Я с тобой (джен)

Пробуждение было ударом, от которого мир вокруг пришел в движение. Гипотетически пришел, потому что вокруг царила кромешная и непроглядная тьма, в которой его мотало как лист на ветру. Ощущения головокружительные и наводящие на мысль о тяжелом похмелье или последствиях наркоза. Он попробовал согнуть пальцы на руке — получилось. Ноги? Двигаются. Шея… Шея почему-то ныла, но на фоне головной боли это казалось ерундой. Голова взрывалась пульсом сверхновой при каждой мысли, шевелить извилинами нужно было очень осторожно. Если тело болит, оно живо. Это однозначный плюс. Где он? А хрен его знает. Но по тактильным данным под ним кровать, и даже с постельным бельем, под несчастной шеей определенно подушка, на плечи давит что-то легкое и теплое — одеяло без вопросов. Кровать — это безопасность, ведь не лег бы он спать в момент, когда есть угроза… Чему? Жизни? Здоровью? Ну, допустим, жизни. Значит, темнота находится в мирной обстановке. Если он лежит на кровати, то кровать стоит в доме (чьем — тоже хрен знает, но пока это не важно), боль не такая, чтобы подорваться в поисках анальгетиков и противосудорожного, а больше никаких повреждений не наблюдается. Стоп! Темнота… А он, часом, не ослеп? Может быть, вокруг белый день? От этой мысли адреналин рванул в голове, и слепоту пришлось отбросить — перед глазами пучком расцвел сноп искр. Раз глазной нерв способен выдавать такие реакции, он не атрофирован. А может, у него просто закрыты глаза? Ну-ка если поморгать… Оппаньки, во что это ресницы упираются? Повязка на глазах? Не медицинская, медики так не вяжут. Да и не повязка, а какая-то полумаска тряпочная. На кой она тут в полной темноте?

В голове было пусто, как если бы боль выбила оттуда все содержимое, оставив только перемолотый фарш под черепной коробкой. И даже если начать с главного, то сам он — кто? Пульсирующая темнота издевательски молчала, уступая место постепенно нарастающей панике. Такого с ним еще не бывало, чтобы не помнить ничего. Не просто последние пару-тройку часов или, черт с ним, даже пару суток, а совсем ничего. Имя? Какое из? А что, это все его имена или просто ему известные? Что же должно было случиться, чтобы так накрыло? Амнезия бывает краткосрочной и долгосрочной, рано или поздно память восстанавливается в спокойной обстановке (или не восстанавливается никогда?). Нужны какие-то зацепки для того, чтобы информация прикатила обратно. Если знать, где он, то всплывет и кто он. Логично?

Он сел, скинул маску с лица и покрутил головой — темнота ни с какой стороны не стала светлее, и мысль о слепоте бочком прокралась обратно, залегла в уголке в ожидании пинка. Он свесил ноги с кровати и осторожно коснулся пола — мягко, мохнато. Шкура или ковер? Без разницы, главное, что не больница, там такое не держат в целях стерильности. И кстати, на нем не пижама. Была бы больница, была бы и пижама. А что это за тряпье? Вроде теплое. Да и ладно.

Он сделал шаг и выставил вперед руки, шаря ими в темноте. Ладони коснулись сначала плоскости, потом изогнутого металла — дверная ручка. За дверью что? Ха-ха, опять темнота. Но слева стена, она куда-нибудь выведет. Справа тоже стена, кстати, можно коснуться руками одновременно обеих стен, но он этого делать не будет — лбом можно налететь на что-нибудь неприятное. Боковая дверь… Поверхность сменилась — холодная, гладкая, швы через равные промежутки — плитка. Туалет? Душевая?

В живот ему уперся край холодного санфаянса. Раковина. Кран. Это кстати, пить хочется. Холодная вода ударила в раковину, он подставил ладонь под струю и ткнулся туда ртом, пока другой рукой ощупывал окрестности крана. Мыло, банка какая-то, тюбик, острое и твердое, привязано к шнуру — выключатель. Он, не раздумывая, сжал конус в ладони и сдвинул рычаг в сторону. Ударил свет, такой ослепительный, что мышцы лица свело в гримасу, превратившую глаза в щели. Набрав в обе ладони воду, он плеснул ее себе в лицо, растер и разлепил ресницы, уставился в зеркало перед своим носом.

А потом он издал вопль, который сделал бы честь животному, попавшему в яму с дрекольем. Отражение было женским.

Прооравшись и окончательно проснувшись, Вика сползла на кафельный пол, обхватила колени руками и натянула на них махровый халат в полоску.

— Ты кто? — дрожащим голосом спросила она, зачем-то поднимая голову вверх.

— А ты кто? — испуганно спросил голос, и она поняла, что слышит его не ушами, а примерно в том месте, где воспринимается музыка, играющая из обоих наушников одновременно — чуть выше переносицы, чуть дальше к затылку.

— Я первая спросила. Хотя ты внутри моей головы, значит, ты мои подавленные желания либо галлюцинация. Мне срочно надо к психиатру.

— Не вздумай, — с угрозой предупредил голос. — Ненавижу врачей.

— Мое тело — мое дело!

— Оно не твое, а общее.

— Нет, оно мое, — разозлилась Вика. — А ты… я даже не знаю, как тебя назвать… Ты какой-то мозговой слизень, были такие в одном мультике. Нужно успокоиться, это расстройство нервов. Я посплю — и все пройдет. Господи, хоть бы это оказалось галлюцинацией, очень тебя прошу…

— Истеричка, — холодно прокомментировал голос. — Как зовут?

Вика поколебалась, но любопытство победило. Она назвала себя и некоторое время ждала того же от своего собеседника, но тот молчал и вообще перестал подавать признаки жизни. Это ее вполне устроило. В конце концов, один раз — не леголас, голоса слышали многие люди, Жанна Дарк, например, и ничего, вошла в историю. Современная медицина это лечит, она и не такое лечит, если вовремя распознать начало болезни.

Она встала с пола, рванула на себя ящик в тумбе под раковиной, где валялись таблетки, перебрала блистеры и остановилась на том, где значилось слово «карбатол». Прописывали как-то от застуженного нерва, вызывает припадок сонливости на сутки, но сейчас не до жиру, на работу она позвонит и скажется больной, тем более что так оно и есть, а чем больна — это другое дело, это можно не уточнять.

Она выдавила белый диск на ладонь, засунула его на язык подальше и наклонилась к крану за глотком воды.

— Выплюни, — рявкнул ей голос в голове.

Вика поперхнулась, выронила таблетку в раковину, и водоворот унес лекарство в сливное отверстие.

— Опять ты, — простонала она. — Уйди, а?

— Куда?

— Откуда я знаю? В меня же ты как-то попал, значит, и обратно можешь.

— Не могу, — подумав, ответил голос. — Это какой-то сбой. По-хорошему, тебя тут быть не должно.

— Скажите, пожалуйста! — возмутилась Вика. — И где я тогда должна быть?

— Понятия не имею. Я с таким первый раз сталкиваюсь.

— Послушай, — она постаралась взять себя в руки и даже сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, как ее учили на йоге для расслабления. — Это все прекрасно, но ты вообще кто?

Голос помолчал.

— Дон.

— Дональд? Донован? — принялась она перебирать имена всех знакомых ей по сериалам Донов. — Или Донахью?

— Что такое Донахью?

— Так, ясно, давай пойдем другим путем. Ты откуда?

— А я сейчас где?

Вика подумала.

— Санкт-Петербург, — сказала она, на всякий случай решив пропустить подробности касательно адреса улицы и дома, мало ли этот голос потом вернется с отмычками.

— Какой квадрат?

— Это в России.

— Где это, Россия?

Вика решила, что по уровню образования Дон, скорее всего, американец, они редко способны показать на карте Париж и Лондон, могут и Россию не знать. Американец... Вот не зря она не хотела десятую винду ставить, там камера за пользователями следит, а теперь, может, и программу для голосов в мозгу загрузили какую-то, потому что, как говорил Антон, винда работает на ЦРУ. Надо меньше сидеть в интернете.

— Россия — одна шестая часть суши, — гордо ответила она. — Если посмотришь на глобус и найдешь Евразию, то мы сверху.

— Какой глобус?

— Земли, конечно, не Луны же.

— Что такое Земля?

— Планета, — вздохнула Вика, почему-то почувствовав себя выжатой как лимон. — Галактика Млечный Путь, Солнечная система.

— А дальше? — почему-то напрягся Дон.

— Номер в тинктуре не помню, если ты об этом. Есть версия, что Солнце относится к Плеядам, но она спорная. Как ты насчет кофе? Только не спрашивай, что это такое, если не знаешь.

— Не буду, — пообещал Дон. — Найди какие-нибудь ботинки, у меня ноги замерзли на твоем полу.

— Это у меня ноги замерзли, — поправила его Вика. — И мне через два с половиной часа на работу, а я не выспалась. Угадай почему?

— Чего тут гадать, — презрительно заметил Дон. — У тебя не подушка, а кусок дерьма, плоский и твердый.

Вика открыла рот, но тут же его закрыла и пожала плечами, подушка была последним, что она хотела обсуждать с наглым ментальным паразитом. Она сходила в комнату за тапками, прошла в кухню, зажгла газ, открыла шкаф и достала банку с кофе, вопросительно оставив руку с ложкой на весу.

— Ты как любишь, с молоком или без?

— Черный.

— Ага, — она кивнула. — Значит, кофе у вас пьют?

— Кофе везде пьют, — философски заметил Дон. — И насчет еды…

— Я на диете. — Она поставила турку на плиту и локтем открыла дверь холодильника. — Есть салат и йогурт. Угощайся.

— Нахрен, — вежливо ответил Дон. — С такой еды я ноги протяну.

— Не ты, а я — это во-первых, а во-вторых, я худею.

— Зачем?

— Лето скоро, купальный сезон и все такое. И вообще, ты же внутри меня, значит, все знаешь про лишний вес, который у меня есть, и хватит это обсуждать. Мне неловко. Давай о чем-нибудь другом поговорим.

— Давай. У тебя мясо есть?

— Колбаса где-то была.

— Сделай мне бутерброд, только потолще.

Вика достала буханку и отрезала от нее почти четверть, потом намазала ее маслом и положила сверху всю колбасу, которая была в доме.

— Так нормально?

— Так отлично, — заверил ее Дон. — Ешь!

— Эй! — возмутилась Вика. — Почему я?

— А мне его как съесть без тебя?

— Как хочешь.

— Нормальное гостеприимство, — обиделся Дон. — А еще одна шестая часть суши. Воображаю остальные.

Вика хотела ответить ехидством, но неожиданно ее посетила мысль, что Дон инопланетянин, какая-то вот такая форма жизни без тела, и потомки ей не простят, если слава о вредности землян разнесется по всей галактике из-за паршивого бутерброда. К тому же первый контактер ценен не идеальной фигурой, а тем, что он первый, а йогурту ничего не будет.

— Ладно, — уступила она. — Съем в порядке исключения, но первый и последний раз. За это ты мне что-нибудь расскажешь про себя.

— Что ты хочешь знать?

— Все. — Вика откусила угол гигантского бутерброда. — Сколько тебе лет, как ты выглядишь, чем занимаешься, есть ли у тебя семья и все такое.

