Хроника Б.П. (джен)

Меня зовут Бирюкова Полина, мне двадцать восемь лет, и десять из них я работаю сиделкой — ухаживаю за неподвижной старушкой, которая ничего не видит и не слышит, питается через трубочку и почти ни на что не реагирует. Она не в коме, а просто парализована. Раньше я её с ложечки кормила, но пару лет назад ей поплохело. Медсестру вызывать всё чаще приходится, с этим зондом вечные проблемы.

Я безвылазно живу в её квартире и смотрю телевизор, а за уход мне платят её родные из своего кармана, и всех это устраивает. Раньше я раз в месяц выбиралась в сбербанк за старушкиной пенсией и по пути покупала что-нибудь для себя — мороженое или чипсы, но шесть лет назад пенсию стали приносить домой, и мне теперь вообще лафа. Да и старушкиной дочери — она в Москве живёт — так спокойнее, ведь теперь я не оставляю Анисью Поликарповну ни на минуту. А продукты вместе с моим жалованьем несколько раз в год привозит внук — здоровенный амбал под сорок, так что мне даже в магазин выходить не надо.

Жаль, конечно, что чипсов больше нет, но зато как радуется за меня мама! Она всем рассказывает, как я хорошо устроилась: зарплата хоть и небольшая, но стабильная, живу в городе, в тёплой квартире, всем обеспечена — что ещё надо для счастья? Гораздо лучше, чем жилось в пригороде в родительском доме — там же атомная под боком. Хоть современная техника и надёжна, а всё равно неспокойно. Вот заработаю побольше денег, и переберёмся с родителями в центр. С мамой я последний раз виделась десять лет назад. Она мне, к слову, и нашла через знакомых эту работу.

У меня спокойная, размеренная жизнь, которой я довольна, и я ни за что бы не взялась за перо, если бы не события последних дней. Я до сих пор толком не понимаю, что происходит, поэтому не знаю, как правильно озаглавить свои записки. Напишу на обложке просто «Хроника Бирюковой Полины».

Я не мастак излагать мысли на бумаге. Написала одну страницу и устала — последний раз брала ручку в руки, когда писала выпускное сочинение в девятом классе. После девятого меня в ПТУ пристроили, но я оттуда вылетела. Пыталась вязать носки на продажу, но и это не получилось: я так и не смогла запомнить, чем лицевая петля отличается от изнаночной. Так что работа сиделкой для меня просто находка.

Продолжу «Хронику» завтра.

Запись 1 (за вчерашний день, пока не забыла).

Вчера утром позвонила мама, попросила не выходить никуда. Смешно, я и так никуда не выхожу. Как я оставлю больного человека одного? Поговорили с мамой о ценах. Мне показалось, что её что-то тревожит, но она не хочет меня понапрасну беспокоить. Ну и зря, не люблю я этих недомолвок.

Ночью в окна кто-то кидал комки земли. Вот ещё один минус жилья на первом этаже. Хорошо, что у нас решётки.

Запись 2.

Приезжал внук. Не мой, а Анисьи Поликарповны. Привёз кучу мешков, сгрузил в прихожей и смылся, даже зарплату мою не отдал. Спешил так, будто за ним черти гнались! Ничего, я его по телефону достану. На всякий случай пересчитала всю наличку, что скопилась за эти годы у меня в носке под матрасом. Неплохо, жить можно!

Два часа разбирала продукты. Картошку хотела отнести в подвал, но передумала и спрятала в шкафчике под подоконником — морозы уже кончились, а там всё равно было пусто.

Вечером опять позвонила мама. Спросила, всё ли у меня хорошо. Я ответила, что лучше не бывает. Странно, обычно она звонит раз в неделю, а теперь что-то зачастила. Соскучилась, наверно. А вообще что-то витает в воздухе. Общая тревога какая-то. То в местных новостях рекомендовали всем купить медицинские маски, то глава администрации объявил, что в регионе все хорошо и спокойно, и не надо поднимать панику на пустом месте. После такого заверения первое, что хочется сделать — это поднять панику. Да ещё у соседей скандалы — то у одних, то у других.

Плохо, что я не владею компьютером, а то поискала бы новости в интернете. Не владею не в смысле «у меня его нет», а в смысле «не умею пользоваться». Так-то он стоит в чуланчике, но я не знаю, что к чему подключать.

Запись 3.

Я поухаживала за бабулей, вымыла судно и чуть-чуть прибралась. Только села смотреть телевизор, как вдруг на лестничной клетке начался шум, гам и топот. Соседи орали так, словно хотели друг друга поубивать. Я сделала телевизор погромче и едва не пропустила мамин звонок.

Ночью в три часа кто-то выл под окнами жутким голосом. Было страшно и не ясно — то ли пьяный, то ли сумасшедший. Хотела вызвать полицию, да решила — мне что, больше всех надо?

Запись 4.

У соседей подозрительно тихо. Даже воду ни разу не спустили за весь день — я бы услышала. У нас в доме что-что, а это хорошо слышно.

Позвонила своей бывшей однокласснице Динке, и мы полчаса болтали. Я иногда звоню ей, когда становится совсем скучно. Она замужем уже по третьему разу, и от каждого брака у неё есть ребёнок. Везучая, мне бы так.

Перемывали косточки общим знакомым, а потом вдруг она резко оборвала разговор и чуть ли не шёпотом попросила:

— Полин, ты больше не звони на этот номер, мы съезжаем.

— Ой, я не знала. Далеко собрались?

— В деревню. Только ты никому не рассказывай, ладно?

— Хорошо. К деревне-то тяжело после города привыкать… А почему такая секретность?

— Да ну, будут болтать… Я тебе сама позвоню, когда на новом месте обоснуемся. Пока.

Ну вот, ещё одной подругой меньше. С кем теперь болтать? Пока она переедет, сто лет пройдёт. Да и мой телефон наверняка забудет. Хотя, собственно, она его и не знает, это же я ей звонила, а не она мне. Без звонков скучно. Хорошо, что мама стала часто звонить — сегодня мы с ней обсуждали сериал.

Запись 5.

Ночью под окнами опять выли, и в этих воплях не было ничего человеческого. Точно наркоманы или до белой горячки напились. Сначала думала гаркнуть на них, но как представила, что они могут бросить в окно кирпич, то враз передумала. Решётки решётками, а всё равно. Вот же людям делать нечего, и откуда у них деньги на всякую отраву?

Мне, собственно, и в окно-то смотреть никакого удовольствия: видно только заднюю стену магазина. У нас тут во дворе магазинчик есть продуктовый, он задом прямо в клумбу врос — как раз перед нашими окнами. Я в него заходила раньше за чипсами. Мне и сейчас хочется, вот он, казалось бы, за несколько метров — а дойти не могу. Старушка моя совсем слабая, того и гляди помрёт, нельзя её оставить даже ненадолго. Мне и её жалко, и себя. Ведь помрёт — и прощай, моя тихая работёнка. Вот и остаётся смотреть в окно да вздыхать. Тут, между домом и магазином, никто не ходит, разве что мальчишки иногда пробегают. А теперь и пьяницы эти повадились по ночам шататься.

Я из чистого любопытства вышла сегодня утром на лестничную площадку и обалдела: у соседей дверь настежь, и тянет сквозняком — окно, видать, открыто. И всем наплевать. Ну а я что, крайняя, что ли? Плюнула и вернулась в квартиру.

