Wo alle Straßen enden (гет)

Алоиз все же изменил принятому решению и, к облегчению Готтфрида и удивлению Магдалины, решил остановиться на пиве. Вскоре они уже сидели за тем же столом — на сей раз втроем, и слушали, как Мария поет. Одетая в строгий черный костюм, чем-то отдаленно похожий на партийную парадную форму, она была прекрасна. Готтфрид допивал вторую кружку пива и чувствовал, как треволнения потихоньку отступают, а в голове проясняется.

— Вы какие-то обеспокоенные, — Магдалина надула губы и стала похожа на капризного ребенка. Готтфрид в очередной раз задумался, сколько ей вообще лет и не наврала ли она им в прошлый раз.

— Все в порядке, — вымученно улыбнулся Алоиз. — Просто работы много...

— Пришли расслабиться? — Магдалина озорно сверкнула глазами и смущенно улыбнулась Алоизу.

— Ну да, — покивал Готтфрид. — А Мария поет каждый вечер?

— Почти, — покивала Магдалина, — когда есть посетители.

— А что, часто пустуете? — осведомился Алоиз, рассматривая Магдалину.

— По правде говоря, почти никогда, — Магдалина наклонила очаровательную головку к плечу, и из-за уха выбилась волнистая прядь.

Песня закончилась, и они и пара компаний — не партийных — за другими столиками принялись аплодировать. Музыканты переглянулись, Мария покивала пианисту с улыбкой и подошла ближе к краю сцены.

— Сейчас прозвучит подарок для навестивших нас партийных гостей, — голос ее, многократно усиленный микрофоном, отразился от всех стен и заполз куда-то в самое нутро.

Раздались до боли знакомые аккорды, и она запела "Herbei zum kampf"⁽¹⁾. В исполнении музыкантов из бара гимн авиации приобрел совершенно иные черты: несмотря на то, что Мария исправно выводила мелодию и не позволяла себе даже малейших вариаций, теперь это звучало то ли как городской романс, то ли как фривольная пародия.

Кто-то из беспартийных недовольно зыркал на них, кто-то позволял себе откровенно улыбаться, а Готтфрид был готов провалиться сквозь землю, на самые нижние уровни. Если бы у них была возможность затеряться, смешаться с толпой! Но партийцы всегда были обязаны ходить в форме: регламентированной по сезону, случаю, иногда даже времени суток, но в форме. Поговаривали, что разве что гестаповцы могут позволить себе такую роскошь, как переодевание в гражданку, но это оставалось лишь на уровне слухов.

Фраза о коричневой армии германской революции заставила Готтфрида и Алоиза переглянуться в страхе — она слушалась, точно вызов, точно злая насмешка над ними, над их положением, над самой Арийской Империей. Они выпили еще, не говоря ни слова. Даже Магдалина притихла и принялась рассматривать кружево на своем переднике.

— Доброго вечера!

Готтфрид вздрогнул от неожиданности: поглощенный дополнительным повторением припева, той его части, в которой пелось о том, что даже в минуты отчаяния мы готовы к последнему бою, он так задумался, что и не заметил, что песня умолкла, а Мария уже спустилась к ним и, как ни в чем не бывало, села на заранее приготовленный для нее стул.

— Доброго, — выдавил Алоиз, наливая себе еще пива.

— Вам не понравился мой музыкальный подарок? — Мария улыбалась так искренне, что Готтфрид даже растерялся.

— Фройляйн Мария, — он так выделил эту несчастную "фройляйн", точно стремился проорать всему свету о том, что она — беспартийная и своей этой беспартийностью и чертовой песней не имеет к нему ни малейшего отношения. — Мы не летчики. Мы — ученые.

— Гимна ученых я, к сожалению, не знаю, — парировала Мария. — Я просто хотела сделать приятное нашим новым партийным друзьям.

— Не пойте больше партийных песен, — строго проговорил Алоиз. — Это может навлечь проблемы как на вас, так и на нас.

— Так точно, — Мария прищурилась. — Жаль, не знаю вашего чина.

— Это не имеет значения, — раздраженно проговорил Готтфрид. — Считайте, что здесь никому нет дела до чинов и регалий.

— По рукам, — покивала Мария. — Лучше поухаживайте за мной, Готтфрид. Я тоже хочу холодного пива, сколько бы ни говорили о том, что это вредно.