— Может, в другой раз?

— Может, — покладисто ответила Вика. — Бутерброд тоже в другой раз доем.

— Не-не-не, — сдался Дон. — Дай подумать. Лет мне больше, чем тебе, выгляжу я обычно, семьи у меня нет и всего такого тоже. Устраивает?

— Нет, — с набитым ртом хихикнула Вика. — Ты блондин или брюнет по цвету волос?

— В пределах от семисот пятидесяти до семисот восьмидесяти нанометров.

— Метров длины? — разочарованно уточнила Вика, предполагая, что это тактичное описание лысины.

— Длина волны, — подтвердил Дон.

— Волны? Ты кудрявый?

— О господи, — раздраженно сказал он. — У тебя есть таблица спектра?

— В интернете все есть. — Она вытерла о халат пальцы, испачканные бутербродом, и подтащила к себе ноутбук. — Найти?

— Найди.

Вика задала поиск в строке, и пока браузер фильтровал содержимое сети, она положила подбородок на руки, сцепленные в замок, и прикрыла глаза: бутерброд неожиданно оказался вкусным и поселил в ней какую-то странную сонливость. Поэтому она даже не обратила внимания, как закрепленная на крышке веб-камера ярко вспыхнула, делая снимок.

— Надо же, сколько существует картинок спектра…

— К черту все картинки, — коротко ответил Дон. — Одевайся.

— Зачем? — удивилась Вика.

— Ты ничего не заметила?

— Нет, — она посмотрела по сторонам. — А что я должна заметить?

Дон не ответил, вместо этого она вдруг неожиданно для себя вспомнила удар света по глазам в момент дремоты, вспомнила так ясно, что сразу стало понятно, о чем он беспокоится. Ей стало смешно.

— Параноик, — снисходительно сказала она. — Вебка периодически всех снимает, не только у меня, такая вот встроенная функция программы, это абсолютно не значит, что сейчас раздастся…

Тишину разорвал звонок телефона. Вика замерла, посмотрела на часы, потом на экран — номер не определен. Телефон продолжал настойчиво звонить и вибрировать, пока не кувыркнулся со стола на пол. Там он потерял звук, но упорно продолжал мигать экраном с входящим вызовом.

— Все мои друзья записаны в симке, — растерянно пробормотала Вика. — Наверное, кто-то ошибся номером. Ничего страшного.

— Ты кому врешь-то с таким каскадом катехоламинов в крови? — ядовито спросил Дон. — У тебя пульс под сотню.

Мобильный телефон погас, но спустя пару секунд внезапно грянул звонок городского телефона, такой надрывный и пронзительный, что Вика вздрогнула.

— Может, надо ответить?

— Не надо, — оборвал ее Дон. — Пошли отсюда.

— Куда? Семь утра, офис еще закрыт.

— Так придумай место, которое открыто, — приказал он. — Главное, чтобы наше присутствие там выглядело нормальным.

Вика лихорадочно перебрала в памяти все знакомые ей кафе и магазины, но ни один из них не открывался так рано.

— Может, вокзал? — предположила она.

— Это что?

— Ну, такое здание…

— Не надо мне слов, вызови и удержи в памяти образ на пару секунд.

— А ты прочтешь у меня из головы? — подозрительно спросила Вика. — Ты все мои мысли можешь прочесть?

— Нет. Только те, которые ты адресуешь мне. Покажи вокзал.

Вика напряглась и постаралась вспомнить, как выглядит Московский вокзал, даже глаза закрыла, но принадлежат эти колонны именно Московскому вокзалу или Витебскому, она на сто процентов уверена не была. Да и этих статуй там вроде бы не было… Где же они были? Может, это Милано Чентрале?

— Твою мать, — раздраженно сказал Дон. — Что у тебя со зрительной памятью? Черепно-мозговые травмы были?

— А что не так?

— Ни один фрагмент не четкий, достраиваются постоянно, плывут. Ладно, я понял, вокзал не подходит.

— Почему?

— Нельзя контролировать вошедших и ушедших, да и обзор окрестностей изнутри усечен. Ищи что-нибудь поменьше, но с большими окнами и одним входом.

Вика подумала. В гостинице напротив дома был спортклуб, карту которого она регулярно покупала, но бывала там от силы пару раз в месяц, хотя персонал ее почему-то помнил и даже называл по имени, но, возможно, они просто любят клиентов, которые платят за абонемент, а тренажеры не трогают. Окна там как раз большие, а народу утром мало.

— Такое подойдет? — спросила она, постаравшись воспроизвести фасад клуба как можно отчетливее.

— Годится. Ты почему не одета?

— Я же тебе вокзал вспоминала, — обиделась она.

— А ты что, только одно дело умеешь делать за один раз?

— Нет, я много умею, но не тогда, когда кто-то в моей голове на меня орет.

— Извини.

Вика взялась за пояс халата и остановилась.

— Погоди, — сморщив нос, сказала она. — Ты что, увидишь, как я переодеваюсь?

— Не увижу, если ты не встанешь перед зеркалом, — успокоил ее Дон.

Вика закатила створку с зеркалом поглубже за фасад, вытащила из шкафа джинсы и свитер, натянула чистые носки и побросала в сумку спортивную форму и кроссовки, потом, подумав, сунула туда же кошелек, паспорт, телефон, плеер, влажные салфетки (иногда в спортклубе отключали воду) и косметичку — вдруг на работу ей придется бежать прямиком из спортзала.

— Господи, — прошипел Дон, когда она натянула сапоги. — Это что?

— Они новые, — виновато объяснила Вика. — Разнашиваю на коротких расстояниях. Должны со временем растянуться.

— Сними эту дрянь сейчас же, найди нормальную обувь.

— Это нормальные сапоги, — попыталась она отстоять свое право выглядеть выше и стройнее на каблуке в пятнадцать сантиметров. — Красота требует жертв.

— Человеческих? — трагично спросил Дон.

Вика с сожалением скинула сапоги и вытащила из шкафа коробку с ботинками.

— Вот такие подойдут тебе?

— Однозначно. Это чье?

— Антона, — неохотно ответила она. — Мы расстались, а вещи он так и не забрал. Сказал, что придет за ними попозже, когда квартиру снимет, но в Питере с жильем проблемно. Только не надо меня спрашивать про него, ладно? Он нормальный, но я не создана для семейной жизни. Интересы были разные, а вот размер ноги — почти одинаковый.

— Ну-ну, — неопределенно хмыкнул Дон.

В спортзале никого не было, на ресепшене дремала администратор Зоя, если ее бейдж не врал, и Вика без проблем получила ключ от самого хорошего шкафчика — девяносто первого. Хорош он был тем, что располагался в секции на отшибе и выходил прямо на весы, где можно было незаметно взвеситься без посторонних глаз и тут же стереть свой результат с табло, чтобы не позориться. Она переоделась и взяла плеер, воткнула в уши вкладыши.

— Зачем это? — насторожился Дон.

— Музыка, — пожала плечами Вика. — Мне нужен ритм, иначе я засыпаю, а в зале какая-то ерунда играет, не бодрит.

— Убери, — приказал он. — Я должен слышать, что происходит вокруг.

Вика с досадой швырнула плеер обратно в шкаф, лязгнула железной дверью и подумала, что игра в шпионов несколько затянулась. На ближайшем эллипсоиде она влезла на педали и включила простейшую программу. Табло помаргивало зелеными огоньками, Дон молчал, и равномерное жужжание тренажера через некоторое время убаюкало ее, она закрыла глаза и позволила механизму самому двигать ее ногами, пока кто-то над ее ухом не сказал с искренним восхищением:

— Круто!

Вика открыла глаза и взвизгнула — над ней качался гриф штанги и чья-то щекастая улыбчивая физиономия. Металлический штырь, груженный дисками, сделал попытку размозжить ей голову, но обладатель физиономии ловко перехватил у нее гриф и водрузил его на подставку.

— Егор, — представился он. — Для девушки жать от груди сотку — респект и уважуха. Можем позаниматься вместе, если у вас есть желание.

— Нет у меня ничего, — сказала Вика, сползая со скамьи и чувствуя, как дрожат руки и колотится в горле сердце. — Кроме желания дать кому-то по башке.

Она доковыляла до кулера и нацедила себе стакан ледяной воды, с трудом удерживая стаканчик ровно.

— Ты охренел? — сквозь зубы спросила она Дона. — Ты как меня с тренажера стащил?

— Ты заснула, — равнодушно ответил Дон. — А мне надоело бегать.

— Это был не просто бег, а кардиотренировка.

— Дремать на машинке не тренировка, лишний вес никуда и не денется.

— Не твое дело.

— Не мое, — кротко согласился Дон, и неожиданно громко рявкнул: — Наше!

Вика подавилась последним глотком, вытерла пролитую воду тыльной стороной руки и, оттянув намокшую футболку, быстрым шагом направилась в раздевалку, поклявшись не разговаривать с мерзавцем во веки вечные. Она напялила на себя вещи как придется (дома примет душ), сдала ключ и собралась в таком же полном молчании вернуться домой, как одна мысль вдруг уколола ее и заставила нарушить взятый обет.

— Ты что же, можешь перехватывать на себя управление моим телом? — спросила она. — Сотка от груди — это что-то из области фантастики, я на такое не способна.

— Не всегда, — мирно ответил тот. — Только когда ты в отключке или…

— Или?

— Если ты мне его добровольно передашь, — быстро закончил Дон. — Как второму пилоту при экстремальном пилотировании.

— Не мечтай, — она пнула ногой дверь парадной. — Не хватало мне обнаружить себя в постели с какой-нибудь бабой или еще хуже…

Что было хуже, она не придумала, потому что ключи от квартиры, которые она держала в руке, провалились в пустоту вместо замочной скважины. Туда же, в пустоту, ухнул и выпиленный кусок двери с отломанной ручкой, и в эту дыру невооруженным глазом был виден разгром, учиненный в квартире.

— Уходим, — тихо сказал Дон.

Вика попятилась назад, споткнулась на ступенях и была вынуждена ухватиться за перила, вызвав содрогание ажурного металла.

— Что… что это такое?

— Не знаю, но явно ничего хорошего.

— Так, — она взяла себя в руки. — Это называется кражей со взломом, я должна посмотреть, что пропало, составить список и написать заявление в полицию.

Сверху послышались шаги, какой-то человек спускался по лестнице с пятого этажа, она определила это по чужой руке, скользившей по перилам.

— Девушка, вы из какой квартиры?

— Вниз, — велел Дон. — Только тихо.

Вика на цыпочках побежала к первому этажу, но сверху ее опять окликнули:

— Не из той, которую ограбили? Подождите, я из полиции.

Вика невольно притормозила.

— Беги! — заорал Дон ей в ухо.

Целый пролет она взяла одним прыжком, на развороте ее занесло и ткнуло коленом в батарею, но Вика не почувствовала боли — адреналин дубасил в висках как оркестровая сыгровка.

Улица расходилась в две стороны, одна была короче и упиралась в проспект, где густо двигался транспорт, однако до остановки за углом все равно нужно было пробежать по тротуару расстояние в несколько домов. Вика подумала, что Дон был прав, ее тренировки не дают никаких преимуществ на длинных дистанциях, задыхалась она как обычный человек, да еще сумка тяжело била по спине. К счастью, на светофоре стояла маршрутка, и, недолго думая, Вика врезалась в ряды транспорта и отчаянно забарабанила в дверь. Та немедленно открылась и тут же моментально закрылась за ее спиной.

