиданную неловкость. Что-то необъяснимо-растерянное, немного виноватое толкнулось в груди. Вдруг подумалось, что бы он испытал, если бы, не дай бог, Вика в таком же положении оказалась бы вынуждена решать подобные проблемы? Даже представить страшно. А Зимина решает — сама, в одиночку, и даже попросить помощи считает лишним. Сколько же сил в этой хрупкой женщине, непобедимом "железном полковнике"?

— Ирина Сергеевна, простите меня, — тихо сказал он, открыто и серьезно глядя на нее. — Я правда не хотел, чтобы так получилось. Вы правы, нам некуда сейчас отступать. Просто глупо делать вид, что ничего не было, что можно остановиться, что-то изменить... Простите, — повторил он и поспешно, будто опасаясь услышать ее безжалостно-жесткий ответ, закрыл за собой дверь.

Ира довольно долго просидела на кухне — недопитый чай успел окончательно остыть, замолкли неразборчивые голоса за стеной у соседей, а шумный поток машин, проносившихся по проспекту, стал реже и почти затих. Наконец, выйдя из оцепенения, поднявшись, убрала в мойку чашку; невесело чему-то усмехнувшись, оглядела пустую кухню, вдруг показавшуюся неуютной, если не сказать неприкаянной. И запоздало, впервые за все время — с того момента, как услышала неожиданную новость — теплая, радостная волна поднялась внутри, обдав простым и светлым пониманием: она действительно рада. Может быть, довольно эгоистично, но этот ребенок ей нужен — именно сейчас, когда уже окончательно и решительно поставила на себе крест как на человеке, способном что-то чувствовать, за что-то переживать. Работа-работа-работа... Да, она нужна ей ничуть не меньше, чем раньше — это вся ее жизнь, ее дело, без которого она не представляет своего существования. Но — кроме? Что есть у нее кроме бесконечной работы? И даже повзрослевший сын, с которым совершенно утратили взаимопонимание, не мог вытащить ее из этого ледяного омута всепоглощающей пустоты и одиночества, хотя она отлично признавала, что во многом виновата сама. Хотя, может быть, у нее еще будет шанс все исправить?

Паша впервые за долгое время спал крепким, здоровым сном — не метался, не бормотал что-то в горячке; даже внешне выглядел лучше, по крайней мере, не таким бледным. Ира сама не понимала свои неосознанные, совершенно ненужные жесты, на которые срывалась в который раз — поправить сбившееся одеяло, вытереть взмокший горячий лоб, погладить по руке. Какое-то чудо: эти простые, совершенно невинные жесты пробуждали в ней неизмеримо, невероятно больше, нежели все романтически-отвлекающие моменты с Андреем — милая беззаботная болтовня, восторженное чувство собственного превосходства от актерской игры и легкий, приятный адреналин; даже здоровый секс. Ничего не дергалось, не отзывалось на его внимание, взгляды, прикосновения. И тем поразительней оказался тот удивительный контраст, когда, сама растерявшаяся от своего порыва, прижималась к Паше в теплом полумраке кабинета, пронзенная неожиданной, необъяснимо-сладостной болью. Она отчетливо помнила, когда плакала в последний раз — в кабинете генерала Захарова, оглушенная неспособностью поверить, смириться, понять. Те последние, устало-горячие, неконтролируемые слезы будто осушили, очерствили, опустошили душу — с того дня она не плакала ни разу. Ни когда от рук психа погибло несколько ее сотрудников; ни когда безжалостно и жестко исполнила ему приговор, осознавая, в кого превратилась сама; ни когда с каким-то чудовищным решительным спокойствием устранила Русакову. Не было, просто не было у нее больше слез, и сил плакать не было тоже. Но в тот момент, когда осторожно и крепко ее обнимал Ткачев — так, словно никого важнее у него не могло быть, благодарно-горячие, освобождающие слезы прорвались вновь — она даже не пыталась их сдержать, изумленная этим открытием: она еще способна хоть что-то чувствовать.

И сейчас, сидя на краю постели, глядя на его спокойное, невероятно родное лицо, держа его горячую ладонь, она снова вспоминала то, что забыла, кажется, навсегда.

Она вспоминала, что значит чувствовать.

Звонок раздался в самое неудачное время — Ира, сонная, мало что соображающая, только направлялась в ванную. С неохотой подняла трубку, готовясь к очередным "замечательным" новостям, и услышала приглушенный, какой-то бесполый голос:

— Ирина Сергеевна? Вам, наверное, интересно, что с вашей подругой? Так вот, пока с ней все хорошо. Но это пока. Все остальное зависит только от вас. От того, продолжите вы лезть куда не надо или все-таки умерите свой пыл. Думаю, вы понимаете, о чем я. Ее могут закрыть, а могут и отпустить. Вам какой вариант предпочтительнее? А еще представьте, что начнется, если выяснится, что начальница следствия в Пятницком наркоманка. А учитывая вашу с ней дружбу... Весело, наверное, будет: проверки, начальство, журналюги... Даже если с должности не полетите, крови много попортят, — и в трубке полились гудки.

Ира несколько мгновений смотрела на замолчавший телефон, а потом витиевато и очень красочно выругалась.

Утро доброе, блин.

* * *

Да уж, правильно говорят, что от судьбы не уйдешь, хмыкнула Ира, окидывая взглядом собравшихся. Были и нехорошие тайны, приведшие к расколу, и взаимное недовольство, и решение покончить со всем этим раз и навсегда, отойти от дел, предоставить самим себе этих людей, с которыми столько прошли и столько раз друг другу помогали. Но все пошло вкривь и вкось, спутались карты, а все решения обесценились моментально. Ткачев, который, наплевав на все, что их разделяло, решил, несмотря ни на что, стать идеальным отцом их будущему ребенку; она, неспособная оттолкнуть его в этом совершенно искреннем порыве; это его гребаное ранение, неожиданно вызвавшее сбой в системе привычных чувств; подстава Измайловой, которая попала под удар лишь потому что ей не повезло оказаться лучшей подругой начальницы; какие-то твари, развернувшие кровавый бизнес и уверенные в своей безнаказанности... Она не могла, просто не могла молча наблюдать за происходящим, позволяя каким-то больным уродам творить такое — на своей земле, в своем районе, на этих улицах, по которым ходил ее сын, где жили ее друзья и родные, где росла сама, где знала буквально каждый переулок и двор. Где за все происходящее она несла ответственность — в меру сил и возможностей. И бросить все сейчас было бы просто подло.

— То есть кто-то уже в курсе, что мы развили бурную деятельность и влезли куда не надо, — выслушав, мрачно подытожил Савицкий. — Вопрос — откуда.

— Давайте, ребят, вспоминайте, кто где мог проколоться. Может следаку чего-то лишнего сказали или еще что. Кто вообще мог догадаться, что мы серьезно интересуемся этим делом?

— А знаешь, Ир, — нахмурился Рома, — когда мы с Пашей приехали тот дом проверять... Короче, мне показалось, что нас уже ждали, палить начали, не успели мы на территорию зайти.

— Ну вспоминай, Ром, вспоминай, может, кто-то рядом стоял, когда вы обсуждали, или что...

— Блин, точно! Риелтор! Как я сразу-то не допер! Еще мозг нам с Ткачиком вынес: "А зачем вам?", "А вы точно из полиции?". Звякнул, видимо, тем, кто дом снимал, ну они и подготовились. Надо бы навестить этого типа, выяснить, то ли он завязан как-то, то ли его просто попросили сообщать, если вдруг кто-то заинтересуется...

— Ну вот и выясняй! — Раздраженно выдохнула, глотнула воды из бутылки. — Я сегодня еще раз попытаюсь устроить встречу с Леной. И надо копнуть под следака, который ее дело ведет, выяснить что-нибудь нехорошее, ну, чтобы как-то надавить. Похоже, другого выхода у нас нет, сам он ничего делать не будет, а начнем суетиться... только еще хуже сделаем. Пусть пока думают, что мы испугались и прекратили дело.

— А на самом деле? — уточнил Климов.

— А на самом деле продолжим все выяснять. Только тихо. Кость, надо пробить звонки тех типов, которые скрывались в доме, они могли успеть кому-то сообщить об интересе полиции. Возможно, тому, кто их прикрывал.

— Сделаем, — кивнул Щукин.

— Да, кстати, а что там по части экспертиз? Криминалисты ведь обследовали место, где держали девушек, что-то удалось найти?

— А вот тут есть и хорошие новости, Ирина Сергеевна. В одной из комнат нашли следы крови одной из потерпевших, их, правда, пытались замыть, но не слишком успешно. Причем, как говорит эксперт, кровищи там было чуть ли не море, так что если возьмут тех, кто этим всем заправлял, сказкой про то, что девушка порезалась, они не отделаются.

— Ну хоть что-то. Я думаю, эту информацию можно уже передать в СК, в конце концов, это их работа, да и ресурсов у них больше. Только сначала надо пробить следователя, который дело ведет, а то мало ли, может, его уже подкупить успели, тогда мы по полной подставимся.

— Ну, у меня, в принципе, есть знакомые в СК, думаю, можно выяснить, что за тип этот Мурашов, как он в плане взяток.

— Фомин с Исаевым могут за ним проследить, если надо, — добавил Климов.

— Нет, Вадим, думаю, это лишнее. Они пусть займутся тем, который ведет дело Лены. Что-то мне не нравится, как он активно хочет ее закрыть. Ну, в общем, это пока все, — и первой поднялась из-за стола, давая понять, что "совещание" окончено.

* * *

Лена выглядела неважно: растрепанная, в мятой форме, ко всему прочему еще и не выспавшаяся. Ира только вздохнула, отметив и распухший нос, и покрасневшие глаза — похоже, последние дни у нее выдались не менее веселыми.

— Так, Измайлова, а ну отставить ныть! — прикрикнула, уловив, что подруга вот-вот разревется. — А то без мороженого останешься. Давай рассказывай, что произошло. Так сказать, из первых уст.

— Да чего рассказывать, Ир? Ввалились эти прокурорские, перевернули все вверх дном. Я вообще нихрена не поняла, когда они на моих глазах этот гребаный пакет из ящика достали!

— А как он там вообще оказался, ты можешь хотя бы предположить? Он же на складе должен был быть!

— Вот именно что должен! Он там и был! Я когда вечером уходила, ключи от машины посеяла, весь стол перерыла и никакой наркоты там не было! Ир, ну ты-то мне веришь?

— Лен, успокойся, конечно верю. Но мы же должны разобраться, что произошло. Значит, когда ты уходила, ничего не было, — повторила Ирина и, покосившись на крошечное окошко в тяжелой железной двери, невольно поежилась. — А утром кто-нибудь в кабинет к тебе заходил?

— Да никого не было, я ж говорю, не успела сама зайти, как эти проверяющие на пороге! Я понять толком ниче не успела, а меня уже на выход тащат!

— Понятно, — задумчиво пробормотала Зимина, сцепив пальцы на темной ткани юбки. — Ну а как ты вообще умудрилась так подставиться, что тебе какой-то гадости сыпанули, а ты и не заметила? За одним столиком ведь сидели.

— Ир, я еще не проснулась толком, в кафе зашла кофе попить, а там народу битком в это время, мест нет свободных, сама же знаешь. Ну сидит рядом кто-то, я вообще внимания не обратила. Ну, видимо, когда отошла руки помыть, он и... Вот гад, а! А вы его нашли уже?

— Да нашли, нашли конечно, Рома твой расстарался, допросил его как следует, так что, считай, одной проблемой меньше.

Измайлова криво усмехнулась, покосившись на рукав несвежей рубашки, где расплывалось темное пятно.

— У меня теперь одна проблема, Ир. Как бы поскорее отсюда выбраться.

— Скоро, Лен, скоро. — Торопливо поднялась, снова окинув взглядом мрачную комнату для свиданий, мысленно поблагодарив судьбу за то, что среди всех ее испытаний оказываться по другую сторону ей не приходилось. — Измайлова! Не вздумай раскисать!

На улице надолго зависла возле машины, жадно вдыхая холодный воздух, показавшийся как никогда свежим. Вытянула из сумки мобильный.

— Олег, это Зимина. Кто дежурил числа... Какой еще новенький? А, понятно. Адрес мне скинь. Да, срочно!

* * *

— Ирин Сергеевна?..

Легкие шаги затихли совсем рядом. В комнате царила темнота, разбавляемая слабыми солнечными лучами, пробивавшимися сквозь плотные шторы, и в расплывающейся реальности Паша различал лишь неясный силуэт.

— Очнулся?

Шторы с легким шелестом разошлись, впуская золотистую прохладу солнечного дня. Зимина, с идеально уложенной сложной прической, в форме, босая, опустилась на край постели, коснулась ладонью лба. Паша неосознанно дернулся от прикосновения, и она, заметив, криво улыбнулась, поспешно убирая руку.

— Как себя чувствуешь?

— Бывало и получше, — слабо усмехнулся Ткачев, пытаясь приподняться. Изящная рука решительно подтолкнула его обратно.

— С ума сошел? Лежи давай, тебе вообще двигаться нельзя, неугомонный ты наш, — проворчала, слегка нахмурившись. Паша бросил взгляд на тумбочку — упаковка шприцев, куча каких-то лекарственных коробок, ампулы. Если учесть, что очнулся он не в больнице, а дома у начальницы, и вспомнить все, что этому предшествовало...

— Ирин Сергевна... вы... вы чего, сами... — пробормотал, уставившись с откровенным обалдением.

— Паш, ну вот только барышню кисейную делать из меня не надо! Чего я, по-твоему, сама какой-то укол не могу сделать?

— Ну вы, блин, даете...

— Будем считать, что спасибо ты мне сказал, — фыркнула Ирина Сергеевна, поднимаясь и выскальзывая за дверь. Вернулась с большим стаканом, позволила приподняться и, взглянув на его подрагивающие пальцы, помогла напиться. Ткачеву в этот момент больше всего захотелось провалиться сквозь землю, и чем глубже, тем лучше: здоровый крепкий мужик, а нянчатся с ним как с ребенком...

— Чего это за гадость? — буркнул, сглаживая неловкость.

— Сам ты гадость! — обиделась Зимина. — Гранатовый сок, после кровопотери самое то.

— Это типа месть за мое для вас правильное питание?

— Это типа я о тебе забочусь, дурень, — пробурчала полковник, отставляя стакан на тумбочку. Под правую ладонь подложила мобильник. — Я сейчас поеду, дел накопилось... Но если станет хуже, сразу звони, не выеживайся! А то мне, знаешь ли, трупы в квартире не нужны!

— Какая вы заботливая, Ирин Сергевна, — восхитился Паша и тут же моментально посерьезнел. — А вы... вы сами-то как?

— Странный вопрос, — вздернула бровь полковник. — Это вроде ты пулю схлопотал и кровищи потерял как не знаю кто, а потом без сознания несколько дней провалялся.

— Я... ну, в смысле... — стушевался Ткачев, покосившись на живот начальницы. Зимина, заметив его взгляд, улыбнулась — неуверенно, почти без насмешки.

— Все нормально, не волнуйся, — ответила неожиданно мягко. Пашу поразило это преображение — тихий, низкий, бархатистый тон, засиявшие каким-то особенным светом потеплевшие глаза. А ведь совсем недавно и в самом бурном порыве воображения не мог представить ее такой...

— Ну вот и хорошо, — выдохнул, закрывая глаза — какой-то незначительный диалог вымотал так, как не выматывали несколько дежурств подряд. Расклеился, перед беременной женщиной расклеился... Позорище.

— Отдыхай, — теплое дыхание ласково овеяло щеку — Ткачев изумленно впился взглядом в бездонно-темные, спокойно-внимательные глаза, не совсем понимая, что это сейчас было. Она... она его поцеловала?

— Значит так, лейтенант Демидов или как там тебя, — в лоб начала Ирина, не тратя время на деликатности и дипломатические трюки, — не знаю, откуда ты такой взялся на нашу голову, но тебя нигде не учили, что подставлять своих коллег как минимум нехорошо?

— Ч-чего? — вконец растерялся парень, и без того пришибленный — явление самой начальницы отдела прямо к нему домой, судя по всему, ввергло его в шок.

— Ты дурачка-то из себя не строй! — не сдержавшись, повысила голос. — Я ж не поленилась, выяснила про тебя кое-что, прежде чем приехать. А теперь попробуй меня убедить, что поступление на твой счет более чем приличной суммы и наркотики в столе у Измайловой это простое совпадение. Что скажешь?

— Я-я...

— Только прежде, чем начнешь врать, хочу тебя кое о чем предупредить. Ты у нас человек в отделе новый, всего несколько дней проработал, многого не знаешь... Так вот, у этой женщины, которую ты подставил, есть муж. Майор Савицкий, слышал о таком? Он человек вообще-то спокойный, но если его сильно разозлить... А как ты думаешь, сильно он разозлится, когда узнает, что это ты все подстроил? Что это из-за тебя его жена который день сидит в грязной вонючей камере, не имеет возможности нормально поесть, выспаться, увидеться с мужем или просто с ним поговорить по телефону? И во всем этом виноват ты и твоя жадность! Нет, ты, конечно, можешь все отрицать или вообще молчать... Но я не думаю, что продолжишь это делать, когда тебе сломают руку или ногу, а может, даже пару ребер. Нет, я не угрожаю! Я предоставляю тебе выбор: рассказать все сейчас мне и остаться живым и здоровым, или продолжать упрямиться и в результате оказаться в реанимации. Так что ты выбираешь?

* * *

В офис риелторского агентства с романтичным названием "Золотые ключи" Савицкий отправился в весьма боевом настроении — очень уж яркими были воспоминания о неожиданной перестрелке, ранении Паши, о том, как он истекал кровью у него на глазах... Роме даже думать не хотелось, чем бы все обернулось, не успей он вовремя отреагировать, а пуля — пройди чуть левее. И теперь, предвкушая серьезный разговор с этим гребаным деятелем, хозяином крошечной фирмочки, сдавшим дом каким-то долбаным уголовникам, которые творили натуральный беспредел, Савицкий был уверен, что разговорить его не составит труда, независимо от того, захочет он пойти на диалог или нет.

Хлипкая дверь под нетерпеливым напором распахнулась легко — похоже, грабителей здесь не боялись. И, между прочим, зря — небольшое, давно требующее ремонта помещение оказалось перевернуто вверх дном, как после нашествия каких-нибудь вандалов.

— Твою дивизию! — Рома медленно отступил назад, расширенными глазами уставившись на сидевшего в кресле директора, успев подумать, что увиденная жуткая картина еще долго будет сниться ему в кошмарах.

* * *

Больше всего в жизни Паша ненавидел две вещи: беспомощность и бездействие. Энергичная, веселая натура и профессия, не располагающая к покою, не давали расслабиться, увлекали в водоворот событий, а иногда и весьма опасных приключений, но никогда не позволяли на чем-то зацикливаться и унывать. А теперь, оказавшись буквально прикованным к постели, Ткачев просто изнывал, и даже не столько от безделья и скуки, сколько от навязчивых, малоприятных мыслей, а еще — невыносимого, жгучего стыда.

Савицкий, ненадолго заглянув, не поскупился на краски, расписывая последние события, упомянул и геройства Зиминой, помогавшей ему скрыть следы произошедшего и возившейся с раненым, поведал и последние новости о неприятностях Лены и подвижках в расследовании. Не преминул отметить, немного отойдя от мрачной загруженности, и повышенное внимание начальства к персоне скромного опера, не обойдясь без подколов. Паша, не сдержавшись, указал направление, куда может следовать слишком догадливый друг, хотя злился больше на себя. На ту неоднозначность, с которой не мог справиться, как ни старался: ну не получалось у него разделять все происходящее, хоть ты тресни!

Это поначалу объяснимыми и прозрачными казались все порывы — он точно знал что, зачем и для чего делает. Все удивительно сошлось — привычная неспособность сидеть сложа руки, оставаясь сторонним наблюдателем, и внезапный поворот в судьбе, о возможности которого не задумывался никогда прежде. Это был его шанс — отойти, отвлечься, погрузиться в заботы.

Стать кому-то нужным.

Удивительно — спустя столько времени одиночества, отчаяния и пустоты, вдруг оказаться кому-то нужным, пусть даже этого человека еще не было на свете. Он не задумывался, имеет ли право давить на начальницу, принимать за нее решения, вторгаться в ее жизнь, и даже ее возмущение не играло никакой роли. Все, на что прежде не обращал внимания, а то и вовсе не замечал, приобрело совсем иное значение — как она допоздна торчала на работе, питалась кое-как, а то и вовсе забывала о подобной потребности, травила себя сигаретами и алкоголем... Он не собирался клеймить ее плохой матерью, мало о чем думающей и легкомысленной — похоже, Зимина и сама еще не совсем свыклась со своим положением, не торопясь выходить из привычного круга жизни. Впрочем, в этом ему и в голову не пришло бы ее наставлять или устраивать сцены — в конце концов, все, что за пределами самого важного, его совсем не касается. А самое важное — это здоровье и благополучие их ребенка, ради которого он готов был переступить через многое — свое отношение к Ирине Сергеевне, давние привычки, не слишком хорошие стороны характера. Это то, ради чего просыпался раньше нее, принимаясь готовить завтрак; носился с веником и пылесосом, следя, чтобы нигде не было ни пылинки; мотался по магазинам и аптекам в поисках всяких прибамбасов для беременных; то, ради чего устроил дурацкий спектакль, налаживая отношения с тещей и сыном начальницы — в его семье должна быть здоровая атмосфера. Да это, к слову, и не требовало особых усилий — легкий, уживчивый характер не подвел и тут, а его отношение именно к Зиминой не имело ничего общего с ее близкими — смешивать все в одну кучу было бы как минимум странно.

Немало позабавила еще одна ирония судьбы — он, не потративший ни копейки на решение собственных проблем, моментально вспомнил о деньгах, добытых вместе с начальницей с риском для жизни. Что сказать, неожиданно пригодились кровавые карповские бабки: оказывается, ребенок — удовольствие весьма дорогое. Но так трудно добытые, деньги уходили легко и без малейших сожалений — дорогая частная клиника, оборудованная по последнему слову техники; витамины, правильное здоровое питание и еще всякая мелочовка тоже влетали в копеечку — это вам не бабам пыль в глаза пускать, тратясь на крутые рестораны, киношки и букеты. А дальше ведь будет только круче — содержание в самой лучшей палате, ремонт и расширение жилплощади — с учетом появления еще одного жильца уютная квартирка начальницы будет явно маловата... А уж приобретение всевозможных и невозможных детских наворотов вообще отдельная песня. Впрочем, это он что-то сильно увлекся, помчавшись впереди паровоза — когда еще это будет... И как только Зимина в свое время тянула такое на себе в одиночку? Фантастика. Еще один повод, забывшись, отдать должное и восхититься — сколько же в ней неизмеримой, невероятной силы...

И снова — непереносимое, навязчивое чувство вины и стыда, нет, не за то что посмел отстраниться от прошлого таким предательским образом. Вина перед ней — что-то невозможное, невероятное и ужасно неправильное, хотя более чем объяснимое: снова подвел, снова подставил... Возиться с ним, раненым и загибающимся, забыть о необходимости высыпаться и беречь нервы — совсем не то, что ей нужно в ее положении. Да и оставаться в стороне, когда сгущающиеся события в любой момент могут принять неожиданный оборот, не слишком-то достойно с учетом изменившихся обстоятельств. Но вместо того, чтобы хотя бы просто быть рядом в нужный момент, он не способен даже просто встать с постели. Отличная, блин, опора семьи...

Паша напрягся и даже попытался приподняться, уловив скрежет ключа в замке, шум в прихожей, хлопанье дверей. А вскоре и сама Зимина возникла на пороге — явно замотанная, но раскрасневшаяся с мороза и старательно улыбающаяся.

— Ну что, больной, как самочувствие?

— Да хоть сейчас в космос, — бодро ответил Ткачев, стараясь не морщиться от боли.

— С космосом придется подождать, — улыбнулась Ирина Сергеевна — на этот раз совершенно искренне и почти не вымученно. — А вот повязку пора уже менять.

— Так вы чего, Ирин Сергевна... прям ради этого с работы сорвались?

— Размечтался! — снисходительно фыркнула начальница. — Кафе наше на ремонт пока закрыли, ну я и решила дома пообедать. Совместить, так сказать, приятное с полезным.

— Для кого полезным-то? — Паша настороженно наблюдал, как Зимина ловко разматывает бинт. — Не думаю, что вам сейчас это...

— Господи, можно подумать, чего-то я там не видела! — усмехнулась, заметив, как он дернулся и даже слегка покраснел, и запоздало прикусила язык, осознав некоторую двусмысленность. — В смысле что не первый раз перевязку делаю, а ты о чем подумал?

— Да я это... тоже... об этом же, — пробормотал Ткачев, совершенно смешавшись. Сейчас ему казалось чем-то диким предстать перед начальницей в полуголом виде, а уж прикосновения и вовсе выбили из колеи. Просто удивительно, как он тогда смог... сумел...

— Ткачев, да не дергайся ты, как будто тебя без ножа режут! — подняла голову, сердито и строго глядя на него сквозь выбившиеся из прически рыжие пряди, упавшие на глаза. Паша только нервно сглотнул, не в силах отвести взгляда от тонких пальцев, касавшихся его груди. Это ведь, наверное... тогда, наверное, тоже... точно также... Как же все-таки хорошо, что он ничего ровным счетом не помнит...

— Ну вот, порядок, можешь расслабиться. Злобная начальница тебя даже не съела, — съехидничала Ирина Сергеевна, поднимаясь. — Кстати, о еде. Ты, наверное, голодный? Щас принесу тебе чего-нибудь, а то будешь потом ходить рассказывать, как в гостях у Зиминой был, а с тобой обращались хуже чем в концлагере.

— Да я не думаю, что в концлагерях такие... — и вовремя примолк, торопливо закончив: — ... такие заботливые мучители были.

— То-то же! — усмехнулась Зимина, открывая дверь. Паша, откинувшись на подушки, неожиданно для себя улыбнулся: пожалуй, чтобы увидеть начальницу такой, стоило подставиться под пули.

— Вкусно, — не мог не признать Ткачев, втыкая вилку в сочный кусок мяса, — сами готовили?

— Щас! Я тебе че, бой-баба, что ли? Нашла ресторан хороший, там и заказала. Готовят вроде неплохо. Хотя, конечно, с твоими изысками не сравнится.

— О как! — засмеялся Паша. — Уже хвалите то, что я делаю. Это мы, типа, на новый уровень отношений перешли? А какой там этап следующий? Будете ругаться, что домой выпивший заявился или что на стриптиз ходил?

— Ну уж нет, — хмыкнула Ирина Сергеевна, — удовольствия назвать меня самой невыносимой женой я тебе не доставлю! В конце концов, девичники еще никто не отменял, да и мужской стриптиз тоже.

— Чего-о? — моментально и даже почти не наигранно возмутился Ткачев, показательно состроив устрашающее выражение лица. — То есть одного вполне молодого и вполне симпатичного человека почти что голливудской внешности вам уже недостаточно?

— Да-а, Паш, при других обстоятельствах я бы решила, что ты ревнуешь, — рассмеялась Ира и, забрав у него тарелку, легко вспорхнула с кровати, продолжая улыбаться. А Ткачев, глядя на закрывшуюся дверь, с непозволительной и странной смесью горечи и благодарной нежности подумал, что при других обстоятельствах она и правда была бы для него лучшей женой.

* * *

— Ирина Сергеевна, новости неутешительные, — Щукин, помявшись в дверях, все же решился нарушить задумчивость где-то витающей начальницы. — Мы пробили звонки, как вы и просили... В общем, все как и предполагалось — все номера, на которые звонили эти типы, левые, один оформлен на какого-то бомжа, другой на старушку...

— Ну этого и следовало ожидать, — хмуро кивнула полковник, с досадой отшвырнув ручку. — Получается, тупик.

— А вот тут не совсем, — Костя потер подбородок, явно нервничая. — Удалось установить, кто купил помещение под все это дело. Там, естественно, длинная цепочка разных подставных лиц и всякая такая фигня... Но... Примерно полгода назад самым первым владельцем оказался знаете кто? Жена следователя Мурашова. Якобы она собиралась открывать какую-то кофейню, даже первоначальный ремонт и отделку замутила, но что там дальше случилось, непонятно, помещение она перепродала другому, тот третьему, а дальше следы теряются.

— Вот как, — Ира задумчиво побарабанила пальцами по столу. — Удобно как получилось — следователь, который может быть замешан во всем, сам же и ведет это дело. Хорошо, что мы информацию догадались попридержать...

— Ир! — Савицкий влетел в кабинет как ошпаренный, и даже постучать, вопреки обыкновению, не потрудился. — Ир, полчаса назад... прямо на пороге комитета... Мурашова снайпер завалил.

— Значит, все ниточки оборвались, — невесело подытожила Ирина, обведя взглядом команду. — Те трое, которые заправляли в борделе, трупы; риелтор, сдававший им дом, убит; личности потерпевших девушек так и не установлены; Мурашов застрелен. Я боюсь даже представить, какая должна быть крыша, что они не побоялись убрать следователя из СК. Вот что, ребят, — выпрямилась в кресле, сцепив пальцы в замок, — расследование придется пока притормозить. Мы можем серьезно подставиться, если продолжим копать сейчас.

— Но, Ирина Сергевна! — взвился Рома.

— Я все помню, Ром, — холодно перебила Зимина, взглянув в упор. — И над этим вопросом тоже думаю.

— Отлично! То есть пока мы тут будем думать, Лена будет в камере париться?

— Савицкий!

— Прости, Ир, — закипающее раздражение в голосе начальницы остудило не хуже окатившей ледяной воды. — Я просто...

— Я все понимаю, правда, — уже на полтона мягче. — Лена нам всем не чужая здесь. Но, помогая другим, надо не забывать сохранять ясную голову, чтобы не встрять самим и не огрести еще больше неприятностей. Я надеюсь, это всем понятно? Вот и хорошо. А теперь послушайте, что я предлагаю...

* * *

— Я так понимаю, лучше не спрашивать, куда ты опять влезла, — сделал вывод Михайлин, протягивая Ире и Савицкому сверток с медицинской униформой и чемоданчик с красным крестом.

— Меньше знаешь — крепче спишь, — вымученно улыбнулась Зимина, сжимая в похолодевшей руке ключи. — Андрей, спасибо, я правда не знаю, как...

— Да ладно, Ир, мне эти авантюры даже нравиться начинают, — слабо усмехнулся Андрей, напряженно глядя на нее. — Но у тебя точно все нормально?

— Конечно, я же тебе уже все объяснила, ну, зачем это надо, — протараторила Ирина, не изменившись в лице — маска веселой беззаботности держалась как приклеенная. — Ну все, нам пора, спасибо еще раз, — и, ткнув кулачком притихшего Рому, буквально слетела по ступенькам, торопливо кивнув на брошенное вслед "машина у забора". Савицкий даже представить не мог, что такого Зимина наплела своему знакомому, что он без лишних колебаний предоставил им все необходимое и даже раздобыл ключи от простаивающей в гараже полуразваливающейся кареты "скорой помощи". Впрочем, это при имеющихся возможностях не являлось неразрешимой проблемой: умельцев, способных "поставить на колеса" дышащий на ладан автомобиль, у них на районе, слава богу, было предостаточно. Теперь оставалась самая важная и самая сложная часть более чем дерзкого плана.

* * *

— Ир, а тебе идет, — хихикнула Измайлова, стараясь скрыть нервозность, и покосилась за окно. — Погони за нами еще нет?

— Тебе все шуточки, — сердито проворчала Ирина, одергивая синюю форменную куртку, — а у меня поджилки трясутся! Полковник полиции организовал похищение заключенной под стражу! Как представлю...

— Как тебе удалось вообще? — Лена попыталась отвлечь подругу от невеселых размышлений. — Ну пронесла ты мне этот сок с лекарством, понижающим давление, апельсины, на которые у меня такая аллергия, что вся сыпью покрылась... Но врач ведь мог понять, что никакой страшной инфекции у меня нет в помине, что тогда?

— Лен, я тебя умоляю! Что бы он там понял? У них доктор то в запое, то с похмелья, думаешь, много бы он разглядел? Ну а дальше просто — перехватили вызов "скорой", напугали там всех жуткой заразой...

— Ну ты, Ир, даешь! — восхищенно выдохнула Лена. — Великий комбинатор прям. Блин, до сих пор поверить не могу, что оттуда вырвалась... — И, решив не рассыпаться в благодарностях десятый раз, стиснула начальницу в объятиях.

— Да ладно, Лен, — вздохнула Ира, похлопав подругу по спине. — Тем более что главное еще впереди. Нам надо сделать так, чтобы обвинение с тебя сняли.

— Все, приехали, — прервал умилительную сцену Савицкий, притормозив возле окруженного сугробами деревянного домика. Измайлова, горя нетерпением, первой выскочила из машины, с наслаждением вдыхая свежий морозный воздух. Ира, уже переодевшись, выбралась следом, вручив Лене небольшую сумку.

— Ну что, Измайлова, пора тебе сменить имидж, — фыркнула весело. — Там кое-какая одежда, краска для волос и все такое. Тут, конечно, край цивилизации, но мало ли что... В остальном ничего пугающего, дом со всеми удобствами, магазин недалеко, в общем, обустраивайся.

— Ир, может останешься? Хоть в себя придешь, отдохнешь с дороги, да и мне веселей...

— Нет-нет, мы поедем, нам еще машину возвращать, да и... Ой, ладно, — усмехнулась, заметив разочарованный взгляд подруги, — так и быть, пусть Савицкий у тебя задержится. Я на такси доберусь, — и, наспех расцеловавшись, торопливо прикрыла за собой ворота, оставив друзей наслаждаться обществом друг друга.

* * *

Заброшенный пустырь, огороженный с двух сторон рядами заснеженных берез — лучшее место для встреч, о которых лишним людям знать вовсе не обязательно. Да и довольно рискованно.

— То есть я стучать должен? — хмурый массивный мужик презрительно скривился, пренебрежительно оглядывая прислонившуюся к капоту машины Иру.

— Подождите, что значит "стучать"? — раздраженно вздернула бровь, сосредоточенно выпрямляясь. — У вас появился конкурент, который не только переманивает часть клиентов, но и ставит под угрозу все дело. Представляете, что начнется, если в рамках этого дела начнут шерстить всех, кто так или иначе занимается подобным "бизнесом"?

— Это вы мне так угрожаете, что ли?

— Ну что вы, какие угрозы, — холодно хмыкнула Ирина. — Просто проясняю ситуацию. Сами подумайте, вам это надо? А так все просто: вы помогаете нам выйти на этих деятелей и заодно избавляетесь от конкурентов.

— Если у меня будут какие-то проблемы с конкурентами, у меня найдется много способов решить проблему. Без вашего участия.

— На принцип пошли? Ну-ну. А вам напомнить, где бы вы оказались без моего, как вы выражаетесь, участия? Например, когда вашего сутенера закрыли за хранение. Или когда одного вашего клиента прямо во время "оказания услуг" завалили. Дальше продолжать?

— Вот только не надо, Ирина Сергеевна! За вашу помощь вы и благодарность неплохую получаете. Сколько процентов, напомните?

Ира витиевато выругалась вслед удаляющейся к роскошному джипу тяжелой фигуре и, усаживаясь в салон, не отказала себе в удовольствии в сердцах хлопнуть дверью. Да что ж за день-то такой! Расследование застопорилось, гребаные "бизнесмены" отказываются помочь... В отделе опять полный бардак — опера снова отоварили кого-то не того и высокопоставленный папаша обещал всем кучу неприятностей; Бекетов, вызвав на "беседу", в очередной раз напомнил, что начальство категорически недовольно положением дел в районе и подумывает о смене руководства; да еще дело Измайловой до сих пор в "подвешенном состоянии", а уж о последствиях дерзкого похищения из-под стражи и вовсе думать не хочется... Жизнь, блин, бьет ключом!

Ира стремительно вылетела на залитый огнями проспект, пытаясь внушительной скоростью погасить нарастающее раздражение. Машинально бросила взгляд в зеркало заднего вида — что-то настороженно-хищно дернулось в груди, как при неясном ощущении дышащей в затылок опасности. Опять паранойя? Или она действительно уже видела эту машину? Почти автоматически мазнула взглядом по номерам и резко крутанула руль, в последний момент проскакивая в залитый темнотой переулок. Снова оглянулась назад, шумно выдыхая, — кажется, отвязались. А может, действительно обычная фобия? Лечиться пора, Ирочка...

Утопила в пол педаль тормоза, пытаясь разглядеть что-то в слабом свете фар, найти маневр для разворота, и вдруг с нахлынувшим ужасом ощутила, как повело, занесло в сторону машину на идеально вычищенной от снега ледяной глади — снопы света от фар выхватили совсем рядом стремительно приближающуюся бетонную стену. Вывернула руль, пытаясь уйти от столкновения, но внезапно ослабшие, одеревеневшие пальцы перестали слушаться; помутнело, зазвенело в голове, стиснувшая горло дурнота накатила, выбивая из реальности, и последнее, что уловила — сильный удар, опаливший жгучей болью грудную клетку и ребра.

* * *

— Поверить не могу, что наш план удался, — Савицкий, повернувшись набок, легонько потянул на себя покрывало, в которое укуталась жена.

— Поверить не могу, что я наконец-то подышала свежим воздухом, приняла душ и нормально поела, — отозвалась Измайлова, нарочито перетягивая ткань на себя.

— Ну Ле-ен, — тон Савицкого прорвался нетерпеливой многозначительностью; рука нахально пробралась под совершенно условную преграду. А уже в следующую секунду где-то над ухом разразился звоном мобильник. — Да что ж такое! — выругался Рома, с неохотой потянувшись к телефону. Лене оставалось только наблюдать, как выразительно меняется лицо мужа.

— Лен, — отложив мобильный, напряженно проговорил Рома, — кажется, Зяма пропала...

* * *

Паша несколько секунд тупо смотрел на погасший экран смартфона, а затем, борясь со слабостью, попытался подняться. Он обзвонил уже всех, кого только можно, но результат оказался нулевым. В отделе Зимина не появлялась, домой не заезжала, хотя, по словам Ромыча, должна была вернуться несколько часов назад, в клинику на обследование не пришла тоже, а мобильный упрямо талдычил о недоступности абонента.

"В следующий раз дома запру", — злобно пообещал Паша, пытаясь одеться. Будущая мать, мать ее! Нормальные бабы в ее положении дома на диване сидят, морально готовятся к изменениям в жизни, книжки умные читают и мужей капризами достают, а эта... Неугомонная, блин, натура!

Только на то, чтобы одеться, ушло минут двадцать — руки тряслись как с перепоя, ноги подгибались, в ушах звенело. Кое-как восстановив дыхание, Паша с трудом поднялся, привычно нашарив за поясом пистолет, и сгреб с полочки ключи. Оставался еще подвиг добраться до машины, а вот что делать дальше... Ну вот где прикажете искать это недоразумение, называющееся женой? Куда ее вообще понесло? Куда опять умудрилась вляпаться? Нет, точно — до родов под замок! Будет вязать учиться, пироги печь и спать по десять часов в сутки. А форму вообще нахрен ножницами искромсать, чтоб неповадно было! Будущая, так ее растак, мамаша!

Ткачев уже взялся за ручку двери, но та распахнулась сама — он едва успел отпрянуть. Зимина, белая как мел, ввалилась в прихожую, тут же схватившись рукой за стену, и все сердитые мысли, готовые к озвучиванию, моментально выветрились из головы.

— Ирин Сергевна... Ирин Сергевна, что с вами? — сам едва держась на ногах, Паша в последний миг успел подхватить начальницу, помогая усесться на стул.

— Что-то мне... нехорошо, — слабым, едва различимым голосом выговорила Зимина. Совершенно бледные губы беспомощно подрагивали. — Все... кружится... Дышать... трудно...

— Сейчас, Ирин Сергевна... сейчас, — забормотал Паша, неловко снимая с полковницы шубу. О том, что какую-то минуту назад готов был прибить это создание на месте, он даже не вспомнил, да и о собственной слабости и невыносимо ноющей ране, впрочем, тоже. Торопливо стянул с начальницы сапоги, ослабил галстук и даже расстегнул пару пуговиц на рубашке, встревоженно всматриваясь в по-прежнему бледное лицо Ирины Сергеевны. Осторожно придерживая за талию дрожащими руками, помог приподняться — от неуклюжего движения форменная юбка неприлично задралась, обнажая идеально-стройные ноги. Но открывшиеся взгляду прелести произвели не такое сильное впечатление, какое могли бы — темная плотная ткань оказалась пропитана кровью.

Никогда в жизни на Иру так никто не орал. Ни мама, обычно пытавшаяся выстроить диалог и лишь в самых крайних случаях повышавшая голос; ни ее немногочисленные кавалеры, даже в пылу ссоры не забывавшие о том, что из себя представляет хрупкая на вид Ирочка Зимина; ни даже генералы, брызжущие раздражением и недовольством, подобного не допускали. Разве что в незапамятные времена, когда она была совсем "зеленой" глупой следачкой, начальство позволяло себе топать ногами, кричать и переходить на личности. Но теперь...

— Ткачев, прекрати на меня орать! — рявкнула, едва дождавшись паузы, когда разошедшийся "муженек" ненадолго замолк, набирая в легкие воздух. — Что ты себе вообще позво!..

— Что я себе позволяю?! — еще сильнее завелся Паша и, не находя выхода эмоциям, подорвался со стула — белый халат на плечах взвился как парус под устрашающим штормом. — Нет, это что вы себе позволяете?! Вы о чем вообще думаете?! Чем — даже спрашивать не буду, тут все и так ясно!

В палате повисла оглушительная тишина, прерываемая только разгоряченно-участившимся дыханием Ткачева. Сказать, что Ира опешила от подобного хамства — значит, не сказать ничего. Даже выдать адекватный ответ не смогла, расширенными от неподдельного охренения глазами уставившись на разбушевавшегося будущего отца — в другое время Ткачев бы не удержался от улыбки, увидев подобную картину: сидящая на кровати начальница в смешных ярко-желтых пуховых носках, теплом пушистом халате и с чуть приоткрытым от изумления кукольно-маленьким ртом.

— Ткачев, ты с кем вообще разговариваешь? — кое-как отмерла Ирина Сергеевна, и в голосе начали медленно набирать обороты привычные грозовые нотки. — Ты...

— Ответил бы я вам, да только маму моего ребенка оскорблять не хочется, — на тон ниже парировал Паша, с шумом выдыхая. Не дожидаясь достойного ответа, опустился на койку рядом с начальницей. — Вы о чем думаете вообще, Ирина Сергевна? Вы хоть понимаете, что бы случилось, если бы до дома не добрались? Истекли бы кровью где-нибудь на улице и вся недолга! — Снова не выдержав, вскочил на ноги. — Вы ребенка потерять могли, вы хоть это понимаете?!

— Не кричи! — тоже повысила голос Ира. — И прекрати разговаривать со мной как с полной дурой!

— Ну а как вас назвать-то еще?! — снова вспыхнул Ткачев. — Ну ладно на ребенка наплевать, ваш материнский инстинкт, похоже, вообще в глубокой коме! Но хоть о себе-то подумать могли?! Или даже чувство самосохранения у вас напрочь отшибло?!

— Паш, ну все же обошлось, — поняв, что демонстрация силы тут не действует, Ира решила "включить" женщину. Даже, собрав все свои актерские данные, уставилась на него беспомощно-мягким взглядом из-под по-детски растрепавшейся челки.

— Железная логика! — раздраженно фыркнул Ткачев, рывком поправив упрямо сползающий с плеч халат. — С точно таким же успехом могло и не обойтись.

— Паш... — Болезненно и горько укололо запоздалым сдавленным ужасом, а еще — внезапным чувством вины: он ведь действительно волновался. Пусть и не за нее, но все же... Искренне, неподдельно, сильно. Даже забыв о своем собственном состоянии, о ранении, о том, что должен соблюдать постельный режим, а не изводить себя переживаниями и нервной суетой... Уловив что-то в ее тоне, Ткачев снова судорожно выдохнул — утомленно, уже без возмущения. Устроился на стуле, вытянул из пакета на тумбочке солнечно-оранжевый мандарин, принявшись терзать подрагивающими пальцами тонкую кожуру.

— Сколько раз вас просил быть осторожней, за руль не садиться... Сознание на дороге потеряете... — не договорив, будто испугался озвучить, протянул начальнице очищенный фрукт. Все пальцы у него оказались в липком соке — Ира, не отдавая себе отчета, чисто автоматически извлекла из упаковки салфетку, пройдясь влажной тканью по крепким горячим ладоням. Паша, дернувшись, удивленно взглянул на нее, но Зимина, опустившая глаза, ничего не заметила.

— Прости, — выдохнула едва слышно, не убирая рук, — Ткачев с каким-то необъяснимо-горьким волнением смотрел на тонкие бледные пальцы, унизанные кольцами, и что-то непонятное, незнакомое тянуще-нежной болью отзывалось в груди. И, сам прекрасно понимая, что не должен, не имеет права на подобные странно-трогательные ощущения, Паша порывисто сжал ее прохладные ладони — просто забыть, отогнать, вытравить те жуткие минуты в коридоре, когда дожидался приговора врача, готовясь к самому страшному. Хотя разве можно подготовиться к такому?.. Но вот она, живая, здоровая, в этом смешном мягком халате, с забавно выбившимися прядями, замечательно пахнущая каким-то приятно-фруктовым шампунем, сидит напротив, совершенно непривычно растерянная, даже испуганная — а значит, все обошлось.

Все обошлось.

* * *

— Ирин Сергевна, потеряли что-то? — Паша, прислонившись к косяку, иронично наблюдал, как Зимина безуспешно переворачивает все вокруг: обшаривает карманы шубы, роется в сумке, обыскивает полочку со всевозможными мелочами, заглядывает за тумбочку у стены. — Не это случайно? — вдоволь налюбовавшись видом начальницы со спины (на спину он как раз и не смотрел), Паша жестом фокусника продемонстрировал невесть откуда взявшиеся ключи.

— Не поняла? — медленно протянула Ирина Сергеевна, угрожающе нахмурившись. — Так, а ну дай сюда!

— Да щас прям! Вам прошлого раза мало было?

— Ткачев, ты охренел?! Немедленно верни ключи! — рявкнула Зимина, моментально доходя до состояния тихого бешенства.

— А теперь послушайте что я вам скажу! — Паша недобро прищурился, моментально теряя беззаботно-легкомысленный вид. — В ближайшие месяцы вообще можете забыть о том, что у вас есть машина! За руль я вас больше не пущу! Такси — пожалуйста, служебная машина с водилой — сколько угодно. Но сами вы за руль больше не сядете!

— Ты посмотри какой умный! — возмущенно фыркнула начальница, дернув плечом. — На все встречи и на разборки тоже предлагаешь с водителем ездить? Юморист!

— Я все сказал, — не дрогнул Ткачев. — Не уважал бы я вас так, вообще бы под замок посадил, чтобы приключений себе не искали!

— Ну спасибо!

— Всегда пожалуйста. Но раз уж такое дело, побуду пока вашим личным водителем. Так куда вы там собирались?

Ира, сердито чертыхнувшись, раздраженно рванула с вашалки шубу, уже по каменному лицу "муженька" поняв, что пытаться его переупрямить — пустая трата времени. И как только другие бабы десятилетиями терпят своих ненаглядных? Лично ей сейчас одновременно хотелось послать его матом, приложить чем-нибудь тяжелым по голове и пристрелить, только самообладание и жалость к едва оправившемуся герою взяли верх. Какая сложная все-таки штука эта семейная жизнь...

* * *

Ира после долго ругала себя, что, пригрозив и добившись испуганного обещания пойти к следователю и все рассказать, этим и ограничилась, уверенная, что трясущийся Демидов не решится обмануть — благо возможностей надавить у нее было предостаточно. Однако череда торопливо сменяющихся дней не принесла никаких приятных сюрпризов — похоже, рассказывать следователю правду про то, как подставил Измайлову, он не торопился. Придется, видимо, напомнить о некоторых обстоятельствах, а если понадобится, то и как следует запугать — Ткачев при желании мог произвести весьма угнетающее впечатление.

— Ирин Сергевна, открыто, — Паша, уже собираясь взяться за ручку двери, вовремя притормозил, заметив внушительный проем между дверью и косяком. — Че-то как-то это мне все не нравится. Здесь постойте, — одернул уже готовую внедриться в квартиру начальницу и сам шагнул внутрь.

— Паш, ну что там? — Зимина, проигнорировав настоятельную просьбу, переступила порог и тут же оказалась перехвачена крепкой рукой. Ткачев, широкой спиной закрывая обзор, настойчиво подтолкнул Иру обратно к выходу, и по его лицу она догадалась — представшее зрелище оказалось не из приятных. Что же там произошло, в конце-то концов?! Сердито вывернулась, отчаянно не понимая, что происходит, и за мгновение до того, как Паша успел сжать ее плечи, останавливая, ощутила подступившую дурноту — и секундного взгляда хватило, чтобы увидеть и привязанного к стулу Демидова, и жутко изуродованное мертвое лицо, и цепочку кровавых капель на полу. И моментально, прошибая до самых нервных окончаний, ударил этот жуткий запах — крови, смерти, невыносимой боли.

— Да какого! — чертыхнулся Паша, стремительно разворачивая начальницу к себе лицом — прямо в плотную, едва заметно пахнущую крепким мужским парфюмом ткань темного пальто. — Ведь просил же!.. Пойдемте скорее отсюда.

Сидя в машине возле настежь распахнутой дверцы, Ира снова со слабой иронией подумала о том, какой стала чувствительной — казалось бы, подобных вещей, а то и чего пострашнее, насмотрелась по самое не хочу, пора бы и привыкнуть уже. Хотя вполне справедливо — то, к чему привыкла она, вовсе незачем привыкать ребенку, еще и до рождения... Сделав несколько жадных глубоких вдохов, медленно выпрямилась, игнорируя обеспокоенный взгляд Ткачева, и, уже собираясь захлопнуть дверцу, машинально бросила взгляд на ничем непримечательную иномарку — уж очень неудобно она стояла, перегородив выезд сразу нескольким автомобилям.

Старательно заляпанные грязью, но все равно различимые номера резанули смутно знакомой комбинацией цифр и букв.

* * *

Ей не понадобилось много усилий, чтобы, пробив номер и установив владельца, выяснить, кто пользовался автомобилем, и сложить все воедино. Ведь именно того человека опознал по фотографии аферист Дибцев, подтвердив, что это он нанял его для "невинного розыгрыша" Измайловой; именно этот человек последний пользовался машиной своего знакомого — той самой, которую Ира заметила катающейся за собой, а позже — во дворе дома погибшего Демидова, причем незадолго после его смерти... А уж когда выяснилось, что этот тип, некто Пырьев, является братом жены следователя Мурашова, да еще в свое время служил и умеет обращаться со снайперской винтовкой... Все сложилось одно к одному.

— Ирин Сергеевна, может, все-таки мы с Ромычем его сами как-нибудь допросим? — Паша, покосившись на электрошокер в руках начальницы, застыл возле двери, не торопясь впускать ее в подвал. — Вам смотреть на это...

— Давай я сама разберусь! — холодно осадила Зимина. — Савицкий сегодня весь день на работе, у оперов рейды один за другим, предлагаешь еще хрен знает сколько ждать? У нас нет времени! А этот вообще может загнуться, про диагноз помнишь?

— Вам бы тоже кое о чем не мешало помнить, — резонно заметил Паша, но Зимина только недовольно вскинула бровь.

— Ткачев, не беси меня сейчас лучше! — Нагло оттеснив пытавшегося сопротивляться опера, втиснулась внутрь, невольно поморщившись от ударившего в глаза яркого света.

— Ирина Сергеевна, ну какого... Я и сам его допросить могу, — Ткачев выразительно взглянул сначала на прикованного наручниками Пырьева, потом снова на шокер. — Вам вот сейчас это вовсе не...

— Да не лезь ты уже, герой! — раздраженно оборвала полковник. — На ногах едва стоишь, а туда же! Мне тебя потом на себе тащить прикажешь? — Не дожидаясь ответа, подняла с пола бутылку с водой и, открутив пробку, щедро плеснула в лицо все еще не пришедшего в сознание Пырьева. Окатившая ледяная вода моментально привела в сознание — он дернулся и застонал, с трудом открывая глаза. Увиденное, судя по всему, ему не понравилось, а то, что услышал, — тем более. Но Ире хватило и нескольких ударов электрошокера, чтобы мнение быстро изменилось — перспектива умереть от сердечного приступа во время подобного истязания вовсе не казалась заманчивой, и Пырьев заговорил. Признался и в убийстве риелтора, и в смерти Демидова, которого нанял, чтобы подставить Измайлову, и в гибели Мурашова, и в том, что следил за ней тоже.

— И зачем ты за мной следил?

— Зачем следил, тебя спрашивают! — видя, как допрашиваемый "завис", сомневаясь, Паша, опережая события, ткнул его кулаком под ребра, получив раздраженно-укоризненный взгляд начальницы.

— Меня попросили, — кое-как отдышавшись, с неохотой выдавил Пырьев.

— Кто тебя попросил?!

— Что значит "кто"? — И, не дожидаясь нового удара, через силу пояснил: — Один из ваших.

— В смысле "из ваших"? — еще до того, как прозвучал ответ, Ира ощутила, как неприятным холодком предчувствия обдало позвоночник.

— Ну, из ваших... Мент... Из "Пятницкого"...

— Ирин Сергеевна, и что теперь? — Паша, видя отстраненную задумчивость начальницы, осторожно тронул ее за плечо, выводя из ступора. — Как мы с ним...

— Пока не знаю. — Выпрямившись, замерла, сжимая сплетенные пальцы. Ткачев тут же пожалел о поспешном вопросе: слишком уж бледной и неестественно напряженной выглядела товарищ полковник. Не железная же она, в самом деле... Да и думать ей теперь надо вовсе не об этом.

— Давайте вас домой отвезу, — сказал тихо и без нажима. — И не нервничайте, ладно? Просто... просто скажите, что надо, а все остальное мы сделаем.

— Спасибо, Паш, — выдохнула устало, даже не попытавшись спорить — до какой же степени ее вымотал непродолжительный "разговор"... Нет, не надо ему было этого допускать, хотя разве реально остановить разошедшуюся Зимину?

— Вы, главное, отдохните, отвлекитесь, только не грузитесь, хорошо? Помните, вы ведь все-таки... — Ткачев, поспешно отведя взгляд от усталого лица начальницы, неловко замялся, почему-то не спеша уходить.

— Я помню, Паш. — Криво усмехнулась, наблюдая, как он суетится возле дивана, пристраивая на столик тарелку с фруктами, мнет в руках мягкий плед.

— Серьезно? — не удержался от неприкрытой иронии. — Чего-то не очень заметно было, когда вы в этого типа шокером тыкали. Ладно, Ирин Сергевна, я поеду, а вы, если что, сразу звоните. Нашим передать что-нибудь?

— Передай, чтобы вечером собрались, надо все обсудить и решить. Вообще не представляю, что теперь со всем этим делать, блин!

— Да ладно, Ирин Сергевна, и не такое решали, придумаем что-нибудь, не накручивайте вы себя так. — И, уже было потянувшись к ней, опомнился в самый последний момент, сам оглушенный этим смутно-инстинктивным, чисто машинальным порывом — совершенно, блин, по-семейному на прощание чмокнуть ее в щеку.

Уж не двинулся ли ты, товарищ капитан?

Еще совсем недавно категоричный и однозначный ответ в этот раз почему-то вовсе не показался убедительным.

* * *

— Все слышал?

Клавиша телефона громко клацнула, диктофонная запись прервалась. Афанасьев, ерзающий и бледный, стянул фуражку и принялся тереть вспотевший лоб, переводя взгляд с застывшего на стуле Климова с хмурым лицом на сохранявшую ледяную невозмутимость Зимину.

— Ирина Сергеевна... Вадим Георгиевич... Да я же... да я никогда... Да врет он, как!..

— Серьезно? — вздернула бровь Ира. — Я бы очень удивилась, скажи ты что-нибудь другое. Но сам посуди, как все сходится: на тебя указали; возможностей прикрывать и предупреждать о нежелательных визитах у тебя было предостаточно.

— Ирина Сергеевна...

— Значит так, Афанасьев, — Ирине уже надоел этот спектакль. — Либо ты сейчас рассказываешь все нам здесь, все, подробно, потом пишешь рапорт и сваливаешь на все четыре. Либо я сейчас вызываю парочку оперов, которые отвезут тебя в тихое место и будут долго и старательно выбивать из тебя правду. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я могу это сделать? Так какой вариант ты предпочитаешь?

— Да я же... я правда ничего такого не делал... меня попросили... просто один раз помочь...

Все началось вполне невинно: в один ничем не примечательный день к Афанасьеву заявился человек, назвавшийся хозяином увеселительного заведения, а проще говоря — обычного борделя, и попросил, за приличное, разумеется, вознаграждение, уладить дело с неугомонными соседями, постоянно вызывающими наряды на подозрительные звуки из квартиры и строчившими бесконечные жалобы куда только можно. Дело было ерундовым, а сумма весьма приличной, и отказать такой любезной просьбе Афанасьев не смог. Способов унять беспокойных граждан, донимающих дежурку надоедливыми звонками, у него имелось достаточно, так что решилось все к взаимному удовольствию обеих сторон.

С кем он связался, Афанасьев понял намного позже, когда этот же человечек нарисовался снова, уже с куда более дикой просьбой. Приехав вместе с одним из своих пэпээсников на место событий — на этот раз не в обычную квартиру, а в какой-то подвал, он вполне понял панику хозяина заведения — в одной из комнат обнаружилась мертвая девушка со сломанной шеей и клиент в невменяемом состоянии. Дело приняло совсем уж скверный оборот, когда оказалось, что клиент — не кто-нибудь, а целый сотрудник ФСБ, причем в немаленькой должности. Кое-как придя в себя, фээсбешник принялся клясться, что все произошедшее чистая случайность, и просить помощи, естественно, не за просто так. С одной стороны, девушке уже ничем нельзя было помочь, с другой, ссориться с таким человеком и лишиться приличных денег, которые ему предлагали хозяин борделя и клиент... В общем, оказываться от такого подарка судьбы Афанасьев посчитал глупым, и той же ночью патруль ППС наткнулся в парке на труп молодой девушки и мирно дремлющего рядом на лавке ничего не соображающего пьяницу, в карманах которого нашли кошелек и мобильный погибшей...