Вскоре напряженность спала, и Алоиз принялся рассказывать, как однажды в студенчестве неправильно собрал какую-то жутко важную деталь для холодильной камеры, и его ошибка привела к совершенно противоположному результату.

— Знаете, тогда мой преподаватель, старик Хофманн, очень долго крыл меня последними словами. Он сказал мне, как сейчас помню: "Помяни мое слово, Алоиз Берг, если такое повторится, что тебя никогда не возьмут ни на одну нормальную работу, и тебе придется чинить отхожие места всю жизнь. Впрочем, тебя и к отхожим местам никогда не допустят, иначе ты потопишь в дерьме весь город!"

И Алоиз, Магдалина и Готтфрид, слышавший эту историю столько раз, что уже сбился со счета, рассмеялись, и лишь Мария серьезно поинтересовалась:

— Я же верно понимаю, что в Берлин вас прикомандировали не ради ремонта нужников? Или наш город тоже в опасности и нам грозит дерьмовый потоп?

— Не грозит, — отмахнулся Готтфрид. — Он сейчас работает в моей лаборатории, а уж мы там точно дерьмом не занимаемся.

— Верю, — засмеялась Мария. — Я не буду у вас ничего спрашивать. Вдруг это великая партийная тайна?

— Разумеется! Самая что ни на есть секретная тайна! — Готтфрид подмигнул. — И если я сейчас скажу вам сейчас еще хоть словом больше, меня постигнет ужасная кара!

— Я все равно в этом совсем не разбираюсь! — замахала руками Мария. — Лучше налейте мне еще. Или, может, Магдалина хочет послушать?

Но Магдалина сидела рядом с Алоизом, положив голову тому на плечо, и смущенно улыбалась тому, как он поглаживал ее ладонь в скромной и мимолетной ласке.

— Мне кажется, мы им мешаем, — негромко проговорил Готтфрид, подавшись к Марии и наливая ей пива.

— Надеюсь, ваш друг — порядочный человек, — Мария серьезно посмотрела на него. — И не обидит ее.

— Что вы, Алоиз ни за что не станет обижать девушку, — возмутился Готтфрид.

— Не все такие, — подметила Мария. — А бедняжке Магдалине и так не повезло. Уже одно то, что она так охотно общается с ним, дорогого стоит.

— Ужасно, — пробормотал Готтфрид, ощущая себя чертовски неловко. Он понятия не имел, что тут вообще можно сказать.

Готтфрид посмотрел на друга и сидящую около него Магдалину — рядом с ним она казалась совсем хрупкой. Точно в ответ на взгляд она встрепенулась, заправила за ухо выбившуюся прядь и обернулась к Алоизу:

— Алоиз, пойдемте, пожалуйста, подышим воздухом! Здесь душно...

— Будьте осторожны, — Готтфрид упреждающе посмотрел на Алоиза. Перед его глазами вновь встал образ существа с нижних уровней.

— Здесь относительно безопасно, — сообщила Мария. — К тому же рядом охрана.

— Мы не пойдем далеко, — подтвердила Магдалина. — А здесь я каждую ямку знаю.

Готтфрид оглядел зал: одна из компаний направилась наверх, где располагались комнаты, в одной из которых накануне ночевали Алоиз и Готтфрид. С еще одной компанией сидел бармен.

Они вышли. Мария и Готтфрид переглянулись.

— Тут точно спокойно? — переспросил он.

— Чего ты так опасаешься? — она наклонила голову. — Здесь бывают разные люди, и грабители в том числе. Но с партийными стараются не связываться.

— Полагаю, молодой человек боится не людей, — рядом с ними — точно из под земли вырос! -

появился пианист во фраке.

— Тило, нельзя же так пугать! — возмутилась Мария. — Готтфрид, это Тило — здешний пианист и просто очень хороший человек. Тило, это Готтфрид, он партийный ученый.

— Я вижу, — Тило хитро улыбнулся, стекла очков блеснули на его лице, а нити седины — на висках, ярко заметные даже на светло-русых волосах. — Что партиец, вижу, — уточнил Тило, садясь. — И что же вы изучаете?

— Физику и физическую химию, — у Готтфрида в горле встал противный ком. Распространяться о работе среди беспартийных точно не стоило. С другой стороны, мало ли ученых и мало ли, чем они занимаются...

