Всегда и навеки (джен)

Прошло несколько дней с заманчивой и многообещающей фразы графа: «Надо подумать». И он сдержал своё слово. Были наняты плотники и ремонтники, соорудившие у крепостной стены просторный загон неподалёку от казарм. Кузнецу наказали привести оружие и броню рыцарей в подобающий вид, изготовить сотни стрел и подковать лошадей. Целитель замка готовил лечебные зелья для воинов и яд для чудовища, а слуги с поваром стряпали съестные припасы. В поднявшейся суматохе ощущался размах и разгульные планы Аланила.

Тем временем благополучно успела вернуться управляющая замком Вильбия Доран в сопровождении легионеров. Цицерон сам встретил её, так как граф настоял на скорейшем знакомстве шута со своими будущими «подопечными». За большим экипажем плелась старая кляча, тянувшая за собой телегу с живым грузом. Это действительно были собаки, что ютились в узких клетках и глядели на всех большими испуганными глазами. Аланил был вне себя от счастья, когда, выйдя во двор, увидел Цицерона и слуг, волокущих за верёвки брыкающихся псов.

— Отлично! Теперь мне куда спокойнее! — радовался граф, не сводя взгляда со своры громко лающих собак. — Займись ими, — просто бросил Аланил шуту, заметив приближающуюся Вильбию Доран.

Так и началось ожидание «великой охоты», где Цицерон должен был принять участие, правда, совершенно не горя к этому желанием.

В то утро он закружился в обыденных делах, лишь иногда болезненно вспоминая о готовящейся забаве. Эдит встретила шута в комнатах слуг, что, как всегда, к этому часу были уже пусты. Знакомая деревянная лохань, свитки с водой, мыло и опостылевшая старуха, которую Цицерону приходилось мыть, кормить и терпеть. Ведь она отныне приходилась ему «родственницей».

— Подойди спереди… Так будет удобней! — командовала Эдит, у которой, кстати, ещё сильнее прорезался голос. — Подними ей руки! Придерживай голову! Не попади в глаза!

Шут на это лишь безрадостно хмыкал, но подчинялся. Его место в замке определено, и место это было крайне не благодарное. Об него вытирали ноги и тесали зубы все, кому не лень. Конечно, Цицерон язвил, естественно, брыкался. Но характер Эдит вызывал у него самое бурное удивление. Девушка была на том же положении, что и он. Слуги и стража смотрели на них одинаково — с предубеждением. Однако возникало такое ощущение, что дочь местной служанки считала себя выше скомороха. Хотя казалось бы…

За глаза Цицерона называли убогим дурачком и ни на что негодным оболтусом. Тем более шут и сам подогревал к себе такое отношение, обзывая «собственную мать» бесполезной старухой. Насчёт Эдит слухи были ещё увлекательнее. Поговаривали, будто она распутница, но теперь прибилась к церкви и прибедняется. И как бы Бланш не защищала свою дочь в горячих спорах, вердикт всегда был один:

«Благочестивая девушка должна быть тихая и покорная. А твоей дай волю и она заголосит, как хабалка на рынке!»

— Чем это пахнет? Чем пахнет? — прильнув к груди Цицерона, хрипло пролепетала слепая.

Полумрак подвальной комнаты скрывал наготу старухи, однако шут всё равно пытался смотреть куда угодно, только не на неё. Она вызывала в нём внутреннее отвращение и уныние. Он будто сам становился немощным, просто находясь рядом с ней. Эти трясущиеся руки, покрытые старческими пятнами, опухшие ноги, что испестрили паутины вен, бросаясь в глаза своей яркостью на жёлтой коже. Обвисшая и иссохшая грудь, которую старуха пыталась смущённо прикрыть. А улыбка обнажала почти беззубый рот, что растягивал на её лице глубокие морщины. Как хорошо, что Инга была слепа и не видела ненависть в глазах «своего сына».

Эдит тем временем промывала волосы пожилой женщине.

— Псиной… От него воняет псиной, Игна. Вчера он повздорил с одной из собак и на потеху графа с ней подрался, — пренебрежительно бросила девушка, пересказывая вчерашние новости, услышанные ею в соборе от целителя замка.

