Всегда и навеки (джен)

Раша возвратился позднее Цицерона, постучав в приоткрытую дверь Святилища. Молодой Хранитель, оторвав взгляд от жёлтого пергамента, увидел на пороге Уведомителя, что задумчиво бросил:

— Раша вернулся.

Его вид был отрешённым, глаза будто не видели ничего перед собой. Цицерон тем временем поднялся с места, размышляя: показать перстень или пока повременить? Но увидев состояние Раши, решил промолчать до лучшего момента. Сейчас тому было явно не до того.

— Что ты разузнал? — прощупывал почву молодой Хранитель, приблизившись к тёмному брату.

— Не в Святилище… — понуро сдвинув брови у переносицы, ответил каджит.

Они оказались в покоях Раши спустя минуту, но тот даже не присел с дороги, а просто опёрся спиной о край стола, скрестив руки на груди. Видимо, что-то пошло не так.

— Что случилось? — напрямую спросил Цицерон. В голове продолжали кружиться слова древних заклинаний, хоть он уже и потерял их смысл. Свет свечей дрожал, иногда потрескивая, видно, сквозняк прокрался за стены Убежища. Однако оба тёмных брата этого не замечали.

Как выяснилось, Раша так и не получил вестей от Амузая, из-за чего и не находил себе места.

— Он же предупредил о проверках, зазря только нервы тратишь. Присядь… Тебе чего-нибудь принести?

— С чего такие нежности? — недовольно буркнул Раша, с недоверием взирая на Хранителя. — Ты что-то натворил? — не дав вставить и слова, фыркнул Уведомитель.

— Ничего… — ответил Цицерон, но прозвучало это так натянуто, будто его раскрыли, аки книгу, и уже читают без разрешения.

С Рашей лучше всего разговаривать, когда тот в хорошем расположении духа. Но сейчас не тот случай, а сказать надо.

— Я налью тебе вина, надеюсь, мир от этого не рухнет? — засмеялся Хранитель, откупоривая бутыль.

— Амузай очень пунктуальный и верен семье, неужели не понимаешь? Он бы расшибся, но весточку отправил! Тёмное Братство не в том положении, чтобы играть в молчанку… Нам нужны дорогие контракты, дабы выжить, и он это прекрасно понимает. Простые заказы сейчас найти почти невозможно, мы тратим уйму времени и сил, дабы раскопать хоть что-то! А ты шутки шутишь? — распалялся Уведомитель, рвано дыша.

«Может, оно и к лучшему? Пусть выпустит пар. Мне всё равно нужно его одобрение и дельный совет. Но пока он слеп от эмоций».

— Выпей… — продолжал гнуть своё Цицерон, поднеся глиняный стакан Уведомителю.

— Да чего ты пристал-то?! — махнул каджит лапой, чуть не облив тёмного брата. Хвост напряжённо рассекал воздух из стороны в сторону.

— Мы можем что-то сделать? Как-то на это повлиять? — тихо поинтересовался Хранитель, разглядывая красное пятно на полу.

— Нет…

Тяжело выдохнув, Раша рухнул на табурет. Видимо, он уже устал от собственного бессилия. Проведя лапой по щеке, Уведомитель лишь бросил:

— Подлей ещё… Чего стоишь столбом…

Цицерон не заставил себя долго ждать. Осушив стакан и немного успокоившись, каджит продолжил сидеть всё в той же позе, по самые уши погружённый в собственные мысли.

— Раша, позволь мне отвлечь тебя на минуту, — как можно спокойнее попросил Хранитель, склонившись над Уведомителем.

— Ты всё-таки что-то натворил… Уж больно покладистый сегодня, — покачал мордой тот. — Ну давай, удиви Рашу.

Цицерон ничего не стал говорить, просто достал перстень-печатку из кармана и положил на стол.

— Откуда это у тебя? — изумился Уведомитель. — Ты за моей спиной опять мутишь воду?

— Вовсе нет, — поспешил оправдаться Хранитель, выставив руки перед собой. — Всё произошло так неожиданно и спонтанно, но ты не подумай… Просто вечером я отлучусь ненадолго. Надеюсь, ты не против. Это всего-то маленький пустяк.

— Не знал, что подобными вещицами разбрасываются из-за пустяка.

