Барьеры (гет)

Гермиона быстро управляется с дверью при помощи несложного заклинания, запечатывает ее «силенсио» и еще полудесятком чар, которые наверняка находятся в арсенале элитных авроров. Гарри и Джордж вытаскивают в центр комнаты стол, перекидывают на него карты и книги Гермионы, пока Джинни расставляет на другом конце стола остатки вчерашнего ужина и какие-то запасы из собственной сумки. Рон хмурится у окна, пытаясь понять, то ли у него есть причина дуться на друзей, то ли все действительно так невинно, как это выглядит на самом деле. Ни один из вариантов ему до конца не нравится: он чувствует неловкость Гарри и Гермионы, и его бесит, что он не знает ее причины.

Малфой, ощущая на себе подозрительный взгляд Гарри, пристраивается в дальнем углу комнаты, оперевшись на комод и скрестив на груди руки.

Наконец Джордж подзывает всех к столу.

— Мне неприятно вам сообщать это, но на тебя, Гарри, снова или до сих пор ведется охота, — вздыхает Джордж.

— Мы это предполагали, — замечает Гарри, — но мы с Гермионой старались быть осторожными в пути. Не думаю, что кто-то знает, где мы находимся.

— Я не был бы в этом так уверен, Поттер, — хмыкает Драко из своего угла, — вас двоих «ведут» от самого Лондона, насколько мне известно. Не исключено, что преследователи где-то на этом же острове.

— Что? — напрягается Гарри и быстро переглядывается с Гермионой. Малфой подходит к столу, садится на пустой стул и снова пересказывает все, что знает, добавив в заключение:

— Вы двое — их главные цели: герой Поттер и грязнокровка, которая за него думает. И я бы не стал недооценивать этих людей. Если они говорят, что знают, где ты находишься, значит, это действительно так. Они не умеют блефовать, что явно говорит не в их пользу, — усмехается он, приподняв брови.

— Поэтому мы и не могли сообщить вам об этом в письме, — замечает Джинни. — Если Пожиратели следят за вами, они вполне могут перехватывать вашу почту.

Гарри кивает.

На несколько минут в комнате воцаряется тишина. Наконец, Рон не выдерживает:

— Продолжать путь дальше — чистое безумие, — говорит он, неохотно переведя взгляд на Гермиону. Она резко поднимает глаза, смотрит на него с болью, но молчит.

— Не обижайтесь, конечно, но безумием было притащить сюда его, — замечает Гарри и кивает в сторону Драко. — Во-первых, мы не можем быть до конца уверены в его внезапном желании перейти на светлую сторону, а во-вторых, даже если это и так, то мы можем подвергнуть его и его семью опасности. Те, кто за нами следят, уж точно заподозрят неладное, когда увидят его в нашей компании.

Все тут же переводят взгляды на Малфоя, нахохлившегося на своем стуле.

— Поттер, ты меня недооцениваешь, — оскорблено вздергивает бровь Драко, — потому что в отличие от этих идиотов, я блефовать умею.

— Это меня и настораживает, Малфой, — в тон ему отвечает Гарри.

Они смотрят друг на друга с вызовом, готовые вот-вот схватиться за палочки и наставить их друг на друга, но Джордж шелестит картой и вклинивается между ними.

— По-моему, глупо возвращаться обратно в Англию, — говорит он. — Если мы дадим задний ход, тем более с Малфоем в компании, то преследователи точно поймут, что мы о них знаем.

Гермиона кивает:

— Джордж прав. Наше главное преимущество в том, что мы знаем о них, пока они не догадываются о том, что мы знаем. Как ни крути, а у них мало информации о том, куда и зачем мы направляемся. Они просто слепо следуют за нами.

— Предлагаешь привести их прямо на крыльцо дома твоих родителей? — морщится Рон.

— Гермиона предлагает увести их в другую сторону, Рон, — замечает Джинни и перехватывает благодарный взгляд Гермионы.

— А что потом? Снова сражаться?

— У нас есть выбор?

