Тот, кто ищет (джен)

То утро в Норе было последним днем лета — нет, не календарного, а детского, которое кажется бесконечным, кромка сентября тонет в тумане, и чувствуешь, что впереди целая жизнь. Гонки на метлах по широкому двору перед Норой, где мы с Роном распугиваем всех кур. Миссис Уизли, грозно шпыняющая то Фреда с Джорджем («Когда вы поумнеете, наконец!»), то мистера Уизли («Артур, что это за вещь у тебя на столе? Провода? Это не опасно, надеюсь?»), то Рона («Быстро навел порядок в комнате, неряха!») и неизменно улыбающаяся мне («Гарри, милый, тебя это не касается, ты гость!»)…

Яичница, хрустящие тосты, кофе по утрам, мы все теснимся на кухне, но это так круто — когда вы сидите семьей за одним длинным столом, накрытым домотканой скатертью… Кто-то спит на ходу (это обычно я), кто-то просматривает утреннюю газету и комментирует (мистер Уизли), кто-то перешучивается и подсовывает фальшивые чайные ложки, которые пронзительно пищат, когда ты берешь их (это, конечно, Умники Уизли, кто ж еще)…

Нет, конечно, в то утро было не так. Совсем не так. Просто Нора для меня — это одно такое сплошное утро, и мирное кудахканье кур за окном, и скрипящие ступеньки, и запах деревянных перил, и кульки с разноцветным вязаньем миссис Уизли, и дикий сад, в котором сорняки в твой рост. Но то утро, последнее, было другим. И никакого предчувствия, никаких снов, шрам не болел, точно Волдеморт испарился.

Мистер Уизли, Люпин, Грозный Глаз и Тонкс, переодетые магглами, забрали меня рано утром от Дурслей: мы аппарировали на какое-то поле, потом тут же — на обрыв реки, потом — на маленькую городскую улочку. Пожиратели Смерти наверняка следили за домом, но многократную аппарацию практически невозможно отследить, если только не вцепился человеку в рукав.

Мы стоим на маленькой улочке, стиснутой домами из грубого камня, тяжелые зеленые ставни закрыты от зноя, который, несмотря на утро, уже начинает сочиться с пронзительно-синего неба. Какой-то маленький городишко, тишина, торговец в конце улицы выволакивает ящики с фруктами наружу и ставит рядом с витриной своей лавочки. Издалека доносится колокол ратуши: восемь утра. Не похоже, чтобы Пожиратели прятались где-то рядом. Но Грюм яростно зыркал своим пугающе-голубым глазом во все стороны, Тонкс рассеянно пыталась шутить со мной, а сама была напряжена, как струна, лицо Люпина было серым — от усталости и сосредоточенного внимания, мистер Уизли сжимал волшебную палочку, практически не таясь — и я понял, что они готовы к чему угодно. Как я был бы рад ввязаться в драку, кинуть в Пожирателей проклятие, а выбьют палочку, так куском кирпича кину, в горло вцеплюсь — за Сириуса, которого так не хватает, за Дамблдора, убитого три недели назад. Ему-то не дали возможности погибнуть в схватке, достойно — потому что такого слова Пожиратели не знают, и Дамблдор просто подло убит.

Мы проходим несколькими спящими улицами, мимо торговцев, лениво открывающих лавочки, спускаемся к запыленной маленькой станции с маленьким вокзалом, больше похожим на будку.

— Через пять минут поезд, — Люпин сверяется с часами, смотрит на меня — серым взглядом, который будто проходит насквозь. Словно я привидение и просвечиваю. — Ты как, Гарри?

— Нормально, — дергаю плечом, не зная, что ответить. — В общем…

— Молодец, — он пытается улыбнуться, но я-то понимаю, что ему не до улыбок. Я не забыл, как он рыдал у изломанного тела Дамблдора.

— Гарри, — наклоняется мистер Уизли, неотрывно следя глазами за платформой, на которой мы стоим тесным кругом, — мы проедем несколько станций на поезде, а потом пойдем пешком. Так безопаснее. Нору мы защитили, но до нее еще надо добраться…

— Не болтать! — обрывает нас Грюм: его волшебный глаз вертится так остервенело, что я задаюсь вопросом, не болит ли у него голова от таких упражнений. — Гарри, держи палочку наготове. Нападут в любой момент, разрешения не спросят. И накинь мантию-невидимку! Если нападут — не вмешивайся. Беги. Будешь идти прямо по рельсам — тебя через какое-то время возьмут под охрану Дедалус и Гестия, им должен будет прийти сигнал, что мы выбыли из игры.

Никуда я не побегу, думаю я упрямо. Буду сражаться. Я уже давно вырос. Детство кончилось три недели назад. Но Тонкс, понимающая, о чем я думаю, слегка улыбается и говорит мне вполголоса:

— Поверь, Гарри, иногда лучше убежать, чем стать трупом. Для борьбы с Волан-де-Мортом труп уже ничем не поможет.

Она поводит палочкой, моя мантия-невидимка выскальзывает из рюкзака, и Тонкс накидывает мне ее на плечи — жестом старшей сестры, заботящейся о непутевом брате. И на мгновение мне становится трудно дышать, к горлу подступают слезы — от мысли, как было бы здорово, если бы она и вправду была моей старшей сестрой, и мы все вместе сейчас просто ехали на каникулы к Рону. Просто есть мороженое, болтать, развалиться на сиденье и наблюдать, как зеленые поля бегут за стеклом.

Медленно подходит поезд — старенький, похожий на Хогвартс-Экспресс, только маггловский, мы располагаемся в купе, и я удивляюсь, почему у нас никто не спрашивает билеты, контролер не падает в обморок при виде Грозного Глаза, а все купе дальше по коридору закрыты.

— Тонкс, а контролер что — сквиб?

— Почему? — Тонкс решительно задергивает шторку на окне взмахом палочки и что-то шепчет.

— Ну, она не удивилась…

— Чары отвлечения внимания, — говорит мистер Уизли, усаживаясь на сиденье и вытирая пот. Редкие рыжие волосы на его затылке прямо-таки слиплись от пота. — Излишний шум нам сейчас не нужен.

— А магглы в вагоне крепко спят, — подмигивает Тонкс. — Ни к чему им такие впечатления… — она, видимо, хочет сказать что-то про Грозного Глаза, косится на него — Грюм все еще стоит и наносит защитные заклинания на дверь, воздух слегка колышется от чар. Не удивлен, если наше купе сейчас вообще нельзя увидеть снаружи, гладкая деревянная панель вместо двери.

Тонкс садится слева от меня, а справа, ближе к окну, мистер Уизли — можно подумать, нас собираются атаковать прямо здесь, и они готовятся прикрывать меня. Люпин медленно опускается на сиденье напротив, закрывает глаза и морщится, проводит рукой по лицу — интересно, сколько он не спал? А, скоро же полнолуние... Я ловлю взгляд Тонкс — тревожный, напряженный, как будто ей больно — и вдруг понимаю, что если бы не мы все, она бы его сейчас обняла.

…Мы сходим на станции посреди поля, зной мгновенно охватывает с головы до пят. В такую жару надо развалиться на мансарде, в шортах, с мороженым, и не вылезать до вечера, но я иду в мантии-невидимке, с рюкзаком, и пот стекает по спине. Мне не верится, что кто-то будет нападать на нас здесь — слишком заброшенным кажется это место: просто выгоревшие на солнце холмы, холмы, холмы да сухая трава.

Если бы я знал… если бы у меня была хоть какая-то интуиция… я бы не стал соваться в Нору. Нора осталась бы цела.

А так я даже не знаю, кто из них жив теперь. Сижу в этом подвале, как дурак, пытаюсь вспомнить хоть какое-то заклинание, которое поможет мне выбраться, и их лица встают передо мной. И хочется завыть оттого, что они гибнут из-за меня (а может, уже погибли?), а я ничем не могу помочь.

* * *

Мы добираемся до Норы уже под вечер. Когда пересекаем защитный барьер, ночная влажная тьма неожиданно наваливается вместе со стрекотом кузнечиков и звездами на черном небе. Как будто, пересекая барьер, мы проскочили на два часа вперед. От крыльца дома к нам бежит миссис Уизли:

— Гарри, дорогой! Мы так волновались! Грозный Глаз, Римус, Тонкс…

— Все в порядке, Молли, — кричит Тонкс и только теперь приобнимает Люпина. Он практически повисает на ней от слабости. — Молли, а можно мы…

— Да-да, Тонкс, можете в комнате Фреда и Джорджа, они сейчас в Лондоне… Может, что-то нужно?

— Да нет, спасибо, у нас все с собой, — отвечает Тонкс, ведя Люпина к дому и расстегивая на ходу потрепанную сумку. Я мельком вижу склянки с чем-то красным, дымчато-серым… а, зелья. Чтобы Тонкс да не разбила? Наверно, на них заклятие неразбиваемости.

На крыльцо вылетает Джинни — на голове полотенце, из-под которого выбиваются мокрые пряди:

— Мам, они приехали? Гарри… — увидела меня и кинулась навстречу, обняла — практически впилась в меня своими тонкими руками. Ох, Джинни… Не знаю — люблю я тебя или нет… но ты — такая близкая, понятная, своя.

От ее пушистых волос пахнет чем-то персиковым. Я неловко обнимаю ее, молчу — в голове пусто, только почему-то вспоминается, как мы сидели на камнях около озера, после похорон Дамблдора, и смотрели на закат. Джинни не лезла с утешениями, не плакала и не рассуждала о том, что нас ждет. Она умеет просто жить — здесь и сейчас. А я вот не умею. Зная, что впереди — крестражи, как-то не получается жить.

Наконец, Джинни отстраняется — слез нет, она редко плачет, но губы дрожат. С крыльца на нас смотрит Рон — его напряженное, красное лицо выдает, что он злится на меня и переживает за Джинни. Еще бы — влюбилась в парня без шансов на нормальную жизнь. Я ведь сказал, что ничего у нас с ней не будет, пока война не закончится. Наверное, он считает, что это трусость — ведь у них с Гермионой все по-другому.

А я не хочу, чтобы с Джинни что-то случилось, чтобы она тоже снилась мне — упавшая навзничь, с бессильно раскинутыми руками, пустыми глазами, в которых мольба… Или в крови, бьющаяся под палочкой Беллатрисы. Хватило одного такого сна, чтобы Дадли прибежал из соседней комнаты, сонно моргая: «Эй, ты че? Че орешь?»

Я шагнул к Рону — и он вдруг заулыбался во весь рот, а до меня дошло, как же они все волновались.

— Привет. Круто, что приехал.

В его взгляде теперь только облегчение: видимо, весь этот невыносимо жаркий день они сидели и ждали, ждали, ждали. Ужас.

Я вхожу, окунаюсь в прохладу дома — а по лестнице ко мне уже несется Гермиона:

— Гарри! — она обнимает меня, следом за мной заходят мистер Уизли с Грозным Глазом, деловито переговариваясь, миссис Уизли бежит на кухню, где начинает звякать посуда, и я вдруг чувствую невероятное облегчение — я не один, жизнь продолжается.

Это был последний семейный вечер в моей жизни. Последний вечер, когда я сидел за длинным кухонным столом, окруженный людьми, которых любил. Последний вечер, когда миссис Уизли спрашивала: «Гарри, хочешь добавки?», Тонкс и Люпин улыбались, держась за руки, а Гермиона, уже наверху, рассказывала нам с Роном все, что она успела вычитать о крестражах.

* * *

Я просыпаюсь от криков и грохота — вскакиваю, вслепую шарю по тумбочке — где палочка, где? — вылетаю в трусах на лестничную площадку и только теперь понимаю, что это миссис Уизли кричит… ага, на Рона. Он «ворвался, как слон» и что-то там уронил. А, еще «бездельничает, в то время как мать с отцом пашут, как…»… Понятно.

Возвращаюсь в комнату, падаю на кровать, лениво смотрю на будильник — ого, уже одиннадцать! Рон с оглушительным топотом поднимается по лестнице, вымещая на ней всю ярость.

— Гарри, ты спишь? Пошли, там мама хочет, чтобы мы сад от гномов очистили. Какие, к Мерлину, гномы! Тут война идет, а она — «гномы, уборка, руки мыть…»

Мы идем в сад, по пути сворачивая в кирпичный сарайчик-пристройку, чтобы взять рабочие перчатки — гномы здорово кусаются! — и нас нагоняет Гермиона:

— Гарри, Рон, подождите, я с вами! — она переводит дыхание и продолжает — вполголоса, оглядываясь на дом:

— Вы видели сегодняшний «Пророк»?

— А чего там читать? — пожимает плечами Рон. — Как будто они правду напишут.

— Да нет, я не о том… — Гермиона хмурится. — Твоему папе сова всегда «Пророк» утром приносит — а тут нет. Ни за завтраком, ни после. Ну, я не видела.

— Ты хочешь сказать…

— «Пророк» сегодня не выходил. Мне так кажется.

— Может, у них забастовка, — предполагаю я, но тревога, ушедшая было вчера, начинает тихо шевелиться внутри. Если главная газета волшебной Британии…

— Ну да, бастуют с лозунгами: «Скажи «нет» рабскому труду эльфов-наборщиков!» — усмехается Рон, приобнимая Гермиону. — «Людей — за типографские станки!»

— Ну Роон! Не смешно! — Гермиона пытается отстраниться, но он прижимает ее к себе и чмокает в щеку:

— Да ладно, шучу я, шучу…

Мы берем с полки в сарае перчатки, Гермиона сосредоточенно вертит свою пару — перчатки заляпаны чем-то вонюче-зеленым, наверное, Фред с Джорджем постарались, экспериментировали. Я иду к порогу и вдруг понимаю, что в ушах звенит от тишины. Не слышно ни куриц, ни кузнечиков — на уши словно давит волна, сильно давит, я оборачиваюсь к Рону и Гермионой, чтобы спросить… и взрыв переворачивает мир.

…Я лежу на земле, рядом валяется дверь сарая. Я медленно сажусь, нащупываю палочку в кармане. Земля качается, в воздухе кружится серая взвесь, меня рвет этой пылью, в голове звенит… оборачиваясь, я вижу, что сарай просел, крыша обвалилась… там же Рон и Гермиона, черт! Я вскакиваю, весь мир шатается, вижу, как от крыльца к нам бежит Люпин.

А фигуры в мантиях появляются из ниоткуда, зависают на мгновение в воздухе и обрушиваются на землю — трое прямо рядом со мной.

Я не успеваю даже палочку достать.

— Экспеллиармус! Ступефай! Инкарцеро!

Меня сбивают с ног, веревки по-змеиному ползут по рукам и ногам, скручивая их, и Пожиратель Смерти — уже без маски, Макнейр — хватает меня за большой узел на запястьях — и мы трансгрессируем.

* * *

Мы падаем на опушке леса. Я бьюсь на земле со связанными руками и ногами, как червь, а пятеро Пожирателей вокруг меня — Макнейр, Яксли, Долохов, Эйвери и Гойл-младший — спокойно отряхиваются, расхаживают взад-вперед, точно ожидая сигнала.

— Здорово запалили! — присвистнул Гойл, скидывая маску. Его остренькое лисье лицо горит от возбуждения, он смотрит на горизонт, чуть вытягивая шею. Я приподнимаюсь на коленях, пытаясь разглядеть, куда это они все смотрят — и понимаю.

Нора пылает вдалеке. Мы на пригорке возле леса, куда раньше ходили с мистером Уизли, Роном и близнецами — и отсюда хорошо видно, как из окон Норы хлещет пламя, дым поднимается к небу.

— Сволочи!

Там же все наши! Успели они выбежать из дома? Или лежат в этом огне, как мертвые куклы, с раскинутыми руками? Или они еще живы и задыхаются в дыму?!

— Сволочи! — кричу я. — Оставьте их! Забирайте меня, оставьте их!

Пожиратели смотрят на меня: Макнейр без интереса, как будто я полено, Долохов с удовлетворением — предвкушает, как они меня сейчас сдадут Волдеморту, беззащитного, связанного. Неплохой подарок, только ленточки не хватает.

Гойл подходит ко мне, гордо выпрямившись и держа палочку в поднятой руке, как меч. Что-то не замечал я у него такой рыцарской позы в школе. В Хогвартсе он больше жался в тени Малфоя…

— Че, Поттер, жаль Уизлевский курятник? — он наклоняется ко мне, улыбаясь:

— Нам запретили тебя трогать… но это не считается, — и пинает по ребрам. И еще. И еще.

Я валяюсь в траве и кашляю, все почему-то кружится перед глазами. Гойл стоит надо мной — торжествующий, гордый в своей мантии Пожирателя, с маской в одной руке и палочкой в другой, так похожий на Малфоя.

— Гойл… — хриплю я, — а тебе… для храбрости… надо человека связать? Круто — драться с тем… кто связан…

— Заткни рот, Поттер, — Долохов подходит, тянет меня за веревки, и я кое-как встаю. — Лучше подумай о чем-нибудь хорошем перед смертью. Уходим.

Трансгрессия коротко и мощно стискивает, а потом выталкивает нас — на длинную аллею перед высокими коваными воротами. Линии кованых узоров образуют большую букву «М», и я вдруг понимаю, что виднеющийся в конце аллеи старинный особняк — это родовое поместье Малфоев. Можно было и догадаться, куда они меня потащат. Драко, наверно, в восторге будет, что Поттера наконец-то убили, да еще и в его собственном доме…

Веревки, скручивавшие мои ноги, падают на землю — теперь в них нет смысла. Гравий оглушительно шуршит у нас под ногами, меня ведут по аллее, образованной живыми изгородями, запах цветов и влажной зелени струится в воздухе. За поворотом открывается широкая белая лестница, поднимающаяся к парадному крыльцу особняка, огромный сад с белеющими вдалеке статуями, фонтаном и скульптурами из зелени. Аккуратно, строго, со вкусом. Да, должно быть, Малфой действительно не понимал, как можно жить в доме, похожем на Нору. Нора… Дом, превратившийся в факел…

Они не могли погибнуть! Мистер Уизли и Люпин не первый день воюют, Тонкс вообще мракоборец, и сражается она круто… Но миссис Уизли, Джинни — что, если они даже не успели понять, что происходит? Как вообще подожгли Нору? Перед моими глазами вспыхивает картинка: над домом кружат на метлах Пожиратели, гудящий огонь обрушивается с небес, пылают кухня, коридоры, спальни, лестница — не выбраться, Джинни, миссис и мистер Уизли, Люпин, Тонкс задыхаются, мечутся в дыму, пытаются погасить его, но силы их палочек не хватает… А Рон и Гермиона — заметили их в обломках сарая Пожиратели? Или сразу нацелились на меня?

Трансгрессировать здесь, скорее всего, нельзя — иначе мы трансгрессировали бы сразу в дом, туда, где Волдеморт может без лишних проволочек прикончить меня. Даже теперь они, похоже, боятся, что я снова каким-то чудесным образом вывернусь и сбегу, потому что их палочки направлены на меня. Уже столько раз мне это удавалось, в последний момент, когда казалось, что смерть неминуема... Но как спастись сейчас? Со связанными руками? Когда вокруг пятеро Пожирателей?

Что же делать, что? Интересно, развяжут ли мне руки, когда мы войдем в дом? Попытаться отобрать палочку у того, кто отвлечется? Да-да, и сражаться против, как минимум, четверых, стоящих рядом? Идиотизм. Да я и до ворот не добегу.

Тень дома падает на нас — старинный, мрачный, немного отдающий Средневековьем, огромные камни, из которых он сложен, кое-где покрыты мхом. Темные окна непроницаемы, точно в доме ни души. Двери сами распахиваются перед нами, мы вступаем в темный холл. Под ногами поблескивает мрамор, колонны уходят вверх, к темному потолку, с которого свисает роскошная люстра.

Гойл толкает меня в спину:

— Че встал, Поттер! Вперед! — он даже дрожит от предвкушения.

Кто-то из Пожирателей толкает меня еще сильнее — они уже не могут сдержаться, слишком часто им доставалось из-за того, что упустили Поттера.

— Валяй, Поттер! — Макнейр. — Темный Лорд ждет!

Я падаю на пол, но успеваю сгруппироваться (инстинкт ловца не подводит), и потому мне больно, но не так, как если бы я долбанулся головой. Ботинок Гойла врезается мне в ребра, и несколько секунд я не могу дышать. Горят только свечи в канделябрах, стоящих на двух овальных столиках под зеркалами, и в колеблющемся свете я вижу, что по роскошной лестнице к нам спускается знакомая худая фигура в летящей мантии.

Ненависть поднимается во мне, как тяжелая холодная волна.

Какой гордостью полно это точеное лицо с острым носом, длинные лохмы волос отброшены назад, и кажется, что они придают ему величия. На нем парадная бархатная мантия, и выглядит он так, точно готовится принять орден Мерлина первой степени. Естественно — он сейчас второй человек после Волдеморта. Он убил Дамблдора — такие вещи Волдеморт не забывает.

Глаза черны и непроницаемы, как всегда, между бровями морщинка, он чем-то недоволен. Профессор Северус Снейп смотрит на меня сверху вниз, тонкие пальцы вытаскивают из кармана палочку.

— Добрый день, мистер Поттер.

— Добрый день, сэр, — выдыхаю я. — Вы, видимо, любите убивать безоружных? — Хотите поиграть в вежливость, профессор? Получайте.

Повинуясь плавному жесту его палочки, веревки с моих рук падают на пол и, по-змеиному струясь по мраморным плиткам, куда-то уползают. Долохов дергается ко мне, вытаскивая палочку, но Снейп останавливает его:

— Спасибо, Антонин… Это лишнее, — усмешка знакомо кривит его губы. — Думаю, наших усилий хватит, чтобы мистер Поттер не сбежал.

— Вы хорошо потрудились, профессор, предательство и убийство — высокооплачиваемые вещи, — бросаю я в это лицо, полное надменного превосходства. Медленно поднимаюсь с мраморного пола, в голове стучит от злости. — Надеюсь, Вы не продешевили?

Он разворачивается и делает приглашающий жест Пожирателям, начиная подниматься по лестнице. Они подталкивают меня — очевидно, Волдеморт ждет.

— Ясно, — говорю я звенящим голосом: мне плевать, что будет дальше, я должен сказать этому ублюдку все, что думаю о нем. — Я добыча Волдеморта. Не дай Бог меня убить — Волдеморту не понравится… Сколько он тебе заплатил, Снейп?

Снейп стремительно идет впереди, словно не слыша — сколько людей, убитых Пожирателями, говорили ему нечто подобное перед смертью?

— А может, он тебя титулом наградит? Принц, граф, барон? Жаль, лордом не назначит, уже занято… Скажи, а как давно у тебя это хобби — убивать друзей, коллег? Своих учеников?

— Поберегите свою храбрость, мистер Поттер, — бросает он, оборачиваясь ко мне на мгновение, и я ловлю его взгляд — отвратительная снисходительность, точно он смотрит на хнычущего ребенка. — Здесь найдутся люди, готовые научить вас вежливости.

— Жаль, никто не научил Вас смелости и благородству, — кидаю я, и хлещущий удар по лицу заставляет меня отшатнуться. Снейп морщится, встряхивая рукой, Гойл хихикает, а я вытираю кровь, сочащуюся из губы. Что ж, это только начало. Снейп сказал, они собираются научить меня вежливости… значит, будет то, что было на кладбище, когда Волдеморт тоже пытался научить меня вежливости — как он тогда выразился…

Во рту внезапно становится очень сухо, а сердце начинает колотиться о ребра тяжелым мячом. Я никогда не думал о смерти, но вот о пытках… С тех пор, как я увидел в больнице святого Мунго родителей Невилла — с пустым взглядом, бормочущих, бесцветных — я думал о том, что нужно сделать с людьми, чтобы они потеряли разум. Значит, будет Круцио. Будет Беллатриса. Будет Сивый… Пожиратели получат возможность показать, на что они способны… Или Волдеморт станет пытать меня один, а остальные будут зрителями этого поучительного зрелища?

Они ведут меня по коридору, окружив плотным кольцом — как дети, точно это игра, в которой они наконец-то поймали того, кто спрятался лучше всех. Снейп распахивает дубовую дверь — и я оказываюсь в полутемном кабинете с дубовыми панелями на стенах, с камином, облицованным мрамором, в котором даже в эту жару что-то тлеет, небольшим столом у окна и плотными зелеными гардинами.

— Добрый день, Гарри, — Волдеморт стоит у старинного книжного шкафа в углу. — Извини, я сейчас… У Люциуса столько ценных книг, что даже удивительно, как он их прятал все это время… Увидь их работники Министерства, Люциус бы сразу отправился в Азкабан за распространение темной магии.

Он не спеша берет какую-то толстую книгу, чей переплет обвивает серебристая змейка с живыми изумрудными глазами, пролистывает, откладывает, берет другую, в алой бархатной обложке, и идет к столу, усаживается в кресло.

— Прошу тебя, Гарри, — он указывает на стул с высокой резной спинкой. Пожиратели отступают к порогу, а я делаю несколько неуверенных шагов к столу и сажусь туда, куда указывает его мертвенно-белая рука. Не похоже, что он готов убить меня прямо сейчас. Или это отвлекающий маневр?

— Гарри, — его свистящий голос кажется ласковым, — как ты, возможно, успел догадаться, ситуация в стране кардинально изменилась сегодня утром. Министерство пало. Все, кто оказал сопротивление, уничтожены.

Значит, Гермиона была права. И это объясняет, почему все защитные заклинания, добротно сооруженные вокруг Норы, перестали действовать.

— Гарри, — его голос течет, обволакивает, — пожалуйста, отнесись серьезно к тому, что я сейчас скажу.

Я стараюсь держаться так, будто не жду смерти, которая сверкнет зеленой вспышкой и стремительно ударит в грудь.

— Ну и что ты хочешь сказать?

— Итак. Гарри, я убежден, ты думаешь, что мои верные слуги привели тебя ко мне, чтобы убить. Возможно, они и сами так думают, — он переводит взгляд на них, ухмыляясь. — Макнейр, Долохов, даже Гойл-младший отличился… молодцы, отличная работа…

Он откидывается в кресле, убирает палочку в карман мантии и продолжает:

— Но я не собираюсь убивать тебя, Гарри. Разве что потом… но не сейчас.

Я ничего не понимаю.

— Ты сбит с толку, — говорит он, наблюдая за моим лицом. — Но вспомни: что я предложил тебе, когда мы встретились около Философского камня? Стать моим союзником, Гарри. Мне было нужно это тогда, нужно и сейчас. Я глупо поддался пророчеству, наделал ошибок… но ты же не считаешь, что сможешь меня убить, Гарри? Ты еще и школу не закончил… А я не собираюсь убивать тебя. Зачем? Дамблдору было нужно настроить тебя против меня, обучить, превратить в оружие, в символ борьбы… но сейчас Дамблдора нет в живых. Ваша война проиграна, Гарри. Завтра Люциус Малфой займет пост Премьер-министра… А мой верный Снейп возглавит Хогвартс… В Министерстве много моих людей, и они с радостью поддержат мои реформы. Зачем нам ссориться, Гарри? Я могу многое дать тебе, и ты станешь символом новой Британии и новой политики…

— И ты уверен, что люди покорно пойдут служить тебе? — Это безумие. Неужели он и вправду думает…

— Не сразу, согласен… но со временем они убедятся, что Лорд не желает им зла. Мои идеи разумны и потому близки большинству древних волшебных родов… Нам предстоит большая работа по возрождению чистой магии для тех, кто чист, не запятнан в связях с магглами. В чьих жилах течет настоящая кровь волшебников.

— А всех, кто «грязный» — убить?

Волдеморт улыбается, и от его улыбки меня прошивает холодом. Если я сейчас не соглашусь, он убьет меня за этим же столом, не вставая. Не даст даже попытки поединка — ему, похоже, сейчас не до того.

— Ну, зачем же убивать… Существует масса других способов заставить выродков, нахватавшихся нашей магии, приносить пользу. Они могут стать неплохой рабочей силой.

— И ты решил, что я пойду петь песни во славу нового режима и его рабов? Боюсь, мы не сходимся во взглядах.

Я пытаюсь дерзить, хотя ощущение своей беспомощности ломит руки. Где моя палочка, где, когда ее отняли?

— Гарри, Гарри… — он говорит мягко, почти укоризненно. — Зачем так грубо — «рабов»… Скажем, «трудовые единицы», которые работают на благо Новой Магической Британии.

— И что ты хочешь от меня?

Похоже, Пожирателям не по вкусу, что я говорю с Волдемортом без подобострастного «повелитель» или «милорд», и они готовы запустить в меня «Круцио», только дай им Волдеморт отмашку, но он откровенно забавляется со мной. Как будто я — котенок, сердито нападающий на хозяина.

— Гарри, ты опасен для меня только как символ борьбы — «Мальчик-который-выжил»… смешно, но я не хочу, чтобы ты и впредь путался под ногами. Нет символа — нет борьбы. Люди быстро притихнут, стань ты символом сотрудничества с Новым режимом. Это Дамблдор хотел сделать тебя символом Сопротивления — но теперь, когда он погиб, у тебя вполне может быть свое мнение и свои убеждения. Тебе вовсе не надо умирать, Гарри. Не надо жертвовать собой во имя людей, для которых ты — всего лишь герой с памятника. Выступив на моей стороне, ты поможешь объяснить людям, что они ошибаются…

У меня перехватывает дыхание.

— Как ты смеешь… предлагать мне… после всего того… ты убил Дамблдора! Сириуса! Мои родители… Да ты извалялся в грязи, и сейчас хочешь, чтоб я сказал… что это не грязь? Что так нужно? Ты спятил, Том, — во мне плещется веселая ярость. Я знаю, что конец близок, и говорить буду все, что захочу.

Волдеморт смотрит на меня долгим изучающим взглядом красных змеиных глаз. Из-за кресла около камина к нему медленно ползет Нагини, сверкая чешуей, забирается по подлокотнику на спинку кресла, свивает толстые кольца вокруг Волдеморта, становясь его своеобразной броней. Мне страшно пошевелиться — ему ведь достаточно слова, чтобы змея прокусила меня насквозь. А без волшебной палочки я ощущаю себя почти что голым.

— Как предсказуемо, Гарри… — Волдеморт качает головой. — Как ожидаемо. Я думал, смерть Дамблдора тебя хоть чему-то научила.

— Да, научила — что у подлости нет пределов. — Я вспоминаю слабый шепот Дамблдора — «Северус, пожалуйста» — и ярость жжет глаза. Я оборачиваюсь на Снейпа и вижу, что он стоит у камина, внимательно глядя на Волдеморта, готовый моментально выполнить любое его поручение.

Волдеморт тихо смеется.

— У тебя крайне невоспитанный ученик, Северус… Впрочем, Гриффиндор всегда был таким. Безрассудство и эмоции там, где нужна голова… Вынужден тебя огорчить, Гарри: ты все равно пригодишься новому режиму. Я хотел, чтобы ты играл свою роль добровольно, чтобы ты понял, что ты не в той ситуации, чтобы бросаться фразами, которым тебя научил Дамблдор. Но если твой ответ — «нет»… Гарри, в моих руках — вся власть, в том числе и «Ежедневный Пророк». Как ты думаешь, что стоит его журналистам писать о том, как ты счастлив, находясь в Учреждении для неполноценно развитых волшебников?

— В Учреждении для…

— Тебе объяснят. Такие учреждения возникнут в ближайшее время по всей Британии. Прекрасная система, в которой все грязнокровки и полукровки займут свое место, отплачивая за те способности, которые им достались не по праву, и за те знания, которыми их щедро наградило магическое сообщество. Они бок о бок будут трудиться на благо Новой Магической Британии, и ты, Гарри, будешь одним из самых известных воспитанников Учреждения. Северус позаботится о том, чтобы Учреждение для неполноценно развитых волшебников, открытое при Хогвартсе, было образцовым.

— Да, мой Лорд, — отвечает низким, бархатным, стелющимся голосом Снейп, который под стать его натуре, — Хогвартс и Учреждение будут под моим пристальным контролем. Я приложу все усилия, чтобы порядки, заведенные там, соответствовали всем Вашим ожиданиям.

— Верю, Северус, верю, — кивает Волдеморт. — А твою жизнь, Гарри, будут освещать в «Пророке» достаточно подробно… будут писать, как ты раскаиваешься, что столько лет был игрушкой в руках Дамблдора, как он влиял на тебя… Он окружил вниманием сироту, которого никто не любил и не уважал — этого достаточно, чтобы безоговорочно поверить любым идеям, даже самым безрассудным. Твои друзья и однокурсники, без сомнения, это подтвердят — ведь никто не хочет быть наказанным… в Хогвартсе не хватает строгости и порядка, дисциплины… И уж точно никто не хочет, чтобы их родителей, скажем, выгнали с работы, или арестовали по подозрению в чем-либо… И, я думаю, очень скоро ты поймешь, что сопротивляться бесполезно, да и незачем. А не захочешь понять — тебя со временем перевоспитают, и ты, Гарри, станешь полноправным членом нового режима, вольно или невольно. В конце концов, всегда можно организовать процесс по делу, которое ты не совершал — трупы, кровавые подробности — и ты проведешь остаток дней в Азкабане, медленно сходя с ума. Твоя жизнь не принадлежит тебе — разве Дамблдор тебе этого не объяснил?

— Заткнись! — кричу я и в бессильной ярости — что бы сделать, что? — хватаю со стола бронзовую статуэтку, швыряю в его улыбающееся лицо. Статуэтка разлетается вдребезги, наткнувшись на невидимые Щитовые чары, и один из осколков чиркает меня по щеке.

Пожиратели орут. «Щенок!», «Круцио ему!», «Лорд, позвольте, я…!» — но Волдеморт унимает их одним жестом. Я уже давно стою, стиснув кулаки: ну давайте, давайте, я не буду просить пощады, Поттер не перевоспитается. Раз отняли палочку — да я вам горло перегрызу, если смогу, но валяться в ногах не стану.

Неожиданно Волдеморт начинает аплодировать — и все замолкают, а я оборачиваюсь к нему.

— С тобой так интересно, Гарри, — говорит он, вновь кладя руки на подлокотники. — С «честными людьми», как это называется, всегда интересно… Признаться, я ожидал чего-то подобного. Что взять с человека, чья мать была магглой. Что она могла передать тебе — ни ума, ни тонкости… Мы нескоро встретимся, Гарри, но, надеюсь, наш следующий разговор будет более удачным. Увести его.

Снейп хватает меня за шкирку и тащит вон из кабинета, держа палочку наготове — чего доброго, я еще кусаться начну. И где-то на лестнице, ведущей в подвал, мне удается вывернуться, размахиваюсь, мой кулак врезается ему в скулу, но я тут же отлетаю к стене, отброшенный заклинанием.

— Круцио! — визжит Гойл, и меня накрывает волна слепящей боли, я сползаю по стене, бьюсь головой, задыхаюсь…

Все прекращается. Макнейр рывком поднимает меня на ноги и вталкивает в темный подвал. Откуда-то сверху доносятся крики, мне кажется, я слышу смех Беллатрисы, но потом наступает тишина, и я обалдело стою, прислонившись к стене, гадая, где сейчас наши и знают ли то, что знаю я.

Проходит пять дней. Мне приносит кое-какую еду Хвост, боязливо просовывающий поднос в дверь и тут же запирающий ее заклинанием; наверху я часто слышу крики и шум, но больше ничего, в подвал ко мне никого не приводят, и я не знаю, радоваться этому или нет. Может, наши на свободе, нашли хорошее укрытие, а может…

В первые два дня я отчаянно пытаюсь выбраться: прощупываю в темноте стены, изучаю дверь, пытаюсь трансгрессировать, стискивая зубы и напрягаясь так, что звенит в ушах. Но все напрасно. Стены непроницаемы для любого проникновения, они похожи на плотное жаркое одеяло, которое наваливается, душит, не дает двигаться. Я почти жалею, что со мной нет Рона и Гермионы: уж они что-нибудь да придумали бы. Гермиона бы сурово нахмурилась и выдала какой-нибудь вариант из книжки, которую мы с Роном, конечно же, не читали, а Рон наверняка предложил бы напасть на Хвоста. Когда вас трое, можно и попытаться, даже без волшебных палочек.

И однажды утром я слышу голоса на лестнице, дверь распахивается, и в подвал вваливаются похожий на быка Макнейр, вальяжный Долохов и семенящий за ними Эйвери.

— На выход, Поттер!

Они ведут меня под прицелом палочек по лестнице, во двор, к воротам. Я осматриваюсь, но дом будто вымер — ни Пожирателей, ни пленников. Воздух дрожит от охранных чар. Куда они меня ведут? В очередной подвал, только более укрепленный, чтобы Орден не смог меня найти? Или в это самое Учреждение, за которое так рьяно поручился Снейп?

У ворот поместья к нам присоединился невысокий молодой человек с прилизанными черными волосами, в черной мантии со странными бордовыми полосами на воротнике и рукавах; походка у него такая, будто его заснули в донельзя тесный костюм, в котором нельзя толком ни двигать плечами, ни шевелить руками, ни дышать — всем этим он ужасно напомнил мне Перси Уизли. Такая же прилизанность, преувеличенно серьезный вид и сдержанные движения. Да и по возрасту, наверное, он ненамного старше Перси: лет тридцать с чем-то…

Он достал из кармана два металлических браслета и, как только мы миновали ворота, защелкнул один на моей руке, второй — на своей, развернулся к Пожирателям, сопровождавшим меня.

— Господа, надо взяться за руки, через минуту назначена наша трансгрессия…

Он произнес это с такой важностью, что я чуть не рассмеялся. На груди у Прилизанного, как я его назвал, был прикреплен серебряный значок со странным символом: котел, а над ним что-то вроде буквы L…

Характерный рывок трансгрессии, краски и звуки вихрем обхватывают меня и сразу же распадаются. Мы стоим на тропинке, вьющейся между скал, нас тут же окатывает ледяными каплями волна серого, вспухающего пеной моря. Над самой водой скалы темные, облепленные водорослями, следующая волна с грохотом налетает на них и взрывается белыми брызгами. Я ежусь от холода и верчу головой по сторонам, но оглядеться мне не дают, толкают спину: пошел, пошел, Поттер!

Похоже, мы где-то на севере Англии, размышляю я, поднимаясь по скользкой тропинке, которая петляет между огромных валунов; пронизывающий ветер продувает насквозь мою футболку, тусклое небо нависает над буро-зелеными холмами, постепенно открывающимися нам. Унылое, холодное морское побережье, отчасти похожее на тот остров, где хранился лже-крестраж, который мы добывали с Дамблдором — не такое мрачное и тяжелое место, конечно, но одинокое, тихое.

Тропинка становится все более широкой, по обе стороны колышутся заросли вереска и дрока, скалы остаются позади, мы поднимаемся на холм — и я вижу небольшое здание из грубого серого камня, окруженное высокой кованой оградой. Тропинка ведет нас прямо к воротам, украшенным тем же символом, что и на значке у Прилизанного — котел и острый угол над ним в виде буквы L. Ворота распахиваются, когда Прилизанный прикладывает к ним руку с браслетом. Пожиратели останавливаются, странно улыбаясь и желая мне «хорошо потрудиться», «подумать над своим поведением» и «быть хорошим мальчиком», а ворота закрываются за моей спиной.

Вероятно, это и есть то самое Учреждение для неполноценно развитых волшебников... Быстро же они сработали. Или это была часть хорошо продуманного плана, который молниеносно привели в действие? Захватили Министерство, напали на меня… Но зачем так торопиться с каким-то Учреждением для неполноценных… для грязнокровок? Ведь до сентября еще целый месяц.

Это здание чем-то напоминает сиротский приют, в котором жил Волдеморт. Да, наверное, построено оно было веке в девятнадцатом для каких-нибудь сирот — так и вижу их, идущих по тропинке унылым строем в форменной одежде и чепчиках. Мне кажется, будто я попал в какой-то странный сон или кино, где не понимаешь, что нужно делать, и только смотришь на других, ждешь. Тяжелые двери распахиваются, когда повторяется та же процедура — мой конвоир прикладывает свой браслет к дверной ручке. Значит, здесь установлено несколько уровней защиты: на выходе из здания и на выходе с территории, и они связаны с браслетом; будет сложно обойти их, да и браслет, очевидно, так просто не снять… Ну ладно — нам не привыкать справляться со сложными задачами! Один Турнир Трех Волшебников чего стоит! Разберусь как-нибудь. Только бы сбежать — а там я найду наших. Теперь я уже почти уверен, что они живы и их не поймали: будь это не так, Пожиратели обязательно сказали бы мне об этом. Как-нибудь с усмешечкой сказали бы: дескать, Поттер, не надейся, что тебя спасут, на том свете все твои, и ты туда же отправишься, если играть будешь не по правилам…

— Мистер Поттер, счастлива, что вы наконец-то в стенах нашего Учреждения, — звучит знакомый девчоночий голос с привычными медовыми нотками, которые ничего хорошего не предвещают. В холле стоит Долорес Амбридж — в розовом платье, с бантиком под воротником, кудряшками — и лучится счастьем, как будто сбылись все ее мечты.

* * *

Ночью я лежу и пялюсь в высокий потолок: долгий бессолнечный день не отпускает меня, я не чувствую уже ни ярости, ни ненависти, ни удивления — все эти чувства будто спрессовались в один тяжелый ком, стоящий в горле и мешающий дышать.

… — Мистер Поттер, с этого дня Вы являетесь воспитанником Учреждения для неполноценно развитых волшебников, — голосок Амбридж звенит под сводами зала, в который мы попадаем, поднявшись по лестнице на второй этаж.

В зале стоят две молчаливые шеренги — те, кому «посчастливилось» стать воспитанниками Учреждения. Я обегаю их глазами: тусклый свет, падающий из высоких витражных окон, делает ребят немного похожими на призраков. На их лицах испуг, надежда, раздражение, удивление, они в маггловской одежде, не в мантиях — видимо, им не дали времени на сборы. Как их вообще сюда привезли? Я будто вижу, как Пожиратели вламываются в дома и под прицелом палочек уводят детей — что ж, это хороший способ отбить у людей желание идти против Волдеморта.

Здесь есть и совсем малыши — будущие первокурсники, наверное, и люди моего возраста. Я пытаюсь найти в этих рядах своих знакомых, но вижу только Дина Томаса, скользнувшего по мне тяжелым угрюмым взглядом, Мию Кристал, младшую сестру Пенелопы Кристал — она, кажется, учится в Когтевране курсе на третьем, и Ханну Эббот, тут же опустившую голову, стоило нам встретиться глазами.

Справа и слева стоят люди в черных мантиях с бордовой полосой на воротнике и на рукавах, как у Прилизанного, сопровождавшего меня: нечто вроде охраны, чтобы школьники не вздумали сопротивляться и бунтовать. Мой взгляд падает на малыша в первом ряду, который испуганно жмется к Ханне — такой домашний малыш, по которому сразу понятно, что его в семье безумно любят и балуют. На нем красный вязаный свитер с надписью «Оливер» — наверное, это единственное, что напоминает ему о доме, потому что малыш тыкается носом в воротник, глубоко вздыхает, жмурится: пахнет домом, мамой.

Голос Амбридж все еще льется:

— Для мистера Поттера, а также для тех, кто недостаточно четко усвоил правила Учреждения… — ее голос приобретает металлические нотки, — повторяю. Вы находитесь в этом Учреждении по милости Лорда, который дает вам шанс искоренить в себе грязную кровь. Наш Лорд дает вам возможность отблагодарить магическое сообщество Британии за способности, которые вам достались не по праву, за то, что магическое сообщество вынуждено тратить на вас деньги, время, силы и магию. Ваши родители ничем не заслужили подобную щедрость… — она подавляет вздох, — но Темный Лорд милостив. Каждому свое, и неполноценно развитые волшебники займут положенное им место. Вы будете учиться, трудиться, приносить посильным трудом пользу Новой Магической Британии, и спустя время вы докажете, что грязная кровь — это не приговор.

Что за бред?

Долорес Амбридж вся раскраснелась от своей речи; потирая маленькие ручки, она расхаживает вдоль рядов.

— Мистер Бишоп, вы меня слышите? — Амбридж вдруг нависает над тем самым малышом в красном свитере. — Встаньте, как положено!

Он вздрагивает, точно от удара хлыста, и выпрямляется.

— О чем я только что говорила?

Он смотрит на нее огромными от страха глазами и начинает бледнеть.

— На построении недопустимо отвлекаться, мистер Бишоп, — четко, смакуя каждое слово, произносит Амбридж. — Ваш воспитатель записывает вам уже второе замечание.

Воспитатель? Я вижу шевеление в группе наших охранников и понимаю, что, видимо, это они и есть, наши воспитатели. То есть эта мстительная сволочь Амбридж будет придираться к нам на каждом шагу, издеваться, унижать, а команда «воспитателей» — ей помогать, и, помня о ее воспитательных методах, которые она с успехом претворяла в жизнь на пятом курсе, ничего хорошего я не жду.

А глаза Оливера Бишопа наполняются слезами. Он начинает шмыгать носом.

