Wo alle Straßen enden (гет)

Готтфрид Веберн опаздывал. В очередной раз, а ведь ему еще предстояло заехать за сослуживцем, Алоизом Бергом. Верно, Алоиз уже стоит на посадочной площадке своего балкона, как положено — в шлеме и в форме. И недовольно смотрит на часы, ведь он, Готтфрид, уже две минуты как должен был забрать Алоиза и везти на работу. Готтфрид надавил на акселератор — старенький флюкваген⁽¹⁾ "БМВ" дернулся и рванул вперед, рассекая воздух. На пределе допустимой скорости.

Алоиз и правда стоял на посадочной площадке и хмурился. Сердито дернул ручку двери и плюхнулся рядом с Готтфридом, затягивая кулису на шлеме.

— Только не гони, фюрера ради.

Готтфрид серьезно покивал и рванул с места так, словно торопился догнать вчерашний день. Алоиз покачал головой и уставился в окно. Мимо пролетали одинаковые высотные дома с оборудованными посадочными площадками, летучие камеры-фиксаторы, а там, где трасса становилась многополосной, другие флюквагены — поновее Готтфридовой "БМВ". Когда они зависли на светофоре на подъезде к Естественно-Научному Центру, Алоиз не выдержал и покачал головой:

— Он точно не рухнет вниз?

— Точно, дружище, — уверил его Готтфрид. — Я только на выдавшихся выходных ему руль высоты налаживал.

Готтфриду показалось, что Алоиз выдохнул с облегчением. Он и сам знал, что друг его не понимает и даже, наверное, осуждает: Готтфриду предлагали новенький "Опель". Но, как выразился Алоиз, "чудак Готтфрид уперся и взял двенадцатилетнюю развалюху". Готтфрид был не согласен с другом: да, пусть в пятом году выпуск флюквагенов только-только поставили на поток, до Великой Катастрофы — и Великого Обнуления — флюквагенов вообще не существовало, а все машины ездили по земле на колесах. Готтфрид помнил это время с трудом, хотя уже ходил в школу, когда все случилось. В один класс с этим педантом Алоизом.

А теперь этот самый Алоиз — неисправимый педант и по совместительству его лучший друг — сидел на пассажирском сидении его старушки-"БМВ" и нервно смотрел то на часы, то на спидометр. Видимо, он боялся двух вещей: опоздания на работу и выволочки, которую могли устроить Готтфриду за превышение скорости.

— Ну хорошо, — пробурчал Алоиз. — А то я уж был готов поспорить, что эту развалюху собрали еще до Великого Обнуления.

Готтфрид только усмехнулся — он слишком привык к таким шуткам приятеля. И снова налег на акселератор.

Без двух минут восемь они уже спускались на огромную светлую посадочную платформу Естественно-Научного Центра. На белоснежной стене красовалась огромная каменная мозаика со свастикой и портретом фюрера.

— Вот видишь, — Готтфрид швырнул свой шлем на сидение. — Мы вовремя. А ты переживал.

— Эх, лучше бы мы, как раньше, в Мюнхене, жили бы в одной казарме, — протянул Алоиз.

— Тогда бы тебе пришлось будить меня каждое утро, — парировал Готтфрид и усмехнулся.

— Ну пришлось бы, — философски отозвался Алоиз. — Но не было бы риска опоздать или нарваться на воздушную полицию.

— Ладно, поборник дисциплины, — кивнул Готтфрид. — Опоздаешь еще. В обеденный перерыв поговорим.

Он пружинисто зашагал в сторону ворот с моргающей над ними красной лампочкой.

— Веберн, — прошипел появившийся будто ниоткуда высокий молодой человек с пронзительными голубыми глазами и густыми светлыми волосами — одним словом, вылитый готический ангел. Откуда взялось это определение, сам Готтфрид помнил смутно, но, похоже, что откуда-то из босоногого детства. — А ты, никак, опаздываешь?

— Штайнбреннер, — Готтфрид растянул губы в усмешке. — Что же заставило тебя покинуть вахту? Ты забыл новый код? Тебе задали вопрос, для ответа на который нужно подумать, и тебе пришлось спешно искать помощи у кого-то, кто это умеет?