— На пол, — приказал Дон.

Вика послушно сползла на грязные ступени и прижала к себе сумку, пытаясь другой рукой найти в месиве из одежды и косметики кошелек, чтобы ее не приняли за зайца. Пассажиры смотрели на нее брезгливо и с любопытством.

— Думаешь, он не видел, что мы сюда влезли? — спросила она шепотом у Дона.

— Если и видел, то сюда не сунется, — ответил тот. — Им свидетели не нужны.

— Кому «им»? — Вика, согнувшись в три погибели, подобралась к водителю, высыпала монеты в лоток с ямкой, изображающий кассу. — Кто это был?

— Не знаю.

— А почему тогда сказал убегать? — возмутилась она. — Может, это на самом деле наш участковый опрашивал свидетелей сверху, вот и окликнул нас.

— Ты своего участкового видела хоть раз?

— Нет, конечно, меня же еще не грабили.

— Тогда заткнись. На тебя люди смотрят. Кстати, не обязательно разговаривать со мной вслух, удивляюсь, что тебя еще не повязали, когда ты орешь посреди улицы.

— В Петербурге это абсолютно нормально, — успокоила его Вика. — Город сумасшедших. У нас тут Достоевский жил, который писал про бесов, и поэт Маяковский, который семнадцать раз пытался застрелиться, и многие другие уважаемые люди. Куда мы дальше? И что вообще мне теперь делать?

Дон не ответил. Вика еще немного подождала и переползла в конец салона, скорчившись на одиночном сиденье так, чтобы голова не торчала в окне и ее не прострелили снайперы (видела в каком-то фильме). Ехать, глядя в пол, было муторно, она достала телефон, залезла на дайрики и полистала последние записи. Когда до доказательства своей правоты в каком-то споре анонимов ей оставалось совсем чуть-чуть, Дон подал признаки жизни.

— Ты что, телефон с собой взяла?

— А что? — не поняла Вика. — Он стоит как две мои зарплаты.

— Антон подарил?

— Откуда ты знаешь?

— Да так, догадался. Можешь мне на пару секунд передать управление телом?

Вика заколебалась. За пару секунд ничего не случится, зато интересно, как это делается сознательно.

— А что надо для этого? — уточнила она. — Заклинание сказать?

— Нет, нужно просто выразить такое намерение.

— Ладно, на две секунды бери.

Ничего особенного она не почувствовала, кроме того, что цвет вещей вокруг нее изменился на черно-белый, и ее собственная рука швырнула смартфон в открытые двери маршрутки, выпускавшей пассажиров, прямо какому-то подростку, стоявшему на остановке. Двери закрылись, мир снова обрел краски, но телефон уже исчез вместе с малолеткой в неизвестном направлении, и догнать его не смог бы даже профессиональный спринтер, не говоря уже о таком никчемном, каким была она.

— Ах ты… — Вика не нашла слов для описания такой подлости и со всей дури ударила себя кулаком по коленке.

— Больно, — спокойно ответил Дон.

— Так тебе и надо, — прошипела она. — Ты что наделал? Он же его не отдаст теперь, даже если отследить сигнал, он уже, небось, до канадской границы добежал!

— Вот и хорошо. Чем дольше он будет имитировать ложный след, тем лучше для нас, выиграем время.

— Для чего?

— Для всего.

Вика встала и подкинула сумку на плече.

— Ну вот что, — решительно заявила она. — Я не знаю, что ты там внутри меня думаешь, но ты явно знаешь больше, чем говоришь. Это нечестно.

— Меньше знаешь, крепче спишь, — заметил Дон.

— Больше знаешь — крепче мстишь, — ответила Вика. — Раз уж мы делим одно тело, то и ситуацию должны знать в равной степени. Или ты отвечаешь на мои вопросы, или я сейчас же вылезаю из маршрутки и возвращаюсь домой, и будь что будет с нами обоими.

— Ладно уж, — неохотно согласился Дон. — Давай свои вопросы.

— Чем ты занимаешься там, где живешь?

Дон молчал.

— Ага, — торжествующе сказала Вика. — Первый раз ты тоже пропустил этот вопрос, хотя ответил на все остальные, наверное, думал, что я не замечу.

— Думал, — признался вдруг Дон. — А ты, оказывается, заметила?

Вика пожала плечами.

— Не такая уж я дура.

— Да, не дура, — согласился Дон. — Но я не знаю, как описать то, чем я занимаюсь. У меня есть дело, и оно довольно сложное, но есть ли у вас аналоги такой деятельности, я пока не знаю, мне не с чем сравнить, чтобы описать. Как только смогу, сразу расскажу. Здесь очень важна точность, чтобы не было превратного понимания.

— Хорошо, — не стала спорить Вика. — Я буду думать, что ты Нео, только не спрашивай про него, потому что разговор опять уйдет в сторону, ты мастер менять тему. Мой следующий вопрос такой: ты знаешь, кто изуродовал мою квартиру? Только честно.

— Догадываюсь.

— Зачем они это сделали?

— Искали следы и доказательства того, что я — в тебе.

— А кто им на самом деле нужен? Ты или я?

Дон внутри ее головы тяжело вздохнул.

— Я, — честно сказал он. — Поэтому в большей опасности из нас двоих — ты.

— Почему это? — не поняла Вика.

— Потому что они погасят твое сознание в этом теле, чтобы я остался его единоличным владельцем, и со мной будут разговаривать уже по-другому.

— Как? — внезапно охрипшим голосом спросила Вика.

Дон засмеялся.

— Судя по уровню кортизола у тебя в крови, ты на верном пути в своих догадках. Кстати, не пожрать ли нам? На вид неплохое местечко.

Мимо них вместе с Литейным величественно проплывала закусочная «Кетч ап Бургерс». С началом диеты Вика поклялась туда больше ни ногой, но сейчас она прикусила язык и кивнула.

За столиком Вика села у окна так, чтобы видеть дверь, заслужив одобрительное хмыканье Дона в районе левого уха.

— Быстро учишься, — снисходительно отметил он. — Бери свой салат, я тебе должен за убитый телефон, так что жуем траву.

— К черту траву, — ответила она, открывая меню. — Вот тут есть рамп-стейк с огурцами кимчхи, смотри сюда — нормальный размер? И соус какой-то фирменный к нему, наверное, вкусный. Или тебе взять этот, стейк блэк ангус с пюре и огурцами? Прямо на сковородке принесут, как в ковбойском кино.

Дон помолчал.

— Хороший размер, — наконец сказал он странным голосом.

— Пива хочешь?

— Нет, — быстро ответил Дон. — Нельзя употреблять ничего, что вредит телу.

— Лимонад?

Вика помахала официанту и продиктовала ему заказ, чувствуя, как рот у нее наполняется слюной — тренировка дала о себе знать, да и нервотрепка с ограблением сожгла немало калорий. После этого она достала плеер, отсоединила от него наушники и один из них сунула в ухо, спустив провод и второй наушник за воротник свитера.

— Пусть люди думают, что у меня гарнитура и что я болтаю по телефону, — объяснила она Дону. — А то и вправду внимание привлекаю. И в аптеку надо за мазью, колено я здорово приложила на лестнице.

— А в маршрутке еще добавила ему, — ехидно заметил Дон.

Она кивнула.

— Я дура. Обещаю больше не портить наше общее имущество, кто знает, куда еще бежать придется. Тебе куда надо-то? Кто тебе может помочь?

— Если бы я знал, — он вздохнул. — Говорю же — первый раз такое.

— Ну-ка, с этого места поподробнее, — вдруг дошло до нее. — Ты что, уже вселялся в кого-то до меня?

— Твою мать, — с чувством сказал Дон и замолчал, но Вика не собиралась прерывать это молчание, пусть знает, что она ждет ответа.

— Было дело, — наконец неохотно признал он. — Но это были люди с погасшим разумом, они не мешали и вообще меня не замечали, в контакте с болидом я первый раз. Чувство более чем странное.

— Болид — это я?

— Так тело называют у нас, — пояснил Дон. — Профессиональный жаргон. В данном случае это ты.

— А как ты называешься на своем профессиональном жаргоне?

— Пилот, — равнодушно ответил он.

— Вселение у вас называется пилотированием?

— Именно.

— Тогда что ты мне там втирал про второго пилота?

— Иногда пилотируют двое, — ответил Дон. — Или трое, если болид аварийный или у него клеточный распад ускорен, много разных причин бывает.

Официант принес мясо и лимонад, расставил соусы в маленьких баночках и умудрился веером разложить под них рекламу новых блюд. Вика смотрела на всю эту красоту рассеянно.

— То есть на самом деле сумасшедшие — не сумасшедшие? — наконец спросила она. — Те, кто ходит по улице, разговаривая вслух с невидимым собеседником, и те, кто утверждает, что в нем живет несколько личностей, говорят чистую правду? И что эти личности конфликтуют или дружат между собой, тоже может быть?

— Может, — неохотно согласился Дон. — По закону пилоты не должны напрямую контактировать с болидом, но иногда человек одарен сверхвнимательностью по отношению к себе, тогда происходит демаскировка.

— А если…

— Может, ты начнешь уже жевать, а? — жалобно спросил Дон. — Или это такая пытка — сидеть над тарелкой жратвы и не притронуться к ней?

Вика взяла в руки нож и воткнула его в стейк, накромсала мясо на небольшие куски.

— Зачем вам это нужно? — спросила она.

— А зачем люди в космос летают? — задал Дон встречный вопрос. — Космос вам зачем?

Она пожала плечами.

— Человеческий разум нельзя остановить, — с набитым ртом сказала она, воздев вилку к потолку. — Стремление к познанию — наша судьба.

— Ну и у нас так же.

— А вы кто?

Дон сердито засопел.

— Ты знаешь поговорку про «глух и нем»?

— «Когда я ем», — кивнула Вика. — А что?

— А то, что это наша поговорка. Множество болидов вышли из строя от неумения пилотов заправлять их. Если такое случится со мной, это будет событие века, на радость всяким идиотам и завистникам.

— Почему? — хихикнула Вика. — Ты у себя там крутой, как вареное яйцо?

— Не последний, — совершенно серьезно ответил Дон.

Она некоторое время ела молча, но вопросы плодились в ее мозгу и все равно вырвались наружу.

— А что такое погасший разум? Когда мозг умер, а тело еще нет? Из-за вас пошли эти легенды о зомби?

— Чушь собачья, — возмутился Дон. — Во-первых, покойники не шевелятся, во-вторых, погасший не значит мертвый, просто есть люди, которые головой не пользуются, у них со всем справляются рефлексы и инстинкты. Вы и так задействуете мозг только на десять процентов, а некоторые за жизнь умудряются понизить этот процент до одного-двух, так что когда мне принадлежит девяносто восемь процентов мозга, владелец не чувствует разницы. А вот чтобы абсолютно активный болид принял пилота, такого еще не было.

— Будешь первый. — Вика оттолкнула от себя пустую сковородку и втянула в рот трубочку с лимонадом из холодной банки. — Пришлешь мне пять процентов комиссионного вознаграждения от своих новых миллионных контрактов. Теперь давай про тех, кому ты нужен. Кто они?