— Не надо, пожалуйста… Я больше не буду… — просит он шепотом.

— Это послужит вам уроком, мистер Бишоп, — Амбридж отворачивается от него и идет дальше вдоль ряда. Она наверняка разыграла этот спектакль для того, чтобы и тебе, и другим показать, что мы теперь в ее власти, что мы бесправны, и ни мудрый Дамблдор, ни отважные учителя, ни даже родители нас не защитят.

— Мистер Поттер, — Амбридж возвращается ко мне, — ваше досье будет у воспитателя Бенджамина — он будет следить за вашим развитием. Постарайтесь, чтобы он вносил в досье как можно меньше замечаний и как можно больше ваших достижений.

— Каких именно достижений, не подскажете? — не могу удержаться я, и заталкиваю в этот короткий вопрос всю желчь, которая во мне накопилась.

Холодные глазки Амбридж впиваются в мое лицо:

— Прежде всего, желание измениться, мистер Поттер, — говорит она так, что мне становится немного не по себе. — Послушание, понимание своих ошибок, попытка искоренить то дурное, что в вас есть…

— «То дурное» — это нелюбовь к Волдеморту? — громко спрашиваю я. Ряды вздрагивают. — Боюсь, не выйдет: вы сами учили меня не лгать. Он убил такое количество людей, что, думаю…

— Хватит, мистер Поттер, — выплевывает она. — Дерзость не сойдет вам с рук. Воспитатель Бенджамин, запишите замечание.

Рядом оказывается Прилизанный — Бенджамин, вот как его зовут — достает свиток из кармана и Прытко Пишущее Перо, как у Риты Скитер, которое начинает бегать по пергаменту. Интересно, как там записано мое прегрешение? «Поттер сказал, что Темный Лорд убил много людей?»

— Каждый, кто решится брать пример с мистера Поттера, — повышает голос Амбридж, — будет сурово наказан. Помните: ваши воспитатели будут записывать все, что посчитают непозволительным. Мы искореним сорняки вместе. Поэтому… не заставляйте других страдать из-за ваших амбиций, мистер Поттер.

* * *

Целый день мы моем полы, окна — под наблюдением воспитателей и Амбридж, всюду сующей свой нос — очищаем помещения от пыли и паутины, все руками, без волшебных палочек. Зато я успеваю осмотреться и даже расспросить ребят о том, что происходило в то время, как я сидел в подвале поместья Малфоев. Дин Томас шепотом рассказывает, пока мы моем полы на третьем этаже, что большую часть привезли три дня назад, когда еще никто толком не понимал, что произошло. Ходили слухи, что Волдеморт пробовал напасть на Министерство — но ничего конкретного. А потом началось: врывались в дома посреди ночи, бросали в родителей Петрификусом, угрожали, давали несколько минут на сборы детям и уводили. Хватали грязнокровок и некоторых полукровок — очевидно, тех, чьих родителей надо было припугнуть. Дин попытался сражаться — в него кинули Инкарцеро и объяснили, что убивать не собираются, но если он будет и дальше сопротивляться…

В первый же вечер их, растерянных, напуганных, согнали в зал на втором этаже и выстроили в ряд под прицелом волшебных палочек воспитателей. Появилась сияющая Амбридж («Не, Гарри, прикинь — ее будто замуж позвали, такая счастливая была!») и подробно рассказала про новые реформы. Почти то, что мне говорил Волдеморт. Про Новую Магическую Британию и то, что всех грязнокровок сейчас называют «неполноценно развитые волшебники»; что их место — в специальных Учреждениях, где они будут работать и учиться.

— Правда, непонятно, как мы будем учиться, — угрюмо говорит Дин. Ему разбили нос, когда арестовывали, поэтому говорит он гнусаво. — Палочки-то они у нас отобрали…

— И про работу непонятно: какая здесь работа? — размышляю я. — Рыбу ловить? Землю копать? Без магии… И какой в этом смысл?

— Я знаю, какая работа, — тихо возникает рядом Ханна Эббот. Ее лицо блестит от пота — так рьяно она натирает пол. — Там, дальше, есть помещения, где котлы стоят и всякое оборудование. Я сейчас видела.

— Где?

— Здесь, на третьем этаже. И я слышала, как воспитатели говорили, что сейчас кучу простой работы можно будет делать с помощью нас и не платить.

— Например? — я все еще не понимаю. Ну не заставят же они нас зелья варить. Мы же всех перетравим, даже не желая того. Сколько раз у Снейпа на уроках то котел у кого-нибудь взрывался, то еще что.

— Например, вещи очищать от магии — ну, знаете, в старых одеялах или шторах любят докси селиться, их надо выводить… Или комоды с боггартами… Заговоренная одежда, которую не снимешь…

Я тут же вспоминаю, как мы очищали фамильный дом Блэков от всей этой дряни — да, докси в шторах, боггарт в шкафу, кусающиеся щипцы, мантия, которая чуть не задушила Рона, огромные пауки в ящиках — и меня передергивает.

— Так это же может быть опасно, — недоумевает Дин.

— Так нас и не жалко, — вздыхает Ханна. — Подумаешь, одним «неполноценным волшебником» меньше. Нет, Дин, все это в общем-то несложно, и книжки разные есть, как и что выводить — просто чистокровным лень руки марать о такое. Лучше это сделаем мы. И бесплатно.

Ну да, Малфой не станет выводить докси из штор! Кашлять от распылителя, который нещадно ест глаза, заматывать лицо маской, расчесывать до крови укусы докси (как ни защищайся, все равно умудряются укусить, заразы)…

— А котлы зачем? — спрашиваю я. — Для занятий? Сомневаюсь я, что они нас этому станут учить. Мы же неполноценные…

Но загадка раскрывается вечером, когда нас собирают перед ужином на построение, и Амбридж рассказывает, что очень скоро нас разделят на бригады: одни будут заниматься очисткой вещей от вредного магического воздействия (что-то типа прачечной вместе с бюро ремонта, думаю я), другие будут варить базовые заготовки для зельев и обрабатывать ингредиенты. А уже совсем скоро на территории острова, где мы находимся (не знал, что это остров!) раскинутся теплицы, в которых будут выращиваться растения для сотни ингредиентов. Благодаря нашему труду удастся освободить огромное количество волшебных рук и усилий, которые могут пригодиться где-нибудь в другой области! Голос Амбридж торжествующе взлетает. Да уж я не сомневаюсь, что Ежедневный Пророк это именно так и преподнесет.

Нас водили строем, за нами наблюдали, помечали что-то в своих свитках — но все-таки нам удалось многое узнать и обсудить.

Учреждение — это действительно бывший приют, причем построенный волшебником. Мия Кристал, с которой мы оттирали паутину на лестнице, рассказала, что читала про приют: в девятнадцатом веке остров купил волшебник-экспериментатор Генри Баррингтон, который был одержим идеей обучать детей волшебству чуть ли не с пеленок. Он считал, чем раньше пробудить в ребенке магический потенциал — тем лучше. Его не пугали ни стихийные выбросы магии, которые нередки у детей, ни то, что дети плохо знают себя, не умеют толком ни контролировать, ни анализировать свои действия. Община просуществовала достаточно долго, до начала двадцатого века: идеи Баррингтона оказались близки амбициозным родителям, которые хотели, чтобы их ребенок стал великим волшебником или, по крайней мере, существенно обгонял своих сверстников, начинающих учиться в Хогвартсе только с одиннадцати лет.

А закончилось все плачевно: кто-то из учеников натравил дракона на других детей — хотел их припугнуть, его сильно дразнили. В результате дракон разошелся, и пострадал не только Баррингтон и ученики, но и деревня по соседству.

— Досталось Министерству — такой скандал заминать, — фыркаю я. — Сожженная драконом деревня… Как они это объяснили?

— А никак, — дергает плечом Мия. — У магглов тогда война какая-то была, очень большая. Они и не заметили, что это дракон был. У них там города горели и без драконов.

Мия разговаривает с нами чуть-чуть свысока: похоже, она всех, кто не в Когтевране, считает немножко недоумками.

— Ну неужели не слышали никогда… Скандальный педагогический эксперимент Баррингтона!

Мы с Дином мотаем головами.

— Ну так вот, — продолжает Мия, сморщив нос, — дом потом перешел по завещанию племяннице Баррингтона, она пыталась возобновить его проект, но не вышло…

— А сейчас нас сюда отправили, — мрачно говорит Дин. — Педагогический эксперимент, блин…

— Ну, тут еще дело в том, что остров хорошо защищен, — говорит Мия. — Баррингтон тут кучу чар навел — чтобы дети не разбежались, они же маленькие совсем, чтобы звери не разбежались, он же сюда и дракона привез, и гиппогрифов, и кого-то там еще…

Мне представляется эдакий Хагрид девятнадцатого века, который радостно рассказывает, что трехлеткам гиппогрифы — самое то.

— … поэтому здесь удобно держать нас, — заключает Мия.

В приюте три этажа. На первом, налево от лестницы — столовая, направо — какой-то зал, который мне удается увидеть лишь мельком, пока я тащу тяжеленное ведро воды. На втором — зал, в котором проводят построение, из него два коридора. Один ведет к ряду больших комнат, ставших нашими спальнями, часть которых еще пустует; что в другом коридоре, пока не знаю. На третьем этаже, насколько удалось выяснить — кабинет Амбридж, учебные классы и помещения под мастерские.

Вечером следующего дня привезли новую партию «неполноценно развитых» — Ханна, которая моет окно, зовет нас громким шепотом:

— Гарри, Дин, Мия! Смотрите!

По двору, освещенному всполохами факелов, ведут группу ребят — ни у кого нет с собой чемодана, одеты кое-как, ежатся на ветру, поминутно озираются на того, кто идет позади них — профессор… ох, простите — директор Снейп собственной персоной. Он стремительно проходит к крыльцу и о чем-то говорит с Амбридж, встречающей новеньких. Она сладко улыбается и кивает.

Нас собирают в зале на вечернее построение, Амбридж вновь поет свою песню, а я вновь выискиваю в толпе знакомых. Сразу бросается в глаза зареванное лицо Лаванды Браун — ее, похоже, Пожиратели вытащили с какого-то праздника, потому что на ней нарядное малиновое платье с блестками, поверх которого наброшена куртка. С удивлением обнаруживаю в толпе кудрявую Мариэтту Эджком — она-то что здесь забыла? А, у нее же мама работает в Министерстве… Видимо, на маму надо повлиять… Мариэтта вызывает у меня стойкую неприязнь: она из тех, кто послушно сделает все, что велят ей старшие, любую подлость — как, например, сдать Отряд Дамблдора Амбридж. Но сейчас мы в одной лодке.

Нас ведут ужинать (кстати, еда здесь вполне ничего — или я после житья с Дурслями непривередливый), и я вдруг замечаю братьев Криви.

— Гарри! — кричит Колин и с сияющими глазами бросается ко мне.

— Мистер Криви, поведение! — резко дергает его за рукав воспитатель, оказавшийся рядом.

— Да я на минуточку, только поздороваться, — оборачивается к нему Колин, светясь от счастья. — Это мой школьный приятель, Гарри Поттер, понимаете? Я только…

— Мистер Криви, замечание, — говорит Амбридж, проходя мимо, и я вижу, как разворачивается пергамент в руках у воспитателя. — Дисциплина — прежде всего.

— Вы, может, запретите нам пользоваться человеческим языком? — язвительно отвечаю я.

— Нет, это вовсе необязательно, мистер Поттер, — переводит она на меня взгляд. — Но вы будете пользоваться им тогда, когда это предусмотрено правилами. Воспитатель Бенджамин, — Прилизанный уже стоит рядом и что-то отмечает в пергаменте, — проведите с Поттером после ужина воспитательную беседу. Он в этом нуждается.

За ужином мне кусок в горло не лезет — я злюсь, глядя на Амбридж, разгуливающую вдоль столов с умиротворенной улыбкой. Вероятно, ее мечта действительно сбылась: перед ней сидят усмиренные, притихшие дети, которых отныне можно загнать в правила, надежно ограничить и свести любое свободолюбие к минимуму. Если бы она могла сделать так, чтобы мы не испытывали чувств, то она бы это без сомнения сделала — ведь тогда у детей не останется ни шанса на непредсказуемые поступки, на то, что она называет «непослушанием».

* * *

Комната, в которую привел меня Прилизанный после ужина, была снабжена бронзовой табличкой «Кабинет воспитателя» и располагалась в правом крыле второго этажа. Там было уютно — не то что наши продуваемые ветром спальни: на полу — индийский ковер с изысканным орнаментом, у окна — стол, на котором стоит лампа с абажуром, начинающая источать мягкое свечение, стоило воспитателю Бенджамину взмахнуть палочкой. На стене висит акварель — в отличие от картин в Хогвартсе, она не волшебная: улица какого-то европейского городка, круто уходящая вниз, в утренней дымке тонут крыши, очертания домов, балкончики с резными решетками… По тротуару идут люди, в небе маячат птицы… На мгновение мне стало грустно, что я ни разу никуда не ездил и вообще ничего не видел, кроме Англии. Другие люди ездят семьями отдыхать — Гермиона вот была во Франции с родителями, Уизли всей семьей ездили в Египет… А моя голова всегда была полна мыслями о Волдеморте, о том, каков будет следующий удар, и думать о заграничных поездках казалось почти… кощунственным?

Да и с кем бы я поехал? Наверное, было бы круто поехать с Сириусом... если бы он не умер.

— Гарри, я хочу тебе кое-что показать, — у Прилизанного, как и у Перси, был высокий голос, который звучал вовсе не так авторитетно, как ему хотелось бы. Поэтому он старался говорить медленно и важно — но выглядело все это ужасно смешно.

Он прошел ко второй двери в кабинете, отпер ее заклинанием и сделал приглашающий жест:

— Я думаю, ты, как неглупый мальчик, сам все поймешь.

Его покровительственные интонации уже достали! Так же, как когда-то достал Перси, когда мы с Роном «расшумелись, как дети» и «вели себя безответственно», а мы всего-то гоняли на метлах по двору Норы.

Я подошел к Прилизанному, заглянул во вторую комнату — и меня передернуло от того, что я увидел там.

Это была комната с голыми стенами, никакой мебели — только деревянная скамья, достаточно широкая и длинная, с толстыми веревками, аккуратно сложенными в моток. И несколько ведер с торчащими из воды пучками розог.

Так вот что придумала для нас Амбридж...

Теперь понятно, почему она так радовалась. Не просто заставить неугодных ей детей писать строчки пером, расцарапывающим руку, нет, этого мало! Напомнить им, что они еще дети, что всех вас можно (и нужно) перевоспитать вот таким вот нехитрым способом. Не сражаться — так, как сражались мы в Отделе Тайн — а унизительной болью и стыдом подчинить новому режиму…

А ведь меня ни разу в жизни не секли. Смешно — чего только со мной не происходило: и с метлы падал, и василиск меня кусал, и дракон чуть не пришиб хвостом на Турнире, это уж не говоря о поединке с Волдемортом… но не такое. Тетя Петуния могла дать подзатыльник, дядя Вернон — пригрозить спустить шкуру, взгреть «по первое число»… но это не имело ничего общего с унизительной процедурой, которую я как-то в детстве увидел в кино. В школе, где мы учились вместе с Дадли, учительница однажды поставила кино на уроке, это было что-то по Диккенсу — и там главного героя жестоко секли. Дадли с приятелями тогда начал ржать, и учительница чуть не сорвала голос, пытаясь навести порядок.

— Гарри, — говорит воспитатель Бенджамин, похоже, пристально наблюдавший за моим лицом, — пойми: у каждого твоего поступка и слова будет последствие. Последствие может быть хорошим, а может быть и не очень. — Он делает два шага к скамье, морщится, глядя на нее. — Все это, конечно, неприятные, но необходимые меры. Альбус Дамблдор был, безусловно, очень обаятельным, но крайне неосмотрительным человеком. Он воспитал тебя как героя, готового в любой момент пожертвовать жизнью ради идеалов, но, согласись…

— Не смейте говорить о Дамблдоре, — произношу я пересохшим горлом. — Вы не имеете права!

По лицу Прилизанного разливается кислое выражение.

— Гарри, чем скорее ты поймешь, от каких вещей из своего прошлого тебе следует отказаться, тем будет лучше. Многие помогут тебе встать на правильный путь, забыть о прошлом, но… — и тут его лицо становится спокойно-жестким, — если ты будешь упрямиться, мы выбьем это из тебя. И из любого, кто вздумает брать с тебя пример.

В этот момент на пороге кабинета появляется Снейп (только его еще не хватало!), и Прилизанный спешит к нему:

— Господин директор, проходите. Я как раз знакомлю мистера Поттера с правилами поведения…

— Очень рад, — бесстрастно произносит Снейп, а его глаза, казалось, успевают вмиг охватить все: и кабинет с индийским ковром, и вторую комнату со скамьей, и мое бледное лицо, и довольного, как кот, воспитателя Бенджамина. — Если вы не против, я хотел бы побеседовать с Поттером.

Прилизанный делает движение к двери, но Снейп останавливает его:

— Нет-нет, ваша помощь может понадобиться. — Издевательская усмешка кривит губы. — Поттер не любит легилименцию и может выйти из себя.

И вот сейчас меня прошибает холодный пот. Ты, гад, будешь копаться у меня в памяти и вытащишь все, что я знаю о планах Ордена! Кое-что в тот последний вечер в Норе обсуждали при мне…

Я начинаю пятиться, отступаю к стене, глядя в его худое лицо с острыми глазами, которые вот-вот вопьются в мой мозг. Снейп окатывает меня насмешливым взглядом, доставая палочку:

— Вы собираетесь от нас бегать, Поттер?

Я утыкаюсь лопатками в стену — вот и закончилось мое бегство, сейчас мой мозг предаст меня, я провалюсь в воспоминания, как в колодец… А все потому, что слабак: не смог научиться закрывать сознание — хотя Дамблдор говорил, что это важно!

Не паникуй, для легилименции важен зрительный контакт — закрой глаза! Я крепко зажмуриваюсь, слыша, как он фыркает:

— Поттер… я понимаю, что в Вашей голове, скорее всего, не найдется ничего особо ценного и важного, но я должен вас допросить. Согласитесь — лучше это сделаю я, чем Темный Лорд…

— Да пошел ты!

Он снова, как тогда на лестнице, отвешивает мне пощечину.

— Думаете, тем, что вы будете дерзить всем и каждому, вы докажете, что Гарри Поттер герой? — он сильно стискивает мое плечо. — Запомните, Поттер: здесь это вам не сойдет с рук. Здесь нет Дамблдора и это не Хогвартс, чтобы нянчиться с ребенком, посчитавшим себя Избранным. И откройте уже глаза.

— Не открою, — мотаю я головой. Я буду биться за свои воспоминания, я ничего вам не отдам.

И вдруг тяжелый взгляд черных глаз точно просачивается сквозь мои веки, лезет, как червь, в голову, погружается в ворох образов, послушно выплывающих навстречу. Я кричу, закрываю лицо руками — нет, нет, думать о другом, вспоминать о полетах на метле, о контрольных, о Драко Малфое, о чем угодно, только не об Ордене, не о крестражах, не о том, что Дамблдор говорил мне — но сквозь кружение метел и свист бладжеров просвечивает серьезное лицо Гермионы, которая вот-вот произнесет слово «крестражи», тонет в клубах дыма Нора, и уже доносятся эхом разговоры Грюма, мистера Уизли, Люпина и Тонкс, которые обсуждают… обсуждают…

Я лежу на ковре, не понимая, как тут оказался, а Снейп стоит надо мной, сложив руки на груди.

— Спасибо, Поттер. Эмоции всегда делали вас уязвимым… Бенджамин, отметьте в досье, что сеанс легилименции прошел успешно.

Я вскакиваю, шатаясь, кидаюсь к Снейпу, но легкое заклинание, произнесенное им вполголоса, впечатывает меня в стену.

— Держите себя в руках, Поттер, — холодно говорит Снейп. — Я вам не Темный Лорд. Красивые жесты не в моем характере…

— Убийца, — выдыхаю я, тщетно пытаясь оторваться от стены, к которой меня будто придавили катком или прессом. Снейп, не опуская палочку, с удовлетворением наблюдает за мной, а потом лениво произносит:

— А вы — мелкий сопляк, которому не место на войне. Безрассудные поступки и сопли — вот все, на что вы способны.

Встревает Прилизанный:

— Господин директор, я отметил, что Поттер совершил попытку нападения на вас! Мы примем меры. Строжайшие, я обещаю.

— Непременно, Бенджамин, — Снейп усмехается. — Не нарывайтесь, Поттер. Советую запомнить, кто вы. И вести себя соответственно.

* * *

Ночью по спальне течет шепот, складывающийся из множества голосов: все обсуждают, что с нами будет, разрешат ли видеться с родителями, надолго ли мы здесь и так ли ужасен Волдеморт, «как о нем говорит Поттер». Меня поминутно окликают, Колин спрашивает, о чем мы разговаривали с воспитателем, Ханна успокаивает плачущего Оливера Бишопа, напевая какую-то песенку, Мариэтта и Лаванда жалуются на то, что в таких условиях невозможно жить, еда противная, а в душевых воспитатели выдали всего по одному полотенцу. Скоро, наверно, они упомянут, что и зеркал в спальне нет, и шкафчиков, а постельное белье без гербов Хогвартса.

Я лежу, притворяясь спящим, и под аккомпанемент шепота пытаюсь восстановить череду образов, всплывавших в голове, когда Снейп, как червь, рылся там, выискивая цепкими пальцами нужное. Успел ли он увидеть наш разговор с Роном и Гермионой про крестражи? Похоже, что нет — иначе тут же смылся бы докладывать Волдеморту. Что еще? Горящая Нора — это не секрет… а вот разговоры накануне… Тонкс говорила о том, что нужно убежище, которое не было бы связано ни с кем из нас, где можно спрятаться, если что-то случится с Норой, и что она знает подходящее место… но ничего конкретного. Она не называла адреса, она рассуждала абстрактно…

В моих воспоминаниях, кажется, и в самом деле нет ничего ценного, но кто знает?

А я совсем не умею защищаться от легилименции. Оказывается, даже зрительный контакт не нужен — то-то Снейпа так насмешило, что я закрыл глаза. Против его знаний и сил я никто — школьник-недоучка, да еще и без волшебной палочки, которая, наверно, валяется где-нибудь на пепелище Норы.

И еще крестражи… Дамблдор ушел, оставив нам только знание о том, сколько может быть крестражей. Они спрятаны в каких-то значимых для Волдеморта местах, уничтожить крестражи можно только чем-то разрушительным вроде клыков василиска, адского огня… это уже Гермиона откопала, что бы мы без нее делали? Но от этого знания проще не становится: мы же адский огонь в карманах не носим, да и василиски как-то перевелись.

Надо бежать отсюда. Наверняка у кого-то из воспитателей есть метла… украсть ее и рвануть ночью так быстро, как получится. Уж летать-то я умею. Пусть попробуют догнать.

Мы стоим во дворе и смотрим, как фестралы спускаются с неба, неся пристегнутые ремнями коробки и чемоданы. Это единственный способ доставки в Учреждение груза: через каминную сеть много не протащишь, трансгрессировать с грузом небезопасно. Кроме того, на острове есть всего одна точка, в которой трансгрессия возможна — это та тропинка, на которую тогда прибыл я в окружении Пожирателей.

Небо сегодня ослепительно белое, будто его ровно-ровно закрасили белой краской. Солнца нет, оно редко здесь появляется, и потому остров большую часть времени напоминает кино в серо-синих тонах. Вечные синие сумерки… Морской ветер безжалостно выдувает из нас остатки тепла.

Накануне нам выдали мантии — темно-синие, с вышитой серебряными нитками эмблемой на груди, которую мы так и не расшифровали: котел и острый угол (или буква L?) над ним. Лаванда с Мариэттой, получив мантии, приободрились и стали заявлять, что мантии очень даже ничего, красивые и качественные, а значит, и жизнь наша здесь скоро обустроится и наверняка все не так страшно. Как будто красивая мантия может быть доказательством хороших намерений Волдеморта, усмехаюсь я. Девчонки обижаются и отходят от меня подальше — на всякий случай, чтобы не злить Амбридж.

Амбридж и в самом деле постоянно вертится около нас, и я часто ловлю на себе ее взгляд — цепкий, внимательный. Работа в приюте кипит: привозят оборудование для мастерских, куда порой заглядывает и Снейп — конечно, кому, как не зельевару, следить за тем, какие котлы, пробирки и ингредиенты привезли и как их расставили. Когда он появился в мастерских впервые — окинул нас равнодушным взглядом, точно перед ним были не школьники, вырванные из семей Пожирателями и запертые, как заложники, в Учреждении, а эльфы-домовики, с которыми можно не считаться — в комнате сразу воцарилась тишина. Ребята старались не смотреть на него, опускали голову, когда он проходил мимо, малыши откровенно тряслись, а он сухо, деловито командовал, куда и что поставить, отпускал язвительные комментарии по поводу того, как мы расставили на полках ингредиенты в его отсутствие. «Да, я вижу, мои уроки бесполезны для того, кто родился с мозгами такого уровня», «Положить корень имбиря рядом с водорослями и лягушачьей икрой — да, это еще надо догадаться!», «Похоже, логика — не ваша сильная сторона» — и еще с десяток обидных фраз, усмешек, взглядов сверху вниз, властных движений руки.

Он пришел втаптывать нас в грязь — даже у Амбридж, наблюдавшей за происходящим со сладенькой улыбкой, не получилось бы лучше. Амбридж била наугад, Снейп же знал тех, над кем издевался. Он шнырял вокруг, отпускал колкости, ждал, наверно, когда кто-то из нас сорвется, допустит ошибку, присматривался то к одному, то к другому. Только меня для него будто не существовало: если в Хогвартсе он с первого же урока начал цепляться ко мне, то сейчас в упор не видел Поттера.

Честно говоря, я думал, что теперь-то Снейп отыграется за все старые обиды, ведь здесь, в Учреждении, я никем и ничем не защищен, а Амбридж будет только рада лишний раз приструнить меня, я ж ей как кость в горле. Видимо, Снейп пока наслаждался своей практически абсолютной властью в Хогвартсе и в Учреждении, а Поттер мог и подождать. Но я кожей, каждым волоском чувствовал: стычка в воспитательском кабинете — это только начало. Сказал же он, чтоб я запомнил, кто я, и не нарывался.

А сегодня привезли наши чемоданы: на утреннем построении Амбридж торжественно объявила, что с милостивого разрешения директора Снейпа родители неполноценно развитых волшебников получили право отправлять своим детям вещи. Вещи будут проходить строгую проверку воспитателями — на наличие тайников, тайных посланий, нежелательной магии — и только в том случае, если их сочтут безвредными, их будут передавать воспитанникам.

Фестралы медленно, грациозно опускаются на землю, чемоданы и ящики так же невесомо, под воздействием чар, приземляются рядом. Выглядят фестралы жутко: длинные белые кости, обтянутые тонкой кожей, перепончатые крылья, длинные морды, похожие на лошадиные черепа — а глаза умные и по-своему красивые: как будто плещущийся огонь заключен в них. Впрочем, кроме меня, их видят единицы… Я слышу короткий сдавленный вздох Ханны Эббот, стоящей рядом, оборачиваюсь — ее круглое румяное лицо перекошено от боли, она крепко сжимает губы.

— Гарри… — произносит она тихо, пока все бегут к чемоданам. — Ты думаешь о тех… кто у тебя умер, когда видишь… их? — она кивает на фестралов.

Я вдруг вспоминаю, что в прошлом году у нее убили почти всю семью — маму, отца, сестру, бабушку. Остался только дедушка, у которого «больное сердце, Гарри, понимаешь, ему нельзя волноваться», как Ханна говорила на днях. Каково это: отпраздновать с семьей Рождество, наряжать елку, варить пунш, играть в снежки, вернуться в школу, чтобы потом сова принесла письмо…

— Нет… — отвечаю я, не зная, что сказать, как утешить ее, и ненавижу себя за то, что не научился ни поддерживать, ни успокаивать. Я этого не умею совсем. С Роном и Гермионой мы никогда не утешали друг друга, потому что ввязывались во все авантюры вместе, а слова поддержки находились как-то сами собой, потому что проблемы всегда были общие.

— Фестралы же не виноваты, Ханна. Они… красивые.

— Красивые? — произносит Ханна тонким голосом.

Ребята толпятся около чемоданов, но яркая желтая вспышка заставляет самых любопытных отскочить. Фиби Адамсон и Джимми Пикс недоуменно моргают: вспышка ослепила их.

— Мисс Адамсон, мистер Пикс, отойдите от чемоданов, — строго говорит Прилизанный, не спеша направляясь к ним.

— Почему? — удивляется Джимми. — Вон там мой чемодан…

— Если будете спорить, вам запишут замечание.

— Да я не спорю, — продолжает Джимми. — Я только вещи свои забрать хотел.

Джимми — неплохой загонщик в нашей команде, я хорошо помню его на отборах в прошлом году, и, как все загонщики, он очень настойчив, просто так не отступится.

— Мистер Пикс, замечание, — Прилизанный строго сводит брови, стараясь выглядеть старше и авторитетнее, но от этого он выглядит как герой комедийного шоу, и я невольно хихикаю. Фиби смотрит на меня и тоже начинает улыбаться. Я ее совсем не знаю, хотя она с Гриффиндора, третий курс. Помню только ее смешную походку: подпрыгивающую, суетящуюся — и ее две тонкие рыжие косички мотаются из стороны в сторону. Когда она только-только поступила, над ней беззлобно посмеивался весь факультет. Она еще, когда торопилась, не застегивала сумку с учебниками, просто запихивала туда все, и волокла по полу за собой, как длинный тяжелый шлейф, подхватывая сумку на руки только на лестницах. По лестницам Фиби шла, прижимая распухшую от вещей сумку к груди и придерживая сверху подбородком, чтобы чего не выпало, но что-то обязательно падало, терялось… Потому весь Гриффиндор знал: если что-то валяется в коридоре — спроси Фиби. Филч ее, само собой, ненавидел.

— Прошу прощения, господин воспитатель, — произносит Фиби подчеркнуто вежливо, — вы что, будете копаться в наших чемоданах?

— Не «копаться», а досматривать, — отвечает Прилизанный, доставая из кармана узкие очки и водружая на нос. — Во избежание нежелательных контактов…

— Но эти вещи нам родители прислали! — встревает Джимми, его лицо пылает.

— Я думаю, мистер Пикс, вы уже уяснили, что ваши родители — не вполне желательные контакты для неполноценно развитых волшебников, — Прилизанный делает легкий взмах палочкой, и три ближайших чемодана опускаются перед ним. — Поэтому вы здесь.

* * *

После обеда нас собирают в парадном зале на первом этаже — он немного напоминает мне протестантскую церковь: большой зал с дорожкой посередине и с рядами стульев слева и справа, а впереди высокая деревянная кафедра, украшенная резьбой. И здесь… ух ты. Высокие окна с витражами, живущими своей жизнью, как и картины в Хогвартсе: драконы, изрыгающие огонь, гиппогрифы, грозно пикирующие с небес, русалки, кокетливо выглядывающие из озер… Наверное, впервые за все время, пока я здесь, я ощущаю неожиданный прилив счастья. Это место… оно полно наивного, какого-то детского волшебства — потому что существа на витражах выглядят, как на детских рисунках, и вовсю дурачатся, играют, позируют нам, дразнят нас. Должно быть, Баррингтон специально сделал в парадном зале такие витражи, чтобы его воспитанникам не было скучно, чтобы они чувствовали себя, как в ожившей сказке.

Сейчас витражи — яркая заплата на унылом полотне Учреждения. Даже странно — как это их здесь оставили? Наверное, строители во времена Баррингтона использовали что-нибудь типа заклятия вечного приклеивания. Цветные отблески бродят по нашим лицам, по мантиям, по суровым фигурам воспитателей.

В зале появляется Амбриж, торопливо семеня своими толстенькими ножками.

— На поросенка похожа, — шепчет мне Дин. — Может, она анимаг?

— Опасная анимагическая форма, — отвечаю я ему также шепотом. — Прикинь: умереть от того, что из тебя сварили колбасу…

— Или запекли с яблоками…

— Или разделали на бифштексы…

— Фу! — вздрагивает хрупкими плечиками Мия, сидящая впереди. — Мальчики, ну и юмор у вас!

— Тишина, — одергивает нас воспитатель Бенджамин, неустанно следящий за мной. Он меня так достал, что порой хочется скорчить рожу, высунуть язык.

— Воспитанники, — звенит голос Амбридж. Она уже стоит за кафедрой, радостно улыбаясь нам. — Скоро вы начнете свой трудовой путь к нашему общему светлому будущему. Но без решительного отказа от прошлого путь в будущее немыслим. — Она делает взмах палочкой, и по воздуху к ней плывет большой котел, который все провожают недоуменными взглядами. А воспитатели несут к кафедре большие металлические подносы, на которых лежат… наши волшебные палочки!

Я вижу свою, на втором подносе справа — я узнал бы ее из тысячи, из миллиона. В пальцах начинает сладко покалывать, в груди становится горячо. Мне кажется, скажи я сейчас «Люмос» — палочка выдала бы фейерверк. Моим Агуаменти можно было бы напоить целую дюжину. Да я бы слона в воздух понял одним «Вингардиум Левиоса»! А я-то думал, моя палочка пропала, сгорела вместе с Норой.

Я вдруг замечаю лицо Ханны, сидящей слева — она не улыбается, а напряженно ждет чего-то. И, переведя взгляд на Амбридж, я понимаю, что она любуется нашей радостью, нашими восторгами, шумом, который мы подняли — и холодею. Она этого не сделает!

— Что вы собираетесь с ними сделать? — громко спрашиваю я.

— Опять дерзите, Поттер? — ее лицо вмиг теряет приветливость, и все замолкают. — Сегодня важный день для всех вас, — ее голос набирает силу, — именно сегодня вы по-настоящему начнете новую жизнь. Сегодня мы уничтожим палочки, на которые вы не имеете права, которые были украдены вашими родителями, присвоены силой или обманом…

Ее голос тонет в шуме.

— Вы не смеете!

— Мы ничего не крали!

— Это наши палочки!

— Мы купили в лавке…

— …у Олливандера купили!

— Палочка выбрала!

Воспитатели делают синхронный взмах руками — и точно невидимое покрывало хлещет нас по губам.

— Молчание, — отчетливо говорит Амбридж. Резкое движение палочки в ее жабьих пальцах, украшенных перстнями — и котел наполняется зеленым пламенем. — Приступим. — Ее глаза останавливаются на мне. — Начнем с вас, Поттер. Вы у нас всегда на первых ролях. Вперед!

— Пошел, пошел, Поттер, — командует мне Прилизанный, едва ли не силой вытаскивая меня в проход, толкая в спину.

Кто-то из воспитателей уже протягивает Амбридж мою палочку, она берет ее, и на лице у нее такое выражение, как будто от моей палочки можно заразиться. Чем, интересно? Тем, что она как-то назвала «засильем дамблдоровщины»?

— Это ваша палочка? Одиннадцать дюймов, остролист, перо феникса?

— Да, — говорю я, глядя на Амбридж с бессильной ненавистью. — Так что вы с ней сделаете?

Сильный и короткий взмах ее палочки — «Редукто!» — и моя палочка с треском ломается, как карандаш. Амбридж берет обломки и швыряет в котел.

— На вашем новом пути палочка вам еще долго не понадобится.

* * *

Кажется, будто тебе отсекли руку. Не одномоментно отрубили, а продолжают отрубать по кусочкам — каждый раз, когда ты хочешь достать палочку, когда думаешь: «А я сейчас Акцио…» — и вспоминаешь, что палочку твою сломали и бросили в котел. Палочка была частью меня самого — я даже не думал, до какой степени воспринимал ее как продолжение своих рук, своих мыслей. Кроме того, палочка спасла мне жизнь, и я всегда чувствовал (а может, хотел убедить себя в этом), что она скрывает в себе какие-то тайны, которые защитят меня, помогут выстоять, доведись мне еще раз драться с противником во много раз сильнее, умнее и хитрее…

Я и представить не мог, что сражения может не быть… Точнее, что оно будет совсем другим.

Мия Кристал тихо всхлипывает, обхватив себя за плечи. Мы уже четыре часа возимся в мастерских: с сегодняшнего дня неполноценно развитые волшебники вступили на новый жизненный путь, как это называет Амбридж — варят заготовки для Костероста и Зелья Забвения. И то, и другое зелье должно настояться, поэтому чистокровным волшебникам будет весьма удобно пользоваться нашими заготовками, упрощая себе работу, экономя время. От котлов с Костеростом валит едкий дым, остро колющий в глазах, горле, груди; от заготовок для Зелья Забвения тянется мерцающий пар, от которого кружится голова. Воспитатели молчаливыми тенями стоят у котлов и наблюдают за каждым движением, так что саботировать не получится. Да и какой смысл? Ну, испортишь ты заготовку, и что? Достойный вклад в борьбу с Волдемортом, ничего не скажешь.

Мия, наверное, привыкла, что им в Когтевране преподаватели дают сложные задания-загадки, над которыми бьешься не один день… а здесь ты просто режешь и режешь толстые корневища асфоделя, вымазываешься в соке, от которого склеиваются перчатки и на мантии остаются блестящие пятна, толчешь скарабеев, давишь слизь из флоббер-червей — и так без конца, тупая, бесхитростная механическая работа, лучше которой мы теперь ничего не заслуживаем.

Вечером к нам приходит Снейп: бутыли с заготовками уже выстроены на большом столе у окна, на каждой бутыли — ярлычок с указанием состава и именами тех, кто приготовил его.

— Что ж, недурно, — говорит он, водя носом над горлышками бутылок. — Долорес, мне кажется, это как раз та работа, с которой они могут справиться, не поубивав друг друга.

Первокурсники готовы заснуть стоя, к Ханне опять прижался тот малыш Оливер, да и мы, старшие, еле стоим на ногах: Дин зевает, Джимми Пикс переминается с ноги на ногу. У Фиби сок асфоделя размазан по щекам, и она отчаянно трет лицо рукавом мантии.

И тут меня словно окатывает ковшом кипятка: так вот что значит наша эмблема — котел и перевернутая, домиком, буква L над ним. Это не буква L и не какой-то угол — это сломанная волшебная палочка, а котел — это и тот, в зеленом пламени которого сгорали обломки, и тот, который стал теперь нашим уделом на долгое-долгое время. Тот, над которым мы будем возиться, точно рабы… мы и есть рабы.

Снейп останавливается у предпоследнего стеклянного флакона, подносит его к глазам, наклоняет туда-сюда, наблюдая за мутноватым белым следом, который оставляет на стенках сосуда жидкость.

— Слишком много асфоделя, — сухо констатирует он. — Кто готовил?

— Фиби Адамсон, — тут же откликается один из воспитателей.

— А? — сонно спрашивает Фиби.

— Да, господин директор, — подсказывает ей воспитатель.

— Господин директор, — повторяет Фиби.

— В следующий раз, Адамсон, будьте аккуратнее — в больших количествах асфодель может разъесть перчатку, — говорит Снейп, окидывая ее недовольным взглядом.

— Как трогательно — директор лично заботится о каждом ученике, — вырывается у меня. Снейп оборачивается, в его черных глазах — злоба и раздражение. Но его опережает воспитатель Бенджамин — он уже тут как тут:

— Господин директор, завтра суббота… День воспитания… мы примем меры…

Снейп резким жестом прерывает его.

— Поттер, — он отодвигает в сторону флакон с испорченной заготовкой, — избавьте нас от вашего героизма. Позерством и хамством вы ничего не добьетесь. — Его взгляд, кажется, готов прожечь меня насквозь.

— Да, рабы ведь должны быть бессловесными!

Эти слова будто встряхивают всех: и ребят, спящих на ходу, и воспитателей, следящих за каждым движением в нашей толпе. Только Амбридж не двигается с места — она стоит у окна, наблюдая за сценой, и улыбка ее становится шире:

— Завтра — суббота, мистер Поттер. День воспитания и подведения итогов недели. За любым замечанием следует наказание… жаль, вас этому не научили. И, если вы не хотите понимать — мы объясним вам по-другому, при помощи других мер.

Амбридж командует воспитателям увести нас, Снейп смотрит сверху вниз — так, будто увидел грязь, его тонкие губы плотно сжаты — а я… делаю шаг вперед и плюю в его лицо, полное желчного торжества.

Он отшатывается — на мгновение мне кажется, что он меня сейчас убьет… Прилизанный оттаскивает меня в сторону, прижимая палочку к моему горлу, а Снейп смотрит как-то странно. Он вглядывается в меня — так, будто на моем лице проступают одному ему ведомые письмена.

— Что ж, я вас предупреждал, Поттер, — говорит он негромко.

Ханна смотрит на меня глазами, полными жалости и участия, и это безумно раздражает — так, что я стараюсь не отрывать взгляд от зелья, кипящего в нашем котле, полностью сосредоточиться на жуках, которых мы должны измельчить. От перца мы постоянно чихаем, густым перечным дымом пропитались наши мантии. Но тоненький голос Амбридж отдается в моей голове, мысли возвращаются к словам, сказанным на утреннем построении, хотя я и стараюсь думать только о том, что делаю прямо сейчас.

«Воспитанники, уставом нашего Учреждения суббота назначена Днем воспитания. Днем, когда мы будем говорить о том, какой будет Новая Магическая Британия и каково ваше место в ней. Днем, когда мы будем говорить о Темном Лорде, его идеях и программе переустройства Британии. И еще… — она на мгновение опускает глаза, будто скорбя о том, что ей придется сказать, — это день вашего общения с воспитателями, день принятия необходимых мер для вашего самосовершенствования. Воспитатели будут подводить итоги вашего поведения за неделю, и для кого-то общение пройдет легко, ну а для тех, кто не внял голосу разума… — ее взгляд касается меня на одно, очень внушительное мгновение, — меры будут неприятными и даже болезненными…»

— Гарри, — шепчет мне Дин, наклоняясь к котлу, — Амбридж что, опять строчки нас посадит писать? Ты как думаешь?

Я почему-то не могу заставить себя рассказать о том, что видел тогда в кабинете у Прилизанного. Это так гадко, что слова застревают у меня в горле.

— Наверное, — отвечаю я тихо.

Я не дурак и прекрасно понимаю, что сегодня мне, скорее всего, достанется по полной: за то, что я Поттер, за то, что я — «человек Дамблдора» и всегда им буду, за то, что напал на Снейпа и не заискивал перед Амбридж… хотя, наверное, если бы я молчал в тряпочку и ходил с опущенной головой, они все равно не стали бы со мной церемониться. Знаю, господин директор, вам вдвоем с Амбридж не терпится увидеть кающегося Поттера. Который на коленках приползет, отречется от Дамблдора, станет тише воды ниже травы.

Сегодня у нас обычный трудовой день — мастерские, заготовки для зельев — с одной поправкой: нас по очереди будут вызывать в тот правый коридор второго этажа, где располагаются кабинеты воспитателей, и… беседовать. А вечером, перед ужином — лекция о Новой Магической Британии, славном Волдеморте и нашем месте. Н-да, если лекции будет проводить Амбридж, я точно помру, усмехаюсь я.

Я ловлю на себе взгляды — по большей части, такие же, как у Ханны — меня жалеют, меня изучают… и немного сторонятся, как непонятной заразы. Впервые за две недели с тех пор, как сгорела Нора, я остро жалею, что у меня нет мантии-невидимки. Исчезнуть бы. Меня разрывают противоположные чувства: хочу, чтобы за мной побыстрее пришли, нет, я безумно не хочу туда идти… то есть, конечно, я не струсил, но меня тошнит от мысли, что придется лечь на эту скамью, что Прилизанный свяжет меня и возьмет розги… Амбридж наверняка придет понаблюдать, как проходит «беседа»… Нет, я не то чтобы боюсь боли… но одно дело — когда тебя стукнул бладжер в разгар квиддича, и другое дело — когда это такая унизительная боль.

Я отрываюсь от котла и вижу зареванную девочку-первокурсницу, которая возится у разделочной доски вместе с Лавандой, воркующей ей на ухо что-то успокоительное — и стыд окатывает меня жаром. Даже дура Лаванда занята тем, что успокаивает ребенка, а ты копаешься в собственных чувствах. А ведь на тебя смотрят — ты же «Мальчик-который-выжил» и все такое прочее. Как я хотел бы им не быть… чтобы Пожиратели притащили меня в Учреждение из моей родной семьи, чтобы я знал, что там, за морем, свинцово блестящем в лучах неяркого солнца, мама и папа сходят с ума от страха за меня, ненавидят Волдеморта, думают, как меня вытащить, как передать мне письмо. И однажды, когда нам разрешат-таки письма, я получил бы конверт, пахнущий мамиными духами и домом, и письмо, написанное маминым красивым почерком (которого я никогда не видел, но убежден: красивый), начиналось бы с «Милый наш Гарри!». А я ответил бы им что-нибудь в этом духе: «Привет, мам, привет, пап. Да я ничего, держусь» — и потом гордо надувал бы щеки, что вот мне плохо, но родителям не жалуюсь.