Звонила домой, ответил папа. Сказал, что мама сейчас не может подойти, и голос у него был какой-то невнятный — видимо, я во время ужина их побеспокоила. Глупо получилось. Пожелала спокойной ночи и положила трубку.

А ещё сегодня под окнами вокруг магазинчика толчея была, очередь в три вилюшки. Наверно, скидки — люди полные баулы набивали. Тащат, тащат, аж язык на плечо. Вот уж правду говорят: жадность человеческая безгранична.

Запись 6.

Неприятность: не показывает мой любимый канал. И так, и так щёлкала — сплошной синий экран. Обидно, там как раз в сериале самая любовь началась. Профилактические работы, наверно, или поломка какая. И ещё три канала не работают.

Весна, между прочим, идёт полным ходом, заморозков уже нет, скоро почки распустятся. Весь день проветривала дом. Такой чистый весенний воздух, что просто душа поёт!

Звонила внуку, но он «недоступен». Зато мне позвонила тётка из Москвы. Надо же, вспомнила! Сто лет не общались. Поговорили, посплетничали. Она велела мне быть осторожней. Ох уж это старшее поколение! Куда осторожней, и так из дома не выхожу.

Запись 7.

Вот уже неделю я веду свою «Хронику», и на этой неделе мне каждый день звонили то мама, то папа, то тётя — просто поговорить, узнать, как дела. Но сегодня никто не позвонил, и мне как-то неспокойно. Вот что значит привыкнуть к ежедневным звонкам. Вытерпела, не стала звонить сама.

С Анисьей Поликарповной что-то творится: странно дышит. Я на всякий случай вызвала врача. Мой вызов отметили и велели ожидать, но никто так и не приехал. Наверно, только завтра доберутся, мы же не в центре города живём. И до внука её до сих пор не могу дозвониться. Чем он вообще думает? У него бабка больная лежит, а он не может зарядить телефон. Если она помрёт, как я ему это сообщу?

В вечерних новостях объявили про новый указ: велено всем сдать оружие, у кого есть, даже холодное. И давно пора! Я только за. Если бы у меня было, я бы первая пошла сдавать. Кстати, телеканалов осталось только два.

Запись 8.

По новостному каналу весь день сплошные репортажи об изъятии оружия у населения. На лестнице опять был скандал, но я не прислушивалась. У меня и без чужих скандалов есть чем заняться: врач до сих пор не приехал, а Анисье Поликарповне всё хуже и хуже. Хрипит, пищу не принимает — зонд пришлось вынуть, и температура высокая. На свой страх и риск уколола ей аспирин.

Попыталась открыть окно, но тут же захлопнула: нечем дышать от бензиновой гари. И шума столько, сколько никогда в жизни не было: будто все машины города одновременно работают на холостом ходу. Это безобразие прекратилось только к полуночи.

И ещё одна неприятность: отопление отключили. Обычно это делают пятнадцатого апреля, а сегодня только десятое! Куда это годится? Укрыла бабульку верблюжьим одеялом.

Запись 9.

Меня сегодня разбудили в восемь утра: вломились какие-то мужики в военной форме с нашивками и велели сдать оружие. Я сказала, что у меня нету. Они тогда прошлись по квартире, всё перевернули вверх дном, выгребли из кухонного стола все ножи и ушли. Как я теперь картошку буду чистить?

Анисье Поликарповне помогло лекарство, она со вчерашнего вечера спокойно лежит. Только очень уж бледная и не кушает. Я к ней каждые полчаса захожу, пытаюсь покормить с ложечки. Звонила в больницу — сплошные короткие гудки.

По телевизору объявили, что власти временно закрыли выезд из города — ловят какого-то бандита, укравшего наркотики. Ещё сказали, что этот бандит торговал порнографией и делал у себя на кухне бомбы. Скорей бы его поймали, а то тревожно как-то.

Запись 10.

Холодно. Нашла в хозяйкином шкафу колючую клетчатую шаль и кутаюсь. А она сама, хозяйка то есть, на поправку идёт. Кушать, правда, пока отказывается, и по-прежнему бледная, но моргать пытается. Я, честное слово, за неё рада. Может, вообще выздоровеет. Ведь бывали же случаи. В ожидании врачей штудирую справочник фельдшера.

По телевизору до обеда были сплошные передачи про закрытие дорог и изъятие оружия, а потом как отрезало: начали гнать марафоном прошлогодние ток-шоу. А второй канал вообще новостей не показывает, там одна музыка.

Варила картошку в мундире — чистить-то нечем. Вода плохо идёт, и я на всякий случай набрала полную ванну. Вымыла её как следует с порошком и набрала доверху — мало ли, вдруг будут ремонтировать трубы и отключат воду, как прошлой весной. Спирта капнула немножко, чтоб не закисло, и плёнкой накрыла. Не люблю пить воду с пылью.

Какой-то дурак орал ночью на лестнице, в двери ко всем стучался, и ко мне тоже. «Пустите, за мной гонятся!» Сомневаюсь, что ему кто-то открыл. Особенно после новостей о том страшном бандите.

Запись 11.

Выносила на второй этаж мусор, и у самого мусоропровода увидела на полу пачку пятитысячных бумажек. Оглянулась по сторонам — никто вроде не смотрит. Ну и засунула в карман. Домой вернулась, не чуя ног под собой от счастья. Это ж сколько чипсов теперь можно купить! Хотя какие чипсы, я же хотела родителям квартирку снять в центре, чтобы они подальше от атомной жили. Схожу на почту и перешлю. Не сейчас, конечно, сейчас мне от Анисьи Поликарповны не отойти. Пусть денежки пока полежат, они кушать не просят. Спрятала в носок.

Новостной канал сдох. Слушала музыку. От скуки начала звонить всем знакомым по телефонной книжке, но никто не подходил к телефону. Скорее всего, этих номеров уже не было, сейчас многие отключают домашние и переходят на сотовые. Ответили только один раз — когда я набрала номер своей школьной учительницы. Я хотела узнать, как она, вышла ли на пенсию, но трубку взял какой-то мужик.

То есть, я на сто процентов не уверена, что голос был мужским, и я ни одного слова не разобрала. Это вообще была не речь, а клокотанье пополам с хрипами.

— Говорите яснее, — попросила я. — Повторите, пожалуйста, что вы сказали?

И вдруг там раздался безумный женский визг. Какая-то девица орала так, словно её режут. Я поняла, что позвонила не вовремя, и положила трубку.

Анисье Поликарповне определённо лучше! Она смотрит — пока, правда, неосознанно, но смотрит! Открывает рот, шевелит руками. Я попробовала с ней говорить, но она ничего не понимает. А может быть, не слышит. Пищу по-прежнему не принимает. Я, конечно, попыталась кормить её с ложечки — без особого результата, впрочем. Когда кормила, убедилась, что температура окончательно спала — бабуля даже слишком холодной мне показалась. Ну и хорошо, лишь бы не жар. Но меня бесит, что врачи такие нерасторопные. Ведь я же сама без медсестры трубку снова не засуну! Пыталась перезванивать, но там постоянно занято. Наверно, вызовов много.

Пекла сегодня печеньки с изюмом и миндалём.

Запись 12.