Дон не успел ответить — чей-то хлопок по плечу заставил Вику выронить трубку с лимонадом изо рта и поднять голову.

— Надо же, — иронично произнес за ее спиной знакомый голос. — На ловца и зверь бежит. Прувет, насяльника!

Вика облегченно выдохнула.

— Фу, напугал, — сказала она. — Антон?

— А ты кого ждешь?

— Да собственно, никого, — пробормотала она. — Ты просто внезапен.

— Да, детка, я такой, — пафосно сказал Антон и сам первый засмеялся. — Кофе будешь?

Он скинул пальто и остался в идеальном костюме, на фоне которого джинсы и свитер Вики выглядели гуманитарной катастрофой.

— Нет, я уже пила, у меня лимонад. Тебя сюда как занесло? Ты же на Петроградке работаешь вроде бы.

— Честно? — тот уселся напротив нее. — Ехал мимо и вспомнил, как мы с тобой летом тут тусили, решил зайти и поностальгировать. Но тебя увидеть не ожидал, думал, ты на работе. О, ботиночки знакомые? Скучаешь по мне?

— Нет, просто каблук в сапогах сломала, — напряженно ответила Вика, чувствуя неловкость из-за того, что Дон присутствует при их разговоре. — Что было, то прошло, скучать мне некогда.

— А я вот думаю, что хорошо было бы повернуть время назад.

В голосе Антона послышалась многозначительность, но Вика сделала вид, что этого не заметила. Хватит и того, что он словно по-дружески положил руку ей на колено.

— В одну воду дважды не войдешь, — сказала она, убирая ногу, потому что Дон издал внутри нее какой-то непонятный звук. — И себя не переделаешь.

— Глупая поговорка, — отмахнулся Антон. — Человек всю жизнь меняется, может и новую личность в себе открыть. Знаешь, как бывает — просыпаешься утром, а ты — другой человек, словно в тебя кто-то вселился.

Вика насторожилась.

— Не знаю, — небрежно сказала она. — Я в эту метафизику не верю, и со мной такого ни разу не случалось. Мне идти нужно.

— Я подвезу.

— Не надо, я пешком.

— Да ладно тебе, пешком, — настойчиво повторил Антон, хватая ее сумку с пола. — Пошли, машина рядом.

«Пусть проваливает один», — приказал Дон в ее голове.

«Как? — так же мысленно разозлилась она, видя, как Антон протягивает ей куртку, снятую с вешалки, продолжая держать ее сумку в руке. — Вы, мужики, слов не понимаете».

«Отделайся от него».

«Сам отделайся», — машинально огрызнулась она.

Вика не успела ахнуть, как картинка вокруг нее снова стала черно-белой, а лицо Антона — пепельно-серым. Он упал на диванчик и схватился за ногу, и до нее дошло, что Дон просто врезал незадачливому ухажеру в голень ее собственной ногой, обутой, между прочим, в ботинок владельца пострадавшей ноги.

— Невербальная форма отказа, — услышала она свой голос, звучавший хрипловато и низко против обычного писклявого, который ей демонстрировал диктофон при записи сообщений. — Идентична слову «нет».

Офисный Антон, которого она знала, обязательно возмутился бы, захотел бы узнать, что с ней случилось и какого черта она дерется как грузчик, но этот Антон не удивился. Он взял со стола железную солонку, зажал ее в кулаке и деловито и сильно ударил ее куда-то слева от глаза, так, что над ней оказался потолок и фрагмент двери, на которую официант, минуту назад приносивший им закуски, невозмутимо повесил табличку «Закрыто».

Наступившее состояние можно было бы назвать странным, если бы Вика могла говорить, но она не могла. Видимо, удар пришелся в то самое место, где расположено поле Брока, отвечающее за речь (или оно называется поле Вернике?). Так или иначе, случилось то, чего опасался Дон, — ей погасили разум. Правда, он погас не так, как она ожидала, видеть и слышать ей удавалось, но управлять своим телом она не могла, превратившись в крошечный съежившийся сегмент собственного мозга без голоса. Ее полоснуло сочувствие к Дону — он так же чувствует себя, когда она не дает ему руль?

Антон поднял ее и бережно усадил на стул за столиком, заняв место напротив, с улицы это выглядело свиданием двух самых обыкновенных людей в самом обыкновенном кафе. Официант остался стоять у Антона за спиной с подносом в руке, остальные посетители молча наблюдали со своих мест за их столиком с непроницаемым выражением лиц.

Ее собственное тело помотало головой (это ощутилось как размытие четкости, неприятное ощущение), окружающая картинка продолжала оставаться черно-белой.

— Не знал, что ты такой дурак, — насмешливо сказал Антон, глядя ей в лицо. — Думал повозиться, чтобы тебя достать, а ты поддался на провокацию. Но это хорошо, я против насилия, тем более по отношению к тебе.

— Охренеть как гуманно, — услышала Вика свой странный голос. — Ты понимаешь, что сейчас при свидетелях роешь себе могилу?

— А, — легкомысленно отмахнулся Антон, оглянувшись по сторонам. — Тут все свои, как ты видишь, доносить некому. А насчет могилы… Одно дело — перебрать все разрешенные болиды из списка, другое дело — вообще все. Численность людей подползает к семи миллиардам, так что, если мы не найдем общего языка, твои следы обнаружат… ну, скажем, лет через пятнадцать. Тысяч.

— У тебя получилось быстрее.

— Я готовился. Был, впрочем, маленький шанс, что не сработало, доказательства пришлось поискать, но в целом игра стоила свеч.

— Зачем?

— Хотел поговорить с тобой в спокойной обстановке, как раньше. Поэтому и болид тебе выбрал… дружественный. Понадеялся на предустановленную симпатию тел.

— Что ты сделал с машиной перебросок?

— Немного поправил настройки, — возразил Антон. — И вуаля — ты у нас в болиде, о котором в базе нет информации и никогда не будет.

— Сволочь, — коротко ответил Дон.

— Грубо, — заметил тот. — Мог бы сказать «спасибо», что я не послал тебя в какого-нибудь онкологического смертника, иначе вместо поедания стейков ты бы сейчас орал в ожидании наркотиков и, кстати, был бы на порядок сговорчивее и покладистее.

За столом воцарилось молчание, во время которого Вика разглядывала Антона так пристально, как могла это сделать в убогом монохромном восприятии. Щетина у него щеках… Антон всю жизнь ненавидел такую, и вдруг отпустил, костюмы не любил, предпочитал пиджаки и брюки разного цвета, называл это английским стилем, а тут вырядился как на похороны. Как она могла ничего не заподозрить с самого начала?

— И о чем ты собрался со мной сговариваться? — спросил Дон.

— Голос разума, — кивнул Антон. — Я в тебя верил. Давай вернемся к нашим баранам. Не знаю, что именно ты и твои ребята нарыли, но предполагаю, что наши демарши здесь уже не тайна. Так?

— Более чем, — подтвердил Дон.

— Ну вот. — Антон покрутил в руках ложечку, болтавшуюся без дела в горчичнице. — Поэтому есть два выхода из ситуации. Первый — это убедить комиссию, что результаты недостоверны и требуют дополнительной проверки, взять время на новое расследование и признать ошибку. Тебе, учитывая все твои заслуги, поверят даже на слово.

Он осторожно бросил взгляд на Вику, но Дон, который управлял ее телом, никак не отреагировал.

— Второй выход? — ровно спросил он.

— Второй… — Антон вздохнул. — Война.

— Ты в своем уме?

— Звучит забавно, учитывая некоторые особенности нашего бытия в этих телах. Будем считать, что в своем, мой болид на некоторое время лишен доступа к нему, твой тоже.

Антон, или то, что было Антоном, подцепил ложечкой горчицу из баночки, зачем-то понюхал ее и улыбнулся.

— Если быть откровенным, — задумчиво произнес он, — я никогда не понимал твоей позиции. Будь ты малолеткой или каким-нибудь зеленым пилотом только со школьной скамьи, где голову набивают лозунгами и правилами, это куда ни шло. Но ты человек взрослый, должен был прийти к таким же выводам, как и я, и многие другие, но почему-то не пришел. Объяснишь, почему?

— Объяснить, почему бесчинствовать на чужой территории — преступление? Серьезно?

— Серьезно, — не принял шутки Антон. — Отвлекись от идеологии раз в жизни. Вот смотри, когда у одного голодный обморок, а второй сидит на буханке хлеба — это честно?

— Идиотский пример.

— Нет, это точный пример. Причем не просто сидит, а пока ты жуешь засохший клейстер, он катает из хлеба шарики и кидает их в корзину с мусором. Улавливаешь аналогию?

Он лизнул горчицу языком и причмокнул с явным удовольствием, словно та была нектаром божественного происхождения.

— Им доступен такой спектр восприятия, о котором мы мечтали всю жизнь, наши фантасты писали книги о таком мире, и мы с тобой в детстве зачитывались ими, бредили, хотели найти, поделиться со всеми. И мы его нашли, Дон! И что? Связали себе руки и ноги, и даже заткнули глаза и уши. Ради чего?

Антон бросил на стол телефон, в котором Вика узнала свой, унесенный мальчишкой с остановки, и это не вызвало у нее никакого удивления. В телефоне осталась открытой социальная сеть, которой она пользовалась.

— «Целый день спал», «никак не находится нужный кусочек видео для клипа», «бгг, я даже в состоянии составлять план действий», «красные туфли к этому платью не подойдут, ы-ы-ы!», «хочу сдохнуть», — процитировал Антон выбранные наугад записи пользователей. — Бгг и ыыыы, понимаешь? А есть еще телегония, закон о кружевных трусах, о топоте котов, битье женщин. И они видят мир цветным, а мы — черно-белым. Жуем клейстер, вместо того, чтобы сесть за стол и заказать стейк. Тебе не обидно?

— Вы на стейке не остановитесь, — ответил Дон. — Вам же надо жрать в три горла и пить так, чтобы по швам трещало, желательно за счет хозяев.

— Это называется эволюцией, — хохотнул Антон. — Побеждает сильнейший.

— Это называется геноцидом.

— Ну-ну, полегче со словами, — вдруг разозлился тот. — Мы никого не убивали.

— Кроме процента активности мозга у населения, — в голосе Дона было бесконечное отвращение. — Тебе перечислить ваши подвиги по пальцам, начиная с реформы образования?

— Не надо. — Антон встал. — Я надеялся тебя переубедить. Ты выбрал не ту сторону, Дон, предавать своих ради чужих — это вне моего понимания. Подумай об этом, пока есть время.

Ложечка со звоном упала обратно в горчичницу, разметав ошметки соуса по чистому столу.

«Время» означало тот промежуток, который Антону был нужен для того, чтобы отойти к барной стойке, нацедить себе какого-то алкоголя и вернуться к столу. Все это время Дон сидел без движения, и Вика понимала почему — двойная дверь закрыта, а если попытаться разбить стекло и выскочить (как было в каком-то в детективе), то для этого придется сначала взять высоту ограждающей металлической штанги и разбросать ряд цветочных горшков. Да и то при погашенной скорости она вряд ли разобьет стекло, скорее всего, просто сломает ключицу о полимерную поверхность. Мысли не были мыслями в полном смысле этого слова, а скорее образами, вспыхивающими в мозгу стертыми монохромными картинками с несчастливым концом.