Рон раздраженно откидывается на стуле, скрестив руки на груди и отвернувшись.

— Я думал, все закончилось, — глухо говорит он, — что теперь мы можем забыть обо всем этом кошмаре.

Он поднимает глаза и видит больной, усталый взгляд Гермионы и настороженные зеленые глаза Гарри. Он замечает, как рука Гарри поднимается и тянется к Гермионе, но на полпути замирает и снова прячется в карман поношенных джинс. Он замечает, как Джинни быстро бросает взгляд на Джорджа, прикрывшего лицо ладонью.

Тяжелую тишину прерывает хриплый голос Гермионы.

— Рон, если... Я знаю тебе... нам всем тяжело, Рон. Я понимаю. И... ты можешь уйти, я не буду в обиде.

— Ты до сих пор на меня в обиде, — горько замечает Рон и ловит ее тяжелый взгляд. Они смотрят друг на друга несколько минут, а потом Гермиона коротко кивает и поднимается из-за стола.

— Я никого не буду заставлять и умолять продолжать этот путь. Если вы не хотите подвергать себя опасности, я пойму, я не стану обижаться и буду уважать ваш выбор, — говорит она, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, но Джинни отмечает стремительно краснеющие глаза подруги и дрожащие руки. Кивнув, словно обозначив конец своей речи, Гермиона разворачивается и быстро скрывается за дверью.

Гарри поднимается и, бросив быстрый взгляд на Рона, следует за ней, машинально проверяя наличие палочки за пазухой. А Рон с ухнувшим сердцем понимает, что взгляд Гарри в этот раз означает не привычное «Ладно, дружище, ты в очередной раз ее обидел, ты идиот, но все будет в порядке, это же Гермиона», а «Ты снова ее обидел, и не нужно обвинять меня в том, какой она сделала выбор».

Рон больше не хочет видеть новые откровения в глазах Джинни, или Джорджа, или, тем более, Малфоя, поэтому он тоже поднимается из-за стола и отворачивается.

* * *

Гермиона идет на звук моря. Остров погружается в густые сумерки, теплые и обволакивающие, как молоко, и только ровный ласковый плеск волн нарушает спокойствие уснувшей деревеньки. Гермионе не по себе от этой тишины. Ей вообще неспокойно от внезапной безопасности (даже если она оказалась ложной, хоть на время) после стольких лет напряженного ожидания войны, после самой войны, скитаний.

Благоразумие подсказывает ей, что лучше остаться в доме, где светло, относительно безопасно, скрыться за ограждающими чарами и дождаться решения друзей, а не бродить по темным холмам в одиночестве. Но Гермиона упрямо идет вперед, глубоко вдыхая влажный морской воздух, предвкушая прохладу побережья после душной тесноты гостиницы. А если за ближайшим кустом и прячется какой-нибудь пожиратель, то пусть только попробует встать на ее пути: самая умная ведьма столетия найдет, чем ему ответить.

Она еще крепче обхватывает плечи руками и спускается с холма к морю: сухая трава под ногами сменяется зыбкостью песочного берега, где-то рядом едва различается кривая хижина, где рыбаки хранят лодки и снасти, чуть поодаль — бесформенный силуэт кустов, сползших со склона холма. Гермиона запинается, останавливается и опускает руки. Она чувствует, как по щекам текут слезы.

Сзади слышится шорох, Гермиона вскидывается, быстро выхватывает палочку и выставляет ее перед собой. Она видит только нечеткий силуэт в нескольких шагах от себя и сразу понимает, кто нарушил ее одиночество.

— Это я, — тем не менее, замечает силуэт на всякий случай.

Гермиона досадливо морщится и выдыхает.

— Гарри, уходи. Я не хочу сейчас разговаривать.

— Нет, — твердо говорит Гарри, и Гермиона чувствует прикосновение его пальцев к своей руке, сжимающей все еще выставленную вперед палочку. — Я не могу тебя оставить одну, Гермиона.

