Всегда и навеки (джен)

Ему приснился отец, но он даже не помнил, о чём они говорили, будучи вместе. Неумолкающий звон колокола спугнул остатки воспоминаний, и те рассеялись по комнате. Цицерон нехотя поднялся с постели, его пробуждение встретили холодный свет и стены. Остальные кровати были застланы, шторы закреплены подхватами — некому было больше коротать на них время. Стол опустел, все столовые приборы и посуда убраны в буфет. Единственное, что выделялось на фоне уже обыденной тоски, так это звуки с улицы. Звон и не думал умолкать, проникая беспорядочной трелью под землю.

«Что там творится?» — в недоумении вопрошал Хранитель. Было раннее утро, а шума столько, будто рыночная площадь провалилась в Убежище.

Наскоро сполоснув лицо и переодевшись, он мигом вбежал в главный зал. Здесь ступнями ног можно было ощутить дрожь, что расползалась по полу от гула наверху. Но в самом зале снова ни души. Цицерон без стука ворвался в покои Уведомителя, но там также никого не оказалось. Опять один? Нет, не совсем… В Святилище его ждала Мать Ночи.

Спустя минуту звон прекратился, что немного вернуло Хранителя в прежнюю колею, однако на его место пришёл непривычный глухой рокот, появление которого он также объяснить не смог. В последний раз так грохотало во время похорон старого графа. А что теперь?

Цицерон огляделся. Со стола Раши исчезли все бумаги. Никаких писем или блокнотов, в которые Уведомитель записывал даты, имена заказчиков, время и место, дабы ничего не упустить. Возможно, всё это просто было убрано в дальний угол за ненадобностью. Теперь Гарнаг и Понтий сами искали поручителя, а после тут же убивали жертву. И вряд ли они вели какие-либо записи по этому поводу, вернувшись в Убежище. Им было не до того.

Хранитель, закрыв за собой дверь, спустился вниз по коридору, стараясь не обращать внимания на посторонние звуки. Тем более, что он мог с ними сделать? По обыкновению зажёг свечи и порадовался живому свету, который теперь можно было увидеть только здесь.

— Твоя воля всё так же неизменна? — спросил Цицерон, подойдя к гробу Матери Ночи. — Не хочешь говорить?

Её лицо ничего не выражало. Обтянутый иссохшей кожей череп, чёткие линии носовых раковин, острая нижняя челюсть, ярко выступающие скулы и сомкнутые зубы. Весь её облик был пронизан смертью. Словно вечный покой и её тело являли собой по сути одно. Хранитель протянул руку, едва коснувшись шеи, его взгляд пробежался по ключицам и опустился ниже, на плотный саван, закрывавший рёбра.

— Я хочу услышать твой голос…

— Цицерон! — знакомый возглас, что донёсся из главного зала, заставил его вздрогнуть и отпрянуть от Матери Ночи. Это был Понтий. — Ты здесь? — едва ли не вбежав в Святилище, окликнул тёмный брат.

— А где мне ещё быть? — как можно тише поинтересовался Цицерон, вынуждая своим примером понизить интонацию, но Понтий не придал этому намёку никакого значения. Его сейчас было вовсе не узнать: весь раскрасневшийся, запыхавшийся, с улыбкой на лице от уха до уха. Наверху явно что-то произошло, раз он, вместе со звоном, так стремительно спустился к нему с улиц города. — Что? — Цицерон ощутил на себе пристальный взгляд тёмного ассасина, который уже успел очутиться возле него.

— Идём! — без лишних слов имперец схватил Хранителя за руку и потянул за собой в коридор. — Такое редко можно увидеть. Ты не должен этого пропустить! Чем ты хуже остальных?

— О чём ты? — упирался Цицерон. — Я не могу покинуть Убежище без разрешения Раши, ты же знаешь… Не тяни!

— Дурак ты, дурак! Ты сам не знаешь, в чём себе отказываешь! Не упирайся… Я по дороге всё объясню.

— Но Раша будет недоволен… — пытаясь вырваться из рук тёмного брата, брыкался Хранитель. — Что там в городе случилось такого важного, что я обязательно должен там присутствовать и нарушить слово? Мать Ночи… Я не могу бросить её совсем одну…

— Не переживай, с ней ничего не случится. Осмелюсь предположить, что она от тебя уже устала, — засмеялся Понтий, утягивая Цицерона за собой к выходу. Как ни странно, но эти слова очень сильно задели последнего, и тот ничего не смог возразить в ответ.