— Да не знал я ни о чем таком, правда! — снова запротестовал майор, вертя в трясущихся пальцах чистый лист бумаги. — Ну да, о проверках там предупреждал, но это все, Ирина Сергеевна! А кто у нас таким не занимается? Я же ведь...

— Вон пошел, — процедила Ира, швырнув на стол ручку, которую крутила в руках. — И про рапорт не забудь!

* * *

Ирина отлично понимала, что по сути все приложенные усилия ни к чему не приведут: увольнение Афанасьева, арест Пырьева и его сестры, ловко вертевшей полусумасшедшим братом, чтобы избавиться от надоевшего мужа, который знал о ней немало неприглядного, — это все никаким образом не решало главную проблему и не могло избавить район от уродов, организовавших страшный бизнес. С гибелью тех, кто заправлял всем на единственной известной точке, оборвалась последняя ниточка — о других местах никто из участников событий был не в курсе, а уж при мысли, какая может быть крыша у этих деятелей, если клиентами были даже фээсбешники, Ире становилось совсем паршиво. Неужели опять, как в истории с "палачами", придется ворошить очередное осиное гнездо, тратить кучу времени и сил, чтобы доказать очевидное, наталкиваться на огромное противодействие, поднимать шумиху и даже рисковать жизнью? И ведь не факт, что все получится, что кто-то захочет копаться в такой грязной истории, идти против высоких чинов, да если и поднимется волна, все ли понесут наказание? Но решать самим — как? Что они, несколько простых сотрудников районного отдела, могут против целой организации высокопоставленных извращенцев? Не отстреливать же создателей этого "клуба по интересам", в самом деле... Ира совершенно не представляла, какие действия в сложившейся ситуации будут самыми правильными, но неожиданное и жестокое решение пришло само.

* * *

— Сколько вы хотите за помощь? — смуглый мужчина в кожаной куртке не по сезону нервно убрал руки в карманы, от волнения еще сильнее проявляя восточный акцент. — Ирина Сергеевна, этот мальчик...

— Этот мальчик попался на месте преступления, а девушка, которую он избил, между прочим, лежит в больнице с переломами и сотрясением мозга! И вы мне предлагаете его отмазать?

— Ну зачем так говорить... О помощи прошу, мальчик мне не чужой, нехорошо будет, если в тюрьме окажется... Вы уж помогите, а я вам помогу. Сколько хотите?

— Поможете, говорите? — Только что отстраненная, с явным нетерпеливым раздражением выслушивавшая просьбу, моментально подобралась, глаза настороженно и хищно сверкнули. — Что ж, я подумаю, что можно сделать. Если вы и в самом деле мне поможете...

— Очередная кровавая драма произошла сегодня ночью в элитном доме отдыха, на поверку оказавшемся настоящим притоном. Ворвавшиеся с битами неизвестные жестоко избили тех, кто находился в тот момент внутри, начиная от обслуги и заканчивая посетителями. После чего нападавшие успешно скрылись. Четверо человек скончались на месте, один умер в карете "скорой помощи", еще трое находятся в реанимации. Следствие...

— Ир... А не слишком круто? — Измайлова первой неуверенно нарушила повисшую в кабинете тишину. Зимина, переведя остановившийся взгляд с погасшего экрана, холодно и совершенно спокойно посмотрела ей в глаза. С глухим стуком отшвырнула стиснутый в руке пульт; вскинула подбородок, обведя ледяным, ничего не выражающим взглядом притихшую команду.

— Слишком круто? Ты это серьезно, Лена? Тебе напомнить, сколько крови на этих уродах? Или показать фотографии тех, кого они отдали на растерзание извращенцам, лишь бы платили? Или кто-то здесь забыл, какая крыша и какие клиенты у них были? Кто-то из вас, хоть один, действительно верит, что их удалось бы остановить по закону?

Ответом послужило молчание.

— Если никто больше не хочет высказаться, то все свободны, — отчеканила Ирина Сергеевна, не изменившись в лице. Когда переглядывающиеся сотрудники, отодвигая стулья, потянулись к выходу, не сбавляя тона приказала: — Ткачев, задержись!

Паша, притормозив и дождавшись, когда закроется дверь, опасливо оглянулся на начальницу, пытаясь припомнить, где успел изрядно накосячить, однако на ум ничего не шло.

— Да ладно, расслабься ты, — фыркнула полковник, чуть смягчившись. — Никто тебя убивать и пытать не собирается. Просто спросить хотела, какие планы на вечер.

— Ч-чего? — выдавил Паша, подозревая, что имеет донельзя глупый вид.

— О господи, — тяжело вздохнула Ира, без лишних слов выражая отношение к его несообразительности. — Я спрашиваю, отмечать как собирался? Сегодня Новый год все-таки, помнишь еще об этом?

— Да я чего-то как-то... — забормотал Ткачев, пытаясь соредоточиться, — ничего не планировал особо...

— Ну вот и хорошо. А то мама мне уже раз пять, наверное, звонила, в гости звала, и непременно с мужем. Я уже и не знаю, какие отмазки придумать! — страдальчески поморщилась, припоминая устроенный в прошлый раз спектакль.

— Никогда б не подумал что вы, Ирин Сергевна, так маму свою боитесь, — глаза Ткачева заискрили неприкрытым весельем. Вот уж действительно, видеть неуверенной в себе и даже немного перепуганной суровую начальницу было, мягко сказать, непривычно.

— Ничего я не боюсь! — яростно возмутилась Зимина. — Смеется еще... Щас как дам по башке!

— Молчу-молчу-молчу, — примирительно поднял руки Паша, продолжая улыбаться. — Ну чего, значит опять вечер художественной самодеятельности будем устраивать? Смотр талантов, так сказать.

— Иди уже, талант, — проворчала Ирина Сергеевна, погасив рвущуюся с губ улыбку. Со вздохом откинулась в кресле. — Лучше бы еще на пару разборок съездила, честное слово, чем вот это вот все!

* * *

Паша, уже стоя у двери с ключами наготове, в который раз убедился, что Ирина Сергеевна — женщина поистине уникальная. Даже такая сверхважная вещь, как собраться в гости в праздничный день, не вывела ее из равновесия — ровно через семь минут товарищ полковник в полной боевой готовности, то есть с неброским макияжем и в простом элегантном платье, появилась в прихожей, напрочь разрушив очередной стереотип по поводу прекрасного пола. Интересно, сколько женщин из всех, живущих на планете, пропускают в сборах такие стадии как переворачивание кучи вешалок, критические оценки себя в зеркале, причитания "господи, какой кошмар!", "это меня полнит!", "мне нечего надеть!" и другие не менее захватывающие моменты?

— Что-то не так? — вздернула бровь Зимина, и Паша опомнившись, торопливо отвел глаза, подавая шубу и раздраженно осадив себя на мысли, что уж слишком пристально и с явным удовольствием оглядывает начальницу. Но уж очень непривычно было видеть ее такой — не в строгой казенной форме, не в обыденной домашней одежде, а такой женственной, откровенно-изящной и, блин, неприлично красивой.

— П-простите, — пробормотал Ткачев, поспешно распахивая дверь. Ирина Сергеевна, на мгновение цепко и пристально взглянув ему прямо в глаза, чуть заметно усмехнулась и, обдав невесомым ароматом дорогих духов, первой шагнула на лестничную площадку.

* * *

В этот раз им даже почти ничего не пришлось изображать — сама по себе празднично-легкая атмосфера настраивала на мирный и беззаботный лад. Все, такое родное, привычное, знакомое с детства, наполняло каким-то тихим, уютным покоем, удивительной расслабленностью: и разноцветные стеклянные игрушки на перевитых гирляндами пушистых еловых ветках; и запахи запеченной курицы, мандаринов, каких-то специй, душистой выпечки, ванили; и хлопотавшая у стола мама, расставлявшая посуду, пока Сашка втихую отщипывал кусочки от горячей ватрушки на большом фарфоровом блюде. Вдруг вспомнилось о нормальном, простом, человеческом; кровавое, тяжелое и грязное будто стерлось, куда-то ушло. Ира все больше молчала, со стороны наблюдая за ними — что-то весело рассказывающим Ткачевым, Сашкой, слушавшим его с горящими глазами, улыбающейся мамой, заботливо наполнявшей тарелки и то и дело одаривающей внимательно-теплыми взглядами. А ведь со стороны они, наверное, и впрямь выглядят прекрасной семьей, подумала с горькой усмешкой, отходя в темной гостиной к окну, за которым красочными вспышками разрывались фейерверки.

— Ирин Сергеевна, вы идете? Там мама ваша торт разрезала, прикольный такой, зеленой елочкой, Саня уже два куска умял, — голос Паши совсем рядом заставил вздрогнуть — погрузившись в мысли, она даже не услышала шагов.

— Да-да, сейчас, — отозвалась рассеянно, продолжая завороженно наблюдать за яркими всполохами за стеклом. Где-то внизу, на улице, слышались шумные голоса и взрывы смеха, доносилась музыка из машин. Странное чувство пробуждало это созерцание чужого праздника — она ведь, если разобраться, тоже не одна. Там, за столом на кухне, ее вечно беспокоящаяся за нее мама; сын — еще один ее самый родной человек, несмотря на все его порой не безобидные выходки; а еще...

— Устали?

Паша стоял совсем рядом, но в полумраке она не могла видеть его лица, выражения глаз, да и разобрать эмоций в тихом и ровном голосе тоже было невозможно. Чувствовала только тепло крепкого плеча, легкий запах парфюма, внимательный взгляд, неотступностью обжигающий кожу вдруг запылавших щек.

— Давайте вам чаю сюда принесу, отдохнете, потом домой поедем. Ну или можно остаться, в принципе, если вы...

— Стой! — негромкий голос все равно прозвучал требовательно, даже властно, а пальцы, коснувшиеся запястья, показались ледяными.

— Что? — Замер, боясь не то что пошевелиться, даже вдохнуть. — Пальцы ледяные у вас... Замерзли, наверное, совсем?

— Паш... обними меня.... пожалуйста. — Показалось, что по телу пустили разряд — он и сам не понял, от чего его так прошибло: от совершенно невинного прикосновения или от этой неожиданно-неуверенной, такой простой и такой одновременно невероятной просьбы. И еще до того, как успел хоть что-то понять, осознать причину порыва, осторожно коснулся ладонями трогательного выступа изящных лопаток, обтянутых тонкой тканью. С удивительной, отчетливой ясностью ощутив, как необъяснимо-сильно это ей сейчас нужно. И не только ей.

— Не обращай внимания... Так, заскок. С беременными бывает, — пробормотала куда-то в плечо, потираясь щекой и жадно вдыхая. — Блин, как же от тебя охренительно пахнет...

— Серьезно? — с растерянной усмешкой переспросил Паша, вдруг со стыдом признавая, каким удивительным чувством отзывается все внутри — никогда, никогда прежде он не ощущал себя таким сильным. Таким способным защитить.

— Угу, — пробубнила Ирина Сергеевна, чуть прижимаясь к нему. — Парфюм классный такой. И машинным маслом кажется. И снегом.

— Снег пахнет разве? — улыбнулся Паша, все меньше способный справиться с этой яростно-жаркой радостной волной, наплывающей откуда-то изнутри. И каким же ребенком она сама показалась ему сейчас — такая забавная, беззащитная, доверчивая и, блин, настолько нереально, невозможно родная.

— Еще как, — энергично подтвердила начальница и, как ему показалось, с неохотой отстранилась. — Так что ты там про торт говорил?..

* * *

Домой возвращались ближе к утру — Ирина Сергеевна, сонная, непривычно спокойная, затихла на соседнем сиденье, наблюдая за мчащимися по проспекту машинами и лениво падающими хлопьями снега. Как говорится, ничего не предвещало...

— Ой, Паш, смотри! — Ткачев, мягко сказать, прибалдел — уже в который раз за все время общения с этой невозможной женщиной. Ну никак не укладывался у него в голове привычный образ жесткой, грубой, циничной и умной начальницы с тем, что то и дело проскальзывало в обычной жизни — какая-то невероятно-подростковая безответственность к нынешнему положению, способность теряться от самых обыденных ситуаций, даже этот детский страх взволновать и расстроить свою маму... А вот сейчас эта железобетонная дама, невозмутимо делавшая уколы и перевязки, с каменным лицом пытавшая шокером подозреваемого, на утреннем разборе полетов виртуозно несколько минут крывшая матом накосячивших пэпсов, умудрившись ни разу не повториться, с восторженно-детским выражением на лице уставилась... на котенка. Маленькое пушистое существо, замерев под горящим фонарем, жалобно мяукало вслед проносящимся автомобилям. — Какой хорошенький... Вот уроды, а! Додумался же кто-то!.. Паш, — видя, что Ткачев, заметив нужный сигнал светофора, уже собрался нажать на газ, испуганно придержала его за рукав, — а давай его возьмем?

— Чего? — вытаращился Паша. Вот уж чего-чего, а милосердия к какому-то случайно увиденному животному от непробиваемого товарища полковника он ожидал меньше всего.

— Жалко ведь, замерзнет, — беспомощно протянула начальница, уставившись на него широко распахнутыми глазами. — Холодно же. И есть, наверное, хочет...

Ткачев перевел взгляд на съежившегося на обочине котенка, потом снова на Зимину, опять на котенка и снова на Зимину, а затем, чертыхаясь и отказываясь понимать, с какой стати вообще ведется на это все, полез из машины. Нет, ну вот че за фигня?!

— Ой, какой хорошенький! — восхитилась Ирина Сергеевна, тщательно отряхивая от снега пушистую серую шерстку. — Голодный, наверное?..

Паша, с трудом оторвавшись от сюрреалистического зрелища умиляющейся начальницы, заботливо укрывавшей новое приобретение теплым шарфом, только покачал головой. Убойная сила эти беременные...

— Да-а, Ирин Сергевна, если вы так с котенком возитесь, страшно представить, какой вы будете мамой, — усмехнулся Паша, вдоволь насмотревшись на залипнувшую над спящим животным начальницу. Котенок, обнюхав все углы, исследовав пространство за диваном и креслами и вылакав блюдце кефира, моментально свернулся в клубок и закрыл глаза, тихонько заурчав. Зимина, будто только сейчас вспомнив о присутствии в квартире еще одного человека, вздрогнула, переведя на Пашу растерянный взгляд.

— Скорее всего, отвратительной, — произнесла очень тихо, вновь отворачиваясь — Ткачев мог видеть только тщательно уложенные рыжие локоны на фоне изящной шеи и темной ткани платья.

— Странно от вас такое слышать. Вы же...

— Хочешь сказать, что одного я уже подняла, причем не в самое лучшее время? А что мне оставалось? Вот только любая нормальная мать на моем месте никогда бы не пошла работать в ментовку. Сутками на работе, зарплата крошечная, ребенка почти не видеть... Нет, ни одна нормальная мать на такое бы не согласилась. А я вот, как видишь... И знаешь что? Даже теперь, понимая, что это все неправильно, я не смогу по-другому. Просто не смогу. Вот тебе и еще один повод для недовольства, — усмехнулась криво.

— Понимаю, — очень спокойно ответил Паша. Опустился на край дивана, привалившись плечом к стене. — Да и я, честно говоря... Я ведь тоже не смогу без этой работы. Вроде как должен о будущем думать, чтобы и работа нормальная, и зарплата, и времени свободного больше, и знать, что тебя не подстрелят в любую минуту... Но нет, не смогу я по-другому.

— Видимо, какие-то мы с тобой ненормальные. Парочка дефектных, — хмыкнула Ирина Сергеевна.

— Ну хоть что-то у нас общее будет, — засмеялся Паша. Поднявшись, протянул начальнице руку: — А теперь дефектным пора уже спать. — Невольно сжал тонкую ладонь, ощущая напряженную прохладу, и поспешно выпустил, не позволяя ни одной лишней секунды прикосновений. — Спокойной ночи. Ирина Сергеевна, — тихо произнес уже в спину, — вы только знайте... Как бы там ни было... Я сделаю все, чтобы вы ни о чем не пожалели. Помните об этом, ладно?

Зимина только чуть заметно кивнула, не оборачиваясь — он не мог видеть, как мягкой теплотой вспыхнули ее глаза. И вряд ли мог осознать в полной мере, насколько важными и нужными были эти неуклюжие, неловкие слова — для него самого тоже.

— Майор Земцов. Переведен из управления. — Короткие, сдержанные фразы, но голос вальяжно-неторопливый, а взгляд небольших светлых глаз пронзительно-самоуверенный, с какой-то наглецой даже. Молодой и дерзкий, сделала вывод Ира, и неким нахальством не обделен. Впрочем, для его должности только плюс: может, и толку от него с подобной прытью будет побольше, чем от бывшего нача оперов, который тупо отсиживался в отделе, перебирая бумажки.

— Нескромный вопрос можно? Чем вы так не угодили начальству, что вас отправили в подобную ссылку?

— Скажете тоже, ссылку, — сдержанно хмыкнул Земцов.

— И все же? — настойчиво повторила Ира.

— Да ничего особенного, товарищ полковник. Знаете ведь, как это бывает: начнешь какое-нибудь "неправильное" дело раскручивать, а начальству это не по душе... Ну а дальше понятно — переведут куда подальше, а дело тихо сольют.

— Действительно, ничего особенного, — усмехнулась Ирина и поднялась. — Ну что ж, пойдемте, покажу вам ваше рабочее место, с коллективом познакомитесь, — и закусила губу, скрывая улыбку — слишком уж явное недоумение промелькнуло на лице нового сотрудника. И правда, не царское это дело — подчиненных опекать... Но Ира теперь использовала любой повод и любую возможность, чтобы как можно меньше времени проводить за столом в кабинете — заранее "предвкушала", как в дальнейшем придется в буквальном смысле ныкаться от любопытных взглядов и перешептываний, да и физическая активность лишней не была: и прогулки на свежем воздухе, и специальные упражнения, и небольшие нагрузки в спортзале являлись еще одним пунктиком, от которого Ира не собиралась избавляться. Пока смутные, туманные страхи постепенно начинали обозначаться где-то в глубине души — она отлично представляла, какие риски может иметь ее положение в далеко не юном возрасте, что для ребенка, что для нее самой, и даже обнадеживающие с долей удивления заверения врача после очередного обследования успокаивали мало. И еще одно, изрядно удивившее, чисто женское опасение имелось тоже: ей вовсе не хотелось, чтобы раньше времени посторонним людям стало заметно и очевидно то, что она старательно пыталась скрыть, да и подвергать бедного Ткачева, которому и без того досталось, испытанию в виде подурневшей начальницы тоже не имелось желания. Впрочем, это ей еще несказанно повезло: воспринимай Паша ее как женщину, и каждая малоромантичная сцена типа утреннего приступа токсикоза или внезапной обморочности добила бы окончательно...

* * *

Дни рождения в жизни капитана Ткачева всегда выдавались бурными и запоминающимися, особенно лет этак с шестнадцати, когда, попробовав с закадычными приятелями самогона дачного соседа Степаныча, он набрался храбрости и полез через забор к местной красавице, дочке участкового, то ли Ниночке, то ли Валечке, а может Машеньке... Подвиг был оценен в полной мере: и цеплючей проволокой забора, и злым разбуженным участковым, и бешеными собаками, которые гнались за незваным гостем несколько улиц, клацая челюстями и взрывая лапами снег. Ниночкой, впрочем, тоже был оценен: горячее восхищение смелостью симпатичного героя она выразила со всей пылкостью, свойственной юным особам... Празднования в студенческие годы тоже были богаты на приключения, да и позже скромностью и сдержанностью не отличались, насчет чего не упускал случая подколоть Савицкий. Но так было раньше — на этот раз как-то категорически не задалось: ночное весьма "веселое" дежурство, богатое событиями — от пьяной поножовщины до ограбления кассы в супермаркете; потом вместо долгожданного отдыха — какое-то очередное усиление; а под занавес на его глазах чуть не подстрелили молоденького опера-стажера, видевшего вооруженных уголовников только в крутых ментовских сериалах. В общем, денек выдался неважнецким, настроение было и того хуже, и заявляться в подобном расположении духа домой к начальнице желания не имелось. Возвращаться в свою давно заброшенную квартиру, впрочем, желания имелось еще меньше, и Ткачев не придумал ничего лучше, как по старой доброй традиции зависнуть в знакомой пивнушке — без компании развеселых приятелей, которые как-то резко разбрелись кто куда, и даже без Ромыча, который вот уже как неделю освежал отношения с Измайловой где-то вдали от московской суеты.

— Ткачев! Ты, что ли? Ну охренеть встреча! — Веселый возглас сопроводился внушительным тычком в плечо — Паша, стремительно обернувшись, непонимающе посмотрел на притормозивших возле его столика парней: крепкого смазливого блондина и худощавого брюнета с задорным взглядом. Лица показались смутно знакомыми — он точно видел где-то этих двоих, но вот где? Память упрямо отказывалась давать подсказку.

— Чего, не узнал, что ли? Богатыми будем, — засмеялся блондин и плюхнулся на свободный стул. — А ведь в школе вместе у Данки Ивлевой контрольные списывали... А в десятом классе, помнишь, чуть не подрались из-за нее на дискотеке?

— Витька Тобольцев! Макс Синцов! Ну офигеть, не узнал даже сразу! — За озарением и радостными восклицаниями последовали ритуально-дружеские объятия с похлопываниями по спине, град взаимных бессвязно-торопливых вопросов "ты как?", "че нового?", "куда пропал?" и еще всевозможных вариаций, упоминания общих знакомых и воспоминания о бурной юности... После пива перешли на что покрепче, от туманно-общего — к личному. Макс, довольно скрытный, хмуроватый в школьные годы, приобрел какую-то радостную уверенность и спокойствие, женился на какой-то повернутой программистке, ваяющей графику для игр, а сам заведовал целым отделом компьютерной безопасности в какой-то крутой фирме. Весельчак и бабник Витька, дослужившийся до капитана ФСБ, напротив, как-то сдал, даже потух, и в признании о женитьбе не промелькнуло ни намека на радость.

— Чего так мрачно-то? — Паша разлил еще по стопкам, подцепил вилкой кусок огурца. — Дело хорошее.

— Угу, хорошее, — криво усмехнулся совсем захмелевший Витька. — Счастливый ты, Ткачев... Небось до сих пор баб меняешь как перчатки? Такие, как ты, вообще не женятся. И правильно, не женись, херня это полная...

Паша, с трудом разжав отчего-то сведенные пальцы, медленно отставил нетронутую стопку. Он, разумеется, в отличие от давних друзей не торопился делиться радостями и горестями собственной личной жизни: не упомянул ни про Катю, ни про свой нынешний статус и даже будущее отцовство... Не те это были подробности, о которых можно и нужно рассказывать, даже давним друзьям.

— Что, с женой не повезло? — полушутя поинтересовался Ткачев, пытаясь сгладить обстановку. Друг помрачнел еще больше.

— Ну как тебе сказать... Ольку Смольскую помнишь? В универе с нами вместе училась.

— Олька, Олька... Это че, та, у которой папаша какой-то полковник из чекистов? Помню-помню, огонь-девка была, и красотка какая...

— Была да сплыла, — безрадостно хмыкнул Витька. — Я когда на ней женился, о детях и думать не думал... Она ж всегда безбашенная была, какие тут дети... Ну, думал жить станем вместе, девка она красивая, да и тесть такой, без работы не останусь... А она взяла и залетела. Это ж жесть какая-то! Это она сейчас, на шестом месяце, как маленький слон весит, а че дальше будет? И ноет, ноет, ноет... То у нее спина болит, то ее мой одеколон бесит, то черешни ей свежей среди ночи достань... Это в январе-то! А уж когда мы с ней спали в последний раз, вообще хрен вспомнишь! И еще мозг мне выносит, мол, не любишь, не хочешь... Не, ну нормально? У нее живот скоро на нос полезет, какое тут "хочешь"? Да она раньше вообще ко мне ненакрашенная не приближалась, а щас... Ходит бледная как смерть, непричесанная толком, расплывшаяся — врач, видите ли, любые нагрузки запретил! И добро бы еще парня родила, так ведь девка будет — даже тут ничего нормально не смогла...

Паша хотел было резонно ответить, что за пол ребенка вообще-то отвечает мужчина, но вовремя промолчал. И о многих других моментах тоже: теперь в некоторых аспектах он был весьма подкован благодаря "самообразованию" — раньше ему бы и в голову не пришло, сколько всяческих тонкостей таит в себе такое деликатное положение, и уж тем более не пришло бы в голову выяснять все подробности, особенности и правила. Впрочем, и подобной своей реакции — недоверчиво-ошарашенной радости и растерянности, — он, хронически-легкомысленный раздолбай, представить тоже не мог. Да уж, забавная штука жизнь...

— А чего такого-то, девчонка тоже хорошо, — и снова на удивление отчетливо-красочно представилась маленькая копия — его и Ирины Сергеевны. Интересно, что у нее (а может быть, у него) будет от мамы, а что от папы? Дай бог, не мамин во всех смыслах убийственный норов...

— Была бы у тебя баба беременная, я б на тебя посмотрел, — усмехнулся Тобольцев. — Это ж понимаешь, вроде как я и не мужик вовсе, даже наследником обзавестись не смог...

Паша, не вслушиваясь в пространные рассуждения, потянулся к тихонько звякнувшему телефону, отвлекаясь от нетрезвой шумности пропитанного алкогольными парами и сигаретным дымом тесного помещения.

"У тебя все в порядке?"

Лаконично-спокойное простенькое сообщение и безлично-сухое "Зимина" в заглавии диалога — никаких собственнических "жена" или нелепо-слащавых "солнышек" и "зай". Да уж, о "нормальной семье" он в свое время изрядно загнул... Взгляд метнулся к наручным часам — десять минут второго. Неплохо загулялся, однако... И невольно передернуло, прошибая ознобом — Катя в подобных обстоятельствах давно бы уже оборвала телефон и забросала ворохом панически-нервных смс, накручивая не только себя, но и его тоже...

"Все нормально. Просто встретил старых друзей"

"Хорошо. Смотри не увлекайся" и ехидно улыбающийся смайлик. Да уж, товарищ полковник не только житейски мудра, но и неисправима в своей язвительности... Убирая мобильный в карман, Ткачев невольно улыбнулся совершенно непозволительной по своей теплоте очень простой, обыденной мысли: все-таки, несмотря на всю специфичность и странность их отношений, в некоторых вещах жена у него идеальная. И пожалуй впервые за все время Паше нисколько не было стыдно за подобные эмоции — эмоции по отношению к ней.

Если накануне вечером было очень-очень хорошо, то утром будет очень-очень плохо. Подтверждение этой незамысловатой мудрости Паша получил, едва раскрыл глаза, тут же пожалев о пробуждении: во рту пересохло, башка гудела, а встать вообще казалось непосильной задачей на грани настоящего подвига. После контрастного душа стало чуть полегче, и Ткачев выбрался на кухню, мечтая только об одном: живительном глотке воды. Однако, едва переступил порог, обалдело остановился, уверенный, что представшее глазам — не что иное, как похмельный глюк: суровая начальница в смешном цветастом фартуке, мирно переворачивавшая блинчики на сковороде, была зрелищем гораздо более фантастическим, нежели какое-нибудь нашествие пришельцев или внезапно ушедший в завязку Фомин.

— Хоро-ош, — с ласковым сарказмом протянула Зимина, окинув помятого подчиненного выразительным взглядом и выключая плиту.

— Ирин Сергевна, ну не издевайтесь, а? — страдальчески вздохнул Паша, невольно поморщившись от нового приступа головной боли и рушась на стул. И, тут же подняв глаза, удивленно воззрился на начальницу, обнаружив на столе весьма странный для этой квартиры натюрморт.

— Да пей, пей, не отравлено, — фыркнула Ирина Сергеевна, правильно истолковав его взгляд. — Я ж все понимаю, пиво с похмелья это святое.

— Спасибо, — с неподдельной признательностью пробормотал Паша, блаженно зажмурившись: после нескольких глотков превосходного темного пива жизнь показалась чуточку прекрасней, а головная боль совсем ушла. Нет, все-таки идеальная у него жена...

— Кстати, Паш, с прошедшим тебя. Я, конечно, понимаю, что тебя и без меня уже наверно поздравили, но... В общем, вот, — Ира протянула ему простенькую коробку без всяких оберток и дурацких ленточек. — Надеюсь, воспользоваться не придется, будет сувениром.

Паша машинально открыл коробку и восхищенно замер, уже второй раз за утро изрядно растерявшись.

— Ирин Сергевна... Это ж... Вальтер, прям как у Бонда... Офигеть... Но как? Это ж стоит сколько?

— Ой, какие мы щепетильные! — усмехнулась Ирина, с неожиданной мягкостью глядя на него: такой, растерянно-восторженный, радостный, он показался совсем мальчишкой, настолько непосредственно-искренним, что сжалось сердце. — Если тебя это так беспокоит, то мне это ничего не стоило. Умелец один смастерил по моей просьбе в свое время, должен был мне сильно. В интернете, сам знаешь, сейчас хоть чертеж ракетной установки можно найти...

— Спасибо, Ирин Сергевна, — совершенно стушевавшись, повторил Ткачев, но разглядывал почему-то не неожиданный подарок, а начальницу, как будто пытался рассмотреть что-то новое и удивительное.

— Да ладно тебе, — вдруг смутилась Зимина, передвигая на столе посуду. — Заладил... Я же понимаю, как вы тащитесь от этих всяких мальчиковых игрушек...

Паша молчал, продолжая неотрывно-внимательно изучать ее слегка разрумянившееся лицо с этой странной тенью неловкости, чуть закушенные полноватые губы, сосредоточенный, упрямо уходящий в сторону взгляд... И снова эта внезапная глупая волна нежности захлестнула, пробирая до самого сердца: на миг показалось, что никого роднее и ближе у него нет и не может быть.

— Ирина Сергеевна... — голос выдал предательской хрипловатостью, и Зимина недоуменно вскинула бровь. Потемневшие до бархатистой черноты глаза были совсем рядом: огромные, настороженно-хищные. Паша протянул руку, осторожно накрывая ладонью тонкие прохладные пальцы — Ирина Сергеевна даже не вздрогнула, только напряженность во взгляде разбавилась искорками мягко вспыхнувшего недоумения. Явственно коротнуло, прошило ярко-пронзительной дрожью; сквозь обыденно-домашние запахи кухни — теста, какого-то душистого варенья, морозного уличного воздуха из открытой форточки, пробился неожиданно-остро, тонко-чувственно легкий аромат сочно-пряных, терпких духов, густо-жаждуще наполняя легкие.

Все, кажется, осталось прежним: небольшая уютная кухня с заставленным расписной посудой круглым столиком, бьющий в окно золотисто-розоватый утренний свет, мерно тикающие часы на стене... Все осталось прежним — и в то же время стало совершенно иным. Стоило лишь крепче сжать худенькую ладонь, прямо и вопросительно ввинчиваясь взглядом в бездонную черноту неожиданно потеплевших глаз...

Резкий звонок мобильного вонзился в паутину тишины раздражающе-острой иглой.

* * *

Случайная встреча для уже бывшего майора Афанасьева оказалась более чем неожиданной в нескончаемой цепи неудач: вынужденное увольнение, безуспешные попытки найти новую работу, нотации жены по поводу приостановленных выплат по кредиту, наезд коллекторов, поначалу просто угрожавших, а после перешедших к решительным мерам ("меры" заключались в неисчислимых синяках, вывихе руки и трещине в ребре), а под занавес прямо из-под окон какая-то сволочь угнала машину, которую Афанасьев скрепя сердце решил продать, чтобы рассчитаться с долгами. А нетерпеливые граждане тем временем начали усиленно намекать, что если в ближайшее время денег не будет, прекрасная трехкомнатная квартирка со всем добром, нажитым непосильным и не очень праведным трудом, перейдет из собственности Афанасьева в совершенно чужую собственность.

И ничем иным, кроме как несказанной удачей, показалась в данных обстоятельствах встреча с человеком, которого в их непрезентабельном райончике Афанасьев уж точно увидеть не ожидал. И простое решение навалившихся разом проблем явилось в тот же миг...

Тем же вечером бывший майор набрал раздобытый всеми правдами и неправдами номер телефона, произнеся несколько вполне невинных, но очень многозначительных слов и сразу же добившись встречи. Случаются, случаются все-таки в жизни чудеса — всего несколько ничем не примечательных фраз, и твои проблемы волшебным образом ложатся на чужие плечи. Ведь существуют такие фразы, которые в одночасье могут разрушить все — размеренную благополучную жизнь, вполне успешную карьеру, а то и вовсе лишить свободы. Вот она, великая сила слова!

Из дома Афанасьев впервые за последнее время выходил без страха и в весьма приподнятом настроении. В его расслабленном воображении уже вовсю рисовались картины счастливого будущего: полученной суммы должно было хватить не только на погашение долга, но и еще на многие и многие приятные мелочи...

У входа в парк, где была назначена встреча, несмотря на время, оказалось безлюдно, но данное обстоятельство только порадовало: мало ли что мог задумать его собеседник, не желая делиться... Бодрым шагом бывший майор приблизился к лавочке в отдалении, облегченно переводя дух и опускаясь прямо на подернутое снежком сиденье: никакой слежки он за собой не заметил. Нет, хорошо все-таки иметь дело с разумными и сговорчивыми людьми...

Вкрадчивый скрип ветки за своей спиной Афанасьев уловил слишком поздно.

* * *

— Что тут? — Ирина решительно пробилась сквозь толпу зевак и мельтешащих людей из следственной группы. Криминалист, увлеченно щелкавший камерой, вопрос не услышал — за него ответил находившийся здесь же новый начальник оперов.

— Банальная история, товарищ полковник. Мужчина вышел в парк собаку выгуливать, ну и наткнулся... Задушили бедолагу вчера вечером, эксперт точное время смерти не установил еще. Свидетелей, понятное дело, никаких, место отдаленное, да и холодно вчера было, кому придет в голову по такой погоде шататься? Непонятно только, что он тут делал. Кстати, он ведь, если не путаю, у вас в отделе раньше работал?

— Работал, — криво усмехнулась Зимина, с досадливой раздраженностью подумав, что, пожалуй, совершила большую ошибку, приняв на веру то, в чем Афанасьев счел нужным покаяться. Нет, было, было что-то еще, что он скрыл, то ли понадеялся на удачу, то ли так сильно боялся того, кого прикрывал... Это его, впрочем не сильно спасло. Ире, если откровенно, было наплевать: поплатился он за дело, нехрен связываться со всякой отморозью и покрывать их, но вот тот факт, что рассказать им он больше ничего не сможет, серьезно огорчал. А то, что Афанасьев погиб именно из-за своих лишних знаний, сомнений у нее не вызывал. Как же она умудрилась так лопухнуться...

— Ирин Сергевна, так можно подумать, что вы по работе рядового мента соскучились, — поддел Паша, когда столкнулись в кафе в одной остановке от парка. — Сами приехали, сами расспрашивали... Дело-то все равно к нам ни при каком раскладе не попадет.

— Это вообще-то пока еще мой район, — фирменно вздернув бровь, осадила полковник. — И я должна знать, что здесь происходит, тем более что это может быть связано с тем делом, я думаю, ты понимаешь.

— Думаете? — Ткачев, поморщившись, отодвинул от себя тарелку с нетронутым завтраком, искренне позавидовав выдержке и аппетиту начальницы — похоже, ни дурная новость, ни малоприятная суета возле трупа ее ничуть не смутили. А вот ему после вчерашних "отмечаний" кусок в горло не лез до сих пор.

— Сам подумай, — Ирина Сергеевна увлеченно взмахнула вилкой, с явным удовольствием пускаясь в рассуждения. — После увольнения у Афанасьева наверняка были проблемы с бабками, с работой опять же... А если он знал кого-то еще, кто прикрывал все это дело или даже заведовал им, то вполне мог захотеть поживиться. Это объясняет, зачем он поперся в парк на ночь глядя в такую погоду, выбрал укромное место — наверняка ждал того, кого решил шантажировать... Паш, может рассольчику? — предложила ехидно-участливо, заметив, что Ткачев слушает ее не слишком-то воодушевленно. Ткачев, отставив огромную кружку из-под кофе, только вздохнул: что-что, а понимание участия у товарища полковника очень и очень своеобразное.

— Паш, Олю убили.

Тобольцев, плюхнувшись на стул, залпом опрокинул в себя полстакана воды — Ткачев с сочувствием подумал, что в подобной ситуации нужно что покрепче, но ни предложить "успокоительное", ни задать тяжелый, но предсказуемо-необходимый в данных обстоятельствах вопрос не успел: Виктор, бессильно опустив голову, заговорил сам.

— До сих пор ее лицо перед глазами... Сколько опером работал, трупов повидал, привык вроде как... А тут... Она, Олька, и — мертвая, понимаешь?.. Кто только посмел...

Потонули, заглушились, увязли в пространстве остальные слова, какие-то детали, подробности, бессмысленно-отчаянные вопросы.

Понимаешь?

Понимал, так хорошо понимал, что все разом обледенело внутри — прерывистой рябью кадров, как на экране старого заглючившего телевизора, замелькали, вспыхивая, жуткие обрывки воспоминаний: глянцевитая лужа крови, копна светлых волос контрастом с темной гладкостью линолеумных прямоугольников, безжизненно-опустошенное лицо еще совсем недавно близкого, а самое главное — живого, живого человека...

— А что следак говорит?

Тобольцев выпрямился, криво ухмыльнулся.

— Да что он может говорить? У них там две шикарные версии: случайный грабитель и...

— И?..

— И я, — с нервным смешком договорил Виктор. — Стандартная, мать их, версия! Да еще подружки ее сразу бучу подняли, типа и ссорились мы в последнее время часто, и вообще...

— Да ладно тебе, ты ж сам понимаешь, работа такая. Не могут же они реально думать, что ты... — Понимал, насколько бессмысленны, незначительны все произносимые слова, но должен был, просто обязан сказать хоть что-то, хоть что-то сделать. — Слушай, ты мне фамилию следака скажи, я попробую через знакомых что-нибудь выяснить, ладно? И ты это... я все понимаю... но ты держись, ладно?..

* * *

Дома Ткачев очутился только поздно вечером — забегавшийся, замотанный, раздраженный. Помимо привычной надоедливой рутины, пришлось еще посуетиться сразу в нескольких направлениях: Зимина озадачила поиском зацепок в деле об убийстве Афанасьева — похоже, была уверена, что, ухватившись за эту ниточку, получится довести до логического конца ту мутную историю с борделем и высокими покровителями. Так что Паше довелось изрядно побегать: навестить вдову с обычными, но бесполезными в таких случаях расспросами; проверить все камеры на пути от дома Афанасьева до места убийства; даже, не особо надеясь на удачу, пробить его последние звонки. Потом еще, помня о своем обещании, Ткачев попытался выяснить что-нибудь по делу об убийстве Ольги Тобольцевой, но тут вообще натолкнулся на глухую стену — никакими подробностями следователь делиться не пожелал. Ничего удивительного, впрочем: убийство генеральской дочки, жены капитана ФСБ... Мало кому понравится, если в такое дело будут лезть какие-то левые опера...

И тем более непонятным оказалось вдруг, переступив порог чужой квартиры, моментально погрузиться в непривычное, удивительно-незнакомое ощущение тишины и покоя. Странное дело — за всю свою жизнь, даже возвращаясь к себе домой, он еще ни разу не чувствовал чего-то, хотя бы отдаленно похожего на умиротворение. Даже совместная жизнь с Катей, несмотря на все неумелые, неловкие попытки наладить какой-то уют, стабильность, спокойствие, не приносила ощущения чего-то подобного.

Ощущения дома.

Парадоксально: Зимина, жесткая, деловая, независимая и вечно занятая, никогда не стремившаяся к какой-то семейной гармонии, проявлению типично женской заботы, умудрялась каким-то непостижимым образом создать в своей небольшой квартирке удивительную атмосферу мирного, ненавязчиво окутывающего тепла, расслабленности, комфорта.

Места, куда хочется возвращаться.

Жгучим стыдом обдала эта простая, совершенно искренняя мысль: к Кате ему очень часто возвращаться не хотелось совсем...

— Паш, ну ты чего застрял? Десять минут уже наверное в прихожей возишься, ужин остынет скоро.

Паша, пристраивая куртку на крючок, невольно вздрогнул, переводя на Ирину Сергеевну наполненный неподдельной растерянностью взгляд. Только сейчас вдруг подумав, как это странно: суровая начальница, никогда никому не делавшая поблажек и требующая ответа за все косяки, безгранично уважаемая им женщина, неизменно казавшаяся воплощением власти, силы и недоступности — вот так обыденно и просто — в одной квартире, такая по-домашнему милая, немного утомленная, чуть заметно тепло улыбающаяся, напоминающая про ужин... Невероятно. Наверное, к этому он никогда не сможет привыкнуть.

— А что, у нас в доме водится ужин? — невольно, не заметив и сам, ответил на приглушенную улыбку — снова накатило, распирая, это недозволенное чувство благодарности: просто за то, что он сейчас здесь, просто за то, что не один.

— А ты что думал, ты один готовить умеешь? — легко рассмеялась Зимина, подтолкнув в сторону ванной. — Давай-давай, мой руки — и за стол!

— Паш, что-то случилось? — Выпалила и тут же с досадой закусила губу, жалея о своей глупой несдержанности. Прекрасно отдавала себе отчет, что не должна вмешиваться, лезть в душу, переходить некую границу, ступать на ту территорию, доступ на которую ей наглухо закрыт. Ткачеву и без того требуется немало выдержки, чтобы сохранять нынешнее равновесие, мириться с положением вещей, и нагнетать обстановку лишним напряжением, будь то помощь в решении каких-то личных проблем, недовольство из-за бытовых мелочей или ненужные расспросы, было бы уже чересчур. Но уж очень невеселым, даже подавленным выглядел он сегодня, и этот дурацкий вопрос вырвался сам собой, хотя она понимала: ни к работе, ни к каким-то их общим делам это отношения не имеет, иначе бы она уже была в курсе. Неужели что-то... личное? И сама поразилась тому, каким неожиданно болезненным, неприятным уколом отозвалась вполне логичная догадка.

Ты бы еще ревновать начала! Молодец, Ирочка, ничего не скажешь, заигралась, блин, в счастливую семью!

— С чего вы взяли? — Паша, расставив чистые тарелки на полку, вернулся на свое облюбованное место напротив окна, налил еще чаю.

— Ткачев! — укоризненно-строго, но без раздражения, сопроводив более чем выразительным взглядом. И в самом деле, наивно надеяться, что от удивительной проницательности товарища полковника можно хоть что-то скрыть...

— Ну да, вы правы. — Тяжело выдохнул, сцепил пальцы в замок, отметив, как начальница сразу же напряглась. — В общем... Там такая история... Помните, я вам говорил про старых знакомых? Ну, в школе вместе учились... Так вот у одного из них... у него убили жену. А самое поганое, что он же у следствия основной подозреваемый, насколько я понял.

— Паш, ну ты ведь опер! В таких случаях это и есть стандартная версия, тебе ли не знать?

— Да все я понимаю, Ирин Сергевна! Просто это ж надо совсем Витьку не знать, чтоб в такое поверить... Он приходил ко мне сегодня... На нем лица просто нет! Я еще хорош, пообещал помочь, выяснить все, а по итогу так ничего и не узнал, послали меня...

— А что там за история хоть? Ты расскажи в деталях, может, у меня получится что-то узнать...

— А вы можете? — Ира только вздохнула, заметив, как его глаза вспыхнули надеждой. Ткачев-Ткачев... Сколько бы ни было всякой дряни в жизни, какие бы непростые моменты ни подстерегали в очередной раз, каким бы легкомысленным, порой даже безответственным ни казался со стороны его характер, одно — непоколебимая верность дружбе — в нем неизменна, несмотря ни на что.

Непроницаемая январская ночь сгустилась чернильным бархатным покрывалом, приглушила привычную суету, беспокойность, громкость. Шумел под окнами вечно переполненный машинами проспект; тихонько капала вода из неплотно прикрытого крана; ненавязчиво окутывало кухню мягкое сияние светильников. Пушистая нахалка Дымка, успевшая заметно подрасти и еще больше распушиться за время привольного житья у новых хозяев, тихонько урчала на диване, топча лапками сброшенную джинсовую куртку; мерно гудел забытый Саней на подоконнике ноутбук; Ирина Сергеевна, внимательно слушая его рассказ, незаметно уминала соленое печенье из только что открытой разноцветной пачки... И невыносимо-острым ужасом накатила внезапная мысль: он бы не пережил, если бы довелось потерять еще и это. Все — мирный домашний уют, чужого, по сути, ребенка, с которым неожиданно просто сошлись, и даже — ее, эту женщину, по отношению к которой так старательно растил отчужденность и неприязнь. И вовсе не потому, что совсем скоро она подарит ему настоящее чудо, о котором не задумывался никогда, — их общего ребенка. Нет, совсем не поэтому. И жутко, по-настоящему жутко допустить даже мысль, что этого всего в одночасье может не стать. Их может не стать.

Он был уверен: Яна не сдаст его ни при каком раскладе. Ведь, даже будучи не очень далекой бабой, некой жизненной сообразительности мадам Мурашова не была лишена, так что не могла не понимать: стоит ей заикнуться о его участии в том громком деле, и судьба ненужной свидетельницы окажется весьма предсказуемой. Да и одно дело — грохнуть чужими руками надоевшего муженька, который узнал о ее махинациях с недвижимостью и грозился посадить, и совсем другое — оказаться в составе преступной группы, организовавшей сеть борделей, где преспокойно предоставляли "девочек для битья", а то и чего похлеще... Ну и еще один небольшой нюанс: за время их "сотрудничества" Яна успела влюбиться в него как кошка, что и неудивительно — темперамент молодой привлекательной бабы брал свое, а вечно занятый на работе муж с не слишком-то презентабельной внешностью и малоприятным характером потребности в любви не удовлетворял от слова вообще. Так что, помня об их бурном совместном времяпрепровождении, вдовушка вряд ли пожелает сдать галантного любовника и надежного делового партнера — так он думал до недавнего времени. До того момента, как на экране дорогого смартфона высветился неизвестный номер, а затем ударил из динамика знакомый голос, искаженный раздражением и истеричной слезливостью.

— С ума сошла? — прошипел он, с трудом вклинившись в поток бессвязных восклицаний. — Какого хрена ты мне звонишь, спалиться по полной хочешь и меня вслед за собой потащить?! И вообще, откуда у тебя телефон?

— Да какая разница, откуда у меня телефон! — взвизгнула Яна. — Адвокат дал! Ты когда собираешься меня отсюда вытаскивать? Или вообще не собираешься? Я больше не могу! Твой адвокат полный кретин, требует, чтобы я во всем призналась! Найди мне нормального! И сделай уже что-нибудь, сколько я могу париться в камере с какими-то уголовницами?! Ты вообще в курсе, что меня этой ночью одна психованная чуть не задушила?! Хотя о чем я! Тебе же только на руку, если со мной что-то случится!

— Прекрати истерику! — рявкнул он, чувствуя, как начинает наливаться бешенством. Еще одна... Твою же мать, как они все его достали!

— Сам заткнись! — всхлипнула Мурашова. — Имей в виду, не поможешь — я молчать не буду! Не собираюсь за тебя и за всех остальных отдуваться!

— Успокойся, — примирительно снизил тон. — Я что-нибудь придумаю. Будет тебе адвокат. Все решим, не паникуй.

Торопливо нажал на кнопку, сбросив вызов, и, грязно выругавшись, швырнул раскалившийся телефон поверх рабочих бумаг. А ведь действительно, надо что-то решать... Точнее, в данном случае — кого-то. И он, кажется, уже знает, каким именно образом.

* * *

Послание прилетело на электронку, когда Зимин уже забыл, что вообще где-то участвовал. На замут с конкурсом его подбил новый приятель, недавно переведенный в их класс новенький — Сенька, двинутый на всевозможных гаджетах, прогах, хакерских штучках, IT-технологиях и прочей новомодной фигне. Саша и сам не прочь был до поздней ночи зависнуть перед компом с какой-нибудь игрухой или в каком-нибудь чате, да и всякие технические штучки, как любой парень его возраста, просто обожал, но до одержимой продвинутости Сени ему было ой как далеко. И вряд ли он ухватился бы за неожиданный шанс выиграть бесплатное обучение в Штатах или хотя бы приличную сумму в международном конкурсе юных программистов (денег, слава богу, у них с мамой было предостаточно), но помимо скрытого вызова в снисходительном предложении новичка была еще одна причина — Милочка. Не особо яркая и вызывающая отличница с толстой косой и такой же, как у Семена, любовью к электронике, она зацепила Сашку моментально и надолго, и упасть фейсом в болото собственного невежества перед ней Зимин хотел меньше всего. Так что, не особо парясь о результатах, он за пару вечеров наспех пробежался по заданиям, неожиданно даже заинтересовавшись. Впрочем, как заинтересовался, так и забыл, и, как оказалось, очень зря.

С трудом продравшись сквозь дебри терминов и английской грамматики, Саша несколько раз для верности вбил письмо в несколько переводчиков сразу и прифигел: ошибки быть не могло — организаторы конкурса, увидев в нем вполне перспективного молодого человека, решили присудить ему первое место... наравне с милой Милой. А значит, оплатить обучение в одной из самых престижных американских школ под руководством самых видных преподавателей и самых опытных специалистов в сфере IT...

Все это, сбиваясь от радостной гордости за неожиданный успех, Александр и выпалил крутившейся перед зеркалом маме. На него, не слишком увлеченного каким-то делом, предложение обрушилось со всей силой неожиданности: он вдруг впервые ощутил незнакомый интерес и азарт к тому, чем ему предлагали заняться.

— ... И всего на четыре месяца, — с воодушевлением закончил Сашка, сияя от радости.

— С-сколько?

Пуговица от элегантного дорогого пальто со стуком ударилась об пол, закатившись под плинтус. Ира осела на стул, растерянно глядя на сына.

— Четыре месяца, мам, и все совсем бесплатно! — немного сбавил накал радости Саша. — Ты даже не заметишь! Ты ведь...

Он мог напомнить о многом: о том, как допоздна засиживается на работе, иногда даже забывая позвонить, о том, как он то и дело мотается между родной квартирой и домом бабушки, о том, что у мамы теперь классный и внимательный муж, о том, что у нее скоро будет еще один ребенок, в конце концов, о том, что он уже достаточно самостоятельный и взрослый... Но мама, по обыкновению, не позволила даже открыть рот. Решительно поднялась, распрямляя плечи и поправляя прическу, схватила сумку.

— Ты никуда не едешь! — отрезала на ходу.

— Но, мам!..

— Я все сказала! Об этом не может быть и речи! Все, я опаздываю!

Сердито хлопнула входная дверь, оповещая о бескомпромиссном и категоричном ответе, абсолютном в своей окончательности.

* * *

— К сожалению, ничем не могу вам помочь, — пожилой расплывшийся майор, с опаской покосившись сначала на сдержанно-суровое лицо гостьи, потом — на особенно ярко сверкавшие в электрическом свете звезды на погонах, неловко заерзал в кресле, отводя взгляд.

— Не поняла? — и без того холодный тон заледенел еще на порядок. — Мне кажется, мы еще вчера с вами договорились, что я без лишних формальностей поговорю с вашей заключенной, а уже сегодня... Мне что, позвонить вашему начальству?

— Не надо никуда звонить! — моментально подскочил майор. — Просто... понимаете...

— Просто что?

— Просто... Дело в том, что... Сегодня ночью Мурашову в камере задушили. Контингент у нас здесь, сами понимаете... А Мурашова себя довольно вызывающе вела, да еще она жена следователя... В общем... Нехорошо, конечно, но сама нарвалась.

— Просто отлично, — процедила Ира, стремительно поднимаясь. Подхватила пальто и сумку и, не потрудившись попрощаться, направилась к двери, раздраженно цокая каблуками.

Она категорически не понимала, что происходит. Точнее, одно ей было ясно несомненно: кто-то методично убирает свидетелей — тех, кто может дать хоть малейшую зацепку и шанс выйти на главного злодея или, скорее, злодеев. Но почему именно сейчас? Что мешало ему сделать это раньше, сразу же избавившись от нежелательного риска? С Афанасьевым еще более-менее понятно — он, скорее всего, поплатился за свою жадность, а вот насчет Мурашовой... Не логичней было бы убрать ее сразу, не допустив задержания? Насколько же все запутанно...

— Федор, что у тебя? Ты вообще на часы смотрел, время видел? — Ира, кое-как нашарив в сумке телефон, накинулась на дежурного, не дав ему вставить и слова. Суматошный день, включавший в себя весь спектр всевозможных событий, начиная от кучи рабочих проблем, новых ЧП, разборок с Сашкой и свойственной нынешнему положению суеты, давал о себе знать, так что и силы, и настроение к вечеру стремительно опустились ниже некуда. А поздний звонок дежурного, строго-настрого предупрежденного не трогать начальство по всяким пустякам, ничего хорошего не предвещал по определению.

— Ирина Сергеевна... В общем... У нас опять ЧП.

— Что на этот раз? — ледяным тоном осведомилась Ира, постепенно начиная закипать. — Кто-то из оперов до смерти забил чьего-то оборзевшего сынка? На нас спустили все проверки разом? А может, к нам делегация с Марса с дружественным визитом явилась? Что опять?!

— Ирина Сергеевна... Это... это касается наших оперов... И рейда сегодняшнего... ну, вы же в курсе...

— Так, хватить мямлить!

— В общем... они все, ну, кто сегодня не выходной... Валеев там, Карасев, Ткачев Паша...

Качнулось, поплыло замерзшее небо в черточках проводов и стылом кружеве деревьев, беспорядочно заметались смутные пятна фонарей, все звуки бессонной улицы слились в один сплошной давящий гул — тяжелый гул прилившей к вискам крови. Ира не услышала своего голоса, едва ощутила слабое шевеление собственных онемевших губ — была уверена, что вопрос так и не прозвучал. И только потом едва пробился в сознание обеспокоенный голос дежурного.

— Они... они попали в перестрелку... Жив кто-то или нет... пока неизвестно...

* * *

Ира плохо помнила, как добиралась до места происшествия, как проталкивалась сквозь толпу, и только потом пугающая отчетливость накатила безжалостной волной: распахнутые ворота приземистого кирпичного строения, синие медицинские куртки, проблесковые маячки и красные полосы на машине "скорой", чьи-то смутно знакомые лица и плечи в форменных зимних пальто... Носилки, целиком накрытые белыми простынями. Горячая острая боль в области сердца. И в хороводе стремительно гаснущей реальности — опрокинутое небо, накрывшее непроглядной опустошающей чернотой.

Это был тот редкий случай, когда общение с противоположным полом не доставило Паше Ткачеву ни малейшего удовольствия. Столько негатива, сколько обрушили на него подружки погибшей Ольги, он мог отметить разве что в отрывках дурацких телешоу, на которые натыкался по вечерам, бесцельно щелкая пультом телевизора. Витьке припомнили все, начиная от простых обыденных вещей и заканчивая малозначительными деталями: постоянное отсутствие дома и неизменную загруженность работой; милую беседу с симпатичной соседкой из квартиры напротив; единственное посещение больницы, когда беременная жена лежала на сохранении из-за угрозы выкидыша; частые в последнее время скандалы из-за ее ревности и его раздраженного нежелания понимать особенности ее положения... Очаровательная Лидочка, ехидно прищурившись, высказалась в том духе, что женился Витенька вовсе не на Оле, а на связях и деньгах ее отца; застенчивая Анечка, помявшись, с театральным смущением сопоставила интимные откровения подруги и случайную встречу с Виктором и красавицей-брюнеткой в каком-то кафе; эффектная Кариночка, доверительно перегнувшись через кухонный стол и демонстрируя "выдающиеся способности" размера этак третьего, проболталась, что, устав от бесконечных разборок, невнимания мужа и хронической ревности, Ольга всерьез настроилась на развод с разделом имущества. Просто не расследование, а мечта бюрократа, мрачно подумал Паша, захлопывая за собой тяжелую дверь подъезда. Тут вам и всезнающие свидетельницы, готовые открывать следствию душу по первому требованию, и железобетонный мотив... Ткачев вспомнил лицо Тобольцева, ввалившегося в разгар дня к нему в кабинет, и невольно вздрогнул. Нет, никто больше не поможет давнему другу — ни ополчившиеся друзья и родственники жертвы, ни следак, горящий желанием закрыть дело как можно скорее. Знакомо, как же, черт возьми, это все ему было знакомо...

Паша швырнул в урну распечатанную пачку сигарет и, бросив взгляд на часы, ругнулся: просьба прикрыть его опоздание на рейд начинала смахивать на откровенную наглость. А с другой стороны, иного случая незаметно заняться левыми делами вместо своих непосредственных обязанностей могло и не представиться: Зимина вряд ли одобрит, что он целыми днями шатается непонятно где, хотя кроме работы у него еще предостаточно головняка с делом Афанасьева — ни наслаждающийся отпуском Ромыч, ни следаки, загруженные делами по самую макушку, на роли помощников не годились. Ткачев поспешно нырнул в салон авто, рывком трогаясь с места, — оставалось надеяться, что он успеет хотя бы к шапочному разбору.

* * *

Неприятный, химически-резкий запах ударил по обонянию, заставив поморщиться и медленно открыть глаза. В голове царила туманная мутность, кончики пальцев тревожно покалывало, к тому же давящая тяжесть в области сердца отдавала нудным горячим жжением.

— Что с ней?! Твою мать, пройти дайте!

Голос. Она не должна была, не могла слышать этот голос, перебитый нескрываемым раздражением, а еще — неподдельным, удивительно искренним испугом.

Бред. Галлюцинации. Свихнулась.

Нечеткими кадрами в замедленной перемотке — кровавые разводы на неестественно-чистом, переливающемся искрами снегу, режущие глаза вспышки мигалок и смутные фигуры на носилках, скрытые складками выбеленно-тонкой ткани.

Господи.

Паша.

Нет. Нет. Нет.

Это ведь не может быть правдой?

