Крыса (гет)

Джек не пожалел, что сменил работу. Кафе было через две улицы, на дорогу уходило теперь куда меньше времени, да и дядюшка Бэзил, низенький толстяк с отвислыми усами, был на редкость добродушным человеком. Он не ворчал из-за опозданий, позволял отлучаться в течение дня и был не против, если к Джеку или Фрэнки кто-нибудь заглядывал — если, конечно, не было наплыва клиентов. И не то, чтобы у заведения хорошо шли дела, но дядюшке Бэзилу всего хватало, а Джеку просто сразу понравилось работать с ним и Фрэнки.

Собственно, большую часть времени Джек проводил именно с ней: дядюшка Бэзил был поваром и пропадал на кухне. Фрэнки же терпеливо и понятно объясняла каждый шаг: что делать, если пришел клиент, как мыть посуду, пол, столы, как принимать поставщиков, если дядюшке Бэзилу и ей самой некогда. Сама она летала по кафе, как стрекоза — Джек только удивлялся ее расторопности и ловкости.

— Я просто работаю здесь уже два года. У тебя тоже скоро начнет получаться.

Нет уж, ему за ней было не угнаться. Фрэнки возилась со счетами, забирая их домой, придумывала, как украсить зал: то расставляла по углам бумажные цветы, то обшивала лентами занавески, а как-то попросила Джека перерисовать несколько видов с открыток. Их повесили на стены кафе.

Она похвалила его за рисунки, а дядюшка Бэзил заплатил за них, сколько отдал бы, как он сказал, если бы купил их у кого-то. Они не переставали вдвоем нахваливать Джека: действительно, рыхлому старику и хрупкой девушке было не под силу таскать ящики, двигать столы, да и буйного клиента выпроводить у них смелости не хватало.

Впрочем, местные сами их защищали. Что удивляло больше — к Фрэнки не приставали. Правда, и она, при всей приветливости с клиентами, держалась немного отстраненно, но обычно на это не смотрят. А здесь ей улыбались, немного шутили — и только. Между тем Фрэнки была не только на редкость хорошенькой, с ее шелковистыми волосами, тонким профилем и глазами газели, но и на удивление грациозной.

— Неземная она, — заметил как-то дядюшка Бэзил. — Вроде с нами, делает все как надо, но сама ведь носится где-то. Мыслями-то. Это видно, правда?

Если это было видно, то точно не всем. Антония стала все настойчивее пытаться свести Джека с подругой. Вечно оставляла их наедине, когда Фрэнки была в гостях; заводила разговоры, как важно вовремя завести семью и как трудно встретить хорошего парня или девушку. Та краснела и мялась, Джеку тоже было неудобно. Он сейчас и помыслить не мог о том, чтобы снова вступить в отношения с девушкой, какой бы замечательной она ни была. Однажды утром, когда Фрэнки с Джеком пришли пораньше, чем дядюшка Бэзил, она сказала напрямик:

— Пожалуйста, извини Антонию. Она очень добрая и хочет всем только счастья, но представления у нее свои.

С этим нельзя было не согласиться. Тем более, о своих друзьях Антония знала далеко не все. Джек никому не рассказывал о Розе, да и у Фрэнки, как он скоро понял, была тайна.

...После двух часов кафе пустело, и можно было немного отдохнуть. Неизменно приходил только один человек, но его Фрэнки всегда бросалась обслужить сама. Это был парень чуть постарше их обоих, долговязый и узкоплечий, со смешными оттопыренными ушами и длинным носом. Звали его Тео. Фрэнки, такая ответственная, серьезная, никогда ни на что на работе не отвлекавшаяся, не отходила от него, покуда он обедал. Она сидела за его столиком — он не позволял ей оставаться стоять — чуть подавалась вперед, и они вместе тихо, увлеченно говорили о чем-то.

Джек как-то попытался прислушаться.

— Обличать пороки общества — это нужно, — говорил Тео. — Но нельзя забывать и о том, что этим порокам можно противопоставить. Иначе впадешь в отчаяние.

— Может быть, кто-то уже и впал?

— Да, пожалуй, в самое черное отчаяние надо впасть, чтобы не видеть, что жизнь и красота все равно побеждают. Оглянитесь вокруг. Лучи солнца, прибывающий день, даже одно то, что мы пока еще живы — все свидетельствует, что судьба добра к нам. Куда добрее, чем мы заслуживаем.

— Но иногда, — Фрэнки опустила глаза, — человек бывает не рад ни красоте, ни самой жизни.

— Надеюсь, вы это не про себя говорите? — встревожился Тео. У него было что-то детское в лице — и как не мог не признать Джек, очень добрый взгляд.

— Нет, нет! Я просто пытаюсь рассуждать. Когда человеку трудно, ему порой кажется, что на него ополчился весь мир...

— Может, было бы лучше так, чем понимать, что мир равнодушен. Но я понимаю, о чем вы. Мне кажется, дело все в том, что сейчас человек одинок — по крайней мере, в большом городе. Он замыкается в себе, в своих мыслях, и блуждает, как по лесу... Или по камере.

— Вы думаете, что-нибудь можно изменить?