— Заткни свой грязный рот, — прошипел Штайнбреннер, глядя на Готтфрида сверху вниз. — Я вообще не понимаю, почему тебя вместе с нами перевели в Берлин, а не, скажем, в котловину, где обрабатывают плутоний, или что-нибудь в этом роде. Твое происхождение...

— Достаточно хорошо для Партии, ангелочек, — пожал плечами Готтфрид. — Ты отрываешь меня от работы для того, чтобы сказать мне, где мое место? Или у тебя есть еще что-то?

— Есть, — Штайнбреннер кивнул. — Мой отряд нашел на окраине Берлина, внизу, некоторые доказательства того, что послужило причиной Великой Катастрофы. Мне велели привлечь тебя как эксперта. Хотя я бы предпочел работу хоть с самым вонючим евреем из котловины работе с тобой, Фридляйн.

— Есть распоряжения сверху относительно того, когда мы отправляемся вниз? — Готтфрид сжал разом вспотевшие руки в кулаки — лезть вниз в компании Штайнбреннера ему не хотелось.

— Сам зайди и все узнай, — огрызнулся Штайнбреннер. — Я тебе не пес на побегушках.

Штайнбреннер развернулся и чеканной походкой направился к другому входу. Готтфрид тяжело вздохнул, приложил карту-пропуск к магнитному считывателю и поплелся внутрь. Настроение после разговора с Штайнбреннером упало, перспектива лезть вниз только тяготила, а теперь ему предстояло еще и тащиться к координатору всей научно-исследовательской деятельности, хауптберайхсляйтеру⁽²⁾ Малеру. Малер был человеком старой закалки, пережившим Великую Катастрофу, и в современных технологиях, по мнению Готтфрида, разбирался не больше, чем свинья в апельсинах. Тот уже неоднократно заставлял его переписывать отчеты — и это при том, что в Берлин их перевели без году неделю как! И, как назло, перевели их троих: его, Берга и Штайнбреннера. Штайнбреннера, как единственного женатого, разумеется, вместе с супругой. Хотя Готтфрид бы предпочел, чтобы их перевели вдвоем с Бергом: Штайнбреннер не давал ему проходу со школьной скамьи и даже спустя столько лет никак не отставал. При воспоминании о школьном прошлом Готтфрида бросило в дрожь — он тут же принялся думать о чем угодно другом. Например, о том, что удивительно, что Штайнбреннер оказался таким ретроградом и вообще женился — подобные семьи уже давно считались анахронизмом и пережитком. Дети все равно воспитывались в специальных Центрах, да и не всегда даже женатые пары проходили ценз на размножение.

У Готтфрида засосало под ложечкой — идти к Малеру не хотелось. Он вообще считал, что хауптберайхсляйтеру досталась на редкость неподходящая фамилия — ну какой из него художник? Сущий формалист! Но тут уж ничего не попишешь — работа она и есть работа, поэтому, поправив узел галстука и удостоверившись, что на его сапогах ни пылинки, Готтфрид направился прямиком к Малеру.

В светлой приемной на секретарском месте сидела Вальтрауд Штайнбреннер. Высокая, с молочно-белой кожей, светлыми волосами и большими голубыми глазами, она была под стать мужу и Готтфриду напоминала самую настоящую валькирию. Хотя кто ее знает, эту Вальтрауд — Штайнбреннер-то был хитер, как лис, может, и правда выковырял откуда-то натуральную валькирию. До Великой Катастрофы его отец ездил по разным экспедициям и сына с собой брал. Мало ли...

Готтфрид посмотрел на Вальтрауд и в очередной раз с удивлением отметил, что тонкий едва заметный фигурный шрам на левом виске вовсе не портил ее, а только усиливал какое-то совершенно мифологическое сходство: он напоминал какую-то руну или витиеватый тайный символ.

— Арбайтсляйтер Веберн? — она подняла голубые глазищи от бумаг и улыбнулась. Готтфрид залюбовался аккуратной родинкой над верхней губой. — Я доложу хауптберайхсляйтеру Малеру, что вы пришли. Вы пока присядьте. Чай, кофе, какао?