«Может, я и в самом деле ей докучаю?» — спросил он сам себя.

— Поднимайся! Живей, живей! — скомандовал мужчина, подтолкнув Хранителя к лестнице. — Ну! Не стой столбом! Иначе мы их не застанем!

— Кого? — не желая идти без разъяснений, спросил Цицерон, застыв возле перил.

— Ах ты… Мы же пропустим всё самое интересное! Неужели Раша тебе ничего не рассказал? Ты серьёзно не знаешь?

— Ты про что? Я его уже который день не вижу, — брови на лице Цицерона иронично приподнялись над переносицей, а на губах появилась насмешливая улыбка. — Здесь нет никого, кроме меня и Матери Ночи.

— Ясно. Как странно. Я думал, он держит тебя в курсе обо всём, что творится в городе. Разве нет? — посерьёзнев, спросил Понтий.

Звон колокола вновь начал нарастать, пробегая гулом по каменным стенам.

Цицерон, запрокинув голову, посмотрел наверх, на маленькую узкую полоску голубого неба, зияющую снаружи. В душе от увиденного пробился потухший было интерес ко всему вокруг.

— Теперь он вообще редко со мной общается… Так что происходит? — этот грохот, он будто стал живым.

— Наш граф обвенчался с невестой в Храме Единого и сейчас едет в Чейдинхол со своей молодой супругой! Вот что происходит, друг мой! — обхватив Хранителя руками, Понтий потряс того за плечи. — Идём же скорее, иначе всё пропустим! Ну!

Воодушевление и пылкость, с которыми явился тёмный брат, наконец, передались Цицерону, и тот, увлечённый звоном колокола и словами брата, поднялся по лестнице, стараясь не думать о нагоняе от Раши. Всё-таки он соскучился по людской суете.

В глаза ударил яркий свет и он зажмурился, привыкая. Невысокий кустарник скрыл их от чужих глаз, тем более, что все взгляды сейчас были устремлены лишь к воротам, в которые вскоре должны были въехать молодожёны.

Осмотревшись, Хранитель не узнал Чейдинхол. Совсем недавно в часовне Аркея нашёл свой покой Фарвил Индарис: покровитель Тёмного Братства и самый умудрённый годами граф в землях Сиродила. А после его смерти в город пришли недовольство и погром в связи с политикой, насаждаемой Талмором. Он знал, что районы приводят в порядок, что разграбленные пришлыми мародерами магазины восстанавливают. Он видел это собственными глазами в те краткие часы, когда Раша дозволял Цицерону развеяться. Но сейчас всё словно переменилось. Хранитель и сам не знал, почему, но в голове его крутилась лишь одна мысль:

«Сколько ушло на это средств?»

К празднеству все дома, даже их дом с «привидениями», были украшены венками из терпких цветков, ленточками и разноцветными флажками, что тянулись пёстрой полосой по всей улице, переполненной людской массой. Звуки музыки доносились с разных сторон, перемешиваясь между собой в шумную какофонию. Скоморохи, жонглеры, танцовщицы — всего увиденного не перечислить. Было такое ощущение, что здесь собралась не только вся городская округа, но и гости из соседних земель. В воздухе витали запахи специй, мяса, хлеба и сладостей…

«Да столько народу не было даже на похоронах графа! Что здесь творится? Откуда всё это?»

— Потрясён?! — пытаясь перекричать колокол, поинтересовался Понтий, видя перед собой бледного, словно высушенного изнутри, тёмного брата, глаза которого блестели одурманенные любопытством. — Ты только рот прикрой, а то муха залетит! — загоготал мужчина и, схватив того под локоть, повёл ближе к дороге, обходя толпу.

— Даю тебе слово, что ты ещё больше изумишься, увидев нашу новую графиню! — продолжал подзуживать интерес Понтий, склонившись к самому уху Хранителя, чтобы тот смог лучше расслышать.

— Ты так говоришь, будто уже её видел, — недоверчиво подал голос Цицерон, неуверенно крутя головой по сторонам.