Тео не сомневался в этом. Он писал статьи и книги, которые, правда, пока никто не хотел печатать. Но Тео не унывал, уверенный, что у него получится найти какой-то секрет всеобщего счастья и рассказать о нем. А пока он работал журналистом, собирался по заданию редакции ехать в Европу, а после возвращения жениться. Не на Фрэнки, они только разговаривали, хотя она каждый раз завороженно, щемяще-нежно смотрела ему вслед.

И вот в середине декабря он пришел попрощаться. Принес Фрэнки в подарок пару книг, долго — и на сей раз довольно громко, видимо, для убедительности — говорил, что ей надо учиться, а не губить себя, а когда ушел, она, впившись взглядом в закрывшуюся дверь, схватившись за барную стойку, напряглась, как натянутая струна, точно сдерживала крик. Выдохнув, снова принялась за работу.

Но видно, мысли у нее были далеко, потому что в тот день она впервые перепутала заказы, да и клиентам улыбалась вымученно, и даже как-то пожелтела. В конце концов Джек предложил ей:

— Поди сейчас домой. Я скажу дядюшке Бэзилу, что ты заболела.

— Ни в коем случае! — испугалась Фрэнки. — Ты не представляешь, как он встревожится. Он за всех, кого знает, переживает, как за родных.

— Но на тебе вправду лица нет.

— Пустяки. Здесь я скорее развеюсь.

Но развеяться у нее не получилось. Когда вечером Джек, повесив табличку "Закрыто", вошел на кухню, то увидел, что Фрэнки плачет. Она оттирала сковородку, слезы падали ей на руки и на щетку, смешиваясь с каплями воды. Фрэнки только моргала и временами тихо, коротко, судорожно втягивала воздух. Увидев Джека, она поспешно отвернулась.

Джек набрал горсть мыльной пены, тронул девушку за плечо, и когда она обернулась, дыхнул, пуская мыльные пузыри. Она рассмеялась, пусть и немного грустно. Джек подмигнул:

— Ты знаешь, что благодаря мне Джонни выиграл пари? А, тебя же в тот день не было.

— Да, у меня был выходной. А что случилось?

Джек с удовольствием рассказал. Неделю назад Джонни — после того, как Джек поймал его, мальчишка пару дней от него шарахался, а потом все стало, как прежде — привел в забегаловку дядюшки Бэзила нескольких одноклассников. Среди них была девочка с золотистой косичкой и бойким личиком — Мелисса, так ее называли. И вполне возможно, Джонни что-то затеял, чтобы привлечь ее внимание.

— Дядя Джек! — мальчишка, состроив умильное выражение, запрокинул хитрющую мордашку. — Ребята не верят, что это ты учишь меня говорить по-французски.

— Я поставил доллар, что это вранье, — насмешливо потянул рослый мальчик, одетый почище прочих. У Джека в классе тоже такой учился когда-то: любил напоказ пересчитывать центы, которые ему выдавали на карманные расходы.

— Désolé, mais tu as perdu, — усмехнулся Джек и перевел. — Жаль, но ты проиграл.

Широчайшую улыбку Джонни и мимолетный взгляд Мелиссы он оценил по достоинству.

— Если бы мой учитель узнал, что я чему-то учу детей, он бы просто провалился.

— Вы, видно, не любили друг друга? — наконец Фрэнки улыбнулась искренне.

— Да, думаю, мы предпочли бы друга друга никогда не видеть. Я как-то наврал родителям, что мистер Уилкс умер, а в другой раз запер дверь класса, чтобы он не вошел.

...В тот вечер Фрэнки больше не плакала, но после еще много дней после двух начинала поглядывать то на дверь, то на пустующий столик.

Рождество прошло отлично. Джек прослышал незадолго до праздника, что в Мэдисон-Сквер-парке установят елку с электрическими лампочками, и решил, что непременно должен сводить туда Антонию с братьями — а может, и еще кто подтянется. С ними в итоге отправились еще Реймонд, Фрэнки с Ником и Мелисса с родителями — девочку наверняка уговорил Джонни, а родители не отпустили ее одну.

Елка оказалась великолепна: высоченная и вся в огнях, бросавших на снег цветные блики. При взгляде на нее хотелось бы думать, что прежней, повседневной, заурядной жизни не будет, а впереди их ждет дорога в сказку. Если бы елку могли видеть Роза и Фабри, они бы точно пришли в восторг. Ребятишки завизжали и запрыгали, даже Пол сдержанно улыбнулся, а Антония от радости расцеловала в обе щеки жениха.

Ник и Джонни затеяли играть в снежки, комок попал Фрэнки в лицо, Джек помог ей отряхнуть щеку и воротник пальто. Огоньки елки отражались в глазах девушки, глубоких и чуть печальных. Даже сейчас от стужи ее лицо лишь слегка порозовело.

— Джек, отступи на шаг, — тихо рассмеялась она, в глазах блеснуло лукавство, как звездочки в черной воде. — А то завтра утром Антония побежит уговаривать преподобного Херста нас немедленно обвенчать.

Судя по тому, как Антония посмотрела на них, Фрэнки не слишком ошиблась в намерениях подруги.

