Банка с Поттерами (гет)

Гарри проснулся от громкого стука в окно. «Бам. Ба-бам. Ба-барам-бам-бам!» — ритмичного, надо сказать, стука. «Да открой уже, птичью твою матерь! — будто требовала от Гарри его сова, Глория. — На улице холодно, сын попугая и канарейки, открой уже!»

Когда Гарри купил себе белую полярную сову в память о Хедвиг, он как-то не подумал, что другая сова может и отличаться характером, — он ждал, что новый питомец будет таким же преданным, ласковым и немного ревнивым, а главное, будет любить хозяина. Впрочем, Глория достаточно быстро разубедила его в этом.

Она могла нагадить на кровать, смыться на жёрдочку и смотреть на Поттера настолько невинными глазами, что, будь в доме другая сова, Гарри бы подумал, что Глория тут ни при чём. Правда, стоило уйти с простынёй в ванную, как из гостиной раздавалось ехидное совиное уханье.

Зачастую оно раздавалось и прямо над ухом. В шесть утра. Уханье получало печеньку и сваливало. И прилетало снова. Получало печеньку, улетало и прилетало обратно, пока вконец озверевший Поттер не начинал орать от безысходности в подушку. И только тогда эта чёртова аномалия жизни мистера Поттера успокаивалась.

Короче говоря, поначалу Глория вела себя будто заправский слизеринец. Потом она хотя бы на постель перестала гадить. Впрочем, с этим Поттеру помогла Кэти — птица почему-то влюбилась в новую хозяйку дома с первого взгляда, и постель с того времени оставалась в безопасности.

Постель — да. Но не голова Поттера.

Гарри зевнул, поцеловал Кэти в затылок и поднялся, чтобы впустить в дом этот кошмар на крылышках. Глория, влетев в приоткрытое окно, сначала больно клюнула Поттера прямо в лоб, полетела на кухню, там кинула письмо в вазочку с джемом, злорадно ухнув, забрала полагающееся ей лакомство и улетела к себе на жёрдочку.

— Эй, куда целый пакет-то унесла, женщина?! — шикнул Гарри. — У тебя крылья не оторвутся потом?

— Ух-у-у-у-ух!

«Да чтоб ты знал, я пролетела четыре тысячи километров, чтобы доставить тебе кусок пергамента, неблагодарное ты животное! Имею право!» — пробормотал себе под нос Гарри. Он любил иногда представлять, что сказала бы ему Глория, будь она человеком.

Гарри только согласно вздохнул. Взял кружку, чайник и увяз в своём «чайном шаманстве».

В этот раз ему казалось, что всё против него — то в специальной жестяной банке с заваркой одна пыль, то мята недостаточно свежая, то кипяток недостаточно горячий и ополаскивать чайник нужно снова… да Гарри мог найти кучу причин, почему он не хочет наконец открыть это письмо! При одной мысли, что надо сесть и прочитать ответ Крама, его пробивала мерзкая дрожь.

Он боялся не того, что могло быть написано в этом письме, он боялся самого письма. Он понимал: вне зависимости от того, что написал Виктор, он поедет в Косово. Но само это письмо — было зримой вехой, тем материальным, что подтверждало: выбор сделан. Его семье нужны деньги, потому что он, Гарри «Полип книдарский» Поттер, вытворил такое, что теперь осколки прежней жизни придётся собирать руками, ползая по самому социальному дну.

Конечно, на самом деле это было не так, но когда ты только что был любимцем публики и звездой квиддича национального уровня — и тут вдруг едешь играть в Косово за гроши, которые нужны для выплаты долгов, как это иначе называется?

Конечно, Кэти боялась за него, переживала и не хотела отпускать. Но если она сама, как говорила недавно, не только любит его, но и уважает, она примет его решение.

Конечно, было страшно до книззлов, мельтешащих в глазах, но что поделать? Он не мог просто так сидеть, закинув руки за голову, и поплёвывать в потолок. Если честно, не только он, но и Кэти не могла себе этого позволить. Если быть честным до конца, то он вообще удивился, как её отец не задушил его прямо там, где увидел, после того, что он натворил. Он обещал — больше того, он клялся! — что будет защищать и оберегать жену! А что в итоге?