Я почти вижу этот конверт с буквами, написанными летящим почерком, хвостики букв вот-вот сорвутся с пергамента, подхваченные невидимым ветром — чувствую запах дома, сладкий, но не приторный, свежий, глубокий…

— Гарри Поттер!

Вот теперь все уже откровенно смотрят на меня, а я поднимаю глаза и вижу на пороге мастерской Прилизанного. Он сегодня как-то особенно аккуратен, мантия вычищена и выглажена, волосы даже, по-моему, смазаны гелем. И выражение лица торжественное. Точно на концерт собирается. Или на прием к Министру. Неужели он и вправду считает свою должность здесь чем-то значительным, важным? Следить за дисциплиной… и, судя по всему, избивать «неполноценно развитых волшебников» — это дело государственной важности? Брр. Хотя и Перси воспринимал всякую ерунду, которую ему поручали в Министерстве — вроде дела о протекающих котлах — как дело государственной важности.

Эта чушь крутится у меня в голове, пока мы спускаемся по лестнице, пока идем полутемным коридором к двери с бронзовой табличкой. Это, разумеется, не единственная дверь в коридоре — я вижу четыре двери с надписью «Кабинет воспитателя» и порядковым номером, и тут мне приходит в голову, что и та, вторая, комната, разумеется, не одна такая. Они неплохо подготовились: а что, если «бунтовщиков» будет много? Их же надо где-то наказывать…

Да и не могут же десять воспитателей тесниться в одном кабинете, это их рабочее место, а оно должно соответствовать всем общепринятым нормам, пытаюсь иронизировать я, хотя в горле становится очень сухо — как перед квиддичным матчем. В моей грудной клетке словно поселился бладжер, который колотится со страшной силой, несмотря на то, что я усердно делаю вид — ничего особенного не происходит, все нормально. Удары мяча в ребрах почти сотрясают меня, и, проходя мимо высокого зеркала в старинной раме, стоящего в оконном проеме, я вижу, какой я бледный, тощий, испуганный.

И тут мне становится тошно от себя самого. Ты и правда трус, Поттер. Испугался Амбридж, испугался того, что они будут издеваться, в то время как ты бессилен что-либо сделать, как-то защититься. Чувство бессилия — вот чего я боюсь по-настоящему. Так, заткнись! Пусть они пытаются раздавить тебя — ты найдешь выход, так же всегда было! Даже на кладбище, в двух шагах от котла, из которого к тебе шагнул воскресший Волдеморт — даже тогда ты выкрутился! Хотя… тогда у меня была волшебная палочка, и пусть Волдеморт играл не по правилам, это все-таки была дуэль. А о какой дуэли может идти речь сейчас?

И тогда был жив Дамблдор… Казалось, он не может умереть.

Казалось, он всегда будет рядом — чтобы помочь, научить…

Приторный сладкий запах ударяет мне в нос, едва я переступаю порог кабинета. Амбридж (ну конечно, это ее духи!) пьет чай за столом, на котором мягко, по-домашнему, светит лампа; два воспитателя расположились в небольших креслах, и только Снейп стоит прямой черной тенью у окна, ни на кого не глядя.

— Спасибо, Бенджамин, — произносит Амбридж, ставя чашку на блюдце. В вазочке перед ней лежит печенье. Амбридж выглядит умиротворенной — она получает от всего этого удовольствие. В Хогвартсе она не могла позволить себе развернуться — все-таки у детей есть родители, которые будут возмущаться… а сейчас у нее развязаны руки. И почему она до сих пор не в числе Пожирателей? Не любит грязную работу?

Прилизанный занимает свое место за письменным столом, рядом с Амбридж, взмахом палочки разворачивает пергамент, и мне на мгновение кажется, что я на экзамене.

— Гарри Джеймс Поттер, — зачитывает он строгим голосом, — зафиксировано две попытки нападения на директора, многочисленные оскорбления, неуважительное поведение, грубости в адрес наставников, подстрекательство других воспитанников к неуважительному поведению, отсутствие попыток исправления.

— Это так, мистер Поттер? — почти ласково спрашивает Амбридж.

Я пожимаю плечами. А что я могу сказать.

— Надо отвечать: «Да, госпожа Наставница», — говорит Прилизанный, напрягаясь. Волнуется, как бы она не подумала, что он плохой воспитатель.

— Да, госпожа Наставница, — тупо повторяю я, стараясь не опускать голову.

Амбридж кивает:

— Прекрасно. В качестве воспитательной меры вам назначено… — она заглядывает в пергамент, — пятьдесят ударов розгами, мистер Поттер.

Сколько?!

Не смей бояться. Смотри ей в глаза. Не думай. Только не думай.

— Я надеюсь, данная мера будет достаточна для того, чтобы внушение… закрепилось, — говорит Амбридж, делая глоток чая. — Конечно, принимая во внимание дурное влияние… влияние Дамблдора, оказанное на вас, не думаю, что мы ограничимся этой мерой. Как вы считаете, — поворачивается она к Прилизанному, — воспитательную меру следует повторить?

— Непременно, — откликается Прилизанный. — В следующую субботу мы обязательно повторим.

Не смей бояться. Не убьют же они тебя.

Амбридж оборачивается к окну и говорит в неподвижную спину Снейпа:

— Господин директор, вы одобряете принятые меры?

Снейп равнодушно скользит глазами по мне… и на мгновение мне кажется, что я чувствую аккуратное, холодное прикосновение к своим мыслям, точно он ныряет тонкими пальцами в ворох образов, бьющихся в моей голове — и тут же убирает руку.

— Я полагаю, вы помните распоряжения Темного Лорда, Долорес, — говорит он безэмоционально. — Темный Лорд ждет от нас усердия и исполнительности…

Усердия, черт их дери.

— А Поттеру не повредит наконец-то уяснить, где он находится и что изменилось в жизни магического сообщества, — говорит Снейп, встречаясь со мной глазами, и усмехается. — Мне кажется, Дамблдор несколько переоценил… надежду магического мира.

Я, стискивая зубы, смотрю в лицо убийце Дамблдора, и ярость пополам с презрением поднимается из глубин, затапливая подленький страх. Вы легилимент, профессор Снейп? Отлично. Тогда вы видите, как я вас презираю. Ненависти вы не заслуживаете — ничтожество, возомнившее себя величиной из-за подлого убийства великого волшебника, у которого вы даже мизинца не стоите…

— Мы приложим все усилия, господин директор, — беспокойно шевелится Прилизанный, — я ручаюсь…

Снейп перебивает его, направляясь к двери:

— Не сомневаюсь в вашей компетентности, Бенджамин. Счастливо оставаться, Поттер.

* * *

В той, второй, комнате Прилизанный сразу идет к ведру с розгами. Достает пучок, стряхивает капли, медленно раскладывает на деревянном столике, возникающем рядом.

— Ну, что вы встали, Поттер, — повышает он голос, очевидно, подражая интонациям Снейпа. — Думать надо было раньше. Раздевайтесь и ложитесь.

И, так как я не шевелюсь, он добавляет:

— Или вы разденетесь сами, или вас заставят. Выбирайте.

Так вот почему за моей спиной стоят два воспитателя... Чтобы скрутить Поттера, если вздумает сопротивляться, и раздеть при помощи магии. Нет, сопротивляться сейчас — значит, показать свой страх, свою панику, свою слабость, только и всего. Плакать и умолять я не буду, не дождетесь. Я вообще не буду вас замечать.

Я быстро скидываю с себя мантию, джинсы, футболку, и, ежась от страха и стыда, ложусь на скамью. Как только я касаюсь деревянной поверхности, веревки оживают (как цепи в зале суда в Министерстве) и приматывают мои ноги к скамье. Я утыкаюсь лицом в руки, и тут второй моток веревки обвивает мои запястья.

Поворачиваю голову — мне хочется понять, скоро ли. А Прилизанный не торопится: продолжает откладывать розги, которые кажутся ему подходящими, почти любовно поглаживает их пальцами, проверяя прочность и Бог знает что еще.

Я судорожно сглатываю, стараясь загнать страх вглубь — он будто теснится у меня в горле.

— Есть люди, которые усваивают все только через боль, — начинает говорить Прилизанный будничным тоном. Он отобрал уже целый пучок розог. Я заставляю себя отвести глаза. — Ты, Гарри, к сожалению, из их числа.

Он обводит пучок волшебной палочкой, связывая так, чтобы держать было удобнее. Не смотри, приказываю я себе.

— Непослушных детей, даже если они возомнили себя Избранными, наказывают, — продолжает Прилизанный. — Будет больно — но ты сам это выбрал. Торопиться нам некуда…

Я умею терпеть, у меня получится. Ничего.

— Поттер! — громко командует Прилизанный, и я открываю глаза. — Если попросишь прощения — можно будет немного сократить количество ударов. Госпожа Наставница приветствует искреннее раскаяние, особенно если…

— Заткнись, — уж на это моего мужества хватит. Я стискиваю зубы и опускаю голову на руки.

* * *

Первый удар вышибает из меня воздух, вспыхивает вся спина — я задыхаюсь, рвусь вверх, и тут же обрушивается второй удар, третий, четвертый, пятый, от которого я кричу, падаю назад, дыша судорожно распахнутым ртом.

— Что, Гарри, больно? — Прилизанный участливо наклоняется ко мне. — Ничего не хочешь сказать?

Следующий удар раздирает кожу, но я уже готов, сжимаюсь, не буду кричать, не буду. Еще один — резкий, точно ножом полоснули. Терпи, терпи, терпи. Горячая ослепительная вспышка. И еще.

Вдруг все стихает.

— Неет, так дело не пойдет, — говорит Прилизанный, присаживаясь на скамью, рядом с моей головой. Я смотрю на него сквозь пелену слез. — Так ты урока не усвоишь. Может, мне стоит добавить количество ударов? Скажем, не пятьдесят, а семьдесят? Ты же не кричишь, так значит, это для тебя не наказание? Отвечай! Тебе больно? Я спрашиваю: больно?

Он поднимается и снова бьет — с размаха:

— А так? А так? А так?

Стон вырывается из моих губ, по которым сочится кровь.

— Неплохо, — с удовлетворением отмечает Прилизанный. Наклоняется к моему лицу, хватает за подбородок. — Ты у нас отвыкнешь корчить из себя героя. Я ручаюсь.

* * *

Я лежу на кровати в спальне, куда еле дошел — меня качало, как пьяного. Мантия намокла от крови — хорошо, что она скрывает почти все тело. Я кусаю подушку, слезы замерзают внутри, а боль понемногу начинает отступать.

Прилизанный бил меня, периодически передавая розги двум другим воспитателям — у него, как он говорил, «устает рука, когда работы много». Им не нравилось, когда я молчал, а я старался, хотя это было… невыносимо.

Они смеялись. Дважды заглядывала Амбридж, чтобы проверить — и вид меня, иссеченного, в крови, тыкающегося лбом в руки, чтобы сдержать крик, получил ее одобрение.

Они даже сделали колдографии, когда Прилизанный, удара после тридцатого, наконец довел меня до крика — молчать и стонать сквозь зубы я больше не мог. Наверное, колдографии им нужны для отчета перед Волдемортом… или перед Снейпом… Господи, как мерзко. Спрятаться бы, исчезнуть.

В синих сумерках тонет спальня, тонет пахнущая кровью мантия. Надо пойти вымыться, но от мысли, что придется встать и дойти до ванных комнат, охватывает тягучий стыд. Меня ведь могут увидеть по дороге… да меня неизбежно увидят, когда вернутся в спальни… не думаю, что кому-то досталось так же, как мне.

За окном, во дворе, бродят фестралы. Видимо, только что доставили груз. Они нетерпеливо хлопают перепончатыми крыльями, смешно дергают шеей — и вдруг один поворачивает голову ко мне, смотрит на меня, точно сквозь щелястые оконные рамы просочился запах крови, которым я пропитан.

Фестрал смотрит остро, пристально, не так, как обычно смотрят животные — и вдруг меня заполняет ощущение, что его глаза понимают мою боль.

Последнее, что мне снится — что я лечу на метле сквозь облако, полное тяжелого холодного дождя. И, проснувшись, продолжаю ощущать и легкость полета, и мокрую одежду, облепившую тело.

Наверное, еще очень рано: солнце только-только встает, и море вдалеке сияет. Спокойное, красивое…чистое… утро. Безмятежное. Воспоминание о том, что было вчера, приходит не сразу, лишь тогда, когда я пытаюсь сесть на кровати и, стиснув зубы, валюсь обратно. Блин, как же больно.

Спальня затоплена утренним светом, и потому темно-серое, колышущееся пятно на стене, в проеме между окнами, сразу приковывает внимание. Что это? Я шарю по тумбочке, нахожу очки, всматриваюсь — и все внутри меня замирает. Серое облако приобретает четкость, точно кто-то наводит резкость в объективе — и из стены ко мне выступает привидение.

Местное привидение, подумать только.

Подросток лет двенадцати, в рваной рубашке и штанах на лямках — такие, кажется, носили дети в старину… веке в девятнадцатом, наверно. Он выглядит немножко как Том Сойер — это первое, что приходит в голову, пока я молча пялюсь на него. Именно такой была картинка в детской книжке — мятая рубашка, штаны на лямках, волосы во все стороны. Только Том Сойер был счастливым ребенком, а от этого разит несчастьем. Он весь какой-то угловатый, грязный, нечесаные волосы свисают грязными прядями.

— Привет, — говорит он, пристально глядя на меня.

— Ага… привет, — отвечаю я растерянно.

— Ты прости, что разбудил — я все время забываю, что проходить через людей нельзя…

Значит, сон про дождевое облако приснился потому, что сквозь меня пролетел этот призрак. Странно, что здесь есть привидения — приют кажется совершенно мертвым местом, в нем не чувствуется ни капли того волшебства, той одухотворенности, которая просто-таки бурлит в Хогвартсе.

Призрак скользит над кроватями ко мне. Его лицо угрюмое, но не враждебное, не злое — и, всматриваясь в острые черты, я вдруг понимаю, кого он мне еще напоминает. Снейпа. Снейпа — таким, каким я видел его в воспоминаниях, на том занятии по Окклюменции, когда случайно применил Щитовые чары. В одном из его воспоминаний-вспышек была ссора — багровый от возмущения мужчина орет на женщину, робко выслушивающую его, и подросток, съежившийся в коридоре, кусающий губы от ярости, страдания, бессилия.

Что ж, надеюсь, этот хотя бы не убийца.

— Круто тебя отделали, — говорит призрак, опускаясь на спинку моей кровати. Его серьезные, немного суровые глаза не вяжутся с детской одеждой. — Ну и порядки тут у вас! Хорошо, что я уже умер. Правильно говорил мой папаша: вовремя умереть — тоже искусство. Я б тут все разгромил! Эта ваша Амбридж бы поплясала тут у меня…

Последняя фраза звучит так наивно, так по-детски, что я фыркаю.

— Что смеешься? — он уже насупился.

— Да нет, я… тоже хочу все это разгромить, — говорю я тихо, — просто у меня нет волшебной палочки, и тут столько охраны... — Неожиданная мысль вспыхивает в голове. — Слушай, а ты не знаешь, как можно сбежать с острова? Ты ведь когда-то учился здесь?

Учился и умер здесь, думаю я — ведь привидения привязаны к месту своей гибели.

Его губы растягиваются в самодовольную улыбку.

— Еще бы. Знаю, конечно. Я отсюда так сбежал, что они все меня до самой смерти помнили. И в газетах писали. Они здорово попрыгали тогда.

С таким же мстительным выражением Плакса Миртл рассказывала, как являлась какой-то девчонке, которая ее дразнила. Дразнила… А ведь что-то такое рассказывала Мия Кристал о приюте… Ученик, который натравил дракона…

— Ты сбежал отсюда на драконе? — этот мальчик кажется мне слишком щуплым для того, чтобы сладить с драконом.

Он гордо расправляет плечи:

— Ты слышал? Хотя… — его лицо слегка напрягается, — я не хотел сбегать… Я отомстить хотел. — Он смотрит куда-то сквозь меня. — Они так достали со своими шуточками! А потом Олли опять начал болтать про… не важно, в общем. А я рядом с загоном стоял. Я туда побежал, они за мной… а там мой Нидхегг уже рычит…

— Кто?

— Дракон мой. Я его выкармливал, когда он только вылупился, поэтому мы с ним друг друга так понимали! Ему тоже надоело на привязи сидеть…

В коридоре слышатся чьи-то шаги — призрак тут же взмывает вверх, под потолок, где растекается облачком тумана. В спальню заглядывает воспитатель — и, убедившись, что все спокойно, уходит.

Призрак опускается обратно ко мне.

— В общем, я не знаю, чем это тебе поможет, — пожимает плечами он, сосредоточенно глядя на меня. — У вас же еще штуки какие-то на руках специальные, против побега…

— Да, браслеты.

— Тогда не знаю, — он хмурится. — Я поговорю с другими, может, мы чего-то и придумаем.

— А тут есть и другие привидения?

Он смотрит на меня слегка снисходительно.

— Разумеется. Нас просто воспитатели ваши гоняют, и эта Амбридж. На глаза ей лучше не попадаться. — Он взмывает к потолку и начинает тускнеть. — Ну, я пошел, а то у тебя проблемы будут. Кстати, меня зовут Джейк.

* * *

За завтраком все робко перешептываются, боясь даже смотреть в сторону Амбридж — которая сидит за воспитательским столом, на небольшом возвышении, и с аппетитом пьет кофе. Ее пухлые пальцы ломают печенье, обмакивают в чашку — и мне становится тошно от воспоминания, что точно так же она смаковала печенье там, в воспитательском кабинете.

Вчера в спальне долго плакали — кто-то от боли, кто-то страха, кто-то от самой мысли, что с нами будут поступать так каждую субботу, если допустим какую-то провинность. Я делал вид, что сплю — завернулся в одеяло с головой, словно оно могло стать панцирем, который защищает от взглядов, жалости и вздохов. По шепоту вокруг, тихим разговорам, наполненным слезами, я понял, что по-настоящему наказали лишь человек пять — Дина, Колина, Джимми Пирса, еще кого-то — остальным просто показали комнату со скамьей и подробно объяснили, каким будет наказание в случае чего. Ханна, вернувшись в спальню в обнимку с двумя малышами, сразу бросилась ко мне, присела на корточки около кровати:

— Гарри, ты как? Гарри, Амбридж нам показала… ту комнату, где тебя… Гарри, тебе очень плохо?

Я помотал головой. Я боялся, что она начнет тормошить, заставит вылезти из-под одеяла, увидит, что глаза у меня до сих пор красные и что я отчаянно шмыгаю носом.

— Тебе принести воды?

Да уйди же ты, ну пожалуйста.

Она, кажется, слышит эту невысказанную мысль и уходит, погладив меня по голове, как ребенка, а у меня сжимается в груди от такого простого жеста ласки, которой в моей жизни почти не было. И вслед за этим обрушиваются злость и стыд — не смейте меня жалеть, как ребенка, я не ребенок, отстаньте от меня.

* * *

— Поттер! — слышу я крик, когда мы возимся около теплиц, наскоро сооруженных на территории приюта. Я поднимаюсь, весь перемазанный, и вижу, как по двору идут учителя — впереди бежит МакГонагалл, непривычно растрепанная и раскрасневшаяся.

— Гарри! — она тяжело дышит, берет меня за плечи, и на мгновение кажется, что она сейчас крепко обнимет меня. Но она сдерживается, осматривает меня с ног до головы, поджав губы, и говорит, уже спокойнее:

— Надеюсь, Амбридж не переходит границ разума, возглавляя новую воспитательную систему.

— Со мной все в порядке, профессор, — отвечаю я и спрашиваю лихорадочным шепотом:

— А как наши? С ними… все хорошо?

У МакГонагалл дрожат губы, и ей стоит большого труда сдержаться:

— Все живы. Артур в больнице, но врачи говорят… Гарри, будь аккуратнее. Я почти ничем не могу…

— Профессор МакГонагалл, — Прилизанный возникает рядом совершенно незаметно. — Вам, как и другим учителям, запрещено находиться рядом с воспитанниками вне занятий.

— Кто отдал такое распоряжение? — гордо выпрямляется она и смотрит на Прилизанного, как на насекомое. — Директор?

— Нет, это распоряжение госпожи Наставницы, — отвечает Прилизанный, и, видя, что МакГонагалл не понимает, добавляет:

— Госпожи Долорес Амбридж.

— Госпожа Наставница… — фыркает МакГонагалл. — Господи, ну и самомнение… Я, конечно, всегда подозревала, но…

— Профессор, — в голосе Прилизанного звучит сдержанный, вежливый приказ, — Вы не должны допускать высказывания подобного рода в присутствии воспитанника.

— И что вы сделаете? Казните меня? Или что?

Ну и МакГонагалл! Она задирает подбородок, точно готовится к драке, ее щеки пылают.

— Вам, конечно, ничего… — мягко увещевает ее Прилизанный. — Но если Поттер или кто-либо другой, поддавшись Вашему влиянию, выскажет нечто подобное, то принятые меры будут суровыми. Мы уже познакомили Поттера с системой воспитательных мер. Я думаю, Гарри не хочет получить новое замечание из-за Ваших слов.

МакГонагалл оборачивается ко мне, хватает за руку:

— Поттер, что они с вами сделали? Отвечайте!

Воспитатель Бенджамин смотрит на меня с отеческим укором, а я вспоминаю, как старательно он выбивал из меня крик.

— Да ничего, — отвечаю я. — Магическая Британия, может, и Новая, а воспитательные меры старые. Очень старые.

МакГонагалл странно смотрит на мою руку — и я вдруг замечаю вздувшийся рубец, тянущийся от локтя до запястья. Я подкатал рукава мантии, чтобы было удобнее возиться в теплице… Пытаюсь отдернуть руку, расправить рукав, но МакГонагалл резко шагает ко мне, расстегивает волшебной палочкой пуговицы на воротнике моей мантии, и оттягивает воротник футболки. Ей хватает секунды, чтобы все понять, и когда я отскакиваю, быстро застегивая мантию, она бледнеет.

— Воспитатель Бенджамин, будьте любезны, проводите меня к госпоже Наставнице, — говорит она ледяным тоном. — Немедленно!

Не стоит унижаться, хочу я сказать ей, это все равно не поможет, но она стремительно уходит.

…Разумеется, это не помогает. На вступительном занятии, когда МакГонагалл и другие учителя растерянно пытаются объяснить нам, собранным в большом классе на третьем этаже, как мы будем заниматься теперь, Амбридж сидит тут же, у окна, и посматривает на учителей с сытой кошачьей улыбкой. Я чувствую на себе ее взгляд и спокойно смотрю в ответ — я должен показать, что эта чертова система меня не сломает. Все разговаривают шепотом и не решаются глаза поднять? А мне плевать.

* * *

— Гарри! — в мастерскую, где мы варим базу для какого-то репеллента, жутко едкого, вбегает Фиби. Сегодня четверг, очень солнечный, но пронзительно-холодный день. — Воспитатель Бенджамин прислал меня сказать тебе, что ты должен сейчас же спуститься в парадный зал.

Я, не снимая перчаток, спускаюсь по лестнице, и еще с площадки слышу нервный, визгливый голос Амбридж и оправдывающиеся интонации воспитателя Бенджамина.

— Бенджамин, вы должны были проинструктировать Поттера! Дать ему текст, в конце концов!

— Долорес, но кто мог знать, что они пошлют репортеров именно сегодня…

— Надо было делать, а не гадать, Бенджи! Я рассчитывала на вас!

— Долорес, — это Снейп. Я замираю на последней ступеньке. — Рита Скитер со своей командой будут уже через час. Я думаю, теперь важнее объяснить Поттеру, что и как ему следует рассказать «Ежедневному Пророку».

Рита Скитер — здесь?

Я вхожу в парадный зал — там небольшая суматоха: воспитатели быстрыми взмахами палочек вешают огромный плакат с каким-то лозунгом, который я не могу разобрать, потому что плакат колышется и никак не желает висеть ровно; Снейп наблюдает за происходящим с выражением вечной брезгливости на лице, рядом с ним кружат несколько сов с письмами; Амбридж вся в красных пятнах, кудряшки растрепались. Она нервно машет воспитателям, стоящим на пороге:

— Соберите грязнокровок и приведите их в порядок! И пусть кто-нибудь займется уборкой мастерских — все должно выглядеть так… — Она не договаривает, увидев меня. — Поттер! Сколько вас можно ждать!

— Извините, госпожа Наставница, — шипит мне Прилизанный, и я повторяю вслед за ним, чувствуя торжество. Впервые (за исключением того случая с кентаврами) я вижу, как Амбридж нервничает: видимо, она не ожидала, что пресса нагрянет так быстро. И, конечно, Волдеморт будет оччень недоволен, если Учреждение не будет соответствовать его представлениям.

Амбридж деловито перечисляет, что я должен произнести во время интервью с Ритой Скитер. Дослушав ее до конца, я говорю:

— Вы сошли с ума.

— Поттер! — Прилизанный аж белеет, а я чувствую мстительную радость, видя, как эта сволочь боится, что Амбридж лишит его места.

— Поттер, если вы… — начинает Амбридж, но ее перебивает Снейп, на мгновение оторвавшийся от длинного письма, которое он быстро просматривает:

— Долорес, прежде всего, Поттера надо привести в должный вид. Вы посмотрите, как он выглядит. — Резкий недовольный жест. — Вы хотите, чтобы читатели «Ежедневного Пророка» увидели его таким?

Ну да, мантия у меня в пятнах Смердящего сока — сегодня целое утро в теплицах рассаживали Мимбулус Мимблетонию. Невилл был бы в восторге, но меня воротит от запаха ее пухлых склизких листьев. Домашние эльфы чистят нашу одежду, но не несколько же раз в день. А запасные мантии, да и вообще любые «лишние» вещи, нам не положены.

— И посмотрите на его руки, — продолжает Снейп, и Прилизанный тут же командует:

— Снимите перчатки, Поттер! Их надо было оставить в мастерской! Извините, господин директор.

— Я не про перчатки, — морщится Снейп. — Бенджамин, я одобряю вашу… старательность, но шрамы у Поттера на руках надо убрать.

Ну да, для фотографии в «Ежедневном Пророке» явно не катит.

— Вытяните руки, Поттер, — тут же командует Прилизанный. Я наблюдаю, как вздувшиеся полосы и царапины начинают исчезать, когда он проводит по ним палочкой.

— В ваших интересах, Поттер, — говорит Снейп, читая очередное письмо, которое ему сует нетерпеливая сова, — сделать все, что от вас требуется. Рита Скитер должна убедиться, что Учреждение для неполноценно развитых волшебников — прекрасная инициатива, которая предлагает комфортные условия для развития и труда.

— У вас своеобразные понятия о комфорте, господин директор, — отвечаю я сквозь зубы.

Снейп вздыхает, и, возвращая письмо сове, устало и будто бы со скукой смотрит на меня.

— Поттер, неужели вы думаете, что вы кому-то поможете, если расскажете Скитер другую версию? Скитер напишет то, что нужно. От вас требуется всего лишь правильно отвечать на ее вопросы и улыбаться, когда вас будут фотографировать. Неужели ваших гриффиндорских мозгов на это не хватает?

— Поттер, надеюсь, вы не забыли, какая воспитательная мера назначена вам на эту субботу, — ласково вмешивается Амбридж.

У меня вспыхивает лицо. Я помню. Я прекрасно помню, и мне стыдно, что это меня пугает. Мне стыдно, что я постоянно думаю об этом.

…Рита Скитер входит в мастерские, стуча каблучками, с видом, словно наконец-то сбылась ее мечта. Крутит головой, поправляет красную шляпку, очки в золотой оправе с россыпью мелких, как искорки, бриллиантов. Лаванда с Мариэттой завороженно следят за ней. Еще бы, она же столько побрякушек на себя нацепила — на каждом пальце по два кольца, массивные бусы поверх черного платья с глубоким декольте.

— Мило, — бросает она в воздух. Идет вдоль котлов. — Долорес, душечка, как я понимаю, дети получают полезные трудовые навыки, которые помогут им устроиться в дальнейшей жизни, несмотря на статус крови?

— Именно, — кивает Амбридж, сопровождающая ее. — Новая система позволяет каждому найти идеальное применение — по способностям, склонностям… Согласитесь, многим совершенно ни к чему сдавать С.О.В., уж не говоря о Ж.А.Б.А.! Хогвартс зря расходует ресурсы, обучая каждого.

Прытко Пишущее Перо плывет рядом, оставляя записи на листе пергамента, который разворачивается и сворачивается в воздухе, подобно змее.

— Трудовое воспитание… — бормочет Рита. — Да, читатели это оценят. Мы сделаем пару снимков в мастерских, — командует она человеку с колдокамерой, стоящему на пороге. Цепким взглядом обводит нас, замерших у котлов. — Мне нужна какая-нибудь девочка постарше… Как тебя зовут, дорогая? — обращается она к Лаванде.

Лаванда, раскрасневшись, выходит вперед и отвечает, смущенно улыбаясь.

— Отлично, — Рита идет дальше. — Да, и еще… вон этот… — По ее знаку воспитатель подводит дрожащего Оливера Бишопа. Рита наклоняется к нему, пытаясь придать лицу выражение ласки и участия:

— Малыш, как тебя? Оливер? Оливер, ты что, меня боишься? Кто-то тебя напугал?

Оливер шепчет, косясь на Амбридж:

— Я не хочу…

— Не хочешь фотографироваться? Почему?

Оливер вдруг кидается к Скитер, вцепляется в платье:

— Пожалуйста, я к маме хочу! Мне не нравится здесь, я хочу к маме!

Сзади тихо охает Ханна. Рита растерянно стоит посреди мастерской, пытаясь оцепить от себя Оливера, а мне становится безумно жалко малышей, вырванных из дома, запуганных, ничего не понимающих. Мы-то, по крайней мере, взрослые.

И я делаю шаг вперед, отвлекая Риту от Оливера.

— Здравствуйте.

Воспитатель уводит Оливера, Амбридж качает головой со сдержанной улыбкой — дескать, дети, сами понимаете, скучают, обычная история — но я не сомневаюсь, что в субботу Оливеру достанется.

* * *

Рита Скитер засыпает меня массой вопросов, пока колдокамера снимает нас с разных ракурсов. Рита увела меня в парадный зал: мы сидим так, чтобы на заднем плане хорошо было видно плакат с лозунгом («Магия укажет твой путь!»), а Амбридж и Прилизанный располагаются поодаль.

Я стараюсь отвечать уклончиво, надеясь, что те, кто захочет разобраться, сами все поймут. В конце концов, вздумай я сказать то, что хочу, «Пророк» это все равно не напечатает. А так — может быть…

Но меня срывает, когда Рита, улыбнувшись, задает один из последних вопросов:

— Гарри, о чем тебя заставило пожалеть общение с Альбусом Дамблдором?

…И я выпаливаю в ее безмятежное лицо все, о чем так часто думал по ночам. О том, что Дамблдор научил меня верить в людей и ничего не говорил о подлости, не знающей предела. О том, что Дамблдор верил в дружбу, любовь и благородство — а многие просто не подозревают о таких вещах. О том, что Дамблдор учил меня честности, мужеству и милосердию — но эти качества теперь не в чести.

Я понимаю, что зашел слишком далеко, когда рядом возникает Прилизанный, деликатно покашливая.

— Прошу прощения, что прерываю беседу, но Поттеру пора на ужин. У нас расписание, и мне не хотелось бы…

— Ммм… Конечно. — Рита с сожалением убирает Перо в сумочку. — Гарри, дорогой, мы обязательно поговорим об этом еще. Психологические травмы — это очень тяжело, и я думаю, наши читатели будут рады наблюдать, как ты с ними справляешься.

Так вот как они это назовут — психологические травмы.

Моя звонкая ярость, рвавшаяся со словами еще минуту назад, мгновенно пропадает, пока Амбридж провожает Риту Скитер к порогу и скрывается с ней в коридоре. А Прилизанный, тут же убрав улыбку, поворачивается ко мне и сильно бьет по лицу:

— Решил быть героем? Гарри, я думал, ты все понял в субботу.

* * *

Я стараюсь запихнуть трусливые мысли подальше, и мне это даже удается, но, проснувшись рано утром в субботу, не могу думать ни о чем другом. Мне почти жалко, что я сорвался и наговорил столько всего Скитер — это ненужное позерство, болтовня, громкие слова.

Прилизанный, вместе с другими воспитателями, меня размажет сегодня. Отыграется за свой страх перед Амбридж.

Я тихо встаю и подхожу к окну, сажусь на подоконник. Смотрю на море — сегодня все затянуто туманом, так что непонятно, где кончается небо и начинается вода.

Где же тут хранятся метлы, если воспитатели вообще привезли их с собой? Может, на острове разрешена только трансгрессия — чтобы такие, как я, не пытались сбежать? Если бы побег был делом простым, МакГонагалл не выглядела бы такой растерянной, она попыталась бы намекнуть, что они вытащат меня отсюда. Но, видимо, остальные на нелегальном положении, а меры предосторожности Волдеморт принял серьезные.

Сегодня будет хуже, чем в прошлую субботу. Я мотаю головой, пытаясь не думать о движениях рук Прилизанного, который будет не торопясь раскладывать розги на столике. Как он будет их сортировать, проверять, наслаждаясь моим страхом, моей беспомощностью.

По двору ходят фестралы, и вдруг меня осеняет. Можно улететь на одном из них! Мы же летали на фестралах — не так удобно, как на метле, но пусть. Теперь только надо выбрать удачный момент. Например, когда мы работаем в теплицах. Незаметно выйти, подкрасться к фестралу, оседлать — они умные, они поймут — и взлететь прямо со двора. И за территорию выходить не нужно, не прикладывать браслет к калитке.

Картина того, как я взмываю в небо на фестрале, как холодный морской ветер выдувает из меня боль, страх и стыд, греет, как маленькая лампа, но ненадолго. Девчонки и малыши то и дело ударяются в слезы, Дин с Колином перекидываются мрачными шуточками, пытаются «поддержать», но это только раздражает.

…В этот раз я долго жду в полутемном коридоре: Амбридж и воспитатели что-то обсуждают, а я стою у окна и смотрю в серо-синюю толщу сумеречного тумана. Так же серо, и однообразно, и тоскливо у меня внутри. Сколько впереди у меня еще таких суббот, если не удастся сбежать... Как там Рон с Гермионой? Как Джинни? А если Орден раскроют? Им пока, видимо, удается скрываться, но если… Дамблдор умер, не оставив никакого плана борьбы — вот тебе, Гарри, крестражи, только мы не знаем точно, какие они и где. А что делать остальным? Скрываться в лесах, мерзнуть, голодать и ждать, пока Поттер сразится с Волдемортом? Да не будет он со мной сражаться, я для него — важная карта в политической игре, которую можно выгодно использовать.

— Размышляете, Поттер? Похвальное занятие. Иногда очень даже полезное.

Я вздрагиваю от язвительного голоса, раздавшегося за спиной, и поворачиваюсь к Снейпу, который наблюдает за мной, скрестив руки на груди. Сумерки делают его серым, похожим на призрака. Сейчас он не выглядит ни торжествующим, ни хотя бы довольным. Ну естественно, Волдеморт — хозяин требовательный, попробуй ему не угодить. Я подыскиваю такой же язвительный ответ, но ничего не лезет в голову, а он кривит губы:

— Впрочем, ваши мысли на лице написаны. Вы, как и все гриффиндорцы, привыкли бросаться в кусты после того, как сделаете нечто эффектное и смелое.

— Не судите по себе, — огрызаюсь я.

Он атакует мои воспоминания — мгновенно, я даже не успеваю понять, что происходит, только я вновь сижу на кухне в Норе, и Тонкс что-то взволнованно доказывает, ее голос словно за пеленой тумана, мы с Роном и Гермионой идем по залитому палящим солнцем двору к сараю, мы едем в магловском поезде, и Грюм одергивает нас, чтобы не болтали зря, я лежу ночью в ту субботу, кусая подушку и давясь слезами, смотрю в неподвижные глаза фестрала, которые понимают…

Я выпутываюсь из образов, как из паутины, и бешено рвусь к Снейпу, но палочка у него уже наготове:

— Стойте где стоите, Поттер. Вы своей беседой со очаровательной мисс Скитер и так уже заработали себе массу проблем.

В кабинете слышен звук отодвигаемых кресел, и Снейп убирает палочку в карман, а на меня вдруг наваливается бессилие. Я никому и ничего не смогу доказать, гордость мою распиливают по кусочкам. Я сам себе противен.

— Для начала научитесь скрывать свои чувства, Поттер, — говорит Снейп, наблюдая за мной. На его лице опять странное выражение — как тогда в мастерской. — И думайте хоть немного о том, что говорите.

Я проваливаюсь в вязкий страх пополам со злостью, но выдавливаю ответ, хотя охрипший голос меня выдает:

— Заткнитесь. Я не трус. И не предатель. И вы меня им не сделаете.

— Я — нет, потому что у меня нет такой задачи, — Снейп вдруг наклоняется и стискивает мое плечо, его глаза, красные, воспаленные, смотрят на меня с досадой. — А вот они — да. Темный Лорд ясно обозначил свои планы насчет вас. Поэтому, если хотите жить нормально, советую оставить гриффиндорские замашки. — Он вдруг слегка усмехается. — И не тряситесь так, вы же все-таки герой.

В этот момент дверь распахивается, и в коридор выглядывает Прилизанный. Злость к Снейпу и тошнотворное презрение к себе помогают мне расправить плечи и вести себя спокойно. Внешне. До тех пор, пока я не слышу, как Амбридж медовым голоском объявляет, что из-за срыва интервью они решили ужесточить меры и пришли к выводу, что семьдесят ударов и ночь в карцере будет то, что нужно.

Развернув газету, я вздрагиваю — с титульной страницы «Пророка» на меня смотрит Рита Скитер… и я сам, а над нашей колдографией пульсируют слова: «Мальчик-Который-Выжил: интервью об Учреждении для неполноценно развитых волшебников». На снимке Рита приобнимает меня, словно бы желая «согреть хоть толикой сердечного тепла исстрадавшегося сироту» (или как она там об этом скажет), а я пытаюсь отодвинуться. На мгновение мне становится радостно оттого, что по колдографии понятно: я давал это интервью не по своей воле.

…Сегодня утром, за завтраком, меня встряхнул шелест крыльев. Чей-то удивленный вскрик:

— Совы!

Со своего места соскочил не только я — почти все, кто был в столовой, стоят и обалдело смотрят, как в окна стремительно влетают совы, которые несут конверты и тугие свитки газет.

— По местам! — командуют воспитатели, и я медленно сажусь, протягивая руки к Букле, которая летит над столом, красиво расправив сияющие снежно-белые крылья. У нее такой гордый, королевский вид, что и я на мгновение испытываю гордость. Что бы ни происходило, надо вести себя так, будто ничего особенного и не происходит. Жизнь продолжается. В голове звучит издевательское: «Для начала научитесь скрывать свои чувства, Поттер» — и я мысленно отвечаю: да-да, научусь, сэр. Обстановка к этому располагает.

Я глажу Буклю, она слегка кусает меня за палец: не раскисай, мол. Букля моя дорогая. Прилетела, нашла, моя хорошая, добралась до меня… Она держит в когтях туго свернутую газету «Ежедневный Пророк», и больше ничего, но я и не ожидал получить письмо. Газеты и письма наверняка проходят строжайшую проверку, как и чемоданы (мой чемодан, кстати, отправляла профессор МакГонагалл, иначе б я тут вообще без вещей сидел), поэтому неудивительно, что ни Рон, ни Гермиона, ни кто-то другой из Ордена Феникса не могут мне написать. А вот при чем тут «Пророк»? Я же его никогда не выписывал.

Со всех сторон раздается шелест бумаги; кто-то плачет, кто-то улыбается, столовая гудит, все бурно обсуждают новости из дома, периодически бросая настороженные взгляды в сторону воспитателей. Амбридж поднимается из-за стола, добродушно улыбаясь.

— Дети! — все тут же замирают. Фиби, сидящая напротив меня, так стискивает письмо в кулаке, будто боится, что его сейчас отнимут. — Распоряжением господина директора с этого дня вам разрешено получать почту. Это подразумевает, что вы можете обмениваться письмами со своими близкими и читать газеты. Однако учтите: вся корреспонденция будет проверяться воспитателями.

Естественно, о такой вещи, как «тайна переписки», Амбридж даже не подозревает.

— А газеты? — звонко спрашивает Колин Криви. — Я могу выписать любую?

Амбридж морщится:

— Разумеется, нет, мистер Криви. В числе утвержденных директором газет указан «Ежедневный Пророк» как самый надежный источник.

Надежный, да-да. В плане надежности «Пророк» находится где-то рядом с предсказаниями Трелони. Впрочем, и у Трелони случались истинные прозрения…

— Поблагодарим господина директора! — приказывает Амбридж, и, хотя Снейпа в столовой нет (он никогда не ест здесь), мы встаем и хором произносим куда-то в пространство:

— Спасибо, господин директор!..

Возможность почитать газету выпадает только в спальне, перед отбоем. В этот вечер газеты читают все — с жадностью узников, дорвавшихся до глотка свободы. Интервью, сопровождаемое колдографиями — мы со Скитер в парадном зале, улыбающаяся Лаванда в мастерской, вид Учреждения издалека, с тропинки — занимает весь первый разворот. Я читаю по диагонали — противно, но надо знать, что она там насочиняла.

Скитер постаралась на славу: Учреждение — прекрасная инициатива, цель которой — дать возможность каждому юному волшебнику, не принадлежащему к магическому сообществу с детства, найти свое место в Новой Магической Британии. Хм, как будто раньше с этим были какие-то проблемы. Гермиона вон прекрасно нашла свое место в волшебном мире — при ее-то родителях-дантистах, которые о волшебстве только из детских сказок слышали. Инновационный проект, предполагающий обучение теоретическим основам магии с обязательной опорой на практику. Стоит отметить, что трудовому воспитанию юных волшебников и волшебниц уделяется особое внимание. Не уверен, что постоянные читатели Скитер знают слово «инновационный». А вот насчет опоры на практику она права — одна практика, мозги вообще включать не нужно. Сотни детей с неполноценным магическим развитием мечтают попасть в Учреждение, чтобы стать полноправными членами магического сообщества! Восторг у Скитер прямо из ушей прет. Как будто сама готова со всех ног сюда мчаться.

Я представляю Риту Скитер, отмывающую котел после зелья — в платье, кольцах и шляпке — и это ненадолго поднимает настроение. Впрочем, оно тут же падает, когда я читаю, что «Мальчик-Который-Выжил признается, что чувствует потрясение и боль, потому что многие годы находился под влиянием трагически погибшего Альбуса Дамблдора. Гарри трудно смириться с тем, что столько лет он жил в мире иллюзий. И пусть пока Гарри ощущает некоторую растерянность, он с надеждой смотрит в будущее, понимая, что его место — здесь, рядом с теми, кто творит великие реформы и создает Новую Магическую Британию». Сука.

Я швыряю газету и замечаю, что ребята смотрят на меня. А, ну разумеется, многие ведь тоже прочли.

— Я… ничего такого ей не говорил, — начинаю я и слышу, что мой голос звучит почти жалобно. — Честное слово… Это Скитер, она всегда…

— Да мы тебя и не обвиняем, Гарри, — успокаивающе говорит Ханна, садясь рядом на кровать. — Ну что ты! Скитер пишет то, что выгодно.

— Я пытался ей рассказать… — вот теперь я уже действительно оправдываюсь.

— Пустая трата времени, — бурчит Дин. У него в последнее время очень мрачное настроение. — Бесполезно. Даже если Скитер захочет написать что-то другое, кто ей разрешит?

Следующий разворот посвящен анонсу книги Скитер «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора» — сенсационное расследование о «великом волшебнике, в судьбе которого было много темных страниц». Да уж. Все рады попинать мертвого льва.

«Пророк» заполнен заметками о планируемых социальных и политических преобразованиях. Ух ты, оказывается, Министром Магии стал не Люциус Малфой, а Родольфус Лестрейндж, муж Беллатрисы! Странно. Я смутно помню его — во время сражения в Министерстве Магии не было времени вглядываться — и сейчас внимательно рассматриваю фотографию: холеное аристократическое лицо, на котором не заметно ни малейшего азкабанского отпечатка. Строгие глаза, взирающие на читателя с выражением глубочайшего внутреннего достоинства и чести; густые брови, красивые аккуратные усы, роскошный костюм. Он вполне мог бы играть какого-нибудь герцога — хотя что я несу: наверняка у него есть какой-то титул, это ж Лестрейнджи, древнейший род. Колдография запечатлела его «в момент раздумий о грядущей реформе»: он сидит за письменным столом, в окружении книг и исписанных пергаментов.