— Приносите пользу военной промышленности или гражданскому населению? — поинтересовался Тило. — Впрочем, что это я, — спохватился он. — Можете не отвечать. Это все мое любопытство.

Он достал портсигар и предложил закурить Марии и Готтфриду. Готтфрид привычно отказался, Мария же смяла изящными пальцами папиросу, прикурила и, улыбаясь, выпустила облачко дыма.

— Так вот, — продолжил Тило. — Вы же опасались не людей, верно? Точнее, не в полной мере людей.

Готтфрид облизал пересохшие губы. Он вспомнил о твари, и у него снова совершенно не вовремя вспотели ладони.

— Вы не переживайте. Здесь, в Берлине, это не редкость, — Тило откинулся на спинку стула. — Конечно, на нижних уровнях. Даже сюда они редко когда добираются.

— Но все-таки добираются, — мотнул головой Готтфрид. Хотелось встать и отправиться за Алоизом и Магдалиной, но от этого шага останавливало лишь то, что Алоиз не простит, если он испортит им волшебный момент уединения. Оставалось еще, конечно, то, что сказала Мария, но Готтфрид был уверен: кто-кто, а уж Алоиз достаточно обходителен, чтобы Магдалина не пожалела о том, что вообще связалась с ним.

— Скажите, сколько раз вы видели зараженных? — Тило вглядывался в него водянистыми глазами так, точно видел заднюю крышку Готтфридова черепа.

— Один, — выдохнул Готтфрид, залпом допивая оставшееся в кружке пиво.

— Когда? Где? — Мария нахмурилась.

— Несколькими уровнями ниже. Сегодня...

Готтфрид взял со стола матерчатую салфетку и вытер уже порядочно мокрые руки. Облекать впечатления в слова не хотелось. Слепое существо вызывала у Готтфрида какое-то глубинное, первобытное отторжение. Он слышал о них, видел репортажи с пустошей, но в Мюнхене подобных тварей отродясь не водилось. И он даже представить себе не мог, что в Берлине, сердце Арийской Империи, встретит зараженных.

— И много их было? — полюбопытствовал Тило.

— С-сначала одно, — Готтфрид сглотнул, но от кома избавиться не удалось. — Потом появились другие, но мы улетели.

— Одно? — Тило приподнял бровь.

— Угу. Слепое. Оборванное, полуголое, все в язвах. И даже не разберешь, прости фюрер, баба или мужик, — Готтфрид продолжил мять в руках уже изрядно влажную салфетку.

— О, это вам несказанно повезло, — усмехнулся Тило. — Обычно они выглядят более цивилизованно. И интеллект, как правило, сохранен. И пола все-таки определенного, хотя встречаются сюрпризы.

Воображение услужливо подбросило Готтфриду пару соответствующих картин, и он едва сдержался, чтобы не скривиться.

— Но они и правда бывают агрессивными, — задумчиво проговорила Мария. — И, в отличие от простых грабителей, к партийцам питают большую ненависть, чем к таким, как мы. Впрочем, их можно понять.

— Но... — Готтфрид потер затылок. — Если Партия в курсе... Почему с ними ничего не сделают? Не выселят в резервации, в Трудовые Лагеря...

— Вы это у нас спрашиваете? — на лице Тило играла по-отечески теплая улыбка.

Готтфрид смешался. Он проявил себя не лучшим образом перед беспартийными. Можно сказать, опозорился. Теперь он судорожно пытался убедить себя в том, что он — ученый, и вовсе не обязан знать о таких деталях, как политика Партии относительно... А, собственно, относительно кого? Ну не люди же это. И даже не унтерменши. Вряд ли что-то выше уровня животных. А то, что этот Тило сказал про сохранный интеллект... Так у многих не-арийцев, да что там не-арийцев — даже черных людей из той же Африки, на месте которой теперь неумолимые воды Мирового Океана — было подобие интеллекта, и иногда оно даже достигало уровня расово верных индивидов. Впрочем, это было, скорее, исключением. И потом, Тило вряд ли проводил спецтесты. Может, ему вовсе показалось — неужто он прямо так уж контактировал с этими чудовищами, чтобы оценить такую многогранную штуку, как интеллект?