Опять мне не дали нормально выспаться. В шесть утра какой-то болван врубил перфоратор. Я чуть не оглохла. Умылась сама, позавтракала, заглянула к старушке и с удивлением обнаружила, что она за ночь успела сесть в кровати и скинуть верхнее одеяло — у меня даже появилась надежда, что сегодня она покушает самостоятельно. Я прибрала в комнатах и сварила обед, но грохот не прекращался. Даже телевизор смотреть было невозможно. Я обычно не вмешиваюсь в чужие дела, но сегодня от этого грохота стала очень раздражительной, поэтому вышла на площадку прямо в халате и заорала:

— У вас когда-нибудь будет перерыв? Сколько можно! Голова уже раскалывается от вашего дребезжания!

Четверо мужиков в камуфляже, столпившиеся у железной двери напротив, обернулись ко мне, и я попятилась. У одного из них в руках была какая-то жуткая техника, с помощью которой он только что раздолбил стальной замок.

— Тянка, — сказал он и попёр на меня.

Я испугалась и быстро убралась восвояси, но мужики были быстрее. Тот, который с железякой, просунул ногу в дверь, а потом пролез сам.

— Я позвоню в полицию! — закричала я, но они не испугались, только загоготали.

Я кинулась на кухню, но вспомнила, что ножей больше нет и защищаться нечем. Мужики с улюлюканьем погнались за мной. Один из них схватил меня за локоть, и я завизжала, пытаясь отбиваться, но он тут же схватил меня за вторую руку, а дружки его подбадривали. Они накинули мне на голову какой-то мешок и всей толпой потащили в гостиную.

Но тут среди ругани и гогота я услышала другие звуки: то самое хриплое клокотанье, что раздавалось в доме моей бывшей учительницы, и кто-то из мужиков дико завопил. Хватка ослабла, я вырвалась и, на ходу скидывая мешок, прошмыгнула в свою спальню. Заперлась на щеколду, перевела дух и только тогда вспомнила, что бабка осталась без защиты.

Ну, простите великодушно, Анисья Поликарповна. Я одна, а их четверо. Вот как я должна была поступить? Кинуться защищать чужую старуху, которая мне никто, и попасть в лапы этих уродов? Может, другая на моём месте так и сделала бы, но не я.

А за дверью творилось что-то невообразимое: эти типы орали так, словно их едят заживо, стреляли, швыряли мебель, но это прекратилось почти сразу, и вскоре из всех звуков остался только хруст ломаемых костей да смачное чавканье, от которого кровь стыла в жилах. Это продолжалось почти час, и я чуть не умерла от страха, не зная, что и подумать. Я даже полицию вызвать не могла, ведь телефон был в прихожей.

Потом чавканье затихло. Ещё раз послышалось клокотанье, но уже немного другое — довольное, что ли, удовлетворённое такое, — под тяжёлыми механическими шагами застонали половицы, грохнула входная дверь, и воцарилась тишина.

Я, дрожа от страха и холода — шаль-то осталась в гостиной — просидела ещё кучу времени, прежде чем решилась высунуть нос из спальни. Боже, во что превратилась гостиная! Но это не главное… Сил больше нет, завтра допишу.

Запись 13.

Вчера весь день отмывала квартиру и так устала, что еле набралась духу сделать запись. Что ж, сегодня Бирюкова Полина опять на связи, продолжаю свою «Хронику».

Анисья Поликарповна пропала. Конечно, я первым делом побежала вчера в её комнату, ожидая увидеть что угодно, вплоть до мёртвого тела, но там ничего не изменилось. Было чисто и прибрано, если не считать валяющегося на полу одеяла. И отсутствия старушки.

Я бегала по комнатам, кричала, звала её, но тщетно. Все двери в квартире были распахнуты настежь, в том числе и входная, и кровавые следы босых ног вели к выходу. Всего одни следы, хотя бандитов было четверо. Я вышла на лестницу, покричала соседям, но ни одна сволочь не открыла. Буро-красные отпечатки голых ступней вели вниз по лестнице. Я выглянула на улицу и увидела, что цепочка следов уходит в сторону соседнего дома и теряется на асфальте. Выходить я побоялась, вернулась домой и покричала старушке из окна:

— Анисья Поликарповна! Вы где?

Но она не откликнулась, и я с ужасом поняла, что проворонила свою подопечную. Ясное дело, это был несчастный случай, бандитское нападение — но как я это объясню её родственникам? И полиции?

А полиция задерживалась, хотя я им своими сообщениями обломала весь автоответчик. Нет, я понимаю, конечно, что до приезда полиции надо оставить всё как есть, но они же не отреагировали на мои звонки. Что мне, всю жизнь в грязи сидеть? Сфоткала на поляроид, авось им хватит для восстановления картины.

Надо сказать, столько кровищи я не видела даже в зубном кабинете, когда мне удаляли восьмёрку. К концу уборки я выглядела как мясник. Тряпку пришлось выбросить. Хорошо, что канализация работает, а то для полного счастья мне только забитого унитаза сейчас не хватало.

Сервант сломали, битое стекло и кости я сложила у стенки, чтобы потом вынести на мусорку во дворе. Из бабулькиного хрусталя осталась только одна рюмка. Ковёр насквозь пропитался кровью, и я тоже приготовила его на выброс. Просто счастье, что сохранился телефон.

Хотя что от него толку, если никто не отвечает?

Запись 14.

Столько времени освободилось. До сих пор не могу привыкнуть, что старушки со мной больше нет, привыкла к ней за эти годы. Я даже не знаю, что произошло: сама она ушла, или её убили эти негодяи. Хочется думать, что ушла сама. Вот только переживаю, что она не покушала с утра.

Все четыре пистолета и оба автомата я отнесла в её спальню, которая теперь пустует, и сложила в комод. Туда же сгрузила патроны. А гранату трогать побоялась, она до сих пор лежит в углу под табуреткой, куда закатилась. Интересно, почему они побросали оружие? Странные…

Пекла сегодня пирог с яблочным повидлом.

Запись 15.

Что ни день, то сюрприз. Выходила утром относить ковёр на помойку, а когда возвращалась, увидела на двери подъезда надпись белой краской: «Заражено! Не входить!» Я пожала плечами и вошла. Дети, наверно, балуются — кстати, что-то их в последнее время не видно. А насчёт «заражено» — действительно, надо протереть все поверхности хлоргексидином. Вдруг и правда какая зараза ходит. Чем чёрт не шутит, бережёного бог бережёт.

А в общем и целом двор ничуть не изменился за шесть лет, всё такой же замусоренный и унылый. Груду битого стекла и прочий хлам я решила вынести в другой раз, потому что мне было чем заняться и без этого: я обошла весь подъезд до девятого этажа и обнаружила, что со всех дверей грубо срезаны замки. Ну конечно же! Это работа тех четверых бандитов! Они начали сверху, а моя дверь была последней в списке, поэтому осталась целой.

Я заглядывала в пустые квартиры и звала соседей, но зря — в доме не осталось ни души. Куда все уехали? Для дачного сезона рановато. Да и видно, что уезжали в спешке: в комнатах беспорядок, вещи свалены как попало, словно их побросали. Может, дом аварийный и всех эвакуировали, а я прошляпила?

Запись 16.