Цицерон, как умел, на пальцах, пересказал всё, что с ним произошло этим днём. И казалось бы, они равны друг другу, но у Хранителя от чужого пронзительного взгляда возникло ощущение, что его сейчас со всей силы треснут.

— Отлично! Просто замечательно! Раскрыл лицо постороннему меру, так ещё и наглости хватает мне об этом докладывать! Молодец! Что сказать! О чём ты вообще думал? И по такой ерунде вся эта ваша неловкая встреча назначена… Смех да и только! Вы друг друга стоите, — Цицерон нервно поджал губы. Уже не впервой его отчитывали, будто несмышлёного новичка. Впрочем, другой реакции он и не ожидал.

— Как бы глупо это не выглядело со стороны, но всё-таки он меня ждёт. Прошу, дай мне разрешение…

— Иди, куда хочешь! Ты всего-то Хранитель гроба Матери Ночи, а наша семья находится на краю пропасти, — задел за живое Уведомитель.

— Раша…

— Что Раша? Что?! Я уже всё сказал. Иди, оставь Рашу в покое!

Ему больше ничего не оставалось, кроме как забрать перстень и послушно выйти, закрыв за собой дверь. Снова нахлынуло болезненное чувство вины, и как его от себя отсечь, Цицерон не имел ни малейшего понятия. В голове словно бесились скампы, и этот шум изводил, не давая сосредоточиться на чём-то одном.

«Почему же ты молчишь? Скажи уже хоть слово! — зубы непроизвольно стиснулись, а злоба разлилась в груди. Злоба на самого себя. — Я не достоин…»

Он чуть ли не бегом спустился в Святилище, однако войти внутрь не решился. Свет свечей, стоявших полукругом, гроб и Мать Ночи — эта до боли знакомая картина заставила остановиться. В его состоянии не богохульство ли подходить ближе? В голове разом потухли все мысли, и он не смог найти себе оправдания, соображая на ощупь.

«Сам только что осуждал Рашу, а его ничем не лучше… Стоило только копнуть поглубже, как внутри меня всё тут же вспыхнуло».

— Прости… — пришибленно произнёс Цицерон, пятясь назад и не находя сил отвести взгляда. Нечестивая Матрона проникала до самого нутра своими пустыми, ничего не выражающими, глазницами. И эта чёрная мгла прибила к земле, словно дождь — пыль, все чувства. Все, кроме почтительного трепета и страха. — Прости… прости… Хах… — замотал Хранитель через силу головой, лишь бы отвести взгляд в сторону, и не смотреть в пустые глазные впадины. Изо рта вырвался взволнованный смех. Внезапное наваждение отрезвило, и на место злобы и тревожности на краткий миг пришла тихая печаль.

Цицерон так и не решился войти в Святилище, и, оставив дверь открытой, поднялся в главный зал. Оттуда спустился вниз по коридору в жилые помещения.

Его встретил храп Гарнага, и, как ни странно, этот незатейливый звук обнадёжил. Хоть что-то неизменно в это неспокойное время. Наверное, было бы здорово посидеть и поболтать, но будить спящего орка он не стал, так как уважал чужой покой.

Остальные постели пустовали, не давая забыться напускной безмятежностью. Всё это ложь, все эти стены на песке. Что будет дальше?

Вечер приближался, окутанный туманом нервных мыслей. Скоро нужно будет отправляться в замок. Газета, из-за которой случился весь сыр-бор, лежала в прикроватной тумбе — и в самом деле такой пустяк. Раша за дело отчитал его. Пока все кружатся, подобно веретену, от него, Цицерона, нет пользы.

«Хранитель — какая бесполезная должность! Зачем она нужна, если Мать Ночи всё равно молчит? Это как разговаривать со стенами или потолком, зная лишь одно наверняка — когда-нибудь они рухнут. А толку-то?! — Цицерон со всей силы ударил кулаком о спинку кровати, рюкзак от толчка, опрокинувшись под собственным весом, упал, вывалив из открытого кармана содержимое. — А имею ли я право так рассуждать? — опомнился Хранитель от нахлынувшей вновь на него злобы. — Бесполезное ничтожество! Глупый дурак! Зачем… Зачем я вообще заговорил с ним прежде, чем вспомнить, кто он таков? Младший сын графа! Это был младший сын графа! Из-за моей невнимательности Раша и вовсе потеряет ко мне доверие… Каков Хранитель! Достойный выбор! Ха! — губы скривились в подобии улыбки. — Как же я жалок. Неужели это по моей вине Мать Ночи молчит? Ведь Раша не может ошибаться… Он говорил…»