— Не переживай, — Мария накрыла его руки, в которых он все еще теребил несчастную салфетку, узкой теплой ладонью. — Здесь зараженных нет. С твоим другом ничего не случится, Магдалина прекрасно знает окрестности. Да и не пойдут они так уж далеко.

— И потом, вряд ли ваш друг не в состоянии постоять за себя, — Готтфриду показалось, что и Тило принялся его успокаивать. — У вас наверняка есть оружие.

— Откуда... Мы — ученые, а не военные и не полиция...

Готтфрид осекся. Второй раз в присутствии этого Тило он сел в лужу. Хуже — он не просто сел в лужу, он еще и смачно обделался! Какой-то беспартийный старикан — ну и ладно, пусть не старикан, но все же! — разделал его под орех всего-то двумя вопросами!

— А даже если и нет, — миролюбиво продолжил Тило, — вряд ли кто-то станет связываться с вашим другом. Он производит впечатление человека, способного дать отпор.

— Я, с вашего позволения, отойду ненадолго, — Мария улыбнулась. — Не скучайте и не вздумайте уйти, Готтфрид! Я сейчас же вернусь!

Готтфрид кивнул и проводил Марию взглядом. В компании Тило он ощущал себя неуютно, а теперь, оставшись с ним практически один на один, отчаянно старался не выказать неловкости. И не сесть в лужу в третий раз. Впрочем, Тило, казалось, отнюдь не пытался поставить собеседника в неловкое положение.

— Вы давно в Берлине, Готтфрид?

— Третью неделю, — он ощутил, как обретает почву под ногами.

— Совсем недавно, — понимающе выдохнул Тило. — Тогда все ясно. А до этого где работали, если не секрет?

— В Мюнхене, — Готтфрид подлил себе еще пива и жестом предложил Тило присоединиться, на что тот отрицательно покачал головой.

— Почки ни к черту, — пояснил он. — Вообще уж не пью ничего, кроме воды. Но вот в курении отказать себе не могу, — Тило усмехнулся и достал папиросу. — Вас точно не угостить?

— Нет, благодарю. Откровенно говоря, не выношу дыма.

Тило усмехнулся и покосился на пепельницу — там лежал выпачканный помадой Марии окурок. Готтфрид мысленно обругал себя последними словами. Кажется, он попал впросак в третий раз.

— Готтфрид, Мария мне как сестра, — Тило не сводил с него глаз. — Как младшая сестра, — уточнил он, как будто это что-то кардинально меняло. — Если хоть один волос упадет с ее головы — я не посмотрю, что ты партийный.

Готтфрид слышал нечто аналогичное второй раз за вечер. Только сначала его предупреждала Мария, а теперь вот этот мутный тип. Похоже, придется отдуваться и за себя, и за Алоиза.

— Не переживайте, — он не отвел глаз от проницательного взгляда Тило.

— Вы не перегрызли друг другу глотки? — Мария села на место и, взяв со стола папиросы Тило, закурила.

— А должны были? — притворно удивился Готтфрид. На миг ему почудилось, что Тило смотрел на Марию отнюдь не как брат.

— Нет, — она рассмеялась бархатным смехом, слегка запрокинув голову.

Готтфрид вновь ощутил прилив желания, резкого, всепоглощающего, заставляющего искать ответного жара и ласк.

— Просто Тило — мастер поставить любого человека в неловкое положение, — продолжила Мария. — Но вы не думайте, это он совершенно не со зла!

— Верю, — пробормотал Готтфрид, рассматривая тлеющий кончик папиросы Марии.

— Не буду мешать вам, — Тило встал и откланялся. — Был чрезвычайно рад знакомству, Готтфрид. Надеюсь, свидимся еще! — он протянул для рукопожатия ладонь.

— Взаимно, — Готтфрид улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка выглядела искренней, и пожал руку. Та оказалась сильной и цепкой.

— Что, надеешься больше никогда его не встречать? — в глазах Марии плясали черти.

— С чего ты взяла?

— Он никому не нравится после первого знакомства, — она пожала плечами. — Но на самом деле он очень хороший друг. Когда-нибудь ты еще оценишь его по достоинству.

— А тебе уже довелось? — брякнул Готтфрид прежде, чем успел подумать.

Мария посмотрела на него удивленно, смяла окурок в пепельнице и улыбнулась — между зубов показался влажный кончик языка.