Когда играешь в шахматы, дементор их сожри, после проигрыша можно хотя бы пообещать себе, что ты больше никогда не сядешь играть с Роном Уизли — даже вылакавшим бутылку виски в одно горло, — и с облегчением выдохнуть. К сожалению, в реальной жизни нельзя сказать себе: «Так, всё! Больше я в это не играю!» Нет, теоретически это возможно, но на практике Гарри лучше откусил бы себе ухо, чем прекратил играть в жизнь. Не после того, что он пережил. Конечно, можно было бы разбить что-нибудь и крикнуть в никуда, в какой именно части его печени уже сидит вся эта ситуация, но к реальному результату это привести не могло. Никто не может поймать снитч, даже не сев на метлу.

Письмо Виктора намокало в вазочке с джемом и самим своим видом навевало мысли о месяцах одиночества, тесной комнатке на базе клуба (если у косовских «Дроздов» она вообще есть) и абсолютной изоляции от общества.

Слава Мерлину, Кэти хотя бы будет легче: ей волей-неволей придётся взаимодействовать с людьми, у неё достаточно социальная роль, Гарри даже сказал бы, наиболее социальная роль в квиддиче. Охотник с партнёрами должен играть сплочённо, иначе он не охотник даже, так, позор команды. Гарри в этом смысле было куда как тяжелее. Раньше его никогда не напрягало, что ловец — по определению одиночка. Он в первую очередь должен надеяться сам на себя — никто ему не поможет, если снитч далеко от загонщиков. Да и загонщики — нет, Хаш и Кроуфорд были великолепными загонщиками, но даже они совершали ошибки. В конце концов, ловцы даже тренировались отдельно. Но в Англии он мог хотя бы переброситься парой шуток с Вудом или разыграть Хаша. А Приштина обещала полную социальную изоляцию — языка Косово он не знал. Кстати, а какой там вообще официальный язык?

Так что судьба Гарри на ближайший как минимум год — летать самому по себе и искать этот грёбаный снитч.

Казалось, в этой безмолвной битве выигрывает письмо — Гарри подумал, что он сейчас встанет и побежит. Побежит куда-нибудь — хоть как крыса за Гамельнским крысоловом в океан — просто уйдёт и утопится. Только вот письмо останется на столе. А страх, который уже несколько недель скапливался в нём, отравлял его едким, сладковато-гнилостным и холодным смрадом, каким разило от дементоров; страх, который пробирал до костей, до анланта⁽¹⁾, разъедал ноздри и выедал глаза; страх, который сковывал движения и заставлял бояться собственной тени и паниковать так, как Гарри не паниковал даже на кладбище в Литтл-Хэнглтоне; этот глубинный страх — точно никуда не денется.

Но, в конце концов, надо было брать в руки себя и письмо. Иначе что он скажет Кэти? Гарри взял письмо из вазочки, очистил его от джема заклинанием и отошёл к окну. Ему казалось, что солнечный свет хоть как-то поможет ему бороться с внутренними демонами.

К сожалению для Гарри, день был пасмурный.

Привет, дружище!

Для начала — мне очень жаль, что всё вышло так хреново, но жизнь есть жизнь. Что касается твоего вопроса о Косово, то тут всё просто: не лезь в магловскую часть Косово или Сербии (ну или других балканских стран). Делай вид, что ты ничегошеньки не понимаешь в современной политике и поддерживаешь идею об отделении Косово. Когда ты в Косово, конечно. На остальных Балканах — запомни, Поттер! — ты не знаешь языка, ты идиот, ты не знаешь никого на Балканах! Меня ты знаешь хорошо, но о политике мы с тобой никогда не говорили. А то проходили — прицепятся.

И всё будет хорошо. Наверно Точно.

Не дрейфь, в магическом Косово (как и на магических Балканах) войны, в принципе, нет. Проблемы есть только у «верхов» — ну, там, договариваться с магловскими правительствами, которые тут плодятся чаще, чем леший размножается.

Тем более, у «Дроздов» — огненные болельщики и тебе бояться нечего.

Ты, главное, играй хорошо. Это решит все проблемы.

Я считаю, что Косово — отличный вариант. В твоём-то положении.

Держись подальше от чужого фансектора,

Виктор

— Сейчас я закрою глаза, — раздался шёпот Кэти прямо у него над ухом — она подошла так тихо, что он, погружённый в свои мысли, даже и не заметил, — открою, и окажется, что Виктор пишет, что тебе ни в коем случае нельзя ехать в Косово. Пожалуйста!

Гарри хватило только на то, чтобы слепо найти ладонь Кэти и успокаивающе её пожать. Люди думали, что Гарри Поттер всегда принимает самые важные решения в своей жизни быстро и не сомневаясь, бросаясь в омут с головой. Кто бы знал, как страшно ему было в такие моменты!