Ира судорожно дернулась, задев головой потолок машины. Может, еще как может — пахнущий бензином, лекарствами, новой обивкой салон "скорой", мелькнувшая совсем рядом медицинская униформа, яркие отсветы прожекторов, обрывочно выхватывающие картину произошедшего...

Добро пожаловать в реальность, Ирочка. Или правильнее — в новый кошмар?

— Ирина Сергеевна!

Чернеющий омут встревоженных глаз. Знакомый аромат мужского парфюма. Крепкие осторожные руки. Прохладные пальцы в мимолетном смазанно-неловком прикосновении к щеке.

— Ирина Сергеевна, ну что вы так...

Успокаивающе-размеренный голос, что-то ровно и мягко выговаривающий. А в глазах, господи, сколько бережной тревоги, внимательно-пристальной обеспокоенности в этих глазах... И если это сон, то пусть он не заканчивается — никогда-никогда не заканчивается...

* * *

Курить хотелось нестерпимо. Паша с сожалением вспомнил выброшенную пачку сигарет и тут же себя одернул: самое неподходящее время, чтобы возвращаться к дурным привычкам. Чтобы хоть как-то отвлечься и занять руки, щелкнул кнопкой электрического чайника, бросил в чашку пакетик с заваркой. Отойдя к окну, оперся о подоконник сжатыми кулаками, бесцельно вглядываясь в стылую сумрачность за стеклом.

Что-то подтачивало, тревожило, зудело, выбивая из равновесия. Ткачев никак не мог сосредоточиться, собраться с мыслями, понять странность своего состояния, и это бесило еще сильней. Что его так напрягало? Недавнее убийство — очередное звено в цепи событий, которые приведут неизвестно к чему? Проблемы давнего друга, мучительно всколыхнувшие то, что, казалось, начало немного утихать? Где, в чем эта причина?

Ирина Сергеевна.

Вот так очевидно-безжалостно и удивительно просто. Ирина Сергеевна — неподвижная, смертельно бледная, в выстуженном зимней морозностью салоне "скорой"; Ирина Сергеевна — несвойственно растерянная, жалобно вцепившаяся в его плечи и отчего-то чуть заметно вздрагивающая; Ирина Сергеевна — покорно замеревшая на соседнем сиденье, а после — устало затихшая в полумраке спальни. Ему ведь даже не пришлось настаивать, спорить, убеждать — она вырубилась, едва коснулась головой подушки, оставив нетронутой чашку с мятным горячим чаем.

Это ломало — все. Мог ли он представить когда-то, что сдержанная, безжалостная, неизменно державшая себя в руках начальница окажется такой... беззащитной. Зимина — беззащитной. Самое бредовое определение по отношению к непробиваемой циничной полковнице, способной с каменным выражением лица приказать любую жесть, а если потребуется — то и совершить самой. Но именно это дурацкое, неподходящее слово всплыло в тот момент, когда встретился с ней взглядом — столько непритворного, смешанного с отчаянной надеждой страха было в застывших, панически потемневших глазах.

Испугалась. За него испугалась.

Он едва не рассмеялся в первое мгновение нелепости собственного предположения, а потом... А потом покрасневшие, подрагивающие от холода пальцы неловко сжались на ткани его пальто — он будто со стороны увидел перепуганную девчонку со смазанной тушью, прилипшими к влажной щеке рыжими завитками и с обледеневшими без перчаток руками.

Начальница. Полковник. Зимина. Да ему бы и в голову не пришло в тот момент назвать ее так. Ее — с худенькими дрожащими плечами в тонком не по погоде пальто, ее — в чуть уловимой смеси дорогих приятных духов и каких-то лекарств, ее — так удивительно растерявшуюся и сжавшуюся от недавнего ужаса.

Неподвластное. Несдержанное. Неподконтрольное.

И ужасно, преступно неправильное. Неправильное во всем — в ее внезапном волнении, в его собственном... неужели испуге? Страхе за нее. А еще — жалости. Жалости, блин! У него — к ней. Точнее — невесть откуда взявшемся сочувственно-неуклюжем желании защитить. Закрыть. Оградить. И — самое поразительное — у него в тот момент не возникло и мысли о главном, самом важном и ценном. Самое важное оказалось вдруг совершенно иным — низко склоненная рыжая макушка в рассеянных отблесках света, мягкая ткань пальто под его ладонями и мерно бьющаяся жилка на виске — почему-то непозволительно-близко от его сжатых губ.

Непозволительное. Преступное.

Неподконтрольное.

Три фотографии, перечеркнутые черными траурными лентами в углу. Растрепанные красные гвоздики — кое-как набитые в вазу, небрежно сложенные на зеркально-гладкой деревянной поверхности. Ира, зацепившись взглядом, невольно вздрогнула, сбиваясь с шага — накатил, пробрал до озноба на долю секунды нахлынувший ужас. Ужас при мысли, чья фотография могла оказаться здесь среди прочих.

— Ирина Сергеевна, все уже собрались, ждут только...

— Сейчас буду, — бросила отрывисто, не дав договорить. Рывком дернула дверь кабинета, отрезая привычный гул и суету. Опустилась на диван, тяжело переводя дыхание, неловко, едва не оторвав, расстегнула несколько пуговиц на пальто. Совсем сдала, совсем расклеилась, подумала с кривой усмешкой, и, уловив осторожный стук в дверь, резко выпрямилась, готовая сходу гаркнуть и осадить.

— Ирин Сергевна, ну вы как вообще?

Негромкий, мягкий голос, внимательно-сосредоточенный и вместе с тем неосознанно-цепкий, готовый отметить малейшую деталь взгляд. Как вчера, как позавчера, как несколько дней назад. Странные это были дни — он, придавленный, растерянный, чувствующий за собой вину, не закрылся, не поддался эмоциям, все больше и чаще предпочитая находиться рядом с ней: заботился о самочувствии, поддерживал в непростых моментах, брал на себя немалую часть тягостных хлопот. И самое удивительное — она его ни о чем не просила.

— Ткачев, ты который раз за последние дни мне этот вопрос задаешь? — хмыкнула невесело, с неохотой поднимаясь. Пристроила на вешалку пальто, поправила перед зеркалом сбившийся галстук, предпочитая не смотреть на свое отражение: догадывалась, что ничего хорошего не увидит. Вымотали, измучили последние дни — похороны, поминки, траурные собрания, тяжелые разговоры с родственниками, разборки с начальством и официальным следствием, выволочки начальнику СКП с требованиями разобраться... Благо Паша во многом помогал: со всякого рода организацией, со сбором денег, с визитами к родственникам погибших и всевозможной поддержкой, в том числе и материальной.

— Ну что, идем? — спросила со вздохом, повернувшись к двери. Встретив изменившийся взгляд, невесело усмехнулась. — Господи, Ткачев, не надо на меня так смотреть, как будто я сейчас в обморок грохнусь. Со мной все нормально, пойдем уже.

Нормально, как же. Паша только качнул головой, заметив разливавшуюся по лицу бледность и залегшие под глазами темные круги. Хотя глупо ожидать другого ответа — разве бывало у нее когда-нибудь по-другому...

* * *

В квартире царили сумрак и безмолвие, только из-под приоткрытой двери кухни слабо мерцали отблески светильников, да тихонько потрескивали стрелки настенных часов. Ткачев, стараясь не шуметь, нащупал в темноте выключатель, пристроил на вешалку пальто и тихо прошел в кухню. На его почти что законном месте — тесном диванчике — закутавшись в плед, в неловкой и наверняка неудобной позе спала Ирина Сергеевна. Пустая чашка и раскрытая книжка на столике явно говорили, что в кои-то веки неугомонная товарищ начальница решила провести вечер спокойно и мирно, не нарываясь на очередные приключения и не ввязываясь в сомнительные истории.

— Ирина Сергевна, — вдоволь налюбовавшись на столь идиллическую картину, Ткачев деликатно тронул начальницу за плечо. Зимина, чуть повернувшись, что-то неразборчиво-сонно пробормотала, но не проснулась. — Видимо, это значит, что мне предлагается спать на полу, а че, говорят даже полезно, — беззлобно пробурчал Паша, растерянно замявшись на месте. А затем, невесть откуда набравшись смелости, осторожно поднял начальницу на руки, в красках представляя, какая страшная казнь его ждет, вздумай товарищ полковник проснуться прямо сейчас.

В святая святых — спальне начальницы — по счастью, горел свет, так что водружение на законное место обошлось без происшествий. Даже не озаботившись тем, чтобы "отвоевать" свой плед, Паша накрыл Ирину Сергеевну одеялом и устроился на краешке постели, облегченно выдыхая: остаться наедине с голодным тигром затея и то менее безопасная, ей-богу. Хотя при взгляде на утомленное, привычной бледностью обесцвеченное лицо меньше всего верилось, что эта усталая, измученная женщина способна на достойный отпор — снова болезненно сжалось сердце от этой непозволительной, недопустимой совсем сочувственной теплоты.

На пределе.

Опалило, пробрало острой горечью простого и ясного понимания. Она могла сколько угодно храбриться, проявлять бескомпромиссную жесткость, делать вид, что ее ничего не трогает и не задевает — возможно, и сама верила в это. Верила, не осознавая, насколько близка та черта, переступив которую можно легко и безвозвратно сломаться. Он никогда и нисколько не сомневался в ее силе, решимости, твердости — раньше. Раньше, когда она не была столь беззащитна и уязвима в невероятной хрупкости своего положения, к которому, он видел, все никак не могла привыкнуть и приспособиться. Она сколько угодно могла строить из себя непробиваемо-сильную и безжалостную, но то женское, неподвластное и неконтролируемое, не могло не брать верх уже сейчас, а что будет дальше? Как она, неизменно привыкшая взваливать на себя непосильный груз, сможет смириться с собственной слабостью и невозможностью ни на что повлиять? Вообще — сможет ли?

И снова невольное, неосознанное заставило протянуть руку, бережно-мимолетным движением отвести с лица трогательно растрепавшиеся рыжие прядки; расправить сбившееся одеяло. И так, не отводя смягчившегося, растерянного взгляда, Паша осторожно пристроил голову на соседней подушке — всего лишь на миг: перевести дыхание, остудить кипение сумбурных мыслей. Всего лишь на миг, за который, не заметив и сам, погрузился в плотную пелену крепкого сна.

* * *

Что-то тихонько ткнулось в плечо; резануло, ударило по глазам слепяще-ярким светом. Стремясь уйти от источника раздражения, Ткачев немного подвинулся, краем сонного сознания успев удивиться: насколько он помнил, окна кухни располагались так, что утренний свет туда не попадал... И тут же почти что в панике распахнул глаза, моментально встретившись с таким же изумленно-растерянным взглядом напряженно-карих напротив.

— Ткачев?!

Кажется, надо было вчера все-таки составить завещание, решил Паша, торопливо вскочив.

— Да я это... закемарил, походу, вчера чуток... сам не заметил даже... Простите, я...

Зимина, с тяжелым вздохом приподнявшись, мазнула взглядом по дисплею электронных часов и тут же рухнула обратно, выдав такое, что Паша немного поперхнулся:

— Да лежи ты, чего вскочил, рано еще. — И, не замечая откровенного охренения в лице мужа тире подчиненного, снова уткнулась щекой в тонкую ткань светлой наволочки, обхватив руками подушку.

— Нет уж, спасибо, я еще жить хочу, — проворчал Паша едва слышно, с сожалением покосившись на просторную кровать: что ни говори, а спалось здесь не в пример лучше, чем на привычно-обжитом диванчике в кухне.

— Слушай, Ткачев, этот твой диван, оказывается, жутко неудобный, — заявила за завтраком Ирина Сергеевна — Паша, готовый к любым темам, начиная от выпуска новостей и заканчивая методами сокрытия трупов, от такого поворота едва не подавился. — Я вот думаю, может, тебе новый купить? Тем более в квартире перепланировку все равно делать рано или поздно придется, и мебель менять тоже... — столь милую тему для обсуждений прервал вежливый звонок в дверь. — О господи, кого это там принесло ни свет ни заря? — как-то по-особенному уютно ворча, все еще сонная Зимина побрела в коридор. Паша, не успев захлопнуть дверь кухни, заметил форменное пальто и фуражку, в полумраке у выхода не сразу различив знакомое лицо. А вот его, напротив, разглядели куда как хорошо.

— Ткачев тебе рассказал уже?

— Что рассказал? — заспанная, растрепанная и слабо соображающая начальница явно хотела прибавить что-то недоумевающее, но на следующей реплике вмиг проснулась.

— Ир, нашелся свидетель перестрелки, в которой погибли наши ребята.

— Рядом с тем притоном, возле которого ребят грохнули, через дорогу какая-то отстойная пивнуха, там всякий местный сброд собирается. Ну и один из завсегдатаев приперся уже к закрытию, начал в дверь долбиться... И пока ждал, что ему откроют, видел, как у забора остановилась тачка. И номер, и водилу он разглядел, но мне сообщить отказался, — Климов, сосредоточенно наблюдая за дорогой, не заметил, как начальница, недовольно вздохнув, покосилась на часы. Вообще-то раньше обеда Ирина в отделе появляться не собиралась: новый виток больничной суеты мог затянуть почти на полдня, но со всеми этими разборками...

— А ты что, надавить не мог? Информацию у какого-то алкаша узнать? — бросила раздраженно и торопливо опустила стекло — от езды и внезапно обострившегося запаха мужского парфюма начало мутить.

— Ир, я правда пытался добиться, чтобы он мне все рассказал, но он ни в какую, уперся и все. Сказал, что будет разговаривать только с начальством и что у него есть какое-то условие... Ир, с тобой все нормально? — уже открывая дверцу, обернулся на побледневшую начальницу, опередив вопросом заметно напрягшегося Ткачева.

— Ирин Сергевна, может мы и правда сами попробуем еще раз? Зачем вам с каким-то алкашом... — на лице Паши, когда открывал полковнику дверь, снова возникло это забавное выражение: смесь тревоги, как будто готовился к тому, что она рухнет прямо здесь, и какой-то мальчишеской растерянности, даже неловкости, словно чувствовал себя в чем-то виноватым. Ире, несмотря на невеселую ситуацию и не проходящую дурноту, стало смешно: можно себе представить, каким охренением для него является осознание ее нынешнего положения и его причины... Она и сама до сих пор никак не могла в полной мере привыкнуть к своему новому (точнее, уже давно забытому) состоянию, что уж говорить про Ткачева, который детей и беременных женщин в реальности видел разве что в уличной толпе...

— Ирина Сергевна, может, не стоит вам... — снова начал Паша, уже стоя у двери в допросную.

— Ткачев! — моментально осадила начальница, более чем выразительно нахмурившись. Климов, наблюдая за этой странной сценой, только перевел недоуменный взгляд с одного на другую.

— Давайте я все-таки сам сначала зайду, да? — и Паша, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью. За плотной створкой не было слышно звуков, но Ира, ступившая следом, уловила досадливый возглас и, встретив растерянный взгляд, только после врубилась в смысл сказанных слов.

— Твою ж дивизию... Ирин Сергевна... он, походу... ну, в общем, того...

* * *

— Как такое могло случиться?! — Зимина, раздраженно выстукивая каблуками по кабинету ни больше ни меньше похоронный марш, вся кипела негодованием. — В нашем отделе, в закрытой камере!..

Климов, переминаясь на месте, имел вид не менее выразительный, чем вытянувшийся в струнку Олег — точь-в-точь постоянно косячившие школьные хулиганы, разбившие окно в кабинете директора.

— Вадим, как ты вообще додумался его там без присмотра оставить! Ну это ж надо! — и, ненадолго прекратив метание по кабинету, выразительно постучала пальцем по виску, намекая на понятно чей уровень сообразительности. — А ты! — набросилась на дежурного. — Ты вообще кому ключи раздаешь, что потом у нас трупы появляются?!

— Да я... Ирина Сергеевна... у меня все ключи на месте, можете проверить...

— Из дежурки выходил? — Заметив ускользающий взгляд, добавила в голос децибел: — Врать мне не вздумай!

— Ну было дело... Да на минуту всего, Ирина Сергеевна, правда, я...

Зимина, шумно выдохнув, на секунду прикрыла глаза.

— Идите отсюда. Оба. Быстро, — отчеканила подозрительно тихим голосом. Олег, не веря в свое счастье, вылетел за дверь как ошпаренный. Климов, помедлив, оглянулся, собираясь не то что-то сказать, не то спросить, но связываться с начальницей в гневе все-таки не решился.

* * *

— Ты чего такой, проблемы? — Паша, отметив до невозможности хмурый вид давнего приятеля и весьма красноречиво помятую физиономию, подумал лишь, что в подобной ситуации и с таким настроем только и остается, что пить. Он в свое время именно так и пытался забыться...

— Да у меня вся жизнь теперь одна сплошная проблема, — мрачно хмыкнул Тобольцев, прибавив нечто весьма красочное. — Позавчера тесть, чтоб его, визитом почтил, угрожал, нервы мотал, чуть в драку не полез... А вчера вечером я коллеге свою тачку одолжил, его машина сломалась... Ну а сегодня с утра его опознавать пришлось. Грузовик в тачку въехал. Водила клянется, что угнали, да так, походу, и есть. И я че-то нихрена не верю, что это простое совпадение.

— Ну нихрена себе! — присвистнул Паша. Пользуясь тем, что в кабинете, кроме них, никого нет, все-таки полез в сейф за бутылкой: "на сухую" подобная инфа воспринималась с трудом. — То есть ты думаешь, что тесть... Да ладно. Он че, совсем больной? И потом, нет же никаких доказательств, ничего...

— А на кой ему доказательства? — скривился Виктор, проглотив дольку лимона. — Следак настоящего убийцу искать не чешется, у меня, как ты понимаешь, тоже не особо выходит... А этот вбил себе в голову, что я в смерти его драгоценной доченьки виноват, вот и пошел вразнос, — выпалил зло, тут же забивая эмоции спиртным. — Достали...

— Да, дела, — только и смог протянуть Паша, не находя нужных слов. А в следующее мгновение закрытая дверь кабинета возмущенно дрогнула, и тут же следом раздалось весьма выразительное, могущее исходить только от одного человека в отделе:

— Бардак, совсем распустились!

Скорости, с какой Паша уничтожал следы дружеских посиделок, мог позавидовать вдоволь навеселившийся подросток, пытающийся одновременно проветрить квартиру, вытолкать пьяных вхлам приятелей и полуголых подружек, выкинуть разбросанные пустые бутылки, сделать уборку и накормить кота недельной нормой еды.

— Та-ак! Рабочий день только начался, а опера уже вовсю окончание отмечают!

— Да мы, Ирин Сергевна...

— Здрасьте, — как воспитанный мальчик поздоровался как-то сразу притихший Тобольцев, осторожно продвигаясь к выходу.

— И вам не хворать, — не слишком-то любезно буркнула Зимина, не сбившись с начальственно-грозового тона. Едва за приятелем Ткачева закрылась дверь, опустилась на край дивана, сморщила носик.

— Коньяк, значит. С лимоном, — вынесла безошибочный вердикт.

— Как вы догадались? — поразился Паша, тщетно пытаясь уловить запах. — Мы выпили-то по паре глотков всего...

— Как в песне поется: "И нюх как у собаки, и взгляд как у орла", — смешливо фыркнула Ирина Сергеевна и тут же озадаченно нахмурилась. — А чего я приходила-то? Блин, забыла совсем...

— Девичья память — признак влюбленности, — с умным видом процитировал Паша фразу из какого-то сериала.

— Дурень, — усмехнулась Ира и тут же посветлела лицом. — Точно, номер пробить хотела. Дежурный, в отличие от некоторых, этого алкаша обыскать догадался и нашел бумажку какую-то с номером. Вряд ли, конечно, это та самая машина, но проверить-то надо... Только не забудь!

— Будет сделано, — кивнул Ткачев, забирая листок. Залипнув на плавную походку удаляющейся из кабинета начальницы, от колкости не удержался: — Так это ж вроде вас память по известной причине подводит, или вы и об этом забыли уже?

— Очень смешно! — дернула плечом Зимина и, одарив лисьим лукавым взглядом, парировала с этой своей неподражаемой заботливой издевкой: — Ты смотри, не увлекайся тут, не забывай тоже: мне муж трезвый и адекватный нужен.

* * *

В такси Иру заметно укачало: нынешнее состояние давало о себе знать, а беготня по больничным кабинетам и вовсе измотала — она за целый рабочий день и то уставала меньше, чем за какие-то пару часов всяческой врачебной суеты. Так что телефонный звонок услышала не сразу, да и ответив, не сразу сообразила, о чем речь.

— Ирин Сергевна, это по поводу номера машины, ну, вы просили... Короче... Это тачка Витькиного тестя, генерала Смольского в смысле...

— Паш, что-то я совсем запуталась, давай еще раз, — Ирина, нахмурившись, опустила взгляд в чашку, сосредоточенно помешивая ложкой чай. Сделала глоток; поморщившись, чертыхнулась. — Фу, че не сладкий-то такой...

Паша, деликатно промолчав о том, что сахар добавить дорогая начальница попросту забыла, бросил в чашку два кубика рафинада. Затем пододвинул Зиминой вазочку с полюбившимися крекерами и, больше не отвлекаясь, повторил уже озвученную информацию:

— Машина, номер которой нашли у того алкаша, оформлена на генерала Смольского, тестя Витьки Тобольцева. Правда, фиг его знает, та ли тачка была возле притона, когда наших расстреляли, выяснить-то теперь не у кого. И кто за рулем был, тоже вопрос, может, номера вообще левые или машину у генерала угнали...

— Меня вот что напрягает, — Ира, разломив печенье, задумчиво посмотрела прямо перед собой. — Кто мог знать, что этот алкаш находится у нас и собирается давать показания? И тем более пробраться в отдел, незаметно тиснуть ключи, задушить этого свидетеля, потом вернуть ключи и незаметно смыться... Нет, не бывает так. Если только... — и, не договорив, уставилась на него расширившимися глазами.

— Если только... — повторил Ткачев и протестующе дернул рукой — пустая кружка из-под чая опрокинулась набок. — Вы чего, думаете, кто-то из наших... Да не, не может быть!

— Быть, Паша, может все что угодно. И кто угодно, — невесело усмехнулась Зимина. — Вопрос, кто именно.

— Да не, бред какой-то! Ну сами посудите, кто знал, что этот алкаш у нас? Климов его привез, потом мы приехали... Не думаете же вы...

— Да успокойся, не думаю я, — тяжело выдохнула, потерла лоб рукой, ощущая вновь накатывающую дурноту и притаившуюся в висках головную боль. — В конце концов, мало ли кто мог его увидеть в отделе...

— Вопрос, каким боком тут целый фээсбэшный генерал. Если, конечно, тачка действительно его. Не мог же он своими руками расстрелять троих ментов. Да и зачем ему это? Нет, чего-то не складывается ничего...

— Аналогично, — снова поморщилась Ирина Сергеевна. Запила чаем дольку лимона, отставила чашку, собираясь с мыслями. — Вот что, Ткачев. Не будем пока напролом переть, тем более если там такие люди замешаны... Ты вот что, пробей сначала, что это был за притон, кто там, что там, понял? Ну а дальше уж будем думать, когда хоть какая-то информация появится... Все на сегодня, отбой. — Взглянула на часы, сладко потянулась — Паша, поперхнувшись, в последнюю секунду отвел глаза: пара верхних пуговиц домашней рубашки, разойдясь, открыли взгляду скромную полоску черного кружева, на светлой коже выглядевшего особенно завлекательно. Твою ж дивизию... Спокойной ночи, называется...

* * *

— Это я, — голос в трубке дрожал неприкрытой нервозностью. — Вы просили сообщать, если вдруг что... Так вот сегодня... Ко мне какой-то левый мент приходил, я его не знаю. Расспрашивал про клуб, типа кому продал, почему продал... Я ему, конечно, чего-то наплел, он вроде поверил, но черт его знает...

— Мент, говоришь? Сказал, из какого отдела? Как фамилия, запомнил?..

* * *

— Значит, этот Сизов утверждает, что клуб давно продал и понятия не имеет, кто нынешний хозяин? — Зимина, откинувшись в кресле, отбросила ручку на внушительную стопку документов. — Интересно...

— Ирина Сергеевна, — Щукин, мельком просмотрев лежащие перед ним бумаги, хлопнул рукой по одному из листов, — ну это же точно такая же схема, как с тем борделем. Сизов этот купил помещение, начал там ремонт, то-се... Потом вдруг решил продать клуб, покупатель тоже недолго промучался, перепродал кому-то. Теперь по бумагам здание вообще какому-то зэку принадлежит, который год назад в колонии кони двинул. В общем, концов не найдешь, как и в предыдущем случае.

— Ну нихрена себе, — озадаченно протянул Савицкий. — Это что, получается, наши ребята случайно наткнулись на еще одну точку, которую те уроды организовали? Ничего себе поворот...

— Ром, притормози. Тот факт, что неизвестный хозяин действовал по той же схеме, что и эти любители острых ощущений, мать их, еще ни о чем не говорит. В конце концов, это может быть простым совпадением.

— Но, Ир!

— Рома, остынь! Даже если наши догадки верны, надо соблюдать осторожность, проверить все как следует. Выясните с Ткачевым, что это был за клуб, кто там тусовался и вообще...

— Уже, Ирина Сергеевна, — вздохнул Рома. — Были мы там, только хрен теперь узнаешь, чем они занимались. Там голые стены тупо, ни вещей каких-то, ни мебели, даже обои содраны и перегородки сломаны. Ни одной зацепки в общем.

— Подожди, то есть как? — Ира, приподнявшись, тут же снова опустилась в кресло. — Ну тогда я совсем ничего не понимаю. Что тогда наши ребята там могли проверять? И если никаких зацепок нет, почему их убили?

— Да в том-то и дело, что этот так сказать ремонт совсем свежий, буквально на днях все уничтожили. А на момент, когда наши туда явились, все, видимо, работало как часы.

— Кто-то слил, — медленно произнесла Ира, сжав пальцы в замок. — Они откуда-то узнали, что мы заинтересовались, и быстро все подчистили.

— Да чего тут гадать, — снова вступил Щукин. — Вы же Ткачева отправляли к этому бывшему хозяину, а он вполне мог... Черт! — выругался, встретившись взглядом с Савицким, который тут же подорвался с места. — Ром, ты хоть в курсе, где этот Сизов живет?..

* * *

Умная, жесткая, крутая баба. Не какой-то заурядный начальник занюханного райотдела — настоящая хозяйка на своей земле, держащая под каблуком не только своих подчиненных, но и всякую местную отморозь и бизнесменов, ведущих дела на ее территории. Еще не так давно распоявшиеся уголовники сидели тише воды, коммерсы исправно платили дань, а всяких залетных и обнаглевших моментально ставили на место — у Зиминой имелась самая настоящая свита, выполнявшая все указания. Вот только, несмотря на вполне очевидные выводы, никаких доказательств ее противозаконной деятельности нарыть не получилось — действовала полковник крайне аккуратно, не давая шанса себя поймать. Можно было, конечно, пойти на откровенную провокацию, попросту подставив эту нахальную бабу, лезущую куда не надо, но рисковать, открывшись раньше времени... Зачем? Все концы, включая трусливую пешку Сизова, были обрублены, зацепок никаких... Может, не все так страшно, подергается и успокоится? Тем более что даже при самом скверном раскладе выйти на него не получится — из оставшихся в живых в курсе только один, который уж точно сливать его не побежит, и не только потому, что сам замазан по самые уши.

Так он думал ровно до тех пор, пока за ужином в тихом ресторанчике его собеседник, надежный друг и правая рука, вдруг не произнес, мрачно глядя на фужер дорогого коньяка:

— Мне кажется, ты под ударом.

— С чего вдруг такие выводы? — сурово сдвинул брови, зная, как на его собеседника действует такой простой признак молчаливого неодобрения. И точно — тот, заерзав, принялся водить вилкой по пустой тарелке, не торопясь отвечать. — Ну?

— Дело в том, что тебя кое-кто видел в тот день, когда оперов положили... Я не хотел тебе говорить, но... В общем, зам Зиминой где-то откопал алкаша, который у пивнушки в тот день отирался. Я аж глазам не поверил, когда его в отделе увидел...

— То есть ты хочешь сказать... — застывшим голосом уточнил он, сжимая в руке вилку — металл под сильными пальцами начал гнуться.

— Я хочу сказать, что не знаю, что он успел взболтнуть, — торопливо перебил собеседник. — Я, конечно, все исправил, но что-то он мог сказать. В общем, в любом случае надо подстраховаться.

— И что ты предлагаешь? Эту Зимину, по-моему, зацепить нереально, по крайней мере, не спалившись. У нее, похоже, слабых мест вообще никаких нет.

— Да нет, вот здесь ты ошибаешься, есть одно, — и, выдержав вопросительный взгляд, победно закончил: — Сын.

* * *

Ира, притворив дверь, устало опустилась на стул в прихожей, с облегчением стянула сапоги — после привычных каблуков надеть мягкие домашние тапочки оказалось настоящим наслаждением. Забросила на вешалку пальто и, повернувшись, вскрикнула: у входа в кухню, похоже, случилась настоящая битва — опрокинутый стеллаж с книгами и комнатными растениями, разбросанные вещи, разбитое зеркало... Вспомнив телефонный разговор и строгое предупреждение явиться домой, ощутила, как от сердца отхлынула кровь и потемнело в глазах.

— Саша!

Опоздал. Савицкий, досадливо выругавшись, прикрыл дверь и нашарил в кармане телефон. Аккуратно, однако, работают ребята, никаких концов — набухался мужик и утонул по пьяни в собственной ванной. Вот только Роме в совпадения верилось меньше всего: стоило только Ткачику появиться с расспросами, как почти тут же бывший хозяин клуба отправился на тот свет. Скорее всего, вышестоящее "начальство", узнав об интересе ментов, для подстраховки решило убрать и эту зацепку. Сразу видно — люди серьезные и подвергать себя лишнему риску совсем не намерены. Весело, нечего сказать...

* * *

Вырубился Паша, едва добрался до дивана: сначала ночное дежурство выдалось богатым на происшествия, и он вдоволь замотался на выездах, потом утро порадовало новостью об очередном усилении, так что домой Ткачев явился только ближе к вечеру, отчаянно завидуя Савицкому, который формально все еще был в отпуске. Может, и ему пару выходных выпросить, небось расщедрится дорогая начальница, как-никак, не совсем чужие люди... С этой изрядно насмешившей мыслью Ткачев и проснулся: как ни странно, вполне бодрый и на редкость в хорошем настроении. Привычно поставил чайник, заглянул в холодильник, оглядывая полки и соображая, что надо купить. Как-то так получалось, что большинство хозяйственных хлопот он взял на себя, и это даже нравилось: вся эта бытовая суматоха неплохо отвлекала, не позволяя лишний раз задумываться о всякой фигне и перемалывать малоприятные мысли. Зато появлялась какая-то иллюзия непривычной стабильности, нормальности даже: ведь именно так живут обычные люди — заботятся о семье, бродят по магазинам, обсуждают меню на ужин и суетятся по утрам, спеша на работу... Миллионы семей существуют по заведенному ритму, и его, удивительно, это нисколько не напрягало — где-то в самой глубине души, неосознанная, скрытая, зарождалась смутная уверенность: именно так должно быть, именно так правильно. А ведь когда-то он так отчаянно бежал от малейшего намека на ответственность и серьезность: меньше всего это ему было нужно. Что же изменилось теперь?

— Сань, ты чего такой? — Паша, складывая на тарелку бутерброды, удивленно взглянул на влетевшего в квартиру Зимина — запыхавшегося и явно перепуганного.

— Там это... на улице... машина... какие-то мужики...

— Да не части ты, расскажи толком, — Ткачев придвинул Александру чашку с чаем, но тот, кажется, ничего не заметил, все еще пытаясь отдышаться. Заговорить Саша не успел — в коридоре послышался какой-то скрежет, а потом тяжелые, постепенно приближающиеся шаги.

— Блин, дверь! — шепотом ахнул Сашка, испуганно замерев. После пережитого страха и беготни соображалось плохо — захлопнул дверь или нет, он не помнил.

А потом все смешалось: неясная тень в дверях кухни, замерший у косяка Паша, какой-то грохот, удар, сдавленный мат, снова грохот и звон, шум борьбы, отлетевший прямо к его ногам пистолет... В повисшей тишине — особенно отчетливое и странно беспомощно-сдавленное:

— Саша...

* * *

Домой вернулись поздно ночью. Сначала вызванный Климов вместе с Савицким увезли изрядно помятого непрошеного гостя — продолжить содержательную беседу и выяснить имя заказчика похищения, а также личность второго типа, заметившего шум и успевшего смыться. Потом заметно пришедшая в себя Ирина Сергеевна непререкаемым тоном приказала Саше собирать вещи — билет на самолет уже был заказан, а бабушка ждала в аэропорту. На робкие вопросы и возражения последовало категоричное: "Все потом! А здесь без тебя разберутся" и нетерпеливый тычок в спину. Прощание в аэропорту вышло скомканным, как и торопливые объяснения маме, но Паша ясно видел, что начальница сдерживается с трудом — снова кольнуло этой неожиданной, неуместной совсем болезненной жалостью.

Потом был долгий допрос — хотя бы здесь Ткачеву удалось убедить Зимину, что справятся и без нее: разъяренная, пышущая возмущением, на пределе эмоций, она поначалу порывалась присутствовать при "беседе", но после все-таки сдалась. Видимо, усталость и пережитое волнение взяли свое.

— Ирин Сергевна, вы бы шли поспали, поздно уже очень, — Ткачев, отметив, как начальница в очередной раз схватилась за телефон, мрачно подумал, что такими темпами она скоро накрутит себя до нервного срыва. — За сына волнуетесь?

— А ты сам как думаешь? — моментально огрызнулась Зимина, не отрывая взгляда от экрана.

— Ирин Сергеевна, это все понятно, но о себе-то тоже надо подумать. Саня все равно сейчас в самолете, мобилу вырубил... Приземлится — позвонит. А вам отдохнуть надо, вон, на ногах не держитесь уже. До больницы себя довести хотите?

— Давай я сама решу, что мне надо, а что нет? — незамедлительно взвилась полковник. Паша, бросив взгляд на бледное лицо с залегшими под глазами кругами, подавил вздох: порой эта взрослая, умная женщина вела себя не лучше упрямого ребенка. Начальница, блин...

— Так, понятно все с вами, — и прежде, чем Ирина Сергеевна успела опомниться, осторожно, но совершенно бесцеремонно потянул ее из-за стола. — Телефон я ваш конфискую, если что-то срочное, Саня на домашний дозвонится или мне на мобилу. И будить вас утром не буду, вам как следует выспаться надо и в себя прийти, — Ира только растерянно моргала, пока Ткачев, непререкаемым тоном озвучивая программу на день, расстилал постель, прикрывал окно, задергивал шторы и наводил порядок на тумбочке.

— Ну знаешь ли, Ткачев... Ну это уже вообще... — только и смогла выдавить Зимина в ответ на подобный беспредел.

— Не за что, Ирин Сергевна, — нахально улыбнулся Паша, похоже, ничуть не убоявшись начальственного гнева. — Спокойной ночи, — и, видимо решив добить ее окончательно, самым что ни на есть милым и естественным движением подоткнул ей одеяло. Затем погасил свет и, не забыв забрать мобильный, деликатно прикрыл за собой дверь. Ира, заметно прифигевшая от такого наглого вторжения в ее личное пространство, даже не нашлась, что выдать ему напоследок. Вжился, блин, в роль, муженек новоявленный...

Проснулась Ирина удивительно расслабленной и отдохнувшей. Поворочалась с боку на бок, потянулась и только потом не спеша уселась на постели, ожидая, когда окончательно рассеется дремота. Кажется, несмотря на вчерашние приключения, снилось ей нечто весьма и весьма приятное... И тут же, бросив взгляд на часы, молниеносно подорвалась с постели.

— Ткачев! Убью!

Паша, как ни в чем не бывало попивая кофеек, просматривал какой-то журнал, и на ее появление отреагировал весьма своеобразно: широкой улыбкой и безмятежным "доброе утро", чем еще сильнее вывел из себя.

— Ты меня почему не разбудил?! Я из-за тебя проспала, между прочим! В отделе сегодня проверка очередная, припрется в любой момент, а я даже не знаю, что там происходит! И к генералу еще надо успеть, а потом...

Ткачев, расставляя на столе посуду, старательно пытался скрыть рвущуюся с губ улыбку: разбушевавшаяся начальница в забавных пушистых тапочках, немного растрепанная и порозовевшая после сна, в этот момент не вызывала ничего, кроме неподдельного умиления, растекающегося теплом где-то в груди.

Какая же она... Просто, блин...

— Он меня еще и не слушает! — возмущенно фыркнула напоследок начальница и наконец принялась за еду. — Имей в виду, если я из-за тебя проспала и проверка уже явилась!..

— Да чего вы дергаетесь, Ирин Сергевна, звонил я в отдел, дежурный говорит, все вроде тихо. Фомин, правда, бухой в допросной дрых, но Олег его растолкал, домой отправил... Чего такое? — насторожился, когда Зимина, закашлявшись, схватилась за стакан с соком. — Я че-то не так сделал? Ну вы просто с этой проверкой еще вчера все уши прожужжали, я и подумал... — и обалдело замолчал на половине фразы — Ирина Сергеевна, подорвавшись с места, порывисто прижалась губами поочередно к каждой щеке.

— Слушай, Ткачев, тебе никто не говорил, что ты настоящее сокровище? — выпалила на ходу, скрываясь в коридоре. Паша, уловив хлопок двери в ванную, только растерянно коснулся пальцем горящего следа на коже. Нет, и правда не померещилось...

— Ирина Сергеевна, — Паша остановил начальницу уже в коридоре — при полном параде, она торопливо заталкивала в сумку мобильный, — тут дело такое, вы не волнуйтесь только. Мне Ромыч только что звонил. Приехал он с нашим "клиентом" поговорить, ну, вчера-то тот не раскололся... В общем, откинулся он, помер в смысле...

— Ну, в общем, я приехал, а он тут... — осторожно начал Савицкий, мимоходом подумав, что в последнее время количество трупов в этой истории достигло критической точки. Что за жизнь пошла...

— Как, как это могло случиться?! — с пол-оборота завелась Ирина. — Вы что, опять перестарались, или что? Почему он умер?

— Ир, да ничего мы... Я когда уходил, он живой был, ну, помяли его, как полагается, но ничего больше...

— Я, кажется, понял, — Климов, выйдя из гаража, продемонстрировал шприц в пакете.

— Так он чего, нарик был?

— Диабетик. Видимо, под утро случился приступ, а до лекарства добраться не смог, вот и...

— Твою мать! — выругался Рома. — И чего теперь?

— Он вам сказать что-нибудь успел?

— Да нифига, Ир, молчал как партизан всю дорогу, ни звука не проронил. Подготовленный, что ли...

— Это плохо. — Ира, медленно выдохнув, торопливо отошла в сторону — даже здесь, вдали от трупа, ее начало изрядно мутить. — Очень плохо, зацепок у нас теперь никаких. Вы еще обыщите его как следует, может, что-то найдется. Телефон заберите, надо будет пробить все звонки, хотя вряд ли там что-то есть. От тела избавиться, — жестким будничным тоном отдала распоряжения и поспешно, не обращая внимания на озадаченные взгляды подчиненных, направилась к машине, чувствуя, как усиливается дурнота. Гребаная бабская слабость...

— Ирин Сергеевна, я вам что про машину говорил? — Ткачев распахнул дверь в тот самый момент, когда Зимина уже собиралась пересесть за руль. — На вас вон лица нет, куда вам за руль, опять приключений захотелось?

— Паш, я в полном... — произнесла спокойно и твердо, но Ткачев не дал договорить.

— Решено, отвезу вас и вернусь. Как вы там любите выражаться, "мертвые подождут"?

— Очень смешно, — буркнула Ира недовольно и потянулась к бутылке с водой. — Чего ты со мной возишься, не пойму. Я всего лишь беременная, а не больная. Нормальное, между прочим, женское состояние.

— Ага, вы еще мне расскажите, как раньше в поле рожали. Удивляюсь я вам, умная женщина, полковник, а хуже ребенка иногда ведете себя.

— Поумничай еще мне, — лениво отреагировала Ира. Как ни странно, но подобная почти семейная перепалка и непробиваемая уверенность Ткачева как-то моментально помогли прийти в себя, успокоиться и перевести дух. Не просто странно — удивительно: он, внешне несерьезный, расхлябанный, каким-то невероятным образом знал, что нужно сказать, сделать, как поступить — порой даже лучше, чем она сама. Вдруг откуда-то проявилась эта спокойная решимость, непривычная собранность. Он, кажется, и в самом деле теперь воспринимал ее ребенком — с этими вечными "оденьтесь теплее, сегодня похолодание обещали", "пока все не съедите, из-за стола не выйдете", "допоздна не засиживайтесь"; с неизменными звонками и расспросами, когда не было возможности вовремя оказаться дома; с традицией по дороге обязательно прихватить в магазине что-нибудь вкусное (и, разумеется, полезное) к чаю; с ритуальными пожеланиями спокойной ночи и этой забавной привычкой поправлять ей одеяло... При этом ему и в голову не приходило возражать на какие-то сомнительные распоряжения, вообще влезать в ее работу, что-то советовать и наставлять — начальство знает, начальству виднее. Все с той же исполнительностью осуществлял все поручения, указания, просьбы — совсем как когда-то давно. Порой неподдельно поражался и восхищался ее изворотливостью, не в силах постичь какие-то хитрые схемы, стратегии, искренне не понимая, как в такой умной, даже коварной женщине уживается некая беспомощность, легкомысленное, если не сказать наплевательское отношение к себе. И в какие-то моменты все внутри сжималось от пугающей мысли: как же она одна? Он ведь мог просто не узнать о ее положении, мог просто не узнать самого главного — своей причастности к этому. И даже если бы не случилось самого страшного, было бы иное, ничуть не радужное: она, измученная, поломанная, окончательно забившая на себя — наедине со своим непростым состоянием. Страшно представить...

Провожая взглядом удаляющуюся в сторону отдела начальницу — деловитую, сосредоточенную, с неизменно прямой спиной, — Ткачев вдруг ясно и четко понял очень простую вещь: он не сможет оставить ее теперь. Ни при каких обстоятельствах.

* * *

— Ткач, выручай! — Тобольцев, нервный и дерганый, оглянулся на здание отдела и поспешно юркнул в машину на заднее сиденье. — У меня тут такая... Плохо все, в общем.

— Да че случилось-то? — Паша, недоуменно пожав плечами, тоже сел в авто. — Ты сам не свой.

— Боюсь я, понимаешь, боюсь! Спать почти перестал, от каждого шороха вздрагиваю... Вчера домой возвращался, а в подъезде... Короче, сам смотри, — Виктор снял темные очки — на все лицо светился внушительный фингал. — Ладно сосед появился, спугнул, а то бы... У нас сроду никаких уголовников не водилось, место тихое, а тут... Это тесть все, сто процентов! Совсем с катушек слетел, блин... Не успокоится ведь, пока меня не завалят... Слушай, помоги, а?

— Ты бы хоть объяснил сначала, чего делать-то надо?

— Да мне бы пару-тройку дней где-нибудь перекантоваться, а там придумаю что-нибудь. В гостиницу не пойду, сам понимаешь, палево. Свалил бы куда-нибудь из этого дурдома, так ведь подписка... Следак сразу на уши встанет, если что не так. Может у тебя есть на примете, где переждать можно? Ну, может дачка какая-нибудь или кто из знакомых квартиру сдает...

— Че, все так серьезно? — нахмурился Паша. — А ты вообще уверен, что это твой тесть...

— Уверен не уверен, а проверять мне как-то не хочется, в следующий раз может и не повезти. Ну так что, есть идеи?

Ткачев, ненадолго "зависнув", полез в бардачок за ключами.

— Можешь у меня пожить, я пока все равно... короче, неважно, — меньше всего хотелось распространяться обо всех нюансах личной жизни, поэтому Паша тут же свернул тему. — Живи сколько надо, в общем. Хреново, конечно, что с твоим делом не разобрались, а так тесть твой сразу бы отстал...

— Да, хреново, — с какой-то непонятной интонацией повторил Тобольцев и полез из машины. — Спасибо, Ткач, реально помог...

* * *

— Ирина Сергеевна, помните, вы интересовались делом Ольги Тобольцевой? — знакомый следователь Затонский, к которому Ира заглянула по работе, неожиданно напомнил о давней просьбе. — Уж не буду спрашивать, откуда такой интерес... Но обрадовать могу. Дело, похоже, сдвинулось с мертвой точки.

— Вот как? — Ира, уже было поднявшись, опустилась обратно на стул. — А подробности можно узнать?

— Всех деталей я вам, понятное дело, рассказать не могу, но в общих чертах... Открылись новые обстоятельства и, судя по всему, как мы и предполагали, убийца ее муж. Точнее, заказчик. Мы-то поначалу думали, что он сам, и так, и этак версию крутили, но у него алиби железное. А теперь и человек появился, который готов дать показания. Одна беда, Тобольцев как сквозь землю провалился, найти нигде не можем.

— А вы уверены, что... Ну, что этот ваш свидетель не врет? — медленно уточнила Ира, тяжело выдыхая. Хорошие, однако, у Ткачева друзья детства.

— Да в том-то и дело, что не свидетель, а самый настоящий исполнитель. И уж поверьте, кроме подозрений у нас теперь и улик предостаточно.

— Вот как. Ну что ж, я, кажется, знаю, чем вам помочь. Только одна просьба...

* * *

— Вы... вы что сделали?! — Ткачев, вздрогнув от неожиданности, обалдело уставился на начальницу, не замечая, как по столешнице разливается горячий чай из опрокинутой чашки. — Да вы хоть понимаете...

— Я-то как раз понимаю, — невозмутимо отозвалась Ирина Сергеевна. — А ты понимаешь, что твой друг преступник? Он жену свою убил, понимаешь?! Пусть и не своими руками! И у следствия доказательств полно: и свидетели, и улики...

— Да это же бред полный! Я Витьку сто лет знаю, он нормальный мужик, ни на что такое не способен!

— Люди меняются, Паш. И часто не в лучшую сторону, — усмехнулась криво. — Уж поверь, я знаю, о чем говорю.

— Да не мог он, бред это все! Улики, блин... Как будто мы с вами таких "улик" ни разу не находили, когда надо было кого-то закрыть! А следаку лишь бы дело прекратить, сами как будто не знаете, как это бывает! Блин, че вы натворили... — Выругавшись сквозь зубы, схватил со стола ключи. — Поеду туда, может, еще успею...

— Паш, стой! — но предупреждающее восклицание заглушил торопливый хлопок входной двери.

Верить в происходящее Ткачев отказывался наотрез. Друг детства, одноклассник, а позже однокурсник Витька Тобольцев — убийца? Не просто убийца — хладнокровный и жестокий ублюдок, спокойно заказавший собственную беременную жену, а после мастерски изображавший убитого горем и несправедливо обвиненного вдовца. Это просто не укладывалось в голове, поражая невероятной бредовостью.

"Люди меняются. Причем часто не в лучшую сторону".

Паша яростно втопил в пол педаль тормоза — на вычищенном от снега асфальте неприятно взвизгнули шины. Застыл, сцепив пальцы на руле, остановившимся взглядом изучая колотящуюся в лобовое стекло снежную пыль. Впервые за долгое время не испытывая ни малейшего желания выходить из машины, подниматься на знакомый этаж, переступать порог квартиры, встречаться взглядом с темной бездной невозмутимо-карих — "а что, собственно, такого случилось?"

Он не верил!

Ну не верил, не мог он поверить, что Витька, с которым сидели за одной партой, вместе сдували домашние задания у отличниц, лазили по окрестным заброшкам, дрались, обсуждали девчонок, поступали в один универ, познавали все прелести и трудности общажной жизни, прогуливали пары и маялись над конспектами в последний день перед экзаменом — он мог совершить то, в чем его обвиняют. Но нелюбезный замотанный следак, не вдаваясь в подробности, ясно дал понять, что ему в этом деле все кажется прозрачным и очевидным. Впрочем, ни делиться какими-то деталями, ни тем более устраивать встречу с задержанным он не пожелал, и Ткачеву не оставалось ничего иного, кроме как отправиться обратно, надеясь лишь на то, что в другой раз следователь окажется более благосклонным.

— Господи, Паш, я...

И, встретившись с ним взглядом, резко замолчала, будто споткнувшись.

Злится. Не верит. Не хочет принимать. И до последнего вряд ли поверит, если только его двуличный приятель не признается ему сам, глядя в глаза. Но странное дело, вместе с ощущением полной своей правоты — она сделала то, что и должна была сделать — дернулось, заныло внутри непонятно откуда взявшееся чувство вины: снова перевернула, снова разрушила...

— Паш, я хотела сказать...

— Вы и так уже очень много сказали, — произнес подчеркнуто спокойно, аккуратно отряхивая пальто от снежной крупы и водружая на вешалку. И по этому его нарочитому спокойствию, ровному тону, размеренным жестам Ира ясно увидела — сдерживаться сейчас ему стоит большого труда.

"Кажется, Ирочка, это и есть ваш первый семейный скандал", — с невеселой иронией усмехнулась Ира, провожая взглядом скрывшегося на кухне Ткачева. И почему-то совсем не к месту подумала о том, что привычно-забавные, едва ли не покровительственные вечерние традиции сегодня впервые нарушены.

* * *

— Хреново, очень хреново. Задание вы провалили, да еще и спалились по полной. Можешь себе представить, что будет, если твой приятель раскололся и все выложил, про тебя в том числе? — Молодой мужчина, опустив стекло автомобиля, повернулся — в холодном взгляде плескалось откровенное раздражение.

— Он не мог! — протестующе вскинулся собеседник.

— Да что ты? А я вот кое-что слышал про Зимину и ее команду. В том числе то, что она никогда не оставляет без ответа подобные случаи. Да и никто бы на ее месте не оставил. Так что если что... Тебя с твоим приятелем закроют надолго, но это в лучшем случае. Понимаешь, к чему я? Валить тебе надо, и как можно быстрее. Желательно подальше отсюда.

— Боитесь, что на вас могут выйти? — с внезапной дерзостью донеслось в ответ.

— Ну это точно вряд ли. Не в твоих интересах меня сливать. А то я ведь и напомнить могу, чем ты мне обязан. Так что воспользуйся добрым советом, исчезни куда-нибудь. Понял?

— Понял, — мрачно отозвался собеседник и, не прощаясь, полез из машины. А главный, заводя двигатель, неприязненно подумал, что с подбором исполнителей он накосячил и отвечать за их тупость тоже придется именно ему.

* * *

На этот раз, как ни странно, следователь смилостивился и свидание разрешил — правда, не по всем правилам, а на десять минут в его кабинете, перед самым допросом. Паша даже поразился тому, как легко все получилось, но это не помогло сообразить, как и чем помочь другу, попавшему в такую историю.

— Не надо мне помогать.

Тобольцев, хмурый, небритый, помятый, совсем не похожий на прежнего веселого щеголя Витьку, глянул остро и, как показалось, враждебно.

— Как это "не надо"? — Ткачев даже опешил. Что-то было не так, вернее, Витька был не таким, и дело, чувствовал Паша, было даже не в нескольких днях, проведенных в камере, не в обвинениях, которые ему предъявляли, и даже не в том, что он имел право подозревать — слил его старый друг. Что-то другое...

Чужой.

Вот что зацепило, резко укололо неприятной мыслью — этот человек, развалившийся сейчас на стуле напротив, не имел ничего общего с его давним другом Витькой Тобольцевым. Совершенно незнакомый, неприязненно настроенный человек — откуда это все?

— А хочешь правду?

Паша невольно вздрогнул от откровенного вызова, пробившего враждебный тон. И еще до того, как Тобольцев заговорил, остро понял: то, что он услышит, будет не самым приятным.

* * *

Странная воцарилась в доме атмосфера, хотя с некоторым сожалением Ирина признавала: нынешнее положение вещей намного логичней и правильней в свете всех событий и их непростых отношений, нежели то необъяснимо-теплое, что связывало в последнее время. Ведь, по сути, кто они друг другу? Начальница и подчиненный. Старшая наставница, втягивающая его в сомнительные дела, и исполнительный помощник, приходивший на выручку в самые непростые времена. Наконец, убийца и тот, кто клялся ей отомстить. Очень просто и очень сложно, но уж точно ничего больше.

А еще — фиктивная жена и мать уже горячо любимого будущего ребенка. Об этом, он кажется, и не забывал: в обыденно-бытовом плане все осталось по-прежнему, разбавившись какой-то холодной деловитостью — будто соседи по квартире с четким разделением обязанностей и критическим минимумом необходимых фраз и вопросов. И отрезвляющая мысль, что именно так все и должно было быть, накатывала странной опустошающей горечью. Совсем расклеилась, размякла, расслабилась. Избаловали вы, товарищ капитан, своим вниманием...

Ира, невесело усмехнувшись, аккуратно сложила в стопку разметавшиеся по столу папки и поднялась — от долгого сидения начала ныть спина. Но накативший дискомфорт почти не ощущался на фоне судорожно мелькавших мыслей — обрывков разговоров, старых сводок, личных дел — ей стоило огромного труда найти нужных людей, необходимые материалы, важную информацию. Благо ребята — и Костя, и Вика, и Савицкий — по мере возможностей помогли ей найти нужную зацепку, чтобы распутать эту историю. Конечно, осталось много вопросов, нестыковок, неясностей, но общая картина вырисовывалась вполне простая. И ключевой фигурой, как они и предполагали, оказался генерал Смольский. Фигура крупная, сильная, со множеством связей и преданными людьми — практически непобедимая сила. Но уж очень удачное теперь было время — уничтоженный смертью своей дочери, разбитый правдой о зяте, выведенный из равновесия неудачей с похищением Сашки и попыткой давления на нее... Самый удачный момент нанести еще один удар — контрольный, решающий, а самое главное — совершенно непредсказуемый. Убедиться, добиться правды и наконец покончить со всей этой кровавой историей, в которой число трупов давно превысило число фигур на шахматной доске.

Самое время остановить игру.

Ира набросила на шею шарф, вытянула из кармана пальто телефон, прикидывая, кого взять с собой в качестве подкрепления. Конечно, еще несколько дней назад имелся самый простой, очевидный и надежный вариант, но сегодня... Разве что Савицкий...

Закрывая кабинет, Ира терпеливо слушала гудки, но когда механический голос предложил перезвонить позднее, сердито закинула мобильный в сумку, решив, что дозвонится по дороге. А сейчас задача была гораздо важнее — продумать и построить диалог таким образом, чтобы у противника не осталось ни малейшего шанса.

И отчего-то Ирина была уверена — ей обязательно повезет.

Свою жену Тобольцев никогда не любил. Он вообще по-настоящему не любил ни одну из тех многих, с кем завязывал легкие, необременительные отношения или проводил ночи. Кто-то просто цеплял, кто-то откровенно привлекал в сексуальном смысле, с кем-то даже было интересно первое время. Но вместе с тем Виктор прекрасно понимал: рано или поздно, как ни сопротивляйся, жениться все-таки придется — или сам попадет по глупости, или очередная девица окажется слишком ловкой... И при таком раскладе кандидатура крепко запавшей на него хорошенькой Оли с приличным приданым и влиятельным отцом показалась наиболее удачной — в конце концов, его друзьям в этом плане повезло гораздо меньше...

Первое время все и впрямь шло гладко и легко — стремительно взлетевшая карьера, беззаботная жизнь — Оля, целыми днями таскавшаяся по всяким фитнес-клубам, бутикам, кафешкам и тусовкам, в роли жены не слишком-то напрягала. Благодаря нанятым заботливым папой домработнице и кухарке дома всегда было уютно и сытно, да и в семейной жизни как таковой проблем не наблюдалось — на Олин темперамент и авантюризм жаловаться было грех.

Как он так непозволительно расслабился и все проморгал, Тобольцев и сам не понял, только поделать оказалось ничего нельзя: обиженно-нервное "ты что, не рад?!" после неожиданной новости было весьма красноречивым. Но если поначалу у Виктора еще теплилась слабая надежда, что легкомысленная хохотушка и тусовщица опомнится и придет в ужас от мысли об испорченной фигуре, памперсах, бутылочках, бессонных ночах и полном отсутствии свободного времени, то в момент, когда радостная жена притащила домой какую-то навороченную тренировочную игрушку-младенца, эти сомнения испарились.

Приятная и беззаботная жизнь превратилась в сущий кошмар. Ольга дергалась от любого привычного запаха, устраивала истерики по каждому ничтожному поводу, на самое невинное замечание кидалась в слезы. Приятно начинавшееся раньше утро теперь сопровождалось всеми прелестями токсикоза — разумеется, ни о какой близости не могло идти речи. Зато разбудить его в час ночи, чтобы отправить за солеными огурцами или свежей дыней было в порядке вещей. Ко всему прочему, Ольга стала стремительно дурнеть — ни лишний вес, ни отсутствие привычной косметики, на которую у нее появилась аллергия, красоты ей не добавляли. Не привыкший отказывать себе в маленьких радостях Виктор и в этот раз лишать себя самого необходимого нужным не посчитал — у него появилась эффектная красавица Лара, с неуравновешенной и совсем непривлекательной во всех смыслах женой ничего общего не имевшая.

А потом он очень глупо прокололся, случайно попавшись на глаза одной из подружек Ольги — разумеется, жене моментально донесли. На первый раз кое-как удалось отговориться, но зародившиеся подозрения не исчезли.

Второго прокола Ольга ему не простила — откуда у нее взялись фотографии его бурных свиданий с Ларой, он так и не узнал. Зато узнал другое: она намерена рассказать все отцу, разом похерив всю его карьеру, а потом развестись, оставив без копейки. Зная тестя, Тобольцев не сомневался — после такого самая высокая должность, на которую он сможет рассчитывать — какой-нибудь охранник в зачуханном магазинчике у черта рогах, никак не больше. И именно в минуту тяжелых поисков выхода из создавшегося положения ему попался Француз.