Под натиском напирающих со всех сторон проблем, воображение обычно сгущает тучи пуще прежнего, искажая и преломляя под эмоциями, казалось бы, вполне разрешимые задачи и даже пустяки. Цицерон знал об этом. Вот только то, что происходило с Убежищем и их семьёй, он не мог причислить к вышеупомянутому. Ещё чуть-чуть, и в его голове всё могло упроститься до уровня конца света в миниатюре. И как этот порыв удержать внутри себя, не расплескав, он не имел ни малейшего понятия.

— Ха-ха… Гарнаг… Мы будто в ушате с помоями… Хах… — без сил простонал себе под нос Хранитель, повалившись на пол. Ему ответил только громкий храп. Прислонившись лбом к холодному полу, Цицерон закрыл глаза. Его знобило. Он не понимал, что с ним творится.

«Позавчера я убирался здесь… — в каком-то полубреду возникли обрывки суетливых мыслей. — Нужно будет на днях купить магических свитков, а то вода кончается… Ещё Понтий попросил найти какую-то книгу… Название записал где-то на листке, — заторможено перебирал он в уме. За последние дни его каскадом бросало из одной крайности в другую. То окутывали образы былого, то занимал шум сегодняшнего дня, то сковывал страх перед будущим. — Мать Ночи следует натереть маслом на следующей неделе…»

Но в подобных размышлениях были плюсы. Все эти хлопоты забивали голову отвлечёнными заботами, давая время на отдых от раздумий о наступлении пресловутого «завтра». Позволяя забыть о чувстве вины, что кралось за ним по пятам, будто тень. Хоть так, но он чувствовал себя полезным.

«Почему ты молчишь?»

В полузабытьи ворвался громкий смех, а может это просто храп? В нос ударил запах масла. Перед глазами застыла тьма.

«Я дал слово… А моё слово не должно быть пустым звуком. И… И на сегодня мною выполнено всё, что требовалось. У Раши, конечно, есть причины злиться на меня, но не до такой степени… Разве что… — храп продолжал гулять раскатами грома по жилым помещениям. Цицерон открыл глаза. — Почему ты молчишь?»

Взгляд зацепился за дневник, и Хранитель, привалившись спиной к кровати, взял книжицу в руки. Пролистывая страницы, он будто снова проживал былые дни, где не нужно было терзать себя вопросами. Где изящно выполненное убийство постепенно стало самоцелью, изначально рождённое в желании обрести семью.

Тот день вонзился в память, как острый клинок. На пороге комнаты, что он впопыхах снял в дешёвой придорожной таверне, появился Уведомитель и дал ему возможность сделать выбор. Выбор между жалким существованием и яркой жизнью. Между страхом быть обличённым в убийстве и за это понести наказание или же принять себя и свой грех, как данность, найдя опору в Тёмном Братстве. И он выбрал второе, ибо полагал, что даже если его и найдёт смерть, то она не будет столь никчёмной, как жизнь собственного отца.

Взгляд остановился на последнем контракте. Озлобленность вновь покинула грудь, болезненно обратившись в тоску. Цицерон, потерев пальцами висок, тихо засмеялся, плечи судорожно затряслись в ответ. Его пугали мысли, что он в чём-то схож с отцом. Эта тема для него была запретной. Об этом нельзя думать, иначе пропасть разверзнется под ногами. А что будет дальше? Одна лишь пустота…

Немного погодя Хранитель смог успокоить бурю в собственной душе. Достав карандаш, он уже по привычке решил излить душу в дневник. Дабы хоть так очистить себя от раздражающих терзаний.

«Как давно я не использовал свой клинок. Как давно не спасал души. Но теперь я Хранитель. Я больше не забираю.

Мне приятно вспомнить время, проведённое с шутом. Его хохот, его крики, его жалкие мольбы. А затем, когда дело приблизилось к концу, снова его хохот. Весел в жизни, весел в смерти. Для меня было честью знать его».