— Кэти, я еду в Косово, — сказал он, глядя куда-то в окно.

Та только молча прижалась к нему, будто боялась, что Гарри аппарирует в Косово прямо в следующую секунду.

— Обещай, что будешь аккуратен.

— Обещаю. Милая, не волнуйся ты так. Вот же, Виктор написал, что всё нормально! В конце концов, я же, — Гарри хмыкнул, — победитель Тёмного лорда…

— Гарри, я тебя очень люблю, но как только ты сделаешь шаг в сторону магловского Косово, то я стану победителем победителя Тёмного лорда, ясно тебе?!

Гарри только крутанулся в кольце её рук и чмокнул в губы:

— Ты уже победитель победителя.

— И умеете же вы подсластить пилюлю, мистер Поттер! — рассмеялась Кэти.

— Так и есть, миссис Поттер! — усмехнулся тот в ответ.

Гарри казалось, что всё успокоилось. Они пили чай, перешучивались, читали, снова пили чай, снова перешучивались, готовили, перебрасывались квоффлом на поле… И постоянно касались друг друга — словно стараясь заполнить всю память этими моментами последнего счастья, чтобы хватило сил колдовать Патронус до конца жизни даже в толпе дементоров.

А на следующий день снова поехали к Беллам: Кэти хотела посплетничать с мамой, Гарри — поговорить с Эдмундом. Конечно, взрослых в окружении Гарри хватало. Но это были не те люди, с кем можно было переброситься парой, казалось бы, незначительных, но на самом деле таких важных слов! С Артуром было забавно обсуждать маглов, с Хэдсфилдом нельзя было поговорить о Кэти, перед Макгонагалл он всегда робел, хотя Минерва уже давно разговаривала с ним как с сыном. Но общение с Эдмундом было особенным.

Как всегда, Анн-Мари усадила их за стол. Завязался разговор, кажется, про книги или что-то около того, и тут Кэти посреди обсуждения новинок магической литературы выпалила:

— Я хочу поехать в Косово.

В гостиной повисла тишина. Реплика Кэти прозвучала как «вопль в воздух» — как в метерлинковской пьесе, когда понимаешь, про какой же дурдом ты смотришь постановку.

— Кэт, мне показалось, что ты не против поехать к «Альбатросам»?

— Может, я хочу быть «дроздом»? — фыркнула она. — Ты же сам, своими глазами читал письмо Виктора! И если мы доверяем Виктору, а мы доверяем, то в Косово безопасно, и я могу играть за «Дроздов», так ведь?

Всё, что смог сделать Гарри, это посмотреть на Беллов с немой мольбой о спасении.

Потому что он уже не понимал Кэти и не знал, что ей говорить.

— Кэти, нам с мамой кажется, — мягко начал Эдмунд,— что всё же в Косово не настолько безопасно, как ты сейчас пытаешься представить.

Кэти было вскинулась, готовясь доказывать, что всё произошедшее в прошлый визит было ошибкой, но Анн-Мари попросила её помочь налить и принести в гостиную чай. Попросила таким тоном, что отказаться Кэти не могла — всё-таки она была послушной дочерью.

— Да, конечно, — сказала Кэти, возможно понимая, что перегнула палку, и вышла из комнаты вслед за матерью.

Гарри молча посмотрел на Эдмунда.

— Скорее всего, Анн-Мари напомнит нашей дочери, что брак — это взаимные уступки и что в данном случае легче дать тебе почувствовать себя эдаким защитником, чем до бесконечности спорить о такой глупости, как кто где будет играть. И что если тебя не убедили, так и не делай вид, что ты убедился.

Гарри, конечно, мог бы поспорить с тем, что это глупости — за кого игрок будет выступать, но благоразумно смолчал: конечно, Беллы — родители профессиональной спортсменки, но они ведь, по большому счёту, были обывателями.

За кого игрок будет выступать — это не глупости! Это всё равно что перейти из «Селькиркских Скитальцев» в «Холихедские Гарпии»! Те друг друга люто ненавидели хотя бы за диаметрально противоположный стиль игры и общий антураж. «Скитальцы» называли «гарпий» «валлийскими неженками» или «бабами», те отвечали им «мужланами» и «шотландскими баранами». Короче говоря, при переходе игрок должен оценить все риски — и репутационные в том числе.

…Несмотря на все старания Гарри и Беллов, на следующий день Кэти снова попросила мужа «поменяться командами».

