Всегда и навеки (джен)

Из-за не отступающего волнения, что усиливалось с каждой минутой, было сложно дышать. Казалось, грудь и горло затянули путами — ещё чуть-чуть и можно задохнуться. Перед глазами всё застлала серая дымка, а в голове пронзительно кричала мысль: «Если она хочет моей смерти, она её получит!»

Так думал Хранитель, окончательно решившись исполнить желание Матери Ночи. Он проник в собор и теперь настороженно ждал, обратит на него кто-нибудь внимание или нет. Цицерон не стал подходить ни к одному из алтарей, дабы изобразить моление, а просто присел на скамью, невидящим взором разглядывая разноцветные блики витражей на полу. Здесь была буря красок, прямо как в его мечущемся сознании, разительно отличаясь от тёмного Убежища, которое Цицерон недавно покинул.

В уме однообразно вспыхивал, подобно движению маятника, один и тот же вопрос: «Как долго ещё ждать?»

Одна из входных дверей заскрипела, отчего Хранитель напрягся всем телом: может, это Илет Индарис? Однако неизвестным оказался простой горожанин, и этот факт заставил Цицерона снова покинуть реальность и погрузиться в собственные мысли.

«Матушка желает увидеть грандиозное представление… Она хочет, чтобы я развеселил её! Мне нечего терять… Я же всё хорошо обдумал? Мой план… Он же достаточно грандиозен? Зачем сразу идти в руки стражников, когда можно блеснуть в последний раз? Конечно, я нарушу правило… Ах! Позор мне! Позор! Но так хотелось бы умереть ярко и громко, не смертью серой крысы, а воспылать и сгореть дотла! Как настоящий ассасин! А это значит, что я должен забрать с собой ещё… Матушка должна быть довольна! Хах!»

Он всё ещё держал на неё обиду из-за бессмысленного, по его мнению, молчания, которым Нечестивая Матрона пытала ему душу. Хотелось ответить на это дерзостью. Со стороны это выглядело по-детски наивно и эмоционально, но и здесь он упрекал во всём её, ведь это она довела его до такого состояния.

От долгого пребывания в часовне, по меркам убийцы, Цицерон даже смог расслабиться, и на мгновение ему показалось, что он снова в Святилище Матери Ночи. Причиной тому послужили блуждающие в большом помещении запахи масел и трав. Хранитель расценил это как хороший знак — он на верном пути. Рука то и дело поглаживала рукоять клинка, выдавая нетерпение. Цицерон не знал точного расписания Илета, да и было ли оно? Виконт появлялся в часовне внезапно, и так же внезапно исчезал. Можно было бы спросить молодого священника, что молился возле алтаря, однако Хранитель не был настолько уверен в своих силах, да и внутренней кухни местных взаимоотношений не знал. Легче всего дождаться и прирезать младшего Индариса у всех на виду, когда тот объявится. Тогда ему, Цицерону, уже точно не сбежать от наказания — именно этого он и добивался. По пальцам проскользнули фантомные воспоминания липкой крови, а запах железа с пьяняще кислым оттенком ударил в нос. От сладких, по мнению Хранителя, мыслей, по всему телу пробежали волнующие судороги, предвкушая грядущее удовольствие. Как давно он не поднимал клинок? Матушка будет недовольна?.. Или довольна? Простит ли она ему подобную наглость?

«Ты ей не нужен! Ей всё равно!» — всплыли в памяти слова Амиэля, больно ударив по самолюбию. И тут же тенью возникли другие мысли: какая его ждёт смерть, быстрая или медленная? Будет ли его кто-нибудь ждать в объятьях Отца Ужаса? И вообще, разрешат ли ему там находиться?

Цицерон приложил холодную ладонь к разгоряченному лбу: от озноба его бросало в жар. Всё-таки ему было страшно вот так просто распрощаться с жизнью, хоть в этом он и не хотел сейчас сознаться.

«Почему всё должно закончиться именно так?» — вопрошал он сам себя. Ощущение одиночества здесь, среди прихожан, оказалось куда сильнее и тяжелее, чем в покинутом всеми Убежище. А свет, падающий сквозь витражные окна, мерещился холодным и далёким, нежели привычный полумрак подземных коридоров.

