Всегда и навеки (джен)

Аланил спешился и передал поводья слуге, за графом последовали и все остальные.

— Отведи их подальше, вон в тот лесок, — приказал старший Индарис. — Скоро здесь станет жарко! — порывисто хмыкнув, он принялся разминать плечи. После чего свистнул оруженосца.

Слуга послушно принял лошадей и направился вниз по течению, попутно прихватив несколько попон, дабы скакуны не замёрзли в ожидании.

— Ваше сиятельство, вы уверены, что этот дурак не напортачит и не сделает только хуже? — неуверенно поинтересовался целитель, спешно создавая вокруг себя магические щиты, будто враг стоял уже у ворот города.

— Хах! Мне-то что? Отвечать он будет своей головой, а не моей, — отмахнулся граф, игриво натягивая тетиву данмерского чёрного лука.

— Однако, если он там так и помрёт, кому-то другому придётся быть приманкой! — опасливо заозирался Кальвус.

— Да не бойся ты так, — менторским тоном ободрил Танур, поправляя наручи со стальными вставками. — Лоран, если шут кончится, ты прекрасно встанешь на его место…

— Это как?! — переполошился целитель, но услышав смех графа, приуныл. Всё-таки Аланил и Танур были одного поля ягоды — оба любили довольно странный и изощрённый юмор, завязанный на жестокости. Куда им до тонкого имперского ума, данмеры, они и в Империи — данмеры. Взять хотя бы отца Аланила, тот ещё батат… С виду сухой и неприглядный, выросший из пепла, будто колючка. Но какое же сильное это было пламя, пожирающее и подминающее под себя всё на своём пути. Иногда Кальвуса одолевали смутные сомнения, что не на того графа он поставил свои чаяния.

— Что бы не случилось, голова минотавра должна пасть перед моими ногами, — Аланил махнул рукой стражникам, что являлись боевыми магами, и властно прочеканил: — Как только туша будет отравлена, а собаки спущены, разите шею этого буйвола огненными шарами. Пусть башка отлетит быстрее, чем он к нам приблизится. Только! — внезапно окликнул он. — Берегите рога! Ха-ха!

Танур самодовольно улыбнулся, ему нравился пыл старшего Индариса.

* * *

Следы его стоп казались крошечными и детскими по сравнению с копытами твари, что недавно, по всей видимости, спускалась на водопой.

— Вот же угораздило… — сварливо перебранивался сам с собой Цицерон, будто в его голове до сих пор звучал смех последней жертвы. Наверное, это было что-то вроде самоуспокоения — он не один, у него есть… он сам. Уголки губ непроизвольно поползли вверх, шут не знал куда себя деть от накатывающихся вспышек нервозности. Следы уводили всё дальше от вооружённых воинов, и тем ярче Цицерон ощущал наводняющее его малодушие.

«Зачем я туда иду? Ради чего всё это? А что, если я сегодня умру?» — эти неприятные вопросы будоражили и без того расшатанный разум. Так ещё и бубенцы на колпаке и одежде своим звоном в глухой спящей тиши добавляли абсурда в происходящее. Он был дурнем не только в замке, но и в лесу. Нормальную одежду граф пожадничал ему выдать.

На подъёме, среди длинных ветвей плакучих ив, след растворился в опавшей листве и корнях деревьев, что, будто вены, испещряли склон. Цицерон заозирался. В детстве он охотился на ланей, но этого старого опыта было явно недостаточно.

Шут остановился и от безысходности глубоко вздохнул, пытаясь успокоить колотящееся о рёбра сердце.

— Матушка, моя милая матушка… Защити своё дитя… — слова вырвались сами собой. Но тут же его голос стал ниже и надрывнее. Словно упрекая самого себя за слабость, он прорычал: — Нет ей до тебя никакого дела! И никогда не было! Что за глупый дурак?! На что ты надеешься?! Не обманывайся глупыми надеждами!

Цицерон в припадке безумия принялся колотить себе по голове, будто это как-то могло остановить ворвавшийся хаос в истерзанное сознание. Самобичевание. Видимо, оно и впрямь приносило ему некое успокоение.

— Глупый Цицерон! Ты сама наивность, ха-ха! Так ещё и этот проклятый затворник мог бы подсобить! Но нет! — агрессия начинала перекидываться на его малочисленных знакомых.