Смотрела за завтраком клипы по телевизору, и вдруг мне пришла в голову мысль: а что, если телефон попросту сломался? И я пошла по квартирам искать исправный. Увы, нашла только один, потому что все жильцы давно перешли на мобильную связь, но и он не работал. По крайней мере, ни на один мой звонок никто не ответил. Зато мне попалась хорошая книга про всякие стрелялки типа тех, что достались мне от бандитов — как разбирать и чистить, куда втыкать патроны, как правильно держать, чтобы не вывихнуть руку и не попасть в себя. Взяла, почитаю сегодня перед сном. А также прихватила пакет муки и сухарики.

Между прочим, почти во всех квартирах продукты и ценные вещи навалены кучей в прихожей, словно их нарочно туда сложили, да не успели унести. Ну, мне так даже удобнее, не надо лазить по шкафам.

Вода идёт тонкой струйкой. Мне это не нравится. Набрала полные ванны во всех квартирах.

Запись 17.

Воду отключили! Ну что ты будешь делать. Впервые за кои-то веки спускалась в подвал. Там всё в порядке. Обнаружила целую гору угля — кто-то из соседей припас для поездок на шашлыки, а может, для бани, чёрт их разберёт. Принесла морковку, репу и свёклу, сделала рагу. Газа три дня как нет, и я готовлю на электроплитке.

Опять наведывалась в чужие квартиры. Оказывается, у многих есть запасы крупы, спичек, соли и мыла. Перетаскиваю потихоньку к себе.

Запись 18.

Неделю не записывала, потому что в светлое время занималась вылазками, уборкой и готовкой, а свечи нужно экономить. Механический фонарь использую только для походов в подвал — переношу туда содержимое чужих холодильников, чтобы не испортилось. Фонарь тоже берегу — если он сломается, я останусь вообще в темноте. Без телевизора скучно. Сегодня впервые выломала замок на чужом подвале. Там тоже есть уголь. Живём! Лом на всякий случай уволокла к себе в квартиру.

Запись 19.

Сегодня в три часа дня что-то оглушительно бабахнуло на окраине города. Я такого грохота никогда в жизни не слышала! Аж земля затряслась. Хорошо, что во всём доме окна пластиковые, а то бы вылетели.

Обхожусь холодным пайком, потому что форточку открыть невозможно — с улицы несёт пылью и гарью, и пепел какой-то сыплется. А при закрытой форточке на огне ничего не приготовить. Ну, завтра проветрю, а пока открыла консервы, размочила рисовые хлопья, откупорила бутылочку белого вина — сижу, горя не знаю. Читаю любовный роман с картинками. Книжку про оружие изучила почти до середины. Разобрала, почистила, собрала и зарядила макаров, поставила на предохранитель и теперь ношу в кармане передника, так спокойнее. А то вдруг опять бандиты припрутся.

А на улице так хорошо! Природа пробуждается: птицы щебечут вовсю, листья на деревьях распускаются, черёмуха цветёт — красота! Жаль, из-за этого магазина ничегошеньки не видно, только из кухонного окошка можно разглядеть кусочек неба и цветущие ветки. Я сквозь стекло сделала несколько фоток поляроидом. Красивый всё-таки у нас город, особенно весной.

Здравствуйте, меня зовут Буханкин Проша, и у меня есть справка, что я умственно отсталый. То есть, доктор мне эту справку давать не хотел — только наорал на меня, что я долбоклюй и не хочу на работу устраиваться, и тогда я написал её себе сам. Потому что я и правда не хочу устраиваться на работу, а по этой справке мне в электричке подают на лечение от умственной отсталости. Нормально подают, можно даже не каждый день заморачиваться. Главное, вовремя смыться, чтобы морду не набили. Кстати, кличка у меня БП, по инициалам.

У нас электричка под боком ходит, ну я туда с утра и прыгаю, час-два побираюсь, идиотом прикидываюсь — и домой, в потолок плевать. По пути пивко покупаю и из жратвы что-нибудь, шавуху там или пельмени. Мне много не надо, я человек скромный.

Когда я из школы вылетел, меня папаша в ПТУ пристроил, но я вылетел и оттуда тоже. Не потому, что тупой — у нас там в группе все тупые были, а потому что девок портил. Один раз чуть не загремел, предки меня еле вытащили.

С того момента они и стали со мной, как бы это сказать, построже, что ли. До восемнадцати кормили-одевали, потому что деваться некуда, по закону должны кормить-одевать, а потом пинка дали. Сам, говорят, себя обеспечивай, лоб здоровенный. Даже от армии отмазывать не стали, самому пришлось суетиться.

Короче, жить с ними под одной крышей рили невозможно стало: ни бухать нельзя, ни баб водить, только знай пилят и пилят с утра до вечера. «Иди работай, иди работай…» Уши отвалятся такое слушать. Я в тот год почти не ночевал дома, больше по впискам ныкался.

Слава богу, хоть с бабушкой мне повезло — она умерла и квартиру мне завещала. Очень вовремя. Я первое время с друзьями тусовался, но они, сволочи, взяли моду из моей квартиры тащить то одно, то другое, даже фотик старый спёрли, придурки. И послал я друзей к чёрту. Нафиг. Один проживу. Да и пить уже не могу круглосуточно, я ж не железный. Когда тебе семнадцать, это одно, а когда к тридцати подкатывает — это другое. В ПТУ я, помню, мог пузырь водки выдуть, и на утро ни башка не болит, ни вообще — как огурец, можно снова бухать. А теперь осторожничаю. Старость.

Ну и зачем я это всё вам рассказываю? А хрен меня знает. Для истории, наверно. А то в городе странное творится, может, я один такой летописец остался. За ошибки извиняйте, мы академиев не кончали.

День первый, короче.

Я поваландался с утра по электричке, схлопотал от контролёрши и вылез на станции за городом. Там даже киоска нет, только скворечник бетонный и лавочка. Ну, я вынул телефон и стал червяка гонять, пока следующий поезд подойдёт. Гоняю, никого не трогаю, и вдруг слышу:

— Эээ… Эээ… — мычит кто-то, но не по-пьяному, а по-другому-как-то. Нехорошо мычит.

Я на всякий случай с лавочки слинял и спрятался. Стою за бетонной стенкой и слышу, как он там топает и охает, и вдруг чую: мертвечиной несёт. Мне, признаться, не по себе стало. Вдруг он тут собрался труп прятать? А я, получается, в свидетели попаду. Не, не надо мне такого счастья! Хорошо, что поезд подошёл. Я быстро в вагон прыгнул, не оглядываясь, сел на скамейку и прикинулся, что сплю, чтобы опять не загребли. Вот, собственно, и всё по первому дню. Больше ничего особенного не было.

День второй.

Телевизора у меня нет, я всё в телефоне смотрю. И сегодня с утра новости порадовали: карантин. То есть, выезд из города закрыли. Зараза там какая-то, то ли у нас, то ли снаружи, чёрт её разберёт. Ну и народ, ясен пень, как про закрытый выезд услышал — так сразу ломанулся из города окольными путями. Весь город на уши встал, тачки бибикали, бензином воняло, в новостях кричали, что всё хорошо. А про труп ничего не сказали.

Ну, мне-то что, я закупил жратвы в магазе и завалился на диван — ютуб смотреть. Правда, затариваться было тяжело — во всех магазах толчея как перед Новым Годом. Как сбесились люди.

До вечера фигню всякую смотрел и в потолок плевал. А как стемнело, хотел баиньки укладываться, да вдруг в окно постучали. Я подошёл, а там чья-то рожа серая, распухшая, глазищи навыкате, мутные, и зубы во. Я его матом покрыл и занавеску задвинул. Будут ещё всякие алкаши лезть куда не просят!

