Всегда и навеки (джен)

Площадь перед часовней сковало столпотворение. Звон колокола разносился над городом и, казалось, не смолкнет. В этот светлый приветливый день в Чейдинхол ворвалось горе. Церковь была переполнена, а горожане, что не смогли попасть внутрь, заняли пространство вокруг. В поднявшейся суматохе раздавался детский плач, женские причитания и мужской бас. Давно уже такая бурная оживлённость не посещала улочки города. Здесь, среди людей и меров, затесались Раша с Цицероном. Шум снаружи привлёк их внимание, оторвав от дел.

— Мало нам было бед… — по обыкновению ворчал Раша, обведя взглядом толпу и водя носом по сторонам, так как откуда-то исходил дурной запах. — Кто бы мог подумать, что так всё обернется.

— О его плохом самочувствии объявили с неделю назад, и ты заверил меня тогда, что всё образумится. Сказал, что это глупая простуда, на которую не стоит обращать внимания… — однако в голосе Цицерона не было осуждения. Он понимал, что как-то повлиять на случившееся всё равно было не в их силах. — Почему именно сейчас? — в чёрных глазах застыл вопрос, полный ребяческого непонимания. Взгляд, устремлённый на Уведомителя словно вопрошал: «Чем мы разгневали провидение?» Но Раша и сам не знал.

В тот день Цицерон залетел в Убежище взъерошенный и возбуждённый. Тараторил и чересчур ярко жестикулировал, будто случилось что-то непоправимое.

— Уже послали в городской Конклав Синода за целителем! Здоровье графа Фарвила Индариса пошатнулось! Придворный маг лишь разводит руками! Все в городе только это и обсуждают. Говорят, этим утром Его сиятельству стало дурно и он слёг… Раша! — бурный поток еле сдерживаемых эмоций накрыл Уведомителя волной.

— Не надо было Раше тебя отсюда выпускать, — печально констатировал Раша.

— Я вовсе не привираю и не преувеличиваю! — всполошился Хранитель, сжимая пальцами лямку рюкзака на плече. — Дело серьёзное!

— Если ты не успокоишься, то в следующий раз Раша точно тебя не выпустит… — прошипел каджит. — Надышался свежим воздухом, а теперь кричит как оглашенный! Раша тебя прекрасно слышит. Сколько раз напоминать?

— Да… — опомнился Цицерон, сконфуженно уронив взгляд в пол. Ну вот опять…

— Это тебе целитель нужен, раз такая реакция на городские слухи. Видать совсем голова кругом идёт? Будешь и дальше так распаляться на любой чих вне Убежища, Раша посадит тебя на цепь у гроба Матери ночи, — Уведомитель поднялся со своего места и подошёл к Хранителю ближе. — Ты горишь, — заключил он, заглянув в чёрные глаза. — Но это пламя ты тратишь на что угодно, но только не на неё!

Цицерон поджал губы. Его снова отчитывают. Он не оправдал возложенные на него надежды.

— Я всего себя отдаю Нашей госпоже, — оправдывался Хранитель. Обида. Она разливалась по телу тягучей смолой, вызывая боль. Это было несправедливо. Чувство вины, насаждаемое Рашей, не давало вздохнуть. Тяжесть была невыносимой, проявляясь в виде нервозности, издерганности, излишней эмоциональности. Неуверенности в себе и своих силах. Собственная никчёмность не давала долго спать, навевая беспокойные сны. — Я отлучился на полчаса, дабы купить записную книжку. Мне что, уже совсем ничего нельзя?

— Можно. Но больше не кричи в покоях Раши, — попросил Уведомитель, правда, не особо веря, что так оно и будет. — А на счёт графа… Нашёл о ком переживать… Уж за ним-то присмотрят как положено и подыщут ему самых лучших целителей. Какая-нибудь глупая простуда, только и всего. Раша вообще не понимает, почему ты так реагируешь. О нас бы так переживал.

Опять укоры. А разве он, Хранитель, сейчас не переживает о семье? Если с Фарвилом Индарисом что-то случится, то что будет с Тёмным Братством? Естественно, в тот день Цицерон задал этот вопрос Раше, потому что ему хотелось доказать свою преданность бездне. Доказать, что его переживания имеют смысл и не являются глупостью.

— Да что с ним может случится? Конечно, ему перевалило за триста, но я тебя уверяю, такие противные и высокомерные эльфы, как Индарисы, живут долго и редко радуют своих завистников смертью.

— А как же мать графа и его жена? — напомнил Хранитель.

— Хах… Какой же ты упрямый и занудный, — беззлобно засмеялся Уведомитель. — Мать Фарвила Индариса — леди Ллатаса Индарис, умерла от рук тёмного ассасина. Хоть она и была совершенно ни при чём. Её муж, Андел Индарис, в те далёкие времена очень сильно досаждал Тёмному Братству, пытаясь подмять под себя. И нашим братьям прошлых лет пришлось поставить его на место.

— Да, я знаю эту историю. Репутация графа Андела Индариса тогда была сильно подпорчена…

— Если знаешь, то зачем спрашиваешь Рашу? — заворчал каджит.

— Может и с его сыном не всё так просто? — уже придя в себя и успокоившись, предположил Цицерон.

— Может… — внезапно согласился Уведомитель. — Только в этот раз мы не имеем к этому никакого отношения.

