Рональд М. Уизли (джен)

Вместе с Чарли в дом приходит солнце. Живое, сияющее и очень теплое солнце. Рон уверен, что Чарли самый лучший старший брат на свете. Ну, из его братьев так точно.

У Чарли всегда есть время для Рона, и он при этом не делает жутко важное лицо и не донимает кретинскими розыгрышами. И дико интересно рассказывает про повадки магических животных, еще и в справочниках показывает, кто как выглядит. И каждый раз, разглядывая вместе с братом картинки и латинские подписи к ним, Рон ждет, что вот сейчас, вот еще немного — и Темный что-нибудь да вспомнит... Он должен знать этих зверей, он же маг, хоть и магглорожденный, ну! Разве мог он за всю жизнь не приготовить ни одного зелья, куда входят шкурки, когти или зубы волшебных животных? Ни разу не встречаться с ними в путешествиях? Не видеть в аптеках или магазинах, не слышать их названий на своей родной латыни? Наконец, ни разу, даже на то самое зельеварение, не надеть перчаток из драконьей кожи? То-то и оно, что никак не мог.

Но в голове одно лишь глухое незнание. О волшебных существах из справочника Темный понятия не имел, Рон почему-то уверен в этом, хотя и не может сказать, с чего он это взял и как такое вообще могло получиться. Как заклинило — "я знаю, что не знал". И Рон уже без прежнего энтузиазма поглядывает на "Тысячу магических растений и грибов" — он посмотрит эту книгу, конечно. Потом, когда братья уедут в Хогвартс. Но не удивится, если ничего не выйдет. Он не забывает о Темном — как можно забыть о том, кто целиком и полностью зависит от тебя, — он просто... просто живет. Греется на солнце, гуляет по окрестностям Оттери, копается изредка в огороде и ест вкуснейшую мамину стряпню. Темному это важно, а Рон ничего не имеет против.

Приближается день рождения Перси, и Рон потихоньку заказывает у отца Сандры Фоссетт, их соседа, что работает у Берти Боттс, коробку лакричных червячков. Перси вообще-то сладкое не очень любит, но лакрица ему нравится. А Рон пытается вспомнить, дарил ли он что-нибудь братьям и сестре на праздники, когда был Темным? А ему дарили?

Не вспоминается. И при виде подарочной коробки с красивым бантом — тоже... Рон разглядывает сквозь полупрозрачную крышку червячков — они извиваются, точно живые, и чуть блестят — и чувствует уже знакомые мохнатые лапки возле сердца.

Паук мешает, мешает, ворочается в своем гнезде. У Рона все валится из рук, он понять не может, что не так, о чем его пытается предупредить эта вредная тварь? Ну, червяки, лакричные, шевелятся в коробке. И что? Не в первый раз он что-то заказывает у мистера Фоссетта, и не только он — и близнецы, и Джинни, и Луна с Седриком у него всегда покупают. И ничего, никто не умер. Но паук не хочет ничего слушать, скребет и скребет себе — мол, опасно. А что именно опасно — непонятно. Рон крутит коробку так и эдак, представляет, как съедает червяка, но паук не успокаивается. Правда, и сильнее не беспокоится. Значит, есть их не опаснее, чем в руках держать? Да в чем дело-то?!

Рон спускается на кухню — передохнуть от червей, помочь, если надо, а нет — выпить чаю в уголке. Привести мысли в порядок.

Мама замешивает глазурь для торта, как всегда накануне семейных праздников. Рон не в курсе, что она в эту глазурь добавляет, но торты с ней получаются жутко красивые, и ему всегда нравились эти перламутровые разводы, как на раковинах-жемчужницах.

Но сейчас он вдруг вспоминает белые с перламутровым блеском зернышки, сладко-пряный травяной запах и приторную сладость под языком... тот же травяной привкус... И те же зернышки, тающие в горячем молоке, тонкой перламутровой пленкой расплывшиеся на поверхности...

Он помнит сладость отравленного молока, блаженное головокружение, недолгий прилив сил и неостановимую дрожь через пару часов, бред и жар, когда кожу жжет крапивой от любого тепла — даже собственные пальцы кажутся раскаленными. Помнит и почти готов выбить из маминых рук миску. "Не прикасайся!" — этой дряни не место в Норе, не место в маминых руках...

И вдруг наваждение спадает. Мама смотрит на него почти испуганно:

— Рон? С тобой все в порядке?

Нет, с ним далеко не все в порядке. Ему только что пригрезилась опасность в миске сахарной глазури... сахар... лунный сахар, теперь он вспомнил...

— Извини, мам... голова разболелась. Я пойду, ладно? — и, не дожидаясь ответа, Рон вылетает из кухни.

Еще один кусочек памяти — Темный разбирался в алхимии и не гнушался испытывать опасные ингредиенты на себе. Или это на нем испытывали? Надо будет посмотреть потом, что за "лунный сахар" такой, но, кажется, это что-то очень ядовитое.

И...

"И то, и другое мне не понравилось, — соображает Рон. — Но не понравилось по-разному". Миску с глазурью руки чесались выкинуть. За окно, в огонь, в речку — неважно куда, лишь бы подальше от Норы. Умом он понимал, что не стала бы мама класть в свою стряпню яд, но глаза упорно видели в блестящей глазури лунный сахар, чем бы он ни был на самом деле.