Удивительно — по лицу не скажешь, что перед тобой «один из ближайших, самых преданных и талантливых помощников Темного Лорда» (читай — прислужников), а также убийца, муж Беллатрисы, который отсидел в Азкабане не только за поддержку идеологии Темного Лорда, но и за весьма конкретные, хорошо доказуемые вещи — убийства, расправы над маглами, пытки несчастных родителей Невилла…

Чем же не угодил Люциус Малфой и как его обошел этот муж Беллатрисы, которого никто толком и не знает?

Из колонок политологов я узнаю, какие преобразования, по их мнению, ждут Британию, и почему фигура Темного Лорда «внушает надежду на коренное изменение политического курса, которого все так долго ждали». «Магическая Британия нуждалась в человеке, который способен хладнокровно принимать непростые решения — и он пришел», «Лидер, выдвинувший программу решительного обновления политического и социального устройства страны», «Эффективным решением видится регламентирование общественного поведения лиц с неполноценным статусом крови»… Слова звучат, как бренчащие жестяные банки, катящиеся с горы; я мотаю головой, пытаюсь вчитаться, понять то, что между строк. Эх, нет рядом Гермионы, которая бы простым языком объяснила.

На следующей странице — репортаж про акцию протеста, которая позавчера прошла в Лондоне. Я жадно всматриваюсь в колдографии, пытаюсь найти знакомые лица: вот что-то кричит толпа перед Министерством Магии, улочка перед входом для посетителей заполнена людьми в мантиях, их теснят авроры, из палочек вырываются красные искры. Пару раз мне кажется, что вон там, с краю, стоит Симус Финниган, с плакатом в руках… а вот, кажется, Эрни Макмиллан.. а вон Луна… ой, нет, просто похожа… В репортаже акция протеста названа «беспрецедентной попыткой нарушения Международного Статута о Секретности», которая, к счастью, была взята под контроль отрядами авроров, быстро прибывшими на место. Из репортажа непонятно, что стало с протестующими — сказано только «приняты строгие меры по недопущению беспорядков», и я пытаюсь убедить себя, что эта формулировка не подразумевает Круцио и Азкабан.

Последний разворот дается мне хуже, чем предыдущие. Потому что это анонс большого материала завтрашнего номера — сенсационного журналистского расследования о деятельности террористической организации «Орден Феникса».

* * *

Мы террористы, мы угроза, мы отщепенцы.

А одного из тех, кто находится сейчас на вершине, в апогее славы и успеха, я вижу спустя несколько дней. Того, кто всегда вел себя, как принц, носился со своим аристократизмом, чистотой крови и древностью рода.

Драко появляется однажды в составе небольшой процессии, которую возглавляет Амбридж: мы возимся в мастерских, но по приказу воспитателей выстраиваемся в шеренгу и смотрим на студентов Хогвартса (точнее — слизеринцев), толпящихся у порога. Ну что ж, хозяев жизни наконец-то привели знакомиться с рабами.

Амбридж верещит о том, что я уже и так понял: новая образовательная система подразумевает уроки-экскурсии в Учреждение — раз в неделю, для старшекурсников с высоким статусом крови — чтобы они помогали воспитателям, вели дневники наблюдений и учились общаться с неполноценно развитыми волшебниками. Звучит это так, будто детишек привели в зоопарк, чтобы научить обращаться со зверушками. Я хмыкаю, представляя, как Драко Малфой протягивает мне морковку — и вдруг вижу его в толпе.

Он не выглядит ни как принц, ни как человек, окруженный почетом, богатством и отблесками славы (все-таки Малфои — в Ближнем Круге)... Если честно, он вообще никак не выглядит. Он весь какой-то… пришибленный, стоит, ни на кого не глядя, за спиной у Крэбба, Монтегю и Пэнси Паркинсон — вот они-то впитывают каждое слово Амбридж, как губки. Драко всегда производил впечатление несколько хрупкой утонченности — аристократ, белая кость, голубая кровь и всякое такое, но сейчас он кажется измотанным, будто выцветшим. Выражение его лица — не манерное и подчеркнуто-ленивое, как было раньше, а равнодушное, отстраненное. Он весь нахохлился в своем сюртуке, голова ушла в высокий воротник, руки в карманах, взгляд исподлобья на Амбридж… словно ему не по себе от этого места, от того, что он здесь… Неужели стыдно смотреть в глаза бывшим однокурсникам? Да, Драко, ты думал, что больше никогда нас не увидишь — а теперь неловко?

— Ваша задача — наблюдать за тем, чтобы воспитанники не отвлекались во время работы, не вели разговоров на запрещенные темы, не обменивались записками… Каждый подобный случай вы должны фиксировать и доводить до сведения воспитателей…

По горящим энтузиазмом глазам Монтегю я понимаю, что эти слова Амбридж пришлись по адресу.

И слизеринцы стараются изо всех сил. Пэнси Паркинсон что-то шепчет работающим за соседним котлом Лаванде, Мариэтте и Ханне — что-то очень обидное, потому что Мариэтта еле сдерживает слезы. Крэбб развлекается тем, что плюет в котел Фиби, Оливера и Мии — а когда Мия срывается и говорит ему, что его мозгов только и хватает на то, чтобы портить чужую работу, с удовлетворением произносит на всю мастерскую:

— А она меня оскорбииила! А как мне это записааать?

Не вмешивайся, твержу я себе, с ожесточением нарезая шкуру бумсланга. Не лезь, будет только хуже. И ей, и тебе.

Драко, наоборот, держится как бы в стороне. Ходит вдоль котлов, смотрит, слушает — но отстраненно, будто это его не касается, его лицо ничего не выражает — пустой лист.

Амбридж просит его и Бэддока проверить у нас карманы — не припрятал ли кто-то какой-нибудь ингредиент. Все-таки шкура бумсланга или печень дракона — ингредиенты дорогие… Правда, непонятно, что нам с ними делать, если даже мы и украдем. Поэтому мне кажется, что Амбридж просто нужен повод, чтобы напомнить всем присутствующим их место: одни — приказывают, другие — подчиняются.

Бэддок с воодушевлением залезает в карманы, покрикивает — Драко держится безучастно, стараясь ни на кого не смотреть. Но, когда он доходит до меня, и я протягиваю ему флакон с заготовкой, он все же поднимает глаза.

— Привет, Драко, — легко говорю я. — Расстроен, что папочку обскакали, не взяли в министры?

Его глаза сужаются, он резко краснеет.

— Заткнись, Поттер.

Но меня несет — тем более что Амбридж вышла, а воспитатели разбираются с задымившим от плевка Крэбба котлом.

— Бедный Люциус! Столько лет прислуживать, унижаться, чтоб потом тебя обошел какой-то муж Беллатрисы? Зато тетя Белла счастлива, да? Для этого стоило замучить десяток-другой маглов…

— Заткнись, или получишь, — шипит Драко, взмахом палочки проверяя мои карманы. У него немного дрожат руки.

— Извините, господин Малфой, сын почти министра! Наше дело молчать и работать, ваше — учиться в Хогвартсе, — язвительно говорю я, и тут он рывком приставляет палочку к моему горлу:

— Еще слово, Поттер — убью, понял?

— Волдеморт не обрадуется, — отвечаю я, не обращая внимания на палочку в судорожно стиснутых пальцах. — Хотя убийца из тебя так себе, судя по всему…

Он опускает палочку, будто подрубилась ниточка, державшая руку. И уходит, ссутулившись, когда его окликает Бэддок («Эй, я все, ты че там застрял?»).

* * *

А потом, совершенно неожиданно, я нахожу крестраж.

Во время следующего приезда репортеров Амбридж выходит в лиловом платье с белой накидкой, напоминающей кошачью шерсть, и я вдруг вижу серебряный ромб у нее на груди. Такой знакомый медальон, со змейкой-буквой S, поблескивающей рубиновыми глазками. В разговоре с журналистом Амбридж как бы между делом вворачивает, что это, видите ли, ее фамильный медальон, который передается из поколения в поколение, поскольку ее семья находится в родстве со знаменитыми Селвинами — «да-да, теми самыми». И, нет, она чувствует себя польщенной той ответственностью, которую на нее возложил Темный Лорд, для нее не в тягость жить здесь на острове. Следить за воспитанием подрастающего поколения — то, к чему она всегда стремилась…

И, пока она врет с чарующей улыбкой, в моей голове проносятся сотни мыслей.

Как медальон оказался у нее? То, что это настоящий крестраж, я и не сомневаюсь — от него тихим напряженным звоном тянется ко мне незримая нить. Ладно, «как» — это потом, сейчас надо понять, что делать. Украсть? Хорошо, но для этого надо проникнуть в ее жилые комнаты на третьем этаже, найти там медальон — и это при условии, что на двери, скорее всего, будут охранные чары, помимо обычных запирающих. А у меня нет волшебной палочки. И даже если мне каким-то непостижимым образом удастся вломиться, Амбридж прибежит и застукает меня с поличным через несколько минут. Я помню, чем закончилась для меня попытка проникнуть в ее кабинет на пятом курсе — и ошибок повторять не собираюсь.

И украду я медальон — а что с ним делать? У меня под подушкой как-то не хранится клык василиска…

Я вдруг чувствую себя невероятно одиноким. Те, кто знает тайну крестражей, те, с кем можно было бы обсудить, что делать, сейчас далеко. Рон, Герми, как мне вас не хватает. Как я привык, что вы рядом, что втроем можно лезть очертя голову куда угодно.

Слишком опасно пытаться рассказать кому-то здесь о крестражах. Я не могу быть уверен, что нас не подслушают, не предадут, что Амбридж не побежит докладывать Темному Лорду, что секрет его власти над смертью раскрыт.

Ладно. По крайней мере, один крестраж я нашел. И, если Амбридж так дорожит им, значит, она его не продаст, не подарит и не потеряет.

* * *

Я старался побольше молчать, не пытаться задирать Прилизанного, пропускать мимо ушей фразочки Амбридж в мой адрес (она изредка, но разрешала себе это удовольствие)… И на какое-то время мне казалось, что про меня забыли: по субботам я, стиснув зубы, слушал в парадном зале лекцию о Волдеморте и поразительных преобразованиях, свидетелями которых мы являемся; Прилизанный с удовлетворением отчитывался перед Амбридж и Снейпом о том, что «на этой неделе воспитуемый не проявлял агрессии, строптивости и недовольства»… а я уговаривал себя, что надо притвориться, что это просто маска, которая нужна, чтобы выжить. Уговаривал, чтобы не таким мучительным было стыдливое облегчение, которое охватывает, когда выходишь из кабинета воспитателя в субботу. Миновало, они оставили тебя в покое.

Но затишье длится недолго, до одного холодного утра в начале октября.

Грегори Гойл бывает в Учреждении нечасто: наверное, он и в Хогвартсе половину занятий прогуливает, он же теперь Пожиратель, ему не до учебы. Да и какой Пожиратель — он был в числе тех, кто поймал Поттера! Чувство собственной важности прямо-таки кружит ему голову, поэтому Гойл задирает нос даже перед Амбридж.

А в то утро он прохаживается мимо теплиц, наблюдая за нами. Я промываю в большом тазу жабросли — надо тщательно вымыть весь песок — поэтому мне не до Гойла. Пока не слышу вскрик Мии.

Гойл прижимает Мию к ящикам, составленным между теплицами, лезет под юбку, похохатывая:

— Давай не ломайся, а то обездвижу…

Увидев нас, выбежавших из теплиц, он выхватывает палочку и нагло улыбается:

— Что смотрим? Работать! — поворачивается к дрожащей Мие и отчетливо говорит:

— И ты тоже. Будешь делать, что я скажу…

Мы с Дином Томасом действуем почти синхронно: выбиваем палочку из кулака Гойла, два удара — и падаем вместе с ним на землю. Скрутить его — дело нескольких секунд: он, наверное, и представить не мог, что кто-то посмеет напасть, не имея волшебной палочки. Я бью его изо всех сил — за спаленную Нору! За нас, которых пытаются превратить в рабов! За то, что я вынужден молчать и ходить с опущенной головой! За то, что ты считаешь, что имеешь право на все, раз статус крови высокий!

Вспышка — и я валяюсь в двух шагах от Гойла, в глазах мутно. Что-то говорят воспитатели, кричат ребята, плачет Мия. Меня грубо тащат за воротник, ставят на ноги… Через секунду муть рассеивается, и я понимаю, что меня крепко держит Прилизанный, Дина Томаса — его воспитатель, господин Анри; Гойл лежит на земле и стонет, у него, кажется, сломан нос, мантия закапана кровью, но по-моему, он больше работает на публику — жалобно так постанывает, обращаясь к подбежавшей Амбридж:

— Поттер и этот… они меня убить хотели… Набросились… Да они бы убили меня! — в его голосе начинает звучать угроза. — Я думал, они неопасны! Что скажет папа, если узнает…

Воспитатели помогают ему подняться, Амбридж суетится, отряхивает пыль с его мантии — естественно, ей не нужны проблемы с Гойлом-старшим, приближенным Волдеморта. Ребята кричат, пытаются объяснить, показывают на Мию, закрывающую лицо руками, но Амбридж, взмахнув палочкой, накладывает на всех Силенцио — и пока все таращатся на нее, открыв рты, произносит:

— Кто будет шуметь — будет строго наказан в субботу. — Кидает на ходу воспитателям:

— Поттера и Томаса — в карцер. Пусть успокоятся.

* * *

Меня заталкивают в маленькую темную комнатушку, гремит ключ в замке, но я продолжаю орать, даже в запертую дверь — кто они такие и где я видел это место, и кто такая Амбридж, и кто такой Гойл, и где я видел Волдеморта с его реформами. Надоело. Пошли все к черту.

Однако темнота, тишина и холод постепенно начинают брать свое: я отхожу от двери, сажусь на пол, обхватываю колени руками. В прошлый раз я попал в карцер в полубесчувственном состоянии (после тех семидесяти ударов за интервью) и, лежа в темноте, долго не мог понять, где нахожусь. Тогда ко мне пришли призраки — Джейк сдержал слово и привел всю компанию. Их было пятеро. Девочка лет тринадцати, Софи (она пыталась усмирить дракона Джейка — и не вышло), женщина лет сорока, Амелия (она жила на этом острове вместе с мужем — смотрителем маяка), учитель Трансфигурации, профессор Дикинсон, который погиб, защищая учеников, и двое бывших обидчиков Джейка, Олли и Фредерик — они до сих пор продолжают с ним препираться. Джейк держится в стороне — наверно, тяжело видеть каждый день тех, кто стал жертвой твоей мести, зашедшей слишком далеко.

Они развлекали меня тогда изо всех сил: вспоминали прошлое, рассказывали анекдоты (по большей части старые и несмешные, но все-таки), перемывали кости Амбридж и воспитателям. Было здорово… И сейчас я жду, всматриваясь в темноту: вдруг промелькнут полупрозрачные очертания лиц, вдруг коснется что-то холодное, неуловимое…

Мне приходится недолго гадать, чем все закончится сегодня. Голоса за дверью нарастают, и я медленно встаю, стараясь удержать на лице независимое выражение. Что бы со мной ни сделали — жалеть о том, что набил морду Гойлу, не буду.

Но на пороге вместе с Амбридж появляется Драко Малфой.

Кажется, я начинаю понимать задумку Амбридж…

Она заметно взволнована, суетится, делает приглашающий жест, пропуская его вперед, но Драко топчется на пороге, будто бы боясь войти. Да, Драко, карцер не самое приятное место, но если хочешь научиться повелевать — придется бывать и здесь.

— Драко, милый, я думаю, мы сможем извлечь пользу из этого инцидента, — воркует Амбридж. — Темному Лорду незачем знать, ведь правда? Я думаю, тебе, как старосте… и как представителю рода Малфоев… следует подать пример другим, как обращаться с неполноценными в том случае, если они выходят из подчинения.

Она перед ним почти заискивает! Почти уговаривает его — чтобы он замолвил словечко, если эта история все-таки дойдет до Волдеморта!

А Драко кивает, не глядя на меня.

— Я думаю, ты справишься, — удовлетворенно замечает Амбридж. — Если «Круцио» для тебя пока трудновато, можешь и вот этим.

Она протягивает ему плеть — Драко, передернувшись, берет ее и сипло говорит:

— Я… я понял.

— Умница. Тогда позовешь, как закончишь. Если что — воспитатели рядом.

Как только дверь закрывается, я рывком стаскиваю с себя футболку, швыряю на пол и поворачиваюсь к нему спиной:

— Давай! Учись обращаться с неполноценными!

Он мне не отвечает, и, обернувшись через несколько секунд, я вижу, что Драко Малфой плачет.

* * *

Я не знаю, что сказать — просто стою и тупо смотрю, как он кривит лицо, часто моргает, вытирая слезы ладонью, плеть в бессильно повисшей руке.

Он ловит мой ошарашенный взгляд и шипит:

— Хоть бы ты сдох, Поттер! — сжимает плеть, замахивается, я инстинктивно отступаю на шаг, загораживая лицо рукой — и он останавливается, роняет плеть. Прислоняется к двери, горбится, словно прячется от меня. Словно это я пришел его бить. — Пошел ты знаешь куда…

— Я, вроде, и так здесь, — мрачно отвечаю я. — Дальше некуда.

Если раньше Драко был «принцем», то теперь это даже не принц в изгнании. Он раздавлен. И я не понимаю, почему.

Молчание затягивается. Драко съежился у двери, а я сажусь на пол — не стоять же мне перед ним навытяжку, как на построении. Проходит минута, две: я слышу шум и крики где-то неподалеку — наверно, это бьют Дина. Как мне надоело — испытывать злость, страх, бессилие. А также ощущение, будто блуждаешь по темной долине один, видишь впереди огонек, но абсолютно не понимаешь, как туда добраться. Как уничтожить крестражи. Как выбраться отсюда. Как победить Волдеморта.

И вдруг Драко точно произносит мои мысли — мне даже кажется, что я ослышался:

— Как мне все это надоело... — он сглатывает. — Я больше не могу...

Взгляд у него потухший, какой-то затравленный. Но жалости к Малфою я не чувствую — просто не понимаю, чего это он вдруг. Не был готов к тому, что тебя заставят мучить и избивать? Надеялся выйти чистеньким?

Последнее я, кажется, произношу вслух. У Драко дергается рот:

— Отстань, Поттер. Ты… не понимаешь…

— Чего не понимаю? — притворно удивляюсь я. — Бить заключенных — работа грязная и тяжелая… очень руки устают, мне говорили… Ну ничего, у тебя все впереди. Тренируйся! Начнешь в помощниках у Амбридж, а там, глядишь, и выслужишься. Папочка будет доволен…

— Много ты знаешь про моего отца… — видимо, эти слова вырвались у него бессознательно, потому что он тут же отворачивается.

— Достаточно знаю, — угрюмо говорю я.

Я не забыл про кладбище — Пожиратели улюлюкали, глядя на то, как Волдеморт собирается убить меня. Не забыл, как Люциус Малфой подсунул Джинни дневник Тома Реддла — хоть он и вряд ли знал, с чем имеет дело. Не забыл про схватку в Министерстве Магии, где погиб Сириус.

Драко молчит, а я продолжаю говорить, мстительно и едко:

— Ты-то чего ноешь. Ты на свободе, статус крови превосходный, Малфой — род уважаемый, живи и радуйся… Папа с мамой в обиду не дадут, тетя Белла полезным вещам научит…

— Заткнись! — кричит он, срывая голос. И начинает быстро-быстро говорить — слова сыплются из него, как будто он долго-долго носил их в себе, а теперь все, больше нет сил молчать:

— Ты думаешь, Поттер, почему Министром стал Родольфус, а не мой отец? Темный Лорд… не простил мне… что я не убил Дамблдора. Я… не мог… — он закрывает лицо рукой и медленно садится на пол, в двух шагах от меня. — Он не простил, что… папа… — ему как будто с трудом дается это слово, — не всегда служил ему искренне… как он считает. Он не простил, что папа не справился… в Отделе Тайн… не отобрал Пророчество у тебя… что все узнали, что он возродился. Но он думал, — Драко сглатывает, — что папа будет… покорно служить ему… потому что понимает, что Темный Лорд слишком часто его прощал. Потому что есть я… и мама… и если Темный Лорд захочет наказать… то накажет нас. Но папа недавно… подвел его — узнал, где прячется Орден Феникса, и хотел доставить их… в одиночку… чтобы Темный Лорд… его простил.

Меня прошибает дикий, холодный страх. Рон. Герми. И другие.

— Они ушли? Они сбежали? — я почти кричу на него. — Да?

Он поднимает голову и смотрит на меня непонимающим взглядом.

— А? Конечно, ушли… Папа в Мунго сейчас — его сильно ранили… И, ты знаешь, я рад…

— Ну да, по крайней мере, Волдеморт не накажет, — язвлю я, чувствуя огромное облегчение. Они ушли. Они живы.

— Да нет, — сипло говорит Драко, — я не об этом… ну, хотя хорошо, что он в Мунго, да… но я рад, что все твои живы. — Он смотрит на меня — без своей обычной презрительной гримасы, и мне вдруг кажется, что я вижу совершенно другого Драко Малфоя — и добавляет пронзительным шепотом:

— Я правда рад… Я не хочу, чтобы они умирали… Я не хочу убивать.

— Не хочешь — так не делай, — отвечаю я немного растерянно. — Кто тебя заставляет? — И тут же прикусываю язык, видя, как судорога пробегает по его лицу.

Вот оно что.

Неужели Люциус Малфой хотел для своего сына участи убийцы? Экзекутора? Или он ничего не может поделать, и, если Темный Лорд прикажет, то Драко покорно достанет палочку и…

Мы снова молчим, но теперь кажется, что это молчание связывает нас, как незримый договор: меня, Поттера, возможного убийцу Волдеморта (если верить предсказанию, во что мне верится все меньше), и его, наследника рода Малфоев, который носит Метку Пожирателя — предел его мечтаний.

— Значит, из Ордена Феникса никого не схватили? — еще раз спрашиваю я, хотя с чего бы ему мне отвечать.

Но он почему-то отвечает — может, потому, что я здесь, на острове, практически в тюрьме, и ничем не могу ему навредить? Эта откровенность ничем не угрожает Драко…

— Нет… Кто-то их предупредил. Темный Лорд был очень недоволен… — он ежится.

Что ж, могу представить, чем оборачивается такое недовольство.

— Но их колдографии везде, их ищут… Их казнят, если схватят.

— Что, даже не Азкабан? — вырывается у меня. Все-таки казнь в волшебном мире — вещь редкая. Помню, Гермиона как-то рассказывала, что список тех, к кому применили Поцелуй дементора, очень невелик…

Драко бросает на меня злобный взгляд — как раньше, в нашем школьном прошлом:

— Ты, Поттер, совсем газет не читаешь? Темный Лорд распорядился вернуть смертную казнь. Из-за нестабильности. На первое время. Ее будут применять к террористам…

— То есть к тем, кто с ним не согласен, — заканчиваю за него я. — И что, много кандидатов?

Я произношу это легко, но очень боюсь услышать знакомое имя. Ведь все, кого я знаю, кто мне дорог — террористы. Теперь.

Драко отвечает, что до казни имя каждого будет держаться в секрете, чтобы ему не попытались устроить побег. Значит, если Рон, Гермиона, или кто-то еще попадется, я даже не буду знать об этом.

Вернувшаяся Амбридж мягко журит Драко за «излишнюю чувствительность», говорит, что надо закалять характер и что он наверняка сам прекрасно понимает необходимость таких мер…

Следующая встреча с Драко удивит меня еще больше.

* * *

Это дико, абсолютно невообразимо, нереально — но Амбридж поет. Точнее, гундосит какой-то шлягерный мотивчик, поднимаясь по лестнице.

Я лежу в кровати, пытаясь согреться после целого дня, проведенного на ветру, в работе на грядках, в оранжереях и теплицах (заклинания обогревают растения, но не нас), и вдруг Амбридж проходит по коридору мимо наших спален, мурлыкая что-то… Стоп, что это?

Дин садится на кровати, говорит громким шепотом:

— Ребяят, вы тоже это слышите? Ага. Значит, это не глюки. Амбридж-то у нас с вечеринки пришла, что ли?

— Ой, это она «Сердце, разбитое единорогом» поет! — хихикает Мариэтта, приподнимаясь на подушке. — Ну тоочно… «Знаешь ли тыыы, как болит мое сердцееее, разбитое единорогом, разбитое тобоооой… Пойду лесными тропамиии, пойду я за тобоооой… Будь ты вампиром, будь хоть инфери — тебя я найду, ни к чему нам закрытые дверииии»…

Точно, эта песня прошлым летом звучала из каждого утюга! Поет Мариэтта чудовищно. И слова не лучше. Мне трудно представить единорога, который может кого-то ударить (разве что за вой, который считает пением Мариэтта), но еще труднее поверить, что кому-то может понравиться инфери. Автор песни их явно не видел.

Склизкие руки, гниль, свисающая лохмотьями кожа… Я захлебывался темной водой, пытался вырваться, а они с настойчивостью и бездушностью машин тянули меня на дно — и если бы не Дамблдор…

Стоп. Не думай о Дамблдоре. Мыслями его не вернешь. Тоской, злобой, раздражением — тоже.

Черт, как же подобраться к крестражу?

Можно уговорить привидения помочь. Но есть одно большое «но» — они бесплотны, и украсть ничего не смогут, открыть двери — тоже. Максимум отвлечь Амбридж, пока ты будешь играть во взломщика. Но мало украсть крестраж: надо тут же спрятать, а потом и сбежать вместе с ним, желательно поскорее…

Тогда я еще не знал, что гундосящая про единорогов Амбридж — это добрый знак. Знак, что у меня получится провернуть эту безумную авантюру.

* * *

У Амбридж появился ухажер. Эту новость, хихикая, приносит Оливия, хаффлпафка — я ее почти совсем не знаю, она на два года младше меня — и вся теплица сбегается к ней.

Оказывается, во время последнего журналистского приезда (тогда, когда я заметил у Амбридж медальон-крестраж) к ней стал клеиться какой-то репортер (хм, сомневаюсь, что из чистых побуждений), и она вот уже несколько раз аппарировала с острова — очевидно, для встречи с ним. Его кое-кто из девчонок тоже видел: Фиби начинает рассказывать, как видела Амбридж прогуливающейся за оградой Учреждения с каким-то типом — только и представить не могла, что…

Ханна, наоборот, не радуется.

— Еще непонятно, каким это боком нам выйдет, — говорит она мне вполголоса, пока мы варим базу для очередного репеллента. — Может — подобреет, но что-то мне в это плохо верится…

Она хмурится, отмеряя количество капель настоя над котлом. Ханна рассуждает так, будто у нее за плечами — неизмеримый жизненный опыт, наградивший ее обостренным чутьем. Ну, а мы все — дети малые. Радуемся, что появилась возможность поприкалываться над Амбридж, пока никто не слышит.

Амридж (Амбридж!) может с кем-то встречаться. Или когда-то могла. Бегать на свидания, целоваться и всякое такое. Она — поросенок в вечных розовых, красных, бордовых, фиолетовых, изредка голубых платьицах с бантиками и всякими ленточками. Мне даже трудно представить ее молодой; кажется, будто она такой и явилась на свет: жабья физиономия, безжалостность и кокетливые платья.

— Она же старая! — морщусь я.

Ханна отрывается от котла:

— С чего ты взял? Ей… ну, лет сорок пять… Ну, выглядит она не очень, но я слышала, как Мариетта говорила, что Амбридж на десять лет старше ее мамы.

Хм, а похожа она на жабу вне возраста, души и чувств.

Любила ли она когда-нибудь, хоть кого-нибудь?

Я как раз мою коридор на третьем этаже, когда вижу ее, торопливо семенящую по лестнице. Амбридж одергивает на ходу белую пушистую кофточку, поправляет волосы, уложенные в прическу; губы, накрашенные темно-малиновой помадой, причмокивают, точно она мысленно уже репетирует поцелуй. Брр.

Я застываю в полумраке, надеясь, что она меня не заметит, как вдруг слышу густой урчащий голос снизу:

— Долорес, Вы ведь простите мне эту дерзость? Я решил, что в наше неспокойное время мне лучше составить Вам компанию при аппарации.

Девчачий смешок Амбридж, воркующий голосок:

— Райли, весьма тронута Вашей заботой… Право, не стоило беспокоиться. Я в состоянии о себе позаботиться.

Я вспоминаю резкие, хлесткие движения палочки в ее руках — и не могу не согласиться.

Тихо, на цыпочках, выхожу на площадку. Светильники в виде цветов с большими пухлыми лепестками, висящие на стенах, наполняют коридор мягким светом, здесь почти уютно, и я вижу их — высокого волшебника в элегантном пальто и молочно-белом шарфе, небрежно обмотанном вокруг шеи. Его движения полны невыразимой, прирожденной грации — естественной, как у леопарда. Он подает Амбридж пальто, она вновь хихикает, розовея — видимо, нечасто за ней ухаживали вот так, красиво, неторопливо, со вкусом.

* * *

— Скорей свари мне зелье любви… — напевает Амбридж. Она, улыбаясь победной улыбкой, изучает себя в зеркале в коридоре. Таращит глаза, отчего они у нее становятся круглые, как плошки, а брови лезут вверх. Проводит толстым пальцем по губам. Трет щеки. Пробует даже ресницы наклеить, но на правом глазу эта штуковина отклеивается и повисает поперек глаза; Амбридж ругается сквозь зубы и пытается нервными взмахами волшебной палочки приклеить на место. Последняя попытка заканчивается тем, что ее натуральные ресницы вдруг вырастают до подбородка.

— Слушай, может, ей Любовный эликсир подлили? — говорит Дин полушепотом. — Ну дура же.

Я вспоминаю, как на четвертом курсе несколько девчонок попали в больничное крыло из-за того, что одна пыталась нарастить ресницы, а другая — увеличить губы… ну да, ресницами можно было обмахиваться, а губы разбарабанило до размеров батона.

— Может, и подлили… Только зачем? Если бы кто-то хотел ей навредить, подлили бы что-то более ядовитое и опасное.

— Да влюблена она просто, чего привязались, — шепчет Мия.

— Ты — мой дракон, ты моя слабость, ты мой грифон, ты моя сладость… — гундосит Амбридж, а мы тихо посмеиваемся, идя в мастерскую.

В середине ноября к нам начинают поступать вещи для очистки от нежелательной магии, и в пустующих помещениях мастерских появляются парты, за которыми нас рассаживают — но не для учебы, а для работы. Привезенное барахло воспитатели сортируют по степени сложности и распределяют между группами. Совсем малышей, конечно, туда не пускают — это работа для третьего курса и старше, работа, пожалуй, достаточно интересная и творческая, если сравнивать со всем остальным, что мы делаем. Я чувствую себя практически исследователем, когда, следуя совету из справочника по домашней магии (автор — Златопуст Локонс, какая встреча), опрыскиваю раствором-проявителем шкатулку, которая проглатывает положенные в нее вещи.

Хотя, по сути, это почти такая же однообразная работа — несложная, порой немного опасная (укусы докси дико чешутся), но утомительная и неприятная. После пары часов, проведенных в мастерской, начинаешь кашлять от бесконечного числа порошков, распылителей, растворителей, очистителей... а голова раскалывается от шума, стоящего вокруг.

Драко появился в тот день, когда я уже несколько часов оттирал зеркало, на которое хозяева пролили какое-то зелье: оранжевые вонючие пятна, казалось, въелись в зеркальную поверхность. Но раз наши приемщики в Лондоне решили, что зеркало можно отчистить — значит, тряпку в руки, Поттер, и вперед!

Драко делал вид, что не замечает меня: кружил по мастерской, рассеянно подходя то к одному, то к другому… и чем больше он расхаживал с независимым видом, тем острее я понимал: ему что-то нужно… он неспроста так пришел.

И когда я направился в кладовку за «Универсальным Чистящим Порошком мистера Гиббса», Драко увязался за мной. В полумраке кладовки он быстро, стараясь не смотреть на меня, протянул какой-то листок.

Я не говорю ни слова — вдруг услышат — просто сую листок в карман джинсов и отворачиваюсь к полкам, а Драко хватает какой-то справочник и, листая его на ходу, возвращается в мастерскую. Я слышу, как он интересуется у одного из воспитателей, не из библиотеки ли Хогвартса этот справочник, и с чего вдруг Хогвартс должен делиться своими книгами с грязнокровками, а я стою в полутьме, отчетливо понимая, что Драко затеял все это, только чтобы передать мне какую-то записку. Может, он хочет меня подставить? Надо срочно посмотреть, что там такое!

Я достаю листок, разворачиваю и подхожу к маленькому оконцу, похожему на щель, откуда слабо сочится серый свет.

Нет. Это какой-то рисунок. Не записка.

Рисунок?

Я щурюсь, но толком разглядеть не могу: кто-то летит на метле… какие-то человечки машут руками… Рисунок движется — как и колдографии, рисунки в волшебном мире редко оказываются неподвижными, но меня это до сих пор удивляет.

Кто-то идет к кладовке, и я торопливо засовываю листок в карман. Должно быть, там какой-то шифр. Тайный смысл. Символы, спрятанные так, чтобы казаться посторонним просто детским рисунком, не более того.

Но в любом случае — его Драко нарисовал, что ли? Зачем ему это? Если это шифр… то опять-таки зачем? Помочь мне сбежать? Бред. Да, Драко сейчас тяжело, но рискнуть всем — не только своим будущим, карьерой, жизнью, но и жизнью родителей, чтобы помочь мне — нет, на это он не пойдет.

Листок будто греет сквозь ткань джинсов — в нем загадка, надежда, обещание, как отблеск на черной воде, как случайно выхваченная музыкальная фраза, которая сама звучит и звучит в голове.

После обеда нас выводят на прогулку — точнее, ее имитацию: мы слоняемся по двору под присмотром воспитателей, греющихся безопасным огнем в маленьких баночках, которые можно держать в руках, таскать в карманах (помнится, такую когда-то делала для нас Гермиона). В отсутствие Амбридж расслабляются и воспитатели: болтают, курят, периодически похохатывают, травят анекдоты. Среди них есть те, кто подался в воспитатели потому, что годами сидел в министерстве на пустяковой должности, не смог никуда продвинуться и посчитал, что Учреждение может быть неплохим карьерным вариантом. Есть те, кого Амбридж знает лично и решила помочь «знакомому мальчику» устроиться на работу. И есть такие, как Прилизанный — любящие портить чужую радость, потому что, видимо, им редко выпадал шанс искренне порадоваться самим.

Ветер словно выдувает из тебя душу, влажный холод забирается под одежду. Волны вдалеке шипят и с грохотом обрушиваются на скалы — море вот-вот затопит островок, снесет своей мощью приют, потопит, унесет в темную глубь (так мне, по крайней мере, сначала казалось, несколько месяцев назад). Я ухожу к теплицам, осматриваюсь — за теплицами звонко рассказывает что-то смешное Джимми Пикс, все смеются до слез и ежатся от ветра — и там, между ящиками и горшками с рассадой, разворачиваю наконец-то листок.

Рисунок нарисован тушью — тонкие линии трепещут на бумаге, легкие штрихи очерчивают силуэты и лица вроде бы наспех, но с такой четкостью… Луна Лавгуд — это ее стиль, я однажды видел, как она рисовала от нечего делать на паре по истории магии у Биннса. Ее рука металась по бумаге: штрих, нажим, плавная линия, вверх-вниз, штриховка. Луна прикрывала глаза и замирала, точно ловя что-то в воздухе, а потом опять начинался лихорадочный танец руки по бумаге: штрих, нажим, скольжение… Она рисовала лица учителей, наши лица — несколько линий, в которых емко заключался характер каждого.

— Ты рисуешь по памяти? — удивился я тогда.

Она удивленно взглянула на меня:

— Конечно, Гарри.

— Но это же трудно. Настоящие художники, я слышал, просят людей позировать..

— Наверное, это нужно, если хочешь запечатлеть сходство. А если хочешь запечатлеть суть — необязательно смотреть, не отрываясь…

На этом рисунке, который ветер пытается вырвать из моих окоченевших рук, я лечу на метле. Я — это человечек с лохматыми черными волосами, очками и почти зверским выражением лица, пригнувшийся к метле. Блин, неужели у меня и вправду такое зверское лицо, когда я играю в квиддич! Хотя, наверно, да.

На земле стоят человечки, которые изо всех сил машут мне. Я вглядываюсь — и понимаю: это не просто человечки. Луна постаралась изобразить здесь всех, кто мне дорог. Рон подпрыгивает и сумасшедше орет что-то — крика, конечно, не слышно, но я и так знаю, что он орет: «Давай, Гарри, поднажми! Давай!» Гермиона стоит на цыпочках и размахивает своей вязаной шапкой, на лице — нетерпение, радостное предчувствие. Здесь Невилл — его лицо непривычно сурово. Здесь Джинни — она улыбается сквозь слезы, и у меня что-то щемит внутри от ее лица. Здесь Фред и Джордж — держат большой плакат, на котором нарисована перечеркнутая жаба, и я прекрасно понимаю, кого они имеют в виду. Здесь стоят и те, кого там быть не должно — Люпин с Тонкс, например: Тонкс корчит рожи, подмигивает с заговорческим видом, а Люпин улыбается так тепло и щедро, как улыбаются, видя на пороге долгожданного гостя.

Это не шифровка. Не тайное письмо, полное символов. Это просто рисунок, который говорит: Гарри, держись, мы с тобой. Ты не один. Мы вытащим тебя оттуда.

Луна не могла передать мне что-то конкретное, инструкцию к побегу, например — это было бы слишком опасно и для меня, и для нее, и для Драко. Зато она передала надежду — словно невидимая рука протянулась ко мне и коснулась плеча. И, черт возьми, Луна знала, что делала. Порой она чувствовала меня лучше всех остальных.

Я запихиваю рисунок обратно в карман (даже воспитатели не заподозрят в простом рисунке что-то опасное), и бреду между теплиц обратно. Мысли медленно текут в моей голове — надежда, полыхающая во всем теле, мешает думать связно. Значит, Луна настолько доверяет Драко, что попросила его передать мне рисунок? И это при том, что его родители — Пожиратели Смерти, да и он сам год назад принял Метку? Что же могло случиться такого, после чего она поверила ему безоговорочно? Хотя я уже не раз убеждался, что Луна лучше меня разбирается в людях…

Еще… рисунок служит подтверждением того, что с Роном и Гермионой, Джинни, Тонкс, Люпином и остальными все в порядке. Еще и это Луна хотела мне передать. Они живы.

* * *

Снейп периодически появляется в Учреждении на ужине, и сидит, ни на кого не глядя, точно отбывает повинность. Что он здесь забыл? Уж здешние обеды и сравнить нельзя с хогвартскими: голодом не морят, но и вкус не балуют. Амбридж, охваченная «любовным томленьем наивной души», о котором она напевает, когда думает, что ее не слышат, весело тараторит о какой-то ерунде («Северус, я вчера была на приеме в Министерстве. Они убрали этот гадкий темно-синий и добавили в гамму благородное серебро — давно пора! Как вы считаете, Северус?») А тот, кривя губы, отвечает что-то малоразборчивое, с таким выражением, будто детально обдумывает состав зелья, которым можно ее отравить.

А Амбридж болтает и болтает о том, что она уже получила официальное приглашение на какой-то следующий прием, и как она счастлива, что среди журналистов находятся те, кто искренне интересуется мерами в отношении неполноценно развитых волшебников, и что она, Долорес Амбридж, видит своей задачей широкий общественный диалог не только о грязнокровках, но и о судьбах тех чистокровных детей, чье развитие идет не той дорогой…

— Долорес, вы предлагаете, чтобы Новая Магическая Британия в лице нашего Учреждения взяла на себя воспитание еще и чистокровных волшебников? — интонация Снейпа, как всегда, говорит больше, чем слова. Ну да, Амбридж будет идеи подавать, а Снейпу, в отличие от нее, за эти идеи перед Волдемортом отвечать. Он человек осторожный и предусмотрительный, «смелые проекты по переустройству всего» не в его вкусе.

— Северус, но вы же должны понимать, что воспитание в некоторых волшебных семьях далеко от того, что хотел бы видеть Темный Лорд, — поджимает губы Амбридж.

Если Амбридж добьется того, чего хочет… то скоро в Учреждении может оказаться и Невилл, и Луна, и все те, кого до сей поры более-менее охранял статус крови.

Господи, сделай так, чтобы Амбридж побольше думала о «котле, полном крепкой, горячей любви» и поменьше — о проектах по переустройству всего, что кажется ей опасным.

* * *

Но о любви она думает, и еще как!

Рисунки на ее ногтях становятся все изобретательнее — от сердечек и котят она переходит к замысловатым рунам. В одежде появляется загадочность: платки с восточным рисунком, подвески с таинственными символами, а однажды даже дымчатые очки. Амбридж, как ни странно, начинает напоминать Трелони, только не такую потрепанную и сумасшедшую. У девчонок появляется новая тема для разговоров — с ума сойти, сколько они тратят сил и времени, обсуждая ее кофточки, ногти и макияж, не говоря уж о ее личной жизни.

А ее Райли, похожий на холеного леопарда, появляется у нас «с экскурсией» в середине декабря. Пружинящий шаг, широкая улыбка, готовая вспыхнуть тут же, как по приказу, бодрый звучный голос, который сразу слышат все.

— Долорес, милая, это чудесно! А там что? Мастерские? Какая потрясающая идея! Я ведь могу отвлечь ребят и задать пару вопросов?

Манерой речи он напоминает мне Риту Скитер — та же бодрость, легкость, и одновременно — хищник, который нападет тогда, когда не ожидаешь. На его вопросы ребята, конечно, уже не ведутся, даже маленькие молчат, как партизаны — хватило бедного Оливера, которому после того визита Скитер сильно досталось. Ханна долго успокаивала его тогда… а я думал, что когда-нибудь Скитер должна ответить за все.

Наконец, появляется и Снейп — с демонстративным неудовольствием, которое сочится из каждого его слова и жеста, но Райли, кажется, этого просто не замечает и вцепляется в Снейпа с ожесточением истинного журналиста. Мне даже любопытно, кто кого быстрее доконает.

— Мистер Снейп, как приятно, что вы все-таки нашли минутку и присоединились к нам с Долли!

Фиби, стоящую у соседнего стола, всю перекашивает от смеха: она яростно таращит глаза, надувает щеки, чтобы не засмеяться, но «Долли» — это... это нечто.

— Мистер Снейп, давно хотел спросить: вам, наверное, тяжело руководить Хогвартсом и Учреждением одновременно? — спрашивает Райли, понизив голос до отметки «доверительно-трогательно» — только на Снейпа это не действует, у него иммунитет к дружбе. И к доверию.

— Да.

— Вы необыкновенный человек: занять два руководящих поста в таком возрасте!

— Да.

— Вы один из самых молодых директоров Хогвартса — просто невероятно…

— Да.

— И как вы думаете, какими будут дальнейшие планы Темного Лорда?

— Думаю, я не уполномочен обсуждать их с вами.

Но Райли не теряется. Он выглядит как солидный взрослый, который вынужден разговаривать с капризным, дующимся ребенком.

— Думаю, мы найдем время побеседовать на Рождественском приеме у Родольфуса Лестрейнджа, — говорит он доверительным голосом, словно подмигивая. — Долорес хотела обсудить…

— К сожалению, меня не будет на приеме у Родольфуса.

Райли вежливо улыбается:

— Дела? Но ведь Рождество…

Мне хочется смеяться: не думаю, что Снейп — любитель каких бы то ни было праздников.

Зато я, кажется, понимаю, когда надо устроить кражу крестража. В Рождество.

* * *

Если подумать, я никогда и ничего не делал без помощи Рона и Гермионы. Я привык, что можно обсудить все мелочи, услышать кучу логических доводов Гермионы, услышать что-нибудь ободряющее от Рона… Сейчас приходится действовать в одиночку — так надежнее. Я боюсь, что кто-то проболтается ненароком — и все, крестраж уплывет навсегда, Амбридж тут же спрячет его куда-нибудь так надежно, что ищи потом. Это еще если она не догадается, что это крестраж. А она не дура и, скорее всего, задастся вопросом: чего это вдруг Поттер ввязался в авантюру из-за какой-то безделушки, пусть и дорогой? И если она поймет… то борьбу можно считать проигранной: Амбридж побежит докладывать Волдеморту, а Волдеморт поймет, что тайна его крестражей раскрыта.

Почему в Рождество? Амбридж будет на этом Рождественском приеме, и вряд ли вернется скоро, раз этот ее Райли тоже там будет. А значит, можно договориться с призраками, устроить заварушку и спокойно покопаться у Амбридж в комнате. Если повезет.

Призракам я почему-то верю. Они появляются изредка — воспитатели их отчаянно гоняют (почему, не знаю) — и всякий раз по их бесплотным жемчужно-серым лицам я вижу: они злятся вместе с нами, грустят и тоскуют, будто впитывая наши чувства. Нет, призраки нас не предадут.

Рождество несется на меня, как поезд, которого я безмерно жду, устав от гордого терпения и показной покорности, и которого боюсь, потому что если я провалюсь… то трудно представить, что меня ждет. Точнее, представить-то нетрудно, но не хочется.