— Думаешь, как выкрутиться? — с любопытством спросил Антон, садясь на свое место. — Боюсь, твоих актерских талантов не хватит сыграть это убедительно.

— Хочу знать, что будет с девчонкой, — произнес Дон.

— Мне жаль, — искренне ответил тот. — Со стороны это должно выглядеть как твоя ошибка. Неверные настройки, негодный болид, психическое расстройство и предсказуемый финал. Все сожалеют и произносят речи над твоей могилой. Точнее, вашей общей.

Он символически поднял стакан и изобразил тост, потом залпом опрокинул выпивку в себя и с видом полного блаженства откинулся на спинку дивана. По запаху это был крепкий коньяк.

— Банальное самоубийство, — закончил он.

— Здесь?

— Есть возражения? — Он поставил стакан на стол. — Хорошее место, вкусная еда, достойная выпивка, даже музыку можно заказать. Некоторым нравится в метро на рельсах. Но ты можешь выбрать место сам, мало ли какие у тебя предпочтения, я пойму.

— В смысле — последнее желание?

— По старой дружбе. Кстати, выпьешь? Знаю, что против правил, но сейчас какая разница? Расслабишься, будет не так страшно.

— Редкий случай — пить на своих поминках, — хмуро ответил Дон, но прямо не отказался.

Подчиняясь знаку Антона, официант принес им бутылку и два стакана, разлил коньяк и поставил на стол блюдечко с лимоном, в котором торчали маленькие шпаги, точно лимоны были повержены в дуэли. Вика ненавидела коньяк, но сейчас ее собственное тело хватануло половину стакана без всякой дрожи. Мир вокруг через некоторое время размылся и стал нечетким — алкоголь достиг мозга.

— Еще?

Дон помотал головой, и Антон вдруг прыснул.

— Я забыл, — выдавил он сквозь смех. — Надо было взять тебе шампанского.

— Шампанское без кольца — деньги на ветер, — парировал Дон.

Вика дала бы ему пинка, если бы могла — так она не вела себя даже на корпоративах, по крайней мере, она хотела в это верить, потому что со стороны никогда себя не видела, но Антону это почему-то понравилось, и он захохотал. Отсмеявшись, он похлопал их общее с Доном тело по щеке, и Вика узнала этот жест — он принадлежал прежнему Антону, а не ублюдку, который собрался их убить. Неужели соскальзывание щекой с ладони с осовевшим видом тоже принадлежит ей? Боже, какой позор!

— Какие самоубийства сейчас в моде? — спросил Дон. — Падение с небоскреба?

— Откуда тут взяться небоскребам, — отмахнулся Антон. — Старый город, высотный регламент. Хотя в падении с небоскреба есть свои плюсы — не передумаешь на половине.

— Тогда что?

— Снотворное. — Он поставил на стол пузырек из темного стекла. — Выпьешь и больше не проснешься. Ни там, ни здесь. Будешь видеть хорошие сны, например о том, как мы с тобой первый раз сюда попали. Помнишь, как мы долго не могли поверить, что не находимся под воздействием галлюцинации и это не следствие кислородного голодания мозга? Или то, как первый раз пилотировали?

— Помню, — сказал Дон. — Эйфория была газовая. А сколько планов понастроено…

— Потом кто-то выдумал идиотские правила, — не преминул добавить в бочку меда ложку дегтя Антон. — И поставил дикарей выше собственной цивилизации.

— Кто-то слишком активно стал определять в дикари тех, чьи тела ему приглянулись.

— Знаешь, я уважаю твои принципы, хотя и не понимаю их. Мы могли бы горы свернуть.

— На твоем месте я бы не экспериментировал, свернешь вместо гор шею.

— Раньше ты был больше исследователем, чем преследователем.

— В стихах звучит дико романтично.

— Проклятый алкоголь, — покраснел Антон. — Ты определился?

Он придвинул к нему темный пузырек и даже подтолкнул его так, чтобы тот прокатился по столу. Дон поймал его и зажал в руке.

— Отвези нас с ней домой, — попросил он. — Ей не понравилось бы умирать в таком месте.

— Думаешь удрать по дороге?

— Боишься не справиться с бабой?

Антон вытащил из кармана и положил на стол перед собой наручники милицейского образца. Если бы Вика могла краснеть, то она покраснела бы, наручники были ей знакомы. Антон никогда не рассказывал во время их совместного житья, кто поделился с ним такой штукой, а она не спрашивала.

Он накинул кольцо на ее левое запястье, второе защелкнул на себе и поднялся. Их общему с Доном телу пришлось тоже встать, с трудом удерживая равновесие. Если держаться рядом, наручники под спущенным рукавом свитера были совсем незаметны.

— Бери сумку, — приказал Антон. — Незачем оставлять следы. И куртку тоже прихвати. А теперь медленно и организованно выходи на улицу и имей в виду — я могу и передумать.

На улице было светло, ездил транспорт, но в черно-белом восприятии Вики это выглядело кадрами какой-то траурной хроники. «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна»… Ощущений добавила и машина Антона, непроницаемо-черная, как похоронный катафалк, а в марках она не разбиралась. Раньше у него такой машины не было. Он открыл дверь водительского места и затолкал туда ее, потом влез сам, оттеснив ее дальше, на пассажирское место вместе с сумкой. Двое безликих посетителей кафе сели позади них.

Машина плавно снялась с места и покатила по Литейному в сторону места, откуда они с Доном начали свое путешествие. Все дома за стеклами были такими знакомыми, но в то же время сейчас они выглядели по-другому.

— Идиотская ситуация, — вдруг сказал Дон, странно щуря глаза на Владимирский пассаж. — Мы с тобой были друзьями, наши тела — любовниками. До чего абсурдна жизнь.

— Абсолютно, — вздохнул Антон.

После этого Дон (Вика не делала этого, не делала и никогда бы не сделала) положил ладонь Антону на ногу в район застежки брюк. Машина дернулась и с глухим звуком клюнула в зад свою предшественницу, смяв ей бампер в гармошку. Водитель пострадавшего «шевроле» немедленно остановился. Троллейбус, выруливавший с остановки, тоже встал, и на узком Загородном проспекте начала собираться пробка. Лица пассажиров в салоне окаменели.

— Сука, — прошипел Антон, ударив руль.

— Что такое? — сочувственно спросил Дон. — Не смотрел гормональную схему болида?

От соседнего перекрестка к ним бегом направился гаишник в кислотной тужурке и бахнул кулаком в дверь.

— С документами на выход, подышим в трубку, — злобно проорал он в стекло и вдруг осекся, выпучив глаза на руку водителя.

Гематому на виске намазали какой-то дрянью и залепили пластырем, но это было ничто по сравнению с тем, как в соседней комнате допрашивали Антона и его присных в качестве сообщников. Вике сочувствующий дежурный принес кофе в стаканчике.

— Заявление писать будете? — спросил он.

— Нет, — ответил Дон.

— Зря, — хмуро ответил тот. — У меня тоже дочь растет, таких ублюдков надо учить. Сегодня он «Пятьдесят оттенков серого» начитался, а завтра «Холодное лето пятьдесят третьего» устроит?

— Однозначно, — подтвердил Дон, который не понял ни слова. — Можно я пойду?

— Идите, — махнул рукой дежурный. — Потом как свидетельницу вызовем, не пугайтесь, когда придет повестка. А насчет этого…

Он постучал пальцем по виску, и Дон напрягся.

— Тут недалеко поликлиника есть, вы там по дороге снимок сделайте, вдруг трещина. Она от Техноложки по Московскому направо, в сторону Фонтанки, большая такая. Любая маршрутка довезет или троллейбус, только не садитесь, ради бога, больше в машины к незнакомцам.

— Постараюсь.

На улице Дон задержался на остановке, почти сразу влез в троллейбус с номером «восемь» и привалился к стенке на бывшем кондукторском месте, нагло наплевав на автоматическую кассу и прожигающие взгляды пассажиров, бдящих за безбилетниками просто так, от любви к искусству.

— Держись, — сказал он сквозь зубы Вике, которая не подавала признаков жизни. — Я сейчас сделаю снимок, и если все в порядке с твоей головой, тогда будем думать дальше, как тебя вытащить. Найдем выход.

Вика, само собой, ничего не ответила.

Поликлиника и вправду была огромной и светлой, и очень современной, внушала доверие. На ресепшене, прежде чем указать направление к регистратуре, ему настоятельно посоветовали надеть зеленые бахилы. Но когда Дон наклонился к ящику с полиэтиленовыми тапками, пол оказался вдруг намного ближе, чем выглядел до этого, и попытка оттолкнуть его не увенчалась успехом — руки разъехались и ставшее вдруг тяжелым тело не удержали, поэтому Дон уткнулся носом в чисто вымытые плитки и от дальнейших экспериментов с управлением на время отказался. Девушка с ресепшена приподнялась с места, протянула было руку к тревожной кнопке, но увидела пластырь на голове Вики и рысью рванула в регистратуру.

Куда его отнесли, было неясно, но лежанка похрустывала чистой простыней, а в окно врывался свежий воздух. Было тихо, почти беззвучно, кругом высились незнакомые громадины серой аппаратуры, блестящие хромом. Ах да, поликлиника… Его рука нащупала задранный свитер, расстегнутые джинсы и какую-то смазку на животе, и тело мгновенно подало сигнал опасности, за который Дон мысленно поблагодарил молчаливую Вику — кортизол и адреналин подняли его в мгновение ока на ноги, точнее, усадили на задницу. Дон застегнул молнию на брюках. Женщина-врач в белом костюме подошла к нему и заглянула в глаза.

— Ну как, лучше?

— Лучше, — осторожно ответил Дон. — Это зачем?

Он поднял пальцы в смазке к глазам — прозрачная, пахнет подозрительно-сладко.

— Контактный гель, — пожала плечами та. — Мы используем лубриканты из секс-шопа, они обеспечивают наилучшее скольжение. Наше ноу-хау.

Дон издал неопределенный звук, но врач истолковала его по-своему.

— Анализы брать долго, а вы, извините за прямоту, упали в обморок у нас в прихожей, поэтому я провела первичный осмотр и сделала экспресс-узи, мало ли у вас маточное кровотечение или угроза выкидыша. Беременность нужно было исключить в первую очередь, все остальное — во вторую.

Дон почувствовал, что свежего воздуха ему все-таки не хватает. Беременность? Мозг тут же подбросил ему картины одна ужаснее другой, и на лбу у него выступила испарина.

— Можно воды? — хрипло попросил он.

Врач отошла в глубину комнаты и вернулась со стаканчиком.

— Так вот, все в порядке, беременности нет. Вы что так побледнели? Полежите еще и подышите, не вставайте резко. Что с головой?

— Ушиб.

— Сделаем снимок, возможно, у вас сотрясение мозга.

— Спасибо.

Врач села за маленький столик среди страшной аппаратуры, открыла ноутбук и какую-то тетрадь. Со своего места Дон видел только ее затылок, идеально причесанный, и он зачем-то пригладил свои волосы как сумел, зеркало тут было одно и висело далеко, возле двери.

— Я задам вам несколько вопросов по моей части, ответьте на них, нужно заполнить карточку обращения. И не переживайте, платить не придется, экстренная помощь пойдет по обязательному страхованию. Ваше имя?