— Кэти, я понимаю, что ты переживаешь, — сказал Гарри, подходя к ней. — Я понимаю, что всё выглядит так, будто я не слышу тебя. Вик написал, что там безопасно, но мы оба понимаем, что это относительно — у маглов всё же гражданская война. И именно поэтому — можешь клеймить меня бараном и скотом — туда должен поехать я. Прошу тебя, пойми: я хочу тебя защитить!

— Я тебе что, вещь?! Собака? Может, кот?! — она посмотрела на Гарри так, что стало понятно: ещё немного — и она его задушит или переломит хребет метлой.

— С чего ты взяла это? — так он и спросил.

— А то я не слышу! — всплеснула она руками, вскочила и начала расхаживать по кухне. — «Я хочу тебя защитить!» А я тебе что, ребёнок — меня защищать?!

— Кэти… — ну не мог же он ей в лицо сказать, что «он же мужчина!». От этого, будь оно высказано вслух, за милю несёт детством в заднице и женскими любовными романами в мягких обложках. — Как ты себе вообще представляешь, что ты будешь там, где опасно, а я буду спокойно сидеть себе на островах? Щас!

— Вот!!! — заорала Кэти. — Вот этого-то я и боялась… Ты хочешь туда поехать из-за этого? Из-за войны? Тебе не хватает адреналина? Куда ты лезешь? Твоя война давно закончилась, Гарри! Куда, вот куда тебя несёт, скажи мне? На войну ему хочется! Решил ещё и магловские пули попробовать, «Авад» не хватило?!

У Гарри внезапно заболела голова, и речь Кэти превратилась в назойливый шум, который отошёл куда-то на задний план. «Мигрень», — обречённо подумал он. Он не отключался специально — как в анекдотах про мужа, которого пилит жена, — просто так случалось, когда он усиленно пытался понять что-то, а оно не давалось.

Гарри почти по-настоящему услышал, как натужно скрипят шестерни и тросы, как бьются друг о друга шатающиеся противовесы в его голове, как скрипит механизм, в смазку которого щедро сыпанули песка… Он ощутил, как под напором крика жены сминается металлическая архитектура его мозга. Он почувствовал себя механическим болваном, который только и может наблюдать за тем, как шестерёнка за шестерёнкой отмирает его механика, ощущать, что он понимает всё меньше и меньше, понимать, что с каждой песчинкой, попавшей в голову, его время уходит и с каждой секундой его новоявленный механический аутизм прогрессирует. Смазка загустевает и становится бурой от ржавчины, детали гнутся и рассыпаются на тысячи мелких частей, оставляя Гарри с одной-единственной мыслью: ему конец.

Бр-р-р! Кажется, Кэти сломала его окончательно. Гарри понял, что в комнате душно, а перед глазами всё плывёт.

— Родная, милая моя, как ты вообще до этого додумалась?

— Как я до этого додумалась?! — Гарри показалось, что Кэти невольно поперхнулась на середине своей пламенной речи, а потом, набрав в грудь воздуха (и, кажется, оторвавшись от пола на несколько сантиметров), она произнесла: — Да ты аж светишься с того самого момента, как убедил меня поехать на Фолкленды!

«Аут. Полный. Квоффл в ауте, Поттер в ауте. Вообще всё, боггарт, в ауте!»

— А почему я свечусь? — предпринял он новую попытку понять жену. Робкую, практически нежную в своей невесомой лёгкости. Гарри осознал — усложнять нельзя, надо попытаться сыграть на территории простых, однозначных вопросов, на которые можно ответить только так или эдак. Или никак.

— Да потому что ты хочешь слинять к маглам, на войну!

Он вздохнул. Хотелось материться, составляя многосложные конструкции без цензурных слов, вприкуску с терпкой, почти что горькой сигаретой в зубах, втягивая в себя дым — глубокими затягами, пытаясь хоть этой отравой заполнить внезапно возникшую пустоту. Хотелось выдрать доску из веранды — ту самую, которую он никак не мог отшлифовать, ту самую, с занозами, шершавую, о которую вечно сдирали кожу с ладоней, — и парой крепких ударов обломать её о свой собственный лоб. Хотелось почувствовать хоть что-то, кроме абсолютного непонимания — не фактов (то, что жена считает его смертником, он уже понял — факт), а как оно вообще вышло — именно то, что происходит прямо сейчас, в этом доме, в этой кухне, на этом, мать его, паркете — что двое продолжают играть метерлинковскую пьесу. Абсолютно механическим движением — разве что руки мелко подрагивали — снял очки. Они будто слепой и глухой — да ещё и оба глупцы — какое, право, совпадение!