Ставшего едва ли не легендой неуловимого киллера, специализирующегося на несчастных случаях, контора безуспешно искала несколько лет — на этом типе оказалось столько всего, что шить не перешить. Француз, давно уверившийся в своей безнаказанности и неуловимости, видимо от растерянности начал предлагать Тобольцеву деньги. Виктор, едва не рассмеявшись, собирался уже было послать киллера куда подальше, но неожиданная мысль, испугавшая поначалу, постепенно окрепла и утвердилась: а что, если это и есть тот самый выход?..

* * *

— Тьфу ты, еще тебя не хватало! — сердито чертыхнулась Ирина, заметив перед самым капотом взметнувшуюся полосатую палочку. Послушно притормозив, раздраженно опустила стекло. — Проблемы, лейтенант?

— Лейтенант Гришковец, — представился дэпээсник, приложив руку к фуражке. — Можно ваши документы?

— А я что, что-то нарушила? — вздернула бровь Зимина, начиная накаляться тихим бешенством.

— Плановая проверка. Так я могу увидеть ваши документы?

Ира заученным жестом распахнула красные корочки.

— Могу ехать?

— Простите, но я имел в виду водительское удостоверение, — настойчиво произнес лейтенант, кажется, ничуть не впечатлившись.

— Ты что, лейтенант, ослеп, не видишь, что написано?! — не выдержав, взорвалась Ира. — Я полковник полиции, начальник местного отдела, между прочим! Да ты завтра отсюда полетишь с ускорением!

— Да хоть сам президент, — невозмутимо отозвался дэпээсник. — Правила для всех одинаковые. Просто документы покажите и поезжайте спокойно.

Зимина, приглушенно выматерившись, открыла бардачок, признавая, что проще будет найти права, чем препираться с этим упрямым лейтенантом. Откуда только он такой взялся...

А в следующую секунду что-то обожгло шею; вспыхнув, разорвались перед глазами яркие искры и темнота навалилась душным тяжелым беспамятством.

* * *

Она опять оказалась права, а он, замороченный своим упрямством, поверил тому, чему верить вовсе не следовало; невольно покрывал убийцу, даже не подозревая, какие темные глубины таятся в душе казалось бы близкого человека.

Кажется, разочарования становятся гребаной традицией.

Паша невесело усмехнулся, швыряя на столик ключи от машины и проходя в кухню. Опустился на свое привычное место у окна, разглядывая расцвеченный вечерними огнями поздний заснеженный сумрак. На душе было особенно муторно — и от узнанной истины, и от виноватой неловкости за те отчужденно-холодные дни — было в этой сдержанности что-то ужасно неправильное, зловещее даже. Напиться бы, мрачно хмыкнул про себя Ткачев и замер, остро пронзенный запоздалым пониманием очевидного: а ведь он попросту бы спился и загнулся, если бы не...

Если бы ничего не было.

Если бы не отрезвившая, заставившая собраться правда. Если бы не наполненные такой простой и тем для него удивительной суетой дни. Если бы не тонны обрушившейся информации со страниц книг и с интернетовских сайтов и форумов. Если бы не настороженный первое время Саня, с которым сдружились как-то незаметно и легко, совсем не по-взрослому. Если бы не суетливые утренние сборы с его неизменными завтраками, с прихорашивающейся перед зеркалом начальницей, ее сонно-ворчливыми "да где же ключи?", "черт, телефон забыла!", "блин, опаздываю!" и стремительным стуком каблуков мимо лифта. Если бы не удивительно-мирные, нелогичные вроде бы вечерние посиделки за чаем с незначительной болтовней, его забавными байками и ее дружескими подколами; если бы не ворох дурацких книжек на тумбочке в ее спальне, так не вяжущееся с образом суровой начальницы постельное белье трогательных расцветок и ее привычка спать с настежь раскрытой форточкой, кое-как укрывшись одеялом...

Так много.

Так мало.

Господи, да еще несколько месяцев назад он бы только нервно рассмеялся, скажи ему кто-то, что он будет жить под одной крышей со своей начальницей. Что будет торчать на кухне, старательно готовя для нее завтраки и ужины, будет возить ее на работу и забирать с работы, будет бегать по аптекам в поисках витаминов и еще какой-то лекарственной фигни, будет таскать ей пакетами свежие фрукты и поправлять перед сном одеяло.

Бред же, ну?

Он все признавал и осознавал прекрасно — всю неправильность, странность, запретность даже. И другое признавал тоже — только так, удерживая на плаву ее, растерянную и беспомощную в нынешнем состоянии, он может держаться сам. Только так и никак иначе. И разве это само по себе не самое правильное?

Паша снова потянулся к лежащему на столе телефону, ожидая в который раз за последние минут пятнадцать услышать механическое "абонент недоступен". Ну вот где ее только носит... Не полковник, а недоразумение какое-то, в самом деле...

В унисон мыслям мобильный в его руке разорвался трелью.

— Паш, это я. — Голос — неестественно-спокойный, сухой, заиндевевший будто бы. — У меня мало времени, так что слушай внимательно.

— Ну что, довольны? — яростно сверкнув глазами, Ирина отшвырнула поданный мобильник — координация подвела и телефон, отклонившись на пару сантиметров, упал на пол, развалившись на части. Застывший изваянием у двери парень в черном костюме даже не вздрогнул, услышав грохот — на секунду показалось, что это всего лишь манекен, неуместно и непонятно зачем поставленный в кабинете.

— Подождем. — Мужчина, сидящий напротив, расслабленно откинулся в кресле, бросил взгляд на настенные часы. — В ваших же интересах, чтобы он успел вовремя и не натворил глупостей.

Ира, сжав губы, отвернулась, стискивая пальцы.

Она не понимала! Она не понимала, черт возьми, где ошиблась, в чем просчиталась! Да, генерал Смольский мог знать о ее стремлении развалить все его дело; мог догадываться о ее дальнейших действиях; но как, как он мог предугадать ее визит, ее попытку откровенной провокации, если даже она сама не знала точно, как построит разговор и на чем конкретно его зацепит?

— Вы, наверное, сейчас ломаете голову, как я догадался? — генерал усмехнулся, наблюдая за ней. — На самом деле ничего сложного. Не думали же вы, что все эти ваши детские попытки нарыть компромат, копаясь в моем прошлом, останутся незамеченными? А учитывая ситуацию в моей семье... Вы, видимо, решили, что сейчас самое подходящее время нанести ответный удар, я прав?

— Кто? — с усилием выговорила Ирина, чувствуя так не вовремя подступившую дурноту.

— Какое это имеет значение? — отмахнулся Смольский. — Когда работаешь с кем-то в одном отделе, где все на виду, нужная информация просачивается сама.

— А если я вас обману и вместо нужных вам бумаг отдам какие-то левые?

— Ну это вряд ли. Вы же не будете рисковать жизнью своего ребенка?

Показалось, что из легких разом выкачали весь кислород.

— Ч-что? Откуда...

— Элементарно. Когда в вашей квартире оказался этот ваш бойкий оперок, о котором мои ребята даже не подозревали, я сначала ничего не понял. Да еще эта его привычка в последнее время всюду с вами таскаться... А уж потом, когда узнал, что он оплатил вам наблюдение в дорогущей клинике... Обычный мужчина вряд ли будет так дергаться и суетиться. Если только это не его ребенок.

— И как я могу быть уверена, что после всего вы меня... нас отпустите? — Слова, с трудом прорываясь сквозь ледяную толщу накатившего страха, вязли в горле, с трудом пробивались наружу.

Страх. Не страх даже — сковывающий все внутри ледяной ужас.

Она и не помнила уже, когда так боялась — на автосвалке под прицелами нескольких десятков автоматов? На лестничной клетке возле своей двери, когда в спину дышал подосланный к ней убийца и близкая смерть? Когда дверь ее кабинета прошила автоматная очередь, выпущенная конченым психопатом?

Никогда.

— А у вас разве есть другой выход? — Равнодушное пожатие плеч. — Вы, конечно, можете дергаться, хитрить... Но это глупо. Пока вы были под действием электрошока, мой знакомый врач, у которого мы сейчас находимся, сделал вам укол. Безобидный такой укол. Но не в вашем положении. И если ничего не предпринять, через несколько часов ребенок умрет. Вы, с вероятностью в девяносто процентов, — тоже.

Нет, это не ужас был несколько фраз назад — просто растерянность и испуг. Ужас, беспросветный, всепоглощающий, нахлынул сейчас, затапливая, затягивая в черную выстужающую бездну.

Вот и все, Ира, вот и все, с какой-то обреченной усталостью подумала полковник, рывком сдергивая душащий галстук. Вот она какая, оказывается, твоя расплата.

Самое жуткое — не только твоя.

* * *

Паша, до боли стиснув руками руль, тупо смотрел на небольшое аккуратное здание больницы, не в силах двинуться с места. Время таяло, утекало песком сквозь пальцы, тикало часовым механизмом, приближая момент неотвратимого взрыва, а решения так и не было. Зеленая папка, найденная в сейфе Зиминой, лежала на соседнем сиденье — это все, что он выполнил. Действовать дальше по задуманному сценарию — передать папку охраннику внизу и уехать — он не собирался. Ирина Сергеевна, конечно, могла считать и называть его кем угодно — дурнем, балбесом, раздолбаем — но поверить сейчас, что ее отпустят сразу, едва документы окажутся у Смольского, было бы непростительной глупостью.

Он и не верил. А еще отчетливо понимал — вывести Зимину отсюда ему никто не позволит. Их просто положат — обоих, не дав даже дернуться.

А есть выбор?

Ткачев нервно рванул дверцу автомобиля, выбираясь в залитый чернотой пробирающий ночной холод. По привычке убрал за пояс джинсов пистолет, прихватил папку и, не раздумывая больше ни секунды, взбежал по обледеневшим ступенькам.

Массивный мужик в форме охранника перегородил дорогу, едва Паша шагнул в направлении лестницы.

— Куда?

— Вот, просили передать.

— Давай сюда, — здоровенная лапища потянулась к папке, но Паша оказался проворней.

— Еще чего! Пропадет что, а я потом виноват? Нет уж, лично в руки просили.

— Оружие давай. Или обшмонать? — заметив, как Ткачев напряженно завис, профессиональным движением прохлопал карманы — пистолет лег на стойку. — Теперь иди.

Кажется, все, мрачно понял Паша, поднимаясь по ступенькам. Один, без оружия, на чужой территории — как он может ее спасти? Их просто грохнут на месте, едва убедятся, что он привез то, что нужно...

* * *

— Что за херня? — генерал, разворошив бумаги, уставился на Ткачева тяжелым немигающим взглядом. — Ты че притащил, клоун?

— Как вы и просили. А что-то не так? — беззаботно пожал плечами Паша, стараясь не смотреть в сторону неподвижно застывшей в кресле, пугающе бледной Ирины Сергеевны.

— Ты, твою мать... — Смольский, еще недавно невозмутимый и самоуверенный, начал стремительно выходить из себя. — Да я тебя сейчас...

Кажется, вот оно, слабое место сильных — уверенные в своих безупречных расчетах и продуманных планах, они и мысли допустить не могут о том, что кто-то может решиться поломать всю игру, рискуя всем, что имеет.

— Ты с кем шутить вздумал, придурок? — Смольский, тяжело дыша, остановился почти вплотную — покрасневший, наливающийся бешенством.

То, что надо.

И за секунду до того, как генерал протянул руку, намереваясь как следует его встряхнуть, Паша очутился у него за спиной, одной рукой стиснув горло, а другой прижимая к коже лезвие скальпеля.

— Пистолет брось! Быстро! — Вскинувшийся было молчаливый парень у входа на мгновение завис, услышав окрик.

— Стреляй, твою мать! — прохрипел генерал, пытаясь дернуться.

— Брось пистолет, кому сказал!

Паша успел только уловить мимолетный взгляд — в неповоротливых мозгах генеральского помощника явно начала возникать какая-то идея, но в ту же секунду кажется впавшая в ступор Зимина рванулась с места, метким ударом выбивая оружие.

— На стул сел! Ну! — хриплый, с усилием голос все равно прозвучал привычно-властно, грозно даже. И руки, скотчем ловко приматывающие к стулу незадачливого помощника, почти не дрожали — управилась она рекордно быстро.

— Идите, Ирина Сергеевна. Вдвоем нас не выпустят.

Рука, сжимавшая скальпель, затекла, ворот генеральской рубашки и его собственная ладонь пропитались кровью, но об этом сейчас не думалось вовсе.

Откуда что взялось? Куда исчезли нервозность, страх, осознание почти стопроцентно провального риска?

Он должен был ее спасти.

Вот так вот просто, да.

— Еще чего! — Зимина выразительно вскинула бровь. — А тебя тут на растерзание этим, — короткий кивок в сторону заметно побелевшего Смольского, — оставить?

— Я разберусь. Идите. — Непробиваемо-спокойная твердость — откуда она взялась? Он, привыкший четко и ясно исполнять приказы, впервые что-то уверенно и непоколебимо решил сам — дерзко, безбашенно даже, а ее помощь принимать и не собирался — как будто это не она была начальницей, всегда умело и ловко выкручивавшейся из непростых ситуаций и других вытаскивавшей тоже.

Но сейчас, глядя на закапанный кровью пол, задыхаясь от противно-едкого медицинского запаха, накатившей слабости и дурноты, Ира вымученно признала — держаться у нее нет больше сил.

По крайней мере, сегодня.

* * *

Решение пришло очень простое и очень жестокое — когда приглушенный перестук каблуков растворился в больничном коридоре, Ткачев уже знал, что должен сделать.

Защитить семью.

То, что всегда делала она — невзирая на цену, которую придется заплатить. Вот только тогда речь шла о коллегах, соратниках, друзьях. Сейчас же — о семье в самом прямом смысле слова. Ведь генерал Смольский — оборотень в погонах, якобы-честный фээсбешник, психопат, в порыве ярости убивший двух своих любовниц и проститутку из организованного им же борделя — он не позволит им развалить его деятельность и не простит случившегося сегодня.

Защитить семью.

Это ведь так очевидно, на самом-то деле?

* * *

— Ирина Сергеевна... — и подавился словами, замирая на пороге спальни.

Острое и безжалостное ощущение надвигающейся беды ввинтилось куда-то в грудь раскаленным прутом. Решительно нечем стало дышать — едва увидел ее, беспомощно сжавшуюся на неразобранной постели — прямо в форме поверх покрывала.

— Что случилось?

На автомате поднял с пола бесформенным комом скинутое пальто, аккуратно расправил, распрямил вывернутые наизнанку рукава и только после осторожно присел на самый край кровати.

— Ты меня никогда не простишь. — Бесцветный голос опалил омертвелой сухостью. Взгляд — опустошенный, безжизненный, будто душу по капле вытянули.

Да что же...

Не простит. Очнувшийся, оживившийся, едва только заново дышать начавший — второй раз он ее не простит.

Да ему-то это все за что, господи?

— Я должна тебе сказать. — Медленно, из последних сил, приподнялась, держась за стену рукой — комната кружилась безумной каруселью перед глазами. Но даже в этой круговерти видела, как постепенно меняется, страшно каменеет его лицо, застывает фигура.

Тишина сгустилась, смерзлась монолитом — ни выдохнуть, ни вдохнуть.

Только не молчи, ну пожалуйста!

Господи, да лучше бы он на нее накричал, лучше бы обвинял, обзывал дурой, эгоисткой, не способной подумать ни о чем, кроме службы и темных дел, да лучше бы ударил — что угодно, только не это молчание, от которого сердце сдавило тисками.

— Давайте помогу вам.

Вот так... спокойно? И протянутая рука, уверенно и мягко потянувшая вверх, помогая подняться. Подал пальто; терпеливо смотрел на непослушные трясущиеся пальцы — ни одна пуговица не попала в петлю, только самая первая, отскочив, со стуком закатилась под кровать. Сам аккуратно застегнул все пуговицы, поправил сбившийся воротник, накинул шарф. И, крепко держа ее под руку, повел из квартиры — в залитое хмурыми серыми сумерками зимнее утро.

* * *

Бесконечные коридоры, нескончаемые лестницы, бесчисленные двери. Сливающиеся в одну безнадежную гамму белоснежные стены, лавочки, халаты. Если бы не уверенно придерживающий ее Ткачев, она развернулась и сбежала бы, едва шагнув внутрь. Или попросту рухнула бы где-то в одном из этих запутанных коридоров, которых, кажется, становилось все больше.

— Пришли. — Голос над ухом — как раздавшийся выстрел после зачитанного приговора.

Господи, где бы только взять сил это вынести... Да могла ли она представить, что способна еще так бояться?

— Паша...

Была уверена, знала почти наверняка — он молча распахнет перед ней дверь кабинета, подталкивая внутрь, оставляя один на один с врачом и страшной догадкой, которая должна подтвердиться.

Наивно ждать пощады, правда ведь?

Чего она точно не ожидала — что он, отпустивший ее руку и отступивший назад, вдруг обернется на ее слабый, затухающий голос — мольбу практически. Что, остановившимся взглядом вжигаясь в ее лицо, вдруг рванется к ней, обхватывая руками, притискивая к себе. Что подрагивающими пальцами проведет по щеке, отчаянно уверяя себя, что влажный горячий след на коже — всего лишь с ресниц стаявший снег. Что губами ткнется в спутанные рыжие завитки, глухо пробормотав такое затерто-банальное, но такое необходимое именно сейчас:

— Все будет хорошо. Обязательно. Верьте.

И что вместе с грохотом закрывшейся за ней двери в нем самом что-то беспощадно и жутко обрушится — во много раз страшнее, чем мог представить.

Потому что не за себя — за нее.

За них.

Паше казалось, что секундная стрелка примерзла к циферблату — время, еще недавно так пугающе-стремительно таявшее, застыло, остановилось.

Просто ждать.

Оказывается, иногда это так страшно — страшнее чем вообще что-либо.

Опустившись на стоявшую у стены узкую скамейку, прислонился спиной к белоснежной шероховатости бетона, устало прикрывая глаза. Почему-то думал, что сразу отключится, провалится в полудрему — безумная бесконечная ночь вконец измотала. Но перед глазами тут же завертелись, закружились осколочные фрагменты — измученно-бледное, какое-то перевернутое лицо Ирины Сергеевны; мертвый Смольский; свое пугающе-деловитое спокойствие, с каким уничтожал все следы их присутствия в кабинете...

Выругавшись, поднялся, снова взглядом зацепился за циферблат наручных часов — стрелки не двигались, будто приклеенные. Не спеша прошел до конца коридора, бездумно изучая какие-то плакаты и памятки на стенах; вернулся обратно и опять сел.

Время не шло.

— Твою мать, сломались, что ли! — чертыхнулся вполголоса, неуклюже срывая плотный кожаный ремешок. Устав гипнотизировать взглядом безупречно выкрашенную стену напротив, потянулся к мобильному — машинально пролистал чьи-то сообщения и звонки; убрал телефон и снова поднялся. Отошел к большому идеально вымытому окну — за стеклом, словно в фильме качества HD, медленно падал крупный пушистый снег. Неестественно-четко прорисовывались спутанные ветви деревьев, заснеженные крыши, плавные линии огромных сугробов. Наверное, хорошо сейчас на даче, подумалось совершенно не к месту. Может, отвезти Ирину Сергеевну? Долго-долго гулять по пронизанному легким морозом лесу, пить чай у горящего камина, молчать и ни о чем, ни о чем не думать...

И снова накатил, пробирая, этот опустошающий страх, едва где-то за спиной тихонько притворилась дверь и раздались шаги — осторожные, легкие, так не похожие на привычную решительно-твердую дробь в коридорах отдела или на лестничной клетке.

Что-то остановилось, окаменело внутри — понимал, что нужно обернуться, взглянуть, спросить, но не мог шевельнуться.

Ну скажите же мне!

Шаги смолкли совсем рядом — кажется, так близко они еще не были никогда. От нее веяло химически-резкими запахами врачебного кабинета, предельной усталостью и едва ощутимо — знакомыми духами, осадком впитавшимися в плотную форменную ткань.

Тихонько, как-то по-детски беспомощно ткнулась в спину — теплое дыхание опалило навылет. И лишь в этот момент наконец-то разжалась ледяная пружина, позволяя вдохнуть. Повернуться и взглянуть ей в лицо.

— Что? — судорожным выдохом. И, не замечая сам, неловко, будто неумело, обхватил за плечи — вдруг такой маленькой, хрупкой показалась она ему снова, несмотря на форму и каблуки.

— Все... нормально. Только нужно будет остаться. И потом еще... под наблюдением... Вовремя обратились... — неразборчиво-смазанно рваным полушепотом куда-то в шею, не двигаясь, крепко-крепко зажмурившись.

Как же ей...

Что-то перевернулось, разорвалось внутри — остро, больно, непозволительно-жалостливо. Она вся сейчас была перед ним — тихая-тихая, молчаливо-сжатая, измотанная, неуверенно-прижимающаяся.

Просьба?

Это ведь было просьбой? Все — кожу прожигающее прерывисто-сбитое дыхание, утомленно прикрытые глаза, чуть дрожащие тонкие руки.

— Ирина Сергеевна... Я с вами... Слышите?

Через силу, через странно-необъяснимое, выкручивающие сочувствие, через боль до горячего кома в горле, через осознание: он сказал бы то же самое, даже если бы оглушил, уничтожил другой, безжалостный исход.

Через себя.

А за окном медленно падал снег.

* * *

— Ну так что там в итоге в той папке было? — Рома, подлив еще виски, вопросительно взглянул на на витавшего где-то друга. — Че Зимина про этого генерала раскопала?

— Да ничего хорошего, Ром, — с трудом вынырнул из размышлений Ткачев. — Много там всего было, кроме борделя... Это давно все началось, когда Смольский еще женат был. Любовница у него была, девчонка совсем... Что там на самом деле произошло, точно неизвестно, но нашли ее у него в постели задушенную. То ли поссорились они, то ли что... А Смольского уже тогда его старшие коллеги приметили, типа перспективный сотрудник, то-се. Да и решили, видимо, что "крючок" такой лишним не будет... Вот и отмазали. Вроде как грабитель к ней ночью влез и все такое. А у генерала после этого кукушка капитально съехала, начал по борделям всяким специфическим таскаться, любовниц менять... Ну и на очередной свиданке его и переклинило опять. В этот раз его покровителям и вовсе ничего изобретать не пришлось, ну поскользнулась девчонка в ванной, никто ж не виноват. После этой истории Смольский затихарился надолго. А потом организовал бордель. Заморочился, конечно, основательно, и с подбором девчонок, и с безопасностью. Нанимал каких-то приезжих шлюх, которых, если что, искать никто не будет, охрану подобрал, помощников из своих же надежных сотрудников. В общем, железно все организовал, тем более что клиенты там были ого-го. И сам туда наведываться тоже не брезговал. Жестил, конечно, а один раз и вовсе не рассчитал, девчонка погибла. Вот тогда фиктивный хозяин занервничал, Афанасьева нашего вызвал, в общем, следы замели как могли.

— Так это, получается, он Афанасьева?..

— Вряд ли сам, конечно, но кто его "исполнил", мы теперь уже не узнаем.

— Ткач, ты... — и, как-то разом растерявшись, замялся, наблюдая, как помрачневший друг залпом допивает виски. — Ты его что, сам... И решил все...

— Решил. — Савицкий невольно вздрогнул от неестественного спокойствия в голосе друга, от уверенно-прямого, несвойственно жесткого взгляда. Это Зимина могла с подобной невозмутимой безапелляционностью сделать тяжелый выбор и не менее уверенно его воплотить, не сомневаясь и не сожалея после, но Ткач, порывисто-вспыльчивый, способный самое большее выбить из кого-то инфу или в порыве эмоций отвесить люлей... Откуда в нем это? — Да, Ром, я решил. А что нужно было сделать? Просто уйти и потом ждать, что он еще выкинет? Это если бы нам вообще дали уйти, а не грохнули там, на месте. И меня, и Зимину.

— Так ты что, ради нее... из-за нее это все...

— Ромыч, хрень не городи! — огрызнулся привычно. — "Из-за, ради..." Этот ублюдок ей какой-то укол вкатил, фактически чуть моего ребенка не убил! Нашего с ней ребенка, Ром! Это чудо вообще, что все обошлось! И что, по-твоему, я это все должен был так оставить?

— Да не о том речь, Паша. Тут ежу понятно, при таком раскладе любой бы... Но ты... ты сам не замечаешь, что как-то уж очень о ней... к ней... Слушай, а может ты, ну, запал на нее?

— Ромыч, ты че мелешь вообще? — Ткачев, не замечая, как на столе медленно, но верно образуется темная лужица пролитого напитка, обалдело уставился на друга. — Как тебе такое вообще!..

— Ой, Ткачик, только невинность святую из себя не строй, — насмешливо поддел Савицкий. — Ведь было же у вас. Или ты че, столько баб перетрахал, а откуда дети берутся, до сих пор не в курсах?

— Ром, да иди ты! "Было"! Было да сплыло! Не помню я нихрена, сколько раз тебе повторять!

— Тоже мне, проблема, — уже откровенно ржущий друг и не думал униматься. — Столько уже вместе живете, мог бы уже и освежить, так сказать, память...

— Иди ты знаешь куда! Советчик, тоже мне... Да я вообще не представляю, чтобы у нас... мы с ней... после всего... да это бред натуральный!

— Дурак ты, Ткач. Такая баба шикарная у тебя перед носом, жена почти, ребенка вон тебе родит, а ты все рожу воротишь. Ну да, было тебе хреново, ну считал ее виноватой... Так вот именно что "было". Вам вон еще сколько вместе... жить, Ткачика маленького поднимать...

— Да ну тебя! — сердито отмахнулся Паша и, наконец разлив по стаканам остатки виски, придвинул один другу. — Пей вон лучше, философ, блин...

Ему ее не хватает.

Паша раздраженно утопил палец в кнопке пульта, прерывая мерное бормотание телевизора, и откинулся в кресле. Морщась и прикрывая глаза, словно в попытке вытолкнуть из головы эту дурацкую, совершенно нелепую мысль. Точнее — осознание.

Осознание того, насколько пусто стало вдруг. В квартире. В отделе. В его мыслях. В нем самом.

Ему ее не хватало. Не хватало стремительно-резкой дроби каблуков, разлетавшейся в коридорах притихшего отдела, когда мчалась в чей-то кабинет, горя желанием немедленно устроить очередную более чем заслуженную выволочку. Не хватало ее властно-холодного голоса, гремящего в телефонную трубку, когда собеседник на том конце провода доводил до кипения. Не хватало приглушенного шума воды, разносившегося в утренней тишине. Не хватало ее сонного лица, как-то особенно милого без обычной косметики, с этой забавной складкой между бровей, когда мысленно выстраивала планы на день. Не хватало этой смешной привычки трескать виноград за просмотром какого-то дурацкого сериала вечером после измотавшего дня. И даже простого успокаивающего понимания того, что она спит в соседней комнате за стеной, не хватало тоже.

Уверить себя, что волновался и переживал вовсе не за нее — что могло быть проще? Ведь это же бред — после всего, что было! Он и раньше ни за что не посмел бы подумать о чем-то неправильном, непозволительном, большем — больше того, что входило в рабочие и дружеские рамки, а уж теперь...

"Ведь было же у вас."

Дружеской насмешливостью снова вспыхнули сказанные Савицким слова — Ткачев едва не матюгнулся, сердито тряхнув головой.

Он не хотел, черт возьми! Думать, вспоминать, допускать. Ведь даже сейчас никак не укладывалось в голове — как это могло произойти? Даже напившись чуть ли не до беспамятства — как он смог так легко перешагнуть через то, что казалось нерушимой, непробиваемой стеной?

Может быть потому что подспудно всегда этого хотел?

Именно с ней, именно ее — вот такую, умную, властную, строптиво-насмешливую, бескомпромиссно-жесткую. Такую, чтобы голова кругом, а мысли вразброс, такую, чтобы о чем-то или о ком-то еще не думалось вовсе. И ведь не думалось! В этом вихре странных, незнакомых и нелогичных совсем эмоций и чувств что-то стремительно менялось — менялось до неузнаваемости. Даже то тяжелое, безжалостно-изматывающее, горькое, если и мелькало, то не приносило яростного оттенка закономерной отторгающей ненависти — новое оказалось сильнее. Необъяснимая двойственность — между новым невероятным положением вещей и давней привычкой, устоявшимися нормами, определенно-четкими и окончательными границами.

Он переставал себя контролировать — вот что тяжелым беспокойством сдавливало изнутри. Он, сумевший взять себя в руки, отбросить эмоции, когда дело коснулось самого важного, незаметно для себя снова стал поддаваться внезапным порывам — на этот раз в совершенно противоположном смысле. И когда, не сдерживая улыбок, наблюдал за ней, суетливо собирающейся утром на работу, и когда по вечерам в уютной тишине кухни что-то обсуждали за столом, и когда в кабинете выслушивал очередное не относящееся к работе задание, и когда, не справляясь с волнением, выспрашивал по телефону, как себя чувствует и все ли в порядке.

Он не должен был! Просто не имел права чувствовать — хоть что-то чувствовать к ней. Ни этой неумелой, неуклюжей заботливости, ни горькой сочувствующей нежности, ни искренней, незамутненной ничем благодарности.

Но он чувствовал. И справиться с этим оказалось выше его сил.

* * *

Когда Ткачева впервые пустили в палату, Ира даже не удивилась ничуть неподдельной радости при виде него — чуть встревоженного, привычно улыбающегося и какого-то смущенно-неловкого.

Пребывание в больнице измотало ее похлеще кучи рабочих заморочек — остаться одной в четырех стенах оказалось невыносимо. Телевизор здесь разрешали смотреть один раз в день строго по расписанию, телефон выдавали ненадолго утром и вечером — она только успевала позвонить с расспросами Сашке да узнать, не случился ли очередной форс-мажор в отделе. Читать было нечего, спать не хотелось, даже поговорить оказалось не с кем — палаты в элитной клинике были исключительно одноместными, так что других возможных пациенток Ира даже не видела. И визит Паши оказался как нельзя кстати — Ирине казалось, что еще немного, и она сойдет здесь с ума.

— Вот, вещи вам принес, как вы просили, — Ткачев, замявшись, протянул ей сумку и осторожно опустился на стул — Ира, на долю секунды встретившись с ним глазами, удивительно остро ощутила его внезапное смятение. — Ну вы как тут вообще?..

— Лучше не спрашивай, — страдальчески поморщилась Ирина и дернула молнию замка, тут же удивленно вскидывая бровь. Вся одежда, идеально чистая и даже выглаженная, почему-то слегка пахнущая лавандой, оказалась аккуратно сложена в стопки с какой-то совершенно не свойственной мужчине педантичностью — от теплой домашней кофты до уютного пушистого халата. Но что окончательно добило Иру — две стопки книг в бумажных обложках и фирменная упаковка пирожных с трогательной сиреневой ленточкой. Зимина несколько секунд тупо разглядывала коробку — горло перехватило спазмом.

Никогда. Никогда ни одному мужчине в ее жизни не приходило в голову вот так просто и без причины оказать такой незамысловатый, удивительно трогательный знак внимания — совершенно без какого-то повода. А он...

— Ирин Сергевна... вы... вы что... плачете?

Вздрогнула, поднимая глаза, недоуменно провела по щеке рукой — ладонь отчего-то оказалась горячей и влажной.

— Вы... я что-то не так сделал? Вы только скажите, я...

Вот это оказалось последней каплей — растерянно-испуганный ворох вопросов, осторожное прикосновение теплых пальцев к ее руке и неприкрытая встревоженность в темных глазах.

— Мне никогда... обо мне никто так... никогда раньше... — и торопливо замолчала — таким беспомощно-нелепым показался со стороны свой приглушенный голос, забитый всхлипами.

— Ирин Сергевна... ну вы чего... ну хотите, я вам каждый день буду книжки и сладкое таскать? Не плачьте только... Ну не надо...

Раскаленный спутанный шепот, осторожно придерживающие за плечи крепкие руки, забившийся в легкие знакомый запах парфюма — реветь отчего-то захотелось еще сильнее.

— Прости... это так... сама не понимаю, что со мной... долбаные гормоны... — сбивчивой приглушенностью. Ожидала, что он, успокоившись, тут же отстранится, разожмет руки, но хватка стала лишь крепче. И, ловя его прерывисто-мягкие выдохи куда-то в макушку, Ира, зажмурившись, отчаянно признала: еще ни один мужчина в жизни не был настолько ей близок. И не будет уж точно.

* * *

Ира была уверена: едва, выйдя из больницы, погрузится в водоворот привычных хлопот, трудностей, проблем, как эта непонятная изнуряющая пустота отступит, рассеется, пройдет. Снова будет разрываться в кабинете телефон, снова будет влетать дежурный с сообщением об очередном ЧП, снова будет вызывать на ковер чем-нибудь недовольный генерал. Будут визиты к врачу, занятия в бассейне, хождения по магазинам — будет все, кроме времени и сил копаться в себе, разбираться, что с ней происходит и как от этого избавиться.

Но она ошибалась.

— Ирин Сергевна, вы чего не спите?

Ткачев, приподнявшись, сонно прищурился на приглушенный свет, заливший кухню — Зимина, наливавшая в чашку чай, вздрогнула, резко повернувшись.

— Разбудила тебя? Извини.

— Да не, нормально все, мне все равно на дежурство скоро, как раз выспаться успел. А вам-то чего не спится?

— Так, ерунда... мысли разные.

— За Сашку переживаете? — угадал безошибочно. — Ну чего вы, в самом деле... Недавно же с ним разговаривали. Учится парень, с новой страной знакомится, все нормально у него, да и бабушка с ним...

— Вот именно, — невесело усмехнулась Ирина Сергеевна, опуская голову и сосредоточенно размешивая в чашке сахар. Паша несколько секунд недоуменно смотрел на нее и тут же, врубившись, мысленно себя обругал. Нетрудно же догадаться, как она чувствует себя в теперешнем положении после всех событий, стрессовых ситуаций, замороченная работой — одна, без близких рядом.

Сгустившаяся тишина обрушилась давящим монолитом — лишь ровное тиканье часов и мерное звяканье чайной ложки разрывали безмолвие. И, глядя на спутанная рыжие завитки, Паша решительно не понимал, что сказать, хотя ясно чувствовал — нужно сказать хоть что-то.

— Ирин Сергевна, ну холодно же, чего вы там сели, простудитесь ведь... — пробормотал скомканно. Осторожно опустил на плечи мягкий плед; прикрыл форточку, в которую рвался гулкий февральский ветер — кажется, он по привычке оставил окно распахнутым.

— Ткачев, ты меня своей заботой добьешь когда-нибудь, — фыркнула Ира, насмешливо приподнимая бровь. Паша, вскинув взгляд на часы, язвительный выпад проигнорировал, тут же заторопившись.

— Ну все, я помчал, а то этот Земцов меня убьет, если еще раз опоздаю... Поборник дисциплины, блин... — выпалил на одном дыхании. Наклонившись, коснулся губами теплой разрумянившейся щеки и, прежде чем осознал, что это было, выскочил в коридор. Не заметив, с каким неприкрытым охренением посмотрела ему вслед Зимина, видимо, тоже не особо въехавшая в происходящее.

* * *

Паша вернулся рано утром — Ира, выходя из ванной, слышала привычно-изученные звуки — стук входной двери, звон ключей, брошенных на тумбочку, неторопливые усталые шаги.

— Доброе утро, — буркнул сонно на автомате. Видимо, дежурство выдалось веселым, промелькнуло в голове. Ира отступила на полшага, освобождая ему путь к ванной — чутко уловила удивительно родной запах парфюма, снежного теплого утра и усталости. Не отрываясь, смотрела как крепкие пальцы легли на ручку двери, медленно повернули...

— Паш. — Собственный негромкий голос, простреливший странно-взволнованной хрипотцой, показался оглушительным. Ткачев недоуменно обернулся, вздрагивая от прикосновения теплой ладони к плечу.

Тихо лязгнула молния джинсовой куртки, поддаваясь на удивление легко.

— Ирина Сергевна, вы чего... — вопросительный выдох потонул в напористо-жарком, настойчиво-нежном поцелуе.

Белым флагом скользнул на пол чуть влажный от воды махровый халат.

Как она могла так просто все забыть? Эти руки, эти губы, эти осторожные поцелуи и мягкие прикосновения, этот горячий чуть слышный шепот и невыносимо-сладостный жар тела... И это пронзительно-острое, невыразимо-восторженное ощущение, пробравшее насквозь до томительного холодка где-то под ребрами...

— Ирин Сергевна, вы спите?

Теплая ладонь легонько коснулась плеча. Ира, вздрогнув, дернулась и почувствовала, что куда-то летит. И тут же тупой болью прострелило лодыжку, а в уши ворвался какой-то грохот.

— Ай!

— Ушиблись? Давайте помогу вам.

Ира, растерянно-сонно моргая, перевела взгляд с опрокинутого стула на возвышавшегося перед ней Ткачева с протянутой рукой и, зажмурившись, мысленно высказалась такой витиеватой матерной тирадой, что удивилась сама. Твою же мать!..

— А я смотрю, что-то заспались вы сегодня, вот и решил разбудить, — Ткачев, недоуменно отметив, как начальница едва ли не испуганно шарахнулась в сторону, когда помогал подняться, поспешно убрал руку. — Ударились? Давайте посмотрю.

— Я сама!

Неловко придерживаясь за край кровати, Зимина медленно поднялась, отчего-то избегая смотреть на него. Накинула поверх тонкой пижамы халат и, доставая из шкафа полотенце, уточнила, все также глядя мимо:

— Лед у нас есть в холодильнике?

— Конечно, — моментально принял низкий старт Ткачев. — Принести?

— Сама, — не слишком-то любезно вторично буркнула Ирина Сергеевна, все больше вгоняя в недоумение. Сон ей плохой приснился, что ли...

— Ну, может мазь какую принести?.. Точно ничего серьезного? Может...

— Ткачев, иди уже! — почти прорычала начальница, стремительно краснея. Не, ну точно — плохой сон...

* * *

Злилась Ирина весь день. Злилась все больше на себя — за утреннюю неловкость, за всколыхнувшиеся воспоминания, за игру чертовых гормонов, из-за которых настроение менялось чуть ли не каждые пять минут, за это давно забытое волнующе-жаркое ощущение во всем теле, но больше всего — за этот дурацкий сон. И с участием не абы кого, а именно Ткачева...

— Да чтоб тебя! — выругалась в сердцах, раздраженно захлопывая крышку ноутбука. Она уже устроила разнос дрыхнувшему дежурному, наорала на двух пэпсов, проворонивших сбежавшего у них из-под носа нарушителя, и построила двух молоденьких следаков, точивших лясы в курилке, когда у их кабинета дожидалась очередь терпил. Но у самой все просто валилось из рук — мыслей о работе не было ну вот совсем.

— Лен, занята? Обед уже, может, зайдешь?

Измайлова, в дверях столкнувшись с вылетевшим из кабинета начальства Ткачевым, только многозначительно хмыкнула. Устроившись на соседнем с подругой стуле, выразительно оглядела заставленный тарелками поднос и не менее выразительно протянула "ну нифига себе!", в ответ получив мрачный взгляд.

— И не стыдно тебе мужика на "сухом пайке" держать? — улыбнулась хитро, приканчивая пятую по счету конфету, пока Ира вяло возила ложкой в тарелке с пюре.

— Чего?

— Чего, чего... Ир, ты школьницу-то из себя не строй, — поддела дружески. — Мужик вон вокруг тебя вьется, пылинки сдувает, чуть ли на руках не носит... Могла бы, так сказать, и благодарность объявить...

— Измайлова, меня твои эвфемизмы доконают когда-нибудь, — Ирина, поперхнувшись, закашлялась и тут же схватилась за стакан с водой. — Вот че ты несешь, а?

— Разумное, доброе, вечное. Не, Ир, серьезно, не стыдно тебе? Ну золото же, а не мужик — готовит тебе, заботится, обеды таскает... Уважает, типа, твое положение. А ты теперь подумай, ему-то каково? Не, я не о том, — предупреждающе выставила ладонь, видя, что Ира готовится что-то сказать, — что он, бедный такой, вынужден твое общество терпеть, это вообще фигня и заморочки ваши общие. Я про то... Ой, да можно подумать, ты сама не в курсе, какие о его подвигах легенды ходили... А вот теперь прикинь, каково ему сейчас? Изменить совесть не позволит, а тут еще ты из себя неприступную крепость строишь... Ну пожалела бы мужика, приласкала, а там, глядишь, все наладилось бы у вас, как в семье настоящей.

— Лен, ты че, издеваешься?! — Почувствовала, как щеки мучительно заливаются румянцем. Опять двадцать пять! Да что ж такое...

— Да нет, Ир, это как раз ты издеваешься. Причем капитально. Он, поди, извелся весь, а ты...

— Щас как дам по башке! — не найдя больше достойных аргументов, Ира шутливо замахнулась ложкой. — Семейный психолог, тоже мне...

* * *

— Ирин Сергевна, вы чего-то не едите ничего совсем, нормально себя чувствуете? Проблемы какие-то, неприятности?

— Нет, — хмуро буркнула Зимина, не поднимая глаз. Похоже, ее утреннее настроение к вечеру только закрепилось — домой она явилась еще более злая, дерганая и мрачная, чем была утром. Но вот понять, что с ней происходит, у Паши не получалось ни в какую.

— Точно? Может помощь какая нужна? Вы же знаете, я всегда...

— Спасибо за ужин, я отдыхать, — оборвала начальница, отодвигая тарелку — от неловкого движения раздраженно грохнул фарфор.

— Ирина Сергевна, — Паша в последний момент перехватил ее руку, останавливая, отметив, как полковник снова вздрогнула, — я что-то не то сделал? Обидел вас чем-то?

— Что за ерунда? — привычно-заученно приподняла бровь.

— Ну, мне показалось просто... что вы как-то избегаете меня, что ли...

— Все нормально, просто устала, день был безумный, — натянуто улыбнулась Ира, поспешно высвобождая ладонь.

— Доведете себя скоро с этой работой, — беззлобно проворчал Паша. — Служба службой, а отдыхать-то тоже надо. У вас вон завтра выходной, может, на дачу съездим, я отгул возьму...

— Типа романтический уик-енд? — иронично фыркнула Ира — Ткачев как-то забавно по-мальчишески залился краской.

— Типа воздух свежий, тишина... Раз выпали выходные, чего в городе-то сидеть?

— Резонно. Считай уговорил. — Ирина даже обрадовалась — сменить обстановку, отвлечься... Но самое главное — можно будет забиться куда-нибудь в укромную комнатку и не сталкиваться постоянно с Ткачевым — после дурацкой утренней ситуации видеть его стало совершенно невыносимо. Руки чесались выставить за дверь его вещи, сменить замки и наконец-то вздохнуть свободно — снова жить как жила, как привыкла, как считала нормальным. Ну в самом деле, дурацкое же положение! И отношения у них тоже дурацкие...

* * *

Ночью Ира проснулась от смутного беспокойства. За окном глухо гудел ветер; бились в стекло заснеженные ветки. Купающаяся в облаках луна светила слабо, а вот звуки в ночной тишине разносились отчетливо — под окнами совершенно точно кто-то ходил.

Осторожно, стараясь не шуметь, Ирина приподнялась, нашарила в тумбочке пистолет и только потом встала, беззвучно приоткрывая окно. Повеяло морозной свежестью, дымом откуда-то издалека, а еще, как показалось, запахом крепкого алкоголя и смутно знакомого мужского одеколона — где-то совсем рядом.

— Кто здесь? — И только через секунду осознала, что на фоне залитого лунным светом окна представляет собой отличную мишень. Отшатнулась почти инстинктивно, а в следующее мгновение в деревянную обшивку рамы совсем рядом вонзилось несколько пуль.

— Ничего, Ирин Сергеевна, — удрученно признался Паша, осторожно опускаясь рядом с уткнувшейся в монитор ноутбука начальницей. — Под утро снег пошел, если следы какие-то и были, то все замело. Обошли мы с Ромычем соседей, поспрошали, никто ничего как водится не видел и не слышал.

— Ну это уж как полагается, — хмыкнула Зимина, отвлекаясь от экрана. Вытащив из упаковки, опустила в тарелочку с земляничным вареньем кусок мела и преспокойно, с явным удовольствием, откусила. Заметив прифигевший взгляд Паши, великолепно пожала плечами. — Что? Мне очень даже вкусно... Я тут запись с камеры на въезде в поселок просмотрела, — перешла к делу. — Ночью никто посторонний на территорию не заходил и не заезжал, вообще ничего подозрительного.

— Ну, он мог, в принципе, со стороны леса подобраться...

— Мог. Но там нигде камер нет, так что уже не узнаем. Меня вот что напрягает, — задумчиво поболтала очередным меловым ломтиком в сладкой массе. — Какой-то одеколон у него знакомый, в смысле запах слышала где-то... Но вот никак не вспомню, где.

— Вы еще и одеколон учуять успели? — восхищенно протянул Ткачев. — Ну вы даете, Ирин Сергевна...

— Ир! — влетевший Савицкий вид имел более чем странный. — Лена только что из отдела звонила... Там взрыв...

* * *

— Гранаты кто-то сбросил в окна с квадрокоптера. Мощность, в общем-то, небольшая, но шумихи наделали изрядно. Стекла повылетали, естественно, кабинет начальника оперов изрядно разнесло...

— А где он сам? — И тут же, обернувшись, столкнулась с Земцовым лицом к лицу. Выглядел товарищ майор, обычно всегда одетый с иголочки, мягко сказать, непривычно — мрачный, помятый, с красной рожей, да еще и перегаром от него разило за версту. — Земцов, а ты чего это в таком виде?

— У меня выходной вчера был, — пробурчал майор, стараясь не дышать в сторону начальства.

— Понятно. Ну и кто мог это сделать, как думаешь? Думаю, сам понимаешь, что твой кабинет не по ошибке разгромили. Кому ты дорогу перешел? Может, дела какие-то были, может, кто-то угрожал?

— Понятия не имею. Не было ничего такого, — бросил торопливо и, не дожидаясь дальнейших расспросов, повернулся к окликнувшему его пожарному с какими-то бумагами в руках. Зимина, отвлекаясь на выбежавшую из отдела перепуганную Измайлову, не заметила, с какой откровенной ненавистью посмотрел на нее майор.

* * *

— Ирин Сергевна, вы вообще уверены, что это хорошая идея тут оставаться после вчерашнего? — Ткачев, отвернувшись от горящего камина, внимательно посмотрел на начальницу. — Может, лучше надо было домой вернуться?

— Сбежать? — вздернув бровь, уточнила полковник. — Из-за чьей-то пьяной выходки себе выходные испортить?

— "Пьяная выходка"? Убедительно звучит. Сами-то верите, что это просто случайность?

— Паш, ну не занудствуй! Вот что здесь со мной может случиться? Оружие у меня всегда под рукой. Да и ты рядом.

— Спасибо за доверие, — хмыкнул Ткачев. — Вот что, Ирин Сергевна, сегодня в моей комнате спать будете, — заявил решительно. Зимина, взявшаяся было за чашку с чаем, чуть не расплескала горячий напиток себе на колени.

— Ч-чего? — выдавила хрипло.

— А что? — совершенно невинно переспросил Паша, пожав плечами. — Я вон тут могу на диванчике перекантоваться, мне не привыкать. — На этих словах Ира выдохнула с облегчением, снова берясь за чашку. — Кстати, раз уж мы тут... Я спросить хотел, у вас старых фотографий нет?

— Господи, это-то тебе зачем? — чуть не поперхнулась Ирина, уставившись с неприкрытым обалдением. Кажется, Ткачев сегодня решил поставить рекорд по выведению ее из равновесия, не иначе, — большинство его заявлений и вопросов приводили полковника по меньшей мере в ступор.

— Да я просто... мне... — неожиданно смутился Ткачев, потерев подбородок ладонью, — ну, интересно... В смысле, когда у нас... ну, каким он... или она будет...

Ира несколько мгновений недоуменно моргала, пытаясь уловить хоть какой-то смысл в этой смущенно-несвязной речи, а врубившись, едва не рассмеялась.

— Где-то в кладовке была коробка кажется, — махнула рукой. — Осторожней там! — И, уловив нарастающий грохот, поняла, что предостережение несколько запоздало — судя по звукам, обрушилось не только содержимое кладовки, но и пара стен как минимум. Однако Ткачев, как ни странно вполне живой и невредимый, только изрядно припорошенный пылью, нарисовался почти сразу, да еще и с коробкой в руках. Ира, наблюдая, как он осторожно раскрывает первый попавшийся альбом, только непонимающе повела плечом — что это на него нашло?..

Странное это было чувство — все равно что заглянуть за какую-то ширму, отделяющую обыденно-строгое от чего-то потаенного, запертого, запретного даже.

Слишком личное.

Да, даже сейчас — когда пережили столько событий, когда оказались невероятно и крепко связаны ее нынешним положением и общим туманным будущим, — даже сейчас это казалось чем-то сокровенным.

Удивительно. Непривычно. Это все ломало банальные шаблоны, открывало привычное с иной стороны. Все — и школьные тетрадки, заполненные аккуратным торопливым почерком, и дневники с одними "хорошо" и "отлично", и поздравительные открытки — кажется, от каких-то далеких друзей... И фотографии, фотографии, фотографии. Смешная девчонка с рыжими косичками, пышными бантами и стандартным букетом гладиолусов едва ли не больше ее самой. Какие-то школьные кадры — куча незнакомых лиц. Дачные — под раскидистой яблоней, с друзьями на речке, просто на крыльце... Так стремительно — уже выпускные. Замысловатая прическа, нарядное платье, искрящийся взгляд, аттестат в руках. Университет. Снова множество незнакомых лиц. Аудитории, выезды на природу, окончание курса... Еще несколько подобных снимков — год за годом. А потом внезапно все обрывается. Странно, а как же...

— А это чего?

Воздушная легкость под пальцами. Какая-то причудливая вышивка. Ткань немного пожелтевшая от времени, но еще хранящая чуть ощутимый аромат каких-то волнующе-тонких духов. Не свадебное, конечно, но очень похоже.

— А ну дай сюда!

Паша даже не успел отреагировать — от сердитого рывка тонкая ткань разошлась с треском. И тут же — бесформенно смятым комком прямо в разгоревшийся огонь.

— Ирина Сергеевна...

Жуткая бледность, залившая лицо, хищно раздувающиеся ноздри, сжатые губы, прерывисто-раздраженная неровность дыхания. И глаза — две черные бездны всколыхнувшейся боли, непонимания, злости.

Какой же ты идиот, Ткачев!

— Ирина Сергеевна, простите, я...

— Да ты-то здесь причем?

Уже совершенно спокойно — ни отблеска недавних эмоций, лишь усталость. Отошла от камина, неловко опустилась в кресло, медленно выдыхая и прикрывая глаза.

— Я наверное не должен был...

— Все нормально, проехали. И не смей меня жалеть! — с привычной властной строгостью.

Что-то дернулось внутри — от нахлынувшей боли на миг стало трудно дышать. Такая — с этим требовательным хрипловато-командным голосом, с напряженной складкой между бровей, с темными кругами под глазами после бессонной ночи — она показалась ему настолько живой, настоящей... родной?

Виновато-стыдливой горечью и обреченным приговором — ни одна женщина в его жизни еще не была настолько ему близка. И не будет уже никогда.

К сожалению. А может и к счастью.

— Зря ты это затеял, брат, очень зря, — темноволосый мужчина, укоризненно покачав головой, отодвинул от себя бокал с коньяком. — Он человек серьезный, шутить не любит. Не стоило тебе с ним связываться.

— Он меня обманул! — вскинулся сидящий напротив. — И людей моих обманул! Заплатить обещал, а не заплатил. Нельзя такое прощать!

— Не прав ты, Рашид. Смотри, как бы не ответили тебе...

— Да что он мне сделает? В тюрьму посадит, а? Ничего он мне не сделает. Да и не хожу я нигде один. Давай лучше выпьем еще, брат...

Спустя еще полчаса Рашид Мамедов наконец вышел из подъезда, беззаботно поигрывая ключами. Остановился, недовольно оглядываясь, — трое его людей, сопровождающих почти неотлучно, куда-то делись. Уже выхватил было из кармана телефон, а в следующую секунду что-то тяжелое опустилось на затылок, и мир перед глазами померк.

* * *

— Докатились! Только бандитских разборок у нас на районе не хватало! — Ирина торопливо отвернулась, не горя желанием наблюдать, как санитары упаковывают тела в пластиковые мешки. — Надо как можно скорее найти, кто это сделал, пока реки крови не полились. Земцов, ты меня слышишь?

— Так точно, товарищ полковник, — вяло отреагировал майор. Ира, скользнув недоверчивым взглядом, посмотрела на часы.

— К вечеру жду результатов, — заявила внушительно. — И желательно, чтобы эти результаты у нас в наручниках сидели. Давайте, работайте, шевелитесь как-то!

— Будет сделано, — буркнул Земцов, бросив не слишком-то приязненный взгляд. Ира, потянувшись в карман за трезвонящим мобильным, ничего не заметила.

* * *

— Интересное совпадение, Ирин Сергевна, — Паша, поворошив горящие в камине поленья, повернулся к начальнице, — один из типов, которых ночью завалили, в нашем местном магазинчике купил пару самых навороченных квадрокоптеров. И что самое интересное, буквально за пару дней до того, как кабинеты у нас взорвали.

— Вот как? — Ира, поудобнее устраиваясь на сложенном в несколько слоев одеяле у камина, настороженно замерла. — Думаешь, эти типы как-то причастны?

— А вы в такие совпадения верите? — ответил вопросом на вопрос. — Я лично нет.

— И что это может быть? — задумчиво нахмурилась. — Может, их кто-то нанял? А потом просто убрали, чтобы концы обрубить. Хреново, ох как хреново... Черт его знает, как нам это все отзовется.

— Поживем — увидим, — оптимистично утешил Паша. — Все равно раз эти мертвы, мы ничего не узнаем.

— Умеешь успокоить, — проворчала Зимина, поднимаясь. — Пойдем погуляем что ли, пока не стемнело...

Ей стало с ним просто и хорошо. Ира никогда не понимала расхожее "как за каменной стеной" — всегда и во всем полагаясь лишь на себя, иного сценария не признавала и не разделяла, сама себя привыкнув защищать, а часто и других тоже. Да и мужчин подобных на своем пути не встречала ни разу — ни преспокойно слившийся Глухарев, ни слабохарактерно-податливый Андрей на "настоящих мужиков" тянули мало. А вот в Ткачеве со всеми его недостатками она это разглядела почти сразу — и, как оказалось, не ошиблась ничуть. И этот логичный, закономерный более чем вопрос сорвался прежде, чем успела обдумать и себя остановить.

— Паш, а что дальше?

— В смысле? — Ткачев, притормозив, недоуменно оглянулся — Зимина, привалившись к стволу березы, отстраненно разглядывала небо в переплетении спутанных, припорошенных инеем ветвей.

— В прямом, — выдохнула устало, по-прежнему не смотря на него. — Это ты сейчас со мной возишься, чуть ли не пылинки сдуваешь... Но я же понимаю, как тебе это все непросто. Даже сейчас. А дальше что будет? Ты вообще способен нашу, блин, совместную жизнь представить?

— А почему нет? — невозмутимо пожал плечами. И, как ни старалась, рассмотреть что-то в его лице Ира не смогла. Как же невероятно он научился за последнее время владеть собой...

— Ты сам прекрасно знаешь, почему нет! — ударило раздраженной резкостью. — И напоминать смысла не вижу! Мне другое интересно. Вот сейчас ты суетишься, заботишься, зациклился на одном и ни о чем другом думать не хочешь. А потом-то... Ты, в конце концов, молодой здоровый мужик, тебе отношения нормальные нужны. Причем во всех смыслах. Или как ты себе это представляешь: вечером в фиктивной семье счастье изображаешь, а по ночам свою личную жизнь устраиваешь? Или что?

Вот сейчас она его задела — темные глаза стали совершенно черными, нервно дернулась щека, сжались губы.

— Так вы к чему клоните-то, я не пойму? — с каким-то обледеневшим спокойствием. Ирина Сергеевна неохотно опустила взгляд, рассматривая призрачно-синие тени берез. И выдала очень обыденно-простой ответ — у Паши что-то сжалось под ребрами, не позволяя вдохнуть от необъяснимой боли.

— Я думаю, нам нужно развестись.

* * *

Она искренне верила — именно такой выход будет лучшим из всех. Лучшим для всех.

Она не имеет права его мучить.

Тот разговор с пытавшейся вправить ей мозги Измайловой натолкнул на мысли, очевидные осознания, которые так старательно и трусливо гнала. Но только больше себя накручивала, зависала на размышлениях, подходя наконец к решению — смутному поначалу, а теперь ставшему таким очевидным и ясным.

Она ведь действительно была благодарна ему за все — за всю поддержку, помощь, просто за то, что рядом. А самое страшное — она начала к нему привязываться, привыкать. Воспринимать его как часть нужную, естественную, необходимую жизненно. Хотя умом понимала прекрасно: это все закончится сразу, едва отпадет необходимость трястись и переживать за нее. Правильнее — не за нее вовсе.

Она должна была остановить это все — чтобы потом не было больно. И ему, разрывающемуся в своих чувствах, и ей самой, вспоминающей то, на что с ним не имела ни малейшего права. И была уверена — он воспримет это с неподдельным облегчением, радостью даже. Свобода от нее — как ему это может быть не нужно?

Но она ошибалась.

* * *

Он плохо помнил, как и куда шел — только треск веток и хруст снега разрывались в мозгу оглушительной болью. Почти такой же, как ее отдающиеся эхом слова, все еще звучащие в ушах.

Откуда вдруг столько боли?

Она ведь права оказалась в чем-то: в том, как трудно ему было смириться и свыкнуться, как непривычно и странно примерить на себя новые роли — мужа и будущего отца, пусть и фиктивно отчасти. И в том, что семьи нормальной у них не может быть тоже — он и представить не мог, что заставило бы его осмелиться, взглянуть иначе и переступить черту. Но слова, такие разумные и правильные вроде бы, вызвали такой острый, непримиримый протест, как будто мог лишиться чего-то важного, привычного, без чего жизни уже давно не представлялось.

Смешно, странно и глупо — ну кто они друг другу? Какими связаны клятвами, обещаниями, обязанностями? Да ничем. Тогда почему так невыносимо и жутко?