— Виктория.

— Отчество? Фамилия?

Дон закрыл глаза и старательно сполз обратно на лежанку.

— Извините… там, в сумке документы.

Немного удивленно врач подошла к стулу, на котором стояла сумка, открыла молнию, аккуратно переложила несколько вещей и вытащила паспорт, в который был вложен зеленый пластиковый квадратик, тоже какой-то важный документ, подтверждавший, что Вика не шарлатан, а честный налогоплательщик, это успокоило ее подозрения. Некоторое время женщина молча заполняла карту, пока не дошла до новой страницы. Она взглянула на Дона поверх очков:

— Какой день цикла?

— Сто сорок восьмой с четвертью, — машинально ответил он.

Врач уронила ручку.

— Как? — странным голосом спросила она, разворачиваясь к нему всем телом.

А после этого она сделала еще одну странную вещь — встала и закрыла дверь на ключ.

— Простите, но ваш рассказ больше напоминает криво сляпанную детективную историю в расчете на дураков. Существуют ли какие-нибудь доказательства, кроме ваших слов?

— У меня есть свидетель, но у нее нет голоса.

— Зато запрещенный болид и неустановленное время сброса говорят сами за себя, правда? В любом случае я обязана вас задержать, а вы — подчиниться.

Дон промолчал. Врач сняла пластырь с его виска и внимательно осмотрела рану.

— Вместо рентгена сделаем томограмму, — наконец сказала она. — Трехмерная проекция лучше покажет внутренние повреждения, если они были.

Она придвинула к голове Дона серую арку космического вида, на которую он посмотрел с сомнением, но спорить не стал, на него навалилось чудовищное безразличие. Все, что угодно.

— Голова болит?

— Болит, — честно ответил Дон. — Но я пил алкоголь, а потом попал в аварию.

— Пилот, вы спятили? — возмутилась врач. — Не топите хоть сами себя, я ведь обязана буду доложить о вашей истории в точности так, как вы рассказали.

— Я не хотел, так получилось.

— Закройте рот и не шевелитесь.

Женщина вышла в застекленный отсек, рамка пришла в движение и, помигивая огнями, сделала оборот вокруг головы в одну сторону, потом в другую, потом затихла и погасла. Немного подождав, Дон снова натянул потрепанный свитер и уселся на скамейку ждать приговора.

— Повезло, — кратко ответила врач, появляясь из своего убежища. — Трещины нет. Снимок печатать не буду по известным причинам, поверьте на слово. Теперь о втором пункте. Гасящий удар, если нанесен правильно, разрушает существующие нейронные связи и ставит заслонку для образования новых цепей в старом направлении, фактически замуровывает остаток сознания заживо. Кислородное голодание…

— Я не слышу ее около трех часов, — перебил ее Дон. — Какое время даст необратимые изменения?

— Двенадцать часов. Это в лучшем случае.

— А в худшем?

Видимо, что-то в голосе Дона остановило женщину от окончательного приговора Вике, и она потерла переносицу жестом усталости.

— Мне жаль, — тихо сказала она.

— Подождите жалеть, — решительно сказал Дон. — Давайте считать, что имеем дело с первым вариантом.

— Глупый оптимизм. Сколько вы ее пилотируете?

— Один день.

— Один день — это равно нулю, — уточнила врач. — Лучше подумайте, как связно изложить то, что может послужить вам смягчающими обстоятельствами на комиссии. На ночь я оставлю вас здесь, и мой вам совет — никуда больше не бегать, если не хотите произвести отрицательное впечатление, исчезновение будет рассматриваться как признание вины.

— Я понял. Расскажите все, что знаете, про эту перегородку в голове. Я раньше не интересовался, но возможно, есть какое-то решение. Должно быть.

Врач зачем-то потрогала свою прическу, потом покачала головой.

— Область моего изучения — здоровый мозг аборигенов, много я вам не расскажу. Если брать биологические механизмы возникновения мембраны, то их можно сравнить с инкапсуляцией инфекционного очага, своего рода результат действия инстинкта самосохранения, потому что она состоит из тканей самого владельца тела. Удар, нанесенный с определенной силой и в нужное место, только запускает механизм ее строительства.

Дон открыл рот.

— Она сама ее сделала? — уточнил он, не веря своим ушам.

— В каком-то смысле, — подтвердила врач. — Если вы пилотировали здешних мужчин, то в курсе, что в момент угрозы тело способно втянуть наружные половые органы внутрь, как самые уязвимые и самые ценные.

Она вопросительно взглянула на него, и Дон кивнул — было дело.

— С мозгом в минуту опасности происходит то же самое. В среде аборигенов для этого используется термин «аутизм». Предположительно, механизм получен эволюционно и служит для защиты базовой части сознания от переменной. В моменты стресса или смертельной опасности мозг сбрасывает все, что считает второстепенным, как ракета-носитель сбрасывает положенные ступени, оставляя неприкосновенным ядро личности. При устранении опасности мозг наращивает на это ядро новую оболочку, иногда сходную с предыдущей, иногда отличную, и отличия бывают разительны, все зависит от условий, в которых происходит восстановление, если, конечно, оно вообще происходит.

— Сознание остается поврежденным?

— Местная психиатрия в этом смысле не радует. Наша, впрочем, тоже.

Дон подумал, припомнил кое-что из своего прошлого и мотнул головой, как тяжелая бойцовая собака.

— Человек за всю свою жизнь миллион раз получает по голове, иногда очень сильно, но ведь перегородка не строится? Почему один удар гасит сознание, а другой нет?

Она пожала плечами.

— Должно совпасть множество факторов. Удар должен нанести человек, от которого этого не ждешь, тело никаким образом не должно ожидать нападения или предательства, здесь важен фактор внезапности, шок и стресс одновременно. Даже минимальная степень готовности к удару сведет его на «нет». Таким навыком владеет не каждый.

— Но гасящий удар…

— Послушайте, — вдруг рассердилась женщина, — я и так сказала вам много лишнего. Любая информация о гасящем ударе находится под запретом, люди, его использующие, подлежат преследованию по закону, а ваша невиновность еще не доказана. Прекратите меня расспрашивать.

Дон взял ее обеими руками за плечи и развернул к себе лицом, даже встряхнул ее, насколько ему позволил невысокий Викин рост.

— Я понимаю, — сказал он, глядя ей в глаза. — Но если я ей не помогу, ей ведь уже никто не поможет. Это вы понимаете?

Врач невесело усмехнулась.

— Вот поэтому пилотирование болидов противоположного пола запрещено, — туманно высказалась она, но Дон ее не понял и просто молча держал ее руки, пока она не сдалась. — Что еще вы непременно хотите знать?

— Все. Любая мелочь может быть важна. Теперь про эту переменную часть. Она то, что люди любят называть приятными воспоминаниями и милыми мелочами? Это не важно для личности? Они бесполезны?

— Мелочи — симптом вязкости сознания, их обилие в какой-то мере признак не слишком здоровой психики и расширенных границ личного пространства. Чем больше переменная часть личности, тем меньше постоянная, и тем больший сегмент подвергается уничтожению при гасящем ударе. Вы хорошо ее знали?

Дон был вынужден покачать головой.

— Не очень.

— Но описать можете? Какая она была?

Он подумал, зачем-то посмотрел в оставшуюся раскрытой сумку.

— Сначала мы поругались, — неловко ответил он. — А потом быстро договорились. Она как-то сразу стала мне верить, даже ни разу не заподозрила во мне захватчика.

— А должна была? — улыбнулась врач.

— Да нет. Но просто… И потом, до удара, прятала меня и даже врала своему любовнику. А я ведь ей ничего не принес, кроме проблем, и человеком-то не был в общепринятом смысле слова. Так какая она?

— Хорошая, — уверенно ответила женщина.

Она прошла к столу и села, пока Дон перебирал вещи в сумке Вики с сосредоточенным видом.

— Что входит в базовое ядро? — подал он снова голос. — Может, там есть зацепки?

— Это у всех по-разному.

— Но если есть механизм строительства мембраны, есть и механизм ее разрушения?

— Тоже неоднозначно, — с сожалением ответила женщина. — Мне и механизм образования до сегодняшнего дня наблюдать не доводилось. Что бывает редко, то бывает редко.

— А если создать такие условия, при которых тело само захочет разрушить ее? — не унимался Дон. — Существуют такие?

— Мы имеем дело не с полноценным разумом, а с его частью. С ней нельзя договориться или сторговаться, понимаете? К тому же среди миллионов факторов, которые могут запустить такую реакцию, вы никогда не угадаете тот набор, который нужен. Пилотируй вы ее около двух-трех десятков лет, возможно, при определенной доле везения…

Она не договорила, махнула рукой и отошла к столу за ширмой, где стояла кофеварка. Аппарат зашумел, в чашку полилась густая жижа. Дон рассеянно наблюдал за тем, как она кладет на тарелку сахар и пару печений.

— Ели что-нибудь сегодня? — спросила она, ставя чашку на свой столик. — Хотя какая разница, ешьте все равно. Еда перемещает напряжение из головы в желудок, поэтому аборигены при депрессии много едят, защитная мера от перегрузки мозга.

Она поставила чашку на стол и жестом указала на нее Дону. Печенье показалось ему безвкусным, а кофе — горьким, но он прожевал и проглотил предложенное как лекарство.

— Она совершенно точно не хотела уходить, — сказал он. — Я уверен, что она и сейчас не сдалась, просто ей не под силу. А я слишком тупой, чтобы нащупать трещину в этой стене. Но если предположить, только предположить, что она долбит в нее с той стороны, то как мне ударить с этой в нужное место?

Вместо того чтобы посмеяться над такой чудовищной формулировкой, женщина тоже взяла печенье и задумчиво закусила его зубами.

— Есть одна вещь, — сказала она, осторожно глядя на Дона. — Теоретически она осуществима именно женским болидом, но практически никогда не исполнялась, потому что опасна, как петля Корбут в местной гимнастике. Я читала об этом, когда была студенткой. У нас же теоретический разговор, я правильно понимаю?

— Абсолютно, — подтвердил Дон, превращаясь в слух.

— Есть такая теория, неподтвержденная. — Врач села рядом с Доном и уставилась в одну точку перед собой, сцепив пальцы в замок на коленях. — Запертая часть личности, она ведь все еще продолжает оставаться владельцем тела. Тело — то, что было с ней всю жизнь, росло и развивалось вместе с ней, фактически — ее единственный и преданный друг, и они связаны куда тоньше, чем это представляет биология аборигенов. И вот представь, что телу угрожает опасность.

Дон представил, попутно отметив, что женщина начала говорить ему «ты». Хорошо это или плохо, он пока не знал.

— Не какая-то мифическая угроза, а вполне реальная, которая поражает тело постепенно. Тут важна именно постепенность, чтобы инкапсулированный участок мозга успел ее в полной мере осознать. Предельная эксплуатация инстинкта самосохранения или шантаж, тут кому как нравится. Перегородка тоже часть тела, и каждая ее клетка вместе со всеми будет кричать о помощи. Такой сигнал не подлежит игнорированию, он дойдет до получателя.

— Заставить тело чувствовать боль нетрудно, — заметил Дон. — Тем более нарастающую постепенно. Получается, способ довольно легкий.