— Можно и так сказать, — она снова положила ладонь ему на руку. — Неужели тебя это беспокоит?

— Не слишком, — отозвался Готтфрид и перевернул руку ладонью вверх, переплетая пальцы с пальцами Марии.

Музыканты играли что-то лирическое. Компания в углу принялась расползаться: кто прочь из бара, кто наверх.

— Что собираешься делать дальше? Еще пива? — Мария прищурилась.

— Нет, я и так пьян, — Готтфрид легонько сжал пальцы. — Какой-то необъяснимой свободой, — пояснил он.

— Здесь всегда так, — Мария вмиг стала какой-то серьезной и задумчивой. — Когда попадаешь в Берлин, сначала сбиваешься с ног. Потом — пугаешься. А потом ощущаешь себя, словно птица. Или ветер. Свободной-свободной, допьяна...

— Да, — Готтфрид кивнул. — Интересно, где там Алоиз с Магдалиной?

— О, — Мария улыбнулась, и Готтфрид отметил, как в течение ее разговора меняется ее лицо, как живо она реагирует на все происходящее. Казалось бы, открытая книга, и написана, вроде бы, знакомым языком, но все равно — полна своих тайн и загадок. — Я уверена, они скоро вернутся. Она никогда не возвращается позже полуночи.

Словно в ответ на эти слова дверь бара распахнулась, и на пороге показались Алоиз и Магдалина, юные и сияющие. Готтфрид чуть было не присвистнул: давненько он не видел друга таким воодушевленным. Или все дело и правда в особенном очаровании этого города? Или том, что они ушли из лап зараженных? А, может, он просто не имел счастья беседовать с Тило...

— Ужасно хочется есть, — защебетала Магдалина. — И чаю. Со штруделем. Вы хотите чаю со штруделем?

Ее глаза сверкали, на щеках играл румянец, и вся она, казалось, летала.

Они выпили чаю со штруделем — он оказался на удивление дивным, Готтфриду даже показалось, что повеяло босоногим детством, когда их с прогулки встречала его или Алоизова мать, когда как доведется, и поила чаем, и выслушивала их мальчишеские истории.

— Вы останетесь или по домам? — спросила Мария, когда чашки, наконец, опустели, а музыканты принялись собирать инструменты и расходиться, не дожидаясь припозднившейся компании.

— По домам, — заявил Алоиз. Готтфрид и рта раскрыть не успел.

— Что ж, — она улыбнулась. — Здесь вам всегда рады.

* * *

— Ну и какого черта? — возмущенно вопрошал Готтфрид, стремительно срываясь с места.

— Прости, друг, — казалось, Алоиз был растерян. — Я совершенно не подумал...

— Как же так, совершенно не подумал... — проворчал Готтфрид, глядя прямо перед собой.

Ему казалось, что этот вечер вполне мог бы получить продолжение, если бы не Алоиз со своей поспешностью.

— Ты-то сам как? — Готтфрид бросил быстрый взгляд на друга. — Мне, между прочим, Мария строго наказала передать тебе, чтобы ты не вздумал обидеть Магдалину. Ей и правда восемнадцать, или врет?

— Правда, — кивнул Алоиз. — Передай при случае Марии, что я ни за что не обижу ее протеже!

— Ишь ты, вспомнил бы себя пару дней назад, герой-любовник, — поддел друга Готтфрид. — "Интересно, я присунул официанточке?" — дурашливым тоном проговорил он и засмеялся.

— Перестань. Она чудо!

— Ну так как? — Готтфрид вопросительно приподнял брови и расплылся в многозначительной усмешке.

— Да ты издеваешься! — возмутился Алоиз. — Она девчонка совсем еще... Так, погуляли немного...

— Запасайся терпением, — резюмировал Готтфрид. — Кстати, у меня есть немного фотокарточек, одолжить? Чтоб терпелки на дольше хватило?

— Чтобы следующие десять лет ты припоминал мне это при каждом удобном случае?! Ну уж нет!

Готтфрид затормозил у посадочной площадки близ дома Алоиза:

— Завтра как обычно. И не опаздывай!