С червями не так. Зашвырнуть их куда подальше не тянет, но... но, но, но. В груди перебирает лапками паук: не расслабляйся, нельзя, нельзя, враг рядом. А вот интересно, пауки боятся червей? Они же вроде их едят... хотя Рон не помнит, кто кого ест. Или у них нейтралитет? С другой стороны, у паука жесткий панцирь и паутина, а у червя — ничего, кроме самого червя, мягкого и слабого. Он даже задушить своим телом никого не может. Нет, Рон однозначно ставит на паука.

И вообще, если даже паук и боится червей, то с чего их бояться взрослому темному магу? Еще и жившему на ферме. Да он за свою жизнь столько в земле копался, что его от этих червей уже тошнить должно. Ну или не тошнить, но — подумаешь, черви! И Рон это понимает, но вот паук в груди отчего-то понимать не хочет.

Черви-черви-черви, черные черви, что же с вами не так?

А что с ними может быть не так? Червей можно использовать в особо мерзком зелье как ингредиент. Или просто обмакнуть в котел, а потом отпустить, чтобы они заражали землю. Кстати, интересно, можно ли с помощью червей и какого-нибудь заклинания следить за пленником? Если да, то понятно, отчего Темный их так не любит.

Рон вспоминает старый замок — видел ли он там червей? Может, и видел, а может, и нет, он не приглядывался, больше за людьми смотрел...

"В каменном трупе живут двуногие черви", — вспоминает он. Да, Темный думал что-то такое, проснувшись ночью от холода, и было это — Рон уверен, эти стены ни с чем не спутаешь — в том самом старом замке. Вообще, конечно, неудивительно: с чего бы Темному любить людей, которые держат его в плену, мог и не такими словами обзываться. Но с другой стороны — ведь в самом деле, обозвать можно как угодно! А скребет и шуршит около сердца именно на червей, или не на самих червей, а на что-то не то связанное с ними, не то похожее на них...

А это, кстати, идея.

— Сколопендра, — шепчет Рон, зажмурившись и прислушавшись к себе. Сразу представляется длинное хитиновое тельце с рядами ножек. Оно ползет, извивается — выглядит противно, но не более того.

— Опарыш, — гадость. Но что-то не то. Не работает.

— Мокрица, — ничего. Даже не сказать, что как-то очень противно.

— Слизень, — нет, эти даже симпатичные. Ну, почти.

— Гусеница, — совсем нет, они вообще хорошенькие. Особенно мохнатые. Рон вспоминает, как вылавливал их и уносил из сада, когда мама разбрызгивала зелье от вредителей — гусениц было жалко.

— Флоббер-червь, — тварь неприятная, но Рону от ее жирного тельца ни жарко, ни холодно. Значит, дело не в них. А в чем?

— Червяк. Черный червяк, — вот оно, тревога, настороженность, неприязнь. Но в этот раз перед глазами первым возникает человеческое лицо: светло-карие, почти желтые глаза, темные с проседью волосы. Мариэтта. Есть и другие лица, Рон пытается их рассмотреть, но что-то мешает...

— Черный червяк, — бормочет Рон себе под нос. Нет, он не отступится! Это первое воспоминание за столько дней! И какое — возможно, он сейчас вспомнит, что сделал! — Черный червяк, черный червяк, черный червяк...

Не выходит, он злится, и вдруг...

Ненависть забивает горло так, что не вздохнуть. Он видит лицо женщины — да, кажется, женщины... темные волосы уложены в прическу, в длинных острых ушах покачиваются серьги. А иначе он бы вряд ли понял, кто перед ним: на этой образине вообще не написано, какого оно пола. Длиннющая желтая скуластая физиономия, об нос порезаться можно, губ будто вовсе нет. Зато глаза в пол-лица, желтые — взаправду желтые, не зеленые и не карие, и сильно раскосые, у людей таких не бывает. "Ну так она и не человек", — подсказывает память. И тут же подбрасывает имя — Каранья. "Надо же, какая встреча... Тварь... ты предала меня, предала нас всех..."

Рон переводит дух. Интересно-то как... Эта Каранья, выходит, его подставила? Он совершил преступление по ее приказу? Или это она что-то совершила, а потом свалила на него? И кто такие "все", о которых он успел подумать? Он не единственный, кого она затащила к этим вот... Черным Червям?

"Не просто Червям, — поправляет себя Рон. — Орден Черного Червя они назывались. Психи".

С другой стороны, чему он удивляется. Если некоторые темные маги называли себя Пожирателями смерти, то почему бы другим темным магам не назваться Орденом Черного Червя? Может, им казалось, что это звучит круто и устрашающе.

А понятнее между тем не становится ни разу. Кем таким была Каранья, что он пошел из-за нее на преступление или согласился взять на себя ее вину? И почему ненависть к ней такая острая и свежая, будто о ее предательстве Темный узнал совсем недавно? Ну, то есть очень незадолго до своей смерти. Ведь в руинах он прожил несколько месяцев, если не год, и должен был успокоиться хоть немного. Разве что она была ему очень близким другом или женой, но Рон уверен: нет, не была. Знали друг друга давно, но друзьями не были.

Тогда почему он поверил ей и дал себя подставить? И почему до сих пор злится, хотя столько месяцев прошло? Что-то упорно не срастается. Понять бы только, что именно.