Раздражение отступает, когда она понимает, что он совсем близко, когда ощущает запах его тела, такой родной, успокаивающий запах Гарри: один из тех запахов, которые не пахнут ни чем конкретным, но запоминаются навсегда, как запах рук матери, или влажного утра, или спящего младенца. Она поднимает голову и различает в темноте очерк его лица, тускло поблескивающие стекла очков. Его рука мягко опускает ее руку с зажатой палочкой, а потом скользит выше, останавливается на локте.

— Я не хочу оставлять тебя одну, — тихо говорит Гарри, его дыхание скользит по ее щеке, и Гермиона осознает, что он еще ближе, чем она думала.

— Что это значит? — шепчет она. Шепот — это все, на что она способна в данный момент, потому что в горле застревает комок.

— Не знаю, — отзывается Гарри. — Ты мне скажи, — его губы у ее щеки, так опасно близко, что Гермиона закрывает глаза. — Ты же самая умная ведьма столетия.

Она боится кивнуть, боится, что она окажется еще ближе, и тогда она точно не сможет — не будет — сдерживаться. И в то же время ей хочется, чтобы он был ближе, еще ближе.

А Гарри тем временем шепчет у самого уха:

— Я боюсь, что не в состоянии отпустить тебя куда-либо. Я должен быть рядом с тобой, Гермиона, понимаешь? По-другому не может быть. Я должен быть рядом с тобой.

Она пытается сделать вдох, но его руки обвивают ее талию, скользят по ее спине, прижимают ее к его телу, горячему ждущему телу, скрытому столькими слоями глупой одежды, что Гермиона отстраненно думает, это даже преступно.

Когда его губы находят ее, она тихо стонет. «Наконец-то, — единственная мысль, которая остается в ее голове. — Наконец-то». Она боится признаться себе в том, что она ждала этого поцелуя последние семь месяцев своей жизни.

И ее тело, минуту назад застывшее и напряженное, оживает, ее пальцы скользят по его груди, обвивают его шею и притягивают Гарри еще ближе. Мысли на мгновение покидают ее голову, их место занимают примитивные инстинкты: поцелуй становится глубже, отчаяннее. Она отстраняется всего на мгновение, чтобы глотнуть воздуха, но Гарри тут же притягивает ее снова к себе, и снова ею руководит какой-то безумный, подчиняющий дурман. Ей кажется, все вокруг состоит из его тела, что существуют только они, сцепившиеся губами, и весь вдыхаемый воздух — это только его запах, и все тепло — это жар его тела.

Гарри делает несколько шагов, и она слепо подчиняется ему, отступает назад, пока ее спина не упирается в шероховатую поверхность лодочного навеса, и Гарри прижимает ее своим телом. Его руки оказываются на ее бедрах, и она послушно обхватывает его бока ногами, и когда он оказывается так близко, там, где он должен быть, там где не должно быть одежды, Гермиона глухо стонет, глубоко вдыхает и опускает голову на его плечо. Она ощущает его возбуждение, и ее бедра без ее ведома приходят в движение: она бессовестно прижимается к нему, выгибает спину и, Мерлин и Моргана, в эту секунду ей так хочется знать то заклинание, которое могло бы заставить их одежду исчезнуть.

Его губы находят ее шею, а руки гладят оголившийся живот, и Гермиона понимает, что целовать Гарри — совсем не то же самое, что целовать Рона. У нее никогда не было такой реакции на прикосновения Рона, не было ощущения безумного предвкушения, не было тянущего желания внизу живота, когда его руки скользили по ее коже, не было нестерпимого желания ощущать его внутри себя... С поцелуями Рона она чувствовала удовлетворение, и, возможно, любопытство, и, наверное, легкое нетерпение, которое через некоторое время ослабевало и превращалось в смирение. Хотя она сама отнюдь не была экспертом в поцелуях, но понимала, что Рон целовался мастерски, и, видимо, за это ему нужно было быть благодарным Лаванде Браун, но...