— Ну и что ты молчишь? Тебе сказать нечего?!

Гарри вдруг ощутил, что он смертельно устал, что он не отдыхал нормально с самого начала прошедшего сезона, потом плей-офф с этим долбаным финалом, потом помощь Дину с тем, чтобы он начал делать комплекты для других клубов острова, затем разбирательство, суд, штраф и отстранение, а потом эти чёртовы клубы и взбесившаяся Кэти…

Он смертельно устал. Он понял, что истерика Кэти ему надоела, что он никак не может её успокоить (поскольку, кажется, причина её истерики — он сам) и что ему нужно подумать в тишине. Ему нужно перезагрузиться.

Гарри снова глубоко вздохнул, открыл, оказывается, закрытые глаза и коротким размахом отправил попавшуюся под руку кружку в стену.

Мигрень мгновенно стихла.

Кэти отчасти со страхом («как же, он же маньяк, ему войны не хватило!» — так и читал Гарри), отчасти робко (раньше-то он не позволял себе выказывать эмоции таким образом!) посмотрела куда-то на столешницу. Гарри проследил за её взглядом — смотрела она на осколок с буквами «Potter».

Именно так Гарри себя и чувствовал — мелким и расколотым на части, растёртым в пыль, превращённым в пепел, униженным: такого от Кэти он не ожидал — не такого удара под дых, нет! Казалось, тот самый тролль восстал из мёртвых и пришёл мстить: медленно и с удовольствием кряхтя, он вминал Гарри в землю.

Тролль развернулся и вышел из кухни. Гарри вышел за ним, но Кэти бросилась следом.

— Куда ты? — нарочито спокойно спросила Кэти.

«Она что, думает, я свалю из дому на бобовом стебле в небо? — подумал Гарри. — Да за кого эта женщина меня принимает?!»

— Не в Косово, не беспокойся. Проветрюсь. Я тебя очень прошу, дай мне час, чтобы успокоиться, — сказал Гарри, хватая куртку.

Когда он вышел на улицу, то почувствовал, будто в него воткнули длинную и острую иглу и выпустили весь воздух. А он остался жалким куском резины, уже никому не нужным, годящимся разве только на то, чтоб проверить меткость при броске в урну.

То, что Кэти наговорила всё это в истерике и на самом деле она вряд ли так думала… ведь не факт! И почему тогда столько лет молчала? И почему тогда жила с ним все эти годы? Из-за медийного образа хорошей семьи? Из-за того, что боялась его реакции (как же, он же псих! тьфу!) или просто жалела его?

«Так, всё, стоп, прекратить трансляцию бреда! — мысленно прикрикнул на себя Гарри. — Думай о белой обезьяне, думай о белой обезьяне!»

Уж лучше белая обезьяна, чем тот кошмар, который его мозг создавал на ровном месте. «Истерия заразна! Спасайся, кто может, Поттеры сошли с ума!» — усмехнулся Гарри.

Внезапно появилась белая обезьяна. В кителе английской армии Второй мировой и с Ли‑Энфилдом⁽²⁾ на плече. Как она сообщила Гарри голосом Гойла (Господи, этот-то откуда?!), вторая обезьяна в смирительной рубашке не смогла прийти — ей связали ноги.

Такие выкрутасы подсознания напомнили Гарри первые дуновения ветерка из тоннеля метро, в котором где-то там едет поезд. Многие годы жизни среди магов научили его относиться к некоторым вещам магловского мира как к своеобразной — другой — сказке. Сейчас из тоннеля выезжал поезд имени святого Безумия и Истерического смеха. Которые если накроют, то впору ложиться, скрючившись, прямо здесь, на месте.

Наконец Гарри, начавший беспокоиться за своё психическое здоровье (белая обезьяна уже успела научиться маршировать и жонглировать несколькими Ли-Энфилдами), добрался до пляжа.

Это было идеальное место, чтобы успокоиться: жуткий ветер, пробирающий до костей, шум прибоя Ла-Манша и холодный песок. Которым можно было отморозить себе всё к собачьим чертям, но он не считал себя идиотом и сначала несколько минут прогревал место для сидения чарами горячего воздуха. Не хватало ещё отморозить себе задницу.

Успокоившись, Гарри понял, что поедет в Косово абсолютно точно. Иначе он и сам съедет с катушек.