Медленно вдохнул вечерний холодный воздух — легкие засаднило. Отлепился от шершавого древесного ствола, подумав впервые с сожалением, что больше не курит — сигарета сейчас бы точно не помешала. И наконец шагнул в сторону дома, освещенного приглушенно-оранжевым.

Он не знал, что ей скажет. Но он знал точно, что не позволит себе ее потерять.

Дверь скрипнула с негромкой осторожностью — Ира вздрогнула от неожиданности, выронив ватный диск, которым старательно снимала макияж.

— Паш? — вопросительно-требовательно, умело скрывая растерянность. Здесь, в этом просторном доме, где было столько комнат, а их спальни находились в разных концах коридора, он еще ни разу не осмелился нахально ввалиться к ней, не постучавшись даже.

И такого он себе не позволял тоже — подхватить бесцеремонно, притянуть к себе тесно-тесно, обхватывая руками и не обращая внимания на то, как она возмущенно дернулась, ничего не понимая отчаянно.

— Отделаться от меня вздумали? — разгоряченным выдохом куда-то в висок.

— Паша, я... я же ради тебя... как лучше... — совершенно растерянно, непонимающе: ну что снова не так?

— Какая же вы... — Уловив немое недовольство в том, как выразительно приподняла бровь, закончил снисходительно-мягко: — ...Глупая. Не отпущу я вас никуда, не надейтесь даже. — И еще крепче, ближе — чтобы темный омут глаз совсем рядом, чтобы теплое дыхание у виска, чтобы морозный снежный запах потоком в легкие. Чтобы уткнуться осторожно-неловко в мягкую ткань пальто, чтобы зажмуриться сильно-сильно, чтобы на миг лишь поддаться слабости, понимая с ужасом: ей вовсе не хочется, чтобы он ее отпускал.

Преобразилась, похорошела, расцвела. Стремительная, поспешная походка стала мягче и будто осторожней; на бледном прежде лице заиграл здоровый румянец, разгладились морщинки, да и улыбка на чуть припухлых губах появлялась чаще. Но главное, неуловимое, неявное, было в другом — в спокойном, задумчивом, обращенном внутрь себя взгляде, когда посреди дружеского разговора или совещания вдруг выпадала из реальности, задумавшись о чем-то ином.

Ира не замечала за собой ничего особенного — ни внешне, ни как-то иначе: все то же утомленное отражение в зеркале, все та же привычно-казенная форма, все те же собрания узким кругом, все те же разносы обленившимся и косячившим сотрудникам. Только порой с недоумением ловила на себе взгляды — в магазинах, на улицах, даже в отделе. Непривычные или, правильнее сказать, давно забытые взгляды — полные интереса, а то и более чем откровенные. Измайлова, заметив что-то новое, воспрянула было духом и затащила на задушевную беседу, тут же разочаровавшись — никаких подвижек в личной жизни начальницы-подруги даже не намечалось: разумная и решительная Зяма по-прежнему строила из себя святую наивность и невинность, избавляться от своих заморочек не спешила и, похоже, искренне не понимала, что ей пытаются втолковать. Вся надежда оставалась только на новоявленного муженька — не привыкший лишать себя радостей жизни Ткачев, опомнившись и разглядев, вполне мог проявить инициативу и наглость, хотя верилось в подобное слабо. Видимо, этот детский сад никогда не прекратится — против таких тараканов и дихлофос не поможет. Муж да жена, как говорится...

* * *

— Ирин Сергевна, ну вы как ребенок прям, все, что не приколочено... — Ткачев, осуждающим взглядом проследив, как начальница откусывает от внушительного снежка, только покачал головой. Не, он, конечно, слышал про всяческие заморочки беременных, и не только слышал, но и читал, но вот наблюдать вживую, как товарищ полковник запивает клюквенным морсом ржаной хлеб со сгущенкой или лопает бутерброды из сдобного печенья и колбасы было еще тем испытанием. — Тут же, блин, вся таблица Менделеева...

— Если нельзя, но очень хочется, то можно, — отрезала Ирина Сергеевна и, раскинув руки, преспокойно плюхнулась на снег, уставившись в небо. — Звезды-то какие... В городе таких не увидишь.

— С ума сошли? Простудитесь же! — моментально всполошился Паша и, не предвидя подвоха, торопливо подал полковнику руку. А в следующую секунду рухнул рядом — только взметнулась снежная пыль.

— И когда ты таким занудой стать успел? — проворчала Зимина, но в глазах плескался откровенный смех.

— Ну вы пообзывайтесь еще, — фыркнул Паша, пытаясь вытряхнуть из-за ворота куртки снег. Ирина Сергеевна, протянув руку, смахнула с его небритой щеки несколько налипших снежинок, отметив с недоумением, как он странно напрягся.

Что-то было неправильно, двусмысленно даже — он понял не сразу. Только встретив насмешливый взгляд ее искрящихся глаз, осознал: так, почти на одном уровне, можно оказаться разве что в постели — от пришедшей мысли жгучим жаром обдало щеки.

— Вставайте давайте, заболеете еще, — бросил ворчливо, помогая подняться. Чисто машинально протянул руку, стряхивая снег с темной ткани пуховика и тут же почти испуганно отступил назад, оглушенный этим необъяснимым и острым желанием от нахлынувшей тихой нежности.

Желанием ее поцеловать.

* * *

К разгару утра у Ирины жутко разболелась голова: сначала "порадовал" Агапов, по старой дружбе решивший пожаловаться и повозмущаться тому, что его начальница Измайлова затыкает ему рот и не дает работать, зато скидывает все висяки; потом в двух шагах от отдела взорвалась машина начальника оперов; затем как всегда отличился Фомин, решивший на пару со своим закадычным другом Павловым срубить легкого бабла и едва не погоревший на этом: жертва оказалась "неразводимой" и побежала к начальству.

"Господи, как же вы меня все достали", — подумала тоскливо Ира и выдала старательную улыбку, поднимаясь навстречу ввалившимся в кабинет проверяющим. Особых пакостей, впрочем, не ожидая: уже заметно поддатые и подобревшие, они рвения не проявляли и к диалогу, вернее умасливанию, оказались готовы.

Свободный кабинет нашелся почти сразу; проштрафившийся Фомин, желая загладить вину, быстро организовал стол, а главное спиртное. Проверяющие, вяло пошатавшись по отделу, сразу оживились и пообещали в рапортах указать то, что надо. Ира, выдохнув, оставила незваных гостей на попечение участкового и отправилась к себе, мечтая только о том, чтобы этот безумный день поскорее закончился, не преподнеся новых неприятных сюрпризов.

— Хорошая ты баба, Ирина Сергеевна, да еще и красивая, — распинался часом позже главный, долго тискал руку и смотрел масляно. — Может, подружимся? Я могу полезным быть...

— Грабли убрал!

Грозный окрик прокатился по кабинету в тот момент, когда Ткачев, забыв постучаться, приоткрыл дверь, изрядно прихренев — полковник из проверяющих, уже изрядно набравшийся, явно что-то попутал и потянулся куда не следует. Оперский инстинкт сработал раньше головы — тип метким ударом вылетел в любезно распахнутую дверь и хорошенько впечатался в противоположную стену, тут же заходясь бессвязными угрозами и отборным матом, которые, впрочем, пропали впустую — дверь кабинета уже закрылась.

— Вот урод, а! — высказалась Зимина, прибавив пару крепких словечек. — Спасибо, Паш, что вмешался, а то я бы сама ему влепила... И он потом отделу подгадить бы точно не забыл...

— Да ладно, чего там, — выдохнул Паша и подал начальнице стакан с водой. — Выпейте вот, успокойтесь, ни к чему вам нервничать... Я че зашел-то, — вспомнил наконец и потянулся во внутренний карман куртки, доставая пухлый конверт. — Вот, уладил все с нашими деятелями, обещали больше не выступать и платить исправно.

— Это хорошо, — рассеянно откликнулась Ира и потянулась к конверту. Тут же вздрогнула и лишь усилием воли не отдернула руку — ярко и жгуче прошибло от мимолетного касания крепких горячих пальцев.

Твою мать, да что ж такое-то!

Вспомнился снова не к месту очередной раздражающий сон, выветрившийся было из сознания. И это дурацкое чувство сладостной тяжести, и ленивая расслабленность, с которыми проснулась утром — уже не первый раз. Ну вот что ты будешь делать!

— Иди, Ткачев, свободен, — как-то разом помрачнев, бросила начальница, закидывая конверт в ящик стола и утыкаясь в бумаги.

— Есть, — кивнул Ткачев, бросив на Зимину озадаченный взгляд.

Он совершенно не понимал, что с ней происходит. И почему его это так задевает, не понимал тоже.

* * *

К вечеру все расслабились окончательно: дознаватели, игнорируя возмущения Щукина, закрылись в кабинете, отправили папки с делами с глаз долой и принялись отмечать. Измайлова, с предвкушением улыбаясь, отпросилась у Иры пораньше и тут же умчалась — видимо, налаживать семейную жизнь. Опера, пряча по сейфам загадочно звенящие пакеты, и вовсе разошлись, притащив якобы с рейда нескольких раскрашенных девиц — оставалось только ждать, когда отчалит начальство, и можно было смело веселиться.

— Ткач, а ты кого-нибудь уже присмотрел? — не удержался от подкола Савицкий, нетерпеливо взглянув на часы в ожидании, когда можно будет с чистой совестью свалить из отдела. — Дай-ка угадаю... Небось ту, черненькую, с ногами от ушей? Или нет, блондиночку с четвертым размером?

— Чего? — непонимающе вытаращился Паша, отвлекаясь от монитора, где разгоралась онлайн-битва.

— Чего-чего, — передразнил Ромыч. — Еще скажи, что и посмотреть не посмел, все равно не поверю.

— Да иди ты, — отмахнулся Ткачев и вновь уткнулся в экран. Однако Савицкий совету не внял.

— Не, Ткач, серьезно, которая приглянулась? Я ж так, чисто для интереса... Или, — замер, уставившись недоверчиво, — или у вас с Зямой все-таки намечается чего? Да ла-адно?! Не, просто я другого объяснения не вижу...

— Ромыч, заткнись, а? — дружелюбно попросил Паша, сердито клацнув мышкой.

— Ой, какой загадочный, сил нет, — хмыкнул Савицкий и наконец поднялся. — Развел партизанщину...

* * *

Ира раздраженно отодвинула в сторону бумаги, откидываясь в кресле и потянувшись к чашке с кофе. Время поджимало, а доклад все никак не заканчивался: то не состыковались и путались цифры, то куда-то пропадали важные данные. Да еще как назло из головы не выходила дневная сцена, вызывая кроме досады еще и невольную улыбку — с какой горячностью, с каким рвением Ткачев ринулся на защиту...

— Ирин Сергевна, можно?

Вспомни лучик — вот и солнышко, фыркнула мысленно Ира, выпрямляясь и усиленно изображая внимание.

— Да, Паш, что у тебя?

— Ирин Сергевна, я насчет экспертизы. Ну, те пули, которые вы на экспертизу просили отдать... Когда вас, помните...

— Захочешь — не забудешь, — перебив, дернула плечом Зимина. — Так что там?

— Да ничего толком. Пробили оружие, следов никаких, ствол не паленый и не зарегистрированный. Так что подозрительно это все для пьяной пальбы, согласитесь.

— Ну да, подозрительно. Только ничего нам это не дает, никаких зацепок. Это все? Тогда иди, — Зимина неторопливо встала с места, отходя к заставленному папками стеллажу и что-то выискивая на нижних полках.

— Ну да, пойду я, — торопливо согласился Паша, поднявшись было. И тут же уселся обратно, чувствуя, как щеки обдает удушливым жаром. — А может это, чайку? — предложил, потирая рукой подбородок.

— Можно, — согласилась Зимина, не отрывая взгляда от содержимого папки. — Заварка, чашки знаешь где.

Положение получилось откровенно дурацким — что на выход, что к столику с чайником и всем прочим пришлось бы протискиваться мимо начальницы — пространство между столом и шкафом было тесным до невозможности. А это значит, что она сразу же заметит, поймет... точнее — почувствует...

Не желая выглядеть совсем уж глупо, Паша снова поднялся; чтобы потянуть время, принялся старательно задвигать стул. Зимина, в этот момент подвинувшись в сторону и потянувшись к папкам наверху, тут же напряженно замерла. Сейчас начнется, подумал с ужасом Ткачев, борясь с соблазном постыдно зажмуриться. Вот же блин... Физиология, чтоб ее!

— Ткачев, ну че ты как маленький, я не знаю, — опалило неприкрытой насмешливостью.

Слишком близко. Слишком тесно. Слишком много настороженности в расширившихся темных зрачках. Слишком пронзительно-острый аромат каких-то цветочно-пряных духов.

Слишком восхитительно-мягкие горячие губы.

Слишком растерялся, чтобы ответить, податься вперед, притянуть к себе. И она тут же сникла, разочарованно отстранилась — он не успел удержать.

— Свободен, Ткачев. — Выверенно-ровным приказным тоном — как после какого-нибудь совещания, желая нетерпеливо отделаться. Как будто не целовала его только что так... так, блин, будоражаще-жарко, умело, с вызовом даже.

— Ирина Сергеевна...

— Свободен!

Предельно прямая спина, рыжие пряди в аккуратной прическе, руки в карманах кителя. Но что отражалось сейчас на лице, он не мог и предположить.

Поэтому так просто — бережно за плечи, разворачивая и вглядываясь. Успев уловить лишь неясную тень, мелькнувшую на миг. И то, как сурово сжались губы — эти-блин-губы.

Сколько у него не было женщины? Погрузившийся в планы мести, после — в тяжелые разборки, а затем в новый, такой странный статус, он и забыл совсем о привычном, нужном, необходимом.

О том, чего с ней не могло быть.

Не должно было быть.

Но было — растерянно-судорожные выдохи в нетерпеливо-неловкие поцелуи, сжатые пальцы на его плечах, плавный изгиб шеи в распахнутом вороте рубашки. Поспешно сброшенный китель, неподдающиеся пуговицы, будто застрявшие в петлях, и ее рука, торопливо потянувшаяся к выключателю.

— Не надо... Хочу... видеть... — горячий выдох куда-то в шею; и мягко перехватившие пальцы, поглаживающие запястье. И невесть откуда взявшаяся неуверенность, стыдливость даже: у него ведь были... много было — более красивых, молодых, сексуальных...

И стирающий все ненужные мысли взгляд — пристальный, откровенно восхищенный, расплавленно-нежный.

Вспомнить снова — ту ночь, кажется, прочно исчезнувшую из памяти. Почувствовать снова — совсем как тогда и совершенно иначе.

Так чисто. Так полно. Так всеобъемлюще. Он не помнил сейчас — ни одну из тех, что были "до". Потому что сейчас была она — бесстыдно-страстная, порывистая, отдающая себя без остатка и его забирающая без остатка тоже. Разметавшиеся по плечам встрепанные рыжие завитки, шелковистая разгоряченная кожа под губами, трогательно проступающие позвонки. Приглушенно-сдавленные стоны, тяжелые выдохи в унисон и накрывшая затуманенность, поглотившая целиком.

Еще ни одна женщина не была настолько абсолютно-самозабвенна с ним.

Еще ни с одной женщиной он не был настолько опустошающе-открыт — до тяжелой ноющей боли где-то в груди, в сердце, а может — в душе.

Никогда прежде — и, наверное, уже никогда.

Медленно раскрыл глаза, вздрагивая: не успел опомниться, удержать. И вот уже сухо вжикнула молния юбки, оказалась застегнутой безжалостно смятая форменная рубашка, китель и галстук опустились на спинку кресла.

— Ирина Сергеевна... — Замер уже у двери, и только тогда Зимина, оторвавшись от бумаг, как ни в чем не бывало подняла глаза.

— Ты что-то хотел, Паш? — Так доброжелательно-буднично, будто совсем ничего не случилось.

— Ничего. Простите, — пробормотал скомканно, вываливаясь в коридор. И уже в курилке, жадно давясь сигаретным дымом, пытаясь отойти от волнующе-летнего запаха ее духов, от жарких поцелуев с привкусом кофе, от эхом отдающихся в голове мягких стонов, обреченно осознал: он просто пиздец как влип.

Он всегда умел терпеть и ждать. Вот как сейчас: вежливо здороваться в коридорах, отчитываться о делах, хорошо и старательно работать. Жить как ни в чем не бывало, развлекаться и отдыхать, но все равно — помнить. Помнить о произошедшем, помнить о страшной боли, помнить о том, кто и почему это все совершил. И ждать — подходящего момента, когда можно ударить как можно сильнее, безжалостнее, по самому больному — без надежды выдохнуть, оправиться, ожить.

Так, как ударила она.

* * *

Новость Ира восприняла с явственным облегчением: после случившегося она совершенно не представляла, как себя вести с Ткачевым, как с ним говорить и смотреть в глаза. Умалчивать было глупо, но надеяться, что это что-то изменит, было бы еще глупее. Впрочем, ни сожалений, ни угрызений совести тоже не наблюдалось — в конце концов, они взрослые люди... И потребности у обоих тоже взрослые — так почему бы и нет? В конце концов, в чем-то Измайлова права — отказывать Паше в том, чего и сама желала столь страстно, было как минимум неблагодарностью. Но вот как вести себя дальше...

Однако в этот раз все ее актерские данные не понадобились: ночь Ткачев провел на дежурстве в отделе, а уже на утро объявили об очередном бредовом приказе: отправить оперативников в Питер на какие-то "курсы повышения квалификации". В другой раз Ира бы непременно начала возмущаться нелепым идеям начальства и тому, что отдел фактически остается без важной части сотрудников, но теперь только выдохнула облегченно: и придумывать ничего не пришлось.

Оставалась самая малость: забыть обо всем самой.

* * *

— Думаешь, я не понял, кто все это устроил? За своего братца-придурка решил отомстить? — мужчина неприятно прищурился, пренебрежительным взглядом окидывая собеседника. — Не догадался еще, что не стоило со мной связываться?

— Не понимаю, о чем вы...

— Идиота не включай! Все ты понял прекрасно. А теперь подумай, что я с тобой сделаю после такого? Или надеешься, что закрою на весь беспредел глаза?

— Я правда ничего...

— Хлебальник закрой! И слушай. Если не хочешь, чтобы с тобой и твоими людьми случилось то же, что и с твоим родственником, косяк свой отработаешь. Если все получится, может, передумаю тебя убивать.

— Да я ведь не...

— Ты меня уже утомил, правда. Значит так, слушай сюда. У нас в районе есть человек, которому очень сильно неймется. Особенно насчет всяких шлюх, которых в нашем с тобой общем бизнесе было немало. Я думаю, этому человеку очень не понравится, когда он узнает о твоем участии в этом деле. И не простит уж точно. Понимаешь? Вижу что понимаешь. Проблема должна быть решена как можно быстрее. Вот фотка и адрес, думаю, среди твоих найдется любитель подобного типажа, — по губам мужчины скользнула неприятная ухмылка. — И если что, я не очень огорчусь тому, что смерть будет мучительной.

— Но это же... — мужчина, взглянув на фотографию, заметно побледнел.

— Ты святого-то из себя не строй. И подумай еще о том, что с тобой сделают, если узнают, чем ты здесь промышлял. Даже если я вдруг решу тебя простить, другие этого точно не сделают. Все понял? А если понял, то жду результатов. И чем быстрее, тем лучше.

— Понял, — мрачно буркнул собеседник, повертев в руках снимок. И впервые подумал, что зря, наверное, в свое время связался с этим человеком, желая получить деньги и покровительство — он прекрасно осознавал, чем может обернуться убийство полковника полиции.

* * *

Дни были утомительно похожи один на другой: с утра — какие-то лекции, потом тир, после обеда снова лекции, небольшой перерыв и в заключение длительная тяжелая тренировка в спортзале. По номерам вяло ворчащие опера расползались совершенно без сил, звонили домой, выбирались на ужин и наконец валились спать. Особого смысла Паша во всем этом не видел — лично ему казалось, что гораздо больше толку было бы, останься он у себя в районе ловить всякую шпану, нежели выслушивать какую-то абстрактную муть про какие-то поправки к законам, виды преступлений или новые технологии в расследованиях, но вышестоящее начальство, видимо, считало иначе.

Но даже сквозь накатывающую усталость неизменно пробивались тревожные мысли — отлично зная способность Ирины Сергеевны на ровном месте ввязаться в историю, Ткачев не мог не волноваться. Именно волнением и объяснял себе этот довольно дурацкий ритуал — звонить ей каждый вечер, интересоваться, как прошел день, не случилось ли что-то и как себя чувствует.

— Все в норме, Паш, — полусонно отозвалась Ира, плотнее запахивая халат и расслабленно откидываясь в кресле. И с усмешкой подумала, что теперь вполне может себе позволить торчать в ванной по часу без нетерпеливого стука в дверь и настороженных "у вас все в порядке?"; может разгуливать по квартире в одном халате, не заботясь о возможных неловкостях и двусмысленностях; может преспокойно болтать с Леной о всякой женской ерунде — все-таки в полном одиночестве тоже есть свои плюсы. И даже эти звонки с неизменными расспросами на тему что ела, тепло ли оделась, нормально ли спит ее не раздражали — разошелся будущий папашка, что тут поделать...

— Точно?.. А что в отделе?.. А как там...

Ира, что-то лениво отвечая, потянулась завязать пояс халата, придерживая мобильный плечом. Встревоженно-внимательный, чуть хриплый от усталости голос Паши ударил над самым ухом — от накатившего воспоминания по позвоночнику прокатилась жаркая дрожь, разрывая утомленную расслабленность после тяжелого нервного дня, теплой ванны с душистой пеной, надвигающейся сонливости.

— Ирин Сергевна, вы меня слышите?

— Д-да, Паш, ты что-то сказал? — не сразу, сбивчиво-скомканно отозвалась Зимина. Странно-напряженным, хрипловатым показался тихий голос, льющийся из трубки — Паше вспомнился почему-то снова тот безумный вечер в кабинете и особенно остро — приглушенные бархатистые выдохи, опалявшие кожу. Блин, да че за фигня!

— Я спрашиваю, вы...

В яростном сердечном грохоте потонул, рассеялся заданный вопрос. Какая-то бредовая иллюзия, накрывающая сладким горячим маревом, стоило только закрыть глаза. И слушать, слушать его голос, чувствуя, как разливается, уплотняется, тяжелеет этот жар, затуманивая не только тело, но и сознание. Сознание, в котором глухо и мерно билась эта единственная непозволительная мысль: как же ей сейчас нужно...

— Д-да-а... — выдохнула едва слышно, не вдумываясь даже, о чем он ее спросил. — Да, Паш...

Яростно-ярко разорвался в мозгу этот выдох — совсем как тогда, в кабинете, когда, вздрагивая, прижалась обнаженной спиной, тяжело-раскаленно дыша. И вслед за этим, так отчетливо-оглушительно — она, откинувшаяся в кресле, разгоряченная после ванны, в наспех накинутом халате, а может быть и...

— Паша?

— Да-да, я тут, — предательски-хрипло. Рванул ворот футболки, чувствуя, как становится совершенно нечем дышать — от этой возможно-невозможной картины, от ее отчего-то чуть хрипловато-размягченного голоса, от недопустимых мыслей и от этого невыносимого пульсирующего жара, готового разорваться в голове беспросветным, лишающим мыслей туманом. Твою мать... Что она делает с ним...

— Я хотела сказать...

Голос. Всего лишь ее голос, негромкий, решительный, с этой волнующе-низкой хрипотцой — и вспыхнула, рассыпаясь, душная реальность тесного номера — на несколько секунд остановилось дыхание, разрываясь сладкой томительной болью и восхитительно-полной, уничтожающей все бессмысленностью. Как же, блин... как она это делает с ним...

В размеренных телефонных гудках растворились несказанные прощания и одни на двоих — нервно-сбитые выдохи.

Ира проснулась поздно, впервые за долгое время совершенно выспавшаяся, спокойная и расслабленная. Лениво потянулась, взглянула на часы, но, вопреки обыкновению, не сорвалась с постели, судорожно соображая, успеет ли накраситься и позавтракать, или чем-то придется пожертвовать. Нет, все-таки как иногда хорошо остаться дома одной... И тут же вскинулась, рывком отбрасывая одеяло и привычно нашаривая в тумбочке пистолет.

— Тьфу ты! Ткачев, напугал!

— Доброе утро, — как ни в чем не бывало отозвался Паша, отвлекаясь от сервировки стола и с улыбкой взглянув на растрепанную начальницу, чей домашний образ весьма интересно дополнял снятый с предохранителя пистолет.

— А что, предупредить нельзя было? — не сбавила оборотов Зимина, прошлепав на свое место у стола. — Так, знаешь, и довести можно!.. А если б я тебя пристрелила?

— Да я звонил, у вас телефон был отключен. Ну а потом решил не беспокоить, думал, спите вы еще...

— Заботливый какой! — фыркнула Ирина Сергеевна. И, наконец переведя дух, удивленно уставилась в центр стола. — Паш, это что?

— Ну... это... — как-то смешно замялся Ткачев, потерев рукой подбородок, — торт типа...

Ира, недоверчиво оглядевшись, не обнаружила на кухне следов магазинной упаковки и снова пристально уставилась на Пашу — он под ее взглядом даже немного заерзал.

— Что-то не так, Ирин Сергевна?

Ира, внимательно разглядывая десерт — завитушки из воздушного крема, орехи, кокосовая стружка и тертый шоколад — наконец решилась задать животрепещущий вопрос, все еще не совсем уверенная в своей догадке:

— Паш, а ты что, сам это все готовил?

— Ну... да. Рецептов в интернете полно, на кухне у вас вон всякие навороченные штуковины стоят, так что дело нехитрое... Типа в честь праздника решил вам... — и осекся, торопливо удержав за талию сорвавшуюся с места начальницу — неуклюже ткнувшись губами в его щеку, Ирина Сергеевна поспешно высвободилась, тут же отступив назад, кажется, сама смущенная своим порывом.

— Прости, Паш... Просто это так... неожиданно, приятно... Мне никогда никто...

— Да ладно, это и несложно вовсе, чего там... У меня все равно день свободный сегодня, — как-то заторможенно отозвался Ткачев.

Чуть больше десяти дней. Он не видел ее чуть больше десяти дней — казалось, ведь буквально вчера было это безумие в кабинете, буквально вчера он видел... видел все то, о чем не смел и подумать, не то что мечтать. Видел ее обнаженной. Все плавные, по-особенному женственные линии, какую-то особенную мягкость движений — еще не сопоставляя это все с самым важным. А вот сейчас наткнулся взглядом на округлившийся живот под пижамной футболкой, и снова что-то перевернулось внутри — от простого осознания, что это все точно не странный сон и не какая-то ошибка.

— Паш, ты чего? Все нормально?

— Что? А, да. Извините. Кстати, о празднике! — хлопнул себя по лбу, вспомнив о чем-то, и тут же полез в карман джинсовой куртки. — У меня ж подарок для вас...

— Какая красота! — с истинно женским восторгом выпалила Ира, рассматривая подвеску в небольшой бархатной коробочке. Она всегда питала страсть к милым побрякушкам, но это украшение — камешки разных размеров в обрамлении причудливого плетения — как-то сразу и прочно приковало взгляд: появилась уверенность, что, однажды надев, снимать его она уже не захочет.

— Нравится? — как-то неуверенно улыбнулся Ткачев, встретив сияющий взгляд. — Давайте застегнуть помогу...

— Очень красивое, Паш, спасибо, — тихо сказала Ирина, коснувшись кулона. И, повернувшись, — их глаза оказались совсем рядом — наконец решилась задать мучивший столько времени вопрос. — Ты на меня не злишься?

— Я? На вас? Да за что? — с неподдельным изумлением уставился Ткачев, кажется, искренне не понимая, о чем она вообще говорит.

— Ну, за то что я... что мы с тобой... — по щекам разлился жгучий румянец, — между нами... Ну, там, в кабинете... — Заметив, как в лице Паши что-то дрогнуло, заторопилась, боясь, что сердито и резко перебьет. — Ну ты же понимаешь, эти долбаные гормоны... Я сама не знаю, что мне от себя в следующую минуту ждать... Да и ты тогда... Я ж все вижу, все понимаю... Ты здоровый мужик, тебе нужно... И потом, ты столько для меня делаешь, а я для тебя совсем ничего не могу... — и замолчала на половине фразы, на мгновение испугавшись — таким бешеным стал его моментально потемневший взгляд; лицо будто окаменело. Но ее не оттолкнул, и сам не отстранился тоже — только дернулась щека.

— Так вы что, только из благодарности? — переспросил медленно — голос был тихим и неестественно-ровным, мертвенно-спокойным даже.

— Можно и так сказать. Но если тебе это интересно, — чуть заметно усмехнулась, становясь знакомой, привычной Зиминой, — то мне в тот момент действительно этого хотелось.

— Ну что, спасибо за честность, — у него хватило сил улыбнуться в ответ. Бросил взгляд на часы, радуясь предлогу прервать эту нелепую сцену. — Ирина Сергеевна, я побегу, у меня еще встреча насчет квартиры на сегодня назначена. Вы тут расслабляйтесь, отдыхайте, Измайлову вон в гости позовите, по магазинам походите, я мешать не буду, до вечера походу там застряну... Ну а если что, звоните, в общем...

Ира, услышав хлопок входной двери, опустилась обратно на стул, придвинула к себе тарелку с куском торта, налила чаю. И не заметила сама, как следом за первым исчез и второй кусок — очнулась только, когда потянулась за следующим.

— Так, Зимина, стоп! — одернула себя строгим начальственным тоном. — Такими темпами ты скоро ни в какую одежду не влезешь... Вот Ткачев, умеет же удивить... — И, опустив взгляд, с какой-то невероятной осторожностью таким уже давно забытым жестом опустила ладонь на живот. — Замечательный у нас папа, правда же?..

* * *

— Хорошо, вам, девчонки, — вздохнула Ира, подливая себе еще сока. — Есть и пить можно что угодно, спать как удобно, пара лишних килограммов прибавилась — согнать не проблема... А мне еще долго в образе бегемотика ходить, — усмехнулась как-то незнакомо-мягко, украдкой снова бросив мимолетный взгляд на живот.

— Ой, Ир, тебе с твоим бараньим весом это точно не грозит, да и похудеть не проблема, — хмыкнула Лена, подбирая ложечкой остатки торта. — Слушай, вкуснотища какая... Где покупала?

— Да в кондитерской здесь у нас заказала, — не моргнув глазом ответила Ира, не желая выслушивать порцию новых подколов подруги и распространяться перед Викой обо всех тонкостях их с Ткачевым отношений. Блин, как же сложно и глупо это все — шифроваться, скрываться, врать. Вроде взрослые люди, официально женатые, а поди ж ты, прятаться приходится будто школьникам. И дело даже не в сплетнях и слухах — на это ей давно уже было плевать — Ира просто не представляла, как охарактеризовать их странные, в чем-то нелепые отношения. Не друзья, не враги, не любовники, не супруги — и в то же время всего понемногу. Хотя "супруги", пожалуй, самое точное — столько всего их уже объединяет, что они, можно сказать, в одной упряжке...

— Ир, ты где витаешь? — Измайлова, разворачивая очередную шуршащую обертку из огромного фирменного пакета, возмущенно посмотрела на зависшую подругу.

— Извини, задумалась, — очнулась Ирина и, подхватив мобильный, направилась из спальни. — Девчонки, вы тут пока покупки разбирайте, мне позвонить надо. — И, не заметив, как Вика с Леной озадаченно переглянулись, прикрыла за собой дверь. Закусив губу, слушала мерные гудки в трубке, от нетерпения барабаня пальцами по столу. — Вот зараза, где его только носит...

Ира никогда не верила во всякую муть вроде предвидений, предчувствий, интуиции, хотя последняя спасала не раз, но сейчас внутри медленно разрасталась совершенно необъяснимая и нелогичная тревога, никак не желавшая исчезать.

Ему сейчас плохо.

Каким-то непонятным острым ощущением укололо в самое сердце — нет, не чувство близкой опасности, что-то иное, на каком-то подсознательном, вернее даже чувственном уровне.

— Да, Ирин Сергевна, слушаю, — голос в трубке был совершенно размякшим, даже немного невнятным — в грудь тут же ударила тугая волна раздражения.

— Ты что, пьяный? — моментально "включила" начальницу, даже тон потяжелел.

— Да не, я в норме... Так, выпил чутка с покупателем, типа сделку обмыли... Да вы не переживайте, я это, у себя пока останусь, тем более вещи там надо собрать, то-се... Давайте я вам завтра с утра позвоню, расскажу все в деталях... А вы это, отдыхайте...

После разговора Ира еще с минуту стояла неподвижно, тупо смотря на экран замолчавшего смартфона. Тревога вроде бы утихла, улеглась, но навязчивое чувство "что-то не так" все равно не рассеивалось, не исчезало. Добавилось только смутное понимание — это как-то относится к ней, к ее словам: она сказала что-то не то, ошибочное, неверное, несправедливое, оттолкнув, задев неожиданно сильно и больно. Только вот чем...

Паше действительно было хреново. И физически, и — намного больше — душевно. Особенно противное осознание, что явных, видимых причин вроде бы нет, только подливало масла в неослабевающий огонь глухого раздражения.

Он прекрасно отдавал себе отчет: иного, большего, настоящего между ними нет и не может быть. Да и не признался бы себе ни за что, что желает этого — именно и только с ней. Желает долгих неторопливо-нежных ночей в ласковом полумраке спальни — их общей спальни; желает просыпаться чуть раньше в одной постели, когда она сонным котенком прижимается к его плечу; желает тихих семейных праздников за красиво накрытым столом — так, как бывает у нормальных людей; желает абсолютно-спокойное право — прощаясь, прижаться губами к щеке, вечером на диване, листая какой-нибудь журнал или смотря очередной дурацкий фильм, придвинуться ближе, коснуться плеча или даже обнять...

Имелось только единственное "но" — ни одно из этих желаний в сложившейся ситуации нельзя было считать нормальным, а уж тем более — реально осуществимым.

И за это он начинал себя ненавидеть.

* * *

— Тьфу, черт!

На тщательно выбритой щеке медленно проступала кровоточащая царапина, а настойчивый звонок в дверь все не умолкал. Ткачев, отложив бритву, натыкаясь в полумраке коридора на как попало поставленные коробки, побрел открывать. В голове, несмотря на чашку крепкого кофе, таблетку обезболивающего и контрастный душ, все еще плескалось утреннее похмелье — вчера, выпроводив будущего владельца квартиры, он, терзаемый мутными, несвязными мыслями, как-то незаметно добавил к выпитому почти целую бутылку коньяка, за что и расплачивался теперь ноющей в висках нудной болью.

— Ирин Сергевна, а вы чего тут... как вы тут...

— Гостеприимство так и хлещет, — фыркнула начальница, привычно-насмешливо приподнимая бровь. Ступив наконец в прихожую, выразительно оглядела нагромождение собранных вещей, неопределенно чему-то хмыкнула и только потом принялась снимать пальто.

— Я тут подумала, — заявила как о чем-то само собой разумеющемся, — чего одной весь день дома торчать, помогу тебе лучше чем-нибудь, у тебя тут вон какой бардак.

— Ирина Сергевна... да вы чего... я и сам прекрасно...

— Ну да, ну да, — иронично покивала товарищ полковник, оглядев выставленную в мойке и на столе вперемешку чистую и грязную посуду. — Оно и видно. У тебя хоть газеты ненужные есть?

— Да были где-то. А зачем?..

— Гениальный вопрос, — усмехнулась Ира, включая воду. — Посуду завернуть, вот зачем. Такое чувство, что ты ни разу в жизни не переезжал.

— А, ну да, я понял, — пробормотал Паша, потерев подбородок рукой. О том, какими приключениями, в том числе и нетрезвыми, сопровождался его единственный в жизни переезд, Ткачев тактично решил умолчать.

* * *

— И долго ты собираешься тянуть? — Мужчина, раздраженно хлопнув дверцей автомобиля, одарил водителя неприязненным взглядом. — Я, кажется, просил, чтобы все было как можно скорее. Или ты что, решил вообще мою просьбу продинамить?

— Да нет... Я... то есть мои люди, они работают... Только никто не знал, что мужик этот раньше вернется... Мешает он очень, постоянно рядом торчит...

— А это уже не мои проблемы! Я тебе задачу поставил — будь любезен выполнять! Если, конечно, не хочешь вслед за своим братцем отправиться!

— Да мы правда делаем все возможное, — вяло возразил собеседник, сжав в кармане рукоятку дорогого складного ножа. На мгновение мелькнула дерзкая мысль, но исчезла, не закрепившись, — не будет этого, появится кто-то другой.

— Короче, так! У тебя ровно три дня! Иначе вся твоя теплая компания окажется на нарах, а тебя я лично во время задержания за сопротивление положу, понял? Все, не кашляй!

Водитель, проводив взглядом удаляющуюся по аллее фигуру, потянулся к мобильному.

— Это я. Тут человек нервничает очень, решить бы его просьбу поскорее, а...

* * *

— Слушай, Паш, а ты ведь мне так ничего и не сказал про новую квартиру. Выбрал уже что-нибудь?

— Да нет пока, я это, в процессе, — уклончиво ответил Паша, обойдясь полуправдой. Вообще-то процесс переговоров с будущим продавцом уже был запущен, но Ткачев догадывался, что его идея жить в прямом смысле по соседству с начальницей восторга у нее не вызовет. А уж если учесть его грандиозные планы по перепланировке двух квартир в одну, шансов избавиться от его общества у товарища полковника практически не оставалось. А подобное с ее любовью к независимости... — Ну чего, еще чаю? — Паша поторопился уйти от скользкой темы, подлив по кружкам еще кипятка.

— Да не, мне хватит уже, а то утром себя в зеркале не узнаю... Ох ты ж блин, время-то уже сколько, — спохватилась, взглянув на часы. — Слушай, я пойду переоденусь, а ты мне такси пока вызови...

— Ну какое такси, Ирин Сергеевна, поздно уже, оставайтесь. Постелю вам на диване, сам на полу перекантуюсь как-нибудь... Да и устали вы, куда поедете на ночь глядя?

— Паш, ну я не знаю, неудобно как-то. Да и вообще... — невольно поежилась, глядя на обстановку — после вывоза практически всей мебели уютом квартира совсем не блистала.

— Ну чего "вообще", у меня тут призраки не разгуливают, если вы об этом.

— Шутник, — фыркнула сердито Зимина, поднимаясь из-за стола.

Как, блин, это у нее получалось? Даже сейчас — утомленная, растрепанная, в его свободной клетчатой рубашке с небрежно закатанными рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами, с росчерком пыли на румяной щеке — она оставалась такой... такой, блин, очаровательной, притягательной, непозволительно-сладко волнующей...

— Ирин Сергевна, у вас тут...

Коснулся — и пальцы будто свело. Такой невинный, не значащий ничего жест — просто протянуть руку, стирая темный след с нежной кожи.

И столько захлестнувших горячей волной ощущений.

Даженесмей.

— Паша...

Бархатисто-мягкий чуть слышный выдох в самые губы. Такой испуганный и одновременно умоляющий.

В темно-карих безбашенные черти взрывали фейерверки, жгучими искрами прожигая грудную клетку до самого основания.

— Паша... я сейчас... вовсе не...

Он так остро все не понял — скорее почувствовал. Совсем как в тот раз, в кабинете, когда, так странно смущенная, потянулась к выключателю, будто чего-то стеснялась.

Оглушающе-растроганная нежность штопором пробила легкие, останавливая дыхание.

Так просто и так невозможно сейчас было сказать все, что видел и чувствовал — что женщины восхитительней и желанней в его воображении попросту не существовало.

Обрывки не произнесенных слов к губам прилипали бессвязной скомканностью.

Хотя... Разве нужно было что-то говорить сейчас? Гораздо важнее оказалось совсем другое.

Очередная доза взаимной безудержной нежности.

Просто-почувствуй-пожалуйста.

Теплые руки отчаянно-жадно сомкнулись на его спине — и все остальное перестало иметь значение.

Ведь он видел ее глаза.

Беспокойные черти в бессмысленных темно-карих стремительно уходили под расплавленный лед.

Проснувшись рано утром, Паша еще долго лежал в постели — совершенно размякший, расслабленный и непривычно спокойный. За окном лениво разгорался новый день, но вчерашнее, ночное, все не выветривалось — и от этого хотелось улыбаться беспричинно и совсем по-дурацки.

Это оказалось так удивительно — засыпать вместе. Даже несмотря на повисшую плотной завесой неловкость; даже несмотря на хмельную одурманенность от всего произошедшего; даже несмотря на то, как Ирина Сергеевна, тихонько чертыхаясь, ворочалась рядом, пытаясь устроиться поудобнее. А он, застывший на пионерском расстоянии со сбитым дыханием и безумно колотящимся сердцем, не мог заставить себя повернуться, расправить скомканное одеяло, притянуть ее теснее к себе. И только когда Зимина наконец затихла, все-таки осмелился придвинуться ближе, осторожно коснуться ладонью выступающего животика, уткнуться лицом в мягкие рыжие пряди. От нее замечательно пахло каким-то ягодным шампунем — не то малина, не то земляника, а еще, недозволенно-жарко— недавней близостью, и от одного воспоминания становилось непередаваемо страшно и сладко.

Он, считавший себя вполне искушенным в подобных вопросах, и представить не мог, что его начальница — беременная начальница — может быть такой: безумное смешение безбашенности, бесстыдной откровенности, страстности с какой-то поразительной истинно женской податливостью, тихой нежностью и самозабвением.

И все ушло. Не было в эти тягуче-раскаленные, бережно-неторопливые мгновения ничего — ни едких, изматывающих воспоминаний, ни въевшейся в самую подкорку запретности, ни виновато-раздражающего так-не-должно-быть. Были ее ласково скользившие ладони, приглушенно-сбитые выдохи, долгие терзающе-неторопливые поцелуи, будоражащая соблазнительность мягких линий, сменивших привычную изящную угловатость, и полная потеря реальности: пронзительно-острые, остались лишь ощущения.

И непозволительно-окрыляющее смутное осознание: еще никогда прежде он не был настолько спокойно и всеобъемлюще счастлив.

* * *

В мойке скучала пустая чашка из-под кофе; на столе в тарелке высилась горка аппетитных бутербродов. И от этого незамысловатого, вроде бы совершенно обыденного проявления заботы вдруг накатило такой теплотой, что на миг стало не по себе — он и не помнил, что когда-нибудь чувствовал что-то подобное. Да и чувствовал ли?

— Да, Ром, что у тебя? — продолжая улыбаться, осведомился в трубку. Подозрительное напряжение в голосе друга поначалу даже не уловил. — У меня ж отгул сегодня, или чего-то срочное?

— Да вот не знаю пока, — Савицкий явно замялся. — Зимина случайно сейчас не с тобой?

— Нет, — бросил коротко, моментально напрягшись. — Да в чем дело, в конце концов?!

— Слушай, да я сам пока не очень понимаю. Она нас сегодня всех перед работой собрала, обсудить что-то... А сама не пришла, на звонки не отвечает, в отделе не появилась... Я уже и домой к ней смотался, тоже тишина...

— Понятно, — с усилием выговорил Паша. Пугающее предчувствие неотвратимо надвигающейся беды накрыло моментально и жутко. — Я, кажется, знаю, где она еще может быть. Давай я проверю и наберу? И ты это, если что, сразу звони, лады? — Не дожидаясь ответа, отключил связь, закинул мобильник в карман и рванул в прихожую.

Вжимая до упора педаль газа на сырой дороге в дачный поселок, Паша еще слабо надеялся, что ничего ужасного не произошло, и только тупая мерная боль в области сердца ныла все нараставшей тревогой.

* * *

— Может, сообщить куда следует? — Измайлова, ослабив узел галстука, опустилась на стул. — Все-таки пропажа полковника полиции...

— Я думаю, не стоит так торопиться, — Климов, сцепив пальцы в замок, обвел собравшихся хмурым взглядом. — Мы же не знаем точно, с чем имеем дело. Как бы не навредить... Для начала нужно попробовать обойтись своими силами.

— Согласен, — кивнул Щукин, отворачиваясь от окна. — Идеи какие-то конкретные есть?

— Да какие тут могут быть идеи? — вскинулся Паша. — До поселка Зимина не доехала, тачка на обочине брошена... Прочесать там все надо, вверх дном перевернуть! — Подрагивающими руками открыл ноутбук с картой местности. — Вот тут, — ткнул карандашом в отрезок дороги, — последняя камера, где мерс зафиксировали. — Здесь, — указал чуть дальше, — пустую машину нашли. Так что все случилось где-то на этом отрезке. Надо следы искать, зацепки какие-то, место... До города прилично, так что ее вряд ли в эту сторону повезли, в поселок слишком рисково, там все друг друга знают, все на виду. Так что если ее где-то держат, это должно быть рядом...

— Там неподалеку есть какие-то высотки и несколько развалюх, что-то вроде выселков, место не слишком благополучное, так что спрятать человека вполне можно, никто и внимания не обратит, — взяв на себя роль главного, вступил Климов. — Согласен с Пашей, надо разделиться и все там прошерстить как следует. Давайте, времени в обрез. На месте определимся кто куда, осмотрим все, и связь держать. Лен, Вика, — повернулся к притихшим женщинам, — вы на телефон, прозвоните насчет происшествий в том районе, еще больницы, ну и...

— Морги, — побелевшими губами едва слышно договорила Измайлова, отметив, как дернулся Паша.

— Будем надеяться, что обойдется без этого, — порывисто бросил Вадим, стремительно поднимаясь. Ткачев, какой-то пришибленный и мертвенно-бледный, уже на ходу натягивал куртку.

* * *

Задание Марату не понравилось сразу. Несмотря на то, что он довольно давно работал при одном из местных воротил бордельного бизнеса, немало знал об участи работавших у него шлюх, выполнял весьма грязные поручения и преспокойно при необходимости мог убить человека, задание похитить какую-то бабу энтузиазма у него не вызвало совершенно. Одно дело — продажные девки, изначально в силу своей профессии готовые ко всему, и совсем другое — какая-то левая тетка, не имевшая отношения к их делам.

А дальше сюрпризов только прибавилось: во-первых, баба, судя по всему, оказалась беременной; во-вторых, в напарники ему дали не кого-нибудь, а Петьку с говорящей кличкой Дыба — отморозка, которого побаивался даже их главный. Дыба, кажется застрявший где-то в 90-х, обладал не только тягой к садизму, но и совершенно больной фантазией — о его подвигах ходили жутковатые легенды. Так что оставалось только недоумевать, чем их хозяину не угодила новая жертва — даже в самом благоприятном случае ее смерть сложно будет назвать легкой и безболезненной.

— А может можно как-то без него обойтись? — тоскливо переспросил Марат, выслушав дальнейшие указания главного. Работать в связке с больным на голову уродом ему ну совсем не улыбалось, да и кто знает, не проколются ли они где-нибудь при таком раскладе...

— Нельзя! — раздраженно отрезал собеседник в трубке. — Не я это придумал, просили меня, понимаешь, да? Так что делай, как сказали, проблемы нам не нужны!

Марат, отложив телефон, недовольно подумал, что работать с психом — уже само по себе очень большая проблема.

— Че сказал? Валить бабу или че?

— Дыба разберется, — буркнул Марат, без приязни глядя на успевшего хлебнуть водки помощника с дурацким прозвищем Ряха. Нет, подумал с отвращением, не умеют эти люди спокойно зарабатывать бабки — один с маньячными склонностями, другой конченый придурок, способный во время задания набухаться или ширнуться и не упускавший случая поразвлечься с более-менее симпатичной жертвой женского пола... Гадость.

— А-а, ну это конечно, — расплылся в противной ухмылке Ряха. — Все знают, как он разбирается... Ты куда? — возмутился, глядя, как напарник шарит по карманам в поисках ключей. — А эту, — кивнул в сторону соседней комнаты, — кто караулить будет?

— Сам проследишь, не рассыплешься, — отрезал Марат, не удостоив взглядом. — Дальше как-нибудь без меня.

* * *

Голова трещала немилосердно, перед глазами плыл какой-то вязкий туман, ко всему прочему, начало неслабо мутить. Кое-как приподнявшись, Ира оглядела совершенно пустую полутемную комнату с ободранными обоями и единственным окном, и попыталась встать. Сил хватило только уцепиться пальцами за подоконник, выглядывая наружу, — взгляд выхватил клочок темно-серого неба и крыши каких-то зданий внизу. А потом снова нахлынула дикая слабость, заставляя опуститься на голый ледяной пол, прислонившись затылком к стене.

— А ты живучая баба, как я погляжу, — прорезал дурноту чей-то голос. — Здоровые мужики после укола этой херни полдня валяются в бессознанке, а ты вон как подскочила...

— Вы кто? Что вам надо? — вскинулась моментально. Сама не понимая как, держась за стену, медленно выпрямилась, жмурясь от разрывающихся перед глазами разноцветных кругов. Даже думать, анализировать происходящее и сложившуюся ситуацию было нестерпимо больно — одно мыслительное усилие взрывало виски новой вспышкой боли.

— Какая любопытная, — в круговерти окружающей действительности мелькнула чья-то ухмылка.

И пистолет.

Небрежно торчавший за ремнем джинсов, едва прикрытый свободной курткой пистолет — шанс на спасение.

Наверное, если бы она могла думать, она бы ни за что не рискнула — так безбашенно и безнадежно. Но в голове все мешалось и плыло, а перед глазами, кажется совсем рядом, было оружие.

— Сука!

Яростный окрик полоснул хлесткой болью, но она, каким-то чудом держась на ногах, уже отступала назад.

— От двери отойди! — голос, ватный и глухой, показался чужим.

— Да пошла ты! Я тебя щас!..

За спиной было только приоткрытое окно, а напротив — искаженная злобой бандитская рожа. И рука сработала на автопилоте — хлопок выстрела отразился от гулких стен, на мгновение оглушив.

— Ах ты тварь! — бандит, скривившись, даже не зажимая инстинктивно рану, рванулся вперед. Руку прострелило адской болью, и пистолет из разжавшихся пальцев выскользнул на пол. А потом грохнула рама, раскрываясь еще шире, и пронизывающий мартовский ветер обжег лицо.

Это конец, поняла Ира. Этаж минимум третий, а внизу — голый асфальт, вычищенный от снега. И даже если каким-то чудом она обойдется лишь парой переломов...

Она-то обойдется, а вот...

Отрезвляющий ужас опалил грудную клетку до онемения. Еще в какой-то слабой надежде дернулась, пытаясь вывернуться, ударить, попасть куда-нибудь каблуком, а потом вдруг как-то моментально исчезла железная хватка и оглушительный звон осыпавшегося стекла вспыхнул последним ясным воспоминанием.

Суета не утихала вторые сутки. Взрывались от звонков мобильные и рабочие, ломались карандаши, нетерпеливо втыкаемые в карту местности, отъезжали и подъезжали одна за другой машины, слышалась усталая ругань. Менялись по мере возможности — кто отлучался на дежурство, прикрывая остальных, кто просто поспать пару часов.

Ткачев не спал — ненадолго выпадал из реальности прямо в салоне припаркованной в очередном переулке машины. Очнувшись, разминался пробежкой до ближайшего ларька за кофе и бутербродом, звонил остальным, чтобы что-нибудь уточнить, и снова бросался на поиски.

Снова безрезультатно.

Они, подключив местных патрульных и остальных оперов, прошерстили все подвалы и чердаки; пробежались по самым мутным адресам, потрясли местную шпану и, не зная, что еще сделать, начали поквартирный обход нескольких обшарпанных многоэтажек — не видел ли кто что-то, не слышал ли... Добрались и до ближайшей захолустной больнички, но никого, даже отдаленно похожего на Ирину Сергеевну Зимину, к ним не поступало; среди трупов, в том числе неопознанных, не нашлось слава богу тоже.

— У меня ничего, Паш, — в голосе Савицкого, кроме усталости, не осталось ничего. — Пять этажей обошел, всех жильцов перебаламутил, но никто ничего, как водится... Щас в соседний подъезд пойду, но там тоже вряд ли что-то новое узнаю. А у тебя что?

— Да такая же хрень, — мрачно отозвался Паша и, захлопнув за собой дверцу автомобиля, прислонился к подголовнику кресла. Башка гудела и отказывалась нормально соображать, спину ломило, а ноги от беготни по лестницам начали ныть. Но времени обращать внимание на мелкие неудобства не было совсем — дергало, нервировало, куда-то гнало беспокойство. Знать бы еще, куда именно двигаться...

Ткачев отложил мобильный и обессиленно опустил голову на сжимавшиеся на руле руки. "Помоги мне, — пробормотал беззвучно, зажмурившись до мутных кругов перед глазами, сам не зная, кого и о чем просит, — ну помоги же мне, пожалуйста..."

* * *

Она сама не понимала, откуда вдруг взялись силы, да и времени размышлять, анализировать не хватало — даже в нынешнем состоянии автопилота Ирина на уровне подсознательного догадывалась: тот урод, едва не убивший ее, наверняка был здесь не один, а значит, рано или поздно вернется второй. Вернется, уже зная о смерти своего подельника, готовый к любым неожиданностям, — а значит, нужного эффекта не получится. Но другого выбора не было — телефона в квартире не нашлось, просьбы о помощи остались без ответа, а попытки взломать запертый замок подручными средствами результата не принесли. Оставался один простой и безжалостный выход, страшный и рискованный, но единственно возможный шанс на выживание — и не только для нее самой...

"Спокойно, Ира, спокойно, — прислонившись к стене, мысленно уговаривала себя, сжимая в затекшей руке оружие, — у тебя будет только один шанс, один выстрел... Держи себя в руках, главное, не промахнись..."

И она не промахнулась. Измученная, придавленная недавним шоком, ослабевшая от борьбы и какой-то лекарственной гадости, доведенная до предела изматывающим напряжением женщина исчезла — проснулась загнанная, но не сдающаяся хищница, готовая биться безжалостно до победного конца. Собранная, сосредоточенная, готовая к броску.

Внезапно обострившимся слухом уловила чьи-то приближающиеся шаги — кто-то поднимался по лестнице. Не слышала бешеного стука собственного вылетающего сердца — все потонуло в грохоте шагов. Что-то звякнуло за дверью, заскрипел ключ, поворачиваясь в замочной скважине. И за секунду до того как вошедший, привыкая к полумраку прихожей, заметил силуэт у стены, она рванулась вперед, нажимая на спусковой крючок.

И все слилось: глухой звук упавшего тела, собственные трясущиеся руки, растекающееся кровавое пятно на полу, нашаренный в кармане дешевый мобильник, подступающая к горлу дурнота и ступеньки, ступеньки, ступеньки...

А потом в лицо ударил ослепительный свет, и боль в висках взорвалась беспамятством.

* * *

— Все, Вик, я больше не могу, — Костя, заглушив мотор, потер лицо ладонями, стряхивая сонливость. — После дежурства вторые сутки на ногах, голова не варит уже.

— Но, Кость...

— Два часа, Викуль, — пробормотал устало, пытаясь размять затекшую шею. — И так весь день тут колесим. Думаешь, много от нас пользы в таком состоянии? Ты вон сама вся серая уже... Все, давай назад, сиденья разложи, а я тут подремлю. Не хватало еще, чтобы ты у нас свалилась...

Отрубился Костя моментально, несмотря на суматошный день, нервное напряжение, бурлящие в голове мысли и неудобное положение. Но даже сквозь дрему пробивались какие-то расплывчатые обрывки прошедшего дня: исписанные обшарпанные стены подъездов, неприветливые лица жильцов, обломанные ветки кустов под самыми окнами, чье-то ворчливое "да алкаш тут какой-то вывалился, только недавно увезли"...

— Кость, ты чего? — Вика, сонно моргая, неловко приподнялась, пригладила растрепавшиеся волосы. Щукин, судорожно глотнув из термоса кофе, вцепился в руль.

— Есть одна догадка, пока не знаю, правильная, нет, — бросил, торопливо разворачивая машину. — Но проверить все равно надо.

Зацепка была странная, откровенно дохлая: случайно услышанная фраза во дворе одного из домов, где они с Викой расспрашивали жильцов. Резануло каким-то несоответствием: в таких местах все знают друг друга в лицо, а уж всяких асоциальных элементов тем более. И вдруг какой-то незнакомый алкаш, непонятно как очутившийся в чужом доме...

Костя вообще не был уверен, что делает то, что нужно, но обычная педантичность не позволила забить на догадку и бросить начатое, не проверив все как полагается. И не зря: найденные у ближайшего магазинчика выпивохи, помявшись, после пары купюр разговорились: выяснилось, что ни с кем из их "коллег" ни сегодня, ни даже вчера ничего не случилось, а названный адрес никому ни о чем не говорил — знакомых там ни у кого не нашлось. Глазастая продавщица в том же магазине вспомнила двоих незнакомых парней, закупавшихся пару дней назад — брали продукты и бутылку водки. Одного запомнила очень хорошо, охарактеризовав коротко "бандитская рожа", и клятвенно заверила, что среди местной публики раньше его не встречала.

— Кость, и что нам это дает, не понимаю?

— Да я сам пока не понимаю, странное просто совпадение какое-то... Ну, считай это предчувствием, что ли. Кажется, это тот двор, — прервался Костя, и, оглядевшись, проехал чуть дальше, почти вплотную к подъезду. — Вот только как бы нам еще квартиру вычислить... — и осекся.

В свете фар наперерез машине метнулась чья-то фигура в светлом пальто.

* * *

— Костян, блин, че за тайны Мадридского двора, ты мне прямо можешь сказать, че случилось? — голос Ткачева в телефонной трубке ударил нетерпеливым раздражением. Но ответа он уже не дождался — совсем рядом взвизгнули шины притормозившего авто, а затем со стороны водителя распахнулась дверца. Паша, вылетев из машины, бросился навстречу и, опережая Щукина, рванул заднюю дверцу, встречаясь глазами с опустошенно-бессмысленным взглядом заледеневше-карих.

— Что с ней?! — голос надорвался лопнувшей струной.

— Да в шоке, похоже, внешне вроде ничего, а в остальном... Ее в больницу надо срочно, и желательно не в местную, хрен ведь знает, что произошло...