Он полетел к себе длинной дорогой — хотелось развеяться. Включил погромче вагнеровскую "Зигфрид-идиллию". Обычно его ужасно раздражало то, сколько места занимали магнитофон и усилитель. Да и свет ламп отвлекал, и грелись они порядочно. Но теперь Готтфрид только порадовался, что не демонтировал магнитофон — Вагнер умиротворял. День оставил слишком смешанные впечатления: плодотворная работа, изучение дневника, данные по антирадину — и эти ужасные твари, мутный тип Тило, до ужаса похожий на огромного таракана... Все распадалось пополам, делилось на черное и белое, но было кое-что, что не попадало ни в одну из категорий. Точнее, кое-кто. Мария.

Готтфрид совершенно определенно хотел провести эту ночь с ней, а, может, и не только эту. Но она была точно соткана из противоречий: и чертов гимн, и ее отношение к этому Тило-таракану точно вмешивали черную краску в светлый образ; точно фальшивые ноты вливались в стройную мелодию, будто ее песне кто-то подыгрывал на расстроенном пианино... Мысль о пианино снова заставила вспомнить о Тило и его цепком рукопожатии. Впрочем, чего было еще ждать от пианиста?..

Готтфрид задумался. Он ведь не сказал Алоизу о Тило ровным счетом ничего. И теперь он отчаянно хотел забыть о нем, о том стыде, который пришлось испытать за собственный длинный язык. В очередной раз прокляв себя за неосмотрительность, Готтфрид принялся наворачивать очередной круг через соседний квартал. Наверняка можно было бы вернуться в бар к Марии, но, должно быть, она уже легла спать... Из водоворота мыслей Готтфрида вырвал воздушный патруль.

— Арбайтсляйтер Веберн, — полицейский был совсем молод и почти безус, — потрудитесь, пожалуйста, объяснить, отчего вы пролетаете в этом направлении уже третий раз?

— Задумался, — ответил Готтфрид, забирая обратно водительскую книжку. — Видите ли, я начал работу над новым проектом...

— Проследуйте, пожалуйста, домой, — полицейский был предельно вежлив. Его не до конца сломавшийся голос, по мнению Готтфрида, звучал комично, и он едва удержался от улыбки.

— Всенепременно, — Готтфрид кивнул. — Хорошей вам ночи.

— Благодарю... — полицейский даже как-то растерялся. — Отправляйтесь домой, хорошо? — совершенно не по-уставному крикнул он, когда Готтфрид закрывал окно флюквагена. Готтфрид снова кивнул в ответ.

Придя домой, он спешно разделся и лег, надеясь, что его быстро сморит и это ускорит наступление следующего дня. Однако сон не шел. Готтфрид даже встал и проверил, хватает ли у него чистых рубашек — их оказалось на неделю вперед. Проверил бельевой ящик — тоже все оказалось в полном порядке. Заглянул в небольшое зеркало над умывальником в комнате — Алоиз был прав, стоило подстричь волосы.

Все эти мелочи, вопреки обыкновению, совершенно не успокоили его. Он пожалел, что дневник отца нельзя было пронести сюда — он бы столько времени использовал с пользой! Возможно, стоило все-таки вернуться к Марии... С этой мыслью он вывесил одну из рубашек на дверцу шкафа — положит наутро в багажник, пусть всегда будет что-то на смену, если он снова решит заночевать не дома.

Готтфрид, наконец, лег и уставился в потолок. Беспорядочные мысли роились в его голове, перетекали одна в другую, но он не мог ухватить ни одну из них за хвост. Наконец, он провалился в беспокойный сон, в котором они с Марией сидели, держась за руки, на заднем сидении флюквагена, а несчастную машину со всех сторон облепили мерзостные зараженные твари. Они выли, скребли по стеклам и фюзеляжу когтями, а Готтфрид только крепче прижимал Марию к себе, осознавая, что конец — вот он, еще немного, и они разорвут обшивку, выбьют стекла и доберутся до них... А потом откуда-то из-под штурвала появился Тило, и он был тоже заражен. Готтфрид уже был готов закричать, как зазвонил будильник.

Смурной и невыспавшийся, Готтфрид, вопреки обыкновению, тут же скатился с кровати, взял мыло, бритву и полотенце и поплелся в общий душ — благо в такую рань не успела собраться очередь. Пятница обещала быть совершенно отвратительной.

1) Herbei zum kampf — гимн Люфтваффе. Имеет идентичную мелодию с "Авиамаршем".

Вернуться к тексту