— Нет-нет, благодарю, хауптберайтсшафтсляйтерин Штайнбреннер, — Готтфрид опустился в светлое кресло и натянуто улыбнулся. Судя по званию, это он должен был предлагать ей кофе. И бегать в кондитерскую за булочками. — Не стоит беспокоиться.

Она кивнула и скрылась за тяжелой дверью кабинета Малера. Готтфрид проводил ее взглядом — в серо-голубой форме, оттеняющей цвет глаз, она казалась еще красивее. Ну и в целом была поприятнее своего ангелоподобного муженька и, вроде бы, даже не смотрела на Готтфрида сверху вниз, хотя чисто физически это бы ей вполне удалось.

Пока Готтфрид предавался думам о том, что проклятому Штайнбреннеру совершенно зря так повезло с женой, дверь кабинета скрипнула и Вальтрауд снова появилась на пороге.

— Арбайтсляйтер Веберн, прошу, проходите. Хауптберайхсляйтер Малер ожидает вас, — она снова приветливо улыбнулась, а когда Готтфрид прошел мимо нее, тихо добавила: — И уже давно...

— Доброго утра, Фридляйн, — на усатом лице хауптберайхсляйтера играла лучезарнейшая из возможных улыбок — Готтфриду сразу подумалось, что это не к добру. Как и то, что Малер назвал его самым отвратительнейшим из сокращений его имени. — Садитесь, садитесь. Вы и так опоздали, не тратьте еще больше моего времени.

Готтфрид прошел и сел. Он чувствовал, как все в этом кабинете давит на него: и белые стены, и чересчур высокий потолок со старомодной лепниной — таких изысков не было ни в домах, ни в рабочих кабинетах с самых времен Великой Катастрофы. Малер смотрел на него осуждающе, и у Готтфрида снова вспотели ладони. Ему показалось, что его осуждало все вокруг — и дверь, резную ручку которой он, должно быть, отпустил недостаточно плавно, и чертова лепнина, которую он счел неуместной, и даже кресло, в котором он сидел. И, конечно, взиравший со стены фюрер. Уж фюрер-то его точно осуждал. И за темные волосы — спасибо, хотя бы прямые! — и за крупные карие глаза, и за невысокий рост — даже Вальтрауд Штайнбреннер была выше его на целую голову... Что уж говорить об очередном опоздании.

— Кстати, о времени, — Малер побарабанил пальцами по столу. — Чтобы сегодня к вечеру у меня была объяснительная.

— Но, херр хауптберайхсляйтер, — возразил было Готтфрид, — вы можете проверить записи с телекамер. Я прибыл вовремя.

— И что же вас так задержало? — сардонически проговорил Малер, переплетая узловатые пальцы.

— Кто, херр хауптберайхсляйтер, — проговорил Готтфрид. — Кто, не что. Оберайнзацляйтер Штайнбреннер.

Малер остался безучастен. Готтфрид был готов поспорить с кем угодно на что угодно, что теперь его объяснительная никому не понадобится: Малер слишком любил Штайнбреннера, чтобы подвергать того риску наказания. Впрочем, в глазах Готтфрида они стоили друг друга — тупые партийные шавки. Солдафоны. Никакого творческого подхода.

— Готтфрид, — наконец продолжил Малер. — Я позвал тебя не просто так. Как ты понимаешь, восстановление Арийской Империи — дело многих десятилетий. Благодаря мудрой политике фюрера и Партии нам удалось завершить прошлую семилетку за четыре с половиной года...

Готтфрид покивал и погрузился в собственные раздумья. Ему было всего девять, когда грянула Великая Катастрофа. И Великое Обнуление — потому что в просвещенном обществе не могло быть такого никчемного бога. А если он никчемный — к чему считать годы от его мифического рождения? Богом для них был фюрер, сколько Готтфрид осознавал себя. Ему было всего девять. Почему же он так плохо помнил все, что было до? Теперь слова Малера про семилетку воскресили в его сознании давно позабытые уроки истории и газеты, которые он тайком таскал у матери и деда еще в Мюнхене. Было что-то такое, то ли про шестилетку, то ли про пятилетку за четыре... Только вот он никак не мог вспомнить, где.