— Высокомерная девка… — едко выдавил из себя шут. Однако Эдит не унималась. Ей хотелось уколоть Цицерона за его наплевательское отношение к матери, которую, как она полагала, он попросту стеснялся. Потому и врал, что она ему никто. Но как всегда девушка не рассчитала силы:

— Твой сын, Игна, скоро будет не только вонять, но и лаять как собака. Его сиятельство наказал шуту стать частью своры, вот он и упорствует, прыгая перед графом на задних лапах.

Цицерон поджал губы, пытаясь сдержать вырывающийся хохот, однако не выдержал и желчно брякнул:

— По крайней мере, меня отсюда не гонят, как некоторых. Чем ты таким умудрилась отличиться, что потаскухе вроде тебя здесь не рады? Ха! Может, болезнь у тебя какая? Не зря же ты вертишься возле целителя и маешься в соборе. Грехи вымаливаешь?! Аха-ха!

Яд и злоба брызнули сами собой, ощутив безнаказанность. Однако Цицерон тут же осёкся, ощутив, как сильно сжала его плечо старуха. В её слепом взгляде вместо бездонной нежности зародилось осуждение. До слуха донёсся тихий девичий всхлип, и не успев что-либо понять, дурак получил оплеуху по лбу. Шутовской колпак с шумом свалился на пол, а Эдит, поднявшись с колен, выбежала из комнаты.

— Да! Давай! Колоти меня! — завопил Цицерон, поднимая головной убор и высвобождаясь от хватки старухи, что в голос зарыдала:

— Она мне как дочка! Где моя дочка?

— Да помолчи ты! — рявкнул шут, кинув в лицо испещрённое морщинами широкое полотенце. — Дура! — непонятно, в чей адрес он бросил данное оскорбление, но тут же вскочив на ноги, он бросился за девушкой под гулкие завывания Игны.

Взлетев по лестнице, шут выбежал на яркий свет зелёного от растительности холла и, поймав взглядом Эдит, с шумом и бранью подскочил к ней. Однако она не обратила на него внимания, будучи чем-то напугана и крайне сконфужена. Цицерон, запыхавшись, нехотя обернулся, и увидел то, чего не ожидал увидеть.

* * *

Аланил не находил себе места в тронном зале в ожидании вестей. Конный патруль легионеров должен был вернуться ещё вчера вместе с егерями из непроходимого леса, расположившегося в горах Валус. Именно там жили рогатые существа, на которых забавы ради решил поохотиться граф. По словам егерей, ночью минотавры спали в неглубоких природных пещерах, а днём выходили пастись на открытые поляны. Следовало найти место пастбища и скорректировать план облавы. Напугать, застать врасплох и выбить одного из стада, после чего начать изматывающую погоню. Но пока измотался лишь граф, пребывая в бессмысленном ожидании.

Шум открывающихся дверей в холле всполошил Аланила, и тот, не обращая внимания на оклики Танура, ускользнул из тронного зала, преисполненный детской простотой. Его спонтанные действия, не подобающие статусу, очень сильно разозлили бы покойного отца — Фарвила Индариса, отчего его старший сын и позволял себе подобное поведение.

У входа действительно оказались лесничие с группой легионеров из патруля. Не выдержав нависшего молчания, вызванного его собственным появлением, граф громко поинтересовался:

— Как всё прошло? Вы нашли их?

— Да, Ваше сиятельство. Завтра же можно будет выступать! — громогласно подтвердил мужчина в кожаной кирасе.

— Ха! Это же потрясающе! Только к чему эти опостылевшие ожидания, почему бы нам не отправиться сегодня?!

Егеря и стражники лишь склонили головы в полупоклоне, не зная, как реагировать на такое внезапное решение графа. Однако ход чужих мыслей прервали крики с другого конца холла, а из комнат слуг вверх по лестнице выбежала девушка, тут же стушевавшаяся перед графом. Следом за ней, бранясь и крича, появился Цицерон. Застывшую в недоумении картину украсили звонкие слова шута, что пока ещё не осознал происходящей нелепицы:

— Потаскуха! Тебе нельзя тут шляться!

Но и Цицерон смолк, ощутив на себе чужое внимание.

— Доброе утро… Ваше сиятельство… — дрожа всем естеством, произнесла Эдит, низко поклонившись. В данный момент ей хотелось провалиться сквозь землю под тяжестью чужих удивлённых взглядов.

— Ты… — голос графа источал настороженность.