Гарри представил себя на месте Кэти: если бы она пришла к нему и начала бы натягивать ему на глаза ту же шерсть, что и он неделю назад, то он обязательно бы ругался, кусался и требовал всё переиграть. Проблема была в том, что у этих истерик — реальной у Кэти и вероятной у Гарри — были разные мотивы. Кэти боялась, что он всё-таки поехал крышей, ему не хватает адреналина в квиддиче и он решил добрать его в новой гражданской войне. Если подумать нормально, а не в стиле «это просто нервы», то страх Кэти был логичен и обоснован, но квоффл всё равно улетел мимо колец; уж кто как не Гарри это знал? Он не хотел воевать. Он хотел одного — уберечь Кэти от любой, самой минимальной возможности серьёзно пострадать; переломы на матче не в счёт. С него было достаточно потерь. Он и помыслить об этом не мог — поэтому он так и начал, не думая, абсолютно не понимая почему, играть эту комедию с «климатом в Косово». Будто бы они сами живут на Багамах!

Он надеялся, что Кэти поймёт, почему он так сделал. Он надеялся, что он сможет её убедить — не в том, что ей нужно ехать на Фолкленды, а в том, что он едет не умирать. Совсем не умирать.

Конечно, можно было попросить помощи с финансами у друзей и не ехать никуда, но Гарри считал это настоящим позором, когда у них есть шанс никого не впутывать в это дело. В конце концов, им почти по тридцать лет, они уже взрослые!

Только вот он сам сомневался, что они на самом деле взрослые. У Гарри сложилось впечатление, что их тела слишком быстро выросли, а внутри них остались те же дети. Потерянные дети на развалинах Хогвартса девяносто восьмого. Он до сих пор с упорством, достойным носорога, заталкивал обратно в глубины подсознания мысль, что давно живёт как робот, что всё его естество — фальшь, которую его сознание выдумало для того, чтобы не сойти с ума: иллюзия нормальности для нормального мира.

Именно поэтому он так испугался мысли, что любит Кэти меньше, чем она его, — потому что боялся, что после войны кто-то вытащил из него ту часть, которая отвечала за чувства и эмоции, — будто вынули штепсель из розетки, — и с тех пор он работал на резервном питании. Он боялся, что, оставив его в живых, здоровым и невредимым внешне, война полностью сломала его изнутри, выбросив пустую и бессмысленную оболочку. Внутри Гарри она — пустота — нарастала с каждой брошенной в свежевырытые могилы горстью земли, с каждым из тех, кому Гарри задолжал два кната на закрытые веки, с каждой «палочкой вверх». Пустота росла с каждым брошенным в бездну взглядом, о котором тогда, на похоронах после победы, бормотала Гермиона, думая, что её никто не слышит.

И эта вечная игра в недоверие к самому себе, к своим чувствам, к ощущению реальности и нормальности происходящего вокруг — ведь часто всё казалось слишком пресным и до кошмарности пошлым. Он тогда, несмышлёный птенец, чуть было не сунул клюв в аврорат, но его вовремя взял в оборот Вуд, сказав, что навоевался Гарри уже на годы вперёд, а вот наиграться не успел.

И вот, игрался до сих пор. И это «игрался» — это, как казалось Гарри, было не только про спорт, но и про жизнь в целом. Дело не в том, что он, как сказал бы незабвенный дядюшка Вернон (побери дракон его жирную тушу), «занимался всякой медийной хернёй и получал за это в день столько, сколько я за год!». Проблема была в том, что всё за пределами квиддича выглядело для Гарри чем-то малосущественным и не способным повлиять на его жизнь. Неужто ему предстояло так до конца и оставаться вечным ребёнком с ощущением, что пока всё это игрушки, а «вот когда я стану взрослым — тогда я буду совсем другим, серьёзным и всё понимающим»?

Правда, в отличие от детей, которых в их интересах и стремлениях кидает из стороны в сторону, у Гарри была семья и дело всей его жизни, поэтому у него было чем заняться: дарить себе и всем вокруг положительные эмоции, пока он на поле, продолжать любить Кэти до потери пульса и оберегать её так, как он только может. «Хотя она сама кого хочешь побережёт, — усмехнулся Гарри. — Ладно, пора домой. Разберёмся со всем этим дерьмом».

Когда он вернулся, оказалось, что Кэти решила заварить чай и ушла в новое для себя дело с головой, да так, что даже не заметила возвращения мужа. Он внимательно наблюдал за ней около десяти минут, и только когда она налила себе чаю, отпила немного и пробормотала «фу, опять напортачила!», Гарри окликнул её:

— Ты забыла прогреть чайник.