Призраку Джейку я излагаю свой план, сидя в карцере за грубость: специально и с большим удовольствием нахамил Прилизанному за ужином, и, естественно, отправился вместо спальни ночевать в карцер. Тут чертовски холодно — хотя, наверное, какие-то Согревающие чары все-таки есть, иначе к утру я превратился бы в ледышку. Зато впереди целая ночь, и никого рядом, меня даже не стерегут (мальчишка без волшебной палочки, да еще с магическим браслетом на руке — куда я денусь?), поэтому можно обсудить план в деталях.

Джейк, сосредоточенно хмурясь, говорит:

— Сделаем. Шуметь мы умеем… Постараемся прикрыть тебя.

Гарри, какого черта. Какого черта, чокнутый ты псих, говорю я себе, когда до Рождества остается всего неделя, а толкового плана у меня до сих пор нет. Он есть, но такой нелепый, что даже мне это понятно.

В общем. Когда Амбридж будет на вечеринке, я залезу в ее комнату через окно. Оно не зачаровано — это я проверил уже давно, бросив туда снежок. Вспомнилось, как в штаб-квартире Ордена Феникса на Гриммо Джинни проверяла, нет ли чар на двери кухни, чтобы можно было использовать Удлинители ушей. В голове вспыхивает картинка: Джинни, перегнувшись через перила, метко швыряет в дверь навозную бомбу, а та отплывает, словно наткнувшись на невидимый барьер. Джинни — молодчина… А изобретения Умников Уизли — вещь серьезная. Кое-что — вполне себе оружие.

Недавно их магазинчик был разгромлен — даже «Ежедневный Пророк» не смог скрыть пожар в центре магического Лондона. На фотографиях — обугленные стены, тротуар, хрустящий от стекол, обрывки фигур из папье-маше, украшавших вход. Сами Фред и Джордж наверняка уже давно в бегах — иначе «Пророк» написал бы об их аресте. Да и Амбридж, думаю, обмолвилась бы ненароком на одном из утренних построений. Все-таки братья Уизли были когда-то ее личной головной болью.

Надеюсь, мне будет так же везти, как и Фреду с Джорджем во время их проделок в Хогвартсе. Правда, на кону сейчас — крестраж. А добраться до окна Амбридж будет непросто.

Ее комната на третьем этаже, в правом крыле — там же, где спальни воспитателей и кабинет Снейпа. На площадке главной лестницы, разделяющей левое (где классы и мастерские) и правое (где спальни) крыло, есть окно. И оно, по счастью, тоже не зачаровано: возможно, потому, что никому просто не пришло в голову, что оно может быть опасным. Ну, разве что кто-то из «неполноценно развитых» решит свести счеты с жизнью, так ведь нас и не жалко. Одним больше, одним меньше… Каменный карниз под этим окном тянется вдоль всех окон третьего этажа, поэтому нужно просто дойти по нему до окна Амбридж, не свалившись.

Я не боюсь высоты, но карниз узкий, этажи здесь высокие, и даже если я не разобьюсь насмерть, другого шанса забраться в комнату через окно, скорее всего, уже не будет. Я попросил Джейка проникнуть в комнату и посмотреть, не заперто ли окно на ручку изнутри — к счастью, нет, так что его достаточно будет просто толкнуть, желательно не свалившись при этом. Жаль, Джейк не может проверить, есть ли на окне Сигнальные чары — они срабатывают только на живых. Будем надеяться, что Амбридж не сможет сразу покинуть Рождественский прием в Министерстве — потому-то я и хочу устроить все это в рождественскую ночь. К тому же я надеюсь, что наши воспитатели, которые в отсутствие Амбридж чувствовали себя гораздо свободнее, немного расслабятся, возможно, выпьют… и утратят бдительность. Главное — чтобы мне хватило времени найти крестраж.

Правда, остается еще Снейп — он-то не пойдет на прием в Министерство — но вряд ли он будет в Рождественскую ночь здесь в приюте, а не в Хогвартсе. Хотя он и так бывает на острове чаще, чем я ожидал: порой я вижу его тощую черную фигуру на тропинке, ведущей от скал к приюту, или в коридоре третьего этажа — он стремительно идет к своему кабинету, и злоба, кажется, пульсирует вокруг него в воздухе; или за ужином — он больше смотрит на нас, высматривает, прожигает взглядом, чем ест то, что лежит у него на тарелке. Да, усмехаюсь я, Снейп — человек долга… подходит к вверенному ему Учреждению со всем рвением.

А может, ему просто невыносимо быть все время в Хогвартсе, где каждый взгляд, каждый камень тебя ненавидит, живые и мертвые... И, думая об этом, я чувствую отмщение. Хогвартс не приемлет предателей.

Накануне я долго не могу уснуть: лежу и смотрю на тихий рождественский снег за окном, на спальню, наполненную мягким белым светом снегопада, и думаю, что если завтра добуду крестраж, то все эти месяцы прошли не зря.

* * *

Рождественскую елку нам, разумеется, не ставят, но праздничный ужин устраивают, и все наконец-то наедаются до отвала. Кроме меня. От индейки подташнивает, хотя она очень даже ничего, а на пудинг я и смотреть не могу. У меня внутри точно щелкает счетчик, отсчитывающий минуты до авантюры, которая или станет первым ударом по Волдеморту, или провалом.

Амбридж забегает в столовую: приторно-розовые щечки, вишневые огромные губы, которые она себе от души нарисовала, белое платье, все в каких-то блестках, без рукавов и с огромным вырезом, красный палантин на пухлых плечах, выпирающих из платья. Крестража на груди нет — слава Богу, если бы она вздумала его надеть, моя «блестяще продуманная» операция сорвалась бы, не начавшись.

Она оглядывает нас — все выпрямляются, разве что не встают под ее взглядом — и весело щебечет:

— Дети! Я надеюсь, этот светлый семейный праздник вы проведете с мыслями о светлом будущем, в которое вы вступаете. Благодаря Лорду вы извлечены из недостойных семей и обрели новую семью, новый дом. Завтра мы с вами побеседуем о Лорде и его решениях — сегодня в Министерстве он будет выступать с речью. С Рождеством, мои дорогие!

— Вот стерва, — шепчет Дин, когда она уходит.

Мия сидит, уставившись невидящим взглядом в свою тарелку. Мариэтта робко трогает ее за плечо:

— Эй… Что с тобой?

Мия бурчит, что все в порядке. А Ханна произносит вполголоса:

— Когда мы вернемся к нашим настоящим семьям… если новая власть отрицает их в принципе?

Норы, которая была моим настоящим домом, уже нет. Мой дом сожжен. Мои родители погибли давным-давно. Настало и мое время действовать, а не прятаться за спинами тех, кто готов отдать жизнь за меня. И с этой мыслью я встаю из-за стола.

…Снизу несутся пьяные песни и возгласы воспитателей «Слава Лорду!», а в я полумраке лестничной площадки пытаюсь открыть окно. Оно наконец поддается, но рама скрипит, и я замираю, прислушиваясь. Хорошо, что воспитатели решили не следить, легли ли мы спать — какая разница, ведь покинуть территорию приюта мы все равно не можем — и потому в наших спальнях сейчас шумно и весело, впервые за несколько месяцев, кто-то даже устроил игры (правда, без призов, потому что дарить нечего), и можно незаметно ускользнуть.

Морозный воздух врывается на площадку. Ночь тихая, настоящая рождественская, без дикого ледяного ветра, без дождя, хлеставшего неделю назад вперемешку со снегом. По крайней мере, я не поскользнусь на карнизе. Ну же, Поттер, вперед!

Я сажусь на подоконник, потом медленно перекидываю одну ногу, вторую, нащупывая карниз. Ага, вот он. Осторожно разгибаюсь, держась за раму. Окунаюсь в холод, как в воду. Делаю шаг. Только не смотреть вниз. Ты же не боишься высоты. Ты же на метле летал когда-то.

Я прижимаюсь к стене всем телом, как будто она может засосать меня внутрь, приклеить, не дать свалиться. Окно Амбридж — третье от площадки. Шаг. Еще. На карнизе снег — я аккуратно стряхиваю его носком ботинка перед тем, как ступить. Взрыв хохота внизу. За моей спиной первое окно. Так, хорошо. Еще шаг. Откуда-то из темноты выныривает ворон — большой, серо-черный на фоне зимней ночи: пролетает рядом — так, что я успеваю рассмотреть гладкие перья с тающим на них снегом — уходит за крышу, потом снова возвращается и садится на дальний конец карниза. Слава Богу, не у меня на дороге, иначе не знаю, как бы я его сгонял. Любое лишнее движение грозит тем, что я не удержусь и рухну вниз.

От кустов, ставших сугробами, ко мне медленно плывет Софи-привидение — девочка, когда-то пытавшаяся остановить дракона у Джейка. Тоненькая, с круглыми черными глазами, она смотрит спокойно и уверенно, замирает рядом с карнизом и говорит мне тихо, деловито:

— Все в порядке, Гарри. За ними наблюдает Джейк. Если кто-то из воспитателей пойдет наверх, мы сообщим.

Я киваю, и ноги неожиданно перестают быть такими тяжелыми, точно весят тонну. Софи будто отгораживает меня и от холода, и от ночи, и от всего, что может пойти не так. Шаг. Еще. Софи командует: «Стоп, окно Амбридж!», и я нащупываю стекло за спиной. Теперь аккуратно подталкиваем… есть!

Створки поддаются, я сажусь на подоконник, переводя дыхание. А потом ныряю в полумрак комнаты, пахнущий приторно-сладкими духами.

Как же тяжело без волшебной палочки. Планируя свою «операцию», я даже не подумал о том, как буду ориентироваться вечером в комнате Амбридж без Люмоса. Мне казалось, самое главное — попасть в комнату, а уж там как-нибудь разберусь!

Немного спасает камин, который топится в дальнем углу — видимо, эльфы поддерживают огонь в нем постоянно, чтобы не выстудить спальню. В полумраке, наполненном запахом дров и отблесками огня, тени от предметов тянутся через всю комнату, все кажется гигантским, таинственным — будто попал в заколдованное королевство. У Амбридж здесь и правда королевство, живет она не по-спартански — несмотря на то, что изо всех сил пытается приучить к этому нас. Огромная кровать с бордовым балдахином, два круглых столика со шкатулками, напольная ваза с огромным букетом красных тяжелых роз, которые прямо-таки воняют сладостью (видимо, тот, кто дарил, перестарался с наколдованным ароматом), приоткрытый шкаф, пушистый ковер, статуэтки на каминной полке, пара кресел, диванчик у окна, об который я спотыкаюсь, сделав шаг вперед… И как я буду искать крестраж в этом маленьком королевстве барахла?

Одно хорошо — я чувствую, что он здесь. В воздухе точно трепещет нить — слабая, невесомая, тревожная. С дневником Тома Реддла было так же. А вот в пещере, когда Дамблдор пытался достать то, что крестражем не являлось — нет. Видимо, моя странная связь с Волдемортом дает о себе знать и здесь. Никогда не думал, что буду почти рад этому.

Я иду к шкатулкам, открываю, начинаю перебирать — блин, тут столько подвесок, ожерелий, колец… вот бы вытряхнуть все на стол и посмотреть, но тогда Амбридж сразу заметит, что ее обворовали. И сразу начнет искать пропажу.

Нет, в этой шкатулке нет, и в следующей, и в третьей. Где же он?

Я иду к шкафу, тяну створку на себя, и вместе с приторным запахом на меня обрушивается что-то пушистое и с перьями. Накидка какая-то. Я откидываю ее с лица, выдвигаю ящики: побрякушки продолжаются, вперемешку с платками и перчатками. Создается ощущение, что Амбридж ограбила магазин — столько здесь разномастного барахла. Или она на радостях накупила, из-за этого журналиста?

Вдруг шрам вспыхивает — знакомая боль, ее давно не было — и я замираю над ящиком, который только что выдвинул. Крестраж здесь. Мне даже не нужно ворошить вещи, чтобы это понять: он, точно маленькое сердце, пульсирует под гущей платков и украшений, я отчетливо слышу его биение, оно само притягивает мою руку, которая медленно ныряет вглубь и тянет цепь…

— Хорошо смотритесь, Поттер. Всегда знал, что преступные наклонности у вас в крови.

* * *

Мгновенный лед окатывает меня с затылка до лодыжек, а время замирает — ни звука, ни дыхания. Я оборачиваюсь — с дивана на меня смотрит профессор… нет, директор Снейп.

Этого не может быть. Его же там не было еще пару минут назад. Ну не слепой же я.

Это конец.

Снейп сидит на диване, развалившись — так расслабленно и спокойно, будто просто присел отдохнуть после тяжелого трудового дня. Пальцы постукивают по волшебной палочке, лежащей рядом. Он откровенно потешается надо мной — ну, и что вы сейчас будете делать, Поттер, давайте, попрыгайте, устройте цирк, без вас же скучно было.

А ничего я не буду делать. Он не должен заметить крестраж. Это главное. Все, что угодно, только не дать ему понять, зачем…

Эта мысль молнией прошивает голову, пока я аккуратно разжимаю пальцы и убираю руку из ящика.

— Вы, конечно же, совершенно случайно мимо проходили? — говорит Снейп, и его запавшие воспаленные глаза смотрят на меня как-то издалека. Он будто и сам устал от вечной насмешки, терзающей его рот. Он закидывает ногу на ногу, устраивается поудобнее, готовясь смотреть спектакль «Поттер на месте преступления».

— Я… хотел отомстить.

— И чем это вы собрались мстить?

Черт, черт, у меня даже нет с собой ничего.

— Я… хотел устроить у Амбридж бардак, она же не любит, вот, хотел вещи испортить… — Детский лепет какой-то получается, я жалобно блею, вместо того чтобы…

— И для этого вы лезли в ее комнату через окно, рискуя сломать себе шею. — Снейп вздыхает, потирая переносицу и прикрывая глаза. — Поттер, вранье — явно не ваша сильная сторона.

Он знает все. Почти все. Надо убедить его, что…

Я выпрямляюсь, стараясь говорить уверенно:

— Я не вру. Я правда хотел отомстить. Она меня достала уже…

— Хотели — не отрицаю, но лезли не за этим. Покажите, что у вас там в руках.

— Ничего, — я протягиваю к нему обе ладони, но он морщится, продолжая тереть переносицу, как человек, у которого смертельно болит голова:

— Рекомендую не тянуть время, Поттер. Не усложняйте себе жизнь.

Я молчу. Я усложняю себе жизнь. Ну и пусть. Я и под пытками не выдам то, что знаю о крестражах.

— Я вас пытать не собираюсь, Поттер, — цедит сквозь зубы Снейп и усмехается, ловя мой ошарашенный взгляд. — С вами и легилиментом быть не нужно, все ваши мысли на лице написаны. Попробуем обойтись без пыток — или что вы там себе насочиняли… — Он вдруг резко встает, делает взмах палочкой, и я с ужасом слышу:

— Акцио предмет, найденный Поттером!

Медальон с легкостью взмывает в воздух и повисает между ним и мной, в нескольких сантиметрах от его палочки. Даже отсюда я слышу, как вихрится, бьется в медальоне сила, не находящая выхода и только жаждущая выплеснуться на того, кто окажется рядом. Медальон будто светится в темноте — тусклое, призрачное, неживое и нетеплое свечение, оно проникает вглубь меня, отдается свистом в ушах. Меня охватывает дрожь — вот теперь-то все пропало, разве что удастся скормить Снейпу ложь про то, что ты просто хотел уничтожить одно из любимых украшений Амбридж, только и всего, пусть он только не полезет в голову, не увидит…

А Снейп стоит точно громом пораженный — теперь я знаю, как это выглядит. Похоже, мы оба не дышим какое-то время… а потом я слышу шаги в коридоре. Снейп делает молниеносное движение — и меня стягивают веревки, следующее движение — по мне точно разливается что-то холодное — и, опустив голову, я понимаю, что стал невидимым.

— Молчать и не двигаться, — шипит Снейп, толкая меня в шкаф, в темную душную гущу платьев. Это было бы почти смешно, если бы не крестраж, который он следующим движением отправляет себе в карман.

Дверь распахивается, и я слышу голос Прилизанного — абсолютно трезвый (ну естественно!), суровый и звучный:

— Руки вверх! — как в кино. — О… о, простите, господин директор, я… я не знал, что вы… Я думал, вы в Хогвартсе... Госпожа Наставница оставила мне инструкции и пароль от комнаты на случай…

— Плохо же вы выполняете инструкции, Бенджамин, — говорит скучающим голосом Снейп. — Мне поступил сигнал, что в комнате Долорес кто-то есть. У меня свои методы контроля… Кто бы это ни был — он уже ушел.

Я хорошо представляю, каким взволнованно-подлизывающимся выглядит сейчас воспитатель Бенджамин.

— Но… господин директор… я не думал… у детей ведь нет волшебных палочек… как кто-то мог проникнуть в комнату…

— «Как» — это ваша задача выяснить, Бенджамин. Я думаю… — Снейп идет к окну и со скрипом захлопывает створку, — либо среди детей есть незарегистрированные анимаги… либо кто-то все же раздобыл палочку. И, честно говоря, последнее меня совсем не удивляет, если принять во внимание дисциплину в последнее время. Особенно среди воспитателей.

— Я немедленно допрошу детей, господин директор!

Снейп вздыхает:

— Бенджамин, «быстро» не всегда означает «хорошо». Устройте неожиданную проверку завтра утром, когда ваши коллеги… придут в чувство. Варить тонны Антипохмельного зелья сейчас я не намерен. А завтра проверьте вещи детей, проверьте, не пропало ли что-то еще…

— А как быть с анимагами, сэр? Если поить всех детей Веритасерумом…

— Включите мозги, Бенджамин, — в голосе Снейпа прорывается раздражение. — Анимагами могут быть только старшие — младшим вряд ли под силу освоить все манипуляции… А старших у нас не так уж и много. Вот их и проверьте. Веритасерум я вам пришлю утром, понадобится не более капли на каждого.

— Сэр, а вы не думаете… что это Поттер? — в голосе Прилизанного звучат хищные нотки. Он, наверно, был бы даже счастлив, если бы оказалось, что это опять проклятый Поттер, которого надо ломать.

— Сомневаюсь, — обрывает его Снейп. Шаги перемещаются к шкафу, я слышу его голос совсем рядом. — Я неоднократно легилиментил Поттера и не обнаружил ничего подобного. Проверьте других воспитанников.

— Хорошо, господин директор.

— Идите, Бенджамин.

Дверь закрывается, и рука Снейпа тут же вытаскивает меня из шкафа — за шкирку, как котенка. Он почти тыкает меня палочкой в лоб, и по горячей волне я понимаю, что снова стал видимым. Но развязывать меня Снейп не спешит, и вместо этого негромко произносит:

— Нонни!

С тихим хлопком в комнате появляется эльф — похожий на Добби, но гораздо, гораздо старше. У него даже борода есть, хотя я вообще не знал, что у эльфов бывает борода. Он обмотан куском пышной зеленой портьеры: кусок образует нечто вроде римской тоги, и выглядит эльф и смешно, и значительно.

— Что угодно господину директору?

— Поттера — в мой кабинет, — кивает Снейп на меня. И говорит, взмахом палочки закрывая шкаф и возвращая шкатулки на место:

— Давайте без шума, Поттер. Это в ваших интересах.

Трансгрессия крепко сжимает меня на мгновение — так, будто я пытаюсь залезть в старый свитер, который давно мал. И вот я в кабинете Снейпа, а эльф, выпустив мою руку, бежит подложить дров в камин.

В кабинете, как ни странно, нет склянок с зельями и банок с ингредиентами, без которых я не привык представлять Снейпа. Это достаточно богато, но не вычурно обставленная комната с письменным столом красного дерева, книжным шкафом, оливковыми стенами, мягким креслом (в которое очень хочется сесть, но я не позволяю себе), маленьким кожаным диваном у высокого окна. Кабинет директора — угловой, поэтому здесь два окна: одно смотрит на главные ворота, которые источают голубоватое свечение в темноте, другое — на теплицы, заметаемые снегом. Холод просачивается сквозь стекло, и даже плотные темно-зеленые портьеры не спасают.

Я останавливаюсь у камина, приказывая себе перестать кружить по комнате, это просто смешно. Еще не все потеряно, Снейп не станет оповещать Волдеморта, если посчитает, что это была просто детская выходка. Ну залез отомстить, украсть…

Но ведь он наверняка захочет убедиться. Для Снейпа залезть в мозги — дело двух минут. Ты что, ждешь, что он тебе на слово поверит? Я наваливаюсь плечом на каминную полку и смотрю на огонь. Попробуй успокоиться, закрыть свой разум, представь, что в голове у тебя вырастает стена — глухая и непроницаемая, за которой надежно укроются все планы, все тайны, надежды и страхи.

С хлопком трансгрессии появляется Снейп. Он на ходу бросает заглушающие чары на дверь, проходит к столу, не обращая на меня внимания, и аккуратно вынимает из кармана крестраж.

Ну конечно, он же занимался Темными Искусствами. Наверняка он чувствует что-то, исходящее от этой вещи — что-то едва различимое, будто темнота свернулась внутри медальона и зовет тебя...

Снейп слегка касается палочкой медальона, лежащего на столе, будто боится, что тот его укусит. Искры, сорвавшиеся с конца палочки, гаснут, не достигая поверхности, точно тьма поглощает их без остатка. Несколько заклятий, произнесенных вполголоса, заставляют меня вздрогнуть: это что-то очень темное, потому что воздух в кабинете густеет, становится тяжелым, а тишина давит на барабанные перепонки. Я никогда не задумывался о том, что делает Темные искусства Темными — ну, кроме того, что они здорово уродуют, если посмотреть на Волдеморта. А сейчас я почти физически чувствую, как невидимый крючок тянет из меня душу наружу — дикое ощущение, не передать словами.

— И что вы собирались делать с крестражем, Поттер? — спрашивает Снейп, убирая палочку (дышать становится чуть легче) и отодвигая медальон.

С крестражем.

— С чем? — переспрашиваю я, глупо моргая. — Сэр, я не понимаю, о чем вы…

Снейп морщится.

— Поттер, думаю, мы сэкономим значительное количество времени, если договоримся вот о чем. Я знаю о крестражах столько же, сколько и вы. Откуда — не важно. В моих интересах — так же, как и в ваших — их уничтожить. Поэтому давайте не будем тратить время на ложь.

— Ведете двойную игру? — говорю я с презрением. — Хотите подстраховаться на случай, если окажетесь в немилости?

Снейп кивает:

— Даже у вас, Поттер, бывают порой проблески ума. Хотя вопрос был риторический, конечно… лезть в окно, чтобы украсть крестраж, который вы не можете ни разрушить, ни спрятать толком…

— Ну, уж до вашей расчетливости мне далеко.

— А не помешало бы овладеть этим чудесным качеством. Теперь сядьте и перестаньте изображать из себя партизана. Итак, — продолжает Снейп, когда я сажусь на диван, чувствуя, что запутываюсь в какой-то ловушке, — я вас практически спас и хочу знать, в чем состоял ваш план.

Зачем он спрашивает? Он хочет, чтобы я сдал тех, кто мне помогал? Он хочет вычислить тех, кто тоже знает о крестражах?

Но если он действительно собирается переиграть Волдеморта, возможно, шантажировать его… то он не станет уничтожать крестражи, а просто перепрячет их.

— Я вам не верю, — выдавливаю я из себя наконец.

— Предсказуемо, — усмехается Снейп, отходя к столу. — Но если вы будете рассуждать логически — я вижу, вы пытаетесь — то поймете, что если бы я играл на стороне Волдеморта, то давно бы уже отправился к нему с докладом. И тогда ваша участь была бы крайне незавидна.

Он смотрит на крестраж, потом на меня, и все в его фигуре выдает нетерпение. Тонкие пальцы сжимаются и разжимаются — наверно, он сильно сдерживается, чтобы не вцепиться в меня и не вытряхнуть все, что нужно.

— Откуда я знаю… — говорю я медленно. — Может, вы хотите шантажировать Волдеморта, чтобы чего-то добиться…

— Вы идиот, Поттер, — огрызается Снейп до боли знакомой фразой. Такой школьной. — Любой, кто решился бы играть с Темным Лордом в такие игры, очень скоро пожалел бы об этом. Однажды я сталкивался с человеком, который решил, что у него для этого достаточно мозгов. Он очень плохо кончил.

Хм, представляю себе, как. Да, шантаж — это слишком глупо для такого, как Снейп. Значит, если Снейп — с его осторожностью, с его расчетливостью и подлостью! — собирается уничтожить крестражи… значит, есть какая-то третья сила в этой войне. Помимо Волдеморта и Ордена Феникса. Кто-то, в чьей поддержке он не сомневается, кому выгодно ослабить Волдеморта.

— Поттер, — Снейп тяжело опускается в кресло и, как в комнате Амбридж, прикрывает глаза, растирая переносицу, глубоко вздыхает. — Я предпочел бы не спрашивать и не уговаривать вас. Но, к сожалению, мне нужна ваша помощь, потому что без вас мне этот крестраж не уничтожить.

Что?! Уничтожить — прямо сейчас?

Я повторяю это вслух и почему-то шепотом, точно крестраж может нас услышать, а Снейп раздраженно шевелится в кресле:

— Мистер Поттер, крестраж — не игрушка, которую можно положить куда-то и забыть. Крестраж — как вы, наверное, знаете — сопротивляется, когда его уничтожают. Поэтому чем быстрее мы его уничтожим, тем лучше. А вы что, предполагали прятать его у себя под кроватью до подходящего случая?

Честно говоря, примерно так я и предполагал… ну, не совсем, конечно… Поскольку разрушить крестраж мне нечем (я помню, что рассказывала Гермиона!), я собирался зарыть крестраж в нашем приютском саду, где-нибудь недалеко от теплиц. Уж из земли-то крестраж не сбежит, и наткнуться на него случайно никто не сможет. Это вынужденная мера: все равно я собираюсь бежать (как именно — этого я Снейпу не рассказываю), и на свободе я бы придумал, что делать с крестражем. И, да, мне никто не помогал. Никто ничего не знает.

Снейп шепотом чертыхается и открывает глаза.

— Поттер, вы еще более глупы, чем я думал. Затеять авантюру в одиночку, надеясь, что удастся сбежать! Запомните, поймите и объясните всем, кто захочет составить вам компанию: браслеты не выпустят вас с территории приюта, а трансгрессировать можно только со строго определенной точки на побережье! Поэтому, — он подается вперед и смотрит на меня напряженными, острыми, как копья, глазами, — запомните: здесь вы будете играть по моим правилам. Вас не убивают потому, что вы нужны Волдеморту. Пока нужны. Но сделать вашу жизнь здесь невыносимой очень легко. Впрочем, не будем отвлекаться… — Он медленно поднимается и достает палочку. Я слежу за Снейпом, как зверь за дрессировщиком: что он задумал? — В Хогвартсе я мог бы уничтожить крестраж, но этот нужно сначала открыть. Насколько я понимаю, нужно его попросить на парселтанге… поэтому мне нужны вы.

Вот оно что.

— А чем вы его собрались уничтожать? — спрашиваю я оторопело. — Гермиона говорила про яд василиска…

— Например, — кивает Снейп. — Но, как вы понимаете, я не держу здесь такие опасные и редкие ингредиенты… Тем более что я совершенно не ожидал, что вам взбредет в голову полезть в спальню Амбридж. Мы воспользуемся Адским огнем.

— Чем-чем?

— Поттер, помолчите. Адский огонь — темная субстанция и очень опасная… но думаю, я смогу ее контролировать какое-то время, а вы бросите туда крестраж. Все понятно?

— Хорошо… — Я не уверен, что поступаю правильно… но как это там говорится: враг твоего врага — твой друг? Если Снейп затеял игру против Волдеморта и сговорился с кем-то могущественным — может, это и неплохо, хотя бы один крестраж будет разрушен?

Я встаю, а Снейп достает из ящика небольшую каменную чашу — практически уменьшенную копию Кубка Огня, который выбирал чемпионов для Турнира Трех Волшебников.

— Поттер, — голос Снейпа звучит, как удар хлыста, — постарайтесь не отвлекаться. Я не смогу удерживать Адский Огонь слишком долго. Поэтому что бы ни происходило с крестражем, вы должны постараться бросить его в огонь как можно быстрее.

Ну да, дневник Тома Реддла отбивался изо всех сил. Могу представить, что начнется сейчас.

— Готовы? — спрашивает Снейп сухо.

Я киваю, стараясь побороть отвращение к этому человеку, который всю жизнь искал, где повыгоднее: сначала на Слизерине — хороший карьерный вариант! — потом у Волдеморта, обретающего власть, потом — под крылом у Дамблдора, который защитит от суда, от своих и чужих… а теперь вот ведет какую-то свою игру.

Снейп взмахивает палочкой, и медальон взмывает в воздух. На нем выкована маленькая змейка — ее рубиновые глазки будто притягивают, манят… Я крепко сжимаю цепочку медальона и, глядя в глаза змейке, властно произношу:

— Откройся!

Сначала мне кажется, что это не парселтанг, что ничего не происходит… но спустя долгое мгновение крышка медальона щелкает и отскакивает, и облако серебристого газа вырывается изнутри, повисает над нашими головами. Снейп резко дергает рукой — и чаша наполняется яростным огнем, совершенно не похожим на тот, который мирно горит в камине: языки Адского Огня закручиваются в воздухе, точно хотят задушить, разрушить все вокруг.

— Бросайте! — кричит Снейп: он смотрит на облако, и на его искаженном от напряжения лице смешиваются ужас и страдание, каких я никогда у него не видел. Странно — в облаке ведь ничего нет, я ничего не вижу, ничего вообще, только странное чувство тоски и обреченности почему-то охватывает все больше и больше…

— Поттер! Черт возьми!!

Я вздрагиваю, протягиваю руку с медальоном, ставшим невыносимо тяжелым, и разжимаю пальцы над Адским Огнем. Языки пламени, как лассо, обвиваются вокруг медальона и тянут его на дно чаши. По лицу профессора Снейпа почему-то струится пот, пальцы, вцепившиеся в палочку, побелели от напряжения. Он стискивает зубы, и я вдруг понимаю, что языки огня бешено крутятся и гудят, чаша дрожит, будто вот-вот разлетится на куски, и только он сдерживает огненный вихрь.

А облако вдруг темнеет, наливается чернотой, как от настоящего пожара — и исчезает без следа.

Снейп слепо шарит рукой по столу, отодвигает чашу с иссиня-черным пеплом, который когда-то был медальоном, и падает в кресло, как подкошенный. Он трясется и дышит так, будто пробежал дистанцию. Я сажусь, тоже стараясь отдышаться (кажется, будто прошла вечность, будто что-то случилось с временем), и наблюдаю за тем, как он дрожащей рукой убирает палочку в карман, как судорожно рвет пуговицы на тесном воротнике, как Нонни приносит нам по стакану воды, и он жадно пьет, закашливаясь.

Мне его не жалко, нет — но он только что уничтожил крестраж, а я знаю, что это такое. И — его лицо, когда он смотрел на что-то, невидимое мне… Я никогда не видел у профессора Снейпа такого открытого и беззащитного выражения, и не глубокий страх меня поразил, а страдание в каждой черте лица. Как у Дамблдора в пещере с лже-крестражем. Как у Сириуса, когда он говорил, что все равно что виновен в смерти моих родителей…

Неужели Снейп хоть о чем-то сожалеет?

— Как вы появились в комнате Амбридж? — почему-то спрашиваю я.

Снейп поднимает на меня мутный взгляд.

— Вы крайне ненаблюдательны… — хрипло говорит он, со стуком ставя стакан на стол. — На подоконнике сидел ворон… Но вы были так увлечены поиском крестража в шкатулках и шкафу, что не обратили внимания. Я — анимаг.

Значит, вот что это был за ворон — там, на карнизе.

— А сейчас… — Снейп поднимается, опираясь на спинку кресла, достает палочку и неожиданно произносит:

— Легилименс!

— Легилименс! Инкарцеро!

Я бьюсь, как рыба в сетях, кажется, что-то кричу, пытаясь его остановить, а он безжалостно роется в моей памяти, в последних двух часах. От момента, когда я выскользнул в темный коридор из шумной спальни и до пылающей картинки распадающегося в огне крестража. Я пытаюсь вскочить с дивана, но Снейп толкает меня обратно, взмах — и я обездвижен; мертвой хваткой он держит меня за подбородок и погружается в эти последние два часа, которые по его воле крутятся в моей голове, как взбесившийся фильм.

Но воспоминания вдруг начинают тускнеть. Краски сереют, остаются только тонкие, дрожащие черные контуры вещей, которые вот-вот — и распадутся… Их начинает закрывать тонкая рябь воды, она постепенно становится стеклом, которое стремительно разрастается, а мир за ним мутнеет.

Снейп опускает палочку, садится обратно в кресло, часто дыша и вытирая пот со лба, и только тогда снимает с меня заклинание.

— Все, Поттер, можете идти.

Я сажусь, не понимая, что он со мной сделал, что вообще происходит...

— Что вы… чего вы…

— Поставил ментальный блок, — перебивает Снейп, подавая знак эльфу. Эльф торопливо приносит ему дымящийся кубок, пахнущий чем-то пряным и острым. — Спрятал ваши воспоминания, — поясняет он снисходительно, делая глоток из кубка. — Чтобы никто — ни Амбридж, ни воспитатели, ни кто-либо еще — не смог вытащить из вашей головы сегодняшнюю авантюру. И то, что я вам помогал.

— Вы должны были предупредить, — говорю я севшим от крика голосом.

— А чем вы недовольны? — спрашивает Снейп, который пьет это дымящееся нечто с таким видом, будто ждал целую вечность. Он даже жмурится от удовольствия. — Я не самоубийца — в отличие от вас… и не хочу, чтобы все рухнуло из-за того, что Поттер так и не научился защищать свое сознание. А сейчас даже Темный Лорд не сможет вытащить из вас это воспоминание. То есть, конечно, сможет… если точно будет знать, что искать… но на взлом ментального блока уйдет какое-то время, и этого мне вполне хватит, чтобы оказаться как можно дальше от Темного Лорда.

— Вы все предусмотрели, — говорю я, еле сдерживаясь, чтобы не сказать лишнего. Как ты мог подумать, Поттер, вообразить хоть на мгновение, что такой человек станет тебе помогать в борьбе с Волдемортом — помогать честно и искренне, всем рискуя, пусть и имея при этом какие-то свои, тайные, цели? Нет, никакого риска. Никаких «авантюр», никакого гриффиндорства.

— Естественно, — Снейп кивает эльфу, и тот приносит ему второй кубок и замирает в почтительном полупоклоне. — Мне моя жизнь пока дорога. Идите-ка спать, Поттер.

* * *

— Пейте, Поттер!

Амбридж с такой силой ставит передо мной стакан с зельем, что вздрагивает столик.

Я, старательно изображая спокойствие, беру стакан. Амбридж впивается в меня взглядом.

Утром она ворвалась на завтрак, мелко подрагивая от ярости. Ее пышно взбитые кудряшки растрепались и свисали жалкой мокрой массой, точно Амбридж попала под ливень.

— Всем встать! — завизжала она. В этот момент она напомнила мне дядю Вернона.

Воспитатели погнали нас на второй этаж, в свои кабинеты — только на сей раз там стояли склянки с Веритасерумом. Само собой, первым Прилизанный потащил в кабинет меня — хоть Снейп вчера и сказал, что я не анимаг, попытался меня защитить. То есть не меня — себя, конечно, ведь выпей я Веритасерум, я выдам его… Но что мне сейчас-то делать?!

Под взглядом Амбридж, тяжелым, как пресс, я глотаю жидкость — в отличие от многих зелий, она совершенно безвкусная. По телу прокатывается теплая волна — как от сливочного пива, очень, очень крепкого — и я отчаянно пытаюсь этому сопротивляться. Нужно суметь ответить как-то уклончиво, так, чтобы это было правдой, и в то же время…

— Гарри Джеймс Поттер, — визгливый голос будто буравит мою голову, — вы анимаг?

— Нет.

— Вы вступили в преступный сговор с кем-либо из воспитанников Учреждения?

— Нет.

Кто-то изнутри точно разрывает мой рот, с силой раздвигает губы, выталкивает ответ из горла — однако тут мне не приходится лгать. Если и дальше…

— Вы планируете месть мне?

— Нет. — Здесь я тоже не лгу: украсть крестраж и бороться с режимом Волдеморта — это совсем не месть Амбридж.

— Вы получаете тайные сообщения, записки и посылки от кого-то вне Учреждения?

— Нет, — выдавливает мое горло, и я готов вопить от счастья, что Луна, умница Луна, прислала мне не записку, а рисунок. А про рисунки меня не спрашивали.

— Поттер, — Амбридж наклоняется ко мне, тяжело опираясь на стол, — это вы проникли в мою комнату вчера ночью?

Все.

Но… поперек горла точно вклинивают доску. Я не могу об этом говорить. Воспоминания бешено бьются об стекло, но оно крепче, оно выдерживает…

— Нет, — давлюсь я воздухом, — нет, не проникал.

— Чушь! — Амбридж бьет по столу кулаком. — Это вы, Поттер, я знаю! Больше некому!

— Нет, не я.

По спине струится пот, голова кружится, а сквозь стекло видны лишь призраки вчерашних воспоминаний, не более того. Снейп все предусмотрел. Ментальный блок словно делает невидимыми эти воспоминания — даже для меня самого. Их словно нет, хотя я знаю, что они там, за толстым стеклом.

— Хорошо, — Амбридж краснеет и надувается, как лягушка. — Вы знаете, кто это?

— Нет.

— Может, у вас есть предположения, кто это мог бы сделать?

— Нет.

— Вы не помогали тому, кто это сделал?

— Нет.

— Убирайтесь! — кричит она, сметая стакан со стола. — Следующий!

…Под вечер девочки приносят новость: оказывается, Амбридж вдрызг разругалась со своим ухажером — выяснила, что тот увивался за ней ради репортажа о жизни «Первой Леди Учреждения». Этот репортаж, вместе со статьями о праздновании Рождества высокопоставленными лицами Новой Магической Британии, появился сегодня утром в «Пророке». Лаванда видела, как Амбридж с боем вырывала газету из клюва чьей-то упрямой совы, которая сопротивлялась до последнего.

Однако кое-кому совы все-таки успели передать газету, и в темноте спальни сильно потрепанные уже листки переходят из рук в руки. В репортаже с фотографией нежно улыбающейся Амбридж рассказывается о ее непростой, полной борьбы и терзаний жизни, и о второй молодости, которую она переживает сейчас, вместе с Учреждением. «Скупая слеза ползет по щеке Долорес, когда она вспоминает детство, полное унижений, школьные годы, проведенные бок о бок с грязнокровками». «Нерадостным был рассвет ее юности, когда молодая сотрудница Министерства Магии пыталась доказать, что важен ум, а не внешние данные».

Да, статье далеко от омута грязи, в который окунала своих жертв Рита Скитер в прежние времена, но, видимо, большее не мог себе позволить журналист. Все-таки Амбридж занимает высокий пост, и по-настоящему «разоблачительную» статью Райли бы не дали напечатать.

Я просматриваю газету, боясь найти знакомое имя в списке «террористов», задержанных аврорами. Пару дней назад в таком списке я увидел Амоса Диггори — отца Седрика… Я помнил его тихим, добродушным, улыбчивым человеком с брюшком и залысинами — в статье же сообщалось, что он напал на патруль, который «осуществлял проверку потенциально опасных волшебников», оказал сопротивление, выкрикивая «оппозиционные лозунги».

Где он сейчас? Сидит в Азкабане, окруженный зловонным дыханием дементоров? Или стал добычей Пожирателей Смерти? Седрик умер из-за меня, из-за моей игры в благородство, я почти что убил его… и я ничем не могу помочь его отцу.

Я стараюсь внимательно читать статьи, все торжественные выступления и заявления, хотя они похожи одно на другое; пытаюсь выловить среди красивых слов скрытый смысл. Волдеморт, как ни странно, появляется на публике редко, зато Родольфус Лестрейндж — постоянная фигура всех мероприятий. Он ходит в театр, он гуляет в парке — под руку с Беллатрисой, выглядящей рядом с ним бледной и нездоровой; он щедро раздает улыбки и интервью на приемах в Министерстве, рассуждает о семейных ценностях, которые надо возрождать, о традициях, к которым надо возвращаться, о нравственности… Нередко на фотографиях около него мелькает Драко, и Родольфус как бы между делом треплет его по плечу — но даже мне заметна фальшь этого жеста.

* * *

— Поттера — к директору Снейпу! — докладывает один из воспитателей, появляясь на пороге мастерской.

Любопытно, что же он мне скажет.

Я, не снимая рабочих перчаток, иду по коридору, где располагаются личные комнаты воспитателей, прохожу мимо злополучной комнаты Амбридж, напротив которой сейчас, в качестве охраны, повесили портрет волшебника с бессонницей. В хрустальных светильниках на стенах горят свечи, толстый ковер пружинит под ногами. Лечь бы на этот мягкий ковер, и поспать… поспать… Даже в коридоре витает дух роскоши, и я вспоминаю маленькое царство Амбридж — кровать с балдахином и пышной периной, с вазами, картинами и фарфоровыми безделушками. Как-то так я и представлял себе роскошь — я всего однажды был в музее, еще когда учился в магловской школе вместе с Дадли, и уже ничего не помню толком. Помню только, что экскурсовода едва не хватил удар, когда Дадли с дружками чуть не раскокал большую напольную вазу.

На двери директорского кабинета висит латунный молоточек с головой совы. На мой стук дверь сразу распахивается, и Нонни с комично-серьезным видом подводит меня к столу, за которым горбится Снейп. Сейчас он и вправду похож на летучую мышь — очень старую, потрепанную, черную.

Кабинет наполнен белым, тусклым светом зимнего утра. Холодно, уныло. Снейп сидит, крутя в руке перо и поглядывая на пергамент перед собой.

— Поттер, скажите мне, пожалуйста, — он говорит вкрадчиво, что не предвещает ничего хорошего, — вы хотите увидеть своих друзей?

Они поймали Рона и Гермиону. Они их поймали.

— Я… — я сглатываю, не зная, что сказать. — Хочу, но… Не здесь.

— Вооот как, — тянет Снейп, — не здесь. Ну, надеюсь, вы все же хотели бы увидеть их живыми и хотя бы относительно здоровыми. Я правильно понимаю?

— Что вы с ними сделали? — срываюсь я. — Где Рон и Герми? Они арестованы?

Снейп поджимает губы:

— Поттер, оставьте привычку кричать. Здесь вам не Гриффиндор. Нет, я говорил о других ваших друзьях — тех, кто сейчас в Хогвартсе и кто, видимо, считает себя бравыми продолжателями вашего революционного дела. Мисс Луна Лавгуд и мистер Невилл Лонгботтом были арестованы вчера Пожирателями Смерти, когда устраивали очередную диверсию — на сей раз недалеко от моего кабинета… Кэрроу посчитали это покушением на мою жизнь и отправили их в Азкабан.

В Азкабан. Моих Луну и Невилла. В мрак и холод, о чем когда-то говорил мне Сириус.

— Зачем вы мне рассказываете? — глухо спрашиваю я. — Вы же не просто так мне все это...

— Конечно, — говорит Снейп тихо и весомо. — Вы должны дать заявление в «Ежедневный Пророк», в котором попросите всех, кто считает вас знаменем борьбы, не заниматься протестными акциями и не мутить воду. Вы скажете, что у вас все в порядке, и что вы смело смотрите в светлое будущее.

— Вы… Я не буду. Это предательство.

— Нет, будете, — произносит Снейп, припечатывая меня словами, как муху. — Вы же хотите спасти своих друзей?

— И что я должен сделать? — говорю я севшим голосом. Ловушка захлопнулась. Я не могу позволить Луне и Невиллу сгнить в Азкабане.

Снейп пододвигает ко мне листок, я непонимающе смотрю на него — знакомый рваный почерк.

— Я набросал для вас текст. Завтра здесь будут корреспонденты «Пророка» — постарайтесь быть убедительным. Ложь — не ваша сильная сторона, но…

— Зачем это вам? — перебиваю я. — Ну, выступлю я перед корреспондентами… дальше что?

Снейп зло смотрит на меня, и говорит, цедя слова, будто я недоумок:

— Затем, Поттер, что это поможет мне вытащить ваших друзей из Азкабана. Кэрроу во всем отчитываются перед Темным Лордом, поэтому, если вы продолжите упорствовать, на ваших друзьях могут отыграться, чтобы дать хороший пример остальным. Если же вы выступите с речью, то друзей мятежного Поттера можно и помиловать, чтобы показать, что новая власть не воюет с детьми…

С детьми они не воюют, как же. На пятом курсе, в Министерстве, они с нами еще как воевали.

В любом случае — у меня нет выбора.

* * *

Глядя на толпу, собравшуюся в парадном зале, я думаю, что не смогу произнести то, что написал для меня Снейп. В зале — репортеры, в первом ряду — довольная Амбридж, Снейп, не спускающий с меня острого взгляда, воспитатели, ничего не понимающие ребята. Это предательство.