Ух как он заорал… У меня и сейчас кровь стынет в жилах, как вспомню, а ведь уже два часа прошло. Нахрен. Не буду сегодня свет выключать.

День третий.

Высунул я, значит, нос на улицу, а там ни души. Подозрительно! И решил я сегодня тоже никуда не вылезать. Раз люди не выходят — значит, есть причина. А какая — постепенно выясним. По новостям, ясно море, ничего не скажут, придётся самому вынюхивать. Сварил я пельмени, сожрал, водой из-под крана запил и начал звонить корешам, с кем когда-то знался.

Дозвонился только до Ваньки Онисимова, который с Луговой. Он, конечно, скотина, но надо же хоть у кого-то поспрашивать, что с миром творится. Но и тут меня ждал облом: Ванька бубнил что-то невнятное, шамкал в трубку, как обдолбанный, и я только одно слово разобрал. И слово это было — «вали». Мда…

День четвёртый.

Электрички сдохли. В смысле не ходят. Проторчал утром под мостом два часа, и ни одна не проехала. Ну не сволочи? Знать бы ещё, кто.

И никого, кроме меня, на площадке не было.

Шёл домой, увидел киоск раздолбанный, ну и набрал себе полные мешки ролтонов и чего там ещё. Жаль, я шоколад не жру — там шоколадок целая куча валялась. И никто не засвистел, не заорал: «Молодой человек, отойдите от киоска!» Вроде и хорошо, а всё равно какая-то заноза зудит. Неправильно всё как-то.

И уже возле дома я понял, что неправильно. Слишком много крови на асфальте — и у магаза, и перед заправкой, и в подворотне. Я сначала внимания не обращал, думал — краска, а потом дотумкал. И поскорее слинял в квартиру. Кажется, Ванька прав был насчёт того, что валить надо. Только куда?

День шестой (пятый пропустил, в телефон игрался).

Только сейчас допёр, что батареи уже три дня как ледяные. То-то мне по ночам зима снится! А у меня тёплые шмотки все ухрюканные. Ну я напялил на себя что посвежее, а остальное в стирку засунул. Хорошо хоть машинка есть, а то полжизни руками стирал, как дурак.

Тот же день, вечером.

Сижу, короче, дома, жру трофеи из киоска. И чёрт меня дёрнул залезть в даркнет на тот самый форум. Почитал, о чём люди треплются, и чуть ролтоном не подавился. Собрал в доме всё, что похоже на оружие, покидал в сумку жратву и на улицу вылетел. Даже бельё из машинки не вынул — хрен с ним, пусть пропадает.

По дороге позвонил этому, который у них за главного, сказал, так и так, возьмите меня, я хороший. Он велел мне идти через бывшую галерею — сказал, там сегодня чисто. И сказал, что вышлет мне навстречу ребят, и велел условное слово сказать. Пароль типа.

Встретились мы с ребятами, отвели меня куда надо, обшмонали как полагается, ролтоны в общий фонд забрали, и отрядили меня назавтра чуть свет на разведку вместе с тремя качками. И выдали баллончик с белой краской, двери помечать — где чисто, а где заразно. И обмундирование выдали. Я, когда настоящий автомат в руки взял, прифигел некисло. И пестик тоже выдали, даже научили на предохранитель ставить. Посмотрел на себя в зеркало — да я крутой, блин.

День седьмой.

…! Чтоб я ещё с этими уродами куда-нибудь пошёл! Сижу трясусь, зуб на зуб не попадает, штаны сменить пришлось. Ну и насмотрелся я за сегодняшний денёк. На всю жизнь хватит, да ещё останется. Не-не-не, нахрен такую крутоту, лучше буду полы подметать и кастрюли мыть. Так главному и сказал. Пусть мне, ёлы-палы, выдадут швабру вместо автомата, а вместо пестика веник.

Пошли мы, короче, в пять утра на разведку, искать провиант и вообще всё полезное. Сначала было здорово: идём по улице, как хозяева, из автоматов постреливаем, друг над другом стебёмся — красота. Инструмент, правда, тяжёлый — меня, как новичка, нагрузили по полной, а у меня ведь ещё автомат. Но ничего, жить можно. Всё лучше, чем в квартирке дожидаться, пока тебя съедят. В один дом заглянули — там всё до нас обчистили, двери нараспашку, кругом мусор. И тухлятинкой тянет.

— Эй, новенький! Работай, — пихнули они меня в бок.

Ну, я баллончик вынул и написал на двери, как учили: «Заражено! Не входить!» Вчера три часа запоминал, как это без ошибок пишется. Главный у них педант, ему надо, чтоб всё по порядку было. А по-моему, плевать, как слово написано, лишь бы поняли. Тем более сейчас, когда наступил… Чёрт, как же они над моим прозвищем ржали! И зачем я им его сказал?

Так вот. Идём мы это, идём, и вдруг нашли необчищенную девятиэтажку. Окна целы, подъезды закрыты, кое-где даже свет горит — то, что надо. Бритый говорит:

— Заходим в первый подъезд. Если чисто — начинаем работать.

Зашли. Чисто. Начали работать. Уработались до обеда, срезая замки со всех дверей. Мне инструмент не доверили, пилили Бритый и Лысый по очереди. Взмокли, бедняги. А мы с корешем по квартирам складывали добро в кучу поближе к выходу, чтоб удобней было потом забирать.

И дошли мы до предпоследней двери. И вдруг из квартиры номер один выскочила баба и как начала на нас орать! Я даже опешил сначала. Молодая вроде баба, смазливая, но дурная какая-то. А Бритый, придурок, обрадовался и начал её ловить. Оттого всё и случилось. Правду говорят — всё зло от женщин!

Мы, ясно море, поддержали товарища и вломились всей толпой в ту поганую квартиру — думали, повеселимся. Ага. Щас. Бритый даже ухватить её толком не успел. Даже не знаю, как описать то, что дальше было. В общем, дверь из спальни распахнулась, и оттуда вышло что-то серое, огромное, с седыми волосами торчком и в длинной рубахе в цветочек. Глазищи — во! Зубищи — во! И как кинется оно на ребят, да как начнёт их зубами рвать. Они в него палят, а ему хоть бы хны. Девка, не будь дура, сразу слиняла. Ей-то что — натворила дел и в кусты, а что люди из-за неё гибнут, плевать.

Мне повезло, я у выхода стоял. Автомат и пестик с перепугу бросил. Сам не заметил, как на улице оказался. Стою, жду ребят, а чтоб не скучно было, на двери баллончиком мажу.

Не дождался.

День восьмой.

Не пришлось мне подметальщиком поработать — уезжаем. Куда, сами пока не знаем, но главный сказал, что надо срочно валить отсюда как можно дальше, потому что скоро рванёт атомная. Она по-любому рванёт, у неё просто выхода другого не будет, кроме как рвануть, когда электричество отключится. А отключится оно по-любому. И вот тогда начнётся настоящий…

Машин у нас много — два десятка. И гружёный буханок. Меня к нему прикрепили — колёса накачивать, гайку снизу подкручивать — мне показали, какую. Отходит, скотина. И бензин заливать. Ты, говорят, Буханкин — вот и работай на буханке. Поржали, перекличку сделали — и поехали. Навстречу новым приключениям.