— А его жена? Что случилось с ней? — не унимался Хранитель.

— Умерла во время родов, — пожал плечами каджит.

— И ребёнок тоже?

— Ну ты и балда… Ты же сам ходил к нему на «продуктивную» встречу! — вновь захохотал Раша.

— Ааа… — еле сдерживая смех, улыбнулся Цицерон.

В тот раз тёмные братья перевели разговор в шутку, ибо находились в том состоянии, когда любой юмор или даже примитивная игра слов казались в два раза смешнее. Но теперь им было не до смеха. Граф скончался. Существование Тёмного Братства и его будущее стали ещё более размытыми.

— Сыновья покойного с самого утра пребывают в часовне, прощаются с отцом. Сегодня Фарвил Индарис найдёт покой рядом со своей супругой, — донёсся до слуха голос рядом стоящей немолодой женщины, что вела беседу с мужчиной.

— Я бы хотел сказать тебе: «мы в надёжных руках», но ты же понимаешь, как глупо звучат мои слова, — ответил тот. — Как же так… Здоровье графа было отменным, и вдруг за какую-то неделю он высыхает прямо на глазах! А его старший сын… Достойным ли он будет наследником титула и власти отца?

— Сын? Вы видели моего сына? — в разговор вмешалась старуха, сидевшая прямо на голой земле. Её голос был высоким, надломленным и хрипучим, отчего рядом стоящие горожане обернулись на этот странный звук.

До Цицерона с Рашей, а скорее всего и до всех остальных, наконец, дошло, от кого исходила вонь.

— Никто его не видел, угомонись, — попросил мужчина, краем глаза следя за старухой. Судя по всему, она сходила под себя. И не раз. Старое потертое платье было сырым, как подол, так и промежность.

— Выгнали из церкви? Ну ничего, как только похороны закончатся, сможешь вернуться в свой тёплый угол, — хмуро улыбнулась женщина.

— Мой сын… Никто его не видел? — продолжала хриплым голосом вопрошать седая старуха. Приглядевшись, Цицерон понял — она слепа.

Мужчина покрутил пальцем у виска, показывая окружающим, в каком состоянии сейчас находится нищенка. Правда, и без пояснений всё было как на ладони. Его собеседница тяжело вздохнула, обняв руками плечи, и встревоженно проронила, не сводя взгляда со старухи:

— Граф оставил нас в такое смутное время. Я переживаю за внука…

— Вины Его сиятельства в том нет. Видимо, возраст дал о себе знать. Фарвил Индарис хорошо потрудился на благо Чейдинхола, хоть и натворил по молодости немало глупостей, — он обвёл всех собравшихся взглядом. — Будем надеяться, что и у наследника молодость, наконец, закончится и он повзрослеет. Должен повзрослеть.

— Что верно, то верно. Но оптимизма как-то не прибавилось. Сыновья не всегда копии своих отцов. Я не жду чуда, но Аланил Индарис обязан взяться за ум. Вопрос в том, сможет ли? Ведь за всю свою жизнь он не брал на себя столь огромной ответственности. Так ещё и из северного графства слышны тревожные новости. Вы читали новый выпуск «Вороного курьера»? Если часовню в самом деле разрушат, то волнения разнесутся по всему Сиродилу…

— Он такой резвый мальчик, — вновь вклинилась старуха в чужую беседу. Её дрожащие пальцы пытались выправить складки на мокром подоле платья. На слепую лишь бросили взгляд свысока и продолжили разговор как ни в чём не бывало.

— Конечно прочёл и, говоря честно, я вдохновлён действиями жителей Брумы. Грудью защищать церковь! Вот это решимость! Вот это преданность! Да в любом другом графстве о таком и подумать нельзя!

Цицерон тоже прочёл этот выпуск. Его принёс Понтий два дня назад. От этих новостей, что гвалтом сыпались изо всех щелей, голова шла кругом. И вот опять, стоило лишь выйти из Убежища, слухи, догадки, рассуждения — всё это, будто стая волков, набрасывалась на тёмных братьев.

— Ах… Если бы граф сейчас был с нами, он бы поддержал жителей Брумы. Я в этом уверена. Ты же знаешь, какой характер был у Его сиятельства. Его голос образумил бы Совет и императора!

— Ты преувеличиваешь возможности Фарвила Индариса. Но в одном я с тобой согласен — у него хватило бы наглости возразить Доминиону и прескверной политике, что те ведут, насаждая её Империи. Шутка ли, граф Брумы Десимий Корвей ничего не может сделать в собственном владении! Не выступить против, ни как-то заморозить конфликт! Мечется меж двух огней, стараясь задобрить граждан и не оскорбить Доминион… Пытается сохранить лицо Империи и не вызвать бурю среди жителей!

— Всё это выглядит так, будто император решил остаться в стороне и всё переложил на бедного Десимия Карвейна…

— Тсс… — шикнул на женщину мужчина. — Такие темы поднимать не следует, — шёпотом пояснил тот, смотря на озадаченную собеседницу. — Мало ли кто нас слушает…

— Как смерть могла забрать графа? С ним же всё было в порядке, — вдруг отозвался Цицерон, ни к кому не обращаясь. Ему всё ещё не верилось, но он чувствовал, это была словно дрожь, когда со скал сходит лавина, он чувствовал, что приближается что-то непоправимое и неизбежное.