Снейп настоял, чтобы я выучил текст и произносил его «легко и непринужденно, Поттер! чтобы никто даже не предположил, что это написано за вас!». Путь к деревянной кафедре кажется мне бесконечным. Луна, Невилл — я твержу их имена как заклинание, которое должно придать сил. Они не должны погибнуть в Азкабане из-за моей гордости, Снейп прав. Никто больше не должен погибнуть из-за меня.

По шевелению своих губ и боли в щеках от улыбки понимаю, что я что-то говорю. Говорю, видимо, правильно, как надо, потому что Снейп слегка кивает мне. Я стараюсь не думать о том, что отрекаюсь от всех, кто сейчас борется с Волдемортом и считает «Мальчика-Который-Выжил» символом борьбы. Я больше не символ борьбы — я Гарри Поттер, просто Гарри, и я произнесу все, что угодно, чтобы больше никто из моих друзей не очутился в Азкабане. Только не из-за меня.

Из-за меня и так умерло достаточно.

* * *

— Как ты мог, Гарри.

Слова Дина бьют горечью. Я ожидал всего — но только не этой обреченной горечи.

— Думаешь, я напросился? Луна и Невилл не выйдут из Азкабана, если я…

— Они борются не ради тебя и не из-за тебя.

— А погибли бы из-за меня! — почти ору я. — Может, у тебя есть крутой план, как победить Волдеморта и спасти ребят из Азкабана в ближайшую неделю?

Дин пожимает плечами и уходит. В его фигуре — даже не осуждение и не презрение, а боль.

А на следующий день мы читаем в газетах извещение о показательной казни Амоса Диггори, которая состоится в зале заседания Визенгамота завтра, в одиннадцать часов утра. Приглашаются все желающие.

…Амбридж решила, что это будет в высшей степени поучительное мероприятие для всех, поэтому в зале Визенгамота мы сидим отдельной группой. Сбежать нет никакой возможности — нас отправили в Министерство через камин в кабинете Снейпа, а в самом Министерстве столько волшебников, что смешно даже пытаться шевельнуться без разрешения.

В центре зала — где когда-то сидел в кресле я, ожидая вердикта за использование патронуса — стоит высокий столб с цепями, слегка покачивающимися, будто в них есть некое подобие жизни. Полукругом возвышаются трибуны, на которых раньше располагались члены Визенгамота — а теперь теснятся репортеры, министерские работники, представители разных организаций… Большинство из них (за исключением журналистов, само собой) согнали насильно. В зале стоит тишина, периодически прерываемая шепотом и вспышками палочек — кто-то наколдовывает Темпус, кто-то воду, кто-то плед, в зале чертовски холодно.

Вдруг все замолкают, и в ледяной тишине я слышу шуршание мантий.

В зал входит толпа авроров, ведущая под прицелом палочек сутулящегося человека в рваном пиджаке. Его лицо подергивается, глаза расфокусированы… сколько же раз к нему применяли Круцио?

Он почти не похож на довольного, смеющегося мистера Диггори, с которым мы когда-то ехали на Чемпионат мира по квиддичу. Он, спотыкаясь, идет к столбу — цепи оживают при его приближении, и когда мистер Диггори, покачнувшись, касается рукой столба, они резко прикручивают его, не давая двинуться. Он, стукнувшись об столб, сдавленно охает и замирает, сипло дыша.

Репортеры взрываются вспышками колдокамер, а мистер Диггори медленно поворачивает голову туда-сюда, щурится, явно никого и ничего не видя. Его очки съехали набок, но поправить он их не может, он намертво прикручен к столбу.

В парадных синих и бордовых мантиях появляются члены Визенгамота. На трибуну поднимается Родольфус Лестрейндж — лощеный, представительный, каким когда-то был Люциус Малфой, теперь впавший в немилость.

Приговор гремит под сводами, многократно усиленный Сонорусом, а у меня в голове застревают лишь отдельные слова: Измена. Терроризм. Нападение. Потом все смолкает, и я понимаю, что это Родольфус Лестрейндж, наклонившись, спрашивает со своей трибуны мистера Диггори — что-то про чистосердечное признание.

Мистер Диггори, подслеповато моргая, смотрит на него. И отвечает слабым голосом, едва справляясь с одышкой:

— Я не заключаю сделки с властью преступников, убийц, и…

Родольфус Лестрейндж взмахивает палочкой, и мистер Диггори замолкает — его лишили голоса.

— Утверждаю однократное применение Непростительного заклинания в качестве меры пресечения.

В толпе вскрикивают, но авроры действуют четко и слаженно: никому из толпы не выбраться, не вмешаться.

— Убийцы! — вопит кто-то, я дергаюсь вперед, но тут же ощущаю на своем плече хватку Прилизанного, его тихий голос ползет в ухо:

— Поттер, подумайте о своих друзьях. Они тоже могут оказаться здесь…

Хорошо придумано… Марионетка-Поттер сделает все, что прикажут, только бы не увидеть своих друзей здесь.

Откуда-то из-за трибуны выходит Уолден Макнейр — ему не привыкать казнить, у него это, должно быть, прекрасно получается. Он никуда не торопится, медленно достает палочку, давая осужденному свыкнуться с мыслью…

Почти все наши плачут, я приобнимаю Ханну, которая сильно дрожит, не произнося ни звука. Она крепко зажмуривается, когда зеленая вспышка наполняет зал, но я не отвожу взгляда.

* * *

Если я не сбегу, то буду плясать под их дудку всю оставшуюся жизнь.

С чего я взял, что Снейп на моей стороне? Он ловко устроил, чтобы я произнес речь, которую ни при каких других обстоятельств не произнес бы. Ему ничего не стоит в следующий раз, например, отдать Джинни на растерзание Кэрроу, или под надуманным предлогом бросить ее в Азкабан, а потом прийти ко мне: «Давайте, Поттер, делайте то, что вам велят! Иначе…»

Вчера, когда Амбридж вещала нам поучительную речь, а тело мистера Диггори уносили министерские уборщики, Снейп беседовал о чем-то с Родольфусом Лестрейнджем — и держались они, как старые приятели. Снейп будет вертеть мной, как захочет, я удобный инструмент в его руках.

Ночью план сложился у меня в голове. Если нельзя выйти за территорию Учреждения, браслеты не пустят, то можно улететь на фестрале — так, как я задумал давным-давно! Перелететь через ограду, а потом просто лететь над морем — фестралы очень умные, в прошлый раз они чудесно поняли, что нам нужно в Лондон. Значит, и в этот раз проблем не возникнет.

Вылезти ночью из окна в коридоре второго этажа (его тоже не запирают), добежать до фестралов, которые свободно бродят ночь напролет между теплицами и клумбами, заметенными снегом, оседлать одного и шепнуть: «Вперед!»

Никто толком не разговаривал со мной последние несколько дней, но сегодня это было даже на руку. Я смотрел на Дина, старательно отводящего взгляд, на истощавшую Ханну, на Мию, которая злобно огрызалась на любые слова, на бледных малышей — и понимал, что, когда я сбегу, им перестанет угрожать опасность стать заложниками в столкновении Поттера и Амбридж. Никто не накажет их, говоря о «тлетворном влиянии мистера Поттера».

…Ночь гудит от ветра, швыряет снег в дребезжащие стекла. Это мне тоже на руку — никто не слышит, как я, не дыша, проскальзываю в коридор.

Окно распахивается почти без скрипа. Я удачно приземляюсь в сугроб, выросший на месте клумбы. Снег режет лицо, забивается в рот, в глаза — настоящая снежная буря. Холода я пока не чувствую: проваливаясь в снег, я бегу к фестралу, который ходит призрачной тенью у теплицы. Умные, скорбные глаза внимательно смотрят на меня, ноздри трепещут, улавливая запах крови — я расцарапал ладони, когда вылезал из окна.

— Скорее! — я провожу рукой по его костлявому боку, как бы здороваясь. — Скорее! Лес… лес около Норы! — Ничего другого не приходит мне в голову. Тот лес я помню неплохо, можно пересидеть там какое-то время.

Фестрал резко распахивает крылья, отгоняя меня, и медленно опускает, как бы не желая взлетать. Я прижимаюсь к его морде, шепотом умоляя:

— Пожалуйста! Спаси меня! Я должен туда лететь!

Фестрал встряхивает головой и тихо фыркает, как лошадь. Я быстро забираюсь на него, обхватываю за шею:

— Вперед! Лес около… — Я же не знаю точного адреса! Как называется та деревенька рядом с Норой? — Лети! Главное — улететь! Пожалуйста!

Фестрал перебирает ногами, снова встряхивает головой, и вдруг сильно взмахивает крыльями — я чуть не сваливаюсь в снег, мы стартуем так стремительно, что захватывает дух.

Свобода.

Фестрал беззвучно, как тень, проносится над оградой, под нами проскальзывает и тропинка, и прибрежные валуны, внизу ревет море…

Мы точно врезаемся в невидимую стену, а браслет на моем запястье мгновенно раскаляется добела. Темнеет в глазах. Мы падаем вниз, но в последний миг что-то тормозит падение, и я соскальзываю с фестрала, валюсь на мокрый песок в клочьях черных водорослей. Браслет пылает так, будто мою руку сунули в огонь — я захлебываюсь криком, сквозь слезы наблюдая, как по тропинке бегут воспитатели.

— Куда же вы бежали, мистер Поттер? — Амбридж сидит в кресле, закутавшись в пушистый розовый халат и вцепившись в чашку с чаем. Кроме Амбридж, в кабинете воспитателя сидит Прилизанный, одетый так аккуратно, будто ночью и не ложился, и еще двое — на всякий случай: вдруг сумасшедший Поттер вздумает драться.

Я молчу. Браслет, кажется, выжег клеймо на моей руке.

— Кто вам помогал? — чеканя каждое слово, спрашивает Амбридж и подается вперед.

— Никто.

— Я все равно узнаю, Поттер, — с нажимом говорит она. — Все равно. Поэтому лучше признаться сейчас. С вами вышел на связь кто-то из Ордена Феникса, так?

— Нет, конечно, — устало говорю я. — Если бы да, я не сидел бы сейчас здесь.

— Не дерзите, Поттер, — металл в голосе дает мне понять, что Амбридж еле сдерживается. — Мне давно казалось, что мы слишком мягко обращаемся с вами… Вы мало того, что не хотите сотрудничать — вы еще и решились на побег! Лорд будет очень недоволен… — Теперь я понимаю, что она не только злорадствует, но и боится.

— Мне никто не помогал. Никто, — повторяю я с отчаянием, думая, что завтра Амбридж может отыграться на ком угодно — «для профилактики побегов».

— Подумайте как следует, Поттер, — говорит Прилизанный с лаской, которая не предвещает ничего хорошего.

В кабинете воспитателя становится очень тихо. Я откидываюсь на спинку стула и терпеливо жду, стараясь не думать, что меня ждет за побег.

— Поттер, — Амбридж вдруг встает, обходит стол и наклоняется ко мне, точно разговаривает с малышом. — Вы не знаете, и я не должна вам говорить, но… Авроры уже напали на след Ордена Феникса. Ваши друзья несут потери. На прошлой неделе авроры ликвидировали Аластора Грюма, Римуса Люпина и Нимфадору Тонкс…

Грюм. Люпин. Тонкс. Не слушай ее, не слушай, она врет…

— В скором времени они ликвидируют и остальных. Гарри, вы должны понимать, что силы слишком неравны, — она воркует, точно уговаривает непослушного ребенка. — Вас с удовольствием примут на работу в Министерство, Лорд уже обсуждал такую возможность. Вы станете визитной карточкой нового режима. Но для этого вы должны помочь нам… переубедить сторонников Дамблдора. Помочь нам воздействовать на Орден Феникса. Или… вы все равно это сделаете, но после Азкабана. Поймите, Гарри, мы можем держать вас в Азкабане так долго, как это будет нужно для вашего исправления. Подумайте хорошенько.

Я молчу.

— Значит, Азкабан, — говорит Амбридж, пожимая плечами. — Это просто устроить. Бенджамин, свяжитесь с Министерством, пусть срочно пришлют порт-ключ. Мистер Поттер рвется в Азкабан.

* * *

Порт-ключ переносит нас на берег острова. Где-то там, в тумане — башня; я пока не вижу ее, но остро чувствую — от нее исходит не холод, а темнота… будто в окружающем пространстве образовалась дырка, куда засасывает тепло, исходящее от людей. Два воспитателя, Прилизанный, Амбридж и два министерских экзекутора ведут меня под прицелом палочек (как недавно мистера Диггори); я бодрюсь, думая о Сириусе, который смог, а значит, и я смогу, думаю о том, что даже без палочки я постараюсь сопротивляться дементорам, буду вспоминать все хорошее, что было со мной… А про Люпина с Тонкс — ложь, это просто не может быть правдой.

Мы с каждым шагом точно погружаемся под воду, под толстый слой льда, и воспоминаниям все труднее пробиться ко мне. Азкабан начинается буднично: не с дементоров, которых я не вижу, но тоже ощущаю, а с коменданта — заспанного старичка в ночном колпаке и потертой мантии, который при виде Амбридж тут же пропускает нас внутрь, хоть и ворчит, что «замучили министерские, проходной двор какой-то». На первом ярусе, озаряемом светом факелов, мы сворачиваем в какую-то комнатушку, где Прилизанный нервным взмахом палочки зажигает несколько ламп, трансфигурированных из свечей, и выжидающе оглядывается на Амбридж. Она, брезгливо сморщив нос, входит, трансфигурирует себе кресло из колченогого стула, непонятно зачем стоящего здесь, и неторопливо садится. Я стою на пороге, пытаясь удержать воспоминания — письмо из Хогвартса, Рон, Гермиона, первый полет, все хорошее, что когда-либо происходило со мной — которые точно вытекают из головы, властно затягиваемые фигурами в плащах, что таятся в темноте.

— Мистер Поттер, — звонкий голос Амбридж заставляет вздрогнуть, — вы не захотели загладить свою вину чистосердечным раскаянием и сотрудничеством. Думаю, здесь вы станете посговорчивее. Мы давно не наказывали вас как следует — казалось, что розги пошли вам на пользу… Видимо, все это время вы успешно притворялись. Приступайте, Бенджамин. Поттер должен понять, что мы не шутим.

* * *

Я прихожу в себя урывками. Пронзительно-холодная тьма обливает меня дрожью — и меня снова нет, я снова в мутной воде, которая уносит глубже, глубже… в воду Черного озера, из которого я вываливаюсь на берег под крики всей школы — «Гарри Поттер, мы с тобой!», но в руках у меня почему-то нет ни каменно-тяжелого тела Рона, ни маленькой сестры Флер Делакур, которую я упрямо тащу с собой, хотя вот-вот захлебнусь… Я вываливаюсь на песок, руки и ноги режет боль — эх, не надо было есть жабросли Невилла, это от них, от них — а шум колышется вокруг меня, как летнее марево.

Они стоят надо мной, кричат, требуют, спрашивают, но мне не нужна их забота: пусть они уйдут, я хочу спать, спать на большой, мягкой, чистой кровати… у меня такая была в доме на Гриммо. Но там призрачно-серый тлен дышит из углов, сморщенные головы домовиков глядят изо всех щелей, там, в своей бунтарско-алой комнате, мечется Сириус — метался раньше, а сейчас ты свободен, радуйся, Сириус — если там, где ты сейчас есть, ты слышишь меня... А моя свобода рядом — кажется, я могу дотянуться до нее кончиками пальцев. Но она, в отличие от твоей, Сириус, и твоей, папа, и твоей, мама — приходит не зеленой вспышкой и словами, которые и расслышать-то толком не успеваешь — а горящей болью, она пахнет кровью, она стучит в голове сладким голоском Амбридж, любезными интонациями Родольфуса Лестрейнджа, вкрадчивым тоном Прилизанного. И мне мою свободу еще надо заслужить. Дотерпеть.

Я выныриваю из горячей мути и понимаю, что лежу в камере. Из окошка под потолком сочится белая полоса магического света, от фонарей на верхней площадке башни. Патронусы такого же цвета, только ярче. Как было бы здорово, если бы эта белая полоса стала Патронусом — сверкающим, как тот, что прогнал дементоров тогда, на третьем курсе. Олень — тонкий, сплетенный из света — стоял передо мной, глядя умными глазами… Я бы от него сейчас не отказался. От него греешься, как от большой лампы, тебя наполняет мягким и плотным теплом, которое не отнять.

Но Патронус не придет. Палочка твоя, Поттер, валяется обломками на дне того котла. Да даже если бы и была — разве тебе хватит сил создать Патронуса сейчас, когда тебя только что долго секли, смеялись над попытками терпеть, вновь выбивали крик, выбивали слезы. Им это удалось — в очередной раз доказать тебе, какое ты ничтожество.

Я понимаю, что слезы продолжают течь, и что я хлюпаю носом, воздух входит в мои скрюченные легкие вместе со всхлипами, от которых не удержаться. Спокойно, Поттер, не надо дергаться, мысленно говорю я себе голосом Снейпа — впервые его интонации мне по-настоящему помогают. Не стройте из себя героя. Героизм — это такая… красивая бессмысленная вещь, сказал он мне когда-то. Никакой катастрофы не произошло, профессор, я просто не хочу жить. Они просто убьют меня, если я не соглашусь — а я не соглашусь — и будут убивать медленно, день за днем, по чуть-чуть, ломать, по кусочку отдирать то, что я считал собой. Вот гордости у меня почти уже нет. Тот, кто только что сорвал голос, крича и плача, вряд ли может ее чувствовать.

Надо сесть. Они наверняка придут сюда снова: Прилизанный должен удостовериться, что я жив, Амбридж придет, чтобы убедиться, что ее воспитательные методы наконец-то приносят плоды, а экзекуторы придут, чтобы принести воду и розги… если Прилизанный решит, что беседу можно продолжить…

Сколько я пролежал здесь?

Дыши, Гарри, дыши. Думай о чем-то хорошем, если уж Патронуса вызвать не можешь.

Да-да, думай о том, что Хогвартс для тебя умер, твоей волшебной палочки больше нет, а Рона и Герми ты, скорее всего, не увидишь никогда. Люпин и Тонкс мертвы — не ври себе.

Сесть не получается — все болит так, что я только сейчас понимаю, как же экзекуторы постарались. Пытаюсь приподняться — руки дрожат, словно это не руки, а спички. Я отворачиваюсь к стене, прижимаюсь лбом к холодному камню, и слезы текут, как из сломанного крана — хватит, натерпелся. Я хочу колдовать, играть в квиддич, препираться с Роном и Гермионой из-за ерунды. Хочу сейчас пить до такой степени, что горло будто ободранное. А еще я хотел бы ездить к родителям на каникулы, видеть их не только на колдографиях. Я не хочу умирать, но и жить так я тоже не хочу, не могу.

Тьма подступает ко мне силуэтами дементоров — почему-то здесь, в Азкабане, они почти не видны и не слышны, они как призраки, тени, тихо-тихо пьющие из тебя свет.

Все отчаяние, которое я тщательно заталкивал вглубь в эти месяцы — заталкивал злостью, ненавистью, надеждой, азартом стычек — вдруг поднимается внутри, как змея, от которой не спрячешься. Я ничего не могу: не могу биться (разве что кулаками), бежать (бегали уже), разрабатывать очередной дерзкий план (не с кем), прийти за советом к кому-то, кто старше и умнее, кто точно знает, что нужно делать… Дамблдор убит, Сириус медленно падает в Арку в отделе Тайн, Люпин, наверное, тоже мертв. Я могу только молчать и терпеть, не валяться у Пожирателей в ногах, не выпрашивать, никак и ничем им не помогать.

Но ведь прошло только несколько месяцев — а впереди бесконечность, и если они так продолжат, то когда-нибудь (через год? два? три?) вытащат на свет Божий нового Поттера, в аккуратной мантии, занимающего неприметную должность где-нибудь в Комиссии по учету маггловских выродков. И Амбридж, проходя, ласково потреплет по плечу — Гарри, мальчик мой, как мило, что ты сегодня вышел внеурочно, столько дел, столько волокиты… А ты неплохо справляешься, Гарри, я всегда говорила, что из тебя может выйти толк…

И, может быть, они даже разрешат мне колдовать — «в разумных пределах, конечно» — и играть в квиддич, «ведь такой талант грех упускать!», и я смогу вновь очутиться в Большом Зале Хогвартса и даже увидеть кого-то из учителей… только Распределяющей Шляпы там, само собой, не будет. А грязнокровок — таких, как Гермиона — все-таки будут принимать, нет, даже насильно забирать из семей, и держать так, как в Учреждении. Зачем зря разбазаривать магические способности, лучше заставить грязнокровок работать на себя — круглые сутки, и пусть только попробуют пикнуть. Ты вот, Поттер, попробовал.

Далеко на лестнице звучат голоса, слов я не могу разобрать, но голоса узнаю — воркование Амбридж и холодные интонации Снейпа — и пытаюсь сесть. Еще Снейпа тут не хватало.

Несколько поворотов ключа — и дверь распахивается. В лицо мне бьет свет нескольких палочек, и я жмурюсь, замечая однако, что экзекуторов там нет.

— Северус, — льется голосок Амбридж, — я понимаю Вашу обеспокоенность, но ведь Лорд ждет от нас результатов... Неужели Вы думаете, что у нас работают непрофессионалы? Мальчик окончательно перешел черту. Мы боролись с его поведением и… прискорбным образом мыслей, как могли, но после того, что он сделал…

— Долорес, — голос Снейпа способен заморозить даже ее, — я Вас, кажется, просил, чтобы Вы не калечили Поттера. Его, разумеется, нужно научить вежливости и порядку, но если он умрет, я думаю, Лорд будет…

— Я помню, Северус, но мы же не могли оставить этот вопиющий случай безнаказанным? Побег, Северус! Кража фестрала!

Снейп проходит в камеру, наклоняется ко мне — его лицо непроницаемо, он прикасается к разорванному воротнику рубашки, и я понимаю, что он прекрасно видит и засохшую кровь на одежде, и мои слезы, и мое бессилие.

— Ваши профессионалы постоянно рвут одежду воспитуемых, — говорит он с усмешкой, поворачиваясь к Амбридж.

— Поттер всегда сопротивляется, — поджимает она губы. — Другие дети… ведут себя прилично… в основном… но Поттер не дает воспитателям никакой возможности работать нормально.

— Неправда, — шепчу я. Я не сопротивлялся сегодня. Шел, как теленок на убой.

— Что, Поттер? — спрашивает Снейп, вновь наклоняясь ко мне.

— Как теленок… как теленок на убой.

В его глазах что-то меняется, всего на мгновение, но он тут же захлопывается, как раковина, лицо становится привычно-брезгливым. Он поднимается и поворачивается к Амбридж.

— Долорес, я забираю Поттера немедленно.

— Но, Северус… — Амбридж оскорблена. — Вы уверены, что Поттер обдумал свое поведение? Он в Азкабане всего три дня — не думаю, что это достаточный срок для…

— Полагаю, вы не хотите, чтобы Поттер умер от истощения. К тому же нам с Поттером надо кое-что обсудить…

— Понимаю… — Амбридж расслабляется — она, так же, как и я, понимает, какой это будет разговор. Да, легилиментить проще вот такого Поттера — хлюпающего носом, неспособного даже сесть. Да меня и веритасерумом поить не надо — все на лице написано. — Я предупрежу коменданта…

Она исчезает в коридоре, а Снейп вдруг едва слышно говорит мне:

— Поттер, у меня для вас письма от Рона и Гермионы. Вставайте, хватит умирать.

Никаких писем у меня нет, конечно. Это особый тип лжи — «обнадеживающая ложь». Сегодня я только и делаю, что выдаю этот тип лжи то одному, то другому. Альбус был хорош в обнадеживающей лжи.

Сегодня утром сова принесла письмо от Люциуса — нацарапанное наспех на роскошной гербовой бумаге: «Северус, мне нужна твоя помощь. Ты знаешь, что я тебя никогда ни о чем не просил. Приходи, как сможешь, желательно сегодня». Люц, конечно, даже в такой крохотной записке остался верен себе — это не столько просьба, сколько приказ, но что с него взять. Аристократ — он и есть аристократ.

Как и полукровка «с сомнительной родословной» — он всегда полукровка «с сомнительной родословной», даже если он из рода Принсев и директор Хогвартса.

В поместье Малфоев меня встречает тишина. Павлины потерянно бродят между клумбами и почему-то напоминают сейчас больших лохматых куриц. Снега здесь еще нет, только мокрая сумеречная взвесь висит в воздухе. Под ногами грязное месиво — это странно, если не сказать дико, для Люциуса, у которого, сколько я его знал, всегда и все должно было быть идеально.

На крыльце меня приветствует старый эльф в ливрее, но больше никого. Полутемный холл с одиноко коптящей свечой в канделябре, стоящем на столике под зеркалом так, словно его забыли. Я почему-то с детства обращал внимание на такие мелочи — видимо, мне на роду написано быть чьим-то шпионом.

Тишина и полутьма. Ни Нарциссы, которая никогда не изменяет правилам хорошего тона — встретить гостя, красиво спускаясь по парадной лестнице, ни снисходительно-болтливого Люциуса (ко мне он всегда снисходителен — как к «другу детства», хотя у Люца нет друзей). Ни Драко — он сейчас должен быть дома: приказ Темного Лорда…

Я поднимаюсь по парадной лестнице, иду анфиладой комнат, погружающихся в серые зимние сумерки. Мне с юности знаком дом Люциуса (хотя в те времена меня не пускали дальше, максимум, библиотеки или маленькой гостиной), но никогда в поместье Малфоев не было такой растерянной тишины — будто все срочно уехали в эвакуацию.

— Профессор Снейп?

Я почти сталкиваюсь в дверях одной из комнат с Драко — он, очевидно, собрался проветриться: на ходу застегивает зимнюю мантию, в другой руке — новая гоночная метла. Люциус не скупится на такие вещи — у его наследника должно быть все лучшее...

У Драко воспаленные глаза — знакомая картина: накануне летних экзаменов две трети студентов Хогвартса ходит в таком виде. Да только Драко в ближайшее время учеба точно не грозит: Темный Лорд по совету Родольфуса Лестрейнджа распорядился, чтобы Драко сопровождал их на всех министерских приемах и мероприятиях — как представитель «подрастающего поколения Новой Магической Британии» и наследник одного из древнейших родов.

Он шарахается от меня, замирает и произносит без выражения, глядя куда-то в сторону:

— Здравствуйте, проф…директор.

Я спрашиваю у него, где Люциус, отмечая, что Драко медлит, прежде чем ответить:

— Он… в библиотеке. Профессор, может быть, чаю?

Такая любезность совсем не в духе отпрыска Малфоев (стал бы он, подобно домовому эльфу, заботиться о чае!), но в последнее время Драко вообще не похож на себя. Глупый мальчишка, который так хотел выслужиться перед Темным Лордом, доказать, на что он способен… Ты даже не представлял, в какую грязь ввязываешься. Впрочем, я тоже, я тоже…

— Спасибо, Драко, но у меня мало времени.

— Северус?

Черт возьми, еще и Беллатриса здесь. Я надеялся, что она со своим мужем где-то на очередном приеме. После того, как я когда-то в юности обозвал ее пафосной истеричкой, она меня рьяно ненавидит и — что хуже — постоянно пытается доказать Темному Лорду, что я не тот человек, который ему нужен и в лояльности которого можно не сомневаться. Определенно, всегда полезно придержать язык — жаль, я поздно начал это понимать.

— Нарциссе сегодня нездоровится, мы никого не принимаем, — говорит Беллатриса, окидывая мою старую, забрызганную грязью мантию одним из своих фирменных высокомерных взглядов. Правда, и с Беллой творится что-то не то. В ней сейчас не хватает той острой сумасшедшести, которая проявлялась во всем — в том, как Белла преклонялась перед Лордом, в том, как ненавидела меня, в том, с какой страстью готова была убить кого угодно, если это нужно для Великого Дела. — Ты, наверное, знаешь, Северус — в аристократических домах принято посылать сперва сову с уведомлением о визите…

Ее слова ядовиты, но это попытки кошки выглядеть угрожающей. Жалко и совсем не опасно.

— Здравствуй, Белла, — киваю я ей. — Рад, что ты чувствуешь себя хозяйкой в Малфой-Мэноре, но у меня срочное дело к Люциусу.

Она вздрагивает: их родовое поместье уничтожено отрядом авроров шестнадцать лет назад, а с Родольфусом они сейчас живут в доме, принадлежавшем Министру Магии Скримджеру. Роскошно, богато, но, конечно, не то. Для Беллы с ее комплексом «Я — из древнейшего рода Блэк» это то же самое, что снимать комнату в занюханной трущобе.

— Люциус не предупреждал, что ты придешь.

— А он должен? — приподнимаю я бровь. Этот фирменный взгляд заставлял дрожать студентов Хогвартса, но Белла только краснеет от гнева. Она в чужом доме, и что бы она ни думала про меня, ссориться с Люциусом Белла не может. После побега из Азкабана у нее ничего нет, кроме слепой веры в Темного Лорда. Сейчас, правда, есть — Родольфус не брезгует имуществом убитых и арестованных — но Белла такое поведение мужа не одобряет. Пользоваться вещами каких-то грязнокровок — фу!

Драко делает попытку ускользнуть на улицу, тихо, бочком продвигается к лестнице, но Белла наконец-то его замечает.

— Куда это ты собрался, Драко? Ты забыл, что через неделю едешь с Родольфусом в турне? Может быть, у тебя уже готовы тексты выступлений? Лорд возлагает большие надежды…

Драко бурчит что-то вроде «Да помню я», и Белла недобро усмехается:

— Естественно. Узнаю Нарциссино воспитание… Сначала чувства, слезы, сопли, потом долг…

— Я помню о долге! — срывается на сиплый крик Драко. У него вспыхивает лицо — так же, как и у Беллы.

Я ухожу, когда Драко швыряет метлу в угол, а Белла шипит.

Подходя к библиотеке, я слышу голоса: Люциус с Нарциссой ссорятся.

— Люциус, как ты можешь! — умоляюще, тихо.

— Как может он, Цисси? Из-за него мы все можем погореть в любой момент! Темный Лорд может подумать… — яростно.

Пауза.

— Не строй из себя святую невинность, Люц. Ты вовсе не о нас беспокоишься. — устало.

— Цисси, ты со своей ревностью…

— Это не ревность. Это констатация факта.

Возникший из ниоткуда на пороге библиотеки эльф в ливрее пищит:

— Господин Снейп к господину Малфою!

Люциус и Нарцисса, сидящие на диване лицом к лицу, напряженные, бледные, резко отшатываются друг от друга — как застигнутые врасплох подростки. Нарцисса раньше приходит в себя, грациозно поднимается с дивана и идет ко мне:

— Сев, дорогой, мы не ждали тебя сегодня. Останешься на ужин?

— У нас дела, Цисси, — сквозь зубы говорит Люциус, и Нарцисса тревожно оглядывается на него.

Когда мы остаемся одни, Люциус бросает чары на дверь, на окно, а уже потом поворачивается ко мне.

— Сев, как ты думаешь, Родольфус хочет скинуть Темного Лорда?

И пока я молчу, думая, что и как ответить, и он продолжает, как-то жалко втянув голову в плечи:

— И если ты думаешь, что да… то я не хочу, чтобы Белла пострадала.

* * *

— Поттер, у меня для вас письма от Рона и Гермионы. Вставайте, хватит умирать.

Я произношу это как можно жестче — не люблю слезных мелодрам с умиранием, жалением и спасением. Жалость — самое бесполезное чувство: мешает думать и действовать, а нам сейчас нужно именно действовать. Я поступаю нерасчетливо, но пусть. Рисковать я тоже умею.

Поттер смотрит на меня неверяще, но тем не менее начинает подниматься, хватаясь за мою руку. Его всего колотит, по лицу струится пот — похоже, высокая температура. Да, Долорес все-таки непрошибаемая дура: когда она хочет кого-то сломать, она не останавливается. И не особо думает о перспективах. Ну и что, скажите на милость, делала бы эта идиотка, если бы здешние экзекуторы забили Поттера насмерть?

Я набрасываю на пошатывающегося мальчишку свою теплую дорожную мантию — Поттер держится за стену, чтобы не упасть. Его рубашка разорвана на спине — видимо, решили не ждать, пока расстегнет пуговицы. На крошечное мгновение — как моргание уставших глаз — я вспоминаю себя в его возрасте, и думаю, что если бы нечто подобное сделали тогда со мной, я бы умер от унижения. Сначала, конечно, попытался бы убить, а уже потом умереть.

(Хорошо, что мое пребывание в Азкабане в качестве узника было совсем иным: нас просто взяли скопом, в один день, и кинули кого куда, на разные этажи — на всякий случай. Нас боялись, как стаю пока что сильных злых собак. Я был тогда на самом верхнем ярусе башни, совершенно один на этаже, в котором завывал ветер, сходил с ума от грохота моря и ощущения непоправимости. Лили мертва из-за меня. Поделом тебе, мелкий мстительный ублюдок. Ты это заслужил: вечную вину, вечный гул ветра. Пока не сойдешь с ума.

Но через несколько дней появился Альбус Дамблдор — спокойный даже в этом сумасшедшем месте. И после суда в Азкабан я уже не вернулся. И не думал, что вернусь).

Поттер пытается идти сам, но его хватает только до порога камеры, и в коридоре я уже практически волоку его. А он все пытается обернуться ко мне — всматривается в мое лицо, точно на нем должно быть крупными буквами написано, на чьей я стороне. Эх, Поттер, Поттер.

Пока Долорес о чем-то визгливо спорит с комендантом (бумага там какая-то оформлена не по правилам), мы выходим на улицу, в гниющий клокастый туман. Над нашими головами, в небе, которого никогда не видно здесь, проскальзывают дементоры, и плечи Гарри почти каменеют под моей рукой. У него, в отличие от меня с надежными щитами окклюменции, никакой защиты.

— Идите, Поттер, не останавливайтесь, — шиплю я. — Быстро!

Мы идем к берегу, к призрачной воде, увязая в грязи; высокая трава скрывает нас полностью. И только тогда я достаю через ворот мантии цепь хроноворота, накидываю на себя и Поттера, и поворачиваю тонкий золотой диск четыре раза.

Гарри

Краски вокруг размываются, точно их прокрутили в стиральной машине, а потом возвращаются на свои места. Мы стоим в высокой траве, под ногами хлюпает грязь. Темнота немного рассеялась: четыре часа назад здесь были сумерки.

Я словно пьяный, ноги какие-то ватные, и в моей голове все не может уложиться, что сейчас сделал Снейп и зачем.

А он резким движением снимает с меня цепь хроноворота, убирает в карман и отрывисто бросает:

— Поттер, в ваших интересах делать все, что я скажу. Вы сбежите. Прямо сейчас. Я помогу вам. Я рискую всем — не только своей жизнью. Делайте то, что я скажу. Понятно?

Он напряжен, как струна, которая вот-вот порвется.

Я киваю.

Снейп крепко берет меня за руку, и трансгрессия сворачивает пространство вокруг нас.

Сначала в лицо ударяет запах морской соли. Потом холод. Грохот волн. Мы стоим на берегу нашего острова, недалеко от тропинки, поднимающейся к Учреждению. Под ногами хрустит песок, заплеванный водорослями. Снейп тащит меня в сторону скал:

— Не стойте, Поттер, идите, идите! Нас увидят!

За очередным валуном вдруг открывается небольшая расщелина — очевидно, там грот. Мы ныряем в темноту, Снейп остается на пороге грота, поглядывая на часы: он чего-то напряженно ждет.

— Профессор Снейп… — шепчу я.

И тут на нас обрушивается дикий вой — Воющие чары, я зажимаю уши и мгновенно понимаю все: Снейп перенес нас как раз в тот момент, когда я пытался сбежать на фестрале. Вой заполняет собой пространство, выворачивает внутренности, ломится внутрь черепа — где-то там, на песке, корчусь я, упавший с фестрала, а воспитатели бегут по тропинке… а здесь Снейп, морщась от чар, режущих ушные перепонки, склоняется ко мне, тянет на себя мою руку с браслетом и проводит по нему палочкой несколько раз, шепча какое-то заклинание — я оглох и только вижу его шевелящиеся губы. Браслет вспыхивает синим — руку точно сунули в ледяную воду — а потом по пластине начинает змеиться тонкая трещина. Снейп, обернув руку мантией, снимает браслет с моего запястья и убирает в карман.

Радость вдруг затапливает меня от макушки до пяток: кажется, я сейчас взлечу к потолку грота без всякой метлы. Неужели браслет еще и сковывал мою магию? Сейчас она бурлит во мне, как в чайнике, я вскакиваю на ноги, не замечая ни боли, ни слабости, но Снейп быстрым движением перехватывает меня и прижимает к стене:

— Поттер, стоять!

Воющие чары смолкают, будто весь звук высосали из мира — так становится тихо. Снейп отпускает мое плечо, выглядывает из грота.

— Кажется, они ушли. Вперед, Поттер, только тихо.

Я плетусь за ним по снегу, ничего толком не видя, снег отчаянно налипает на очки. Берег опустел, только какая-то черная фигура лежит неподвижно, распластавшись, раскинув черные крылья… фестрал! Он умер?! Я рвусь вперед, но Снейп быстрее — стискивает мою руку, шипит в ухо:

— Вас увидят, Поттер!

— Мы должны посмотреть, что с ним!

— Поттер, с ним ничего не случится! — Он тащит меня к тропинке, к точке аппарации, останавливается, пытаясь восстановить дыхание, и говорит, глядя мне в глаза:

— Поттер, сосредоточьтесь. Не отвлекайтесь. Аппарейт!

* * *

Я прихожу в себя на белом диване — мягком, легко пахнущем чем-то цветочным, огромном, как аэродром; я укрыт пледом с головой, и его теплая колючесть кажется сказочной. Последнее перемещение я не помню — видимо, отключился.

На стенах просторной комнаты висит несколько картин с очень странными, замысловатыми рисунками (Гермиона, наверное, сразу бы сказала, что это за стиль — но выглядит таинственно), в углу стоит большая напольная ваза с сухими, декоративными цветами, на полу ковер кофейного цвета. Я таращусь бездумно, мой мозг просто регистрирует, не пытаясь понять, где я, что происходит, где Снейп и почему он не просто помог мне сбежать, а практически насильно вытащил оттуда, рискуя всем. Это часть какого-то плана — Снейп не тот человек, чтобы просто так рисковать, без гарантий и выгоды. Но какая ему, приближенному Волдеморта, выгода в том, чтобы я сбежал? Или, как я когда-то предположил, в игре появился еще один могущественный участник, и Снейп играет ему на руку?

Потрескивание огня и мягкое тепло с запахом дерева подсказывает, что в дальнем углу комнаты — камин. Я приподнимаю голову и вижу в отсветах огня стол, накрытый белой скатертью, какие-то резные шкафы, статуэтки… Это небольшая гостиная в богатом доме, дух сдержанной роскоши и изыска здесь во всем — а значит, это точно не дом Снейпа. Безумно хочется спать, но я делаю усилие и кое-как встаю. Надо понять, что происходит, нельзя доверять. Я уже много раз страдал из-за своей доверчивости. Дамблдор умер из-за доверчивости.

Пол качается, я подавляю тошноту. Надо осмотреться. Высокие окна задернуты бело-голубыми шторами, отдернув которые, я снова вижу море — вдалеке, внизу, оно отражает светлеющее предрассветное небо. Дом, в котором я нахожусь, стоит на холме: тихо падает снег на высокие ели, растущие в саду. Я, хватаясь за стену, иду по комнате, выхожу в темный коридор, вижу дубовую лестницу, ведущую на второй этаж. Медленно поднимаюсь по ней — там, под сводами крыши, две спальни в морском стиле: в детстве у меня была книжка, в которой герои жили как раз в таком домике у моря, и как же я завидовал им! Книжка была библиотечная, а картинки были такие чудесные, что я решился ее украсть — за что был безжалостно выпорот дядей Верноном, когда из школьной библиотеки позвонили… Дадли тогда таращился на меня, как на чокнутого: ну книги-то зачем воровать?

На стене одной из спален висит коллаж из фотографий, я подхожу ближе: молодая пара, потом они же с родителями, фотография девочки в розовом платье с блестками, потом фото детей на каком-то празднике, с тортами и клоунами. Все фото маггловские. Похоже, это маггловский дом. Хм, а что, если они сейчас придут и увидят в спальне парня в крови и грязи?

И, стоит мне только подумать об этом, внизу щелкает дверь. Я замираю. Спрятаться, срочно. Но куда? Под кровать?

— Поттер! — Уф, это Снейп. Не думал, что когда-нибудь обрадуюсь его голосу. — Поттер, черт вас дери…

— Я здесь! — медленно ползу по лестнице назад — ноги не держат, но могло быть и хуже, я удивляюсь тому, как быстро оклемался после экзекуторов.

Снейп стоит, опираясь на перила лестницы, и выглядит немногим лучше привидения. Белый, лицо и волосы в крови, и вообще он весь в песке, снеге, грязи, точно полз по земле несколько километров.

— Что слу…

Он обрывает меня жестом, ковыляет к столу:

— Не радуйтесь, Поттер, я, к вашему сожалению, не ранен.

— У вас кровь, — зачем-то говорю я, подходя к нему.

Он садится, достает палочку, платок, пустой флакон из-под зелья и, трансфигурировав его в чашу и наколдовав воду, начинает стирать кровь с лица.

— Бутафория, — усмехается он, ловя мой ошарашенный взгляд. — Надо было сделать вид, что на меня напали, связали и бросили умирать, но я выкарабкался.

Все. Для моего ума слишком много произошло событий, чтобы можно было разобраться. Я опускаюсь на стул напротив Снейпа и смотрю, как он достает флаконы с зельями из внутренних карманов мантии.

— Пейте, Поттер. Пейте и не думайте. Можете себя поздравить: вам наконец-то удалось сбежать из Учреждения для неполноценно развитых волшебников.

Северус

Если я просчитался и сегодня что-то пойдет не так, то Орден Феникса лишится своего вновь приобретенного шпиона.

Мне стоило большого труда обнаружить их после падения Министерства. Точнее, труда было бы немного, если можно было бы заниматься поисками открыто и не заботиться о том, чтобы никто ничего не заподозрил. Кэрроу, захватившие Хогвартс, далеко не глупы и сразу бы заметили частые отлучки директора. Темный Лорд постоянно собирал Ближний Круг в Малфой-Мэноре. Да и Амбридж нельзя надолго оставлять без присмотра: она, с ее рвением и желанием ломать все, чего она не может понять, за несколько месяцев превратила бы детей в узников Азкабана. И если не всех, то хотя бы одного она была намерена сломать и уничтожить. И я прекрасно знал, кого именно.

В тот день, когда пало Министерство, я был здесь, в этом коттедже у моря. Думаю, мне специально ничего не сообщали: Темный Лорд никогда никому не доверяет до конца. Наверное, он опасался, что я могу кого-то предупредить. Патронус Люциуса, серебристая лисица, влетает в окно и мягко приземляется посреди гостиной как раз в тот момент, когда я лежу на диване с очередным номером журнала «Зельеварение сегодня».

— Министерство пало. Штаб-квартира Ордена Феникса сожжена. Гарри Поттер сейчас будет доставлен в Малфой-Мэнор.

В твоей жизни так всегда, Северус, пора бы уж и привыкнуть. Все самое плохое случается тогда, когда тебе кажется, что самое плохое уже случилось и дальше нечего опасаться и ждать.

На пепелище Норы я, естественно, не был: предполагать, что там мог кто-то остаться, было бессмысленно. Пожиратели больше никого не успели схватить, и Темный Лорд простил им это только потому, что они взяли главную добычу. Забавно: Орден Феникса, установивший великолепную защиту, смог вытащить из заварухи всех, кроме человека, ради кого все это и затевалось. Впрочем, в воспоминаниях Гарри не было ни намека на то, что кто-то из Ордена помогал Пожирателям, что кто-то предал их — мне нужно было выяснить это как можно лучше, чтобы не попасться самому. Нет — случайность. Нелепая случайность, как это и бывает в жизни. Если бы Гарри с друзьями остался в доме, то успел бы трансгрессировать вместе с остальными.

Еще я искал в памяти Гарри какие-то намеки на то, куда Орден собирался отправиться в случае атаки. Зная Грюма, можно быть уверенным, что у него в запасе приготовлено, как минимум, пять вариантов самого плохого развития событий. Единственная зацепка — разговор, который Гарри слышал, сидя на кухне в вечер приезда: Тонкс упомянула о каком-то убежище, которое она считает надежным, но Гарри слушал ее невнимательно, и звуки голоса Тонкс размывались его воспоминаниях.

Мне нужно было найти Орден раньше, чем это сделают Пожиратели. А в их руках сейчас были все возможности для того, чтобы перевернуть страну и уничтожить всех, кто потенциально опасен.

Мне удалось их опередить.

— Сэр, — голос Гарри звучит неожиданно близко, — что с вами?

Я только теперь понимаю, как я смертельно устал за эти месяцы.