Вокруг отсутствовала тишина, горожане шёпотом общались между собой, вот только он, Цицерон, ощущал себя здесь лишним, но это пол беды. Он также чувствовал себя ненужным там, где полагал, и есть его место. Всё естество будто сковал холод, проникнув под кожу, а в руки словно кто-то вцепился ледяными пальцами.

«Неужели матушка так сильно злится на меня?» — в угасающем сознании возник образ Матери Ночи, что пустыми глазницами смотрела на него, но молчала. Она и не думала с ним говорить… Он всего лишь Хранитель. По сердцу разлилась новая волна обиды, постепенно рассеивая мысли в летучую пыль. Весь зал погрузился во тьму.

* * *

Хранитель очнулся от постороннего шума и голода. Последний уже давно шёл с ним рука об руку, бесцеремонно будя, не дав побыть в беспамятстве ещё сколько-нибудь прекрасных мгновений. А стоило очнуться, как ворохом бессвязной паутины на его плечи валились воспоминания и бесконечные волнения. Свет свечей, что секунду назад казался таким тёплым, будто погрузился в тени нависших тревог.

Какое-то время Хранитель не мог понять, где он, и откуда в Убежище столько людских голосов. Заозирался, обнаружив себя в часовне, но тут же вспомнил, зачем он здесь.

— Я никуда не пойду! Нет! Нет! — речи старухи ворвались в сознание, отчего печали Цицерона затихли в ожидании, когда их хозяин вновь останется наедине с самим собой. Голоса звучали позади, у входа в собор, и Хранитель машинально обернулся, так как крики были слишком громкие.

— Помнишь тётушку Сабину, что приходила в часовню на выходные? Помнишь оладьи с джемом? Игна, ты меня слышишь? Она согласилась присмотреть за тобой, будешь сыта и опрятна. Что не так? Игна, не упрямься! — молодая девушка сидела напротив старухи возле стены и слёзно упрашивала ту согласиться.

— Эдит, ты хорошая девочка… Хорошая… — женщина погладила девушку по плечу. — Ты станешь прилежной супругой для моего сына, — тут же вставила слепая женщина, чем заставила всех собравшихся лишь шутливо хмыкнуть.

— Эдит, супруга покойника… Звучит зловеще… — суеверно вкрадчивым тоном проронил один из прихожан.

— Тьфу на тебя! — цыкнула на него горожанка. — Видимо, придётся ждать Сабину, без неё мы эту упрямицу с места не сдвинем. Как только она оправится после смерти супруга, мы её позовём.

— Неужели эта старуха не понимает, как всем мешает? Эдит, ты плохо за ней ухаживаешь! Этот угол источает смрад! Кажется, она уже совсем не в состоянии справить нужду прилично!

— Я стараюсь, как могу! — тут же вспылила молодая девушка, видимо, это был не первый упрёк в её сторону.

Но мужчина, казалось, не планировал останавливаться и решил высказаться, раз собралась такая большая публика:

— Её побирания на кладбище смущают состоятельных гостей города, хоть, по правде говоря, они и могут с её помощью продемонстрировать свою добродетель. Но не у каждого же крепкие нервы! Смотреть на эту развалину попросту неприятно! Сколько можно говорить об этом Ярнару, старухе здесь не место! Ладно бы на первое время он приютил её, но сколько лет прошло? Она мешает и простым горожанам своими воплями!

— Ты всё сказал? Не отвлекай меня от уборки, иначе этот угол так и будет смердеть… И вообще, почему это нужно выслушивать мне? Пожалуйся Ярнару ещё раз, может что-то изменится, — вступилась за себя девушка.

— Ах! Какая занятая! Так вот жаловался я ему, но он только и говорит, что о смирении… Мол, все мы такими будем. Да как это? Питаться на кладбище подачками! Я таким быть не собираюсь!

И тут Цицерон не выдержал и прыснул со смеху, так как в его памяти тут же всплыли точно такие же упрёки Амиэля про мусорную кучу. Хохот пронёсся по наступившей тишине.

— Ты находишь это смешным? Тебе весело? — на него обратили внимание все, кто был в главном зале собора. Молящиеся перестали молиться, разговаривающие между собой священники смолкли.

От такого обильного интереса к себе Цицерону вскружило голову, но это чувство ему очень понравилось. Как давно он не был центром движения и суматохи, матушка должна быть довольна. Да начнётся представление!