— Не в этом дело, — врач покачала головой. — Как бы тебе объяснить…

Она задумалась, потом взяла с полки бутылку с какой-то сухой декоративной веткой и без жалости выбросила растение в ведро, развернув сосуд горизонтально перед собой. Бутылка была пыльной и старой.

— Представь цилиндр, разделенный посередине перегородкой. — Она провела рукой поперек бутылки, оставив на ее боку след. — В одной части есть воздух, во второй безвоздушное пространство. Боль только нагнетает давление в воздушной камере, для этого она и нужна, но перегородку она не подвинет. А вот любой малейший дефект в герметичности перегородки заставит воздух с той стороны воспользоваться отверстием и выбить ее со свистом. Но дефект может не получиться, мембрана выдержит, и части останутся изолированными, не считая одного момента — в безвоздушном отсеке к тому времени не останется ничего живого.

— Дефект надо создать? — уточнил Дон, сделав вид, что не услышал последнюю часть фразы.

— В этом и заключается петля Корбут. — Она поставила бутылку на стол, и некоторое время они вдвоем на нее смотрели, соприкасаясь плечами. — Со стороны запертого сознания его не создашь, та часть личности пассивна. Снаружи тела тоже, потому что просто не увидишь — как. Вот поэтому с катапультированным пилотом петля не делается, он должен быть внутри.

Дон помолчал, переваривая услышанное.

— Что может быть таким дефектом?

— Никто не знает.

Она встала и отошла к окну, села боком на подоконник, обхватив себя руками, словно ей было холодно. Дону даже показалось, что ее знобит, но окно она так и не закрыла.

— Это решение пилот принимает в ту долю секунды, которая находится между окончательным отказом болида и вскрытием перегородки, если попытка сработает, — сказала она, не глядя на него. — А она может не сработать. Это не заряд заложить и взорвать дистанционно, тут биология, а если быть еще более честной — сплошное авось.

— Кто-нибудь пробовал это сделать?

— Петля Корбут запрещена для пилотов, — без выражения повторила она. — И никогда не исполнялась. Я говорила об этом в самом начале. Все, что я изложила, — чистая теория, не подтвержденная практикой.

— Почему именно женский болид?

— У женщин выше порог болевой чувствительности. Мужчина коллапсирует раньше.

— Ясно. — Дон вытер ладони о джинсы. — Это еще не все?

Последнее выражение было вопросом, но прозвучало почти утвердительно, и врач повернула голову в его сторону, посмотрела ему в глаза.

— Я не зря спросила, насколько хорошо ты ее знал, — негромко сказала она. — Петля не игра, которую можно закончить на своих условиях. Ты не можешь быть уверен, что ударишь правильно, и поэтому, скорее всего, умрешь. Я не хочу поддерживать в тебе глупые иллюзии, мне нужно, чтобы ты оценил ситуацию адекватно.

— Спасибо.

Это прозвучало глупо, но ничего лучше Дон не придумал, и сразу же пожалел о сказанном — лицо женщины стало сердитым.

— Говорю, чтобы ты понял, что ценой своей жизни пытаешься спасти существо, которое почти не знаешь. Возможно, ты принимаешь ее за то, чем она не является, тебе хочется так думать, и ты так думаешь. А что на самом деле? На мой вопрос «какая» ты перечислил факты, которые произошли за время вашего знакомства, но ты не ответил на него. Что ты успел понять за те несколько часов, что она тебя прятала? Какая она — умная, порядочная, смелая, честная? Или, может быть, ограниченная, глупая и лицемерная? Добрая, злая? Отвлекись на секунду от всех шаблонов, которые у тебя в голове, посмотри со стороны. Мы — это мы, они — это они. Смерть болида неприятный факт, но они действительно иногда умирают, даже без вины пилота. У тебя есть обстоятельства, которые снимают вину за случившееся, если все изложенное тобой — правда. Никто не осудит тебя за то, что ты не стал исполнять смертельный трюк ради человека, который встретился тебе случайно. Ты встретишь других людей, а жизнь одна, и ее жизнь не важнее твоей. Может быть, ты стоишь большего.

Закончив эту фразу, женщина отвернулась и уткнулась виском в защитную решетку на раме. Со спины она выглядела не такой уж высокой и даже скорее хрупкой, а в ее позе была какая-то обреченность.

Дон некоторое время вдыхал запахи и слушал звуки улицы, хотя с той стороны окна был квадратный замкнутый двор, каких тут, оказывается, было немало, он успел их повидать на обратном пути из участка. Полная противоположность их образу жизни, эти дворы, грязные и мрачные.

Город сумасшедших.

Когда она снова повернулась к нему, он понял, что это был предоставленный ему шанс отказаться, и даже на секунду задумался, на что она ставила и что ей хотелось бы услышать больше — что он согласен или что передумал. Для ученого последнее должно быть горькой потерей, добровольцы вроде него находятся не часто. Но она, по всей видимости, ученым себя не считала, потому что кивком головы предложила ему озвучить решение.

— Наверное, я ошибаюсь, — ответил ей Дон. — Наверное, она не была хорошей, или что там еще принято считать достоинствами. Может быть, она была глупой и слабой, и даже ограниченной, я не знаю. Не успел узнать. Но ведь ценность таких людей не в том, какие они сами, а какими рядом с ними становятся другие. И поэтому она особенная. Для меня. Я не знаю, что еще сказать. Я должен попытаться.

Ему показалось, или в лице женщины выразилось облегчение, словно его слова сняли какой-то камень с ее души. Это продлилось всего секунду, потом обычная складка снова залегла у нее между бровей. Если бы не выражение сосредоточенности, ее можно было бы назвать красивой.

— Ложись, — приказала она. — И закатай рукав.

Когда она перестала слышать Дона, Вика и сама не помнила. В машине еще наблюдала за событиями и даже возмущалась, а потом ей стало все равно. Точнее, она как-то сразу устала. Молчание — золото, сон — роза, как говорил какой-то писатель. Она всегда хотела выспаться на год вперед, чтобы сделать то, и другое, и третье, и на все не хватало времени, а сейчас как раз повод, раз она больше не может принимать участие в разговоре.

Это оказалось неожиданно легко. Стоило только ослабить внимание к картине мира, как изображение перед глазами стало мутным, а сознание заволокло туманом, похожим на ватное одеяло, в котором бабушка ставила кашу на ночь, сопротивляться ему не хотелось, да и смысла не было — у нее же нет голоса. Пусть об этом думают другие, пока она отдохнет.

А вот спать было приятно, хотя сны снились странные. В них кружились Антон, она сама, Дон, почему-то похожий на растрепанную птицу, какие-то машины и пирамиды, а потом и они погасли, и она осталась висеть в пустоте и тишине своей собственной галактики, молчаливой, аморфной и тихо сворачивающейся в плотное ядро.

Разбудило ее что-то странное. В черноте вспыхнул и расцвел белый шар, словно взорвалась маленькая бомба. Это было… красиво? Да, но не настолько, чтобы вывести ее из дремоты. Однако белый шар повторился, и на этот раз их было два. Они мерцали в темноте, постепенно угасая, они были яркими и беспокоили, как зудящее место. Потом шаров стало три, затем их количество увеличилось настолько, что они заняли все пространство вокруг нее, горели адским огнем. А после этого шары начали сменять друг друга и расцветать с ужасающей скоростью.

От непроглядной тьмы не осталось и следа, небо вокруг нее заполнилось ослепительно-белым до рези сиянием, а шары все продолжали взрываться и прибывать, толкая друг друга боками в черном небе. Они были похожи… На что они были похожи? Услужливая память немедленно подсунула ей картинку с дирижаблями времен блокады, белыми в черном воздухе.

И в ту же секунду рядом с ней оглушительно завыла сирена, а огромный серый дом, которого тут точно не было, осел в руинах на тротуар. Реализм картинки был зашкаливающим, и в ней было что-то ужасающе знакомое. Вику охватила паника.

«При артобстреле эта сторона улицы…» Когда она видела эту табличку? Почему сейчас пустой трамвай, подпрыгивая, слетел с рельсов и превратился в груду мятого железа? Кто это делает?

«…наиболее опасна». Фонарные столбы сломались как спички, пока взрывная волна несла вдоль по улице мусор и обломки рам, выбивая в воздух остатки стекол. Что за улица? Не узнать, смятая жестяная вывеска со звоном упала на кучу битых кирпичей.

Перемещаться в городе, который бомбят, было страшно, хотелось закрыть голову и заползти в какую-нибудь щель, но таких щелей оставалось все меньше, и Вика поняла, что это ковровая бомбардировка, та самая, когда не остается ничего целого на огромном куске земли. Откуда она про нее знает?

Но ведь здесь должны быть бомбоубежища? Бомбоубежище есть в каждом крепком доме у них в городе. Может быть, в этом? Нет, снаряд моментально раскурочил его как фанерную декорацию. Этот? Тоже нет, сложился, как карточный домик. Вот этот выглядит надежно, у него крепкие стены и толстая крыша, и даже бочка с водой в углу, все как положено, значит, можно заползти в угол, спрятать голову в колени и переждать.

Налет шаров казался бесконечным, стены дрожали, Вика скулила, ощущая чем-то вроде спинного мозга каждый удар, от которого вставали дыбом все нейроны, и скоро у нее не осталось никаких желаний, кроме одного — чтобы это все кончилось. Как угодно, чем угодно, только чтобы не слышать этих взрывов. Так было до тех пор, пока казавшаяся надежной стена дома неожиданно не осела, открыв Викиным глазам масштаб катастрофы. Сровнять с землей… Вот как это бывает.

Стало пусто и тихо. Сирены умолкли, тишина ударила по ушам как лопнувшая струна, и шары почему-то замерли в воздухе, огромные, в расчерченном лучами прожекторов небе, точно время остановилось. В этом беззвучии к ее ногам подкатился предмет, разбрасывающий искры, от которых пол немедленно начал тлеть.

Зажигательная бомба.

Бомба была черной, тусклой, с белой надписью на чужом языке. От небольшого усилия зрения эти черточки встали на места, сложившись в надпись, знакомую ей по фильмам о войне, и Вика застыла на месте от ужаса.

Одна часть ее сознания, парализованная страхом, была цивилизованной и законопослушной, она хотела закричать и закрыть глаза, свернуться в клубок и умереть безболезненно, а вот вторая… О наличии второй Вика даже не подозревала. Вторая часть нее от прочтения этих букв издала низкое звериное рычание, ставшее для нее самой откровением — словно ничего хуже этой надписи в жизни ее еще не оскорбляло, ни бомжи, ни хамы-продавцы, ни даже Антон со своим подлым нападением. И в момент застывшего времени она могла выбирать, к какой части ей присоединиться.

Она вцепилась в зажигалку обеими руками и бросила ее в бочку с водой. Над поверхностью немедленно поплыл угарный шипящий след, бомба ушла на дно, как большая непонятная рыбина, теперь уже безопасная.

— Гитлер капут! — остервенело заорала Вика, разрывая плотную тишину и одновременно радуясь звуку своего голоса. — Но пасаран!

Словно в ее честь шары в небе рассыпались миллионами искр, похожими на салют победы. Вика даже не удивилась, что видит их разноцветными, салют ведь таким и должен быть? Они гасли, постепенно небо светлело, обретая черты офисного потолка, на котором горели лампы дневного света. Голубоватые. Желтоватые. Разные.