— Не пытайтесь выйти из дома, Поттер, — слова еле складываются у меня в рту. — Утром я вам все объясню.

Я с трудом дохожу до дивана, падаю и засыпаю.

Северус

Окна лопаются, выбитые волной заклинания, осколки искрами разлетаются вокруг. Стол, стулья, вазы, картины — все валится на пол, сметаемое гудящим вихрем: против Темного Лорда ничто не устоит, уж я-то знаю. Тем не менее я выхватываю палочку, ныряю за лежащий на боку шкаф, как за щит — живым они меня не возьмут. Я знаю слишком многое, чтобы позволить им взять меня.

Но за содрогающимся от напора магии шкафом я не один. Поттер, скорчившись на полу у другого края шкафа, ожесточенно бросается заклинаниями, ловко и бесстрашно, едва успевая увернуться от чиркающих над головой вспышек.

— Поттер!

Заклинание ударяет в стену, и на головы нам сыплется штукатурка. Гарри охает и жмурится. Следующий удар — душная тяжелая тьма заползает сквозь разбитые окна, я тут же рассекаю ее, плавно черчу в воздухе круг, сквозь который к нам рвется воздух.

— Поттер!

Он отчаянно мотает головой:

— Я вас не оставлю!

Темный Лорд в ярости, я ощущаю это всем телом — и по тому, как Гарри тяжело дышит и кусает губы, я понимаю, что он ощущает его гнев даже сильнее, чем я, ведь они связаны ментально. Следующий удар крушит высокую ель в саду, и она падает, вышибая оставшиеся стекла.

— Гарри, проваливай! — ору я, не слыша из-за гула, визга и хохота своего голоса. — Ты успеешь к порталу!

— Профессор, гриффиндорцы своих не бросают!

Нашел время шутить, идиот.

— Так побудь слизеринцем, идиот!

Возможно, уже слишком поздно и Поттер не сможет даже добраться до лестницы. Судя по шуму, Темный Лорд собрал под окнами всех Пожирателей — Ближний Круг, к которому я до недавнего времени считал себя причастным, и Дальний, на которых всегда смотрели свысока (неродовитые отпрыски разорившихся волшебных семей); такое зрелище, как линчевание шпиона, поучительно для всех. Не думал, что закончу свои дни под рев толпы. Хорошо, что Поттера не тронут при любом раскладе — разве что Темный Лорд все-таки решит покончить с ним.

Гарри в крови и грязи — хрупкий, весь в острых углах, (еще почти ребенок, мать вашу!) — и одновременно в нем бурлит и плещется такая жажда жизни, веселая ярость схватки, что я вдруг думаю: хорошо бы его убили здесь, сейчас, когда он почти счастлив. Хорошо бы мне не пришлось говорить ему, что ему не суждено повзрослеть. Что он — агнец на заклание.

Шум мгновенно стихает — по мягкому жесту властной руками, которую я не вижу, но так хорошо представляю — и голос Волдеморта, магически усиленный, наполняет комнату.

— Северус, Гарри, давайте не будем тратить время. Я думаю, никто из нас не хочет, чтобы друзья Гарри сгорели заживо. Тем не менее нам придется это сделать, если вы не выйдете из дома.

Я просыпаюсь, лежа на диване, с волшебной палочкой, судорожно сжатой в руке.

Тишина вокруг кажется нереальной. Комната наполнена зимним солнцем, дымчато-синее небо расстилается над заливом. Ни души — по крайней мере, на расстоянии трех километров: я окружил дом защитными чарами, поэтому можно не бояться, что нас застанут врасплох. Я снова вытягиваюсь на диване и откладываю палочку, чувствуя, как затекли шея и плечи.

Кошмары снятся постоянно. Мертвые приходят ко мне в этих снах — как будто только и ждут момента, когда я закрою глаза.

Сны о разоблачении тоже нередки. Интересно, как все сложится в реальности — ведь шпионом нельзя быть до бесконечности, я и так слишком удачлив.

Нечего разлеживаться. Я поднимаюсь, чувствуя, как ноет каждая косточка. Простейшее укрепляющее зелье привело бы меня в норму, но в последнее время не до зелий. Варю их, только когда возникает крайняя необходимость.

На столике рядом с диваном стоят мои же флаконы с зельями, которые я дал вчера Поттеру (выгреб последние запасы, собираясь в Азкабан): во всех отпито ровно наполовину. Выходит, Поттер оставил другую половину мне? Как трогательно — в особенности для того, кто ненавидел меня пламенной ненавистью еще несколько часов назад.

Поттера я нахожу на втором этаже — спит, свернувшись в комочек, закутавшись в лоскутное одеяло. Он тяжело дышит, волосы липнут к мокрому лбу. Температура. От скрипа ступенек он просыпается: мгновенно садится в кровати, шарит рукой по подушке, по привычке ища волшебную палочку, и смотрит на меня мутными горячечными глазами.

— Профессор… — он закашливается и, сопротивляясь кашлю, продолжает. — Объясните, что происходит. Где мы? Я… ничего не понимаю…

Я сажусь на кровать напротив, прямо на полосатое бело-голубое покрывало, ощущая, что я весь в бутафорской крови и вполне настоящей грязи. Надо бы дойти до душа — хочется смыть с себя весь вчерашний риск, и напряжение, и усталость…

— Профессор, у вас ведь нет писем от Рона и Гермионы, — Гарри не обвиняет, а пытается понять — впервые за много дней.

— Конечно, нет. — Мне хочется огрызнуться: глупый, сентиментальный мальчишка, вечно думающий не о том! — Но я с ними разговаривал. Недавно.

В Поттере точно зажигается небольшое солнце.

— Правда?! С ними все хорошо? Так вы… с нами, профессор? На нашей стороне? Но… как же Дамблдор… Я же видел…

Я вздыхаю и, чтобы не рассказывать об этом (желательно и не вспоминать, но, увы, невозможно), прикасаюсь кончиком палочки к виску, вытягиваю тонкую серебристую нить воспоминаний. Она зависает передо мной, как маленькая мерцающая галактика — пара кусков моей жизни, совсем-совсем небольших, но как бы я хотел исторгнуть их из себя навсегда. Вижу на подоконнике пустой стакан, кидаю воспоминания туда, протягиваю стакан Поттеру, взмахом палочки призываю маленький думосбор, оставленный в шкафу несколько дней назад.

— Наслаждайтесь, — говорю я и ухожу в душ.

Когда я возвращаюсь, у Поттера откровенно обалделый вид. Он пытается что-то сказать, я обрываю его:

— Избавьте меня от ваших извинений.

Спускаюсь на первый этаж, Поттер тащится за мной:

— А почему вы в таком виде, сэр? Я вчера, когда вы отрубились… то есть уснули… разглядывал вас — это не настоящая кровь.

Еще скажи, что ты пытался мне помочь.

— Дело в том, Поттер, — ядовито говорю я, взмахом палочки перемещая флаконы с зельями на обеденный стол, — что я, в отличие от вас, привык тщательно продумывать предпринимаемые мною действия. Такие вещи, как побег, наспех не делаются. Допивайте зелья, и поговорим о вашей дальнейшей судьбе.

— А… вы? Вам же тоже нужно…

— Я обойдусь, — прерываю его болтовню и зову эльфа:

— Нонни!

Эльф выслушивает мой приказ насчет завтрака и возвращается с большой корзиной, доверху нагруженной едой. Поттеру, правда, не до еды: он еле двигается (даже зелья не способны залечить все шрамы мгновенно), и, глядя, как он крепко сжимает чашку обеими руками, чтобы не выронить, я думаю о том, что Амбридж прекрасно смотрелась бы в роли палача. Долорес Безжалостная. Какая очаровательная языковая игра.

Я бы хотел свалить всю вину за побег Поттера на Долорес, чтобы бедняжка отправилась в Министерство на какую-нибудь мелкую должность и не мешала бы мне, но Долорес не дура и мигом просечет, откуда ветер дует. Ей не понадобится много времени, чтобы сложить два и два — странный взлом ее кабинета на Рождество, моя роль в побеге Поттера, да и, наконец, мои попытки смягчить режим в Учреждении…

— Профессор Снейп… — окликает меня Гарри, точно улавливая мои мысли. — Вас же сейчас наверняка будут подозревать… что вы помогали мне… что вы будете делать?

— Героически молчать на допросах.

— Не смешно.

— Я вообще не любитель шуток, как вы успели заметить, мистер Поттер.

— Вас могут убить, — тихо говорит Гарри. — Из-за меня.

Я вздыхаю и скучным голосом начинаю рассказывать ему — о побеге, который я готовил много-много дней.

— Устроить ваш побег, мистер Поттер, было делом непростым. Я пытался намекнуть вам — к сожалению, советов вы не слушаете — что покинуть остров, не снимая браслет, не получится. В чем вы и убедились: защитный барьер не пропустил ни вас, ни фестрала. Снять браслет может только директор, то есть я, или Амбридж как мой заместитель по Учреждению. Или тот, кто подчинит меня или Долорес заклятию Империус, но у вас, Поттер, нет ни палочки, ни достаточных магических сил, чтобы наложить заклятие на волшебников, которые намного сильнее и опытнее. Магический браслет не реагирует на Оборотное зелье, поэтому снять его с вас, просто напоив Оборотным, не получилось бы. Был один нюанс, очень любопытный — браслет не распознает анимагов, поскольку сущность человека слишком меняется при трансформации, поэтому, если бы вы были анимагом, мистер Поттер, как ваш дражайший отец, сбежать вам было бы проще простого.

Я вдруг вспоминаю, как два месяца назад, сидя на кухне у Тонкс, мы с ней спорили о разных вариантах побега. Своей безалаберностью, рассеянностью и неаккуратностью она выводила меня из себя, особенно когда была ученицей, но мозги у нее есть, надо признать.

— Так вот, Поттер, получалось, что вы в ловушке. Снять браслет сами вы не можете, покинуть с ним территорию острова — тоже. Вы могли, правда, сбежать в Хогвартс, воспользовавшись каминной сетью в моем кабинете: Воющие Чары не сработали бы, поскольку Учреждение относится к Хогвартсу, и магия воспринимает их как единую систему. Но перед вами возникли бы те же проблемы: покинуть территорию Хогвартса с браслетом нельзя, не говоря уже о том, что взломать дверь в мой кабинет в Учреждении, чтобы добраться до камина, весьма трудно даже с волшебной палочкой. И если бы у вас это получилось, то подозрение невольно пало бы на меня.

Поттер кивает. Он, похоже, потрясен тем, что все эти месяцы был не один, что я бился над тем, как бы вытащить его с острова.

— Воющие Чары сработали бы не только в том случае, если бы кто-то попытался пересечь охранный контур. Они сработали бы и на попытку снять браслет. Но есть и то, чего Амбридж не учла — Маховик Времени.

— А откуда он у вас? Сэр.

— У Дамблдора был тайник, — отвечаю я нехотя и вспоминаю, как ругался, наткнувшись на него в доме на площади Гриммо. Сначала я был в ярости: устроить тайник в таком ненадежном, по сравнению с Хогвартсом, месте? Старческий маразм!

Хотя потом я подумал: но ведь в любом случае, оставайся я членом Ордена Феникса или же Пожирателем Смерти, мне был бы открыт доступ в этот дом… так не предназначался ли этот тайник мне?

— Так, значит, если Воющие Чары сработали бы в любом случае… вы решили снять с меня браслет как раз тогда, когда они сработали — когда я сбежал? — Гарри начинает понимать. — Вернуться на несколько часов назад и снять браслет как раз в тот момент, когда я летел на фестрале… ведь именно в этом случае все подумали бы, что Воющие Чары сработали потому, что кто-то пытается покинуть остров? Но… — он хмурится. — Вы же не могли знать, что я сбегу именно в эту ночь.

— Естественно, не мог, — киваю я и подливаю себе кофе. Спать хочется зверски, а впереди долгий и сложный день. — Когда пришел сигнал, что кто-то пытается сбежать, я был в Хогвартсе. Пришлось действовать быстро, хотя план, как видите, уже был разработан. Как и мое алиби.

Алиби, конечно, небезупречное, но уж какое есть.

— А какое у вас алиби? Сэр.

— Алиби заключается в том, что вас, Поттер, похитили в тот момент, когда мы собирались трансгрессировать из Азкабана. Неизвестные злоумышленники каким-то образом достали портал в Азкабан и перехватили нас прямо перед трансгрессией. Меня связали и избили, отобрали мою палочку и с ее помощью сняли с вас браслет. Я пролежал под мощным Инкарцеро и Чарами Невидимости около часа, пока на меня не наткнулись мракоборцы, разыскивавшие меня и вас по приказанию Амбридж. Несомненно то, что злоумышленники имеют очень хорошие связи в Министерстве, в противном случае им бы не удалось получить портал в Азкабан; это были сильные и подготовленные волшебники, связанные с Орденом Феникса…

— Круто! — вырывается у Поттера, который смотрит на меня, как на фокусника. — А кто же вам помогал, профессор?

— Мундунгус Флетчер.

Северус

Я почти с удовольствием наблюдаю за потрясением, недоверием, а потом и стыдом, последовательно сменяющими друг друга на лице Гарри. Не надо быть легилиментом, чтобы понять: на Мундунгуса Флетчера косо посматривали в Ордене, и Гарри с легкостью усвоил это отношение. Потом, где-то в мае, незадолго до… смерти Дамблдора, Флетчер слинял: понял, к чему все идет, нюх у него просто поразительный. Естественно, Гарри считает его трусливым пройдохой. А сейчас устыдился того, что осуждал человека, который, возможно, герой, и так далее, и тому подобное.

— А… как вы ему объяснили? Он что, просто так решил мне помочь? — Гарри смотрит в свою кружку с чаем, точно в омут памяти. Он ничего не понимает.

Еще бы Флетчер помогал «просто так».

— Я сказал ему, что побег нужен для того, чтобы свалить Долорес Амбридж. Она слишком коварный союзник. И играет против меня.

— А на самом деле? — Гарри поднимает спокойные, усталые глаза. Он мне все равно не верит. Оно и к лучшему. Его предавали и обманывали столько раз, что пора бы и научиться.

Я отделываюсь хмыканьем, допиваю чай и достаю из корзины, принесенной Нонни, глубокую миску с печеным картофелем. Гарри не сводит с меня взгляд.

— Ешьте, Поттер! — раздражаюсь я. Уж слишком он в этот момент напоминает мне Лили.

Так она смотрела на меня во время нашей последней встречи. Незадолго до своей гибели.

Гарри нехотя берет из корзины тост и начинает медленно жевать, отрешенно глядя в пространство. Он кажется мне невообразимо слабым и одновременно постаревшим, потерявшим вместо нескольких месяцев — несколько лет.

— Он может вас предать, — говорит Гарри спустя паузу. — Если ему заплатят. И тогда Волдеморт узнает.

Кто угодно может предать, думаю я, но говорить это Гарри бессмысленно.

Мундунгуса я нашел в конце ноября — когда понял, что для реализации схемы побега нужны те, кто исполнит роль «злоумышленников», а позже исчезнет без следа. Орденом я рисковать не хотел — их ждет казнь, если попадутся — а вот мелкие мошенники, вроде Флетчера и ему подобных, в случае провала выдадут заготовленную версию с выполнением заказа на побег Гарри и кражу у меня ценного артефакта, Маховика Времени (правда, трудно будет объяснить, зачем я таскаю его с собой, но это ладно, придумаем). В роли «заказчика» мог выступить тот же Родольфус Лестрейндж, который, похоже, жаждал обрести хоть какое-то подобие независимости от Темного Лорда на посту Министра Магии…

Мундунгус не был подлым: я, вращаясь в кругу людей, которые совершали подлость бессознательно, не колеблясь и не отдавая себе отчета, точно мог сказать, что Флетчер был трусоватым, изворотливым, предприимчивым, решительно делавшим выбор между материальными благами и духовными ценностями в пользу первого, однако сознательно на подлость он не шел. От глупости или страха — да, возможно. Но на такие случаи и существует Непреложный Обет.

А еще Мундунгуса связывал со мной Долг Жизни.

Я удачно наткнулся на него в Лютном переулке: в дальнем закутке магазина «1000 и одна сущность» Мундунгус передавал помощнику продавца мешочки, которые шипели и искрились, и даже по запаху мне было понятно, что смеси там далеко не лечебные. Я накинул на себя Чары Невидимости, пошел к нему и, схватив за руку, трансгрессировал на пустырь недалеко от Норы.

Никогда не забуду, как он упал в грязь, закрывая голову руками, как будто это могло уберечь от Авады Кедавры. Он крутился на четвереньках, не зная, откуда придет удар, и даже не пытался спастись. Сколько их было таких, жертв Волдеморта — поникших, сдавшихся, без надежды…

Когда я снял с себя чары, он вздрогнул: лицо его посерело и потусклело.

— А, это ты, Сев…

— Я тебе не Сев, — мне хочется пнуть его в бок. — Понимайся, Флетчер, есть дело.

— Ты ведь не за секретами Ордена пришел? — Флетчер, кряхтя, встает и начинает оглядываться. — Я, вроде, раньше тебя с этой лавочкой завязал.

— Нет, дела Ордена меня не интересуют, — говорю я небрежно. — А вот уплата Долга Жизни…

Он понимает, что попался. Отрицать бессмысленно — от того, что та история произошла восемнадцать лет назад, Долг Жизни не исчезнет. Да еще и двойной.

…Это была одна из самых страшных ночей в моей жизни. Дымящаяся полумаггловская, полуволшебная деревня. Мои друзья (тогда еще друзья) с пьяным хохотом вытаскивают из горящих домов сопротивляющихся, ничего не понимающих магглов и волшебников, которые пытаются остановить это безумие. Меня тошнит от густого дыма, а еще больше — от ужаса: неправда, это не может быть правдой, моя мечта выглядит иначе, они просто напились, ну с кем не бывает… А потом откуда-то из-за наших спин вырывается Фенрир Сивый, сбивает меня с ног (тяжелый запах крови, пота, шерсти), и несется по улице к дому, из которого под прицелом палочек выгоняют волшебников. Впереди тащат Марджори Стабс, когтевранку, мою ровесницу, ее взяли на стажировку в Министерство сразу после Хогвартса… Ее пожилые родители-магглы ничего не понимают — в руках у отца телефонная трубка с перерезанным проводом. Фенрир с разбега врезается в эту группу и перекусывает горло Марджори — она даже не успевает поднять палочку.

Меня рвет, а Беллатриса, раскрасневшись от счастья, кричит:

— Именем Темного Лорда!

Из ее палочки в небо бьет столб зеленых искр, и она самозабвенно, подпрыгивая от восторга, как девчонка, выводит Метку среди облаков.

Я бегу к дому через дорогу, куда еще не добрались наши — отчасти желая хоть что-то сделать, отчасти изображая действие — где натыкаюсь в темной прихожей на перепуганного Мундунгуса, который пытается трансгрессировать со своей сестрой-магглой. От страха он забыл трансгрессию, крутится и приседает с идиотским лицом. Он падает передо мной на колени, даже не пытаясь защититься.

Я не хочу его убивать, он безобиден, он ничего мне не сделал, он не противник Лорду — и быстро превращаю в портал валяющийся на полу зонтик. Флетчер с сестрой успевают исчезнуть до того, как за моей спиной отлетает дверь, и пьяный Люциус Малфой вопит:

— Смерть грязнокровкам!

— Чего тебе нужно? — хмуро спрашивает Флетчер, отряхивая джинсы от грязи. Он не осмеливается ни трансгрессировать, ни достать волшебную палочку. Умница, не нужно тратить время на то, чтобы связать его.

Я накладываю защитные заклинания (воздух чуть заметно уплотняется) и излагаю ему суть задачи. Флетчер поднимает на меня грустные собачьи глаза:

— Организовать побег Поттеру? Чтобы свалить Амбридж? Ты темнишь, Сев. Мальчишка слишком важен, чтобы ты мог пойти на такой риск. Игра не стоит свеч.

Он щурится, пытаясь влезть мне в голову. Мундунгус был неплохим легилиментом (в его делах без этого никуда), но до Темного Лорда ему далеко.

— Или ты до сих пор в Ордене? Не думал…

— И не думай, тебе это вредно, — обрываю я. — Я найду сбежавшего Поттера и верну Лорду. Его признательность будет безгранична…

— Ну ты и ловкач, Сев! — восхищенно тянет Флетчер. — Утрешь нос этим Лестрейнджам и Малфоям…

Он начинает торговаться о цене, рассуждать о том, кого возьмет в дело, и я понимаю, что вопрос улажен. Но Поттеру о таких мелочах, конечно, знать не нужно…

— Профессор… — снова начинает Поттер. — Волдеморт убьет вас, если узнает, что вы мне помогали…

— Поттер, это не вашего ума дело.

Даже если Мундунгус и предаст (о чем я, естественно, думал), то Лорд узнает, что я спасал Гарри от произвола Долорес и организовал побег, чтобы устранить соперницу в борьбе за власть. Лорду это понравится. Тем более, что Лорд будет понимать, что Поттеру недолго осталось ходить на свободе.

Гермиона шла по огромной площади, залитой утренним солнцем. Шла легко, почти невесомо, хотя было трудно дышать: хотелось то ли смеяться, то ли плакать.

Толпа расступалась перед ней. Перед ними. За ее спиной кто-то шел, она была не одна, но увидеть, кто там, Гермиона почему-то не могла. Наверное, не могла заставить себя повернуть голову — ее взгляд притягивал помост посередине площади, окруженный двойным кольцом авроров. К деревянной ограде помоста были пришпилены листовки с мигающими надписями «Нежелательное лицо» и «Крайне опасен», а под надписями жили своей жизнью фотографии всех, кого Гермиона любила в этой жизни: Гарри, вся семья Уизли, Тонкс, Кингсли, Флер, другие — в общем, весь Орден Феникса в полном составе. Хотя, конечно, мысленно заметила Гермиона, ни Гарри, ни Рон, ни она сама в Ордене не состояли, им еще и восемнадцати не исполнилось, но новая власть давно не считала их детьми. И боролась с ними отнюдь не детскими методами.

Для смерти нельзя быть слишком ребенком.

На помосте, накрытый сверкающей сферой защитных заклинаний, ждал Вольдеморт. Разумеется, он не мог упустить такой важный момент в своей политической карьере — расправа над Мальчиком-Который-Выжил и его приспешниками. Он не мог спрятаться за исполнителей, он хотел вершить этот исторический момент своей волшебной палочкой.

Гермиона впервые взглянула в его лицо — белое, красные белки глаз, тонкогубый рот — и впервые не испугалась. Его магия тяжелой волной растекалась по площади, но до Гермионы не доходила: не трогала ее, сворачивалась у ее ног и ждала, будто натыкалась на странную, непонятную силу. Возможно, эту силу милосердно даровала приближающаяся смерть? Что ж, прекрасно: Гермиона не хотела расплакаться на глазах у всех.

Толпа странно молчала, будто все затаили дыхание, и от этого Гермионе казалось, что те, мимо кого она идет, слышат, как у нее выпрыгивает сердце. Как здорово, что родителей здесь нет и быть не может. Какая она молодец, что стерла им память, успела, отправила в Австралию, там никому и в голову не придет искать их. И они не увидят казнь своей дочери.

У помоста стало еще тяжелее — как на морской глубине. Она вдруг услышала знакомый шепот за плечом и, повернув голову, увидела, как Рон смешно шевелит губами, хмурясь. И тут до нее дошло, что сворачивавшуюся в сторонке волну магии отгонял от нее Рон, это он раз за разом кидал Протего между ней и той холодной тяжестью, которая терзала остальных. Рон умел делать такие штучки даже без волшебной палочки, вот просто так. Правда, его умения проявлялись только по отношению к Гермионе…

Дрожащий, хрупкий шарик света в ладонях — в темноте и холоде, когда было так страшно и одиноко. Ее удивленное — «Рон! Ты где так научился? Ты ж без волшебной палочки колдуешь!» — и его смущенное, хриплое: «Да я вообще-то… никогда не пробовал…»

— Спасибо, — улыбнулась она, их глаза столкнулись: ее (наверное, безумно испуганные) и его, напряженные, злые.

— Пожалуйста, — буркнул Рон. Он незаметно прикоснулся к ее руке, сжатой в кулак, провел по гудящим от напряжения костяшкам — ничего больше он не мог, но, тем не менее, до последнего пытался поддержать ее, защитить, оградить. Гермиона прерывисто вздохнула: бедняга Рон, он бы расшвырял здесь всех, если бы мог. Он человек активного действия — сначала сделать, потом подумать, чем ждать, лучше действовать…

Ступеньки помоста были в чем-то темном и липком… в крови? Она вскинула голову, когда зазвучал, давя в уши, голос Вольдеморта:

— Сегодня вы присутствуете на историческом событии. Сегодня мы покончим раз и навсегда с теми, кто пытается сбить магическую Британию с правильного курса. Мы покончим с теми, кто призывает к равенству с осквернителями крови, с теми, кто хочет разрушить многовековые традиции, заставить нас отринуть истинные ценности — чистая кровь, сильная магия, данная по праву рождения. Мальчик-Который-Выжил, скоро умрет. И сегодня мы выкорчуем последние ростки гнилых идей, не дающих Британии стать истинно великой!

Умрет? Гермиона прищурилась (почему-то все расплывалось, двоилось, плыло) — и увидела: позади Вольдеморта, привязанный к столбу, стоял Гарри. Не в мантии — в порванной маггловской одежде. Белая рубашка, такая неуместная здесь, парадная, намокла в крови. А лицо…

Лицо пересекала кровавая полоса — от удара бичом. Гарри, кажется, был без сознания, и Вольдеморт, приблизившись, схватил его за мокрые, слипшиеся волосы, рывком поднял голову, отчего Гарри застонал и открыл глаза.

— Мальчик-который-выжил, посмотри! Пришли твои друзья. Ты рад? Скажи. Рад? Империо!

— Герми!

Ее трясли, она отбивалась, задыхаясь.

— Герми, ну же! Эй!

Она сидела в полутьме на кровати. Лихорадочно дрожа, искала палочку на одеяле, под подушкой — где же, где? Ее руку перехватили, крепко сжали.

— Герми. Эй. Тихо, это я. Герми. Спокойно.

Рон. Не связанный, живой, здоровый, держал ее за руки в полутьме спальни. Держал осторожно, предусмотрительно не придвигаясь ближе: в прошлый раз, когда Рон будил ее от кошмара, она заехала ему в глаз, не понимая спросонья, где она находится и кто рядом с ней.

Рон ничего не говорил: просто хмуро мигал, пытаясь до конца проснуться, и ждал, когда она успокоится. Гермиона был благодарна ему за это понимающее молчание. Слова сейчас не имели смысла. Их дома сожжены, а родные и близкие, на которых всегда подсознательно надеешься, что они придут на помощь, вытащат из самой безнадежной заварушки — сидят по убежищам в разных частях Англии. Ни о каких сражениях, активной борьбе сейчас и речи не идет: патрули Упивающихся на каждом шагу, демонстрантов пытают и сажают в Азкабан. Вольдеморт утверждает новую политическую программу, и рейды с облавами на грязнокровок (или тех, кто состоит в связи с ними) проходят повсюду. Упивающимся, которые проводят рейды, разрешено применять Непростительные, поэтому одно-два убийства при зачистке улицы — это обычное дело.

А Гарри уже четыре месяца где-то на острове, почти в тюрьме. Связи с ним никакой, Учреждение для неполноценно развитых волшебников похоже на Азкабан по уровню защиты. Они с Роном сначала рвались, составляли планы, думали, каким образом можно узнать о защитных заклинаниях, как их можно обойти. Рон даже предлагал выпить Оборотного и подобраться к Амбридж под видом одного из ее подчиненных. Но Люпин, когда узнал об этом, накричал на них, а потом устало сказал:

— Простите, ребята. Это война на истребление. Вы хоть представляете, как удобно будет Амбридж давить на твоих родителей, Рон, да и на самого Гарри, если вас поймают? Вы — друзья Гарри, и Вольдеморт в своей политической игре может рассчитывать не только на Гарри, но и на вас. Как будет прекрасно показать вашу идейную перековку в «Пророке»! Сейчас они делают это с Гарри…

— И он там один, — яростно перебил его Рон. — Эта сука Амбридж делает с ним все, что хочет, а мы здесь сидим в тепле, и нам типа насрать.

— Будет гораздо хуже, если вас будут избивать у него на глазах, — сказал Люпин. — Или на глазах твоих родителей, Рон. Мистер Уизли пока в Мунго, но неужели ты думаешь, они не привезут его на инвалидной коляске полюбоваться зрелищем?

При упоминании инвалидной коляски Рон сжал губы. Привыкнуть к мысли, что папа теперь не может ходить, а двигается у него только одна рука (к несчастью, левая, так что к колдовству тоже нужно привыкать), он не мог. Гермиону наполняла острая жалость, когда она видела, как Рон стискивает губы, стараясь не выдать свою боль. Она не знала, что хуже: папа в инвалидном кресле, но все-таки рядом, с кем можно поговорить, или папа, который даже не знает о твоем существовании, который никогда-никогда не вспомнит тебя.

Этот Рон был ей не до конца знаком: резко повзрослевший, уже не тот парень, который каждый год бесился от того, что семья такая бедная, вещи старые, что никто его не замечает и не верит в его спортивные успехи. Гермиону порой раздражали, порой умиляли его комплексы — сама она считала их каким-то детским садом: подумаешь, он донашивает одежду братьев! Как будто это влияет на его способности! Подумаешь, дружит с легендарным Гарри Поттером! Если ты сам чего-то стоишь, люди всегда тебя оценят. А такая слава, как у Гарри — да это ж не счастье, а испытание.

Но сейчас эти комплексы вдруг пропали: видимо, школьная обстановка, матчи по квиддичу, соревнования факультетов, Драко Малфой и другие заносчивые слизеринцы обостряли их. И Гермиона поняла, что в Роне всегда привлекало ее. Он не боялся действовать. Его ответом на все, чего он не понимал, что пугало или заставляло недоумевать, было действие, быстрое и решительное. Рон не ломался, не мучился сомнениями, а просто делал или говорил то, на что у других порой не хватало духа.

Излишней деликатностью он не страдал, это правда, и Гермиону иногда злила его прямолинейность. Зато он не был слабым, несмотря на все комплексы.

И теперь он больше, чем Гермиона, нуждался в активных действиях, борьбе, сопротивлении. Когда они прятались в доме Грозного Глаза, после сожжения Норы, Рон однажды начал собирать рюкзак, сказав, что сбежит, если ему не дадут хоть какую-то работу. Они не дети, и если нельзя помочь Гарри, то надо хотя бы бороться с Вольдемортом теми средствами, какие есть.

Помогла им тогда Тонкс. Она, серьезно взглянув на Молли, начавшую плакать, сказала:

— Молли, у них есть право бороться. Лучше они будут бороться рядом с нами, там, где мы в случае чего их прикроем, чем сбегут и начнут партизанить.

И так Рон и Гермиона оказались в доме №7 по Тополиной улице, Мейденхед. Это был небольшой дом, с несколькими клумбами и газоном, абсолютно маггловский, с идеально чистой кухней, гостиной с фотографиями, диванами и пуфиками, двумя спальнями наверху — в одной разместились Люпин и Тонкс, в другой — Рон и Гермиона. Тетя Петунья (насколько Гермиона представляла ее характер) дом бы одобрила. А особенно одобрила бы клумбы с розами и идеально зеленый, ничуть не выгоревший газон. Дом был давно куплен у какой-то маггловской семьи маггловскими родственниками Люпина, и, хотя схема не была абсолютно безопасной и начни кто-то всерьез копать, этого следа хватило бы, чтобы привести к Люпину и Тонкс, все решили считать этот дом условно надежным местом. Он был неплохо защищен, а власть пока не занималась распутыванием сложных схем: хватали тех, кто был на виду.

Дом этот оснащал чарами сам Грюм, с маниакальной дотошностью продумывавший все лазейки для врага и все пути отхода на случай нападения. Но главное — дом был устроен по принципу магической палатки, расширялся внутрь, скрывая в себе вторую, потайную часть. Нужно было постучать волшебной палочкой по одному из портретов, висящих на лестнице — и стена уходила внутрь, открывая коридор, две спальни и ванную. Здесь могли укрыться беглецы от режима, отдохнуть и бежать дальше — по системе порталов, которую также разработал Грюм.

Задача Рона и Гермионы была простая: проводить беглецов в потайной коридор, помогать разместиться и направить к порталу, объяснив путь дальнейшей эвакуации. Конечно, Упивающиеся могли разнюхать, проследить и вломиться в дом, однако вероятность была не очень высокой: дом по Тополиной улице был не первым в цепочке эвакуации.

— Ну как? Лучше? — спросил Рон, отпуская руку Гермионы.

Она кивнула.

— Ага… Спасибо.

Рон шепнул, взмахнув палочкой: маленький теплый шар света поплыл к Гермионе и завис над изголовьем.

— С ним тебе будет спокойнее, — пробормотал он. С недавних пор Гермиона стала бояться темноты: просыпаясь ночью после кошмара, в темной спальне, она не могла отойти от сна, звала Рона и Гарри, искала палочку, готовилась бежать. И Рон придумал, чем можно помочь.

— Спасибо, Рон…

Вдруг из коридора донесся мелодичный звон, и нежный женский голос из волшебного зеркала произнес:

— К вам один посетитель.

Непонятно как, но, когда Гермиона выскочила из спальни, Тонкс уже бежала по лестнице вниз: зеркало предупреждало, что беглец через несколько минут будет здесь. Нужно было навести чары отвлечения внимания, чтобы соседи никого не заметили. Также не было лишним удостовериться, что к дому не приближается отряд Упивающихся: Проявитель Врагов, установленный Грюмом у калитки, был достаточно надежным устройством.

Тонкс, накинув плащ, с палочкой наготове, вглядывалась в дождливую тьму за порогом. Гермиона поежилась: все-таки ноябрь, из двери тянуло сыростью.

— Тонкс, ну что там? — крикнул Люпин, спускаясь к ней: его ноздри немного дрожали, точно он пытался учуять своим нюхом оборотня опасный запах.

— Никого не вижу, Рем, посмотри ты, твои волчьи глаза, думаю, лучше моих…

— Рон, Гермиона, вернитесь в свою комнату, — скомандовал Люпин. — Будьте поближе к порталу.

В дверь влетел ворон, и Гермиона успела подумать, что кто-то, должно быть, отправил им письмо… как вдруг контуры птицы расплылись, а следом несколько стеблей Дьявольских Силков захлестнули Тонкс, взмахнувшую палочкой, Люпина, рванувшегося к ней, Гермиону и Рона, пытавшегося оттолкнуть ее назад в спальню.

У двери стоял профессор Снейп.

Гермиона замерла на полу и шикнула на Рона, который лихорадочно дергался, пытаясь освободить руки. Стебель Дьявольских Силков, как траурная лента, перечеркнул ее грудь, и она старалась совершенно расслабиться, чтобы он не затянулся туже. Ее пальцы с палочкой были перетянуты стеблями так плотно, что без вариантов. Когда профессор Спраут рассказывала про Дьявольские Силки, она как-то не упомянула такой вариант их использования.

Она ждала, что вслед за Снейпом ворвутся авроры, засверкают вспышки заклинаний… но было тихо. Профессор Снейп взмахом палочки захлопнул дверь (бесшумно, как в кино), взмах — четыре палочки взлетели с пола, он легко поймал их левой рукой, взмах — проверил, что никого больше в доме нет — и повесил на крючок мокрую дорожную мантию, слегка поеживаясь от холода.

Только теперь Гермиона поняла, что человек, которого она знала как учителя, когда-то хорошо умел сражаться. Он привык нападать первым, мгновенно ориентироваться в новой обстановке, ждать удара в спину, притворяться, менять обличье.

— Зачем ты пришел? — спросил Люпин, спокойно и медленно, словно старался, чтобы его слова звучали весомо, словно он по-прежнему контролирует ситуацию. Гермиона почувствовала, что не будь здесь ее и Рона, Люпин разговаривал бы по-другому. — Если ты хотел нас арестовать, почему не отправил авроров? Так безопаснее.

— Безопаснее для кого? — остро улыбнулся Снейп. Он выглядел вымокшим, замерзшим и потрепанным, но все равно смертельно опасным. — Тебя, оборотень, и всю твою душевную компанию можно взять, не напрягаясь… — Он запечатал несколькими заклинаниями дверь, обвел глазами прихожую, скривился, увидев грюмовский Проявитель врагов и подошел к Люпину. — С таким уровнем конспирации можно было бы поставить на улице указатель к вашему дому — опаснее бы не стало…

— Чего ты хочешь? — тихо, но с силой произнес Люпин.

Снейп присел на ступеньку лестницы, глядя на связанного Люпина сверху вниз. Он поигрывал палочкой, и в голове Гермионы вспыхнула картинка, неплохо изображающая, что Снейп может сделать с ними сейчас, безоружными и связанными. Однако… Она до сих пор (что бы там ни говорили факты!) не могла поверить, что Снейп, их учитель, человек желчный, замкнутый, временами очень грубый, но все-таки учитель, декан факультета, прекрасный ученый (она это знала, заглянув как-то раз в библиотеке в «Еженедельник зельеварения»), сейчас арестует их, отправит в Азкабан — по сути, отправит на смерть. В отличие от Гарри и Рона, которые только и делали, что ныли: «Столько домашки, Снейп охренел!», «Урод, вечно издевается!» — она прекрасно видела, что у него многому можно научиться, если не реагировать на насмешки. Наверное, он не очень-то годился на роль школьного учителя: работая с детьми, нужно уметь выбирать слова. Но он был, без сомнения, очень умен и талантлив — а это Гермиона ценила очень высоко.

— Я хочу, Люпин, чтобы вы все сейчас меня выслушали. Внимательно и тихо. Дьявольские Силки, надеюсь, вам помогут.

Хотел бы арестовать — уже арестовал бы, подумала Гермиона. Он пришел не за этим. Хочет заключить сделку? Но зачем? У него при новой власти есть все, о чем он, наверное, мечтал…

Или… у Вольдеморта дела не так хороши, как это может показаться по прессе, и профессор Снейп на всякий случай хочет заручиться поддержкой и с этой стороны, чтобы, если придется бежать… Слизеринский способ рассуждений, служба двум господам, но ведь профессор Снейп к этому привык.

— Вы близки к истине, мисс Грейнджер, — сказал Снейп, видимо, уловив ее мысли, и уголок его рта слегка дернулся. — Вы весьма сообразительны… Итак, Люпин, для начала. Ты же обратил внимание на то, что в Проявителе врагов меня не было видно?

— Наверно, сломан… Фонит от магии пространства в доме…

— Люпин, ты оскорбляешь память покойного Грозного Глаза, — перебил Снейп. — И как тебя вообще взяли преподавать в Хогвартс… Грюм, при своей паранойе, постоянно проверял устройства, с которыми работал. Значит — какой следует вывод?

— Вы пришли сюда как друг, — произнесла Тонкс, слегка шелохнувшись на полу. — По крайней мере, сейчас… Профессор, но…

Тонкс ведь совсем недавно была его ученицей, подумала Гермиона.

— Ты затеял какую-то игру, — начал Люпин. Его лицо слегка побледнело — видно было, что он тщательно сдерживает в себе раздражение. — Бога ради, Северус, оставь нас в покое, не втягивай в свои политические схемы! Ты же видишь, мы тебе не союзники и не враги. Мы, как и огромная часть волшебников с недостаточно чистой кровью, просто пытаемся уцелеть. Мы не воюем больше. Мы пытаемся спастись.

— Какую я веду игру — и веду ли ее вообще — тебя не должно интересовать, Люпин, — оборвал его Снейп. — Цели у нас разные, но по крайней мере одна из них совпадает, я думаю… Вы же хотите увидеть Поттера целым и невредимым? Не сошедшим с ума?

— Что вы с ним делаете? — заговорил Рон, но стебель хлестнул его по лицу.

— Я лично — ничего. А вот Долорес — она способна на многое. Я помогу Поттеру бежать… а вы пообещаете мне кое-что.

— Развяжи нас, пожалуйста, — Люпин заставлял себя говорить вежливо. — Если ты пришел как друг, хватит душить нас. Если боишься, что нападем, можешь пока не отдавать палочки.

* * *

Всю ночь после ухода Снейпа они обновляли защитные заклинания. Снейп сообщил, что Министерство магии совместными усилиями многих волшебников, в том числе и темных, изобрело способ пеленговать всплески магии, источаемые палочками. Разумеется, их целью было отследить таким образом палочки членов Ордена Феникса и связанных с ними волшебников. Отныне, стоило такому волшебнику сотворить какое-нибудь достаточно сильное заклинание (не Алохомора или Люмос, более мощное), то Специальный Отдел Министерства мог отследить всплеск — правда, пока не очень точно. Этот способ пока только тестировался, но все указывало на то, что в скором времени он будет принят на вооружение: проект курировал Родольфус Лестрейндж, он очень хотел выслужиться перед Лордом, и потому сотрудники Отдела работали в три смены.

Снейп не стал советовать Люпину и Тонкс сменить дом. Пройдя по всем комнатам, он неохотно признал защиту «приемлемой» — в Гермионе при этих словах вспыхнула радость: после смерти Грюма обновляли защитные заклинания как раз она и Люпин. Тонкс не была сильна в защите: она энергично прокладывала сеть порталов, связывалась с волшебниками, договаривалась о сигналах в случае опасности. С ее способностями метаморфа можно было безбоязненно отпускать ее бродить всюду, даже и по центру Лондона. От Тонкс они, в основном, и узнавали новости, Тонкс была их глазами — отчаянными, оголодавшими по миру глазами. Рон рвался сопровождать ее — ему невыносимо было сидеть взаперти — но оборотное зелье не стоило тратить на такую ерунду. Его было мало, сварить теперь негде, да и ингредиенты под контролем у государства. Дезиллюминационные чары были нестойкими, мантия-невидимка где-то потерялась при нападении на Нору — возможно, сгорела в пожаре.

Однако Снейп посоветовал усилить защиту, и Люпин с Гермионой принялись за дело. Проверить все окна, все двери, защитить каждую щель. Трубы, камин. Пройти по территории с заклинаниями, отпугивающими нежеланных гостей. Они сделали все, кроме заклинания Ненаносимости, как в Хогвартсе: провернуть такие вещи, не подавая заявку в Министерство, было невозможно.

Рон и Тонкс в это время придумывали ловушки внутри дома: думалось, что если на них все-таки нападут, то расставить ловушки по дому, которые задержат нападающих, будет нелишним. Грюм, конечно, сделал кое-что, когда в прошлом году обустраивал этот дом как «запасную базу» на случай непредвиденного, но тогда было много другой работы, и защиту внутри дома он явно делал наспех, надеясь, видимо, позднее вернуться к этой задаче. Рон так увлекся ловушками, что расхаживал по дому, размахивая руками, глаза горели — и Гермиона была счастлива оттого, что он наконец-то ожил. Кончилось ожидание, теперь и Рон мог что-то сделать. Он, выросший рядом с Фредом и Джорджем, видел множество идей волшебных ловушек в своем собственном доме. (А еще Рон, составляющий «План обороны дома», безумно напоминал мальчика из магловского фильма «Один дома», но Гермиона не стала об этом говорить — никто здесь все равно его не смотрел).

Снейп обещал устроить побег Гарри, когда представится возможность. (Что Люпин пообещал взамен, она не знала). Они должны были принять Гарри и быть готовыми в случае чего быстро сняться с места. Снейп не гарантировал, что все пройдет гладко.

* * *

Рождество встретили невесело. Рон получил письмо от родителей (он очень хотел хотя бы поговорить с ними через камин, но это было небезопасно): в письме Молли уверяла, что все в порядке, Артур немного осваивается, они не голодают, но Гермиона прекрасно видела, что Молли храбрится. Родители Рона жили теперь в крошечном коттедже тетушки Мюриель, под надзором властей: авроры могли нагрянуть в любой момент и перевернуть дом вверх дном, выясняя, не держат ли они связь с кем-то из неблагонадежных волшебников, не хранятся ли неучтенные волшебные палочки и прочее. Во время последнего обыска они перебили у Молли все горшки с растениями: думали, что-то может быть зарыто в земле. Молли писала об этом с юмором, но и Гермиона, и Рон видели, что сил у нее нет, что она в отчаянии, что ей кажется, жизнь кончена и теперь так будет всегда. Постоянный надзор, унизительные обыски, невозможность увидеть своих детей, поговорить с друзьями, пойти куда-то свободно.

Слава Богу, хоть письма можно было отправлять вполне спокойно — благодаря Фреду и Джорджу: они в прошлом году много возились с принципом работы Исчезательного шкафа. На его основе они еще в начале лета сделали почтовый ящик, который в трансфигурированном виде выглядел как обычная деревянная коробка. Молли хранила в ней баночки со специями. Но, если знать заклинание, коробка превращалась в своего рода Исчезательный шкаф: положил туда письмо — а вынули его уже с другой стороны. Таких коробок они успели сделать три пары — и хранились они не в Норе, а в их конторе в Лондоне, поэтому и не сгорели вместе с остальным добром.