Паша, уже не слушая ровно-правильную речь, потянул начальницу из машины. Даже в слабом свете салона в глаза бросилась жуткая бледность и дрожащие руки — в груди сжалась ледяная пружина, мешая вдохнуть. И только на улице в ярком мерцании фонаря Паша заметил то, на что никто из них в суматохе не обратил внимания сразу.

На рукаве светлого пальто красновато темнела засохшая цепочка кровавых клякс.

Смутная картинка произошедшего постепенно сложилась окончательно. В подъезде того дома, где нашли Ирину Сергеевну, на пороге одной из квартир обнаружили труп без документов — совсем немного понадобилось времени, чтобы выяснить: убитый — некто неоднократно судимый Дыбенко с очень говорящей кличкой Дыба, помогавший всяким сомнительным бизнесменам в решении очень грязных дел соответствующими методами. Позже выяснилось, что именно из окон этой квартиры выпал и его подельник Ряхин — оставалось возблагодарить разгильдяйство местной полиции, сотрудники которой, прибыв на место происшествия, не потрудились даже провести минимум мероприятий, отложив все на потом. А когда пресловутое "потом" наступило и сотруднички удосужились побеседовать с жильцами и даже установить нужную квартиру, от пребывания там Зиминой не осталось и следа: пожар, чуть ли не дотла спаливший все внутри, легкомысленно списали на несчастный случай, и дело благополучно закрыли. Смерть Ряхина отправили в ту же категорию, а убийство Дыбенко превратилось в прочный висяк: шерстить все криминальные связи погибшего в надежде выяснить, что и с кем он не поделил, никому не улыбалось.

Вся эта суета, равно как и придуманный Климовым, Викой, Костей и Ромычем план прошли мимо Паши: его заботило совсем другое. Всю ночь пришлось проторчать в больнице, ожидая хоть какой-то ясности насчет произошедшего, а самое главное — состояния Ирины Сергеевны. Там, в больнице, в ярко освещенном коридоре на узкой скамейке Паша и заснул, вернее, провалился в дремоту. Стучали каблуки, шуршали халаты, где-то вдалеке гремели каталки и гудел лифт — вся окружающая действительность поглотилась навалившейся разом усталостью. Но даже сквозь сонливость где-то на периферии сознания болезненно-мерно острым молоточком била тревога — назойливая, выматывающая, неотступная.

Он так устал за нее бояться.

Он давно уже перестал разбираться, что испытывает к своей начальнице-жене, тем более — имеет ли на это право. Просто жил — радуясь, наслаждаясь, чувствуя. Отошло, отступило на задний план все, разделявшее до недавнего времени, вытесненное самым дорогим, самым важным. Ему нравилось все: смотреть на нее, растрепанную после сна, в забавной свободной пижаме; что-то вместе готовить на ужин, гремя посудой и обмениваясь шутливыми фразами; разговаривать с ее сыном по видеосвязи, показательно обнимая за плечи и точно зная, что она не отстранится...

Привыкание.

Именно так — не утомляющая привычка, сводящая скулы от скуки и вызывавшая раздражение, а самая настоящая необходимость, дарующая удивительную гармонию и спокойствие внутри себя. Он не позволял себе больше зацикливаться на прошлом — было и было, ничего уже нельзя изменить. Но он мог сделать другое — выстроить спокойное и счастливое будущее: для себя, найдя единственно верную цель и не отклоняясь от нее ни при каких обстоятельствах; для своего ребенка, подарив ему любящую и заботливую семью; и даже для этой женщины, для которой в благодарность готов был отдать всю свою внезапно пробудившуюся надежность и верность, приняв ее целиком — от непростого характера до тяжелых и жестоких поступков.

И больному прошлому в их непростом настоящем и туманном будущем места не оставалось совсем.

* * *

— Ничего полезного в мобильнике Дыбенко не нашлось, — отчитался Щукин, когда в том же составе — Савицкий, Вика, Вадим — собрались в кабинете Климова. — Мобила дешевая, сразу понятно, одноразовая, специально была для этого дела куплена. Симка, естественно, левая, на какого-то дедульку оформлена, среди контактов такие же мутные номера и никаких имен, кличек... В общем, с этой стороны глухо.

— С квартирой, где Зяму держали, тоже туман, — вступил Рома. — Владелицу нашли, какая-то полуглухая слепая бабка, съемщика не разглядела вообще, ничего о нем не запомнила, документов никаких не спрашивала, платят и ладно.

— Очень грамотно все продумано, — заметила Вика. — Так, чтобы никаких зацепок, никаких следов... Я только одного не понимаю: зачем? Требований никаких не выдвигали, выкуп не просили, да и не у кого, у Ирины Сергеевны только сын и мама, и те за границей... Что-то по работе, враги какие-то? Тогда странный способ убийства, все же можно быстрее и проще сделать. Нет, непонятно.

— Вот именно — если по работе, — хмуро бросил Климов. — Тогда да, действительно могли все проще обставить. А вот если что-то личное... Этот Дыбенко же вообще отморозок был, ему людей пытать в удовольствие. Так что тут одно остается: Зимина кому-то очень сильно перешла дорогу и ей решили очень жестоко мстить. Только не понимаю, неужели кто-то из местных такой борзый оказался? Да и что такого она могла сделать? Конечно, с ее... подопечными бизнесменами не все всегда гладко было, и шпану всякую по ее указаниям прессовали, и уродов разных закрывали, но ничего из ряда вон.

— Ну, думаю было что-то, чего мы не знаем, — деликатно высказался Костя. — Она же перед нами детально не отчитывалась. Так что теперь остается только ждать, когда в себя придет, может, прольет хоть какой-то свет на эту историю. Да и Ткачева надо бы предупредить, чтобы осторожней был, черт его знает, что этот неведомый враг выкинет, когда узнает, что Зимина жива...

В повисшей тишине особенно отчетливо прозвучал сухой треск — в руках Климова с хрустом переломился карандаш.

* * *

Он начинал слишком сильно сочувствовать ей. Ей, жесткой, несгибаемой, сильной, никогда не нуждавшейся ни в чьем понимании и тем более жалости; ей, чьим испытаниям не виделось конца. И это разрывало — собственное бессилие, невозможность чем-то помочь, сделать для нее что-то. Разве это так много, на самом-то деле — размеренность, радость и покой, в которых теперь нуждалась гораздо больше обычного? Но он понимал прекрасно: даже сейчас она не позволит себе ни малейшего послабления, не сможет отойти в сторону, отступить, погрузиться в простые бабские хлопоты, сделав вид, что ни за что не отвечает и ни к чему не имеет отношения. И упрекнуть ее в этом Паше бы и в голову не пришло — по-другому она попросту не умеет, прочно и навсегда сроднившись со своей работой, с районом, с отделом, с людьми, со звездами на погонах, которые оставались неотъемлемой частью ее жизни всегда — и теперь в том числе. Очень хорошо помнилась ему давняя сцена в кабинете тогда еще подполковника Зиминой и ее отчаянное признание: это ее жизнь. Так разве можно упрекать человека в том, что составляет весь смысл его жизни?

Только сейчас, с колотящимся сердцем остановившись на пороге спальни, Паша смотрел на затихшую прямо поверх покрывала начальницу и — задыхался. От щемящего сострадания, от боли, от простого осознания: он, здоровый крепкий мужик, не может сделать для нее ровным счетом ни-че-го. Просто ничего, и от этого становилось невозможно дышать.

— Ирина Сергеевна, вы себя нормально чувствуете? Может, нужно что-то? Поужинать не хотите? — негромко, останавливаясь в паре шагов от постели и тут же настороженно замирая.

Бледность. Жуткая бледность, залившая лицо, и только пятна лихорадочно-яркого румянца на щеках нездоровой жгучестью. Теплый плед сполз на пол перекрученной тряпкой, а в распахнутое окно рвался порывистый мартовский ветер, внося ощутимую прохладу и запах бензиновой гари. Мелочи с захламленной обычно тумбочки частично оказались на полу, а оставленная на всякий случай бутылка с водой почти опустела.

— Ирин Сергевна, вы меня слышите? — коснулся плеча и моментально отдернул руку — тонкая кожа показалась раскаленной. — Твою мать, а! — выругался сдавленно, трясущимися руками хватая телефон и проклиная все на свете — недавно пережитый начальницей шок, уродов, заваривших всю эту кашу, себя, ничего не заметившего и позволившего ей вернуться домой, врачей, упустивших ее состояние...

Отшвырнув телефон, снова склонился над начальницей, ловя учащенное тяжелое дыхание и жар, выступивший на лбу и висках капельками испарины. Не сразу, со второй попытки, подрагивающими руками открыл бутылку с водой; наспех смочил салфетку, осторожно пройдясь влажной тканью по взмокшим вискам и разгоряченному лбу.

— Потерпи немного, — пробормотал, сам не понимая, что говорит, — потерпи, моя хорошая, потерпи...

Крови было слишком много.

Горячая, противно-липкая, она приставала к пальцам, растекалась по ладоням, сползая потеками до самых запястий. Темными пятнами оседала на манжетах форменной рубашки, въедаясь в ткань. Но больше всего — мелкими брызгами вспыхивала на каменных стенах, глянцевитыми лужами застывала на полу.

Так много. Слишком много красного. Слишком много отвратительного запаха, пробирающегося в самые легкие и вызывавшего дурноту.

Воздух. Ей нужен был свежий воздух; ей нужен был слепящий солнечный свет — зачерпывать легкими, впитывать глазами, вбирать всем существом. А главное — быть дальше. Дальше жуткой духоты, омерзительного запаха смерти, густого сумрака бесконечных каменных коридоров с чьими-то окровавленными мертвыми лицами.

Рваться. Бежать. Хоть куда-нибудь в поисках выхода, которого нет и не будет. И, в очередной раз натыкаясь на стену, с ужасом наблюдать, как проступает откуда-то кровь, заливая мятую форму, прилипая к лицу и рукам.

А беспросветная темнота все надвигалась и надвигалась.

* * *

— Твою налево, — устало выдохнул Паша, откладывая влажное полотенце и вытирая лоб тыльной стороной ладони. Он и сам взмок не меньше, в очередной раз пытаясь сбить температуру начальнице, пока та металась в жару, не реагируя на внешние раздражители.

Эти несколько дней Ткачев почти не спал — ненадолго проваливался в сон на сдвинутых креслах возле постели начальницы, но даже сквозь дрему вздрагивал то и дело, тут же испуганно подрываясь проверить, все ли в порядке. Оставить Зимину больше, чем на пять минут, казалось чем-то нереальным, так что даже отлучиться за лекарствами в ближайшую аптеку пришлось Измайловой. Однако от остальной помощи Ткачев благородно отказался, и вид у него был при этом весьма красноречивым — как у настоящего цербера. К больной допускались разве что вызванные в очередной раз врачи — всем остальным вход был заказан категорически. Лена, став однажды свидетелем одной из таких сцен, только покачала головой, чему-то выразительно хмыкнув: впечатление, что и говорить, товарищ майор получила неизгладимое — и от вида задерганного, хронически не выспавшегося Ткачева, и от его вдруг проснувшейся ответственности и серьезности, которой от этого раздолбая ожидать можно было меньше всего. Да-а, вот уж воистину, любовь творит чудеса...

* * *

— Значит, дело вы запороли, — очень спокойно констатировал мужчина, побарабанив пальцами по рулю. — Прекрасно. Мало того, что эта безумная баба грохнула обоих твоих исполнителей, так еще ее свора подчистила все, что можно было использовать ей во вред. Прекрасно, прекрасно...

— Да не должно такого было случиться, понимаешь, да! — моментально возмутился его собеседник, с опаской покосившись в непроницаемое лицо. — Мы и лекарство проверенное использовали, да... Не должна она очнуться была, ну не должна, кто ж знал, что она такая бешеная окажется, а...

— Пошел вон, — как-то устало приказал мужчина, даже не повернувшись. — Понадобишься — вызову. Но если и в следующий раз твои недоделанные помощники все провалят... Своей башкой ответишь, понял меня? А теперь проваливай.

Когда дверца машины захлопнулась, человек устало откинулся в водительском кресле, хмуро разглядывая унылый отсыревший пейзаж прямо перед собой. Облегчения не было, только мерно зудящее раздражение: вот же чертова баба! Любая другая на ее месте давно бы сломалась, сдалась, отступила — еще тогда, едва ввязавшись в эту историю и встретив нешуточное противодействие. И в нынешней ситуации он видел лишь непрофессионализм и раздолбайство тех, кому дело было поручено: не справиться с какой-то беременной теткой... И не закрадывалось даже мысли, что делает нечто страшное, в разы превосходящее по жестокости и цинизму то, что совершал раньше — в конце концов, если уж собралась бороться, то будь готова к ответу, и жалеть ее, распуская сопли по поводу состояния, никто не обязан. И он — в первую очередь.

А значит — игра еще не окончена.

* * *

Страх навалился безжалостно и сразу. Ира, судорожно облизнув пересохшие губы, перевела взгляд на свою безвольную руку, неподвижно лежавшую на постели, чувствуя прилив унизительного бессилия. Сил не было даже просто пошевелить пальцами, не говоря уж о том, чтобы подняться, нашарить на тумбочке бутылку с водой, открутить крышку. А жажда все наступала — во рту пересохло, а внутри, казалось, все занимается сухим нестерпимым огнем.

— Ирин Сергеевна, очнулись?

Господи, какой бледный, промелькнуло в затуманивающемся сознании. Явно невыспавшийся, помятый, с кругами под глазами. Неужели... неужели он все это время...

— Выпейте вот, — на тумбочку грохнул стакан, доверху наполненный чем-то явно прохладным и пахнущим ягодами. И сейчас, не в состоянии пошевелиться, Ира остро ощущала то, чего не испытывала уже давно — самое настоящее отчаяние. — Блин, какой же я дурак-то, — ударило виноватой растерянностью, а в следующее мгновение сильные руки легко приподняли ее на подушках. Одна рука обхватила сзади, поддерживая под спину, а вторая поднесла к самым губам стакан с долгожданной жидкостью — Ира едва не поперхнулась, делая жадный глоток и с наслаждением ощущая приятный прохладный вкус чего освежающе кисло-сладкого — малины и клюквы кажется.

— Вот так, осторожно, — мягкий голос над самым ухом обжег электрическим разрядом. Только сейчас, осознав, попыталась дернуться, отстраниться, но сил не хватило и на это — осталось только зажмуриться, чувствуя, как под ресницами закипает что-то болезненно-жгучее. Слабая, больная, беспомощная. Совершенно обнаженная, едва прикрытая тонкой простыней, сползающей с плеч; взмокшая, пропитанная запахами каких-то въедливых растираний, лекарственной химии, спертого воздуха и болезни. Господи, унизительно как...

— Паша... ну что ты со мной... как с маленькой... — голос дал сбой, выдав сдавленной измученной хрипотцой.

— Вы болеете, а это тоже, знаете ли, серьезно, — тоже отчего-то негромко, неловко поправляя на плече приспущенную ткань.

Наверное это ее добило — тихий ласковый тон, бережное прикосновение без малейшего отвращения, внимательно-обеспокоенный взгляд. Отодвинуться, даже просто отвернуться так и не смогла — только как можно ниже опустить голову, жмурясь от прорывающихся наружу слез, едкими горячими змейками расползавшихся по щекам.

— Паш, я... я такая жалкая сейчас...

— Ну что вы глупости говорите, — тихонько разворачивая к себе лицом. Кончики пальцев бережно по щекам, стирая жгучую влагу, и ни в тоне, ни в едином прикосновении — ни малейшей раздраженной усталости, только всепонимающая мягкость. Господи, да разве бывает так... — Ничего стыдного нет в том, чтоб заболеть, со всеми случается... Вам силы нужны сейчас, а вы плакать... Все ж хорошо, вон, очнулись уже, и с ним, — ладонь осторожно скользнула к выступающему животу, отчетливо прорисовывающемуся под тонкой тканью, — с ним все хорошо. Остальное фигня все полная, ну чего вы...

— Конечно... прости... это я что-то... расклеилась совсем... прости...

И нахлынувший нестерпимый стыд: что доставила столько проблем, что вынужден видеть ее такой — разобранной и нелепой, что терпеливо возился с ней, не зная покоя и явно не высыпаясь. И за что ему только это все...

— Ну вот, извиняетесь еще, — усмехнулся. — Забыли совсем, как сами со мной возились, когда раненый тут валялся? А я что, по-вашему, совсем уж никакой, о жене своей позаботиться не могу? Обидные ваши мысли, Ирин Сергевна...

О своей жене.

Три простых незамысловатых слова, вспыхнувших сладостно-ярко в сознании.

Три простых незамысловатых слова, в которых непозволительно-ясно и искренне прозвучало то, что он не осознавал и сам.

— Ирин Сергевна, стесняюсь спросить, вы далеко собрались?

Ткачев, сочувственно-иронично наблюдая, как бледная начальница тихонечко по стеночке продвигается к выходу, остановился в дверях, гадая, доберется товарищ полковник до места назначения, или все-таки слабость возьмет верх.

— Мне в душ нужно, — привычным командным тоном заявила Ирина Сергеевна, упрямо шагая вперед.

— Отличная идея вообще, — одобрительно кивнул Паша. — А ничего так, что вы на ногах и то еле держитесь? Грохнуться еще в придачу хотите, сотряс себе заработать или еще чего?

— И что теперь, до скончания века тут торчать, не умыться даже? — возмущенно фыркнула Зимина, опираясь на многострадальную стену и переводя дух.

— Вот до чего ж вы упрямая, а! — не без восхищения протянул Паша, покачав головой. — Ладно, сейчас придумаем чего-нибудь...

Оперская смекалка сработала просто на отлично: под туманным "придумать чего-нибудь" Паша имел в виду не что иное, как романтичную донельзя процедуру совместного принятия душа. "Еще зажженных свечей и лепестков роз не хватает", — сердито проворчала про себя Ира, от души порадовавшись, что наклонностями слащавого романтика ее "благоверный" не страдает. Впрочем, на что-то большее полковничьего запала не хватило — все силы ушли на то, чтобы, одной рукой вцепившись в гладкую стену ванной, а другой — в могучее оперское плечо, сохранить равновесие и вправду не рухнуть. С учетом того, что одна рука все еще ныла от бандитской хватки, задачка оказалась еще той.

— Паш, ты чего это? — Ирина даже прищурилась подозрительно — уж слишком бережно Ткачев орудовал полотенцем, не обходя вниманием (и руками соответственно) самые... кхм, интересные части тела начальницы. Но под грозным взглядом сразу как-то сник, смутился и даже начал краснеть, хотя последнее, скорее всего, от духоты — в ванной стало ну очень жарко.

— Да я это... простите, — пробормотал невнятно, однако руку с соблазнительно округлившегося плеча начальницы не убрал. — Вам же сейчас вовсе не... Это я чего-то...

Ира, с трудом переведя смущенное бормотание на более-менее человеческий язык, догадалась, что в виду он имеет ее неважнецкое состояние, и только мысленно хмыкнула. Будь ее незадачливый муженек чуть порешительней и повнимательней, понял бы, что другая сторона ни разу не против, а очень даже наоборот, пусть и не с таким напором, как раньше, но... Об этом противном и въедливом "но" Ира и осмелилась напомнить в который раз, очень надеясь, что уж на беременную и к тому же больную женщину злиться у Паши окаянства не хватит. И, как оказалось, зря.

— Вы чего, блин, вообще несете? — Ткачев, уставившись на начальницу ни больше ни меньше как на завсегдатая психиатрической клиники, только что пальцем у виска не покрутил. — Ну это уже, знаете ли, вообще!..

— Ой, ну разбушевался, — хмыкнула Ира с неприкрытой иронией. — Тоже мне, нашел повод правильность строить... А то я ничего в вас, мужиках, не понимаю, и в потребностях ваших тоже! Ну нашел бы уже кого-нибудь себе... чтоб на кофе сходить, успокоился бы уже... Тебе ж нужно, я ж все вижу, не слепая...

Выслушивать дальше подобный великодушный бред, щедро сдобренный эвфемизмами, Паша больше не смог, прервав товарища полковника очень простым и действенным способом, то бишь поцелуем. Ну вот послал же бог женушку, елки-палки, то приключений себе на шикарные бедра отыщет, то ляпнет что-нибудь — только и успевай затыкать. И ведь не променяет он этот дурдом ни на какую самую разумную и распрекрасную, вот что ты будешь делать...

— Еще раз придумаете на эту тему загоняться — не знаю, что с вами сделаю, — как-то не очень впечатляюще пригрозил Паша, с удовольствием рассматривая порозовевшую, оживившуюся и донельзя довольную начальницу. И хоть в силу нынешнего состояния проявить всю страстность натуры ей в этот раз не удалось, испытать незабываемые ощущения это не помешало. Вот же Ткачев, натура оперская, сумел-таки с толку сбить...

— А то что, накажешь? — смешливо фыркнула Ира, лукаво сверкнув глазами. Уловив в ответ выразительный страдальческий взгляд, сразу же посерьезнела и как-то подобралась. Морщась, с трудом приподнялась, уселась поближе, мягко коснулась ладонью плеча. — Паш, а если серьезно? Я же ведь понимаю, как тебе тяжело. Есть вещи, которые, как ни старайся, забыть невозможно. И простить невозможно тоже.

— Вот вы опять?

— Не перебивай! — с обычной властной хрипотцой. — Я не хочу, не имею права тебя мучить, понимаешь? Я вижу, вижу, что ты искренне мне хочешь помочь, поддержать, сделать что-то правильно... Но ты слишком уж увлекся, Паш. Ну не обманывай ты себя! Ты ведь никогда... никогда не сможешь быть с такой, как я, по-настоящему быть. Потому что нужно тебе совсем другое, нормальное, человеческое... А со мной такого не будет никогда. И потому что забыть ты все равно не сможешь, как ни старайся. А зачем тогда это все?

Ей было больно. Было больно признавать очевидное; было больно об этом говорить. Но она прекрасно осознавала: он отдал ей все, что только мог — поддержку, заботу, надежность, внимание. И требовать от него еще и прощения, верности, а уж тем более любви — непозволительная эгоистическая наглость.

Паша долго и очень внимательно, с каким-то странным, совсем несвойственным ему спокойствием смотрел ей в лицо — строгое, со сжатыми губами, с тихой горечью в самой глубине усталого взгляда. Мягко взял в свою руку ее бледные пальцы и бережно поднес к губам.

— Зачем? — повторил тихо. — Может, потому что только так правильно? Ирин Сергевна, я... я не знаю, как по-другому, правда. Может, пару лет назад если бы случилась подобная ситуация, даже не с вами, с кем-то другим... Я бы ведь почти наверняка струсил. Нет, помогать бы там не отказался и все такое... Но в остальном — да, струсил бы. А вот сейчас, когда все так непросто... Это помогает понять то, что самое важное, понимаете? Не какая-то там свобода, независимость, еще какая-то хрень... А то, что реально важно. Вы ведь теперь для меня правда как семья. И вы, и мама ваша, и Санька, а теперь вот и еще один будет... И вот это и есть настоящее, а не какие-то там левые девки, свобода типа, все такое. Наверное, наверное я просто нужным хочу быть. Вам, семье вашей, ребенку нашему. В такие моменты понимаешь, что все не зря. Вы ж знаете, я красивых слов говорить не умею, но я правда искренне хочу с вами быть. Во всех смыслах. Я ж понимаю... я не пара вам, опер простой, не самый честный, насчет карьеры не парюсь, звезд с неба на погоны не хватаю... Но я хочу, реально хочу, чтобы у нас все по-настоящему было. И если вам для этого время понадобится, очень много времени, то я подожду. Потому что другого мне не надо ничего...

* * *

Бабенка оказалась еще той истеричкой. Ира, старательно сохраняя на лице вежливую улыбку и пытаясь не морщиться от вновь проснувшейся боли в травмированной руке, терпеливо выслушивала, как потерпевшая, чуть ли не переходя на визг, поносила всех и вся: хамло-дежурного, наглых следователей, не желающих работать, начальство, которому на все наплевать, и систему в целом. "Господи, — мученически подумала полковник, — ну вот что за люди? Неужели нельзя нормально прийти, подать заявление, по-человечески попросить, объяснить ситуацию? Нет же..."

— Земцов! — рявкнула властно, заметив возникшего у дежурки начальника оперов. — Займись потерпевшей! Возьми фоторобот, напряги оперов своих, пусть район прочешут, не хватало нам еще одной серии грабежей!.. Давайте сюда ваш фоторобот, — и, сжав пальцы на тонкой помятой бумажке, застыла. Яркими всполохами — пустое шоссе, удар по машине сзади, стылая улица и рвущиеся с губ возмущения в адрес водителя, которого разглядеть успела лишь мимоходом... И накрывшая бессознательная темнота.

Оглушенная воспоминаниями, Ира не могла заметить, как изменилось лицо майора Земцова.

— Он с самого начала развел нас как детей, — мрачно процедила Ира и, не сдержавшись, ударила рукой по столу. — Сука! Развел меня просто как... как последнюю дуру! — Рванула из кармана плаща ключи, на ходу схватила сумку. — Поехали, быстрее! Пора нанести визит нашему недоделанному бизнесмену...

Марат раскололся сразу, едва понял, с кем имеет дело: перспектива загреметь далеко и надолго за нападение на сотрудника полиции восторга у него не вызвала, так что хозяина он сдал сразу и капитально. Назвал и адреса "точек", о которых знал, и имена постоянных клиентов, чьи рожи успели примелькаться, и то, кто и как находил девчонок, которых, если что, точно никто не будет искать. Но самое главное — имя того, кто этим всем заправлял.

— Какая же я дура! — кипела по дороге Ирина, судорожно стискивая пальцы. — Он же вот, все это время был буквально у нас перед носом! И ведь даже своих не пожалел, когда приперло, замочил всех, лишь бы мы ни о чем не догадались...

— Ну а как вы могли догадаться? — впервые за все время отозвался Паша, не отвлекаясь от дороги. — С нами всегда честно сотрудничал, платил вовремя, в темных историях не светился, даже несмотря на такой сомнительный бизнес... Кто ж знал, как оно все обстоит на самом деле.

— А должны были знать! Я должна была знать! Иначе какой из меня, нахер, начальник отдела, если понятия не имею, какая хрень на моей земле творится и кто ее творит!

— Ирина Сергевна, ну теперь-то уж чего? Это вообще счастливая случайность, что мы обо всем узнали. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. — Паша остановил машину и, повернувшись к начальнице, осторожно сжал ее ледяные пальцы. — Успокойтесь, не надо вам сейчас нервничать. А может, — все же решился озвучить предложение, уже заранее угадывая возмущенный протест, — может, лучше наших вызвать, ну, чтобы все было как полагается?

— А какой смысл, Паш? — устало ответила Ира. — Предъявить ему нам все равно нечего. Ну указал на него один из помощников, что с того? Те две точки, которые он назвал, давно уничтожены, причем одна по моей же просьбе. Покушение на меня тоже не доказать, раз двое остальных шестерок мертвы. Ничего у нас на него нет, Паш...

— У вас на меня ничего нет, Ирина Сергеевна, — с наглой непринужденностью пожал плечами Ильдар, облокотившись о сверкающий бок машины. — Работаю я честно, все по закону делаю, и с вами тоже делюсь. Сауна моя оформлена как надо, да. Какие еще другие точки? Ничего о них не знаю. А если что, так людей тех мои люди по вашей же просьбе убили, Ирина Сергеевна, помните, да? Так что если что, я скажу, что вы меня шантажировали, моего родственника посадить ни за что грозились... Было, да? Вы же его потом отпустили, когда я все сделал.

— Ну и сука же ты! — выпалила Ирина, не сдержавшись. — Да я тебя!.. Я тебя сгною, понял! Найду, что повесить, уж не сомневайся, и на тебя, и на шестерок твоих! Ты не то что на пожизненное загремишь, ты на такую зону попадешь, где и дня не проживешь, урод!

— Зря вы так, Ирина Сергеевна, мы же с вами вроде хорошо уживались, а? Зачем угрожать? А то ведь, если что, мои адвокаты так все устроят, что вам хуже будет... И вам, — прищурившись, добавил с неприкрытой издевкой, — вам бы лучше не нервничать сейчас, да, а то мало ли что...

Ира явственно ощутила, как кровь отлила не только от лица, но и отхлынула от сердца — так пусто и холодно стало в груди. Только сейчас с опозданием поняла, какую совершила ошибку, в спешке натянув свой любимый приталенный плащ — чересчур цепкому взгляду все становилось понятно сразу. Твою же мать!

— Так что не надо нам ссориться, Ирина Сергеевна, нехорошо может получиться, — договорил с неприкрытой ухмылкой Ильдар и, окинув ее еще раз оценивающим взглядом, сказал какую-то длинную фразу на своем языке — Ира не поняла ни слова, только заметила, как расползлись в усмешках лица стоявших позади него людей и даже уловила сдержанные смешки.

Зато Ткачев, все это время неподвижно стоявший рядом, кажется, понял все: его лицо вмиг страшно побелело, губы сжались. А уже в следующее мгновение Ильдар очутился лежащим лицом на капоте с заломленной рукой и пистолетом у виска. Ира сжалась — в его сторону сразу же обратились несколько стволов охраны. Однако стрелять никто не спешил, видимо, ждали команды.

— Слушай, ты, я не знаю, в каких горах тебя учили обращаться с женщинами, но если ты сейчас же не извинишься перед моей начальницей, я сначала сломаю тебе руку, а потом пристрелю, и никакие твои гребаные шестерки тебе не помогут! — прошипел Ткачев, выкручивая запястье, — еще недавно самоуверенный Ильдар едва не взвыл. — Ну!

— Простите, Ирина Сергеевна, — с ненавистью глядя перед собой, выдавил бизнесмен. — Сказал, не подумал. Простите.

— Паш, оставь его, поехали отсюда, — бросила Ира, чуть заметно поморщившись. Уже почти развернувшись, замерла, взглянув на противника в упор застывшим пустым взглядом. — Но если ты думаешь, что все так легко обошлось, ты глубоко ошибаешься. Я еще найду способ, как тебя достать, уж можешь мне поверить...

* * *

— Я так понимаю, лучше не спрашивать, что он сказал?

— Правильно понимаете, — нервно дернув щекой, бросил Паша, но в ее сторону не взглянул. Притормозив у входа в парк, опустил стекло. — Пойдемте что ли прогуляемся, погода сегодня хорошая. В кафешке посидим, вкусного чего-нибудь себе закажете...

— Ткачев, ну ты прям как на первое свидание меня зовешь, — рассмеялась Ира, чувствуя, как отпускает сжавшаяся внутри ледяная пружина и утихает кипящая в груди бессильная злость. — Ну пойдем, — уже взялась за ручку двери, но Паша сам распахнул перед ней дверцу и помог выйти из машины. И так остановился — осторожно удерживая в своей ладони ее пальцы и как-то сосредоточенно вглядываясь в лицо — как будто размышлял над каким-то сложным и тяжелым решением.

— Паш, да что с тобой?

— Да не, это я так, простите. Задумался чего-то... Вы такая красивая у меня, — выдал вдруг с улыбкой, протягивая руку и отводя упавшую на щеку золотящуюся рыжим прядь.

— Ой, Ткачев, ну ты меня точно до смерти засмущать решил, — фыркнула Ирина Сергеевна, но взгляд заметно потеплел. — Пойдем уже, что-то и правда есть хочется...

За обедом Паша все больше молчал, выглядел задумчивым и непривычно серьезным, только изредка бросал странно мягкие и внимательные взгляды, улыбался на ироничные замечания и сам на автомате бросал что-то шутливое. Спросить, о чем он думает, Ирина все-таки не решилась, не совсем уверенная, что это касается какого-то их общего дела, решив подождать более подходящего случая когда клиент, так сказать, дозреет. Например, сегодня же поздно вечером в приятной семейной обстановке...

* * *

— Слышь, Фомин, на благо общества поработать не хочешь? — Паша тормознул участкового у отдела, когда тот совершенно беспалевно бочком пробирался за территорию, опасаясь наткнуться на непосредственного начальника или, того хуже, на саму Зимину.

— Тьфу ты, Ткач, напугал, так и инфаркт заработать можно! — возмутился Фомин, поспешно поднимая и заботливо отряхивая выроненную от неожиданности бутылку водки.

— Ну если это, — Паша кивнул на драгоценную ношу, — у тебя вместо сердца, то запросто. Ладно, слушай, дело есть одно...

* * *

Трель звонка Ткачев уловил сразу, моментально принимая вызов, чтобы не разбудить Ирину Сергеевну.

— Паша, на выезд срочно, — раздался в трубке взбудораженный голос дежурного. — На Штурвальной пальба, кажется, есть пострадавшие, так что Климов велел не только пэпсов, но и весь оперсостав в ружье поднимать... Пиши адрес.

Паша, сбросив вызов, убрал за пояс пистолет и, покосившись в сторону спальни начальницы, бесшумно выскользнул в коридор. Примитивный, казалось бы, план сработал на отлично.

— Ну и что здесь произошло?

Паша в задумчивости не услышал стук каблуков за спиной и повернулся только на раздраженным нетерпением ударивший вопрос. Зимина, как будто и не спросонья, собранная, прямая, обыденно-властная и неприлично свежо выглядевшая для столь позднего часа, цепким взглядом окинула место происшествия и вновь повернулась к нему.

— Да ничего особенного, разборка очередная, — равнодушно бросил Ткачев, медленно выдыхая — от запаха крови, пороха и бензиновых паров в горле сжался тяжелый ком.

— Да я уж вижу, что не бразильский карнавал! — недовольно отозвалась полковник, вскидывая бровь. — Давай рассказывай.

— Да нечего рассказывать, Ирин Сергеевна. Сообщили о стрельбе, велели всем операм быть, я раньше всех приехал, а тут это... Один пытался бежать, пришлось оружие применить...

— Ткачев, всю эту пургу будешь следаку втирать, а мне рассказывай как есть! — оборвала на половине фразы Зимина. Коснулась ладонью плеча. — Так, а ну-ка пойдем.

В машине по-хозяйски нашарила в бардачке фляжку с коньяком, впихнула чуть ли не силой. Сама отвернулась к окну, за которым стелилась промозглая ночная темнота, разбавленная светом фар и мигалок.

— А теперь колись, что придумал, — приказала, размеренно барабаня пальцами по ткани форменной юбки.

— Ирина Сергеевна, я...

— Ткачев, не испытывай мое терпение! Говори. И врать не вздумай!

— Да ничего я не придумал, — устало отозвался Паша, крутя в руках фляжку. — Просто... Ирина Сергевна, помните, еще в прошлом году к вам приходил один деятель... типа коллега Ильдара по бизнесу. Утверждал, что тот его кинул, помощи просил. Вы ему тогда не поверили, послали, он сначала суетился, а потом как-то унялся...

— Ну помню, и что? — хмурясь, нетерпеливо перебила Ирина.

— В общем, Фомин через своих гастеров пробил этого чела и узнал, что тот давно уже ищет способ отомстить Ильдару. Людей даже каких-то собрал... Ну а дальше дело техники — один анонимный звонок, и встреча состоялась. Ильдар нормально вопросы решать не привык, хоть и строил из себя порядочного бизнесмена, так что в принципе все было предсказуемо. Главное было вовремя успеть и застать его на месте, чтобы ни у кого сомнений не возникло по поводу сопротивления при задержании.

— Господи, Паш... — Ирина Сергеевна повернулась — потрясенная, ошарашенная, даже какая-то пришибленная. — Паш, зачем? Я бы и сама нашла способ... Зачем ты...

— А он бы тем временем придумал бы очередную пакость? Или, того хуже, повторил попытку вас убрать?

— А у меня сначала спросить, посоветоваться было нельзя?! Зачем эта самодеятельность?!

Паша только слабо усмехнулся, накрывая ладонью ее заледеневшую руку.

— Ирина Сергеевна, я, конечно, помню, что вы мой начальник... И уважаю вас, и право ваше принимать решения никак не оспариваю, и не сомневаюсь в них... Но есть вещи, которые должен решать мужчина и только мужчина. Да знаю я все, — уловил не успевшую сорваться фразу, — знаю, что вы дофига умная, крутая, знаете, чего и как делать... Но я не мог вас подставить под удар, просто не мог. Этот урод и так вас едва не убил, что, надо было ждать еще одной попытки? Ирин, — рука мягко легла на плечи в бережном притягивающем жесте, — я знаю, много всего было, всякого, страшного, противного, непростого... но я защищать вас буду всегда, всегда, как бы там ни было. Я не знаю, почему так, правда не знаю, но по-другому уже не будет никогда. Не получится у меня по-другому.

— Господи, Паш, — выдохнула едва слышно, утыкаясь лбом в напряженное крепкое плечо, — ты...

— Не надо, — прервал ласково-тихо, осторожно целуя ее волосы, пахнущие стылой весенней улицей, терпкими духами и каким-то сладковато-летним шампунем. — Не надо, не говорите ничего.

В приглушенной сумрачной тишине растворились совершенно неважные слова — неважные, потому что он и так знал про нее самое главное: человека роднее и ближе в его непростом мире не будет уже никогда.

* * *

Она стала удивительно спокойная, смягченная, будто неземная. Нет, днем на работе или во время очередного собрания Паша видел все ту же Ирину Сергеевну — жесткого, умного, хладнокровного полковника, способного на самые продуманные и суровые решения и ничуть не сомневающегося в них. Зимина все так же привычно гремела, ругалась, подкалывала, стебала; все так же стремилась все контролировать, за все отвечать и быть в курсе всего — и от этого казалось, что совсем ничего не изменилось.

Но только Паша видел все совсем по-другому. Видел — и не мог насмотреться. Раньше он и не подумал бы ни за что, какой по-особенному притягательной, соблазнительной, милой может быть женщина в положении. И когда провожал ее взглядом в коридорах отдела, сердце болезненно-сладко сжималось от невозможной, нереальной казалось бы мысли: эта элегантная, ухоженная, красивая женщина — его жена, его законная жена.

И она, кажется, с неподдельным удовольствием напоминала ему об этом едва ли не постоянно — ненавязчиво, мимоходом, так, будто это получалось само собой. Если была возможность, пораньше уходила со службы, и вечером его, замотанного, усталого, ожидал восхитительный ужин. Да и с собой на работу теперь всегда можно было прихватить что-нибудь вкусное — Савицкий только завистливо вздыхал, не способный похвастаться такой заботой и кулинарными талантами своей супруги. По вечерам, поближе устроившись на диване, увлеченно листали какие-то каталоги — выбирали, спорили, обсуждали все: от цвета обоев до формы кресел в гостиную, от обивки диванов и до навороченности детской кроватки. Паше стоило огромного труда убедить Ирину Сергеевну снова вернуться на дачу — вся эта ремонтная суета по объединению двух квартир в одну сейчас должна была волновать ее меньше всего. Разбираться с рабочими и их начальником, урезать расходы, дотошно проверять счета и беспокоиться насчет кучи всяких мелочей Ткачев ей не позволял, полностью возложив всю ответственность на себя. Ирине оставалось только листать журнальчики, выбирать один-единственный вариант из множества и капризно тыкать идеально наманикюренным ноготочком в понравившуюся деталь будущего интерьера — и уже через пару дней все оказывалось не только куплено, но и доставлено куда нужно.

Впрочем, какие-то страшные заскоки жены Пашу обошли стороной — Ирина Сергеевна оказалась какой-то ужасно неправильной беременной. Всегда тщательно накрашенная и со вкусом одетая, деловитая, привычно-насмешливая — Паша ни разу не уловил нытья или жалобы на самочувствие, не стал жертвой каких-нибудь диких претензий или непонятных капризов, не наблюдал необъяснимо-резких и пугающих перепадов настроения. Впрочем, застать Зимину вечером перед теликом, уничтожающей что-нибудь вкусное, было практически нереально: она самозабвенно носилась в компании Измайловой по магазинам, покупая себе дорогие красивые шмотки и присматривая всякую детскую всячину; ходила на какие-то курсы и посещала бассейн; много гуляла; что-то вычитывала на медицинских сайтах и в каких-то специальных журналах; увлеченно училась готовить всевозможные сладости и щедро угощала всех, кто оказывался в гостях — даже Климов, очень живо памятуя о давних кулинарных экспериментах начальницы, с восторгом сметал все, что ему предлагалось: неожиданно проснувшийся талант товарища полковника был оценен в полной мере.

И странное чувство окрыленности буквально подхватывало Пашу стремительным вихрем — он и не помнил, когда с такой радостью торопился домой, когда так самозабвенно решал какие-то нудные бытовые проблемы, когда с таким неподдельным удовольствием проводил время в компании одной женщины. Она нравилась ему — любая, даже с небрежно растрепанными волосами, в свободной клетчатой рубашке и без макияжа. Любая — когда осторожно и нерешительно прислонялась к нему, безмолвно прося поддержки; когда с готовностью откликалась на его смелость, даря безудержно-нежные самозабвенные ночи; когда во сне тихонько жалась к его плечу, словно только он один мог ее защитить.

И такими ночами, бережно прижимая ее к себе, Паша чисто и горячо благодарил неизвестно кого за эту нереальную простоту: за то, что она есть у него.

— Ирин Сергевна, а вы чего-то сегодня рано, — Паша, такой забавно-домашний, с кухонным полотенцем в руках, вышел в прихожую. — А у нас праздничный ужин... типа. Ремонт сегодня закончился наконец, осталось только... Ирина Сергевна, вы меня слышите? — сбившись, спросил настороженно.

Зимина, босая, в расстегнутом, но так и не снятом плаще, застыла у двери, и вид у нее был какой-то странный — такой зависше-растерянной Ткачев за все годы знакомства не видел ее никогда. И только услышав встревоженное обращение, вздрогнула, будто очнувшись. Так и не снимая верхней одежды, прошла до дверей кухни, в проеме которой напряженно застыл Ткачев, и впервые — впервые за все это время — сама прижалась к нему, утыкаясь лбом и мягко касаясь ладонями плеч.

— Ирина Сергевна, да чего случилось, вы меня пугаете прям... — и осекся, когда она медленно подняла взгляд, кончиками пальцев касаясь его щеки.

Такого взгляда Паша тоже не знал у нее никогда прежде — не просто расслабленный или теплый, а какой-то будто сияющий. Ее глаза — пустые и жесткие, равнодушно-усталые или насмешливо-строгие — никогда не сияли таким радостным чистым светом.

— Так, давайте-ка ужинать, заодно и расскажете, чего вы такая загадочная, — Паша помог начальнице снять плащ и подтолкнул к столу.

— Спасибо, не хочу, по дороге перекусила, — с какой-то размягченно-тихой хрипотцой ответила Ирина Сергеевна, осторожно устраиваясь на стуле. — Да сядь ты уже, не маячь.

— Ну давайте хоть чаю выпьете, — кажется не услышал Ткачев, доставая фрукты, внушительную вазочку со всякими сладостями, расставляя чашки. — Вы рассказывайте, рассказывайте.

— Я была у врача, — каким-то неуверенно-сбивчивым голосом начала Зимина, нервно сжимая пальцы. — Сначала... раньше времени... не хотела узнавать, мало ли, может какая ошибка... Но теперь уже точно... Паш, — выпалила, будто кидаясь в омут, — мы... у нас будет девочка.

На светлой скатерти кляксой расползлось замысловатое чайное пятно.

— Девочка? — глупо переспросил Паша, неловко отставляя чайник. Повторил, будто не совсем понимая смысл слова: — Девочка... В смысле... дочка?

— Паш, ну не сын же! — вздернув бровь, насмешливо фыркнула Зимина, вновь становясь изученной и привычной.

Ткачев как-то неуклюже поднялся, растерянно глядя на нее. А затем вдруг, легко подхватив со стула, сжал в объятиях, закружив по кухне.

— Паш, Паш, а ну поставь, я сейчас упаду! — со смехом потребовала Ирина, зажмурившись — от мельтешения стен перед глазами начала кружиться голова. Ткачев замер, но рук не разжал, по-прежнему прижимая ее к себе — сияющий, неловкий, трогательно смешной в этой растерянности.

— Ты что, правда рад? — против воли сорвался невероятно дурацкий вопрос.

— Ирин Сергевна, че за вопросы? — недоуменно застыл Паша, вглядываясь в ее лицо.

— Ну... просто... обычно все мужчины хотят сына... Вроде как это круто...

— Ну чего еще за глупости? — улыбнулся Паша, прижимаясь губами к ее виску. — Дочка... это же... это же здорово... А сын у вас есть уже, и мне почти что родной... А теперь вот... Да и вообще, какая разница, кто у нас будет? Главное... главное — будет.

* * *

Робкие и неуверенные поначалу шепотки становились все громче; взгляды — пристальней и красноречивей. Мнения сотрудников разделились — недоверчивые "да вы че, это ж Зимина!" перекрывались замечаниями "бывалых", видевших и подмечавших все — каждое лыко, что называется, ложилось в строку. Были и третьи, в основном молоденькие смазливые сотрудницы, едко бросавшие что-то о том, что всегда державшая себя в форме начальница как-то сдала, наверное, стареет. Хотя, судя по оживленным взглядам коллег мужского пола, с этим мнением они были не очень-то согласны... Но все смутные слухи, сплетни и догадки проходили мимо Ирины — она, с головой погруженная в рабочие проблемы, бытовую суету, решения и задания для "своих" и бурную личную жизнь, попросту ничего не замечала.

— Счастливая ты, Ир, — Измайлова, долив себе чаю, со вздохом покосилась на яркий журнал в руках начальницы — какой-то очередной каталог детских товаров. — Муж чуть ли на руках не носит, в семье тишь да гладь, пополнение намечается...

— Ты забыла добавить: начальство задолбало, на работе сплошные проблемы, на районе творится не пойми что, — хмыкнула Ира, метко забрасывая журнал в ящик стола. — Не бывает так, чтобы все идеально, Леночка.

— Ир, ну не понимаю я тебя. Давно бы плюнула на эту работу, ушла бы в отпуск... Нафига тебе эта нервотрепка, тем более теперь?

— И что, целыми днями дома перед теликом торчать со спицами и клубком ниток? Или по магазинам шататься? А вечером Ткачеву мозг от скуки выносить? Не, Лен, я так не могу. Это все-таки мой отдел, моя работа, я всю жизнь при погонах, а теперь что — свалить, место какому-нибудь молодому карьеристу или мажору освободить? Нет уж, спасибо, я не для этого столько сил приложила, чтобы свое кресло сохранить. А придет какой-нибудь жадный придурок, чтобы тупо бабло стричь, начнет всех коммерсов под себя подминать... А работа что? Да район же просто захлебнется! Или другая крайность, придет какой-нибудь второй Карпов, прости господи, будет всех прессовать... Сотрудники сразу разбегутся кто куда, от отдела одни руины останутся... Нет, Лен, такого быть не должно.

— Знаешь, Ир, — очень тихо сказала Измайлова, звякнув чашкой о блюдце, — я вообще удивляюсь, как ты с такой философией решилась ребенка оставить.

— Лен, ну не передергивай! Скажешь тоже. Конечно... конечно, я рада, что все так повернулось. Знаешь, — заметила с усмешкой, — так странно... Я бы скорее поверила, что с Сашкиными выкрутасами скоро бабушкой стану, чем что сама снова...

— А че, прикольно бы получилось, и мама, и бабушка одним махом, — подколола Лена. — Звалась бы баба Ира...

— Очень смешно! — фыркнула возмущенно Ирина. — Пусть подрастет для начала, Казанова...

— Знаешь, а я вот все думаю... Может, нам с Ромкой тоже... Хотя он вряд ли согласится. Да и потом, в детдомах сама знаешь какие дети, сплошь из семей всяких алкашей, а то и что похуже. Решишь усыновить, семью ребенку подарить, счастливое детство... только скорее наплачешься.

— Да ладно нагнетать-то, Лен, нормальные дети там тоже бывают. Да и потом, ты не забывай тоже, где работаешь, всегда пробить можно, че за семья была, какие родители.

— Может ты и права... Ладно, обед заканчивается, побегу я, работы непочатый край, — Измайлова, порывисто вскочив, бросила лукавый взгляд в сторону возникшего на пороге Ткачева и, не удержавшись, съязвила: — Вот бы всем такие отношения с начальством, чтоб без стука в кабинет врываться...

* * *

— Ирин Сергевна, ну и что теперь со всеми этими типами будет? Часть-то, конечно, у нас незаконно находилась, с ними быстренько миграционная служба разберется, а остальные? Тем более среди их подручных и наши были тоже...

— Паш, ну ты че, маленький? — снисходительно приподняла бровь Зимина. — Они же все не святые, обязательно где-нибудь да прокололись. Вот на этом "прокололись" и будем их брать. Ну а те, кто осторожные, к хозяевам поближе, тех, сам понимаешь...

— Закрыть на ровном месте, ясненько, — понимающе кивнул Ткачев. — До чего ж коварная вы, Ирин Сергевна...

— Они за все эти дела сесть вполне заслужили, как считаешь? Да и потом, ну не стало их главных, а где гарантия, что на этом все и закончится? Обязательно вылезет кто-нибудь, крутым себя возомнит. Свято место пусто не бывает, сам знаешь. Грызня начнется, реки крови польются... Оно нам надо? А потом появится какой-нибудь второй Ильдар, замутит бизнес по примеру предшественника... Нет, Паш, мой район должен быть чистым. Наш район, Паша! И дело тут не только в контроле. А в том, что мы здесь живем, здесь живут наши родные и близкие! И я не хочу, чтобы завтра мне позвонила какая-нибудь моя подруга и сказала, что ее дочь стала жертвой каких-нибудь извращенцев! Или что ее сына какие-нибудь отморозки втянули в какой-то криминал. Или я не права?

— Ирин Сергеевна, а вы вообще когда-нибудь бываете неправа? — усмехнулся Паша.

— Чаще, чем мне бы хотелось, — хмыкнула Ира. — Ты меня осуждаешь? — посерьезнев, спросила вдруг, вспоминая разговор с Леной.

— Я? Вас? С какой стати? — недоуменно приподнял брови Ткачев. — Что-то я не совсем...

— Я о том... в том смысле, что... я наверное, не должна сейчас влезать во все это, командовать, разбираться... Но я не могу по-другому, не понимаю, как по-другому...

— Я тоже, — с улыбкой заметил Паша. — Да ладно вам, Ирин Сергевна, я ж все понимаю... Не можете вы без своей работы, и ничего тут не попишешь. У вас в крови командовать, да и без погон вам жизнь не жизнь... Я ж тоже не представляю, как бы я по-другому... Видимо, мент это диагноз.

— Видимо, — с усмешкой кивнула Ирина. — Так, значит, решили? Думаю, повесить на всех этих деятелей что-нибудь да найдется. Ну а не найдется — надо будет найти... — и, резко осекшись, замолчала — лицо сосредоточенно застыло, напряженный взгляд как-то неуловимо и непонятно изменился. Паша, настороженно наблюдая такое преображение, уже приготовился испуганно подорваться, но Ирина Сергеевна, прижав палец к губам, осторожно положила ладонь на живот. И лицо как-то разом вспыхнуло — от осторожной мягкой улыбки до теплотой сияющих глаз.

— Паш, она... — голос, только что командный, деловито-сухой, разлился тихой растерянной нежностью. — Она толкается, Паш...

— Ну и видок у тебя, Ир, что, молодой муж скучать не дает? — Измайлова, одарив хитрым взглядом, снова с неохотой уткнулась в монитор компьютера, продолжив печатать.

— Очень смешно, — фыркнула Ира, тяжело откинувшись на спинку дивана. — А мне вот не до шуток, знаешь...

— Что случилось? — моментально посерьезнела Лена, отвлекаясь от работы и разворачиваясь на стуле.

— Да участковый с раннего утра приходил, и следователь с ним. В поселке третье ограбление уже. Сначала деда какого-то ограбили и убили, потом через день еще один дом обнесли... Хорошо, хозяйка в гостях была, там ночевать осталась, а то бы и ее тоже... А сегодня ночью еще одно происшествие. И дочку хозяев убили, девчонка совсем, лет двадцать ей было... Мы с Ткачевым теперь даже спать без оружия под рукой не ложимся, мало ли.

— Ну ты экстремалка, Ир. Съехала бы оттуда и дело с концом.

— Куда? Дома стены голые и бардак после ремонта такой, что... И квартиру снимать не хочу, а там все-таки свой дом. Да и воздух лучше, чем в городе... Поскорее бы поймали уже этого урода, блин, а то скоро спать нормально перестану...

— Да ладно, Ир, тебе-то уж точно бояться нечего, ты вон как бандюганов укладываешь, — хмыкнула Лена и, не удержавшись, добавила с лукавой улыбкой: — Тем более с таким-то телохранителем...

Ира, привычно фыркнув, торопливо отвернулась, и мелькнувшую на лице подруги растерянную и мягкую улыбку заметить Измайлова не успела.

* * *

— Ну давай колись уже, как оно. Семейная жизнь в смысле. А то из тебя ведь слова не вытянешь, — Савицкий, грохнув на стол две объемные кружки с пивом, взгромоздился на шаткий стул, выжидательно уставившись на друга. — Давай-давай, рассказывай.

— Ром, ну че рассказывать, а? — поморщился Паша, теребя в руках салфетку.

— Все рассказывай. Ну, вижу летаешь, рожа довольная, значит сладилось, правильно понимаю?

— Может и сладилось, — сухо ответил Паша, придвигая к себе кружку.

— Да и Зяма вроде как ожила, похорошела, улыбается, — не унимался Рома, пытаясь расшевелить друга и добиться хоть чего-то более-менее внятного. Так и не дождавшись ответа, все-таки решился сам озвучить вопрос. — Слушай, Ткачик, ты меня сейчас, конечно, можешь послать, сказать, что не мое дело... Но ты не боишься, что она к тебе... ну, как-то привяжется, что ли?

— В смысле?

— В прямом, Ткач, в прямом. Вот ты с ней возишься сейчас, помогаешь во всем, поддерживаешь... А такие бабы, как Зяма... Они ж, если кого к себе близко подпустили — считай на всю жизнь. Но это ты сейчас такой великодушный, а потом что? Ты вообще уверен, что... ну, сможешь с ней реальную семью построить? Сделать вид, что ничего не было и у вас на самом деле все так сладко да гладко? Это ладно когда ребенок маленький... а вот представь, подрастет и вдруг спросит: папа, а почему ты маму не любишь?

— Слушай, Ром, чего ты хочешь, не пойму? — моментально помрачнел Паша, нахмурившись.

— Я к тому, Паш, что, может, не надо тебе было во все это ввязываться? Я понимаю, ребенок, то-се, тебе тогда это тем более было нужно, чтоб с катушек не слететь... Но нафига было все это мутить с браком, с проживанием совместным? Ну хотел помогать — помогал бы, остальное-то нафига?

— Да? — усмехнулся Паша, что-то припоминая. — А кто мне мозг выносил на тему, какая Зимина офигенная баба, и про то, что я свое счастье проморгаю?

— Да офигенная, кто ж спорит? И ты дурнем бы последним оказался, если б ее упустил... Я на самом деле про другое, Паш. Ну вот привыкнет она к тебе, может даже полюбит, если не уже... А если вдруг что, ты подумал, как она это переживет? Ее ведь жизнь и так помотала... А если ты вдруг поймешь, что быть с ней не можешь, тогда что? Или, не дай бог, еще кого встретишь... Ты подумал, что с ней будет? С ней, не с ребенком вашим?

Ткачев долго молчал, сосредоточенно глядя перед собой и машинально раздирая на клочки измятую салфетку. Медленно выпрямился, отодвигая от себя опустевшую кружку из-под пива.

— Слушай, Ром, — заговорил наконец, — я реально не знаю, что будет завтра, не говоря уж о том, что дальше... Но после всего, что было... Что она пережила, нет, что мы пережили, я ее оставить не смогу ни за что. Не только в смысле ответственности там, еще чего-то... Просто не смогу, понимаешь? Не знаю, как объяснить... Мы за все это время как-то... ну, сроднились, что ли. Знаешь, сколько у меня баб, девчонок разных было... Но мне ни с кем так хорошо не было, никогда. И знаешь, она... она столько всякой херни пережила... и теперь, когда я это все видел, я как-то так чувствую... чувствую, что могу и хочу для нее что-то делать. Что-то, чтоб ей хорошо было, и со мной, и вообще... Потому что... потому что какая бы она ни была... счастье она все равно заслужила.

Он не мог и представить, что для нее достаточно одного: того, что он просто рядом.

* * *

Домой Паша вернулся поздно: уже под самый конец дежурства пришлось выехать на происшествие, где в итоге он и застрял на несколько часов. Ирина его не дождалась — на плите остывал заботливо приготовленный ужин, в мойке скучала пустая чашка, а на журнальном столике возле дивана громоздилась внушительная стопка каких-то журналов. Ткачев, тихо приоткрыв дверь спальни, в слабо желтеющем свете долго смотрел на широкую постель: больше всего сейчас хотелось опуститься рядом с Ириной, прижать к себе — теплую, сонную, замечательно пахнущую после душа, но не решился разбудить, потревожить — бессонные ночи у них еще впереди.

На кухне за чаем по привычке долго листал глянцевые страницы: навороченные коляски, кроватки, забавная яркая одежда, какие-то игрушки и погремушки... И сердце наполнялось какой-то взволнованной радостью от мысли, что скоро и в их доме немалое место будет завалено всевозможными детскими вещами — совсем как в самой обычной, ничем не примечательной семье... Хотя так ли уж важно — обычная, странная... самое главное — счастливая. А уж он все сделает для того, чтобы их семья была самой счастливой.

Звук вплелся в ночную тишину навязчиво и нудно — какой-то посторонний, недобрый даже. Паша сонно потер лицо руками, выпрямляясь на диване и прислушиваясь, но нет, не показалось — сквозь мерное тиканье часовых стрелок и звонкую капель воды из неплотно прикрытого крана отчетливо различался какой-то царапающий металлический скрежет — очень похожий на звук вскрываемого замка. Ткачев бесшумно поднялся, потянулся к сброшенной кобуре. Тихо выскользнул из кухни, продвигаясь по просторному коридору, и в этот момент входная дверь медленно, осторожно, как-то воровато начала приоткрываться, а затем в слабо освещенном проеме мелькнула смутная тень. Пробился и нагло заскользил по стенам яркий луч фонаря; послышались тяжелые приглушенные шаги — в сторону, к лестнице, рядом с которой была спальня. Спальня Ирины Сергеевны.