— ...Теперь. Готтфрид, ты слушаешь меня? — Малер прищурился.

— Так точно, херр хауптберайхсляйтер!

Малер усмехнулся, но продолжил:

— В общем, на окраине современного Берлина, где теперь строят новый Арийский Воспитательный Центр для самых маленьких граждан Арийской Империи, при разборе завалов обнаружили различные химикаты. Возможно, там остались какие-то записи, документация... В общем, вы с Бергом разберетесь. Операцией командует оберайнзацляйтер Штайнбреннер. Он же по этому поводу задержал тебя утром, верно? — Малер приветливо улыбнулся и даже расцепил руки, демонстрируя открытые ладони.

— Так точно, — отрапортовал Готтфрид. Ужасно хотелось сказать, что все было не так, но он нашел в себе силы и подавил неуместный порыв. Чай, уже далеко не мальчик.

— Зайдите к Штайнбреннеру, Готтфрид, — по-отечески тепло проговорил Малер. — Определите сроки и фронт работ, — он махнул рукой, давая понять, что аудиенция окончена. — А, Готтфрид, — окликнул Малер, когда тот уже положил ладонь на резную дверную ручку. — То, что я говорил про объяснительную... — он пожевал сухие губы. — Забудьте.

* * *

— Штайнбреннер шкажал, шеводня, — пережевывая плохо вымоченное и от того жесткое сублимированное мясо, пробормотал Готтфрид.

— Дерьмово, — Алоиз со стуком поставил стакан с компотом на пластиковый стол.

— Угу, — согласился Готтфрид. — Внизу. Без должной подготовки. Во второй половине дня. Я так и не понял, они хотя бы дозиметристов к нам снарядят?

— Что, не хочешь умереть молодым? — съязвил Алоиз.

— Да что мне будет, — Готтфрид наконец пережевал и проглотил мясо. — Я Великую Катастрофу пережил. И ты. Удивительно, что мы сами в темноте не светимся.

— А что тебя тогда смущает?

Готтфрид уставился в тарелку. Он понятия не имел, как объяснить Алоизу, что именно его смущает. Более того, он понятия не имел, как объяснить это самому себе.

— То, что ее, к сожалению, пережил этот говнюк Штайнбреннер? — Готтфрид попробовал отшутиться, но сжался под укоризненным взором друга.

— Длинный язык твой, — покачал головой Алоиз. — А ну как этот говнюк тебя услышит? Или еще какой говнюк? Будто говнюков у нас мало... И, заметь, я еще молчу про тайную полицию...

— Пошел ты, — Готтфрид отодвинул тарелку. — Весь аппетит испортил. Кто ж о гестапо за столом-то разговаривает?

О тайной полиции ходили легенды. Поговаривали, что офисы их находились внизу, арсенал их допросных поражал самое извращенное воображение. А самое страшное — их агенты были повсюду. Может, даже не только в Арийской Империи. Наверняка не только в ней.

— Алоиз... — Готтфрид помялся. — Не доверяю я Штайнбреннеру.

— Вот это новость! — Алоиз распахнул голубые глаза в притворном удивлении. — Ты, может, еще скажешь, что он из гестапо? Или, того хуже, шпион Советов? Или Америки?

— Не-е, — усмехнулся Готтфрид. — Он тупой как пробка. Из него шпион, как из твоей жопы — рояль, Алоиз. Ты представляешь, что было бы, если ты твой зад был роялем?

— Я мог бы выступать в филармонии, и меня транслировали бы по всем имперским каналам — и теле, и радио, — мечтательно протянул Алоиз. — Но где мой зад, а где музыка?

— Да уж, ты не Вагнер, — Готтфрид опрокинул стакан компота и поморщился так, точно там был шнапс. — Хватит болтать. У нас операция на носу, надо хоть немного подготовиться.