Таким же образом обменивались письмами с Фредом, Джорджем и Джинни, которая не поехала в Хогвартс (и хорошо, а то оказалась бы не в Хогвартсе, а в Учреждении), и теперь они все вместе жили в коттедже «Ракушка» у Билла и Флер. Чарли удалось скрыться в Румынии, где-то в местах обитания драконов: связи с ним пока не было, но и возможность ареста была ничтожно мала.

На рождественский ужин Гермиона и Тонкс совместными усилиями приготовили гуся с яблоками и апельсинами. Он подгорел, местами был жестковат, но Гермиона, ненавидевшая готовку, твердила себе, что надо думать не только о войне, но и о мире, и если еще и перестать отмечать праздники, то можно окончательно впасть в депрессию.

Сидя у камина в скромной гостиной, которую Гермиона постаралась украсить как могла — красными лентами и золотыми шариками (и то, и другое она трансфигурировала из обычной бумаги и из старых стеклянных стаканов, найденных в буфете) — они выпили глинтвейн, пожевали сухого и жесткого гуся; Тонкс притворно-бодрым голосом начала рассказывать что-то веселое, но общего тяжелого настроения, которое висело над ними, как плотное облако, развеять не удалось. Люпин пытался улыбаться. Рон, хмуро уставившись в огонь, поддакивал невпопад. В рождественском номере «Пророка», помимо поздравительных речей Вольдеморта, Родольфуса Лестрейнджа и некоторых других, была также заметка об очередном аресте «волшебников, связанных с террористической организацией «Орден Феникса»», а про Хогвартс говорилось, что присутствующие там Пожиратели смерти считают, что в древнейшей школе до сих пор сильны порядки, принятые покойным профессором Дамблдором, и это мешает возрождению Магической Британии.

— Что это значит — они начнут на уроках маглов убивать? — угрюмо спросил у Гермионы Рон.

А через несколько дней на первой полосе они увидели «сенсационное обращение юного Гарри Поттера к людям, которых он некогда считал своими друзьями». Рон, выматерившись, бросил газету на стол, а Гермиона, борясь с яростью, стучавшей в голове, поняла: началось. Они пытались запугать Гарри, Амбридж хотела подействовать силой — теперь они начали шантажировать его жизнью кого-то из друзей. Кого?

— Луна… Луна Лавгуд и Невилл Лонгботтом арестованы, — напряженным голосом произнесла Тонкс, успевшая дочитать газету почти до конца. — Тут пишут, они покушались на жизнь директора. Они отправлены в Азкабан, а «дальнейшую судьбу юных преступников решит Визенгамот», черт!

— Дальнейшую судьбу юных преступников решит Гарри, — проговорила Гермиона и подумала: Господи, скольких друзей мы еще потеряем? Потеряем, сидя здесь, в тепле и относительном уюте? Ну да, мы спасли кое-кого, помогли бежать от Пожирателей, но это кажется таким ничтожным!

— Снейп обещал помочь, — Люпин отвернулся к окну. Он сгорбился, и Гермиона вдруг подумала, что он очень, очень болен. Зелий, смягчавших его ежемесячные переходы в состояние волка и обратно, сейчас было не достать, Тонкс пыталась что-то найти в подпольных аптеках, приготовить сама — получалось плохо, и в ночи превращений Гермиона затыкала уши, стараясь не слушать стоны и хрип, тихое поскуливание и жалобный вой.

А потом, через полторы недели, они увидели патронус Снейпа — черного ворона — сказавшего, что завтра, у автозаправки на краю города, они должны встретить Гарри Поттера. Проверка (кодовый вопрос, патронус) обязательна.

Тяжело вдруг осознать, что твой отец никогда не любил твою мать, твоя мать безумно любит отца, хотя порой он обращается с ней... недостойно, и еще — им обоим сейчас абсолютно наплевать на тебя. А ты сам — убийца-неудачник.

Эти мысли преследовали Драко, как пронзительно визжащие пикси. Если бы он мог, разбил бы голову об камень, чтобы не думать ни о чем.

Ему всегда казалось, что Малфои — самая правильная, благополучная и достойная семья. Древний магический род, который ничем себя не опорочил. Не то что какие-нибудь Уизли. Такого позора — браки с маглами и прочее — в семье Малфоев не было никогда. Отец любил рассуждать о чести, уважении, традициях, любил повторять, что Драко не должен запятнать честь рода.

А сам…

Драко всегда гордился им, хотел быть на него похожим. Но в последний год отец был не собой — как будто его роль играл не очень хороший актер. Как будто зашел в свой дом, и ничего не узнаешь, хотя мебель на тех же местах, ничего не тронуто... Очертания те же, но это не твой дом.

В отце словно оборвали нить его невероятной уверенности в себе, которая делала его таким авторитетным, ярким, обаятельным, заставляла его голос звучать так властно и сильно.

Сейчас же он бродил по дому, словно бы побаиваясь всех и каждого. Он немного морщился, когда говорила Нарцисса, и сильно напрягался, когда говорила тетя Белла. Он смотрел мимо Драко, точно хотел сделать вид, что Драко вообще не существует на свете.

И сама жизнь в последние полгода напоминала какое-то кривое зеркало, коверкавшее до неузнаваемости людей, мечты, надежды, поступки, желания.

Сны Драко теперь полнились запахом гари, звоном разбивающихся стекол, грохотом камней и знакомыми криками: это горел Хогвартс. Снейп, тетя Белла и кто-то еще тащили его в Запретный лес, быстрее, быстрее, к границе аппарации (вернуться к Исчезательному шкафу не получилось), ветки хлестали по лицу, ноги проваливались в ямы, а он ничего не понимал. Момент, которого он когда-то ждал с упоением — выйти против вечно пафосного старика Дамблдора, увидеть, как его глаза наполняются страхом, как директор, возможно, упадет на колени, будет умолять… Заставить уважать себя, бояться, не считать сопливым мальчишкой, который не умеет колдовать, ребенком, которого надо защищать и наставлять на путь истинный…

Этот долгожданный момент обернулся вспышкой заклинания, падающим с башни телом, хохотом тети Беллы, хрустом костей, который он не мог услышать, но звук все равно отдавался у него в голове.

Растерянные лица однокурсников (они еще ничего не понимают), фейерверк заклинаний, выбивающих стекла, крушащих парты, шкафы, котлы, книги. Драко часто представлял себе Хогвартс полем боя, где он наконец-то покажет свое величие, покажет этим глупым детям ту боевую магию, которой его учила тетя Белла (и немного учился он сам по книгам в библиотеке отца) — но то, что он видел, было не прекрасным торжествующим полем боя, а неразберихой: вспышки, крики, поваленные статуи, выбитые двери, чье-то тело, об которое неожиданно спотыкаешься, как о мебель…

Снейп тащил его, как куклу, через хаос — и их пропускали (еще никто не знает, никто, для всех Снейп еще обычный учитель, спасающий из заварушки своего ученика) — Драко чувствовал железную хватку на своем запястье, а потом прохлада ночи, объявшая, словно большая ладонь… И тело недалеко от Парадного входа — Драко видел в его в туманном свечении Метки в небе, просто тело, как мешок, валяющееся на земле. Тело Дамблдора.

Было в этом что-то… неправильное, точно поединок с Дамблдором должен был выглядеть иначе, более торжественно, поединок силы и славы. Никто не должен валяться на земле, как…

Яксли, пробегая, пнул Дамблдора и тоненько захихикал. Драко остановился — сердце вырывалось из горла. Его стошнило, он упал на колени, ткнулся носом в какие-то кусты, чувствуя густой, летний запах травы. Обычная летняя ночь. Ничего не изменилось.

— Драко! Вперед! — Это Снейп практически пинком поднимает его с земли и гонит вперед.

Драко погружался в липкий ужас. Что же теперь будет, он же не смог убить, все равно не смог бы, и это после стольких-то попыток, Лорд столько ждал! Лорд убьет меня сейчас, меня и, возможно, маму и папу, не поможет и заступничество Снейпа (или Снейп, наоборот, сдаст его, расскажет, как Драко позорно разрыдался перед Дамблдором и почти опустил палочку?)

Драко ненавидел слащавые речи Дамблдора, его банальные рассуждения о добре и зле, и, наконец, то, как он благоволил этому Поттеру, всеобщему любимчику. Поэтому, когда отец оказался в Азкабане, а газеты вовсю трубили о возвращении Волдеморта и поимке группы Упивающихся в Министерстве Магии, он был готов отомстить. И в то утро, когда тетя Белла появилась в их гостиной, он сразу сказал, что рад и гордится.

Мама поднялась с дивана — ее лицо стало отчаянно-белым. Тогда он презирал маму за то, что она так распустилась, не может взять себя в руки, нянчится с ним, как с маленьким.

- Белла, ты этого не сделаешь.

- Лорд оказывает ему великую честь, Цисси. — Тетя Белла положила руку на плечо Драко, ее голос звучал почти радостно. — Он мог выбрать ребенка Нотта, или Крэбба, или Гойла, или кого-то еще, но выбрал Драко!

- Но разве ты не понимаешь, — Нарцисса судорожно сжимала и разжимала пальцы. — Это погубит его, он еще ребенок, он не справится…

- Мама! — начал Драко возмущенно, но Беллатриса жестом велела ему замолчать.

- Цисси, любой мечтал бы об этом. С ним ничего не случится. Его никто не заподозрит. А даже если и заподозрит, Альбусу не хватит сил, чтобы отправить его в Азкабан. Он же у нас такой добренький!

- Белла, как ты можешь… — Драко никогда не видел у матери таких глаз: горящих, готовых убить. — Белла, ведь Драко тебе родной... Он погибнет, рано или поздно. Его убьют соратники Дамблдора, или арестуют и отправят в Азкабан на долгие годы, как Люциуса. Тебе его не жаль? А Люциуса? О нем ты тоже уже забыла?

- Если Драко погибнет, то я — в отличие от такой слабонервной дуры, как ты — буду рада, что он служил делу настоящего величия!

Драко при ее словах ощутил прилив невероятной гордости — в последний раз.

Сначала ему казалось, что все очень легко. Передать бутылку с отравленным вином, или всучить девчонке проклятое ожерелье — немного напоминало детектив. Но когда попытки провалились, Лорд был очень недоволен. Он ударил Драко Круцио, и когда Драко почти охрип от крика, освобождающе взмахнул палочкой:

- Иди же, Драко, и больше не подводи своего Лорда. От тебя зависит будущее твоей семьи… надеюсь, ты понимаешь?..

Когда сил бежать у Драко почти не осталось, они остановились — на кромке какого-то большого оврага. Вдали виднелся Хогсмид: все огни горели, виднелись какие-то вспышки: видно, вести о разгроме Хогвартса дошли и туда.

Драко обернулся к Беллатрисе и — голова чуть не взорвалась от пощечины. Он покачнулся, а тетя Белла, сжав зубы, ударила его еще раз и еще: потекла кровь из носа и губ.

— Щенок сопливый. Хлюпик. Нарциссино воспитание. Мы поставили на тебя все, а ты… Тебе место среди эльфов-домовиков, ублюдок.

— Белла, — это откуда-то сзади подошел Снейп: в его голосе сквозило вечное презрение. — Давай ты закончишь с воспитательными беседами… Надо трансгрессировать, скоро здесь будет полно авроров.

Белла встряхнула рукой, словно запачкалась от Драко, и они трансгрессировали. На ее лице застыло каменное выражение, с которым она и стояла, когда они докладывали обо всем Лорду. Снейп, правда, помог: рассказывая об убийстве, подчеркнул, что Драко вымотался, организуя рейд Пожирателей в Хогвартс, весь этот план с Исчезательными шкафами, и что, видимо, поэтому Убивающее заклинание у него не получилось. Ну что вы хотите, все-таки семнадцать лет, устал, переволновался… Но он, Снейп, подстраховал, как и договаривались.

Лорд снисходительно потрепал Драко по плечу, и на том все и закончилось.

* * *

Впервые в жизни Драко хотелось сбежать из дома. Когда рядом был Темный Лорд (а сейчас он сделался частым гостем в Малфой-Мэноре), к горлу Драко поднимался тугой клубок, мешающий дышать. От еды тошнило, руки леденели, мысли замирали. Драко боялся, что кто-то заметит это, боялся, что Темный Лорд окончательно разочаруется в их семье, и тогда — что тогда?

Временами он даже завидовал Поттеру. Ему можно быть гордым, бросать красивые слова, быть символом сопротивления — но Драко не мог себе этого позволить. Что станет с отцом, с матерью? Темный Лорд не щадил неугодных слуг, тех, кто не оправдал доверие, оказался недостаточно сильным и верным.

Незадолго до первого сентября отец позвал Драко к себе в библиотеку. В сдержанно роскошной комнате, где до этого Драко так любил бывать, сейчас было сумрачно. Люциус сидел за столом и читал какую-то книгу — или только делал вид, что читает, промелькнуло в голове у Драко.

Когда Драко замер в дверях (с недавних пор он в присутствии отца терялся, не знал, что сказать и сделать) — Люциус, кивком отпуская дворецкого, улыбнулся:

— Здравствуй, сын! Ну, что, предвкушаешь начало года?

Улыбка была ненастоящая. Как и тон.

Предвкушаешь. Да уж. После того, как убил… ну, почти убил директора.

— Понимаю, я и сам не любил школу в твоем возрасте, — Люциус понял, что сказал что-то не то, что его, как плохого актера, несло куда-то не туда, но бодро продолжил. — Ничего, в этом году школу наконец-то очистили от всякой швали. Можно учиться среди людей нашего круга. Лорд был так добр, что создал для осквернителей крови отдельные школы — так всем будет лучше.

Папа, зачем ты говоришь мне это, хотел сказать Драко. Я же читаю «Пророк», я не слепой.

Раньше отец никогда не рассыпался в потоках благодарных слов в адрес Лорда, а порой даже и осторожно позволял себе (за глаза, само собой) его критиковать.

— Драко… — отец как-то внутренне подобрался. — Родольфус говорит… Дело в том, что нам надо вернуть свои позиции. Ты же понимаешь… Это не твоя вина, что ты не смог… Я бы, наверное, и сам не смог в твоем возрасте, и спасибо Северусу…

Драко ощутил, будто в горле барахтается лягушка. Дыши, дурак, дыши.

— Но сейчас, Драко, мы должны сделать все, чтобы Лорд понимал, что мы готовы служить ему. Лорду сейчас нужны молодые ребята вроде тебя, которые станут лицом нового режима. Будут выступать на пресс-конференциях, рассказывать о том, как идут дела в Хогвартсе, какие программы для молодежи предлагает Лорд и так далее. Ситуация нестабильная, поэтому надо успокоить тех, кто колеблется. Воодушевить. Показать, что новый режим — это не насилие, а новые возможности.

— После арестов детей это сложно будет сделать, — сказал Драко, вспоминая разворот «Пророка» со снимками из «Учреждения». А особенно — обложку, на которой Рита Скитер, жизнерадостно улыбаясь, приобнимает Поттера, угрюмо смотрящего в камеру. Драко привык ненавидеть этого любимчика судьбы (Избранный, тоже мне!), но от колдографии было не по себе.

— Тшш! — Отец вздрогнул. — Драко! Будь, пожалуйста, аккуратен в выражениях, тебя могут неправильно понять… Не волнуйся, тебе будут помогать писать тексты, Родольфус найдет знающих людей, которые поработают над твоим стилем, объяснят, как надо вести себя на публике, как одеваться и прочее. Все надежды семьи сейчас на тебя… — в голосе у отца что-то сломалось, и Драко поднял глаза. — Я… не оправдал доверие Лорда… — лицо отца чуть-чуть задрожало. — Другие проявили себя гораздо лучше.

— А экзамены?

— Что экзамены?

— Мне же надо готовиться к экзаменам, — глупо сказал Драко, не понимая, что еще сказать.

Лицо Люциуса вспыхнуло:

— Какие экзамены, Драко, бог с тобой! Неужели ты думаешь, что кто-то сейчас будет на них смотреть? Если ты сможешь вернуть расположение Лорда, если он поймет, что род Малфоев всегда был верен… Это даст тебе такие возможности, о которых я мог только мечтать! Кроме того, ты должен быть благодарен Родольфусу. После твоей… ошибки они могли бы навсегда разорвать с нами отношения, но это была идея Родольфуса — предложить Лорду сейчас твою кандидатуру, раскрутить тебя как лицо нового режима! Ну, разумеется, не тебя одного, но все же… Ты должен быть благодарен Белле, ты понял?

Пощечина тети Беллы и губы, которые начинают кровоточить. Почему-то именно это всплыло сейчас в голове, и Драко криво улыбнулся.

— Драко… — Люциус снова заозирался, хотя заглушающее заклинание было наложено на двери кабинета, и бояться было нечего. — Пойми… Если мы сейчас проявим себя, у тебя будет все. А если нет — ты же понимаешь, что нас может ожидать? Я скажу откровенно: Лорд уже сомневается… стоит ли держать нас в Ближнем Кругу после моих и твоих ошибок.

— И что тогда? — шепотом спрашивает Драко, видя в глазах отца унизительный страх.

— Что тогда? — срывается Люциус. — Господи, Драко, ты такой же дурак, как и Нарцисса! Я что, должен объяснять тебе такие вещи?

— Нет, отец, — кто-то внутри Драко отвечает за него, в то время как Драко видит себя на месте Поттера — униженным и заклейменным за измену, отправленным в «Учреждение», лишенным палочки, комфорта, дома. Только если Поттер даже и сейчас был Поттером, и когда его сломают (в этом нет никаких сомнений), то все будут знать, что его ломали, долго и усердно — то у Драко нет и этого. Никто не протянет руки, никто не скажет шепотом «Драко, держись!» (Крэбб и Гойл первыми направят на него свои палочки), никто, даже отец, не будет гордиться им, потому что отец вообще потерял эту способность — гордиться.

* * *

Драко был благодарен своей новой «должности» только тем, что мог теперь совершенно безнаказанно прогуливать уроки. Занятия со стилистом (неприятным вертлявым типом, которого нашел Родольфус), подготовка речей, которые частично писал он, частично писали за него, а тетя Белла слушала и безжалостно критиковала; интервью, появления на публике вместе с Лордом (попытки сдержать дрожь, когда скользкая рука ложится ему на плечо) — все это выматывало, и до постели в спальне Слизерина Драко добирался с одной мыслью: спать, спать, забыть, выкинуть все из головы. На уроках Драко никто не трогал, никто не спрашивал, кроме Снейпа. Драко точно был накрыт куполом — прозрачным, но непроницаемым: никто не подходил к нему поболтать в гостиной, никто не подсаживался в Большом зале, чтобы обсудить новости («Слышь, Драко, че твой отец говорит…»), учителя обходили его взглядом, точно он был тяжело болен. Одна Макгонагалл порой смотрела на него — странно, глубоко, точно хотела вытащить что-то у него изнутри, и непонятно, был ли это взгляд жалости, или презрения, или сдерживаемой ненависти. Драко мог бы сейчас подойти к этой драной старушенции и сказать ей что-нибудь такое — типа, отвяжитесь от меня, в чем дело? — но почему-то не хотел. Он был не против, что его не трогали. А что смотрели… Даже Лорд не запретит людям смотреть на тебя.

Один лишь Снейп общался с ним как раньше — бесстрастно.

* * *

Драко как раз был в библиотеке поместья Малфоев, в углу у окна (там его не сразу можно было найти), учил новую речь — настолько, насколько удавалось отвлечься от мыслей — когда услышал яростный шепот отца. Отец втолкнул мать в библиотеку, захлопнулась дверь.

— Цисси, Северус пишет, Поттер сбежал. На них кто-то напал, Цисси!

Мать тихо охнула.

— О Господи… Лорд же убьет его.

— Ну, прежде всего виновата дура Амбридж, — отмахнулся отец. — Хотя и Северусу тоже может достаться… Что нам делать? Ты же понимаешь, Цисси, Амбридж сейчас вынуждена будет отойти в сторону. Это прекрасная возможность для нас — показать, на что мы способны! Лорд уже не вспомнит об ошибке Драко! Он будет помнить, что Малфои — это те, кто поймал Поттера!

Молчание.

— Когда же ты перестанешь ставить под удар наши жизни… — в голосе матери была обреченность. — Ты уже рискнул своим сыном, Люциус. Как ты собираешься ловить Поттера? Ты снова собираешься использовать Драко?

— Цисси, тут нет никакого риска… — Вздох. — Ну хорошо, риск есть, но рискуем мы все, каждый день, и Лорд тоже! Для начала было бы неплохо, чтобы Драко сошелся с кем-то из старых приятелей Поттера…

— Они все в Учреждении.

— Не все. На Гриффиндоре учится много людей. Да и не только на Гриффиндоре. В газетах писали про арест каких-то ребят, друзей Поттера. Их бросили в Азкабан неделю назад.

— В Азкабан… Детей… Господи.

— Цисси, не будь дурой. Лорд скоро освободит их, и вот тогда Драко…

— Что тогда?

Драко услышал, как мать ушла, оборвав спор: она редко опускалась до ссор. Отец, раздраженно хлопнув дверью, вышел следом.

Значит, сейчас отец готовит для него новую роль. Сойтись с Лонгботтомом вряд ли получится — даже Невилл не такой дурак, чтобы не понять, что Драко не испытывает к нему сильной симпатии. А вот Луна Лавгуд…

Девочка со странными сережками и подвесками, над которыми дружно ржала вся женская часть Слизерина. Девочка, выглядящая отстраненно и незаинтересованно даже тогда, когда Амикус и Алекто произносили очередную бредовую речь перед ужином или завтраком. (Когда Драко как-то сказал отцу, что речь «бредовая», отец поморщился и ответил, что Кэрроу не блистают интеллектом, но для режима полезны).

Драко их речи откровенно бесили — в них не чувствовалось ни следа той мощи, которая была в Волан-де-морте. И однажды он, кусая губы от непонятной злости, наткнулся взглядом на лицо Луны Лавгуд... Она сидела за столом Когтеврана, выпрямившись, спокойно сложив руки на коленях, и безмятежно смотрела куда-то мимо Драко — в окно, за которым хлестал дождь. Как может она быть столь спокойной? И его, и ее мир летит куда-то, непонятно куда (правда, по разным причинам) — а она выглядит так, будто... будто слушает скучную лекцию!

Драко глядел в окно, на туманный мокрый сад, на статуи, сгорбившиеся под снегом. В груди разрасталось что-то, чему он не мог дать названия — вой, которому никак нельзя дать выплеснуться.

Луна Лавгуд… Она видела Драко испуганным, слабым — и не стала смеяться.

* * *

Волшебная лодка не может утонуть. Это единственное, что немного успокаивало Драко, но не спасало от страшной качки. Лодка, на которой он плыл к Азкабану, головокружительно взлетала на волне, а потом страшно ухала вниз, так что сердце подпрыгивало к ушам. Было страшно даже смотреть на черную стену воды, на которую карабкалась лодка, и черную яму, куда они все падали, скатываясь с гребня волны.

Да, тот, кто решился бы сбежать из Азкабана, почти наверняка утонул бы в этом море, окружавшем тюремный остров.

Драко злился на отца, отправившего его сюда, "чтобы навестить заблудшую подругу" (многозначительный взгляд отца, его тихие инструкции, что нужно спросить, как себя вести), его бесила покорность матери, его пугал блеск в глазах тети Беллы, которая, видимо, поняла, что это прекрасный шанс реабилитироваться и доказать, что Малфои еще чего-то стоят и готовы на многое пойти ради службы Лорду. Именно поэтому Драко, кутаясь в дорогую зимнюю мантию, расшитую серебряными нитями (будет хорошо смотреться на фото, сказали ему) плыл сейчас в сопровождении трех авроров и фотографа на остров Азкабан.

У пристани (хлипкой, деревянной, освещенной несколькими волшебными фонарями) ветер и волны стихли, точно остановленные заклинанием. Драко, пошатываясь, выбрался из лодки на скрипящие деревянные мостки. Поежился, чувствуя, как тяжелый воздух давит на голову и плечи, заставляя сгорбиться. Наверху, в черном жутком, завораживающем небе парили дементоры.

Вспышка колдокамеры застала его врасплох. Он хотел прикрикнуть на Миранду, молодую, но талантливую ведьму-фотографа, однако сдержался: Миранда умудрялась на ходу делать потрясающие снимки, каким-то чудом (колдовством?) выхватывать нужный, чарующий ракурс, выражение лица, позу, и Драко на фотографиях выглядел мужественным, собранным, решительным, обаятельным — таким, каким должен был выглядеть наследник рода Малфоев.

Интересно, какой образ создаст она ему сейчас: молодой аристократ, достойное продолжение древнего магического рода, милосердно навещает подругу, которая (какая жалость!) оказалась в неправильной компании? И, конечно, Миранда сотрет те снимки, на которых истерзанный семикурсник, надежда своей долбанной семьи, напуган могильным островом и абсолютно растерян предстоящим свиданием с девчонкой, которая ему совсем не подруга.

Уходящая в небо витая решетка ворот распахнулась, пропуская их маленькую группу внутрь. Каждый шаг — как погружение в воду, несмотря на то, что авроры, бдительно поглядывая по сторонам, гонят перед собой светящихся нежно-голубым светом Патронусов.

Бедная дура Лавгуд, что же чувствует она, запертая в темной камере без волшебной палочки, без всякой возможности защититься?

Поделом ей, не надо было связываться с Поттером. Все у них какие-то игры: отряд Дамблдора, секретные тренировки, секретные встречи... Надо было понять, что игры закончились, надо было тихо остаться в стороне... За что Луну и этого придурка Лонгботтома отправили в Азкабан? Кэрроу не сказали. Лонгботтом, конечно, постоянно дерзил им, но это же не причина...

-У вас полчаса, — сказал комендант тюрьмы, провожая Драко по винтовой лестнице, мимо этажей, тонувших во мраке и холоде. Авроры и фотограф остались внизу, поскольку беседа должна была быть «конфиденциальной»: на этом особо настаивал Люциус. Девочка не должна заподозрить какую-то игру, ты уж постарайся, Драко.

Комендант, свиноподобный мужчина с неожиданно тоненькими изящными усиками, сильно волновался, и Драко понимал, почему. Предыдущего коменданта, как он догадался, сейчас допрашивали, и явно без всякого уважения, по поводу побега Поттера, и новый комендант боялся вляпаться во что-то опасное.

— Камера триста двадцать пять... да, вот она. Заключенная Лавгуд! — рявкнул он так, что Драко, шедший следом, отшатнулся. — В Азкабане запрещено вставать на кровать! Немедленно на пол!

Дверей в камерах на этом этаже почему-то не было, дверные проемы были закрыты толстыми решетками. Неужели для того, чтобы лучше контролировать особо опасных преступников? Какой бред... Сквозь решетку Драко увидел худую фигурку, балансировавшую на носочках на кровати, тянувшуюся к маленькому оконному проему под сводом камеры. Оконце было с ладонь величиной — чуть светящийся четырехугольник на фоне грубых мокрых камней стены.

— Заключенная Лавгуд!

Фигурка спрыгнула с кровати (узенького ложа, заправленного каким-то тряпьем, наверняка мертвенно холодного, не согревавшегося никогда, подумал Драко с мгновенной дрожью отвращения) и подошла к решетке. Острое лицо-треугольник, запавшие глаза, плотно сжатые белые губы. Светло-желтое платье в мелкий цветочек, поверх толстый грубый свитер явно с чужого плеча. Луна обхватила себя руками, точно желая согреться, и из-под широкого рукава свитера выполз разорванный рукав платья. Неужели она сопротивлялась при задержании? Ее хоть не пытали?

У Драко снова, как уже было многажды, сбилось дыхание, когда он увидел ее глаза — в них не было страха, не было отчаяния, только отстраненная вежливость.

— Простите, мистер Паркер. Я забыла.

— Запомни, Лавгуд: в моих силах устроить тебе здесь сладкую жизнь, — прошипел комендант, наклоняясь к решетке. — Сову отсюда не отправить, и учителей, как видишь, здесь нет. А папочка твой..

— Я поняла, спасибо, — ответила Луна спокойно, глядя на коменданта так, будто он только что объяснял, что она может заказать в номер чай или кофе.

Комендант хотел сказать что-то еще, но, кинув взгляд на Драко, остановился. Гадает, что связывает семейство Малфой и дочку оппозиционного издания "Придира", чья редакция была сожжена в начале августа Упивающимися, подметил Драко про себя. Думает, не нажалуется ли на него Драко? Из непонятного злорадства Драко помахал Луне и улыбнулся. Пусть комендант поостережется в следующий раз изображать здесь из себя невесть что. Мелкие людишки.

Когда комендант ушел, Луна прислонилась к решетке. Ей, очевидно, было тяжело стоять, холодная тяжесть уже давила и на Драко. А Луна провела здесь полторы недели...

— Я очень рада, что ты приехал, — сказала Луна певуче, точно он навестил ее в загородном летнем домике.

— Лавгуд... Ты как?

Слова идиота. Но Луну они не разозлили.

— Вполне терпимо, Драко, спасибо.

— Здесь холодно, — промямлил Драко. Холод был самым терпимым здесь, а вот остальное... Но не мог же он спросить: «Как ты справляешься? Ведь рядом дементоры?»

Луна кивнула.

— Да, холодно, но Невилл отдал мне свой свитер, спасибо ему огромное... Я теперь должна что-то сделать для тебя? Что-то сказать журналистам?

Луна уточнила так спокойно, будто это было в порядке вещей, и от этого Драко почувствовал себя еще гаже.

— Нет, я... не за этим... — вытолкнул он из себя. — Луна, я... могу помочь. Тебя могут отпустить.

— Если для этого нужно сделать интервью с Волан-де-Мортом, то я откажусь, — ответила Луна невозмутимо.

Драко оглянулся: камеры на этаже пустовали. Можно рискнуть. Надо только убедить ее.

— Луна, — зашептал он торопливо, прижимаясь лбом к решетке, — Поттер сбежал.

Тонкие пальцы Луны стиснули решетку. Ее лицо засияло — тем светом, который он видел однажды, тогда, в Запретном лесу...

— Я догадалась, — тихо ответила она. — Они не разрешили бы тебе прийти просто так. Я очень нужна твоей семье, Драко?

Эта девчонка сразу просчитала прекрасный план Малфоев.

— Ты не понимаешь, — Драко проглотил раздражение — не сейчас, не сейчас. — Луна... Они думают, вы с Лонгботтомом можете знать, где скрывается Поттер. Вы же его друзья. Какое-то тайное укрытие вашего отряда Дамблдора, важное место...

— Увы, я не знаю, Драко, — она покачала головой. — Ничем не могу помочь.

— Луна, — почти прошипел Драко, — Поттер может попробовать связаться с кем-то из ваших. Подумай, что изменится, если ты скажешь, что это так? Тайный пароль, способ связи...

— Я не люблю лгать.

— Луна... Скажи им, что он может связаться с тобой, что ты знаешь... Тогда я смогу тебе помочь

— Спасибо, Драко, — вот теперь Луна тепло улыбалась ему, а не сбежавшему Поттеру у нее в голове. — Но обман быстро раскроется, и я все равно вернусь сюда. Я все понимаю — они не отпустят меня просто так, а сотрудничать с Упивающимися я не стану. Извини, пожалуйста.

Ей что, не хочется жить?!

Драко вцепился в ее тонкое запястье.

— Луна... Сидя здесь, ты никому не поможешь. Я... постараюсь тебе помочь. Как Поттеру, — произнес он одними губами.

Это было в октябре, когда Драко сбежал с уроков в Запретный лес.

Лес дышал туманом, сухие листья шуршали под ногами. Драко шел, вспоминая, как сегодня утром, на уроке Темных Искусств, Амикус заставлял их использовать Круциатус на заплаканном второкурснике. Драко знал это ощущение — темная клокочущая ярость словно бы вливается в палочку, накачивает заклинание своей силой — но он не мог использовать Круциатус просто так. Ни отец, ни мать бы не смогли. Они сочли бы это чем-то… недостойным аристократа. Жестокие плебейские игры.

Драко взбежал на холм. Перед ним раскинулась долина, озеро тумана, из которого выныривали деревья. Так далеко он никогда не заходил. Это Поттер с друзьями вечно шлялся не пойми где, а Драко к опасностям никогда не тянуло. Но теперь дом был опаснее всего, а в Запретном лесу, среди волн тумана, он был одинок и почти счастлив.

Вдруг туман немного расступился, обнажив что-то безобразное, тонкое, острое, с кожистыми крыльями, двигавшееся рывками к нему навстречу.

У Драко ослабели ноги. Господи, я же забрался в такую глушь — меня и не сразу найдут, если… Это Запретный лес, черт знает, кто тут может быть… Он побежал, не глядя, спотыкаясь о камни, на ходу пытаясь достать палочку из кармана.

Чудовище издало пронзительный, скрипучий крик, расправило крылья и взмыло в воздух. Драко присел, готовясь выпалить заклинанием. Это что, дракон? Какой-то странный вид?

- Стой! Он не опасен!

Драко повернул голову… Через кусты к нему пробиралась Луна.

Она нисколько не была напугана — и на чудовище не особо обращала внимание.

- Стой! Это фестрал! — Она вырвала у него палочку.

Драко сел на землю. Его немного потряхивало.

- К-кто?

- Неужели? — у Драко вырвался истеричный смешок. — А я думал, Лавгуд, ты всему веришь.

Он сгорал от стыда, что так испугался, а эта девчонка стала свидетельницей его позора. Но Луна, казалось, этого и не заметила: ее куда больше волновал фестрал, к которому она и направилась, доставая яблоко из кармана. Чудище сложило крылья и, покачиваясь на тонких длинных лапах, ждало ее. Она приподнялась на цыпочки, погладила его по голове, скормила ему яблоко. Она не смотрела на Драко, вообще не обращала внимания — и после всех тех взглядов, преследовавших его и в Хогвартсе, и на встречах Лорда с прессой, и в Малфой-Мэноре — он ощутил облегчение. Для Луны он был никем — хотя она, безусловно, помнила, что он совершил.

* * *

Отец и мать ждали его в малой гостиной. Туда подали чай, его любимое печенье, фрукты, шоколад — мать понимала, что после Азкабана нужно восстановить силы. Отец был любезен, но нетерпелив, и Драко, отпив немного горячего чая с какой-то целебной настойкой, решил не медлить.

— Лавгуд надо вытащить из Азкабана.

— Она что-то знает? — мгновенно подобрался Люциус.

Драко скривился:

— Я не знаю, пап! Это же компания Поттера, они там все играют в доблесть. Нам Лавгуд ничего и под пытками не расскажет. — Фраза, брошенная просто так, вдруг повисла в тишине гостиной, и Драко осознал, что такой вариант тоже реален — если Лорд вдруг разозлится. — Я хотел сказать... Она пыталась наладить связь с Поттером, еще когда он был в Учреждении для неполноценных...

У Люциуса заблестели глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Она мне сказала сегодня, — соврал Драко. Тот факт, что единственную записку от Луны Поттеру передал он сам, он решил пока не раскрывать. — В прошлом году Поттер ходил с Луной на вечеринку к профессору Слизнорту.

— Ты думаешь, между Лавгуд и Поттером что-то есть? — спросила Нарцисса, внимательно посмотрев на сына.

Драко пожал плечами:

— Даже если нет, они все равно близкие друзья. Если она будет на свободе, он может попробовать с ней связаться. Или она попытается связаться с кем-то из Ордена Феникса.

Луна не будет действовать так прямолинейно. Она умна и осторожна. А еще — она очень сильная, ей хватит характера не броситься сразу разыскивать хоть кого-то, кто может ей помочь... Но этого он родителям не сказал. Луну надо было вытащить из Азкабана даже ценой его опасной лжи.

Пришлось лечь ненадолго в больницу св.Мунго, чтобы не возбуждать никаких подозрений. На меня напали, ударили несколькими заклинаниями сразу, частично стерли память: об этом я, как легилимент, позаботился сам — спутанные нити вместо связной картинки в голове, обрывы и темнота. Даже для Лорда это выглядело весьма убедительно.

Хорошо, что Лорд меня не прикончил. На этот случай, конечно, домовому эльфу были оставлены инструкции — что делать с Поттером, что ему передать... Но Лорд поверил: план выглядел слишком глупым и наивным для его лучшего слуги. Кто бы мог подумать, что на острове Азкабан уже небезопасно! Впрочем, Лорд давно в глубине души сомневается в верности дементоров (если можно сказать, что он вообще кому-то верит), так что похищение Поттера станет еще одним кусочком паззла, подкрепляющего его опасения.

Но Поттера надо как можно быстрее переправить к Люпину и Тонкс. Во-первых, нельзя недооценивать Темного Лорда. Во-вторых, мальчишка не может тихо сидеть на месте. Как только он сможет нормально держаться на ногах, его надо будет каким-то образом доставить к Люпину и Тонкс.

В-третьих… крестражи не ждут. Лорд набирает силу. И без Поттера мне не обойтись: он чувствует крестражи лучше, чем кто-либо другой... понятно, почему. Интересно, когда Поттер наконец поймет, почему слышит их? Когда сложит два и два и догадается, что обречен?

Гриффиндорцы никогда особо не думают.

Входя в коттедж, я крикнул:

— Поттер!

Гарри спустился по лестнице, держа палочку. Молодец, неплохо учится.

— Ваш патронус?

— Ворон, — ответил я и задал контрольный вопрос:

— Чем вы убили василиска, Поттер?

— Мечом Гриффиндора, — говорит Гарри, непроизвольно вздрагивая: ему не хотелось это вспоминать.

Чертов Альбус. Он всегда подвергал испытаниям и себя, и самых близких соратников, не считаясь с тем, насколько тяжелую ношу взваливает на плечи.

Сегодня будет непростой вечер.

— Вы хорошо себя чувствуете, Поттер?

— Нормально, — ответил Гарри мгновенно. — Мы... будем трансгрессировать?

Он и правда выглядел уже почти нормально — немного бледновато, но если не брать почти затянувшихся благодаря мазям шрамов... Шрамы будет не видно под одеждой, сейчас не июнь, а в остальном...

— Нет, трансгрессировать мы не будем.

— Почему?

— Для трансгрессии вы еще недостаточно восстановились, — меня захлестнуло раздражение. — Не хотелось бы вызывать аварийщиков, если вас расщепит. Арест как-то не входит в ваши планы, не считаете?

Гарри проглотил эту колкость.

— Что же нам тогда делать? Сэр.

— Поехать на машине. Магловским способом.

Гарри смотрел на меня, не веря.

— Но... это же далеко! Мы будем ехать невесть сколько! И... разве нас не отследят по дороге?

— Машину можно и ускорить, Поттер. А магический надзор сейчас гораздо больше обращен на контроль магических способов перемещения и магических операций как таковых, чем на маггловские дороги. Никто из приближенных Лорда даже и не подумает, что волшебники, похитившие Поттера, повезут его на машине. Будут следить за порталами, каминами, аппарационными точками, метлами, наконец... Но не за шоссе.

* * *

Я давно не водил машину. Наверное, с тех пор, как болела мама... Ее надо было забрать из больницы, довезти до дома, и было понятно, что она не в том состоянии, чтобы трансгрессировать. Можно было бы использовать портал, но мама отвыкла от магии, от тех ощущений, которые она будит в человеке.

Она отвыкла за годы жизни с отцом, который орал на нее каждый раз, когда она, забывшись, использовала чары вместо того, чтобы мыть посуду вручную, или призывала приборы из ящика, вместо того чтобы идти за ними.

Поэтому пришлось забирать маму на машине.

Мама — бледная, с сухой пергаментной кожей, без волос — держалась за мою руку, когда мы шли к машине, и казалось, что за мой локоть уцепилась птичка, тонкой, высохшей, невесомой лапкой.

Даже волшебники не умеют лечить рак на поздней стадии. Что толку от твоих умений, если ты не можешь уберечь от смерти тех, кого любишь?

Единственное, на что я смог повлиять — чтобы она ушла без боли, чтобы ее последние дни не были омрачены страданиями и страхом.

Она, когда-то увлекавшаяся зельями, не могла сейчас даже распознать изменение запаха, консистенции. Я подсыпал ей зелья в чай, подливал в банку с джемом, перемешивал с сахаром. Она ничего так и не поняла, и осознавать эту деградацию было больнее всего. Это было самое яркое доказательство того, что сделал с ней отец, чего он ее лишил.

А ведь она его любила… И когда я, незадолго до ее смерти, сорвался и сказал, что отец испортил нам жизнь, что это он довел ее до болезни, мать ответила: "Не вини его. Тобиас был очень несчастным человеком. Он как будто не умел радоваться". А потом добавила: "Ты весь в него".

* * *

Взмахнув палочкой, добавил бензина, протер запылившиеся стекла, проверил двигатель. Все в норме. Правда, на наколдованном бензине далеко не уедешь, свойства не те, поэтому по дороге надо будет заправиться. Лучше не привлекать внимание даже лёгкими чарами. Здесь, в коттедже, можно колдовать вполне безопасно, место хорошо защищено, но на дороге так рисковать не стоит. Кто знает, какой силы колдовство могут отслеживать в отделе Родольфуса. Я опасался расспрашивать его подробно об этом, ведь, по идее, меня, директора Хогвартса, это вообще не должно было волновать.

— Сэр, я готов.

Гарри появился в дверях гаража. Он явно нервничал. Еще бы: дорога предстояла непростая, еще и по друзьям соскучился.

Гарри был одет как обычный школьник, возвращающийся домой с каникул: свитер, джинсовая куртка, рюкзак. Только истощенное лицо привлекало внимание.

— Мы поедем под оборотным зельем?

— Нет, сварить его незаметно сейчас трудно, — ответил я, проверяя шины. (Одна чуть подспущена, сейчас приведем в порядок). — Имея Амикуса и Алекто на хвосте, трудно сварить такое зелье, не привлекая внимание часами работы в лаборатории и покупкой ингредиентов.

— За вами следят? — на лице Гарри было недоумение. — Но вы же... свой, вы же из них…

— И что, вы думаете, свои не следят друг за другом? Еще как следят. Ночей не спят, недоедают, но следят. Жаждут воспользоваться любым промахом, чтобы донести Лорду и быть награжденным за преданность...

— Я думал… на вас это не распространяется, — пробормотал Гарри.

— Мое положение не намного безопаснее вашего, Поттер.

Убедившись, что шины теперь в порядке, я подошёл к Гарри.

— Так, теперь займёмся вашей внешностью, Поттер. Стойте и не шевелитесь.

Лёгкие маскировочные чары, вот что нужно. Взмахом палочки я затушевал шрам на лбу, сделал волосы посветлее, каштанового оттенка, добавил чуть-чуть веснушек. Такие чары со временем выдыхаются, но на 12 часов их должно было хватить. — Очки тоже нужно поменять, дайте их сюда.

Гарри протянул исцарапанные и заляпанные очки (как он только видел что-то через них?), и я изменил их форму — теперь это были прямоугольные, в тонкой оправе, дорого выглядящие очки, какие могли бы купить любящие родители.

Свою внешность тоже пришлось немного изменить. Форму носа, увы, изменить так не получилось бы, это затрагивает кости, а вот цвет волос и те же веснушки, да те же очки… Так мы стали похожи на отца и сына — что будет преимуществом в случае, если остановят. Отец везёт сына с затянувшихся каникул на учебу, ничего особенного.

Уже в машине я ещё раз повторил:

— Палочка?

Гарри постучал по карману куртки.

— Поменьше слов. Если что, притворись спящим.

Когда Гарри разместился на заднем сиденье, я продолжил инструктаж:

— Мы будем ехать всю ночь. Нас может остановить полиция. Не исключено, что Министерство уже передало им информацию о тебе — скорее всего, что ты похищенный подросток. Вероятно, Министерство учло, что ты можешь быть в компании волшебников, поэтому будут разыскивать странно одетых людей. Возможно, они сказали, что ты подался в секту, или сбежал из дома к своим друзьям из театра. В любом случае — не напрягайся, молчи. Если нас остановят авроры, не вздумай сражаться с ними или трансгрессировать. Веди себя, как магл.

— А если они поймут, кто мы?

— Не должны. С чего вдруг? Но вот если ты начнёшь сражаться, то поймут сразу. Они могут пролегиллиментить тебя — на всякий случай…

— Я не умею защищаться от легиллименции, — произнес Гарри напряжённо.

Я проглотил злое "А нужно было учиться, когда тебя учили, дурак", но сдержался. Дорога впереди была непростая (все просчитано, но вдруг?), поэтому не стоило собачиться с Гарри из-за прошлых ошибок. Если Гарри сорвётся в присутствии полиции, то могут и задержать, но это не самое страшное. Вот от авроров придется уходить, прорываясь с боем, и если нас не убьют, то в любом случае это будет означать переход на нелегальное положение. Этого хотелось бы меньше всего. Прячась по лесам, весьма трудно будет искать крестражи — тогда как положение ближайшего соратника дает многое.

Вслух же я сказал:

— Будем надеяться, им не придет в голову легиллиментить двух непримечательных маглов.