— Ну как, фонит? — спросил Егерь.

— Не фонит, — ответил я. Счётчик Гейгера молчал как рыба.

— Двадцать лет всего прошло, и уже чисто? — удивился Егерь. — Я слышал, что они, изотопы эти, за четыреста разлагаются.

— Здесь почти сразу было чисто, — вмешался Очкастый. — А все мутации — результат первичного выброса.

— Оставь свои умные словечки при себе, яйцеголовый, — фыркнул Егерь. Он мужик суровый — никакого уважения к учёному, даром что тому полтинник стукнуло. — Мне главное, что тут можно жить. Располагаемся, ребята. Инфа, с тебя обед.

Местность была обычная, как везде — двухметровая поросль между домами да островки бурьяна. Прятаться от зомбаков удобно. Дома — пятиэтажки с выбитыми стёклами, но кое-где попадались и хорошо сохранившиеся. Из живности — одни мутанты. Инфракрасный датчик показывал несколько тёплых объектов поблизости, но выбираться из травы эти объекты не спешили. Егерь не велел их пугать, потому что они могли нам пригодиться.

Почему-то в фантастических книгах консервов хватает на три поколения вперёд после апокалипсиса. В реальности они, консервы, кончились в первые несколько месяцев, и жрать стало нечего. К счастью, мутанты, которые расплодились повсюду после взрывов на атомных станциях и химических заводах, оказались вполне съедобными. Ну, а что, нам брезговать не приходится. Иной раз подстрелишь какую-нибудь хрень, и не знаешь, то ли она от птицы произошла, то ли от дикого кабана, то ли из реки вылезла. Очкастый рассказывал, что мутантов есть нельзя, потому что там какая-то не то цепочка, не то примочка, да кто бы его слушать стал? Когда голод припёр, Очкастый своё учёное мнение тоже в карман засунул.

Отряд у нас по нынешним временам большой — восемнадцать человек, если и женщин считать. Территория вся уже поделена, поэтому разборки редко случаются. Теперь делят не территорию, а добро. Ведь кончились не только консервы — всё кончилось: и перевязочные материалы, и антибиотики, и бензин, и масло, и запчасти, и патроны.

Дороже патронов теперь ничего нет. Огнестрельное оружие только у самых крутых имеется. У нас в отряде половина народу деревянными луками вооружена, и стрелы тоже деревянные. Но хрен из него в цель попадёшь, из лука-то, если только в упор.

Я уже после всего этого родился, самого БП не видел, причём вроде как родина моя где-то здесь, в этих местах. Сейчас на большие расстояния мало кто ездит, вот и мы последние десять лет крутимся на пятачке в сто километров. В соседние области соваться боязно, там Бухан правит, а у него бандюки лютые. Хорошо, что у нас правит Водяной — ему на всех плевать, лишь бы его анклав не трогали.

Может быть, мои мама и папа жили в этом самом доме в этой самой квартире, где я сейчас сижу посреди бывшей кухни на перевёрнутом ведре и строгаю деревяшку. Сегодня вечером, когда стемнеет, я всажу эту деревяшку в какого-нибудь мутанта, и у отряда будет еда. Меня Егерь ценит, потому что я вижу в темноте. Мутанты, они же по ночам выходят, днём их подстрелить почти невозможно. А такому стрелку, как я, не нужен ни прибор ночного видения, ни оптический прицел. Подкрался поближе, прицелился, спустил тетиву — и готов обед. Меня так и прозвали — Инфа, от слова «инфракрасный». Сначала говорили Инфра, но язык сломали.

А ещё я умею подкрадываться к дичи так близко, как никто другой, поэтому стреляю без промаха. Они меня почему-то не чуют. Но командиру я об этом не рассказываю и на охоту хожу всегда один — не хочу, чтобы про меня слухи пошли. Люди всякое могут нафантазировать.

* * *

Ночь выдалась тихая, спокойная — ни ветерка! Вербы цветут, воробьи кукуют — и не скажешь, что январь. В такую погоду только гулять да стихи сочинять. У Егеря есть компьютер, он его с собой постоянно возит, и мы иногда ставим ветряк и всем отрядом смотрим кино. В такие вечера, как сегодня, в старых фильмах гуляют парочки и клянутся друг другу в вечной любви.

Со стрелой в левой руке и с луком в правой я занял позицию на крыше полуразваленного склада и принюхался. Съедобной дичи не было, но где-то поблизости притаился зомбак — судя по запаху, свежий, недавно обратившийся. «Свежий» применительно к зомби означает «тухлый». Завалить зомбака из лука — затея нереальная, и я спрыгнул вниз, чтобы отправиться на поиски жирного мутанта. Но сначала доложил Егерю по рации о свежем зомбаке. Пусть делает выводы. Раз было из кого обратиться, значит, местность обитаемая.

Примерно через час блужданий я обнаружил нечто среднее между крокодилом, которых в последние годы стало очень много, и свиньёй, хотя дополнительная пара лапок, висевшая сразу за передними, намекала на родство с птицами. Животное расковыривало землю полуметровым рылом в поисках подземных грибов и не заметило, как моя стрела прошила его тоненькую шею — и никакая чешуя не помогла.

Мутант упал и задёргался. Я завершил дело ножом, спустил кровь и погрузил тушу на складную тележку. Этот мутант хороший, съедобный, потому что кровь красная. Вот у которых кровь прозрачная — тех есть нельзя, их только самые отмороженные едят, вроде Бухана и его приспешников. А бывают ещё мутанты с синей кровью — те вообще нежить, я к ним даже прикасаться боюсь.

И повёз я добычу домой. Башку оставил валяться там, уж больно страшная. Особенно глаза — немудрено, что он меня не видел. На запах крови потянулись зомбаки. С одним из них я столкнулся нос к носу. Он было потянулся к моей добыче, но я ему отвесил хороший подзатыльник — нечего на чужой каравай рот разевать. И всё бы ничего, но на пустыре вдруг стукнуло мне оглядеться по сторонам, и в соседнем квартале в одной из высоток я увидел то, чего там быть никак не могло. А именно — свет в окне. Не электрический, понятное дело, но и не бледный синенький, как от наших фонарей. А нормальный такой жёлтый свет, будто кто свечи жжёт, и не одну штуку.

Я запомнил эту высотку и прибавил шагу. Мы заняли площадку в середине дома на третьем этаже, все четыре квартиры. Такие квартиры называются хрущёвки, потому что в них по весне хрущи выводятся. Штук семь коконов мы и сейчас выбросили в окно. Хрущ — мутант бесполезный, его не съешь, разве только с великой голодухи, а конкуренты в пищевой цепочке нам не нужны.

Пока варилась похлёбка, а младшие толкли жёлуди для кофе, я отозвал Егеря в сторонку и рассказал, что видел. Он меня расспросил подробно, где эта высотка находится.

— Надо разведать, кто там сидит, — решил он. — Очень уж подозрительно — одно-единственное окошко. Был бы анклав, весь дом бы светился. Может, мут какой отбившийся. Завтра снарядим экспедицию, разведаем.

Мутов я насмотрелся. Это такие же мутанты, но не животные, а люди. Тела у них, конечно, деформированные, и руки-ноги лишние бывают, и головы, но главное не это. У них у всех способности есть. Не такие, как моя — в темноте видеть, а покрепче. Один мут умел на всю округу такой страх наводить, что мы не могли из дома выползти ни днём ни ночью — к слову, из-за него и снялись с насиженного места.