**

Их привезли на многоместном флюквагене на окраину. Высадили наверху и пропустили через пластиковые камеры, в которых одели в многослойную защиту. Готтфриду защита была великовата, и он ступал в ней неуверенно, однако еще гаже он ощущал себя под презрительными взглядами молодчиков из обслуживающего персонала: техников и дозиметристов.

Несколькими ярусами ниже к ним присоединились еще люди. Изможденные, в обтрепанных полосатых костюмах и худой обуви, по большей части обритые налысо, но по характерной синеве на черепах Готтфрид понял — темноволосые. Он отвел взгляд. Было неловко смотреть на них даже через визоры.

Внизу были завалы. Группа дозиметристов указывала на какую-то точку, где приборы начинали сходить с ума. Штайнбреннер отдал приказ, и людей без спецкостюмов пинками принялись сгонять в ту сторону.

— Что там? — поинтересовался Готтфрид у одного из стоявших неподалеку людей в массивном скафандре, который что-то деловито выбивал на перфокарте.

— Какой-то идиот вчера при осмотре территории разворотил свинцовый саркофаг, — скафандр смешно пожал плечами.

— Точно Штайнбреннер, — Алоиз пихнул Готтфрида локтем так, что тот едва удержался на ногах.

— Не знаю, кто, — отозвался скафандр.

— Что было под саркофагом? — нахмурился Готтфрид.

— Уран.

— Много? — Готтфрид едва не подпрыгнул.

— Да что ты привязался? — отмахнулся скафандр. — Понятия не имею. Сейчас скелеты взвесят — разберемся.

Готтфрид потер лоб. Если это и правда уран, то, похоже, Штайнбреннер не врал. Он огляделся. Вокруг царил полумрак, визоры ограничивали обзор, но он кое-что заприметил.

— Алоиз... — тихо позвал Готтфрид.

— Чего тебе?

— Смотри.

Он указал на неприметный лаз среди развалин. Небольшая расщелина, вовсе не факт, что там даже был проход вниз.

— Это уж слишком, — запротестовал Алоиз. — Давай дождемся, пока разберут.

— Да ладно тебе! — горячо возразил Готтфрид. Азарт распалял его. — Ну пойдем! Поможешь мне, чего тебе стоит?

— Что, костюмчик не по размеру? — поддел друга Алоиз, но на сей раз, вопреки обыкновению, Готтфрид не повелся.

— Пошли посмотрим!

В расщелине и правда оказался проход вниз.

— Нюх у тебя на такое дерьмо, — ворчал Алоиз, помогая Готтфриду спуститься. — Тебе было мало, как тебя еще в детстве, до Обнуления, завалило в развалинах после бомбежки? Твоя мать тогда всех на уши поставила! Три дня тебя искали!

Готтфрид не реагировал. Он что-то отчаянно искал — он и сам не знал, что.

Они осматривали подобие комнаты, случайно уцелевшее после взрыва. Алоиз то и дело косился на потолок, не собирается ли тот обвалиться.

— Смотри! — почти прокричал шепотом Готтфрид. — Тут какие-то бумаги!

Алоиз высветил бледным световым кругом загаженный пол. И правда — россыпью лежали пожелтевшие от времени листы. То исчерченные линиями, то исписанные убористым почерком. Готтфрид неловко принялся подбирать их, пару раз даже растянулся под беззлобный смех друга.

— Ну-ка, посвети! — распорядился он, выпрямляясь и отдышавшись. — Сюда, болван!

Они оба замерли. На одном из листов расплывшимися чернилами была нарисована примитивная схема контактного взрывателя. На еще одном — сплошь формулы. На третьем — еще какая-то схема, в темноте было не рассмотреть. Готтфрид перевернул лист. В нижнем углу мелким почерком были выведены имя и фамилия. Фридрих Веберн.

— Фюрер меня раздери! — зашептал Алоиз. — Это же... Твой отец!