— Конечно видел! Я мчался сюда на лошади Раши впереди всей свадебной вереницы, чтобы успеть предупредить тебя!

— Меня?.. — Цицерон ошарашено уставился на Понтия, остановившись. — В смысле… меня… — трель, музыка, шум голосов и звон колокола вызывали перед глазами помутнение, он, пребывавший всё это время в тишине, очутился в хаосе. Молчание обратилось в речь. Пренебрежение во внимание. И это было так необычно, что Хранитель совсем потерялся, не зная, как реагировать. В итоге он просто рассмеялся, чем изрядно удивил тёмного брата.

— Что смешного? Ты чего?

— Нет… Нет… Ничего. Спасибо, — Цицерон обхватился за локоть тёмного брата покрепче, так как ощутил неприятное головокружение, а всё вокруг внезапно потемнело. — Красивая, говоришь? — стараясь не обращать внимания на своё странное состояние, переспросил он.

— Естественно! Любая женщина прекрасна, когда она любима и счастлива. Нужно ловить момент, и сейчас именно он! Когда ты её увидишь, ты поймёшь, о чём я говорю!

— Хах… О чём ты говоришь… О чём ты говоришь… Слышу я, слышу, — снова засмеялся Цицерон, переполненный эмоциями, которые пытались найти выход. — Ты так рассуждаешь, словно сегодня разделишь с ней одно ложе… — тихо прыснул со смеху Хранитель.

— Перестань сейчас же, — толкнув его локтём в бок, цыкнул Понтий. Но и на его губах появилась еле сдерживаемая улыбка.

— Едут! Едут! — загомонила толпа.

И действительно, на въезде в Чейдинхол появились легионеры, что шествовали впереди всей процессии. Вслед за ними, верхом на лошади, въехал виконт.

— А вот и наш затворник… — не упустил шанс прокомментировать Понтий. — Гляди, какой разодетый, — в самом деле, через ряды чужих голов Хранитель смог разглядеть тёмно-синий костюм, блестящий на солнце камнями. Хотя, судя по осунувшемуся виду Илета Индариса, тому явно было неуютно участвовать во всём этом празднестве.

— Ах! Смотри! Смотри! — тёмный брат затряс Цицерона так, будто тот заснул и сейчас пропустит всё самое важное.

Толпу огласили крики и свист, громче которых доселе не было. В город въехали граф Аланил Индарис и молодая графиня. Под копыта их коней женщины тут же стали бросать цветы, что, видимо, насобирали этим утром на лугах близ Чейдинхола.

— Это Ирна Индарис, в девичестве Улес. Внучка знатного торговца из столицы. Ну не прелестна ли?

Цицерона ничуть не смутило, что его тёмный брат уже осведомлён о том, кто она и откуда. Это было вполне в характере Понтия, когда дело касалось женщин. Да и, скорее всего, об этом знали все, кроме самого Хранителя. Вот именно это и должно было смущать прежде всего.

Тем временем молодая графиня в сопровождении супруга направлялась в замок. Она ехала боком в седле на пегой лошади, и своей грацией вызывала в толпе всеобщий трепет. В глаза тут же бросились её длинные огненные локоны, переплетённые голубыми лентами. Это было её главное отличие от двух братьев Индарисов. Кожа, как и у всех тёмных эльфов, была серой, а глаза подстать волосам. По её осанке, плечам, вздёрнутому носику было заметно, что ей нравится внимание толпы. Горожанки провожали взглядом её бело-голубое платье. Горожане же мужского пола не могли отвести взгляда от откровенного, но при этом элегантного выреза на груди.

— Граф-то диковину какую привёз… — сказал кто-то в толпе.

Молодую графиню переполняла гордость и важность, собственно, как и её мужа Аланила Индариса. Чета скрылась верхом на лошадях от глаз тёмных братьев за часовней Аркея. Процессия же из гостей, придворных дам, мужей и родственников продолжалась, но только в пешем виде.

— Дела… — улыбнулся Понтий Цицерону и снова затряс того, как грушу. — Видел! Ты видел!

— Раша прекрасно всё видел и слышал, — раздался совсем рядом голос Раши.

Тёмные братья напряжённо обернулись — их застали с поличным. И Хранитель уже представлял в уме, сколько всего ему сегодня предстоит выслушать о себе разного и интересного.