Они умеют сны напускать, да такие, что с перепугу одеяло проглотишь, или внушить тебе, чтобы ты повернул направо, когда тебе надо налево — ну и тому подобное. Так что мут под боком — такое себе удовольствие, правильно Егерь разведку назначил. А вот шлёпнуть мута нельзя. К нему вообще трудно приблизиться, но если уж подошёл вплотную — он на тебя такими глазами посмотрит, что до конца жизни заикаться будешь. Как Тимоха-заика. И вообще про мутов ближе к ночи лучше не думать.

Энна сварила такую похлёбку — объедение! На всём этаже стоял такой съедобный запах, что даже насекомые слетелись. У нас мешок пшеницы есть, в смысле, уже полмешка — Егерь у фермеров на пистолет выменял, и девчонки иногда балуют отряд кашей, и в похлёбку всегда бросают горсть. Пшеница, зараза, три часа разваривается, дрова пять раз приходится подбрасывать, зато когда готова — ничего лучше и придумать нельзя. Жаль, что такая дорогая. И жаль, что я теперь не могу есть вместе со всеми.

Когда-то каша была моей любимой едой, и единственное, что портило мне аппетит — соль. Не сама соль, а разговоры о ней старшего поколения. Они на этой соли как помешались. И в отряде тоже — Михайло как начнёт рассуждать, что без соли жрать невозможно, вот то ли дело раньше, когда на каждом столе стояла солонка, и соль была самым дешёвым продуктом, даже пятна от масла с одежды солью оттирали, а теперь её днём с огнём не сыщешь…

Уши вянут! Кому понадобилось оттирать с одежды пятна? Они что, жить мешают? Да ещё какой-то солью. Егерь Михайле поддакивает, ему двенадцать лет было, когда всё случилось, и он солёную еду отлично помнит. А я этой соли в глаза не видывал и не особо скучаю. Мне и без соли нормально, особенно в последнее время. Взял я себе тарелку для приличия и ушёл в тёмный угол. А когда все уснули, вылил обратно в общую кастрюлю.

* * *

С утра пораньше Тимоха, Очкастый и я взяли бумажку с планом, которую нам Егерь нарисовал — у него есть электронная игрушка, в которой сохранены старые данные всех городов, — сунули в карманы рацию, дозиметр, а Тимоха и пистолет до кучи, и потопали. По моим расчётам, ходу было до того дома минут сорок.

Очкастый бубнил всю дорогу о необыкновенных способностях мутов и про то, что мутов надо не бояться, а изучать и налаживать с ними контакт. Не знаю. У меня пока получается налаживать с ними только конфликт. Опасные они существа. Тимоха молчал — он всегда молчит с тех пор как с мутом повстречался. А если и говорит, то только в самом крайнем случае. И хорошо — хватит с меня одного болтуна. Тимоха даром что заика, реакция у него ого-го, и стрелок он отличный. Егерь всегда его посылает в подобные вылазки, чтобы было кому зомбаков гасить. Я-то со своим луком больше по мутантам.

Патроны теперь на вес золота — я, правда, не знаю, какой у золота вес и сколько оно сейчас стоит, но они, патроны, очень дорогие. И ещё, гады, разные. Поди подбери к своему оружию то, что в него влезет — бывает, сто нычек обшаришь, а там всё не то, вот и приходится над каждым патроном трястись. Это я к тому, что Тимоха никогда зазря ума стрелять не будет. У него сколько выстрелов — столько положенных зомбаков. Ну, или бандитов, как повезёт. Ходят слухи, что какой-то умелец в Туле пытается делать самодельные патроны — льёт свинец, порох из чего-то там производит. Может, и правда. Было бы здорово.

День, как нарочно, тихий выдался, небо синее, ветерок еле-еле кусты колышет, с цветов лепестки грохаются, птицы шумят кто во что горазд. Раньше-то они не так пели — я из всех Егеревых фильмов больше всего люблю документальные, о природе, хоть посмотреть, как оно в нормальном мире было. И послушать.

Идём, значит, по разрушенному городу. Из потресканного асфальта молодые деревца торчат, травка зеленеет (а кое-где и синеет), из чёрных оконных проёмов хищная лиана торчит, ждёт зазевавшегося дурака. Красота! И вдруг с крыши что-то упало — не то гнилая деревяшка, не то комок земли. Глухо на землю плюхнулось, камень громче падает. Я еле успел очкастого оттолкнуть в сторону. Тимоха сам отпрыгнул.

— Что случилось? — Очкастый не понял, завертел головой, и тут я увидел, как снова что-то летит.

Мы отбежали назад, к гаражам, и увидели, что на крыше стоят люди. Одеты пёстро, во всякую рвань. Подростки, судя по всему. Обычные хомо сапиенсы, не зомби — зомби по-другому двигаются. И нам грозят, жесты обезьяньи делают и палками машут. Пятеро. У одного топор. Я им в ответ рукой помахал — мол, скоро увидимся. И только мы собрались идти дальше, как я пригляделся, чем они там с крыши кидаются, и вслух выматерился. Вот реально различил отрубленную человеческую руку. Ну ладно, чёрную, распухшую — от зомбака, наверно, отрезали, но всё равно человеческую. Совсем озверели. Ну, ничего, я к ним ещё наведаюсь, пусть только стемнеет.

Тимоха тоже заметил. А Очкастый какую-то дрянь в песке нашёл и через лупу рассматривал, пока мы с Тимохой на крышу глазели. Я иногда грешным делом думаю, что Егерь его во все вылазки суёт не ради науки, а чтоб поскорее избавиться от лишнего рта. Окликнул я его, и пошли мы дворами. Теперь мимо многоэтажек пробирались гуськом возле самой стены.

Пару раз видели каких-то новых мутантов. Больные, наверно, раз днём вылезли. Один — длинный, как змея, но на ножках с копытцами, башку не рассмотреть из-за перьев, а второй похож на насекомое, но высотой мне по пояс. Шуганули мы их, стрелять не стали, всё равно такое есть никто не будет. А в остальном добрались без происшествий.

Возле дома меня накрыло ощущение, что что-то не так. То есть, оно, понятное дело, всё не так, сейчас «так» не бывает — но всё равно, смотрю на эту девятиэтажку и вокруг неё, и чувствую неладное. Слава богу, Тимоха сообразил.

— Зе… зе-мля у-у-утоптана, — проговорил он и показал пальцем на тропинку.

И точно. Всё вокруг дома утоптано, и тропинок много среди кустов, а сами кусты подстрижены ровненько, будто в кино, и листья у подъезда подметены. А в доме все стёкла целые, и в каждой ячейке белая буква «Х». Одно слово — ухоженный вид. Даже Очкастый заметил: очки свои снял, протёр и снова надел.

— Как красиво! — говорит.

— Аж подозрительно, — поддакнул я. И постучал по железной двери.

Вдруг Тимоха метнулся в кусты, выхватив пистолет. Я за ним, а Очкастый рот разинул и пялится наверх. И видим мы, как с шестого или пятого этажа из окна высунулась тётка с калашом в руках, и вежливо так рассуждает:

— Я вам говорила сюда не соваться? Говорила. Подстрелила двух ваших? Подстрелила. Но вы всё равно лезете, куда не просят. Поэтому не обижайтесь, — и лениво так сняла с предохранителя.