У Готтфрида закружилась голова. Он представил себе, что Штайнбреннер спускается сюда же, выдирает из его рук листы, а потом торжествующе смеется, мерзко смеется. Если докажут, что бомба такого строения и правда упала на Германию в Год Обнуления, то ему конец. Его с матерью оставили в живых только потому, что потом благодаря таким же бомбам в необитаемую пустыню превратили целых два материка: Африку и Австралию. И часть Евразии в придачу. И потому, что маленький Готтфрид был очень умен. Но докажи теперь партийцы, что это его отец спровоцировал Великую Катастрофу...

— Меня расстреляют... Алоиз, меня расстреляют... — пробормотал Готтфрид. — А перед этим заставят сожрать этот чертов уран... Или запихают мне его в зад... Алоиз...

— Давай сюда! — Алоиз выдрал заветные листы у Готтфрида и принялся расстегивать костюм.

— Ты что творишь, идиот! — Готтфрид вышел из себя. — Тут рядом уран...

— Срать, — отрезал Алоиз. — Мы пережили Великую Катастрофу. Вряд ли мне навредят эти несколько секунд. И несколько листов.

Готтфрид хотел было возразить, но к тому моменту, когда он еще раз посмотрел на друга, тот был вновь плотно упакован.

— Давай, херр разведчик, — усмехнулся Алоиз. — Может, мы найдет тут что-то еще?

Они не успели обшарить каждый уголок, как Готтфрид издал негромкий, но выразительный победный клич.

— Смотри! Тут спуск!

— Ты — псих, — покачал головой Алоиз.

Внизу оказался добротный подвал. Казалось, его не тронуло ничто — даже колба керосиновой лампы, стоявшей на монументальном деревянном письменном столе, была цела.

— Ого-го! — присвистнул Алоиз. — Ты посмотри-ка!

Со стены на них строго взирал намалеванный масляными красками на холсте фюрер. Под фюрером висел Имперский штандарт, только цвета слегка поблекли.

— Да сюда можно на экскурсии ходить! — изумился Алоиз.

Готтфрид уже вовсю шарил по комнате. Несколько пыльных консервных банок — целых! — датированных 1943 годом. Пакет с кофе — удивительно, должно быть, он пах, этот кофе! В нижнем ящике стола несколько очков: у одних сломана дужка, у других треснуто стекло. Костыли в углу. Белый халат на спинке кресла... Готтфрид обшарил все, оставив на закуску верхний ящик письменного стола — тот пока не поддавался. Вскоре на самом столе собралась внушительная гора трофеев, от провианта до сущей ерунды, вроде броши-булавки.

— Приступим! — Готтфрид чувствовал, как кровь бросилась в лицо. Он уже позабыл о том, что за пазухой у Алоиза покоились бумаги, способные довести его до расстрела. Или до введения в организм урана каким-нибудь особенно противоестественным способом.

— Чертов ящик, — пожаловался Готтфрид. — Вот я тебя!

Он с досады хватил кулаком по столу — Алоиз вздрогнул, а с потолка посыпалась штукатурка.

— Тьфу на тебя! — выругался Алоиз. — Хочешь, чтобы нас тут с концами завалило? Я сомневаюсь, что Штайнбреннер станет спасать наши жопы.

— О! — Готтфрид заметил на столе булавку. Казалось, он уже даже не слышал всего, что говорил Алоиз. — Смотри-ка!

Он подхватил булавку и принялся воевать с замком злополучного верхнего ящика.

— Готтфрид... — осторожно начал Алоиз. — А если хватятся?

— Ерунда, — пробубнил тот. — Хватятся — вон мы сколько всего нарыли! Да-а-а!

Он торжествующе воздел руку, но не удержал равновесия и приземлился на задницу. С потолка снова посыпалась штукатурка.

— Осторожнее ты, фюрера ради, — покачал головой Алоиз.

— Веберн! Берг! Мать вашу, говноеды сраные! — сверху раздался голос Штайнбреннера. — Ноги поди переломал, коротышка, пока сюда влез?

— Штайнбреннер, — Алоиз дернул Готтфрида за рукав.

— Швайнбреннер⁽³⁾, — огрызнулся Готтфрид. — Я тут кое-что...