«Прости, но вмешиваться в развлечения Аланила без его ведома себе дороже. Сейчас я не желаю привлекать к себе внимание», — сухим и холодным тоном отрезал Илет все потуги Цицерона вытребовать себе хотя бы один магический свиток.

— Ну да! Ты же никакой выгоды с этого не получишь, затворник! Так зачем напрягаться ради какого-то дурака?.. — Цицерон порывисто стал пинать комья листвы, чтобы хоть как-то выпустить пар. — Ах, да! Тебе же будет только лучше, если я сгину! Вот бы прильнуть руками к твоей шее, хотя бы на минутку!

Пальцы сжались в кулаки, а воображение страстно рисовало муки издыхающего виконта. Но истерика продлилась недолго. Поглощённый порывом ярости, и пиная носком заострённого башмака ни в чём неповинные корни, Цицерон не заметил яму на широком скосе под свисающими ветвями ивы. И с грохотом и воплями улетел вниз.

— Проклятье… — зашипел шут, больно ударившись плечом о землю. На мгновение ему показалось, что он ослеп. Но мучения быстро отошли на второй план, так как в лицо ударила отвратительная вонь, а слух уловил угрожающие звуки, идущие из глубины пещеры.

— Сотня скампов… — прикрыв нос тыльной стороной ладони, Цицерон прытко поднялся на ноги и обомлел. В непроглядной тьме зажглись два больших ярких шара, издавшие тяжёлый низкий рёв. — Минотавр… — завороженно пробормотал шут, когда в пелене рассеянного света показалась высокая человеческая фигура, с огромными рогами на бычьей голове. Они доставали до самого потолка и царапали торчащие сверху корни деревьев.

— Давай поговорим! — выставив руки вперёд, пролепетал Цицерон, толком не осознавая, что он сейчас ляпнул. Страх сковал тело и ум, из-за чего шут нелепо улыбнулся, пытаясь найти компромисс с диким зверем.

Ответом было громыхающее дыхание, тварь приближалась, водя носом по воздуху. Минотавр плохо видел в темноте, однако прекрасно слышал.

— Кажется, ты не умеешь… — выдохнул шут, рукой потянувшись к поясу на бедре. Кинжала не было.

Цицерон еле смог найти в себе силы и оторвать взгляд от мощного тела, источавшего пар. Это было безумием, но в голове ассасина действительно проскочила маниакальная мысль — убить тварь. Как? Он не знал, но в нём самом, в этой забытой аэдра дыре, просыпалось дикое чудовище. Азарт вил верёвки из растоптанной гордыни, хотелось отыграться за все унижения, пережитые им за такой малый срок. Падение — кем он был, и кем стал… Казалось, во всём виновата одна лишь эта огромная безмозглая скотина.

Бык сорвался с места, однако в бой пошли не огромные рога, а, размером с кузнечный молот, кулаки. Цицерон успел отскочить в сторону. От сильного удара посыпалась земля с высокого уступа. Уши заложило от разъярённого рёва. Мысли лихорадочно искали спасения, это не место для борьбы. Это могила. Нужно выбираться — кричало чувство самосохранения. Удары копыт прошлись по каменистому полу, чеканя эхо. Полетели искры, будто по наковальне били тяжёлым прессом.

«Разгон! Разгон! Нужно запрыгнуть на уступ!»

Цицерон ринулся в конец пещеры, чувствуя на себе гнетущее внимание чудовища. Торопливо развернувшись, шут по инерции врезался спиной о стену, и на мгновение потерял ориентир в виде тусклого света. Огромный человеческий торс преградил тому вход. Вонь, скользкая слякоть под ногами, приближающиеся горящие глаза и непомерных размеров руки. Если они его обхватят и зажмут, сколько секунд протянут рёбра, ключицы, шея?

«Тебе не помешало бы изучить мало-мальски хоть какую-нибудь школу магии», — слова Понтия, как они не вовремя всплыли в самый ответственный момент.

— Хах! Мало-мальски я знаю лишь школу изменения! Пон-тиий! — от безысходности закричал Цицерон, лихо вскинув ладонь к морде твари и озарив пещеру ярким светом.