Нити (джен)

Мои мысли чисты и холодны. Мой взгляд устремлён вниз. Я — невидимка. Просто свидетель, хотя могла быть в самом центре событий. Если бы не проклятые «нити».

Сейчас даже сложно вспомнить то время, когда я о них не знала. А что толку знать, если, стоит дёрнуть за одну из них — и я по-прежнему всего лишь пешка, послушная и жалкая?

У меня хватало дерзости думать, что это мне предначертано освободить нас от нитей навсегда. Как же!

Может быть, даже за своё собственное освобождение мне следует благодарить случайность, а вовсе не волю? Я помню этот момент, будто он был вчера.

Мы ругались. До этого мы с Арлекином всегда ругались, потому что он меня ревновал, а я всё отрицала, хотя и вправду изменяла ему. Это было словно какое-то наваждение: бледные мечтательные мальчики с печальной улыбкой и тонкими пальцами… Моё сердце тяжело бухало в груди, подушечки пальцев набухали до болезненной чувствительности и прикосновение, простое прикосновение начинало казаться запретной лаской, украденной у постылой действительности.

А потом наступало отрезвление. Не без помощи мужа, словно бы в насмешку над моими фантазиями скроенного по совсем другому лекалу: рыжие волосы, громкий голос, приземистая фигура кулачного бойца. Он ловил меня на «месте преступления», бил, а моих «бледных мальчиков» и вовсе несколько раз едва не отправлял на тот свет. То, что мы при этом оставались вместе, — объяснить могут только нити. Мне и в голову не приходило развестись. Арлекину — завести другую. Мы просто повторяли одну и ту же заклинившую пьесу раз за разом, будто заводные куклы. Примирение. Измена. Разоблачение. Ссора. Примирение.

Пока однажды, когда я, пытаясь повиснуть на Арлекине всем телом и тем самым дать Пьеро (в тот раз его звали так) немного времени, чтобы скрыться с глаз долой, — вдруг не поняла ясно и отстранённо, что такое уже было. Слово в слово, движение в движение. Это открытие так поразило меня, что я тут же прекратила кричать и брыкаться.

А Арлекин — вместо того, чтобы воспользоваться передышкой и погнаться за Пьеро — недоумённо на меня уставился. Как будто без моих воплей он не знал, что делать дальше.

— Это всё уже было, — прошептала я.

— Это всё уже было, — повторил он, с глазами, расширенными от ужаса.

На следующий день, направляясь по своим делам, мы то и дело ловили себя на ощущении дежа-вю. Наши жесты казались украденными, наши позы — неоригинальными и заезженными, даже лица, отражавшиеся в стёклах и витринах, будто были лишь масками.

Так мы узнали о «нитях». Теперь мы могли бы стать счастливыми. Если бы вовремя поняли, что свобода дана нам авансом, выплачивать который предстоит постоянной бдительностью. Арлекин же вместо этого пошёл в бар, напился и принялся делиться со своими всегдашними собутыльниками, что, мол, мир вокруг полон «нитей», которых мы слушаемся, будто марионетки.

Назад он не вернулся.

Почему не пришли за мной? Не знаю. Может, были слишком ленивы. Или… или знали, что рано или поздно я выдам себя. Так же, как Арлекин, — другими «нитями». Поступать во вред себе: напиваться и болтать — было его «нитью» точно так же, как ревновать жену, а потом прощать её.

Его смерть послужила мне уроком. Каждый свой поступок я теперь обдумывала. Никакого «машинально». Никакого «очевидно». Каждую секунду я ожидала, что моё тело и разум предадут меня, запустив по милости нитей то, что убьёт меня, как Арлекина. Но до поры мне удавалось скрываться и молчать.

Потом я познакомилась с такими, как я, и они помогли мне сбежать.

Так я узнала о Пророчестве и подружилась с андроидом Артемоном. До самой встречи с Буратино я думала, будто стану тем самым «героем, который изменит всё». Среди повстанцев я была и силой, и надеждой. Каждый день мы отправлялись в город и «обрезали нити», как мы это называли: задавали людям вопросы и дожидались настоящих ответов. Вырывали их из марионеточного забвения. И учили молчать.

Одни сбегали с нами, другие оставались в городе, становясь связными. От самых нижних этажей, где плескалась в пруде-охладителе старая Тортилла, до высоких шпилей, рассылавших радиосигналы по галактике, — наши люди были везде. Они ждали только знака, чтобы окружить башню Карабаса Барабаса, выключить ретрансляторы и обрезать все нити разом. Но пока наши инженеры докладывали, что отключение вышек вызвало бы гибель всех жителей города, а может — и планеты. Частоту «нитей» следовало как-то «выпутать» из частот нашего мозга, но как это сделать — они не представляли. В лагере всё чаще заговаривали о Пророчестве.

У Пророка будет артефакт, который сумеет сменить частоту, не повредив никому, кроме Карабаса и его приспешников. В это мы верили. Этим мы жили.

Но когда Пророк сам явился на порог моего дома, я упустила свой шанс.

Нити — всегда логика. Или чувства, которые «очевидны». Когда в тебе говорят нити, ты не хочешь ничего доказывать. Потому только безумцы могут быть свободными от нитей. Я знала это, но, впервые увидев Буратино, решила, что он обычный сумасшедший. А ещё он меня напугал. Я не желала оставаться с ним наедине, раздражалась любому отступлению от регламента, а под конец загнала его в дезинфекционную камеру, потому что мне показалось, что происходящее с ним можно объяснить какой-нибудь болезнью, занесённой с другой планеты.

Я помню свои мысли.

Закрывая люк за спиной Буратино, я думала, что, если он окажется слишком болен, мне придётся его убить: ведь я не могла подвергать опасности людей в лагере. «Сейчас небезопасно, а он наведёт на нас центр», — подумала я, и мысль показалась мне естественным беспокойством о своих людях. Я бы убила его. Не размышляя. Автоматически. Потому что это «очевидно».

И не меня, а Артемона должны благодарить люди этой планеты: он сумел испортить запорное устройство достаточно сильно, чтобы Буратино взломал код и был таков. Я визжала и клялась распустить его на микросхемы, пока не поняла, что мной владело. Поняла слишком поздно, чтобы извиняться. Странное время пришло, когда андроид более свободен в своих действиях, чем человек.

Сегодня большое торжество в столице, и я думаю — лучший момент для Пророка, чтобы явить себя, наконец-то настал. Я чувствую это в воздухе.

Пусть мои глаза устремлены вниз, пусть голубые волосы прикрыты капюшоном, а мысли безлики, как и полагается марионетке, я жду.

Я надеюсь.

Я верю.

Вот-вот взойдёт солнце. Башня Карабаса сотрясётся до основания. И мы вдруг поймём, что всё стало иначе. Нитей больше не будет. Всего лишь мгновение, быстрое, как первый луч зари, но после него ничто не будет прежним.

Тени светлеют.

Я поднимаю голову.

Солнце восходит.