Страх ледяной глыбой навалился на сердце — стало трудно дышать. Там, в комнате, ни о чем не подозревая, спала его начальница, совершенно беззащитная, в собственном доме не ожидавшая никакой опасности. А кто-то чужой и враждебный разгуливал здесь совершенно спокойно — зная, что хозяева здесь, зная, что придется убить, и был готов это сделать.

Нахлынула, застилая глаза, холодная ярость — сжал зубы, затаил дыхание, опасаясь выдать себя. И медленно, стараясь не попасть в пятна света, двинулся следом — с какой-то внезапной осторожностью, хищной бесшумностью.

Тело рухнуло с глухим стуком — в ночной тишине звук показался оглушительным. Паша медленно убрал пистолет обратно, мимоходом порадовавшись, что всегда носит с собой левый ствол — сейчас оказалось как нельзя кстати. И только потом, с трудом выдохнув, перевел взгляд на неподвижное тело, постепенно осознавая произошедшее.

— Твою же мать...

— Твою же мать...

Паша на мгновение прикрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание и отогнать накатывающий ужас от произошедшего. Нет, это было не страшное осознание только что совершенного — жалеть забравшегося в дом урода, готового убить за побрякушки и несколько купюр, ему бы и в голову не пришло: тот получил по заслугам. Пугало другое: появление Ирины Сергеевны, если она, потревоженная шумом, вдруг проснется и решит разобраться, что происходит. И увидит...

Нет, этого никак нельзя допустить!

Он не мог допустить очередного потрясения для нее — для нее, пережившей столько волнений, столько раз бывшей под угрозой: когда едва не попала в аварию и оказалась в больнице; когда была обколота какой-то дрянью по приказу урода-генерала; когда чудом выбралась живой из истории с похищением и потом провалялась в бессознанке с температурой, снова каким-то удивительным образом обойдясь без последствий. Сколько всего она успела перенести за такой небольшой период? Еще одного волнения она может просто не выдержать.

Защитить семью.

Страшно-спокойное решение — совсем как тогда, в больнице, когда, чтобы оградить Ирину Сергеевну, ему пришлось убрать угрозу в лице генерала Смольского. И сейчас снова — самому, не дожидаясь чужого решения или приказа, просто сделать то, что считал нужным, то, за что ответственность будет целиком и полностью лишь на нем.

Защитить.

Ведь только это будет единственно правильным.

* * *

— Паш, ты чего такой, не выспался что ли?

Ткачев, вздрогнув, перевел взгляд на Ирину и через силу улыбнулся.

— Да не, все в порядке, с чего вы взяли?

— Да вид у тебя уж больно... странный. Такое ощущение, что ты ночью не спал, а непонятно чем занимался, — насмешливо фыркнула Зимина, убирая посуду со стола.

Знали бы вы, Ирина Сергеевна...

Паша невольно поежился, вспоминая прошедшую ночь. Как, опасаясь любого неосторожного звука, вытаскивал из дома тело; как пробрался во двор полуглухого соседа-пенсионера и легко вскрыл его старенькую дышащую на ладан машину; как старательно объезжал все камеры, выбираясь из поселка в сторону леса; как столкнул машину в ближайшее болото; как, вернувшись домой, тщательно уничтожал все следы нахождения убитого у них дома... И как больше всего боялся попасться — не кому-нибудь, а ей. Потому что позволить, чтобы она обо всем узнала, он просто не мог.

— Ирина Сергеевна...

— Паш, ты чего?

Тарелки с грохотом упали в мойку. Ира, развернувшись, недоуменным взглядом впилась в его лицо, пытаясь распознать эмоции, понять внезапный порыв. Он, ставший таким удивительно сдержанным, чаще всего старательно державший дистанцию, не позволял себе каких-либо вольностей — только каким-то непостижимым образом понимая ее состояние, никогда не отталкивал ее, молчаливо выражая поддержку. Но сейчас — что это могло значить сейчас?

— Ирина Сергеевна, я хочу, чтоб вы знали... Что если вдруг что-то... я всегда буду на вашей стороне, всегда буду вас защищать... Вы помните об этом, хорошо?

— Я помню, Паш, — чуть улыбнувшись, кивнула Ира. — С чего ты вдруг...

— Просто... просто иногда очень важно помнить об этом, — тихо ответил Паша, слегка касаясь губами ее растрепанных волос. Вдыхая едва ощутимый запах фруктового шампуня и как-то болезненно-сладко ощущая ее тепло.

И понимая.

Сейчас, прижимая ее к себе, улыбающуюся, свежую, все еще немного сонную, он так отчетливо понял все. Ее понял — ту собранную и неестественно-спокойную Ирину Сергеевну, которую увидел в день убийства Кати на ее кухне. Ту, что, не дрогнув лицом, утешала его, расклеившегося и неверящего, ту, которая так мастерски притворялась и лгала им всем. Он ее понял: есть вещи, о которых никому не нужно знать. Лучше не знать.

И сейчас, чувствуя, как ее теплое дыхание мягко обдает его шею, он поклялся себе, что об этой ночи она никогда не узнает.

* * *

Паша никогда не умел сдерживать эмоции, скрывать что-то важное — вспыльчивая, живая натура чаще всего выплескивала все чувства стремительно и неудержимо. И вынужденная мера контролировать себя, сдерживаться, держать себя в руках требовала огромных моральных сил — он не имел права сорваться: ни тогда, узнав о положении своей начальницы и не испытывая к ней никаких добрых чувств, ни тем более теперь, не имея права ее чем-то расстроить или заставить нервничать. Но вечером в парке, когда Савицкий, вдоволь насмотревшись на мрачную рожу друга, в очередной раз задал тот же вопрос, Паша все же решился: уж слишком тяжело и страшно оказалось хранить одному столь тяжелую тайну.

— Охренеть, — только и смог сказать Рома, выслушав до конца. — То есть ты ей вообще ни слова...

— Ромыч, ты че, прикалываешься что ли? Ну как я ей мог такое сказать? "Ирина Сергеевна, вы не волнуйтесь только, но у нас дома труп и хер знает что с этим делать"? Ей и так досталось... А если сейчас рассказать, это ж че начнется... Мало ей нервотрепки на работе... Не, Ромыч, она знать ничего не должна, я так решил, все.

— А ты не боишься, что этого типа будут искать и в итоге найдут?

— Да кто его будет искать, я тебя умоляю! Чувак этот, судя по всему, нарик был конченый с капитально съехавшей крышей, раз не только грабил, но и хозяев мочил... А местные менты вообще не особо парились, чтобы его найти. Так что не, вряд ли.

— Ну хорошо, если так, — выдохнул Рома, покачав головой. Метко забросил в урну пустую бутылку из-под пива. — Да, Ткач, удивил ты меня... Но знаешь, как бы там ни было, я уверен, что ты все сделал правильно. И если бы мне, чтобы защитить своих, пришлось бы сделать что-то такое, я бы сделал. Потому что семья, Ткач, это вообще единственное, что реально имеет значение...

* * *

Это оказалось намного проще, чем он думал — жить как будто ничего не случилось. Ходить за покупками, готовить завтраки, привычно отпускать шуточки, узнавать у Ирины Сергеевны очередные подробности ее положения, просматривать всевозможные каталоги и обсуждать будущий интерьер обновленной квартиры... Ходить в парк на прогулки и посещать кафе; общаться с Саней по скайпу и выполнять деликатные поручения начальницы; просто спокойно жить и работать. И Зимина, кажется, и впрямь ничего не заметила — возникшая было настороженность рассеялась моментально. Оказывается, общение с ней не прошло даром, холодно поиронизировал Паша, сам удивляясь силе своей неожиданной выдержки.

А еще — тому почти чудовищному спокойствию, с каким, спустя время, начал воспринимать произошедшее. Не то чтобы он стремился найти оправдание своему поступку, нет, просто сурово и страшно был уверен в полной своей правоте: убить убийцу, чтобы защитить близкого человека, чтобы не допустить самого жуткого — что неправильного может быть в этом? Он поступил именно так, как должен был поступить.

И вдруг раскрылось, расцвело что-то новое, неизведанное прежде — какая-то жалостливая нежность, уважительная восхищенность ее невозможной силой, несгибаемой стойкостью — откуда в ней, хрупкой женщине, это было? Столько вынести, столько пережить и совершить самой — и не сломаться, стать лишь сильнее и тверже.

И, глядя на нее, он так хотел стать опорой. Впервые — быть сильнее кого-то, нести ответственность за другого, успокаивать, ограждать и защищать — внезапно острое понимание того, насколько это бывает важно.

И понимание главного: чего бы ему это ни стоило, он будет ее беречь.

— Сашка!

В горле возник ком, дышать отчего-то вдруг стало трудно. Только сейчас, вживую, а не на экране компьютера, заметила, как он изменился: еще сильнее вытянулся, стал шире в плечах, как-то повзрослел. За какие-то несколько месяцев...

— Мам, ты чего?

Александр, отстранившись, удивленно взглянул на мать: на миг показалось даже, что она вот-вот расплачется. Да нет, ерунда — мама, сильная, строгая, жесткая, просто не могла расклеиться, разныться, разреветься, тем более без причины. И даже сейчас в ней, плавной, смягчившейся, какой-то будто посветлевшей, явно и четко просматривалась эта незыблемая жесткость — он впервые увидел это все так отчетливо и ясно, будто со стороны, может быть оттого, что в последний раз видел ее на экране планшета и уже забыл, какая она есть на самом деле.

— Ничего, Саш, это я так... Как же я соскучилась...

— В этом доме кто-нибудь обедать собирается? — с улыбкой прервал трогательную сцену Ткачев, появившись из кухни. — Там из духовки такие ароматы, что я могу и не удержаться.

— Ой, Саш, ты, наверное, голодный, и устал с дороги, — опомнилась Ирина, приходя в себя.

— Да не, нормально все, я в самолете поспал, а потом в кафе перекусил, — привычно отчитался Александр, но мама не обратила внимания на слабые возражения, подтолкнув в спину и по обыкновению переходя на командные родительские нотки:

— Так, все, давай мыть руки и за стол! А то остынет все скоро...

За обедом Сашка взахлеб делился информацией: как устроился на новом месте, делает успехи в английском, завел кучу новых друзей, занимается спортом, в полном восторге от обучения... Сыпал какими-то непонятными терминами, показывал фотографии друзей, университета, достопримечательностей и всяких крутых мест, проговорился, что встречается со своей одноклассницей Милой. Ира, слушая разошедшегося сына, с удивлением замечала разительные перемены: а ведь еще совсем недавно этот шалопай ничем не интересовался всерьез, то и дело доставлял матери проблемы и периодически трепал нервы. Неужели начал взрослеть? Как же быстро и незаметно, оказывается, растут дети, не нуждаясь больше в родителях...

— Ирин Сергевна, вы чего? — тихо спросил Паша, осторожно тронув за плечо выпавшую из реальности начальницу. Зимина, встрепенувшись, со вздохом поднялась и начала убирать со стола посуду.

— Да так, Паш, не обращай внимания, мысли разные. Вот ведь оно как, вроде еще совсем недавно ребенок, а потом оглянуться не успеешь, а он уже свою жизнь строит и на родителей времени нет.

— Ну, нам это в ближайшие лет восемнадцать точно не грозит, — засмеялся Ткачев, привычно бросив взгляд на округлившийся живот начальницы. — Да ладно вам, куда он денется, отучится в этой своей Америке и вернется, чего вы...

— Вот ты умный такой, — фыркнула сердито Ирина. — Посмотрела б я на тебя, если б твой ребенок решил от тебя сбежать.

— Ну, у вас такая возможность будет еще, — поддел Паша, не сдержав улыбки. — Повзрослел парень, хочет жизни самостоятельной, это нормально.

— Ну да, нормально, — торопливо кивнула Ира, судорожно сглотнув. С ужасом отгоняя эту въедливую безжалостную мысль: а если бы она снова осталась одна? Сашка в любом случае, раньше или позже, поспешил бы упорхнуть в новую жизнь, а она? Она снова осталась бы одна — как тогда, много лет назад, когда ревела ночами в подушку, искренне не понимая, почему все повернулось так жестоко. Да, сейчас она, закаленная, жесткая, практически бесчувственная, не испугалась бы никаких новых трудностей, но разве от этого легче? Что может быть страшнее, чем оказаться в полной эмоциональной изоляции — без поддержки, понимания и заботы?

— Паш, ты... Спасибо тебе за все... за то, что...

— Ирин Сергевна, да вы чего? — вскинулся Ткачев, уловив в ее голосе сдавленные больные нотки.

— Паш, я... я просто не знаю, как бы я снова одна... это так страшно, на самом деле...

— Ну вы же не одна, — теплая рука осторожно опустилась на ее плечи в мягком успокаивающем жесте. — И больше никогда не будете, я обещаю...

* * *

Ближе к вечеру компания уже начала собираться. Приехавший в числе первых Савицкий под предлогом приготовления шашлыка сразу же ускользнул подальше от мрачно молчащей, чем-то жутко недовольной жены. Паша, глядя на не менее хмурого друга, подумал с облегчением о том, насколько ему самому, оказывается, проще. Да, характер Ирины Сергеевны уж точно нельзя назвать легким, но ее, порой весьма несдержанную и вспыльчивую, понимать оказалось намного проще: не нужно было ломать голову, чем она недовольна, не нужно было искать причины внезапного охлаждения, не приходилось выверять каждое слово, чтобы не обидеть и не задеть ненароком. Как-то так само собой получалось, что они непринужденно, совершенно естественно улавливали друг друга, будто были настроены на одну волну. Может быть потому что принимали друг друга такими, какие есть? Паша не мог припомнить ни одного случая, чтобы Ирина Сергеевна требовала от него чего-то — выполнения каких-то тягостных обязанностей, перемен в себе, отказа от каких-то привычек и нормальных мужских желаний. Никогда не дулась, если он хотел провести вечер вне дома, не ворчала из-за каких-то бытовых мелочей, не просила дурацких ежедневных признаний и прочей малопонятной хрени. Ему, несмотря ни на что, с ней было легко — легко с ее непростым характером, строгостью, жесткостью. Наверное, так и должно быть у счастливых людей?

Вечер тек своим чередом: Агапов с Фоминым, по старой доброй традиции, сначала приняли лишнего, а потом, отправившись в ближайший магазин "за добавкой", и вовсе пропали, найдя в лицах жителей из соседнего села более интересную компанию со схожими интересами. Сашка и сын Савицкого, окончательно заскучав, вскоре свинтили на какую-то дискотеку — у взрослых даже не нашлось желания возражать и наставлять. И, глядя на изрядно поредевшую группу друзей, Паша с недоумением поймал себя на мысли, что ему очень хочется вместе с Ириной уйти куда-нибудь в спокойное тихое место — от любопытных взглядов, взрывов смеха, каких-то дурацких разговоров. Пожалуй впервые в жизни ему, всегда веселому и компанейскому, оказалось так неуютно среди друзей, и он совершенно не понимал причины.

Ира долго стояла у перил веранды ближе к заросшему сиренью саду, и ей меньше всего хотелось возвращаться обратно. Приятная легкость вечера оказалась смазана каким-то неловким, смутным разговором, когда к ней за летним столом подсел изрядно подвыпивший Вадим и, как школьник отводя глаза, начал расспрашивать, не нужна ли ей какая-то помощь. И, однажды явившись, неприятная мысль засела с настойчивой едкостью: неужели теперь она всегда будет производить впечатление одинокой и жалкой бабы, который нужны чужое сочувствие, сострадание, помощь? Неужели она действительно выглядит так?

— Вот вы где, Ирин Сергевна, — выдохнул Паша, взбежав по ступенькам. — А я вас везде ищу...

— Ткачев, а ты у нас что, не только художник? — подколола Ира, заметив в руках гитару.

— Да не... Это Костян у нас играет. А я так... — смешался Паша, неловко перехватывая инструмент..

— Надо же, сколько, оказывается, талантов у моих подчиненных, — опускаясь в кресло, с улыбкой заметила Ирина. — Ну сыграй что-нибудь.

— Чего сыграть? — вконец растерялся Паша, устраиваясь напротив.

— Да что угодно, — повела плечом Ирина Сергеевна. Паша, неуверенно коснувшись пальцами струн, поднял на нее взгляд, и что-то трепыхнулось в области сердца, заставляя вздрогнуть. Она сидела перед ним, такая чужая и одновременно такая близкая, с забранными в высокую прическу пылающими завитками, в этом трогательном светлом платье, деликатно скрадывающем ее положение, с прямым и внимательным пробирающим взглядом, — и ему стало трудно дышать.

— ... Движенья твои очень скоро станут плавными,

Походка и жесты осторожны и легки.

Никто и никогда не вспомнит самого главного

У безмятежной и медленной реки...

Он не смотрел на нее, сосредоточенно перебирая пальцами струны, и только голос — негромкий, отчего-то чуть хриплый, выдавал мягкой взволнованностью. И в отголоске угасающих аккордов наконец-то пришло долгожданное, простое и чистое понимание.

Впервые за долгое время она ощутила себя неоспоримо и абсолютно счастливой.

— Блин, Ром, я фигею! — Ткачев с грохотом выдвинул стул, но, кипя возмущением, садиться не стал, а принялся мерить шагами кабинет. — Не, ну ты прикинь, кого я сегодня видел?

— Анджелину Джоли в бикини? — хмыкнул Савицкий, не поворачиваясь и продолжая усердно стучать по клавиатуре, составляя очередной рапорт.

— Севу Червонца, прикинь! — Паша совершенно не обратил внимания на подкол. — Да мы когда его с тобой брали, нам эскашный следак на радостях бутылку подогнал и клялся, что этот тип лет на двадцать в лучшем случае загремит! А тут иду по улице — Червонец как ни в чем не бывало рожей светит!

— Да ладно? — медленно переспросил Рома и наконец повернулся, недоверчиво уставившись на друга. — Реально? Ткач, ты ниче не путаешь?

— Нет, Ром, не путаю! Я эту морду, знаешь…

— Да знаю, знаю, — вздохнул Савицкий и завис, о чем-то глубоко задумавшись.

Рецидивиста Севу по кличке Червонец Паша с Ромой и впрямь запомнили надолго: года три назад во время очередной облавы этот тип, будучи в полном неадеквате, открыл пальбу по ментам, и в перестрелке не только ранил Пашу, но и застрелил молоденького опера, только-только пришедшего работать в отдел. Так что впечатления от знакомства с Севой у оперов и впрямь получились незабываемые…

— Слушай, — очнулся наконец Рома, — ну если он так борзо по улицам шляется… Я не знаю, либо у него совсем кукуха поехала, либо…

— Либо что?

— Либо вышел он сам, вот и не боится ничего.

Ткачев несколько мгновений внимательно смотрел на друга, затем покрутил пальцем у виска.

— Ромыч, ты это щас прикалываешься, что ли? Какое "сам вышел"? Ты сам хоть помнишь, че ему шили?

— Да помню я, не кипи. Только другого объяснения не нахожу. Видимо, вписался за него серьезный кто-то, раз так. Походу, намечается у нас нас на районе хрень какая-то, раз его вытащили…

* * *

Весь день Ира была не в духе — генерал Бекетов, вызвав с утра к себе, не упустил случая ткнуть в очередное ЧП, в котором оказались замешаны ее сотрудники: на этот раз отличился один из новеньких следаков, возомнив себя слишком умным и решив беспалево отсыпать из вещдоков немного белого порошка "на реализацию". Отдел после долго полоскали в газетах и даже на новостных порталах интернета, так что без шума обойтись не получилось. Бекетов, не отказав себе в удовольствии пройтись по теме "не надо набирать в отдел кого попало", под конец тонко намекнул, что бессменной начальнице давно уже пора в длительный отпуск, а отделом пусть руководит кто помоложе, порезвей и главное не "в положении". Так что вернувшись в отдел, Ирина не преминула устроить профилактическую выволочку всем, кто попался под горячую руку: и дежурному, устроившему столовую прямо рабочем месте; и Климову, чьи пэпээсники, совсем обнаглев, решили крышевать недавно открывшуюся точку с ночными бабочками; и Земцову, чьи опера во время рейда по ночным клубам так отметелили нескольких мажоров, что их высокопоставленные отцы сразу притащили в отдел своих адвокатов; и всегда педантичному и старательному Щукину, в этот раз допустившему ошибку в каком-то важном документе; и даже Ткачеву, которого начальница застала за раскладыванием пасьянса вместо оформления бумаг... Сотрудники, от взбучки взбодрившись лучше чем от кофе, моментально притихли и углубились в работу, и Зимина с чувством выполненного долга царственно удалилась к себе — заниматься привычной бумажной волокитой.

* * *

Он смотрел на закрывшуюся за начальницей дверь и снова чувствовал глухую усталую ненависть.

Сколько прошло времени после всего, что случилось? Отгорела неприветливая морозная зима, растаяла ветреная сырая весна, и вот уже подступало душное пыльное лето, а боль все не утихала. Сколько было неудачных попыток, безупречных, казалось бы, планов, которые невесть почему проваливались с треском... Что он делал не так, в чем просчитывался снова и снова? Казалось, сама судьба берегла эту тварь, каждый раз уводя от удара, а ему не оставляя шанса совершить задуманное. Ну и где она, гребаная справедливость?

Он выпрямился в кресле, с минуту бессмысленно глядя прямо перед собой, потом потянулся к телефонной трубке.

— ... Да, я. Слушай, ну я твою просьбу выполнил, договорился, выпустили этого придурка на время по моей просьбе... Да не, я не спрашиваю, зачем он вам понадобился, это ваши фээсбешные дела. Ты вот что, наводку мне на него дай, присмотрю, чтобы чего не вышло, а то сам знаешь, если что случится, мне отвечать... Так, понял. Ну все, спасибо.

Положив трубку, некоторое время сидел без движения, затем решительно поднялся, с грохотом задвинув кресло. Судьба послала ему очередной шанс, и глупо было им не воспользоваться.

* * *

Длительное наблюдение все-таки дало свой результат: Червонца Паша, как и в прошлый раз, заприметил у продуктового. Внутрь заходить не стал, оставшись на улице под прикрытием буйной зелени, и только когда Сева появился снова, направился следом.

Доведя уголовника до места назначения — стоявших рядком развалюх на самой окраине, — Паша ненадолго притормозил: звонить своим сейчас, чтобы Севу взяли без лишнего шума, или последить еще, чтобы окончательно прояснить, что происходит и как уголовник, которому еще лет двадцать коротать на нарах, оказался на воле. Покосившись на облупившиеся ворота, за которыми скрылся рецидивист, Паша потянулся за мобильным и не заметил, как от забора метнулась тень.

А в следующее мгновение что-то тяжелое обрушилось на затылок и перед глазами взорвалась темнота.

— Ир, не переживай ты так, мы его обязательно найдем, — Измайлова протянула Ирине стакан с водой и опустилась на соседний стул. — Рома с операми уже шерстит местных отморозков, пробивает насчет этого сбежавшего типа. Щукин его связи проверяет, может, удастся что нащупать, Климов всех пэпсов на уши поднял, они весь район перевернут, найдут обязательно...

— "Шерстят, проверяют", — протянула Ира, глядя прямо перед собой. — Все что-то делают, одна я тут сижу как дура...

— Ну тебе еще не хватало самой везде бегать. Ребята сами справятся, как только что-то узнают, сразу сообщат.

— Да не могу я тут просто так сидеть! — взвилась Ира и, тяжело поднявшись, принялась нервно мерить шагами кабинет. — Не могу, понимаешь! Надо же что-то делать...

— Все, что можно, уже без тебя делают, хватит себя накручивать, — начала было Лена, и в этот момент распахнулась дверь кабинета.

— Ирина Сергеевна, — с порога начал запыхавшийся Щукин, — кажется, есть зацепка. У этого Червонца была подружка еще до зоны, потом, когда его посадили, письма ему писала, на свидания ездила... Я адрес Климову скинул, сейчас поедем поговорим с ней, может, она что-то знает...

— Я с вами, — моментально вскинулась Ира.

— Но, Ирина Сергеевна...

— Никаких "но"! Я еду с вами. Если эта его подружка хоть что-то знает, я из нее душу вытрясу! — Схватила сумку и ключи. — Ну что стоим, поехали уже!

* * *

Голова раскалывалась просто нещадно, тело затекло, ко всему прочему, ужасно хотелось пить. Паша с трудом открыл глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть в почти полной темноте, и в этот момент скрипнула дверь, послышались шаги, потом голоса.

— Можно сказать, что нам повезло, — негромкий голос почему-то показался смутно знакомым. — Идеальная схема получается.

— Какая еще схема? — во втором говорившем Ткачев не сразу узнал Червонца. — Че за...

— Заткнись и слушай. Мне очень нужно достать одну бабу. И этот тип нам отлично поможет. Так что слушай внимательно и постарайся ничего не перепутать в своих куриных мозгах.

— Слышь, ты!...

— Заткнись, я сказал. Значит так. Находишь телефон, звонишь вот по этому номеру. Скажешь, что этот похищен, требуешь два миллиона наличкой. Встречу назначай здесь неподалеку, возле недостроенной многоэтажки, там все отлично просматривается. Забираешь деньги и валишь, остальное не твоя забота.

— А этот...

— Ты тупой? Сказано же, не твоя забота. Главное бабки твои, сможешь с ними свинтить куда угодно. Главное кинуть меня не вздумай!

Снова раздался скрип и удаляющиеся шаги, и только тогда Паша смог выдохнуть. Сердце колотилось оглушительно-громко; страх удушливой волной прокатился по позвоночнику. В ворохе малопонятных фраз только одно оказалось отчетливо-страшным: Ирине Сергеевне снова грозит опасность.

* * *

— А неплохо так живут подружки уголовников, — заметил Костя, оглядывая маленькую, но хорошо "упакованную" квартиру. Пододвинул Зиминой стул и замер чуть сбоку. — Ну рассказывайте, когда вашего любовника в последний раз видели.

— Какого еще любовника? — скривилась хозяйка, по-прежнему стоя у стола. От цепкого взгляда Ирины не ускользнуло, что под свободной домашней туникой уже наметилась некоторая округлость.

— А у вас их много? Я говорю про вашего любовника Десятникова по кличке Червонец. Вы же встречались. Даже писали ему, на зону ездили.

— Ну и че? — презрительно дернула плечом девушка. — Кому какое дело, куда я ездила?

— Абсолютно никакого, — вступил Климов, нахмурившись, — он явно заметил то же, что и Ирина. — Нас интересует только одно: где он может находиться. Думаю, то, что он на свободе, для вас не новость?

— Понятия не имею, где он. И знать не хочу, — нагло фыркнула хозяйка и кивнула на дверь: — Если у вас все, то до свиданья.

— Послушайте, Лиана... Ваш любовник преступник, вы это понимаете? Он похитил нашего сотрудника. Счет идет на часы. Вы же не хотите, чтобы он убил еще кого-нибудь? Просто скажите, где он может скрываться, и я вам обещаю, о его побеге никто не узнает.

— Да отстаньте вы от меня! Я же сказала, что ничего не знаю! Да и знала бы — не сказала! Валите отсюда!

Щукин вздрогнул, заметив, как резко побелела Ирина Сергеевна, — на мгновение показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Встретился взглядом с Климовым, который явно собирался перейти к более решительным мерам, и едва заметно кивнул — времени деликатничать у них не оставалось совсем. Но произнести никто из них ничего не успел — в руках Ирины Сергеевны возник пистолет

Она безумно устала. Сначала — нервный вечер, когда обзванивала всех, кого можно, а Савицкий носился где-то, пытаясь найти пропавшего друга, потом почти бессонная ночь, а следом — суматошное утро, когда на уши подняли почти весь отдел... И вот теперь, когда появилась хоть какая-то ниточка, зацепка, надежда, эта наглая девица только кривится, хамит и выставляет их за дверь! В то самое время, когда Паша...

Что-то убеждающе говорил Климов, давил и наступал Щукин. Но Ира поняла отчетливо, едва встретившись с наглой девицей взглядом, — она впрямь ничего не скажет, даже если и знает что-то. Нахлынула, затмила злость, а еще страшная, всепоглощающая безнадежность — они могли не успеть. И рука практически рефлекторно рванулась к сумке, где лежал пистолет.

Поднялась тяжело, осторожно, сделала несколько шагов вперед, не сводя с девушки холодного, прицельного взгляда, отмечая, как со смазливого личика постепенно стекает самоуверенность.

— А теперь послушай меня, — голос звякнул закипающей сталью. — Я, в отличие от этих джентльменов, деликатничать с тобой не собираюсь. Твой хахаль замешан в пропаже моего мужа, и если он еще жив, то это чудо. Конечно, я могла бы например запихнуть тебя в камеру к наркоманам и бомжам, и я думаю, тогда ты сказала бы мне все, что нужно, но у меня совершенно нет времени возиться с тобой, поэтому спрашиваю в первый и последний раз: где может скрываться твой любовник?

— А то что? — с вызовом отозвалась Лиана, хотя в глубине глаз отчетливо плескался испуг.

Ира щелкнула предохранителем и вытянула вперед руку с пистолетом — все движения были отточены до автоматизма.

— А иначе я выстрелю. Выстрелю и даже не подумаю оказать тебе первую помощь или позвонить в "скорую" до тех пор, пока ты не скажешь мне, как найти Червонца. А ты скажешь, рано или поздно обязательно скажешь, потому что я уверена, что твой будущий ребенок для тебя намного важнее, чем твой хахаль-уголовник. Важнее же?

— Вы этого не сделаете...

— Хочешь проверить?

В повисшей оглушительной тишине только нервно щелкали стрелки настенных часов.

— Хорошо... Я скажу... то, что знаю, — прострелило наконец бесконечную паузу.

Ира медленно опустила пистолет и разжала стиснутые в кулак пальцы— на внутренней стороне ладони Щукин заметил длинные кровавые полосы.

* * *

— Ир, тебе лучше остаться, — заметил Климов, когда вышли из дома. — Давай я возьму парочку ребят и мы сами все проверим, а Костя тебя отвезет...

— Я поеду с вами, — не терпящим возражений тоном перебила Ирина и распахнула дверцу машины, усаживаясь на заднее сиденье.

— Но, Ир...

— Поехали, я сказала!

Климов только покачал головой, но ничего не сказал и послушно завел автомобиль. Спорить с Ириной Сергеевной на взводе было бы совершенно бесполезно.

В унылой веренице покосившихся развалюх на окраине нужное здание нашлось не сразу. Климов остановил машину в начале улицы, чтобы не привлекать лишнего внимания, и остальной путь им с Костей пришлось пройти пешком.

— По-моему, это здесь, — произнес Щукин, заметив приземистое строение в стороне. Климов, оглядевшись, кивнул — судя по всему, это было то самое место.

Спустя пять минут они вышли, озадаченно переглядываясь.

— Ну я даже не знаю, как Ирине Сергеевне сказать, — пробормотал наконец Костя

— Что мне сказать? — вскинулась Ира, выбираясь из резко притормозившей машины.

Климов, помявшись, рванул узел галстука, отвел глаза.

— Ир, дело в том, что... Паша, он...

— Ткачева здесь нет, Ирина Сергеевна, — договорил Костя и осторожно придержал пошатнувшуюся начальницу за локоть. — Но...

Договорить он не успел. Что-то страшно грохнуло позади, ударило жаром, затем что-то взметнулось, вспыхнуло, затрещало, и наконец наступила тишина. Прогремевший взрыв оставил от здания лишь обломки.

— Ир, ну не мог Ткачев бесследно исчезнуть, а значит, мы его обязательно найдем, — Климов подал Ирине бутылку с водой и взялся за мобильный. — Вызову наших ребят, прочешут тут все, найдем обязательно, ты, главное...

Настойчивая трель телефона оборвала на полуслове.

— Да, слушаю. Кто это? — Ира так стиснула пальцы, что побелели костяшки. А затем в салоне машины повисла такая тишина, что заложило уши. И только когда звонок прервался, Зимина обессиленно выпустила телефон из рук.

— Ирина Сергеевна, что случилось? — обеспокоенно спросил Щукин, тронув начальницу за плечо.

— Пашу... похитили. Требуют два миллиона, — с трудом выговорила Ирина побелевшими губами. Зажмурилась на несколько секунд, медленно выдыхая, а когда открыла глаза, перед ее спутниками снова возникла каменно-сдержанная и неестественно спокойная полковник Зимина. — Вот что, Вадим. Вызывать пока никого не будем, вообще лишний шум поднимать не надо. Отвези меня в банк, потом домой, дальше будем думать, что делать...

* * *

— Нет, Ир, ни на какую встречу с похитителями ты не пойдешь, — отрезала Лена, нервно пройдясь по кухне. Опустилась на стул, защелкнула молнию спортивной сумки, до отказа набитой купюрами. — Ты хоть сама понимаешь, как это опасно?

— Я понимаю, что если я не отдам им эти гребаные деньги, они убьют Ткачева, — очень тихо и ненормально-ровно откликнулась Ирина, не поворачиваясь от окна.

— Ир, ну нужно же что-то придумать!

— Что придумать? — Зимина наконец повернулась и, сделав пару шагов, осторожно уселась за стол. — Они предупредили, что если я кому-то расскажу, то...

— Да это все понятно, — перебила на полуслове Измайлова. — Но сама ты не можешь так рисковать, это слишком опасно!

— Лен, не надо говорить мне очевидных вещей, — устало выдохнула Ира, стискивая пальцы в замок. — Только, боюсь, выбора у меня нет.

Измайлова вдруг хитро улыбнулась, торжествующе откидываясь на стуле.

— Ир, а у меня ведь паричок-то сохранился.

— Какой паричок? — Ирина подняла на подругу непонимающий взгляд.

— Тот самый, Ир, которым мы прокурорскую слежку дурили, помнишь? Может, стоит попробовать?..

* * *

От напряженного ожидания затекла спина, плотная ткань маски противно покалывала кожу, ладони в перчатках вспотели. В прицеле с высоты этажей местность просматривалась как на ладони, а уж позиция для стрельбы, он не ошибся, получилась просто идеальной. Да и скрыться тут не составит труда — кругом развалюхи и недострой, с одной стороны — лес, с другой — трасса, по которой непрестанный поток машин летит со скоростью света. Да и кто будет охотиться за снайпером, когда все будет сделано? Она ведь вряд ли растрезвонила о похищении своим приятелям-подельникам, отлично понимая, как это рискованно, соваться с официальным заявлением не стала бы тем более. Так что в этот раз все уж точно должно пройти как по маслу — сначала пристрелить эту суку, затем убрать придурка Десятникова, который может на него указать... И наконец-то можно будет вздохнуть спокойно.

Контрольное время пять минут.

Он перевел взгляд с наручных часов вниз, на улицу, — из-за поворота как раз показался хорошо знакомый мерс. Дверца со стороны водительского места медленно приоткрылась; мелькнули рыжие волосы. Значит, все-таки послушалась, приехала одна, надо же, как трясется за своего оперка...

Отработанным когда-то давно движением вскинул винтовку на плечо, почти сразу находя в прицеле мишень. Почему-то не к месту подумалось, что на темно-красном балахоне не будет видно крови, а затем палец плавно нажал на спуск.

Сделано.

Все-таки он недооценил эту хитрую, подлую, изворотливую суку — даже деморализованная, загнанная в угол, она все равно умудрилась извернуться, подставить, но предчувствие опасности сработало слишком поздно — он уже спускался по последним ступенькам к выходу, когда ощутил что-то неладное.

Так и есть — двое ее шестерок, опер Савицкий и алкаш-участковый, паслись у двери, ожидая своего звездного часа. Нет уж, хрен там, ничего у вас не получится, зло подумал он, сходу обрушивая футляр с винтовкой на затылок Савицкому. Опер, пошатнувшись, качнулся в сторону, прямо на не ожидавшего ничего Фомина — и этих секунд хватило, чтобы дернуть дверь подъезда и рвануть на другую сторону узенькой улочки, прямо к кустам, за которыми была скрыта машина. И пока неудачливые дружки Зиминой, опомнившись, вылетели из подъезда, машина уже тронулась с места, чтобы через несколько секунд затеряться в огромном потоке на шумном шоссе.

* * *

Он адски устал. Сначала — беспорядочное блуждание по раскисшему от недавнего дождя лесу, потом — бесконечная лента шоссе с проносившимися мимо автомобилями — никому не пришло в голову подобрать на обочине грязного помятого мужика откровенно бандитской наружности с поцарапанной рожей. Ко всему прочему, вскоре снова ударил ливень, в ботинках противно зачавкало, а вся одежда вмиг стала противно холодной и мокрой насквозь, и от озноба стало изрядно потряхивать. Так что когда невдалеке показался знакомый дом, Ткачев практически перестал соображать — хотелось только забраться куда-нибудь в тепло и просто лечь. Ну и еще, пожалуй, поесть.

Дверь распахнулась практически сразу. Ткачев ввалился в прихожую, едва держась на ногах и мало что осознавая вокруг.

— Господи, Паш…

Вздрогнул — будто окатили ледяной водой. Огромные, испуганные, потемневшие от тревоги, на него смотрели самые родные глаза.

* * *

— Ну ты, конечно, наделал шороху, — проворчал Савицкий, прикладывая пакет со льдом к ушибленному затылку, пока Ирина Сергеевна, пристроившись на диване рядом с пленным героем, подкладывала ему на тарелку новую порцию вкусностей. Ткачев, умывшийся, с наклеенными тут и там пластырями, и впрямь смотрелся этаким героем в редкие минуты затишья, хотя на деле чувствовал себя препротивно — всех перепугал, никого не поймал… — Как ты вообще выбрался-то?

— Да этот придурок меня даже связать нормально не смог, а потом и вовсе куда-то свалил, так что времени у меня было дофига. Перетер веревки, ну и рванул. Только напрямик не решился тащиться, мало ли, вдруг они вернутся, а пока другую дорогу искал...

— Они? Ты сказал "они"? — перебила Ира, напрягшись, и отставила чашку с чаем. — Он что, не один был?

— Да в том-то и дело. Я когда очнулся, Червонец с каким-то мужиком базарил, тот его подбивал на то, чтоб деньги вытрясти, раз такой удобный случай подвернулся, и еще...

— Что еще?

— Говорил, что ему очень надо кого-то достать. Судя по всему, вас.

— Вот оно что, — медленно произнесла Ира, с силой сжав пальцы. — Значит, похищение им нужно было только для прикрытия. На самом деле...

— На самом деле они тебя убить хотели, Ир, — безжалостно договорила Измайлова и поморщилась — место, куда в бронежилет угодила пуля, все еще изрядно ныло, да и синяк остался приличный. Страшно подумать...

— Вот же неймется кому-то, — Ирина, осторожно поднявшись, неторопливо отошла к окну — теперь свет бил ей в спину, и различить ее эмоции не получилось бы при всем желании.

— Делать-то чего будем? — первым подал голос Паша в повисшей тишине. — Они ж скоро узнают... ну, что вы... что у них ничего не вышло.

— Прятаться тебе надо, Ир, — сходу поддержала Лена, но договорить не успела. Ира, возмущенно развернувшись, разом вспыхнула.

— Что? Прятаться? Ну уж нет! Да я спать спокойно не смогу, пока этот урод где-то ходит! Я жить нормально хочу, а не вздрагивать от каждого шороха!

— Ирин...

— Ткачев, даже не начинай! — глаза у Зиминой полыхнули так, что Паша всерьез забеспокоился — еще одно слово, и тяжелая ваза, стоявшая на столике, полетит прямиком в его голову. — Я должна знать, что происходит вокруг меня, а не трястись от страха! И только попробуй мне напомнить!..

— Да молчу я, молчу, — вздохнул Ткачев и только покачал головой. Нет, эта женщина определенно сведет его с ума...

* * *

— Товарищ полковник, разрешите?

Ира, вздрогнув от неожиданности, едва не выпустила из рук лейку — на подоконнике медленно, но верно разливался небольшой ручеек, капелью оседая на пол. Наспех швырнув в импровизированный водоем первую попавшуюся под руку бумажку, Ирина оглянулась, одарив вошедшего сердитым взглядом.

— Земцов, чего тебе?

— Ирина Сергеевна, у нас тут... ну, в общем...

— Да не мямли ты уже! Говори толком, что случилось. И сядь, хватит маячить!

Земцов послушно опустился на ближайший стул и снова начал маяться. Ира со вздохом уселась на свое место и терпеливо ждала, хотя очень хотелось как следует рявкнуть и узнать наконец, в чем суть дела.

— Помните, пару недель назад мы одного типа взяли с оружием в машине, целый арсенал нашли... Там, кажется, было десять ПМов, тэтэшников двадцать штук и три винтовки снайперские.

— Ну помню, и что? — нетерпеливо подстегнула Ирина.

— Дело в том, что... даже не знаю, как сказать... Одна винтовка из вещдоков пропала.

— Значит, это кто-то из своих, — мрачно подытожила Измайлова, обведя взглядом присутствующих. — Кто-то из отдела, кто-то, кого ни за что не станут подозревать.

— Кстати, — Щукин, нахмурившись, убрал руки в карманы кителя, — мы ведь так и не выяснили, кто замочил того алкаша, ну, свидетеля, который что-то видел в тот день, когда наших ребят расстреляли. А если учесть, что грохнули его не где-нибудь, а в отделе, да еще и в камере…

— Кость, ты что, хочешь сказать… — побледнела Вика.

— Я ничего не хочу сказать, — прервал Константин, потирая затылок. — Только излагаю то, что нам всем и так известно. Сначала этот свидетель, потом пропажа оружия. Да еще информация постоянно утекает на сторону… По-моему, Лена права, крыса где-то рядом, причем действует уже давно.

— И отлично шифруется, сволочь, — процедила Ирина Сергеевна, недобро прищурившись. — Главный вопрос, ребята: как его вычислить? Давайте-ка подумаем над этим как следует.

— Лично у меня никаких идей, — хмуро признался Савицкий. — Ну разве что… дезу какую-нибудь запустить, заставить этого гада себя выдать…

— Принимается. А теперь давайте подумаем, как нам это все осуществить…

* * *

Разошлись все только через два часа, толком так ничего и не решив. Зимина после выглядела еще более дерганной и недовольной, чем раньше, но Паша не осмелился лезть к начальнице с вопросами, чтобы еще сильнее не накалять обстановку. Только когда Ирина, потянувшись к дверце автомобиля, вдруг замерла и, морщась, откинулась обратно на сиденье, Ткачев насторожился.

— Ирин Сергевна, вам нехорошо? — в голосе прорвалась тревога.

— Все нормально… Черт, опять, — осторожно коснулась ладонью живота, медленно выдыхая. — Вот ведь… Пока на работе сижу — все тихо, а вечером толкаться начинает вовсю. И самое интересное, если ты рядом, затихает сразу. Еще родиться не успела, а уже из родителей веревки вьет, — проворчала с улыбкой.

— Роковая женщина вырастет, — засмеялся Паша, накрывая своей рукой пальцы Ирины. — Мужиками будет крутить… — и вовремя проглотил выразительное «совсем как мама».

— Судя по всему, так и будет, — усмехнулась Ира и недовольно взглянула резко затрезвонивший мобильник. — Ну что там еще случилось…

— Что такое? — спросил встревоженно, заметив, как товарищ полковник мрачнеет на глазах. Ирина убрала в сумочку телефон, уставилась в окно и ответила только после внушительной паузы.

— Майор Земцов попал в аварию.

* * *

Все дни слились в один сплошной монолит бесконечной суеты. Домой Ткачев приходил под утро; едва успев вздремнуть пару-тройку часов, снова мчался на работу. И передышки в ближайшее время, похоже, не предвиделось…

После того, как Ирина Сергеевна, все-таки сдавшись, согласилась провести в клинике положенное время, а Земцов, угодив в аварию, оставил отдел фактически на них с Ромой, о спокойной жизни пришлось забыть — уголовники, словно почуяв вседозволенность, развернулись, что называется, во всю мощь; от Климова толку было чуть — товарищ майор с головой погрузился в какие-то семейные проблемы и на службе образцовым работником теперь считаться не мог. Фомин, получив приличную взбучку от товарищей, притих сам и даже в своей весьма специфичной манере приструнил нескольких обнаглевших участковых; Щукин и Вика по-прежнему отдувались за все следствие; Измайлова, как могла, пыталась строить своих дознавателей; Савицкий кое-как держал на плаву оперативный отдел, но особого рвения никто, кроме Паши, не проявлял, как мрачно поиронизировал Рома: «Не вляпываются в истории — уже хорошо». Ткачеву не оставалось ничего другого, кроме как самому мотаться едва ли не на каждый вызов и разбираться с огромным потоком заявителей.

Единственным светлым пятном во всей этой нескончаемой круговерти оставались редкие встречи и звонки — и когда слышал в трубке насмешливо-теплый голос Ирины, сердце замирало в каком-то странном жгучем волнении. Уже совсем скоро…

Домой Паша ввалился в первом часу ночи, уставший и злой. Денек выдался насыщенным: с утра пытался поколоть наркомана на эпизоды с кражами; наркоман после укола пребывал в глубокой нирване и на бренную землю возвращаться никак не желал. Потом была пробежка с рейдами по злачным местам, оформлять задержанных оказалось дольше, чем паковать. Пойманные проститутки смотрели жалобно и жаждали «договориться», еле отбился. Весь оставшийся день, точнее уже вечер, гонялся за грабителем, отоварившим старушку по голове. Грабителя не поймал, зато разозлился до ужаса, решил достать его завтра с утра.

Поужинать сил уже не хватило, отрубился, едва добрался до кровати. Проспал недолго, среди ночи телефон требовательно блямкнул эсэмэской. На автопилоте протянул руку, взял мобильник, прочитал, завалился спать дальше, правда, ненадолго, очухался, подскочил.

Все в духе Ирин Сергевны, лаконично и насмешливо-нежно: «Поздравляю, папаша».

Перечитал наверное десять раз с дурацкой улыбкой. Набрал номер.

— Ткач, ты че, совсем обалдел? — сонно забухтел Савицкий, ответив на седьмом гудке. — Время видел вообще? Четвертый час ночи!

3:00, если точнее. Впрочем, неважно.

— Ромыч! — захлебываясь эмоциями. — Я отцом стал, Ром!..

* * *

Что-то странно дрогнуло, кольнуло в груди — забыл как дышать. Перевел взгляд с кроватки на стоявшую с другой стороны Ирину — уже непривычно худенькую, бледную, с кругами под глазами и незнакомо-ярко сияющим взглядом.

Сердце грохотало где-то в горле, мысли в голове мешались и путались. Казалось чем-то нереальным, невозможным, как будто такого не могло произойти с ним, с ними — именно с ней, именно благодаря ей…

— Ирина Сергеевна… вы… я… я никогда этого не забуду, — что-то давило, не давало толком вдохнуть, слова выталкивались с трудом. Протянул руку, накрепко сплетая свои пальцы с ее, лежавшими на бортике кроватки, и вот именно в ту самую секунду, когда коснулся ее прохладной ладони, накрыло мучительно-остро, всепоглощающе.

Счастье.

— Можно?..

Не успел договорить, да этого и не было нужно — она сама тихонько подняла дочь, передавая ему.

— Поверить не могу… что мы, что у нас… как такое вообще…

— Да, Ткачев, биологию ты в школе явно прогуливал, — привычно уколола Ирина, намекая на то, что случилось, казалось, целую вечность назад. Долгие дни, недели, месяцы… Цепочка тяжелых событий и неловко-сладостных моментов — и вот он стоит в ее палате, неумело, но осторожно прижимая к себе дочь. Их дочь.

Отступила назад, без сил опускаясь на тщательно застеленную кровать, лишь сейчас осознавая, насколько измотана.

Неважно.

Совсем ничего неважно, самое главное — его растерянно-счастливое лицо и их общий ребенок у него на руках. Что бы там ни было, как там дальше ни будет — уже ничего не имеет значения. Все самое важное уже произошло.

«Инкубатор свою функцию выполнил, можно расслабиться», — усмехнулась криво, горько, опуская голову и глядя на свои безнадежно обломанные ногти. И вздрогнула, не заметив, что он уже стоит рядом. А теплые крепкие руки уже подхватили, закружили, прижали.

— Паша… Паш, ну ты что, — почти задыхаясь, сбившимся голосом. Но он только притянул ближе, теснее, скользя по спине ладонями, касаясь губами макушки.

— Никогда, — выдохнул в мягкие солнечные завитки, закрывая глаза, — я никогда не забуду, что вы для меня сделали.

И время остановилось. Она стояла, вцепившись в его плечи, словно боялась упасть, а он обнимал ее так, словно стоило разжать руки — и все исчезнет, как будто и не было.

Они не догадывались в этот момент, насколько сильно счастлив другой.

— … Перестрелка произошла сегодня ночью. Погибли семь человек, среди них известный в Пятницком районе бизнесмен Рогачев и двое сотрудников патрульно-постовой службы, патрулировавшие улицы неподалеку от места происшествия. Правоохранительные органы отказываются…

Ира, красочно выругавшись, щелкнула пультом, экран погас.

— Паш, а что, Земцов так и спустил все на тормозах? — спросила, нахмурившись. — То есть вообще ничего не делает, чтобы найти этих уродов? Сказал, что это дело не районного масштаба, да так и забил?

— Ирин, ну формально-то он прав, — Ткачев с сожалением проводил взглядом вспорхнувшую с дивана жену и с трудом сосредоточился на разговоре. — Убийство нескольких человек, да еще двое из них полицейские… Пусть этим СК занимается.

— А ты и рад, что не надо напрягаться! — взвилась Ирина Сергеевна. — Паш, это вообще-то были наши с тобой коллеги! С нами в одном отделе работали! Ладно Земцов, хрен с ним, он у нас служит без году неделя, но мы-то!..

— Товарищ полковник, ну пожалуйста, — взмолился Паша, не выдержав, — давайте не сейчас, а? Я дома неделю не был с этими долбаными курсами повышения квалификации, о работе сейчас меньше всего хочется думать и говорить, — и в доказательство своих слов потянул Зимину к себе на колени. — Давай хотя бы в выходной не будем обо всем этом?

— А о чем будем? — Ирина лукаво улыбнулась, с готовностью переключаясь на нужную волну. Пристально-восхищенный взгляд Ткачева легко сбивал с толку, и не сказать, чтобы Иру это особенно огорчало.

— Например о том, что я ужасно соскучился, — моментально отреагировал Паша, потянув с плеч начальницы домашнюю рубашку, и тут же расплылся в хитрой улыбке, под тоненькой майкой не обнаружив нижнего белья. — М, даже так? Какая же вы коварная искусительница, товарищ полковник…

— Дурак, — фыркнула Ира, но щеки залило краской — то, как в такие моменты Паша смотрел на нее, моментально выметало из головы все сомнения, отзываясь внутри чем-то восхитительно-сладостно-горячим. Он смотрел на нее с неподдельным трепетным восторгом и одновременно каким-то жадно-жгучим желанием — и столько во всем этом было чистой искренности, что Ира давно уже перестала сопротивляться неизбежному. Смешно, но еще не так давно она была абсолютно уверена, что с новым «родительским» статусом все личное, выходящее за рамки, между ними закончится — Паша ничего ей теперь не должен, ему незачем за нее беспокоиться и переживать. Однако Ткачев своей заботой снова выбил ее из колеи: обзвонив кучу знакомых, нашел какую-то помощницу, не позволяя ей самой крутиться по хозяйству; бегал по магазинам, чтобы ей не пришлось таскать тяжелые пакеты — «ИринСергевна, ну о чем вы, вам восстанавливаться надо и отдыхать»; сам вставал среди ночи, чтобы покормить и уложить Маришку; и после тяжелого рабочего дня тоже с удовольствием возился с дочкой, как будто ничуть не уставая. Савицкий при виде невыспавшейся, но сияющей физиономии друга не скупился на подколы: если раньше Ткач бурно живописал свои бесконечные любовные подвиги, то теперь единственные женщины, о которых он упоминал, были жена и дочка. «Мои девчонки», — с гордостью называл их Пашка, и вид у него при этом был такой, словно выиграл суперприз в лотерею. Впрочем, что-то подобное он и чувствовал: его нынешнее семейное положение и мир, наконец наступивший после стольких событий, и впрямь можно было смело назвать долгожданной наградой. А может, гораздо проще — счастьем.

* * *

Из отдела Ирина вылетела, кипя от негодования. Оказавшись сегодня по случаю возле ОВД, решила заглянуть к своему бывшему заму, поговорить, предложить помощь: в конце концов, все ее связи остались при ней, да и ее команда, стоило только попросить, по мере возможностей помогла бы Земцову. Дело со стрельбой под свой контроль обещал взять Мясницкий, ребята подключились бы без лишних вопросов, и застопорившееся расследование наконец-то могло бы сдвинуться с мертвой точки. Но Земцов, выслушав ее с пресным видом, отреагировал совершенно неожиданно:

— Ирина Сергеевна, а вам-то какое до всего этого дело? У вас там, кажется, кто-то родился? Вот своими личными делами и занимайтесь, а мы уж как-нибудь сами.

Вот именно — как-нибудь, зло подумала Ира, уже собираясь достойно ответить. Но майор ее опередил.

— Да и потом, с чего вы решили, что имеете право здесь кому-то указывать? Вы же здесь уже не служите, — произнес с явным наслаждением, наблюдая, как изменилось ее лицо. — Что такое? Разве ваш капитан Ткачев вам ничего не сказал? Бекетов уже давным-давно подписал приказ о вашей отставке. А то вы, товарищ полковник, в последнее время не справлялись, так что решение сменить начальника очень и очень правильное.

Сидя в машине, Ира долго и со вкусом материлась; выхлебала полбутылки воды, снова выскочила из авто и, нервно расхаживая по тротуару, принялась названивать Ткачеву. Вот же партизан! Зараза…

Закусив губу, долго вслушивалась в размеренные гудки, чувствуя, как дышать становится все тяжелее, а рука с мобильником будто ватная. Отступив назад, оперлась о бок машины, прикрыла глаза, пытаясь прогнать дурноту, удержаться в фокусе расплывающейся реальности. А потом плотная, удушливая темнота накрыла разом — и свет в сознании выключили.

Несколько дней Ткачев буквально разрывался: работа, больница, дом. Впрочем, на службе теперь от него было немного толку, все мысли у Паши крутились вокруг семьи — в больнице просиживал рядом с Ириной до тех пор, пока ворчащие медсестры не выставляли его из палаты; вечер и почти всю ночь посвящал дочке: тещу не хотелось напрягать чересчур, а подпустить к обожаемому ребенку чужую женщину, пусть и самую великолепную няню, казалось чем-то диким. Савицкий, глядя на заметно сдавшего друга, только качал головой: он еще никогда не видел, чтобы беззаботный раздолбай Ткачик волновался о ком-то настолько, что буквально спал с лица, и даже заверения врача, что здоровью его драгоценной ИринСергевны ничего не угрожает, успокаивали мало. А уж когда Зимину выписали из клиники, Паша и вовсе взял отгулы и от дорогой жены старался не отходить ни на шаг. Раздобыл самые дорогущие лекарства, помогающие как можно быстрее восстановиться после гипертонического криза; покупал какие-то специальные витамины и фрукты; и даже не давал вставать с кровати лишний раз — «Ну вы чего, издеваетесь, вам же врач постельный режим прописал!» К плите не подпускал, предпочитая готовить сам или заказывать еду в ресторане; возиться с Маришкой тоже не позволял, разрешая только тихонько полюбоваться на мирно спящую дочь.

— Да-а, Ткачев, а ты, оказывается, тот еще тиран, — протянула иронично Зимина, когда Паша, беззлобно ругаясь, в очередной раз выгнал ее отдыхать. — Раскомандовался…

— А с вами, товарищ полковник, по-другому никак нельзя, — невозмутимо ответствовал «тиран». — Вас только на минуту оставь… На ровном же месте вляпаетесь! Что? — напрягся, поймав совершенно непонятный взгляд дорогой женушки.

Ира только молча прижалась к его плечу, судорожно сглотнула, боясь внезапно и совершенно без причины разреветься.

— Паш, — протянула как-то жалобно, вцепившись в него, — Пашка, откуда ты такой для меня взялся? И как я без тебя раньше…

Ткачев, повернувшись, осторожно взял в свою руку ее совершенно ледяную ладонь, прижался губами к тонким пальцам. Улыбнулся мягко-мягко, глядя на нее одновременно встревоженно и как-то необычайно светло.

— Раньше было раньше, Ирин. Главное — это то, что дальше. А дальше я всегда буду с тобой. Всегда. Как там? И в горе, и в радости. — Бережно коснулся щеки, отвел от лица непослушную рыжую прядку. — Мы уже столько всякой фигни пережили… Вместе пережили, понимаешь? Вот это, наверное, и есть самое главное… неважно, что где-то там происходит… то, что мы вместе, вот это важно. А остальное… переживем.

— Переживем, — эхом отозвалась Ирина, зажмурившись в попытке сдержать вновь подкатившие слезы — впервые в жизни слезы неизведанного и тем пугающего абсолютного счастья.

Впервые в жизни, пройдя огромный тяжелый путь, она знала: если что-то рушится — это не страшно. Не страшно, потому что рядом есть тот, кто не допустит, чтобы на тебя рухнул весь мир. И за одно это осознание ей не жаль было бы отдать свою жизнь.

* * *

Звонок раздался вечером. Ира, кое-как успокоив неожиданно раскапризничавшуюся Маришку, наконец занялась ужином: долго колдовала на кухне, приготовила ароматную утку в апельсиновом соусе, накрыла на стол, выложила в красивую вазу фрукты, принялась выбирать вино. Впервые ждала Пашу с работы с каким-то странным волнительным чувством, ну совсем как девчонка перед первым свиданием — и это давно забытое ощущение будто отбрасывало на много лет назад, когда была совсем еще молодой и беззаботной. Когда в замке заворочался ключ, испуганно метнулась к зеркалу в ванной: поправить прическу, сменить уютный пушистый халат на что-нибудь более легкомысленное и притягивающее взгляд.

— А чего, праздник какой-то? — сосредоточенно нахмурился Ткачев, оглядывая все это великолепие: нарядную жену, красиво накрытый стол, кухню в мягком интимном полумраке. — Я чего, какую-то важную дату забыл?