— Ой! — Кэти отставила чашку, расплескав половину, и кинулась к мужу.

— Не бойся, ничего страшного, — мягко сказал Гарри.

Она настороженно подошла к нему, заглянула в глаза.

— Я хотела так же, как и ты… — она уткнулась в его плечо, — а не получается — то вот чайник не прогрею, то про мяту забуду, то просто вкус какой-то не тот…

— Посмотри на меня, — Гарри мягко отстранился от Кэти. — Раскрою маленький секрет: важно не то, что ты делаешь, — он обхватил её ладони своими, — и даже не то, как ты это делаешь, — он поцеловал её в лоб, — а то, почему ты это делаешь.

Гарри крепко прижал её к себе.

— Ты сердишься? — спросила Кэти, сопя в плечо мужа.

— Сержусь.

Кэти в руках Гарри замерла, не дыша.

— Но не могу же я прибить на месте самого себя месячной давности.

— И слава Мерлину, что не можешь! — выдохнула Кэти.

— Мне кажется, не будь я твоим мужем, ты избежала бы кучи проблем.

Кэти резко подняла голову:

— Тебе врезать по шее или прямо по лбу, балбес?

Прошло пять минут относительного спокойствия, как Кэти спросила:

— У тебя ведь есть ещё те самые десять процентов от магазина Джорджа? Я, конечно, никогда тебе про них не напоминала… но такое ощущение, что ты и сам про них забыл.

— Да, те самые, прибыль с которых уже давно перечисляется Мунго. И я, честно, не хочу лишать больницу этого дохода…

— Понимаю, — вздохнула Кэти.

— К тому же, выбора у меня в любом случае нет.

Кэти нахмурилась, а Гарри с притворной грустью продолжил:

— Если я поеду к «Альбатросам», меня твой отец из-под земли достанет и убьёт. А в Косово главное — просто не выходить в магловские кварталы!

Кэти сначала прыснула, потом зафырчала от смеха и, не выдержав, рассмеялась, уткнувшись Гарри в плечо.

— Опять ты демонизируешь папу! Зато представь, какие были бы огромные заголовки на всех первых полосах: «Победитель Тёмного лорда грабит больницу! Он обрекает десятки больных на мучительную смерть!»

Выпив, наконец, чаю, они окончательно успокоились и сели писать ответы клубам.

Прежде чем поставить подпись под письмом, Гарри с некоторым волнением посмотрел на Кэти. Та ответила ему улыбкой. Правда, немного нервной и вымученной, но улыбкой. У Гарри мелькнула мысль, что именно так улыбаются победители после трудного боя.

В приглашении «Дроздов» значилось:

«Если вы согласны, просим написать письмо и отправить его почтовой совой на адрес представителя клуба в Манчестере. В таком случае мы ожидаем, что вы прибудете в Приштину в 13:00 по местному времени 24 сентября. Портал до Приштины оплачен клубом. Клуб оставляет за собой право при получении вашего согласия опубликовать информацию об этом в местной прессе».

До двадцать четвёртого сентября оставалось всего три дня, и ни Гарри, ни Кэти просто не представляли, как им успеть прожить это время, как не сойти с ума. Поттер заранее скучал по жене — так, будто не просто уже уехал, но и минимум месяца три провёл в Косово.

Осложнялось всё тем, что создать портал с Фолклендов до Лондона или Приштины было попросту невозможно — слишком далеко. Кэти предстояло добираться к «Альбатросам» сложным кружным путём, расписанным клубом. Цены же на порталы «Лондон — Приштина» не просто кусались, а отгрызали руки по плечи… с головой. Патронусы, аппарация и волшебные галлеоны от Гермионы на такое расстояние не работали. Единственным вариантом связи оставалась Глория.

Когда они сказали сове, что ей теперь придётся летать с письмами за четырнадцать тысяч километров, та взъярилась:

— Ух-ух-ух-ух, у-у-у-у-у-у-ух!

Кэти недоумённо посмотрела на Гарри, а тот в шутку «перевёл»:

— «Четырнадцать дней лёта! Ровно неделя лётного времени без учёта отдыха. Да вы обурели совсем?»

Кэти засмеялась, но потом заметила, что ей жалко птицу.

— У-у-у-ух! — надулась Глория.

— Но ты же будешь носить нам письма? Мы без тебя не справимся, Глу! — сказала Кэти, поглаживая оперение млеющей совы.

Однако как только та услышала вопрос, то встрепенулась и снова начала ругаться:

— Ух-ух-ух, у-у-у-у-у-ух! Ух!