«Кирдык нашему учёному», — подумал я, но тут Очкастый пошёл на переговоры — затарахтел, что твой пулемёт.

— Извините, если побеспокоили! Мы вообще-то не местные, только что перебрались из соседней области. Вчера увидели свет в вашем окне и пришли на разведку. Вас, наверно, местная шпана беспокоит? У нас большой отряд, наш командир их приструнит, будьте уверены.

— А вы кто такие? — спросила тётка с любопытством, хотя калаш не убрала. — Бандиты?

Я вышел из укрытия и представился:

— Мы — обычные путешественники. Промышляем охотой. Меня Инфа зовут, кличка такая, это — я кивнул на вылезающего из кустов Тимоху, — Тимоха, а это Очкастый.

— Иннокентий Семёнович, — представился учёный. — Учёный. Примкнул к отряду и собираю материал для книги. Я, как видите, один из немногих уцелевших представителей старшего поколения.

— Я сейчас спущусь, — сказала тётка и захлопнула окно.

Спускалась она неделю. Ну, мне так показалось. А когда спустилась, то сначала выставила автомат, а уже потом свою физиономию. Была она ровесницей нашему учёному и выглядела соответственно, но всячески молодилась: выцветшие жёлтые волосы явно чем-то подкручивала, и глаза подмазывала чёрным. Но не растолстела, как другие тётки к старости, и носила платье. Когда я последний раз видел женщину в платье, а не в штанах? Ах да, месяц назад, когда мы на компе Егеря смотрели «Красотку».

Очкастый даже слова нам не дал сказать — опять как начал тарахтеть, все мозги ей захмурил, и она пригласила его на переговоры. Его одного! «А эти пусть тут подождут», — как она выразилась. Мне даже обидно стало. А Тимоха заржал.

Ждали мы их ровно час, потом Тимоха не выдержал и кинул в окно каштан. Очкастый выглянул в окно и махнул, приглашая нас. Крикнул:

— Я сейчас открою!

Он впустил нас в подъезд и закрыл дверь на огромную щеколду, явно самодельную, приспособленную из ржавой железяки. Сильная, видать, тётка, если с такой щеколдой управлялась. На первой же лестничной клетке я увидел зелёные заросли, но не дикие, а специально выращенные: вся южная сторона была уставлена деревянными ящиками, сделанными из шкафов, и в них была насыпана земля, а в земле росло всё съедобное: картошка, помидоры, морковь, лук… Это же всё бешеных патронов стоит!

— Там на верхних этажах ещё лучше! — восхищался Очкастый. — Там даже плодовые деревья растут. Представляете, Полина Ивановна все квартиры превратила в оранжереи. А какие она построила водосборники для дождя на окнах! Это же гениальное решение!

И точно — тётка оккупировала весь подъезд, с первого по девятый этаж. Что меня поразило — тут было чисто. Мы с Тимохой только головами крутили да свистели от удивления. Сама Полина Ивановна обосновалась в трёхкомнатной квартире на шестом этаже и превратила её в уютное гнездо. Настолько уютное, что мне даже дурно стало: столько вязаных занавесочек и абажурчиков я не видел даже в старых комедиях.

— Свистеть в помещении нельзя — это к покойнику, — строго сказала тётка, усаживая нас за стол, покрытый белой скатертью и уставленный чайными приборами.

— Вы удивительная женщина, Полина Ивановна! — сыпал комплиментами Очкастый. — Я обязательно включу ваш опыт выживания в свою монографию.

Я его таким никогда не видел. Тётка от его похвал краснела и хихикала, а мы с Тимохой сидели, как два дурака, и не знали, с какой стороны браться за чайную чашку. Хотя пироги на вид были обалденные, и варенье тоже. Хозяйка даже свежую землянику подала в фарфоровых мисочках — как она сама рассказала, вырастила из семян, которые нашла в брошенных квартирах. А самое главное — пироги были не только сладкие, но и солёные. И на столе в солонке стояла настоящая соль. Она, оказывается, белая! Я из любопытства попробовал крупинку — ничего особенного. А учёный был от соли без ума, да и от хозяйки тоже, восторгался этой Полиной на все лады. Та, похоже, изголодалась по общению, потому что тарахтела не хуже Очкастого.

— Ребята, хорошо, что вы зашли. Я вас сначала за бандитов приняла, вы уж не обижайтесь. Тут все жильцы давно съехали, побросали квартиры. Воды нет, газа нет, и всем на всё плевать. Куда смотрит правительство? Я звонила в управление, да никто трубку не берёт. У меня телефон старый — сломался, наверно. Никто из вас в телефонах не разбирается? А ещё у меня в ванной пробка отходит. Вы бы мне помогли новую пробку вырезать из деревяшки. Дров-то я полно принесла, верхняя площадка у меня под дровник приспособлена… Инфа, а вы что не кушаете?

— Он стеснительный, — ответил за меня Очкастый. — Никогда на виду не ест.

— Ну так я вам с собой заверну, — засуетилась тётка.

— Чего не надо, того не надо, — возразил я. — Неизвестно, как наши ребята отреагируют. Вам тут лишние гости не нужны, как я понимаю? Вот я и не буду командиру всё рассказывать, а то найдутся желающие на ваше добро. Доложу, что так и так, никаких мутов и бандитов нет, а живёт одинокая старушка…

Ух она и подскочила!

— Это я, — говорит, — старушка? Да мне и пятидесяти нет, чтоб вы знали! Я каждый день гимнастикой по книжке занимаюсь! Я к ним всей душой, а они — обзываться… Я маски для лица делаю, косметикой пользуюсь, за волосами ухаживаю…

Учёный кинулся её утешать, а мы с Тимохой бочком-бочком — и к выходу. Главное мы выяснили — мутов нет, а сумасшедшая старуха опасности не представляет. Очкастый, который наконец-то нашёл соль и родственную душу, закрыл за нами щеколду и сказал, что ещё некоторое время побудет тут. Тимоха только хохотнул.

И пошли мы домой, то есть, к месту стоянки. Хотя, судя по всему, она действительно станет нашим домом надолго. Шпану местную я за неделю ликвидирую, церемониться не буду, а мутанты здесь, как я убедился, жирные и съедобные. По пути наломал щирицы для салата — сам не ем, а ребятам гостинец будет. И дикого лука-скороды надёргал, а заодно присмотрел молодой клён — соку накачаем, девчонок порадуем. Так что жить можно.

А что мы яйцеголового сбагрили тётке — Егерь нам за это только спасибо скажет. А уж я-то как рад, что от него избавился — слов нет. Потому что он, морда очкастая, начал про меня догадываться. Всем остальным дела нет, где и чем я обедаю, а у него привычка сопоставлять, анализировать и делать выводы. Учёный ведь, они без этого не могут. Всё хотел взять у меня кровь на анализ. Я отшутился, а сам даже думал его грохнуть втихомолку. Ну, а так даже лучше вышло, все живы-здоровы, и ко мне никто не прикопается.

Пока мы у этой Полины чаи гоняли, жара началась. Мне стало голову припекать, и я капюшон напялил. Не люблю жару, от неё процессы разложения активизируются. Но уж лучше жара, чем холод, если мороз вдарит, мне кирдык — замёрзну, как есть, и буду ледяным истуканом до следующей оттепели. Хорошо, что климат изменился и морозы теперь не каждый год.