Потом долго добирались домой и едва успели до полуночи сесть за стол. Но когда старые часы пробили полночь и все стали поздравлять друг друга, Джек вдруг вспомнил, как в прошлое Рождество они с Фабрицио так же играли с ребятишками в снежки. Думал ли Фабри, что встречает любимый праздник в последний раз? А Роза? Понимала ли она, что ей осталось жить три с половиной месяца?

У Люси, как мог вспомнить Джек, было предчувствие. В свои последние полгода она часто плакала, расплакалась вдруг и в Сочельник, да так безутешно, что все они испугались. А она только и смогла объяснить, что ей стало страшно.

После праздника жизнь потянулась своим чередом, так что Джек уже скучать и немного раздражаться, что не мог бы себе позволить сию минуту куда-нибудь сорваться. И вот в середине февраля за ужином Антония огорошила его и Джонни новостью: она решила выйти замуж за Реймонда в самое ближайшее время.

— У вас теперь есть деньги? — спросил Джонни.

Антония залилась краской и пробормотала:

— Не задавай идиотских вопросов. Мы решили, и мы поженимся.

Когда она зачем-то вышла, мальчишка шепнул Джеку:

— Она беременная. Мне Пол сказал. Он подслушал, когда она к Реймонду приходила.

Однако, новость! Джек пока не замечал, чтобы Антония полнела. Правда, последнюю неделю она ходила озабоченная и стала бледней. Значит, исполнение ее мечты стало ближе.

— А раз так, то я тебе лично надеру уши, если будешь теперь не слушаться, — пообещал он Джонни.

Тот только губы поджал.

На приготовления к свадьбе ушло месяца полтора. Антония хотела такого праздника, чтобы ей завидовал весь квартал, так что уговорила жениха заложить его фамильные часы и наделала долгов. Ну что ж, свадьба в жизни только раз, так что Джек вполне понимал: Антонии хотелось повеселиться от души.

Сам он решил отправиться в путь на следующий день после свадьбы. На билет до Нового Орлеана как раз хватало — даже оставалось, чтобы пожить там день или два, покуда не найдет работу. Его новые друзья огорчились, когда услышали про его планы, но Реймонд все равно хотел бы, чтобы после свадьбы Джек освободил комнату.

Свадьбу сыграли пятого апреля. С утра дом был кувырком, а в церковь набилась, кажется, половина улицы. У входа все галдели, как стая птиц, но умолкали, едва переступив порог. Мелисса, одетая в белое платье, держалась очень важно и горделиво поглядывала вокруг. Фрэнки была одной из подружек невесты, Джек — одним из свидетелей.

Антонию вел к алтарю Пол. Она стала полнее в последнее время, а с платьем немного не рассчитали. Его, как помнил Джек, взяли у старьевщика, потому что Антония очень хотела, чтобы оно было с турнюром и шлейфом; она долгие вечера просиживала, обшивая его кружевом, тесьмой и бантами. С огромного флер-д-оранжа спускалась похожая на парус желтоватая фата. На высокой пышной груди, вздымавшейся от волнения, лежало несколько ниток фальшивого жемчуга. Антония сияла от счастья ярче весеннего солнца, а его лучи падали на нее сквозь витражи, бросая на пожелтевший от времени атлас причудливые цветные тени.

Реймонд тоже выглядел довольным, и все-таки, когда священник соединил руки новобрачных, Джеку стало не по себе. Возможно, жених просто отчасти напоминал Хокли, и представилась Роза, свадьба которой все-таки состоялась. Хотя разве не было бы в миллион раз лучше, если бы даже Роза сейчас шла с Хокли под венец? Пусть бы она его полюбила. А если нет — они с Джеком нашли бы способ выкрутиться. И даже… Даже если бы сам Джек погиб, Роза не пропала бы — хватило же у нее силы духа идти в темноте по затопленным коридорам. Пусть бы только она была жива.

Если бы можно было как-то обменять ее жизнь на свою... Но ведь бессмысленно молиться об этом. Бесполезно спрашивать себя, где нужно было остановиться, что сделать иначе, чтобы Роза осталась жива — ведь жива она уже не будет. Джек погубил ее так или иначе, любовью или недосмотром. Нельзя оправдываться — он виновен.

Там, наверху, виднее. Если Джек погубил Розу своей любовью — пусть наказывают за это, он готов принять, что причитается. Только он все равно будет продолжать любить ее.

Джек поднял глаза — вокруг все молились. Только Фрэнки отвела от него глаза — и погрузилась в задумчивость. А он чувствовал, как бесконечно далеки от него Роза и Фабри, родители и Люси — ему с земли не дотянуться до них, витающих в солнечном свете. И это тоже можно лишь принять.

…А после венчания, когда все завалились к дядюшке Бэзилу, Джек пил больше всех и отплясывал, как угорелый, с Фрэнки, которая вдруг сама его пригласила. Кружилась ее вишневая юбка, летали тонкие руки, каблучки отбивали такт, губы были сжаты, глаза задорно искрились. Мыслей у Джека не было — только исступленное и злое веселье.