Кэти опять посмотрела на посмеивающегося Гарри. Тот, скорчив гримасу, процитировал:

— «Я вам что, шакал без крыльев?! Конечно буду!»

Когда пришло время собираться, Кэти в шутку спросила Глорию, с кем она хочет поехать. Та перелетела на плечо Гарри, коротко ухнула и посмотрела на Кэти, наклонив голову, а Поттер перевёл:

— «Я тебя люблю, но я сова этого идиота, и я за него в ответе, к сожалению».

Кэти рассмеялась, обняла мужа и погладила Глорию.

Оставшиеся три дня прошли в сборах и попытках добрать друг от друга с запасом на целый год того тепла, которое всегда появлялось, когда они были рядом. Апогей этого тихого сумасшествия настал, когда Гарри застал Кэти укладывающей к себе сумку одну из его футболок. Он сам зашёл в спальню с бутылью её шампуня.

…Когда Гарри и Кэти прибыли в Министерство, их мгновенно обступила плотная толпа журналистов. Откуда только пронюхали об отъезде и точном его времени, уроды?!

— Мистер Поттер, один странный балканский клуб объявил, что вы теперь будете за него играть!

— Мистер Поттер, вы считаете, что выступление за «Дроздов» позволит вам не потерять форму?

— Не боитесь ли вы давления на Балканскую федерацию магспорта со стороны МАК?

— Вы не боитесь, что ваша история отразится на мистере Томасе?

Гарри закрыл глаза: сейчас возьмёт себя в руки и… попереубивает их всех к драной мантикоре, чтоб они горели в аду, а в том аду не было ни бумаги, ни перьев!

— Мистер Поттер считает, что переход к «Дроздам» — лучший способ не терять форму. Он также считает, что игра в новом для него чемпионате позволит ему получить новый опыт и улучшить некоторые аспекты игры. Нет, мистер Поттер не боится давления на Балканскую федерацию. Мистер Томас прекрасно ведёт свои дела самостоятельно, но, конечно, теперь он с большой осторожностью обговаривает необходимость размещения логотипов спонсоров на создаваемых им комплектах для клубов Ирландской и Британской лиги. Простите, на следующие вопросы мы комментариев не даём.

«Гермиона! Как всегда вовремя!» — подумал Гарри, как вдруг услышал:

— Мисс Грейнджер, чувствуете ли вы вину за то, какой вердикт вынес суд?

Гарри откашлялся, отвлекая журналистов от подруги.

— Если вы считаете, что мы проиграли в суде исключительно из-за мисс Грейнджер, то, судя по вашим словам, мы с миссис Поттер ни в чём не виноваты. Предлагаете подать апелляцию? Послушайте, в том, что произошло, виноват один человек — я. Линия защиты мисс Грейнджер была безукоризненной, но даже её интеллекта и храбрости бывает недостаточно, чтобы побороть мою тягу к приключениям. А теперь попрошу оставить нас, я хотел бы попрощаться с женой и друзьями. — И действительно, неподалёку стояли Рон с Лавандой, Вуд, Хаш и Ли Джордан.

— Спасибо, Гермиона! — выдохнула Кэти, как только толпа корреспондентов покинула атриум.

— Не за что. В конце концов, после провала на суде — это меньшее, что я могла сделать, — выдохнула Гермиона. Гарри заметил, что последний вопрос всё же выбил её из колеи. — Гарри, ты как?

— Как-как… — заворчал было Гарри, но осёкся — не при Кэти же! — Нормально, только не выспался.

Конечно, он не выспался! Ворочался всю ночь: представлял себе все ужасы Косово и всё то, о чём Виктор мог умолчать в письме — даже не потому, что понимал, что через плечо Гарри на это письмо будет смотреть Кэти, а просто потому, что «войнушки» взрывных балканских соседей болгарам уже давно были привычны. К тому же Гарри настораживал тон письма, но чётко сформулировать, что же в нём было не так, у него не получалось.

Друзья попрощались быстро и как-то даже отрывисто — абсолютно никто не знал, как себя вести.

— Ну, ты готов? — тихо спросила Кэти.

— И да, и нет, — Гарри коротко обнял её, махнул ещё раз на прощание друзьям и шагнул в зелёное пламя, чтобы выйти в кабинете министерского чиновника, отвечавшего за порталы.

1) Анлант — первый позвонок.

Вернуться к тексту

2) Ли-Энфилд — винтовка английской армии времён Второй мировой.

Вернуться к тексту