Он замер. В ящике стола лежала книга. Или дневник. Нечто в кожаном переплете.

— Эй, говнюки, ответьте, вы тут? — голос Штайнбреннера раздался из лаза, ведущего к ним.

— Тут, Швайнбреннер, тут, — ехидно отозвался Готтфрид, спешно расстегивая костюм и находящуюся под ним форму.

Алоиз покачал головой и кивнул в угол. Готтфрид метнулся туда, но успел припрятать дневник под форму.

— Что ты там делаешь, урод? — подозрительно вопросил Штайнбреннер. — Прячешь что?

— Да, прибор, — огрызнулся Готтфрид. — Отлить приперло.

— Идиот, — хохотнул Штайнбреннер. — Тут же радиация. Отвалится, поди. Хотя такому уроду, как ты, без надобности. Размножаться-то тебе нельзя, да и какая баба на такого клюнет? Разве что к скелетицам в бордель!

Штайнбреннер рассмеялся, довольный шуткой.

— А это что? — он уставился на стол.

— Решили пожрать харчей из прошлой эры, — Алоиз был предельно серьезен.

— Вы это припрятать решили? — Штайнбреннер непонимающе посмотрел на обоих.

— Да нет, — отмахнулся Готтфрид. — Это все, что мы тут нашли.

— А выше? — Штайнбреннер прищурился.

— А мы там толком не шарили, — нашелся Алоиз. — Там грязно.

Штайнбреннер осмотрел обоих:

— Тебе — верю. А вот этой помоечной крысе — ни на пфенниг. Живо наверх!

— А харчи? — возмутился Алоиз.

— Скелеты соберут, — веско сказал Штайнбреннер. — И не твоего ума дело это, Берг.

Они вылезли выше. Готтфрид еще раз окинул взглядом помещение, как почувствовал на плече тяжелую ладонь Штайнбреннера:

— Что вынюхиваешь, падаль?

— Никак ничего, — буркнул Готтфрид.

— Ничего, говоришь, — он легонько толкнул Готтфрида коленом — этого хватило, чтобы тот растянулся на грязном полу.

— Слушай, Штайнбреннер, — к нему подошел Алоиз, — отвяжись от него. Все, что мы нашли, мы тебе показали. А то, что он тебя свиньей припечатал...

— Срал я на свинью, — Штайнбреннер встал так, чтобы не дать Готтфриду подняться. — Сдается мне, что ты брешешь, Фридляйн. Расстегивай куртку.

— Штайнбреннер, это должностное преступление! — Алоиз начал выходить из себя. — Тут уран, ты же убьешь его!

— Он должен был с теми скелетами идти туда и ковырять это дерьмо голыми руками, — даже через маску было видно, как перекосилось лицо Штайнбреннера в брезгливой гримасе. — Пусть раздевается.

— Алоиз, хер с ним, — подал голос Готтфрид и расстегнул куртку. — Доволен, тупорылый? Или мне еще штаны снять в доказательство, что я в жопу капсюль бомбы не затолкал?

— Странно, — Штайнбреннер нахмурился. — Одевайся, засранец. Но вот этого, — он достал из кармана еще пару листов, таких же, что прятал у себя Алоиз, — мне все равно с лихвой достанет, чтобы выписать для тебя порядочную порцию свинца, Веберн.

1) Флюкваген (нем.) — летающая машина

Вернуться к тексту

2) За основу взята система званий НСДАП с 1939 года. Изначально звание показывало, какой единицей руководил тот или иной партиец, но позже в Арийской Империи звание стало отражать не столько зону ответственности, сколько общее положение того или иного члена. Общая иерархия для руководящих должностей: арбайтсляйтер — берайтсшафтляйтер — айнзацляйтер — гемайншафтсляйтер — абшниттсляйтер — берайхсляйтер (есть и выше, но они в данной работе не встречаются). Приставки обер- и хаупт-, соответственно, — старший и главный. Т.е. по увеличению значимости, например: айнзацляйтер — оберайнзацляйтер — хауптайнзацляйтер

Вернуться к тексту

3) нем. Schwein — свинья

Вернуться к тексту