Гермиона понимает, что целуя Гарри, она не чувствовала себя неправильно, ни тогда, ни сейчас. Целуя Рона, она не ощущала и половины того, она даже не чувствовала волнения. Возможно, это и должно было натолкнуть ее на мысль, что то, что происходило между ней и Роном, было неправильно? Почему она не понимала этого раньше?

Этот вывод застает ее врасплох. Нетерпеливый рот Гарри снова находит ее губы, а его бедра дергаются вперед, и Гермиона снова теряет голову, но когда мысль снова упрямо возвращается, назойливо, как муха, напоминает ей о собственной слепоте, она упирается руками в грудь Гарри.

Он отстраняется, его неохота прекращать их интерлюдию сопровождается попытками прикоснуться к ее губам еще раз, и еще, и эти короткие рваные жадные поцелуи вполне способны распалить ее снова, но Гермиона настойчиво отпихивает его. Наконец, ее ноги оказываются на земле, его горячие ладони исчезают, и Гермиона встречается взглядом с горящими зелеными глазами.

— Гермиона, — хрипло зовет он, в его голосе она слышит почти мольбу.

— Нет, — шепчет она, но ее руки все так же упираются в его грудь, ей не хочется терять этот контакт. — Нет, Гарри.

— Почему? — он наклоняется ближе, его лицо снова оказывается рядом, и он заглядывает в ее глаза, ищет в них ответ.

— Слишком быстро...

Гарри хрипло смеется.

— Гермиона, тебе ли об этом говорить? — Замечает он.

Она осаждает его забаву серьезным взглядом карих глаз, и Гарри говорит уже с настороженностью в голосе:

— Тебе неприятно? Ты не хочешь... не хочешь этого так же, как и я? Потому что по твоей реакции...

— Нет... — Гермиона слабо мотает головой, и Гарри отшатывается от нее. — Нет, я не это имела в виду, Гарри, — поспешно говорит она, и ее пальцы на его груди хватают его за футболку и притягивают его обратно. — Я хочу... Я хочу тебя.

Он замирает, смотрит на нее восхищенными, горящими, голодными глазами, и прежде чем ему приходит в голову снова лишить ее разума очередным поцелуем, Гермиона снова мотает головой:

— Не сейчас. Дай мне время.

Гарри хмурится, но молчит, и Гермиона благодарна ему за это, потому что она продолжает:

— Я только что поняла, что не люблю Рона так, как думала, что должна любить. Я не могу... это слишком быстро. Гарри, прости, но как бы мне ни хотелось снова испытать все... все то, что было между нами, я не могу позволить случиться этому сейчас. Я должна обо всем подумать.

Несколько томительных мгновений Гарри молчит, не отрываясь глядя в ее глаза, и Гермиона боится, что он не поймет... Но Гарри осторожно кивает, делает шаг назад, освобождая ее от томительного плена своего тела.

— Ты слишком много думаешь, Гермиона, — безрадостно усмехается он, опустив голову.

— За это вы меня и любите, — шепчет она и тянется к его руке. Их пальцы сплетаются, и Гермиона добавляет, — а пока, пожалуйста, оставайся моим лучшим другом.

Гарри поднимает брови.

— Не смотря ни на что, Гермиона, — вздыхает он. — Останемся ли мы только друзьями или станем любовниками, я всегда буду твоим лучшим другом.

Гермиона чувствует подступающие слезы, и быстро добавляет:

— Спасибо.

Гарри кивает. Несколько минут они стоят в тишине, медленно осознавая, что все еще находятся на берегу, в Греции, в середине очередного тяжелого и опасного путешествия.

— Нам нужно возвращаться. Иначе они решат, что с нами что-то случилось, — вздыхает Гарри.

— На нас не нападут. Не сейчас, иначе уже давно бы это сделали. Они наверняка попытаются довести нас до конца пути, чтобы знать, чего ради мы отправились на другой конец света. Им нужно преимущество и давление, — говорит Гермиона, с удовлетворением отмечая, как к ней возвращаются ее рациональность и способность к здравому мышлению, с такой легкостью украденные первым же поцелуем Гарри.

В тишине они бредут обратно, их пальцы по-прежнему сцеплены.