— Нет, — засмеялась Ира. Подошла сзади, обняла за плечи, неторопливо прошлась ладонями, разминая напряженные мышцы. — Это я забыла. Я совершенно забыла, какой у меня обалденный муж, — наклонилась, легко коснувшись губами щеки. — Устал?

Ткачев повернулся, одарив хитрой улыбкой и моментально притягивая к себе.

— Да уже не очень, — заявил многозначительно, окинув Ирину Сергеевну с ног до головы тем-самым-взглядом.

— Паш, ну а ужин? — наигранно возмутилась Ира, с удовольствием позволяя стянуть с себя легкое шелковое одеяние.

— Ужин подождет, — выдохнул Паша, нетерпеливо расправляясь с крючками и бретельками. — А вот я нет.

Настойчиво завибрировавший мобильник не дал Ирине ответить что-то игривое в тон.

— Тьфу ты! — потянувшись к телефону, выругалась от души. — Слушаю, — отчеканила раздраженно, одновременно млея: Паша, настороженно вслушиваясь в ее реплики, пыла не поубавил и как ни в чем не бывало скользнул рукой по затянутому в соблазнительное кружево бедру.

— Зимина Ирина Сергеевна? Полковник ФСБ Немиров. Нужно встретиться, есть серьезный разговор.

— Тело от удара выбросило из машины, скорость огромная, так что, сами понимаете…

Пашу ощутимо качнуло — только крепкая рука Савицкого немного удержала в равновесии. На ватных ногах прошел несколько метров, склонился, еще не совсем веря в реальность происходящего. Кошмарный сон, галлюцинация, бред — что это? Ведь это не может, просто не может быть правдой!

Бессмысленным взглядом скользнул по светлой куртке в черных и багровых пятнах, по рыжим волосам на фоне промерзших листьев, по залитому кровью лицу. Ошибка, наверное какая-то ошибка… И горло тут же перехватило так, что стало нечем дышать: в не застегнутом воротнике куртки мелькнуло замысловатое золотое плетение и россыпь крохотных сияющих камешков.

Кулон. Тот самый кулон, который он подарил Ирине на Восьмое марта… еще тогда, давно, целую вечность назад…

Все мутилось и кружилось перед глазами безумной каруселью; в голове мерно и очень больно гудело. Уже выходя за ленту оцепления, наткнулся взглядом на стоявшего возле машины полковника Немирова — чистенького, гладенького, блядски спокойного. Тяжелая, горячая волна злости затопила с головой — прежде, чем Рома успел что-то понять и как-то отреагировать, рванулся вперед, с размаху нанося отработанно-крепкий удар.

— Ты, сука… мать твою… ты куда смотрел, урод?! — показалось, что кричит, хотя на самом деле вырвался лишь сдавленно-яростный шепот. — Ты же обещал, что твои гоблины глаз с нее не спустят, говорил, что все под контролем! Ты это называешь под контролем?! С-сука!..

Дрожь внутри не утихала, напротив, расходилась сильнее — и все переворачивалось, вздрагивало, тряслось, будто под током.

— Уберите отсюда этого истерика, — брезгливо произнес фээсбешник, вытирая белоснежным платком кровь с разбитой губы. — Устроили цирк…

— Ткач, да тихо ты! — Савицкий в последний момент перехватил его стальной хваткой, не давая наброситься на полковника снова. — Тихо, уймись!

Ткачев замер; огляделся медленно, затуманенно — на вереницу каких-то машин с надписями и без, на каких-то штатских, на суетящихся людей в форме ДПС, на покореженную груду железа — все, что осталось от роскошного «мерса»… И вот именно в этот момент что-то страшно щелкнуло, будто лязгнул металл: отчетливо-безжалостно вспомнилось, как почти год назад сам, своими собственными руками, устроил то же самое, неистово желая ей смерти…

— Да пошли вы все, — произнес очень тихо и совершенно бесцветно, без труда выворачиваясь из рук Савицкого.

Не глядя перед собой, медленно побрел мимо — мимо суетящейся толпы, мимо выстреливающих зажженными фарами автомобилей, мимо смазанных пятен фонарей на промокшем асфальте. И только когда повело снова, пошатнулся, медленно оседая на обочину, прямо на стылую ледяную землю.

Абсолютная, выжигающе-черная, в груди разливалась замораживающая все пустота.

Его мир рухнул снова. Но самое страшное — ему незачем было выстраивать все опять.

* * *

А ведь он ничего не почувствовал, ничего не уловил — и кто только придумал эту хрень, что мы всегда предчувствуем самое страшное в отношении дорогих и важных людей? Только когда этот лощеный тип, полковник Немиров, вызвал на «доверительную» беседу и посоветовал не путаться у них под ногами в связи с очень важной операцией, его захлестнуло раздражение: не верил, что какие-то мутные фэбсы смогут защитить Ирину Сергеевну надежней, чем он сам. Но когда полез к жене с расспросами, пытаясь выяснить, какого черта происходит, Зимина только виновато пожала плечами: «Прости, Паш, не могу сейчас тебе ничего сказать, сам понимаешь».

Он на самом деле не понимал ровным счетом ни хрена, но Ирина все твердила что-то успокаивающее: что все под контролем; что дело очень важное, касается тех покушений, которые они сами так и не смогли распутать; и если все получится, то об этой истории можно будет забыть навсегда. А все непременно получится, не стоит и сомневаться… Он и не сомневался — в конце концов, Ирина Сергеевна никогда не ошибается и никогда не обещает ничего просто так…

Но в этот раз она все же ошиблась. Ошиблась в последний раз в жизни.

* * *

Ткачев долго сидел в прихожей — не было сил разуться, снять верхнюю одежду, даже просто пройти в ванную, чтобы умыться, немного очнуться, смыть вязкий и страшный дурман. Неловким движением, прищемив молнией палец, все-таки расстегнул куртку — и замер, нашарив в кобуре забытое табельное. Осторожно вытянул пистолет, снял с предохранителя, сжал в ладони, чувствуя успокаивающую тяжесть оружия. Закрыл глаза, снова оглушенный настойчивым, болезненным гулом в висках. Медленно выдохнул — и руку будто повело.

Металл опалил висок обжигающим холодом. Стало мертвенно тихо.

Движение. Всего лишь одно движение — и весь этот кошмар наконец-то закончится. Закончится навсегда.

А в следующую секунду содрогнулся — пистолет со стуком выскользнул из враз онемевших пальцев.

В глубине квартиры залилась возмущенным плачем Маришка.

Таким Савицкий не видел своего друга никогда прежде. Даже тогда, после смерти Кати, подавленный, сломленный, хронически-пьяный, он не выглядел столь омертвевшим. И, глядя на него, похудевшего, сурового, будто заострившегося, Рома, кажется, начал понимать, что значит это расхожее выражение «почернеть от горя». Нет, внешне Ткачев не срывался: не пил, не психовал, не забивал на работу. Только порой, ловя его обледенело-черный остановившийся взгляд, Савицкий невольно вздрагивал: как будто душу из человека вынули…

Вот и сейчас, во время утренней оперативки, пока начальник что-то втирал о раскрытиях, показателях и еще какой-то рабочей херне, Ткачев напрочь выпал из реальности, игнорируя настороженность сидящего рядом Ромы. Он не спал почти всю ночь: в голове тяжело перемалывались жуткие мысли, мучительные воспоминания и необходимость скорых решений. Какой-то капитан, помощник Немирова, во время очередной беседы строго-настрого предупредил: не сообщать ничего ни матери, ни сыну Зиминой, по крайней мере пока, так нужно… Кому и на кой хрен это нужно — Паша даже не вникал, было попросту неинтересно. Но как смотреть в глаза теще, какие слова подобрать, когда вернется Сашка… как им сказать, что Ирины больше нет? Это разрывало.

— Земцов Сергей Михайлович?

Полковник Немиров, стоявший на пороге в окружении своры парней с каменными лицами, уставился на майора недобро-цепко, словно просвечивая рентгеном. Сидящие возле длинного стола сотрудники недоуменно переглянулись.

— Да, это я, — нахмурился Земцов, лениво поднимаясь. На холеном лице отразилось презрительное недовольство. — А в чем, собственно, дело?

Напряженная тишина повисла грозовым облаком, разорвавшись бурей.

Немиров помахал перед лицом Земцова какой-то бумагой и, пока на запястьях начальника ОВД защелкивались наручники, обыденно-официально отчеканил:

— Вы арестованы по обвинению в организации убийства Зиминой Ирины Сергеевны.

* * *

Он возненавидел эту квартиру. Ту самую квартиру, которую так старательно облагораживал ремонтом, обустраивал под чутким руководством начальницы, после — с удовольствием обживал. Ту квартиру, куда привез из роддома жену и где они «близким кругом» отмечали ее выписку; ту квартиру, куда с радостью возвращался после изматывающего рабочего дня.

Сейчас находиться здесь было невыносимо: в этой гостиной, где пили вино или чай за неспешными разговорами или уютным молчанием; на этой кухне, где Ирина Сергеевна неизменно встречала его вкусным ужином, а он порой возился с приготовлением завтрака, чтобы дать ей поспать подольше; в этой спальне, где прижимал к себе сонную Ирину, а в кроватке тихо спала дочка… Здесь все жило и дышало ей, все напоминало о ней: большая кружка со смешной сонной лисой, тонкий шелковый халат в шкафу, уютные пушистые тапочки в прихожей, запах цветочно-пряных духов на подушке… Временами чудилось: ничего страшного не случилось, ее просто нет дома — вышла в магазин, убежала в салон красоты или просто решила посидеть с Измайловой полчасика в кафе рядом с домом… А потом вспоминал — вспоминал, и от боли хотелось выть.

Укачивая хнычущую дочку, невидящим взглядом смотрел перед собой: снова и снова прокручивалась в голове хрипловато-холодным голосом коронная Ирина фраза: «Жизнь сука еще та». Почти год назад он оглушительно ненавидел и жаждал мести, перерезая тормоза в ее машине; тогда все повернулось иначе и она выжила — выжила, чтобы подарить ему неизведанное прежде чудо — их общего ребенка, их продолжение. Но судьба неотвратима, и то, что должно было случиться, все же случилось — тогда, когда они меньше всего этого ожидали. Тогда, когда он уже поверил, что можно жить…

Медленно отошел к окну — ветрено-хмурый поздний вечер бесновался на улице холодными, злыми порывами; ливень гасил одинокие фонари и зажженные вывески. Безумно хотелось спать: всегда спокойная Маришка, словно чувствуя не-присутствие мамы, с трудом затихала и постоянно будила среди ночи. Паша медленно опустился на край кровати, скользнул взглядом по заваленной всякой всячиной тумбочке: какой-то недочитанный дурацкий роман в яркой обложке, россыпь шпилек для волос, крем для рук… И фотография в рамке, одна из тех, что были сделаны у роддома: он и Ирина, склонившиеся над кружевным конвертом…

Кто бы сказал ему еще год назад, что за эту женщину он будет готов убить и умереть сам? Кто бы сказал ему, что, причинив ему самую страшную боль, она же подарит ему самое большое счастье?

Тихо, стараясь не потревожить наконец уснувшую дочь, выскользнул в коридор.

Сумка нашлась почти сразу: заваленная на антресолях парой новых чемоданов и какими-то коробками, лежала в самом углу. Ткачев смахнул налипшую пыль, расстегнул молнию: пачки денег лежали аккуратными стопками — почти столько же, сколько было, не считая затрат, связанных с их семейными переменами… Но того, что осталось, должно хватить.

Вжикнул молнией и с хищной горечью усмехнулся.

Он уже знал, что должен сделать.

* * *

Он слишком давно знал Зимину. Знал, пожалуй, лучше всех других: ведь именно ему она доверяла немного больше остальных, ведь именно вместе с ним проворачивала многие дела, о которых больше никто не был в курсе. И о многих ее знакомствах Паша оказался осведомлен гораздо больше других: о том, кто может достать «подходящий» труп, о том, кто может нарисовать такие документы, что не подкопается никакая полиция, и о том, кто может организовать несчастный случай, который не вызовет никаких подозрений.

— Этого хватит? — спросил бесцветно-ровно.

— Чтобы грохнуть чувака в изоляторе ФСБ? — собеседник усмехнулся, покачав головой. — Ну ты даешь, парень…

— Если мало, я могу достать еще, — по-прежнему мертвенно, без эмоций.

Собеседник помолчал, внимательно приглядываясь к нему. Потом пододвинул к себе сумку.

— Не надо. Думаю, этого хватит.

— Вот и хорошо, — равнодушно кивнул, поднимаясь. Обернулся уже у самой двери — и глянул так, что старый знакомый невольно поежился. — Я хочу, чтобы эта мразь сдохла. И чем хуже, тем лучше.

* * *

Он очнулся от тяжелого сна среди ночи. В первое мгновение решил, что разбудила Маришка, но нет, дочка мирно сопела в кроватке и просыпаться, судя по всему, не собиралась. Повертевшись на постели, которая теперь казалась слишком широкой, понял, что больше не заснет, и решил хотя бы выпить кофе.

На кухне, не включая свет, в приглушенном сиянии лампы не сразу нашарил банку с кофе и чашки, включил плиту. И тут же настороженно замер, спиной ощутив чужой взгляд. Обернулся — и молотый кофе песком посыпался на пол.

Показалось, что прямо сейчас он сходит с ума.

— Федералы его давно разрабатывали. Точнее, не его, все началось еще с генерала Смольского. Пытались выйти на его «бизнес», вывести на чистую воду коллег-подельников… Но этот урод хорошо шифровался, никак не получалось его зацепить. А после его смерти «дело» перешло к его сыну…

— Сыну? — вздернул брови Паша. — У него не было сына, только дочь Ольга.

— Сын был. Смольский его, правда, официально не признал, фамилия у него была от матери. Но это не мешало родственничкам прекрасно общаться и вести свои мутные дела… И ведь все было на поверхности! — криво усмехнулась, покачав головой. — Ведь Афанасьев погиб вскоре после того, как Земцов перешел в наш отдел. И свидетеля-алкаша убили прямо в отделе. И расстрел оперов, и эта цепь покушений… Все же было очевидно, черт! Даже тот случай с пропавшей из вещдоков винтовкой, ну кто еще имел доступ и мог незаметно вынести улику из отдела?

— Но… зачем? Точнее, за что?

— Ты что, так ничего и не понял? Он мстил за отца. Да, — кивнула, предупреждая вопрос. — Земцов — сын генерала Смольского. Неудивительно, что с их связями он быстро выяснил, кто убил отца.

Тишина, сгустившись, повисла такая — хоть ножом режь.

— А что потом? — спросил наконец сдавленно.

— Ничего, — равнодушно передернула плечами. — Когда его назначили начальником отдела, власть Земцову быстро голову свернула, стало не до разборок. Уже представлял, как на такой должности «возродит» свое дело, новых помощников стал присматривать… И даже не догадывался, что уже давно под плотным колпаком у ФСБ. Вот только доказательств все равно не хватало, нужно было что-то весомое, серьезное…

— Серьезное, — эхом повторил Паша. Отошел к окну, за которым стелилась глухая непроглядная ночь. — Ну да, организация убийства своей бывшей начальницы — что может быть серьезней.

— Вот именно, — подтвердила спокойно. — Нужно было только его спровоцировать, намекнуть… а дальше дело техники.

Ткачев обернулся. Медленно скользнул взглядом: меловая бледность, круги под глазами, на лице тут и там — перекрестья налепленных пластырей, запястье левой руки замотано бинтом.

— А это… — протолкнулось с трудом сквозь тяжелый спазм в горле.

Фирменно вздернула бровь.

— А ты когда-нибудь пробовал выпрыгнуть из машины на полном ходу? Ощущения не из приятных, имей в виду.

— Так вот зачем нужны были эти фэбсы, — дошло с опозданием. — Чтобы…

— Ну да, — невозмутимо кивнула Ирина, — должен же был кто-то следить, чтобы меня не грохнули раньше времени. А уж потом, когда представился подходящий случай…

Паша глотнул давно остывшего кофе, тяжело выдохнул.

— А труп? — спросил тихо.

Стоп-кадр, безжалостный, вызывающий содрогание даже сейчас, снова вспыхнул в мозгу. Он знал: ничего страшнее не было и быть не может.

— Паш, ну ты как маленький, ей-богу, — фыркнула Ирина насмешливо. — Неужели думаешь, что так сложно достать похожее тело?

— Ну да, действительно, — отозвался заторможенно. Поднял взгляд от столешницы, снова неотрывно-жадно изучая ее лицо.

Выдохнуть. Очнуться. Осознать: это все просто кошмар, просто нелепый сон, ничего не было. Вот она, здесь, напротив, стоит, прислонившись к кухонному шкафчику, и смотрит на него иронично-тепло.

Но.

— Ирина Сергеевна, — произнес медленно, словно с усилием. Неподъемная усталость внезапно навалилась гранитной плитой. — А как же я?

Приподняла бровь, кажется, искренне не понимая, к чему он клонит.

— Что — ты?

Он замер в полушаге. Давило, душило, раздирало желание — просто протянуть руку, провести по щеке, коснуться огненных завитков, притянуть за плечи… Но тело будто заморозилось — не мог пошевелиться.

— Вы обо всех позаботились. О маме, о Сашке… Просили даже этого капитана, чтобы они ни о чем не узнали… А я, Ирина Сергеевна? Неужели вы меня считаете совсем бесчувственным уродом?

— Паша…

— Да что — Паша?! — взорвался. — Вы хоть представляете себе, что я чувствовал? Там, на этой гребаной дороге, когда вас опознавал? И потом, когда думал, что вы… что больше никогда вас… — захлебнулся словами, отчаянной горечью, неотступно-разрывающей болью. — Вы хоть представляете, что такое потерять… потерять любимую женщину?

Задохнулась. Негромко-беспомощно, совсем неверяще:

— Как ты сказал?

Но он, кажется, даже не услышал.

— Неужели вы мне не доверяете до такой степени? После всего, что было?

— Паш… — сама потянулась к нему, ласково прижалась холодной ладонью к колючей щеке. — Паш, послушай… Никто… никто не должен был знать. Я подписку давала, понимаешь? У них там целая спецоперация была по разоблачению этого бизнеса… ничего не должно было сорваться… я просто права не имела… Но я же обещала, я же тебе обещала, что все будет хорошо… Пашенька…

Смягченно-тихий выдох прошелся по оголенным нервам разрядом в добрые двести двадцать. Она никогда не говорила с ним таким голосом. Она никогда его так не называла. И она никогда не смотрела на него так.

Так, словно только в его власти — уничтожить ее или спасти.

— Это жестоко. Это слишком жестоко, Ирина Сергеевна.

Что-то треснуло, надломилось в его голосе арктическими льдами — стало явственно холодно.

— Я знаю, — на грани шепота, — я знаю, мой хороший… Я просто хотела… хотела, чтобы это все наконец-то закончилось… Я так устала… вздрагивать, бояться… за тебя, за себя, за Маринку, за Сашку… Я только хотела спокойно жить, знать, что нам не угрожает ничего… Паш, все ведь закончилось, это главное…

Он смотрел — смотрел и не мог оторвать взгляда от ее дрожащих губ, от огромных, испуганно-черных глаз — той бездны, в которой так всецело и абсолютно тонул.

И пустота, грызущая его все эти дни, наконец исчезла. Исчезла, заполняясь бескрайним, полным, выстужающим все насквозь холодом.

— Вы правы, Ирина Сергеевна, — проговорил очень ровно. — Все действительно закончилось.

Отшатнулась, врезавшись в угол шкафа — ушибленная спина тут же отозвалась вспышкой боли. Но Ира даже не обратила на это внимания.

Она сразу и безошибочно поняла, о чем говорит Ткачев.

— Ч-что? Паша…

Но он уже вышел из кухни, бесшумно притворив за собой дверь.

Все закончилось, Ирина Сергеевна.

Его глуховато-ровный, совершенно бесцветный голос звучал в висках гулким набатом.

Это же неправда, это же несерьезно! Ее вспыльчивый, взрывной Паша не мог быть таким — арктически-холодным и титанически спокойным. Он мог разозлиться, вспыхнуть — и также быстро, выплеснув эмоции, отойти, успокоиться, принять. Но этот Ткачев — изменившийся в чем-то почти до неузнаваемости за прошедший год — этот Ткачев остался непрошибаем и невозмутим.

Больше ничего — ни шутливого «товарищ полковник», ни встревоженно-скомканного «ИринСергевна», ни столь редкого, осторожного «Ирин», когда все же позволял себе назвать ее просто по имени — только официально-четкое и бесконечно отчужденное «Ирина Сергеевна». Больше никаких торопливых поцелуев в щеку, когда она встречала его в прихожей с работы или провожала по утрам. Больше никаких посиделок вечерами, когда просто молчали или разговаривали о чем-то — о каких-то рабочих вопросах, с которыми он приходил к ней, а не к новому начальнику; о чем-то повседневно-бытовом или беззаботно-легком, совсем незначительном. Они даже за столом встречаться перестали — утром Ткачев убегал на работу, когда она еще спала; с работы приходил зачастую совсем поздно и вымотанный до предела. Когда звала поужинать, отделывался отстраненным «Я не голодный, спасибо» и уходил в соседнюю комнату — они и спали теперь раздельно.

И только в редкие и оттого драгоценные мгновения его лицо смягчалось, светлело — когда возился с Маришкой. Он как будто ненадолго теплел — и острые углы между ними в эти минуты как-то сглаживались.

А она, еще до конца не веря, пыталась пробиться через эту глухую стену — один раз все-таки застала его вечером дома, присела на диван рядом, мягко коснулась руки.

— Ну давай поговорим, — вышло жалобно, почти-умоляюще, — пожалуйста… Я не могу, когда так…

И снова — тонны железобетонного спокойствия в ответ.

— А мы разве не все еще обсудили? — отозвался без тени раздражения предельно-вежливо.

Слов не нашлось. Того Пашу, которого знала прежде, она бы еще смогла вывести на эмоции, заставить раскрыться — но как разговаривать с ним сегодняшним, она даже не представляла.

Смотрела — узнавала и не узнавала одновременно. Он менялся шаг за шагом — постепенно, но неотвратимо. Когда, еще ненавидя, решил остаться с ней ради их будущего ребенка и нового смысла жизни. Когда убил генерала Смольского, чтобы защитить ее и ее семью. Когда, ничего не требуя в благодарность, просто был рядом, тихо оберегая. И после, когда вроде бы не должен был за нее переживать, но окутал таким вниманием, нежностью и заботой, что она сдалась окончательно и бесповоротно. Сдалась — и позволила себе узнать, понадеяться, поверить…

Зачем, господи? Лучше бы она и не знала никогда, что бывает так… Что кто-то еще может к ней настолько безгранично, осторожно и искренне…

Ночами беззвучно выла в спальне, закусывая подушку и больше всего боясь, что услышит Паша, что проснется Маришка. Утром как-то хватало сил встать — и как ни в чем не бывало улыбаться ему, оставаться доброжелательно-спокойной, прежней — хотя казалось порой, что сил уже совсем не осталось.

— Ир, ну чего ты как девочка, — снисходительно улыбнулась пришедшая навестить свою крестницу Измайлова, когда устроились на кухне. — Мне, что ли, тебя учить? Кто у нас тут лиса? Ты вон посмотри на себя в зеркало… Расцвела, помолодела, похорошела… Да любой мужик не устоит, что тут про твоего Ткачева говорить? Надела что-нибудь покружевастее, покрутилась перед ним… Никуда он от тебя не денется!

Но и вторая попытка провалилась с треском. Ткачев, оторвавшись от какого-то журнала, медленно окинул ее взглядом с головы до ног — все с тем же безразличным выражением на лице — и очень спокойно сказал:

— Поздно уже, Ирина Сергеевна, идите спать.

Не оттолкнул, не вырвался — просто взглянул совершенно невозмутимо, так, что по коже прошелся мороз. Взглянул так, что другие слова оказались уже не нужны.

* * *

После того, как Земцова арестовали, а на его место назначили Климова, Ира стала часто бывать в отделе — Вадим то советовался по какому-то делу, то просил помощи с нужными контактами, то спрашивал, каким образом будет лучше решить тот или иной вопрос. Обсуждения часто проводили вне стен отдела, в ближайшем кафе — подальше от лишних ушей. Вот и сегодня Ирина по пути решила заехать в свое бывшее «царство» — недолго поговорила с Климовым, потом заглянула к операм. На месте оказался один Ткачев — вернее, совсем не один. Хорошенькая блондинка с лицом, не обезображенным интеллектом, жалась к его плечу выдающейся грудью, якобы изучая лежащие перед ними документы. Новая следачка, сразу же догадалась Ира, вспомнив, как Щукин иронично охарактеризовал свою новую подчиненную, которую Земцов принял на работу совершенно непонятно зачем — девица только строила операм глазки, в работе ни рвения, ни способностей не проявляя.

— Понимаете, Лерочка… — Паша широко улыбался и что-то втолковывал девчонке, делая вид, что ничего «неуставного» не замечает. А Ире вдруг совсем по-бабски глупо захотелось расплакаться — ей он так не улыбался… Собственно, он ей вообще не улыбался. И не разговаривал с ней. И…

Вылетела из отдела, даже не вспомнив, с каким поручением заглядывала к оперативникам. Снова заныло сердце. Душила яростная обида, а еще жгучая досада на себя — ну что она себе вообразила… Не за горами сорок, а туда же… Куда ей против всех этих смазливых, грудастых и молодых… Героиня-любовница, мать ее!

— Ирин, хорошо, что ты не уехала, — Климов догнал ее уже на крыльце. — Надо поговорить, дело…

— Что? — подняла на него непонимающий, затуманенный взгляд. Все слова прошли мимо сознания, словно пули мимо мишени. — О чем поговорить?

Климов взглянул встревоженно, придержал за локоть.

— Давай не здесь.

* * *

В кафе Ира только механически кивала на фразы Вадима, так и не притронулась к кофе и по существу ничего не сказала. Климов долго смотрел на нее — пронзительно-голубые глаза просвечивали словно рентгеном. Зимина невольно поежилась, вдруг подумав, что взгляд у него очень неуютный. А у Паши глаза совсем другие — карие, теплые-теплые, и даже когда смотрит холодно или сердито, ее никогда так не пробирает дрожью...

От боли скрутило так, что захотелось застонать.

Что же ты делаешь? Со мной, с собой, с нами?

— Ир, ты меня не слушаешь, — укоризненно заметил Климов. Протянул руку, на миг коснулся ее лежащей на столе ладони — пальцы будто обожгло, и это заставило очнуться.

— Что? Прости, задумалась.

— Ирин, у тебя все в порядке?

— Да, все в порядке, — бросила спокойно и все также автоматически.

Да, все в порядке.

Не считая того, что моя семья рушится на глазах. Не считая того, что человек, еще недавно готовый беречь, почти перестал смотреть в мою сторону. Не считая того, что я, кажется…

— Все нормально, — повторила твердо. — Так что ты там говорил?..

Они уже собрались уходить, когда мимо столика прошла женщина с корзиной цветов. Остановилась рядом с майором.

— Мужчина, купите своей даме цветы, — улыбнулась, окинув их внимательным взглядом. — Вы очень красивая пара.

Ира только тихо фыркнула, не заметив странной тени, мелькнувшей на его лице. А Климов уже протянул цветочнице деньги.

— Давайте вот эти, — вытянул из корзины перевязанные шелковой лентой тюльпаны. — Сдачи не надо.

— Вадим, зачем? — слабо возмутилась Ирина, протестующе выставив ладонь. Климов улыбнулся как-то сдержанно-неловко, устроив цветы на шатком столике.

— Возьми, Ирин. Может, хоть это тебе немного поднимет настроение.

Ира ехала в такси, сжимая в дрожащих руках примятый букет и почти со страхом ожидая того момента, когда придется переступить порог квартиры. Маришка сегодня у бабушки — «Ир, тебе нужно проводить время наедине с мужем», — безапелляционно заявляла каждый раз мама, забирая Марину Павловну к себе на выходные. И раньше Ирина безраздельно посвящала это время им с Пашей — им, только им двоим… А что теперь? Что она будет делать теперь наедине с собой в четырех стенах?

— … Что бы с нами ни произошло, от меня не беги, — донеслось из динамиков надрывным напевом.

— Выключите! — резко бросила Ира, невольно вздрогнув.

— Попсу не любите? — понимающе спросил таксист, послушно выворачивая нулевую громкость.

Ирина, ничего не ответив, вновь отвернулась к окну. Глаза отчего-то нестерпимо жгло — провела по лицу ладонью, чувствуя, что щеки насквозь мокрые.

Впервые за эти бесконечные дни она наконец-то позволила себе расплакаться.

Все закончилось.

Так просто оказалось сказать ей это в глаза, когда внутри все обледенело от боли.

И так сложно, практически невозможно оказалось остаться с этими словами один на один. Он не мог простить ей той боли — умом все понимал, но смириться не получалось. Сколько, сколько они уже прошли вместе? Сколько лет прежде он был ей бесконечно верен, не сомневаясь в ее решениях, в ее правоте? Сколько еще он готов был совершить теперь ради нее и их семьи? Неужели она, после всего пережитого, все равно сомневалась в нем? Или не сомневалась — просто не видела, не понимала, не признавала самого очевидного? Но как этого можно было не заметить — когда он вот так каждый день рядом с ней… Она же не слепая, она же не дура… Но почему тогда так обесценила все, что с ними было? Он не понимал — и это раздирало.

А еще был Климов. После его назначения Зимина зачастила в отдел словно по расписанию — они постоянно что-то обсуждали за закрытыми дверями, часто сидели в кафе, вели какие-то общие дела. Однажды он столкнулся с ними у дверей кабинета — и внутри что-то перевернулось: увидел, каким взглядом Климов окатил его, блин, жену!

И вот сегодня опять. Пришла неприлично поздно. Спокойная, улыбчивая, с цветами. Он, замерев у дверного косяка, стоял дурак дураком, глядя, как она, будто не замечая его, скидывает обувь, снимает пальто, перед зеркалом поправляет прическу.

Красивая.

В груди что-то дрогнуло — и больно, и сладко одновременно. С этими солнечными завитками, в простом черном платье, открывающем ее совершенно-блин-охренительные ноги, она была такой красивой и такой чужой…

Интересно, для кого это она так наряжается? Уж не для товарища ли майора?

Возникло отчетливое ощущение, что рога уже пробивают потолок.

— А чего так рано, Ирина Сергеевна? — черт дернул за язык, не иначе. — Можно было и под утро прийти.

Она наконец соизволила повернуться к нему. Привычно приподняла бровь.

— Ну я же тебя не спрашиваю, чем ты занимался с этой своей грудастой Лерочкой, — парировала сходу.

— Чего? — неподдельно изумился он, не сразу даже врубившись, о чем и о ком она говорит. И тут же — опалившее насквозь раздражение. Как только у него хватило сил внешне остаться невозмутимым? — Вы с темы не съезжайте. Что у вас с Климовым? Кафешки, теперь вот цветочки, дальше что? Оздоровительный секс в его кабинете?

Пропитанный сарказмом вопрос только сорвался с губ — он сам еще не успел осознать и пожалеть, а ее твердая ладонь уже с размаху впечаталась в его щеку.

— Не смей! — шипяще-зло, оглушительно-тихо. — Не смей никогда…

Она была сейчас так близко — как не была уже ни больше ни меньше целую вечность.

Сколько между не было ничего — разговоров, коротких поцелуев, касаний рук? И ничего другого — лихорадочно-страстного или безгранично-нежного — не было тоже…

А сейчас она стояла совсем рядом, красивая, злющая, пылающая — от раскрасневшихся гневно щек до дико сверкающих глаз. От нее едва ощутимо веяло холодом промозглой улицы и терпко-сладкими духами — и от этого кружило, пьянило сильнее, чем от любого алкоголя.

Он перехватил ее запястье, сковывая железной хваткой. И, стирая все несказанные слова, все неозвученные возмущения, накрыл поцелуем ее губы — жадно, терзающе, почти-грубо.

Она дернулась — раз, другой, — и он замер.

— Что такое? — внезапно охрипший голос показался совсем чужим. — Кто-то уже успел вас сегодня утешить?

Ее и без того темные глаза вспыхнули беспросветной чернотой — на миг показалось, что она снова попытается его ударить. Но нет.

— Идиот, — выдохнула приглушенно, сама впившись в его губы.

Остановиться. Вот в этот миг — опомниться, остановиться, вернувшись к намертво приклеенной маске сухого безразличия. Но руки уже прижали, заскользили — прикасаясь, оглаживая, изучая. Ярче любой картинки из специфического журнала вспыхнул в мозгу ее образ — когда сама пришла к нему в кое-как накинутом полупрозрачном халатике, под которым виднелось совсем-ничего-не-скрывающее провоцирующее кружево. Как ему хватило тогда выдержки бросить ей что-то равнодушное — не понимал сейчас сам. Ведь так хотелось… так бешено хотелось плюнуть на все, опрокидывая ее на кровать, и…

Тогда он сдержался — хотя еще полночи потом крутился в холодной постели, борясь с искушением вернуться в их спальню. Вернуться — и быть с ней, быть во всех смыслах…

А сейчас она, тяжело и прерывисто дыша, вздрагивала и выгибалась в его руках — и будто ураганом сорвало крышу. Сквозь горячую, душную муть слышал, как трещало по шву ее платье, как она нетерпеливо-рвано что-то выстанывала под ним, как раскаленно-хрипло кричала — звуки, цвета, ощущения слились в какой-то невообразимый водоворот. Измученно-тихие вскрики и сдавленно-прерывистое дыхание на предельной частоте. Колючее красное кружево контрастом с почти белой кожей. Ее впившиеся в спину ногти, ее теплые ладони, ее движения — податливые и резкие одновременно… И, подминая, распластывая, яростно втрахивая ее в постель, он думал, что взорвется прямо сейчас — от адского холода внутри себя и от адского жара между ними.

Ведьма… его любимая ведьма, уничтожающая его своим пламенем…

* * *

Медленно открыл глаза. Сердце по-прежнему грохало где-то горле, было больно дышать. Зажмурился на миг — нужно было очнуться, подняться, собрать раскиданную одежду.

Сделать вид, будто ничего не произошло — не это ли так мастерски умела делать она?

Опередила. Придвинулась ближе, медленно провела кончиками пальцев по плечам, по груди, слегка задевая ногтями — он судорожно сглотнул, не успев проконтролировать собственную дрожь. А она приподнялась, наклонилась дурманяще-близко — во взгляде светилось лукавство, вызов, насмешка, нежность.

— Ткачев, имей в виду, — едва слышно, обжигая шепотом, — еще раз увижу рядом с тобой какую-нибудь швабру — обоих пристрелю, понял?

Он хотел что-то достойно ответить — и задохнулся. Она вновь опустила голову, быстрыми, почти невесомыми поцелуями скользя вниз — по шее, по груди, по животу… Под кожей медленно, но неотвратимо закипала лава — если сейчас, прямо сейчас она не остановится… он просто взорвется к чертовой матери — уже второй раз подряд. А она все дразнила, все распаляла — постепенно, умело, удерживая его на тонкой грани между реальностью и безумием.

— Ира… — не то выдохом, не то рычанием. Он готов был умолять ее прекратить это опьяняющее мучение — но горло сдавило, а во рту пересохло, и слова застыли в гортани полной бессвязностью. Хватило сил только прикрыть глаза, сжимая в кулаках измятую простынь.

Какие стены, какие преграды, какая выдержка? Он был сейчас полностью в ее власти — впрочем, как и всегда. Как с самого начала, когда не связывало почти ничего — и теперь, когда связывает так много.

И он вновь признавал свое безоговорочное поражение, когда не мог отвести от нее затуманенно-жадного взгляда — от плавно качающихся завитков, от судорожно закушенных губ, от залитого румянцем лица, от нее в этих вкрадчиво-мягких, сводящих с ума движениях; и с каким-то одурманивающим восторгом скользя руками по ее напряженной спине, придерживая за талию, направляя, он все равно знал, что эту партию ведет она.

Оглушительно-сладостный взрыв накрыл одновременно — обостряя, умножая, удваивая сотрясающие до основания ощущения. Отчетливо и ясно обозначая — здесь не было ни победителей, ни проигравших. И, сдаваясь друг другу, они сдались прежде всего себе.

Он медленно обернулся на нее спящую — тихо сжавшуюся на слишком просторной кровати. Что-то необъяснимое ужалило в самое сердце.

Он не знал, за что в этот момент себя ненавидит больше: за собственную жестокость или за слабость.

Рушится. Снова все рушится.

Твою мать, да когда же это закончится? Сколько ей еще…

— Ты это серьезно?

Медленно поднял взгляд — лицо Климова нервно дернулось.

— Да мне как-то не до шуток, знаешь ли! Эти СКшники уже весь отдел перетрясли, выясняют, кого можно развести, чтобы сдали Ирину… Стервятники, мать их!

Паша сцепил челюсти. Ильдар, сука! Даже после смерти умудрился подгадить…

— Они даже нашли какого-то свидетеля, он вроде как слышал, что Зимина договаривалась с Ильдаром насчет этой жести, ну, ты понял… Так что если возьмутся всерьез… Сам понимаешь.

Ткачев еще сильнее сжал зубы. Он все понимал — что ей грозит за заказ погрома, в котором убито несколько человек. И кого волнует, что это были не люди, а самые обычные уроды, по вине которых погибло столько девчонок… А если следакам и этого покажется мало и они решат копнуть глубже… Того, что Ирина Сергеевна совершила за все свое время, хватит на три пожизненных…

— Ткачев, ты куда? — озадаченно бросил ему вслед Климов, не дождавшись каких-то решений, идей, предложений. Но Паша молча захлопнул за собой дверь, даже не обернувшись.

* * *

Сидя напротив следователя, Ира уже морально была готова ко всему — к любым самым опасным вопросам, к любым обвинениям. Но следак все что-то тянул, будто выжидал — спрашивал что-то общее, вроде бы совершенно безобидное, и к самому главному никак не переходил. А потом и вовсе ошарашил резкой сменой темы.

— Оперативник Ткачев… Ткачев Павел Петрович ведь ваш муж?

— Муж, — машинально ответила Ирина и вскинула на собеседника недоуменный взгляд. — А причем здесь?.. Что-то я не совсем понимаю, какое отношение моя личная жизнь имеет к этому делу! — бросила резко, быстро придя в себя.

— Как оказалось, самое прямое, — вздохнул следователь; поправил на столе какие-то документы. — Ваш муж готов дать признательные показания по эпизоду с организацией погрома и убийств.

Сердце остановилось. Стало звеняще-тихо.

— Вы шутите? — медленно спросила Ира, облизнув пересохшие губы.

— Да какие уж тут шутки. Сам пришел, сам честно все рассказал… Рассказал такие детали, о которых он мог знать, только если действительно это сделал. Улик у нас, правда, кроме показаний свидетеля, никаких, но это дело времени… Ирина Сергеевна, вам плохо?

Кабинет поплыл перед глазами, звуки заглушились, слились в неясный гул; снова невыносимо закололо сердце.

— Все нормально, — ответила глухо. Нетвердо поднялась. — Я могу идти?

* * *

Все дни слились в какую-то тяжелую, беспросветную бесконечность — время вроде бы шло, двигались стрелки часов, день сменялся ночью, но ей казалось, что жизнь остановилась. Привычно возилась с дочерью, занималась какими-то повседневными делами, куда-то ездила, с кем-то встречалась. Подняла все свои связи; угрожала, просила, оказывала ответные услуги, платила. И чувствовала, снова чувствовала это ненавистное бессилие — будто билась в глухую стену: чем сильнее пытаешься пробить, тем сильнее сама ударяешься. Стены, стены, кругом одни стены…

Невыносимо хотелось закричать, а лучше сбежать — прямо сейчас, куда угодно, только как можно дальше от этой квартиры, от этой пустоты, тишины, холода. И даже к маме не бросишься — не рассказывать же ей, что они с ее замечательным зятем почти на грани развода… Сейчас то безумие, накрывшее совсем недавно, казалось сном — она так и подумала тогда, привычно проснувшись одна, и только перед зеркалом, заметив на коже вспышками следы его губ и рук, поняла, что не приснилось, не померещилось — а он был так отчужденно-холоден, как будто ей и впрямь это все показалось…

—… Ирина Сергеевна, он мне кое-чем обязан, так что, думаю, помочь не откажется, — Щукин говорил еще что-то, Ира уловила только, что речь идет о каком-то его знакомом, высоко взлетевшем и способном решить их проблему. — Я попробую…

Она ненадолго вышла из гулкого ледяного оцепенения.

— Зачем? — перебила непонимающе. — Зачем ты мне помогаешь, Кость? Не боишься, что и за тебя возьмутся? Снимут или еще что похуже.

Он как-то странно взглянул на нее.

— Ирина Сергеевна, ну вы что, совсем меня неблагодарным считаете? Думаете, я забыл, как вы нас с Викой защищали, как рисковали? Мы все вам чем-то обязаны, да дело даже не в этом… — вдруг на миг накрыл ладонью ее руку, будто желая ободрить, и, глядя все с тем же непонятным выражением, пообещал: — Я позвоню, как только что-то выяснится.

У нее еще как-то хватило сил проводить его в прихожую и доползти до ванной. Долго плескала в лицо ледяной водой, пытаясь прийти в себя; оперлась руками о раковину, боясь упасть. Усталость и безнадега всех этих дней навалились разом — они словно обрели ощутимый вес и теперь тянули к земле.

Паша, бедный отчаянный Паша… Ну зачем, зачем он все это делает?

Время словно отмоталось назад — вспомнила, как в какой-то другой жизни озлобленный, взвинченный Глухарев, глядя ей в глаза, заявил, что готов сесть вместе с Тарасовым. А ей было так страшно… так, как не было еще никогда.

И вот опять…

Ноги ослабли — без сил опустилась на пол, закрыла руками лицо и наконец разрыдалась — горько, надрывно, в голос.

* * *

Он стоял под дверью, слыша глухие непрерывные всхлипывания и не понимая, как поступить — уйти, оставить ее в покое, дать выплакаться, или плюнуть на все, ворваться внутрь, схватить ее в охапку, прижимая к себе, сказать… да неважно что сказать, только бы она не заходилась слезами — так отчаянно, так беспомощно, что у него заныло сердце.

Неужели это была она — его Ирина Сергеевна, несокрушимо-спокойная, непрошибаемая, улыбчивая, легкая, какой видел ее каждый день? Почти та прежняя полковник Зимина, ну разве что чуть мягче, нежнее. Он и представить не мог, что может еще случиться что-то, из-за чего она может плакать так… так, словно разом рухнул весь мир.

Уже хотел дернуть дверь — но та распахнулась сама. Ирина вылетела прямо на него — заплаканная, бледная, совершенно несчастная. Он только успел перехватить ее за плечи, притянуть — она тут же рванулась, пытаясь вывернуться.

— Пусти! — наверное, должно было получиться властно, но голос сорвался новым жалобным всхлипом.

Он смотрел в ее залитые слезами глаза — черные-черные, больные-больные — и лед внутри ломался, трещал, осыпался крошевом.

— Не пущу, — выдохнул, судорожно целуя ее влажные, соленые от слез щеки, — никуда больше тебя не пущу…

Она снова проснулась одна — как вчера, как позавчера, как неделю назад. Снова в пустоте, снова в исходной точке… Опять захотелось плакать, уже в который раз за эти ужасные дни, стоило только вспомнить эту тихую нежную ночь — не было дикости, жесткости, страсти, синяков и вскриков почти до сорванного голоса. Паша ничего ей не говорил, только смотрел как-то незнакомо, болезненно-ласково, и прикасался с такой трепетной нежностью, словно она была чем-то невыразимо хрупким — страшно дотронуться… А ей так много нужно было ему сказать, о многом нужно было спросить — но сил совсем не осталось, и она просто провалилась в тяжелый, тревожный сон.

А сегодня он ушел. Снова ушел.

Надо было вставать, надо было что-то делать — куда-то ехать, с кем-то разговаривать, кого-то просить, что-то решать. Но вместо этого только уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как в глазах вновь закипают слезы.

Слабая… Какая же слабая она стала рядом с ним… Зачем, зачем ей все это? Лучше бы он никогда, никогда…

Зажмурившись, сжавшись, не уловила стука двери, шагов, только вздрогнула, когда тихо скрипнула кровать. Дернулась, открыла глаза, натыкаясь на роскошный, морозно-сладко пахнущий пышный букет.

— Доброе утро.

И снова этот взгляд — спокойный, мягкий, полный… что, что выражали его глаза? Она не понимала. А он наклонился, тихонько коснулся губами щеки — словно вновь отдавая дань их уже забытому ритуалу.

— Что это? — спросила сдавленно — перехватило дыхание.

— Как что? Цветы, — непринужденно пожал плечами Паша. А потом вдруг полез в карман куртки — и на ладони тускло блеснуло два золотых ободка. — Товарищ полковник, — сказал очень просто, — а выходите за меня замуж?

Она молча смотрела на кольца — одно совсем простое, с гравировкой в виде перевернутой восьмерки, другое — с тем же знаком, только украшенным россыпью маленьких блестящих камней.

Знак бесконечности. Знак его бесконечной нежности к ней…

— Ч-что? Мы же вроде уже… — выговорила с трудом.

Он снова улыбнулся — все с тем же бескрайним теплом и какой-то ласковой снисходительностью.

— Вот именно. «Вроде». У нас же даже свадьбы не было. И медового месяца тоже.

— Еще скажи — первой брачной ночи, — негромко фыркнула Ира, на миг придя в себя.

Ткачев легко рассмеялся, потянув ее к себе.

— Иди сюда, — взял в свою руку ее прохладную узкую ладонь, надел на палец кольцо — и вдруг что-то удивительно правильное увидел в том, что на ее безымянном сверкает подаренное им обручальное. А у нее дрожали руки — когда накрыл своей ладонью, эта дрожь разошлась будто током, пробила насквозь — никогда, еще никогда он не видел железную Ирину Сергеевну такой потерянной, беспомощной и будто раздавленной, разве что один-единственный раз, когда из-за урода Смольского она чуть не потеряла ребенка.

— Зачем? — подняла на него совершенно несчастные глаза. — Зачем, Паша?..

— Ты о чем? — тихо спросил он, поднеся к губам ее трясущиеся пальцы. Она придвинулась ближе, вцепилась другой рукой в его плечо — так, словно боялась утратить равновесие, последнюю опору, связь с реальностью.

— Я все знаю, — выдохнула тяжело, — я знаю, что ты хочешь… хочешь сдаться… Зачем? Ты же ни в чем, ни в чем не виноват! Зачем?!

А он вдруг усмехнулся. Медленно провел тыльной стороной ладони по ее щеке, уверенно и твердо глядя ей в глаза.

— Ты что, правда ничего не понимаешь?

— Понимаю… что? — голос сел.

Паша, недоверчиво хмыкнув, покачал головой.

— Неужели за весь этот год ты так ничего и не поняла? Почему я все это время оставался с тобой? Почему до сих пор здесь? Почему меня трясет от одной мысли, что с тобой что-то может случиться? Почему… почему я вечно тебе все прощаю?

В испуганно посветлевше-карих закипала паника и непонимание.

— Я люблю тебя, — снова с какой-то запредельно-искренней простотой тихо проговорил Ткачев, не отводя взгляда. — Я люблю тебя и сделаю ради тебя все, что угодно. Даже то, чего ты никогда не попросишь. А еще я никогда не позволю, чтобы ты оказалась в тюрьме.

От сердца разом отхлынула кровь — стало пусто и леденяще-жутко.

Она вспомнила опять каменную решимость Глухарева — из принципа, из упрямства, назло системе он готов был сломать свою жизнь, не жалея ни ее, ни своих близких. Он, кажется, и не думал в тот момент, что будет с ней… А теперь… теперь Паша готов пойти на все, только бы защитить ее, уберечь…

— Нет!

Вцепилась в него намертво, бледная, перепуганная.

— Нет, — забормотала в ужасе, — нет, Паша, пожалуйста… Я тебя умоляю… Не надо… не делай этого… Я не смогу без тебя… не смогу, если ты… Пожалуйста, нет!

— Ну перестань, — он осторожно прижал ее к себе, гладя по волосам. — Тише. Ну, успокойся… Ничего страшного же не случилось. Я дам признательные показания, буду сотрудничать со следствием, хорошего адвоката наймем. И в тюрьме люди живут, ничего страшного. Если захочешь, будешь на свидания ко мне приезжать…

Она не дала ему договорить. Вдруг сползла на пол, рухнула перед ним на колени, схватила его руки, целуя беспорядочно-торопливо.

— Нет, Паша, нет, — все твердила, словно безумная. — Нет, ты не должен из-за меня…

— Ирин, прекрати, — ему с трудом удалось ее поднять, усадить рядом. — Не надо. Все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Не будет, — голос упал до шепота. — Ничего не будет хорошо, если ты… Ты не должен… Это мои грехи, это моя вина, только мне отвечать…

Ей казалось, что это какой-то кошмарный сон — она была готова ради него вытерпеть что угодно, но позволить ему сломать свою жизнь, позволить ему принести себя в жертву ради нее… Нет, только не это!

Она не верила, давно уже не верила, что кто-то может ее любить — не верила настолько, что не заметила самого главного и самого очевидного. И к чему это все привело…

— Успокойся, — он прижал ее к себе крепко-крепко, коснулся губами волос. — Я же обещал тебя защищать, помнишь? Я не могу позволить, чтобы ты оказалась в тюрьме, неужели ты не понимаешь? Ты и так столько всего пережила… И ты нужна маме, нужна Маринке, Сане… Ты подумала, что будет с детьми, если ты сядешь? Тебе нельзя… Девочка моя, ну не надо, — прошептал едва слышно, бережно поглаживая по отчаянно вздрагивающей спине. — Я же не на смерть иду. Ну что ты…

И вдруг застыл. Осознание прошило навылет.

Почему она так за него боится? Почему она так его умоляет? Почему, черт возьми, она так плачет?

Не может быть.

А она все всхлипывала, заходясь дрожью — и ему показалось, вот-вот сорвется в истерику.

— Я не смогу… я не смогу без тебя теперь, неужели ты этого не понимаешь?

Замерло сердце.

— Что? — спросил одними губами.

Она подняла к нему мокрое от слез лицо. Протянула руку, чтобы коснуться — и застыла, только сейчас вдруг заметив у самых висков несколько посеребренных сединой волос.

Господи, что ему пришлось пережить…

Чувство вины ударилось в груди так, что стало невозможно дышать. Что она сделала с ним…

— Прости меня, — на грани слышимости, — прости меня, пожалуйста… Я дура, я жестокая, я эгоистка… Я не имела права с тобой так…

— Перестань, — усмехнулся Паша, целуя ее в висок, — я же не совсем идиот. Я прекрасно знал, на ком женюсь. — И разом посерьезнел, голос налился горечью. — Я тоже виноват. Я тебе мстил. Дело ведь даже не в доверии… я же знаю, что ты всегда все сама, в одиночку… просто не знаешь, не умеешь по-другому… И все равно злился, мстил тебе за ту боль, когда думал, что ты… И даже не задумывался, что тебе тоже может быть больно…

Он говорил еще что-то, а перед глазами вставали их вечера и ночи — те, в которые они так много разговаривали. И перед ним постепенно, шаг за шагом, возникал весь ее путь — путь от молодой, беззаботной, безоговорочно влюбленной девчонки с разбитым сердцем до железного, непобедимого, беспощадного полковника. Он так отчетливо видел все… И все равно, едва обретя хрупкое равновесие, в угоду своему самолюбию снова причинил ей боль, ей, единственной женщине, за которую не жаль было отдать все — свою свободу, свою душу, свою жизнь.

Просто теперь он предельно-ясно знал: без нее не будет и его самого.

Если бы не ты, кто б меня спасал?

Кто бы успокоил и приласкал? ©

— Давай с тобой до двухсот лет жить? Мне с тобой нравится.

— Двести лет с тобой мучиться?

— Почему мучиться? Любить. ©

— Как же вам идет форма, товарищ полковник, — мягкая усмешка рассыпалась по коже раскаленными искрами; волнующая хрипотца в голосе отозвалась сладкой дрожью. Теплые руки легко скользнули к пуговицам рубашки — Ира в слабом протесте перехватила чужие пальцы, но когда шею обожгло настойчивым поцелуем, капитулировала сразу и окончательно, отдаваясь во власть родных, бесконечно-ласковых рук.

Куда-то на пол сыпались тяжелые папки, вспархивали отдельные листы, упав, жалобно звякнула забытая на столе кружка — но в безумном горячечном вихре это уже не имело никакого значения.

Ничего не имело значения.

Ничего, кроме них.

Настольная лампа рассеивала теплый вкрадчивый свет — растекаясь, он смягчал, приглушал непроглядную темноту.

Они лежали тесно-тесно на узком диване — притиснутые, близкие, спаянные. Паша тихонько гладил ее обнаженное плечо, трогательно выступающее из-под наспех накинутого пледа; Ирина, застыв в расслабленной неподвижности, не сразу подняла голову, отстранившись от его груди. Долго вглядывалась в спокойное, будто отвердевшее в незнакомой прежде уверенности, но почти не изменившееся за этот тяжелый год безмерно родное лицо, в бархатистую глубину тепло-карих глаз — и хотя он смотрел на нее всегда неизменно, в такие моменты ей было жутко зажмуриться или отвести взгляд: казалось, стоит только посмотреть снова, и окажется, что ей это все показалось, привиделось, на самом деле ничего такого в его глазах нет и не было никогда…

Потянулась к нему, короткими, невесомыми поцелуями касаясь скулы — и нежность затопила снова, неконтролируемо-сладостно расплавляя что-то внутри нее. Перехватило дыхание; защипало глаза.

— Ну ты чего? — кончиками пальцев провел по щеке — Ира только тогда осознала, что предательские слезы все-таки выступили на глазах. — Ирин… — и от этой бескрайней мягкости его выдоха, когда произнес ее имя, вновь замерло сердце.

Каждый раз как в первый… Каждый день — как первый и он же последний…

А под ребрами билось, кипело, штормило — и рвалось, яростно-сильно рвалось наружу. То самое, самое главное…

— Я люблю тебя, — прошептала еле слышно, не отнимая ладони от его колючей щеки. — Люблю так… так, что мне иногда страшно…

Паша перехватил ее руку, осторожно прижал к губам.

— Не надо, — сказал негромко — и что-то странное, больное мелькнуло в напряженном тоне, — не надо, Ирин. Не бойся ничего, я же здесь, с тобой, ну что ты?

— Я знаю, — выдохнула она, прижимаясь крепче, не в силах отстраниться, разомкнуть объятия. Кто бы сказал ей, что, пройдя огромный, тяжелый путь, полный боли, предательств, потерь, она еще сможет найти того, кто не отступится, не бросит, не уйдет? Кто бы сказал ей, что, утратив почти все человеческое, она обретет в своей беспросветно-изматывающей жизни людей, которые вдохнут в нее новые силы и новый смысл? И кто бы сказал ей, что она сможет снова чувствовать — ярко, полно и бесконечно нежно, почти как впервые и в то же время совершенно иначе…

Чувствовать то, без чего все теряет свое значение.

* * *

Это были сложные, нервные, тревожные дни — Ирина дергалась на каждый телефонный звонок, постоянно глотала успокоительные, отражала одну за другой атаки на изнурительных допросах. И все же держалась — все-таки никуда не ушла ее стойкость, самообладание, хитрость и еще множество качеств, помогавших в самые трудные времена оставаться на плаву.

А еще был Паша — и встречая его уверенный, твердый взгляд, чувствуя успокаивающее пожатие пальцев, она как будто заново наполнялась силой — эта сила теперь, умноженная на два, могла считаться непобедимой.

Деньги пришлось отдать — все, до последней пачки, те, что откладывала на непредвиденные расходы, на помощь кому-то, на учебу Сашке, на их спокойное будущее, если вдруг что-то случится, на взятки, если вдруг кто-то из своих окажется под ударом. А теперь под ударом был Паша — и она непробиваемо-решительно была уверена, что пошла бы и на куда большие жертвы, чтобы его защитить: ее долг перед ним все равно не погасить никакими деньгами, никакими поступками. Но где-то в глубине души уже знала — дело не только в этом, к чему себе лгать?

Он был ей нужен. Нужен так, как еще ни один мужчина из тех, что прежде, — и теперь ей страшно было даже подумать о том, как она выживала бы весь этот мучительный год без него.

Без самого важного человека в своей жизни, человека, который, не подозревая и сам, напомнил ей, что значит быть живой.

Живой и наконец-то любимой.

* * *

— Привет, мам.

Сашка, окрепший, еще сильнее вытянувшийся, какой-то посерьезневший, протягивал ей цветы — и, неловко удерживая букет одной рукой, Ира, обнимая сына, вновь подумала о том, как он вырос за эти несколько месяцев — последний раз они виделись после рождения Маришки, когда Александр приезжал навестить своих в связи с радостным событием. Разговаривая с мамой по телефону, Ирина краем глаза наблюдала, как Сашка совсем по-взрослому здоровается за руку с Пашей, как они что-то обсуждают — двое ее любимых мужчин… Учеба за границей, самостоятельная жизнь вдали от вечно занятой, издерганной, авторитарной матери и сомнительных друзей определенно пошла сыну на пользу: повзрослел, стал увереннее и спокойнее, уже точно знал, чего хочет и чем будет заниматься, с нового года собирался переходить в лицей с каким-то компьютерным уклоном.

Пока ехали в такси, сын живо делился новостями, планами, впечатлениями — а Паша, сидящий рядом, совсем как влюбленный школьник не выпускал ее руки. Александр, с понимающей усмешкой наблюдая за этой идиллией, расспрашивал про сестренку, про бабушку, про службу. Ткачев, отстраненно слушая их разговор, мимолетно усмехнулся — знала бы дорогая ИринСергевна, какой трюк ему пришлось провернуть с Бекетовым, чтобы тот согласился забыть о том, что умудрился уволить товарища полковника. Паша слишком хорошо знал, что такое для Ирины ее работа — и не собирался никак препятствовать и протестовать; он слишком хорошо ее знал — и любил такую, какая есть.

Калейдоскоп ночных огней мчался навстречу — а где-то их ждало мирное тепло родного дома, близкие люди, семья.

Медленно истекал год — их совместный непростой, трудный год, который они, несмотря ни на что, разделили на двоих. Целый год.

Целую жизнь.