Она увидела свой собственный кулак, сжимающий простыню, насквозь промокшую от пота, катетер в вене, незнакомую женщину в халате, смотревшую на нее в упор, и порядком струхнула — в память прикатили события последних часов.

— Дон? — шепотом позвала она.

Дон молчал. Вика выдрала иглу из руки, села, вцепившись руками в край лежанки, и едва не свалилась обратно — в голове мозг сделал обратное сальто. Это было неприятным чувством, комната вокруг нее поплыла, но она сумела достать ногами пол и даже утвердиться на нем, несмотря на кривизну пространства.

Врач протянула руку по направлению к ней, и Вике не понравились, совсем не понравились ее глаза, огромные и наполненные ужасом.

— Не походите, — предупредила она с угрозой в голосе. — Дон!

— Ничего не бойся, — шепнул он ей в голове. — Я с тобой.

— Не смей пропадать, — с облегчением ответила Вика. — Мне кошмары снятся. Куда ты меня притащил?

Он засмеялся, а женщина почему-то заплакала. Вика уже открыла было рот, чтобы задать вопросы, которые роились у нее в голове, но в дверь громко и требовательно постучали.

— София Сергеевна! — позвал из коридора мужской голос. — Это Прокофьев, откройте.

Вика вопросительно взглянула на женщину.

— Заведующий, — негромко пояснила та. — Ложись обратно.

Вика послушно залезла на лежанку, пока София открывала дверь. Заведующий отделением Прокофьев оказался бородачом под два метра ростом, халат не сходился у него на животе, а на шее висел стетоскоп.

— Как ваши дела? — спросил он, подозрительно глядя при этом на Вику. — Мне уже доложили, я вызвал скорую помощь.

— Не надо было, — спокойно ответила врач. — Обморок от сотрясения мозга, кости в порядке. Госпитализация не требуется, только покой.

— Разберутся, — махнул рукой заведующий. — Главное, чтобы на нас это не легло, у нас тут не больница все-таки. Ну и покой там лучше обеспечат с уходом. А родня у нее есть?

Он говорил так, точно пациенткой была одинокая и немощная пенсионерка, и Вику это покоробило.

— Я не хочу в больницу, — сказала она громко. — Я домой пойду. Мне уже лучше.

Заведующий вытаращил на нее глаза так, как если бы заговорила раковина или кушетка, то есть предметы вовсе неодушевленные.

— Однако, — пробурчал он и, развернувшись в сторону Вики, тоже стал вдруг говорить громко и медленно. — Я такую ответственность взять на себя не могу, — при этом он указал на себя пальцем и помотал головой. — Мы вас отправим в больницу, а оттуда идите куда хотите, договорились?

Он даже рукой показал, как она сможет пойти из больницы домой, и Вика заподозрила, что он ее принимает за человека с отклонением в развитии или плохо слышащего. Интересно, почему? Не успела она дать ему понять, что вполне дееспособна, как в кабинет вошли два здоровых парня с носилками.

— Кого забирать? — спросил один.

Заведующий указал им на Вику, они подошли к кушетке, легко сняли ее за ноги и подмышки и уложили на свое приспособление. Она попыталась сесть, но парни толкнули ее обратно и подняли носилки в воздух.

— Это совсем лишнее, — возмутилась София. — Она в состоянии идти сама.

— Вы что, в самом деле! — прошипела Вика, ерзая на шатком каркасе носилок. — Я жаловаться буду! Дайте мне встать!

Задержать носильщиков у нее сил не хватило, голова продолжала кружиться, а тело вело себя так предательски, что у Вики закралось подозрение, что ее сначала избили, а потом привели в чувство капельницей. Синяков, правда, она на себе не нашла.

— Вот люди, — заметил заведующий, пока Вику в коридоре пристраивали на тележку с колесами. — Им как лучше, а они жаловаться. А если вы по дороге домой под машину попадете? Мы же виноваты будем, что вас отпустили, а так — не мы.

Против этого аргумента Вика не нашла что сказать, Дон, как назло, молчал, а при этих амбалах она не решилась спрашивать. Носилки пару раз чиркнули о стену и поехали, София сложила Викину куртку, засунула ее в сумку, застегнула молнию и протянула заведующему.

— Это ее вещи, проследите тогда, чтобы не потерялись, а я пока свяжусь с ее родственниками и перешлю карточку… Куда мы ее направляем?

— Подождите, — многозначительно понизил голос тот. — Вообще, будет лучше, если мы сделаем так…

Он нагнулся к ноутбуку и быстро очистил открытую на экране карточку Вики, а потом сохранил пустой бланк.

— Что вы делаете? — возмутилась врач. — Зачем?

— Затем, — веско ответил заведующий. — Пусть уже в дежурной ее обследуют и заводят карту, мы как будто только скорую вызвали, а то она номерок не брала, прием не оплатила, а помощь получила, страховые нас замучают потом бумажками, вам это надо? И мне не надо. А вещи передам, конечно, там водитель на улице.

Он вышел в коридор с Викиной сумкой и проследовал к выходу из здания, где уже стояла машина скорой помощи. Носилки с Викой закатили внутрь, врач поставил сумку к ее ногам и дружелюбно помахал ей рукой.

— Счастливого пути, — усиленно-четко артикулируя, произнес он.

Водитель захлопнул дверь, закрыл замок, обошел машину и сел за руль. Из-за стекла в салон тревожно глянула молоденькая врач в синем костюме. Вика ей улыбнулась, но та не отреагировала.

— Что будем делать? — тихо спросила Вика у Дона. — Нас сейчас в больницу отвезут.

— Пусть, — ответил тот равнодушно. — Куда угодно лучше, чем домой.

— Хочешь сказать, что Антон остался на свободе?

— Да, — в голосе Дона была бесконечная усталость. — У него удостоверение помощника депутата, это у вас что-то значит, важная вещь, вроде нашего треугольника.

— Что за треугольник? — заинтересовалась Вика. — И что у тебя с голосом?

— Треугольник означает высший ранг, — пропустив мимо ушей последний вопрос, пояснил Дон. — Проверять некому, максимальная степень доверия.

— Значит, Антон будет искать нас, чтобы закончить начатое, — задумчиво пробормотала она. — Тогда домой действительно нельзя. Кстати, что за лекарство тебе капали?

— Слабительное, — буркнул Дон. — Помолчи немного, я думаю.

Вика обиделась, но на всякий случай прислушалась к себе — кишечник вел себя нормально, и она обиделась вдвойне. Куда везет машина, видно не было, Вика вернулась на место и полезла в сумку за влажными салфетками — вся шея была черт знает почему липкой, да и руки тоже ощущались грязными. Шаря в мешанине вещей (кроссовки, кошелек, спортивные штаны, плеер), она вдруг осознала, что не видит своего паспорта.

— Дон, — позвала она. — Кто-нибудь залезал в мою сумку, пока я спала?

— Спала? — не понял Дон, и тут же поправился: — Да, карточку заполняли на тебя, я разрешил.

— Ты с ума сошел? — возмутилась Вика. — Никому нельзя оставлять паспорт, там же СНИЛС и карта с зарплатой за отворотом обложки, и вообще — какого черта?

— А что я должен был делать, когда мне задают вопросы о твоем отчестве и дате рождения? — разозлился Дон. — Пришлось разрешить.

— Мог бы меня спросить!

— Я спрашивал, ты не ответила.

Вика снова перехватила взгляд врача в стекло и прикусила язык — может быть, с той стороны слышно, о чем она говорит, незачем ставить весь мир в известность, что она растяпа. Точнее, не она, а Дон, но ему простительно, он не местный. Хорошо, если паспорт остался у врача и его спрячут, когда она позвонит из больницы. А если от ее имени наберут кредитов, пока она тут катается?

Машина притормозила, и чей-то голос сбоку от двери попросил пропуск. Пока водитель показывал документы, Вика нашла царапину в краске на дверном стекле и приложилась глазом. Места были знакомые, желтый забор — как у всех больниц, оштукатуренный и выше человеческого роста, а вот мотки колючей проволоки над забором ее насторожили.

— Дон! — позвала она, проехав щекой по стеклу, потому что машина уже тронулась во двор.

— Я просил дать время подумать, неужели так трудно помолчать пять минут?

— Трудно, — рявкнула Вика. — Ты знаешь, куда нас привезли? Это не просто больница, это психоневрологический диспансер.

— И что?

Вика махнула рукой, вытащила из сумки телефон, который ей чудом вернул Антон в кафе, и быстро набрала в поисковой строке нужные слова, пока заряд подозрительно мигал мизерными процентами. Так, номер, адрес, гуглокарта, а что люди пишут?

— «Не вводят в курс содержания больных. Родственники переживают, как там находится человек родной, передачки ограничены на нет», «темная яма называют специалисты вашу больницу».

— Прекрати бомбить меня гормонами, — приказал Дон. — В чем дело?

— Шестнадцать плюсов, — прошептала Вика. — Шестнадцать человек подтвердили, что это правда. Дон, мы влипли.

— Не сходится, — вдруг сказал Дон.

— Что не сходится?

— Твои ботинки не сходятся.

Вика посмотрела на свои ноги и пожала плечами — ботинки были в полном порядке, разве что ужасно грязные и наполовину расшнурованные.

— Жмут?

— Не в этом дело. Вот смотри…

— Дон, кажется, нас приглашают пройти в это здание, — перебила она. — Мне идти?

— Иди и молчи, я буду говорить, а ты слушай. Мне так легче цепь построить, я плохо соображаю, а надо кое-что уложить в голове.

— Я бы тоже голову помыла и уложилась, — согласилась Вика. — А то выгляжу как бомж.

— Заткнись, — велел Дон. — Во-первых, ботинки. Если бы Антон был заперт таким же ударом, как ты, то как мог Вальдех узнать ботинки? Что они твоего дружка. Я вот не знал, чьи это ботинки, и спросил у тебя, а он, как только увидел, сразу признал, и ни к кому не обращался.

Вика очень хотела спросить про Вальдеха, но вспомнила распоряжение не перебивать и прикусила язык. В приемном покое, если это был он, очень приличный человек в халате уже заполнял на нее какую-то карточку, ни о чем не спрашивая, и можно было спокойно послушать Дона и его версии.

Действительно, она ведь в кафе тоже ничего заподозрила, Антон как Антон, балагурит, намекает, ну и ботинки тоже… А чтобы пришелец узнал обувь, нужно было, чтобы Антон ему досконально свою жизнь по минутам рассказал, причем с такими ненужными подробностями, как эти дурацкие ботинки.

— Потом, в машине, — продолжал гнуть свою линию Дон, не обращая внимания на то, что Вику поставили к стене, чтобы измерить рост, — я посчитал, что его реакция на мою руку — банальные память тела, алкоголь и зачаточная форма сексуального возбуждения, а ведь если вспомнить как следует, то он не просто растерялся, а испугался, настолько испугался, что машину не удержал и грохнул. Для пилота его уровня это просто эпичный провал, вспомни его лицо хотя бы.

Вика кивнула. Тогда она еще не дремала и помнила, что Антон даже ругнулся грязно, хотя в жизни себе такого не позволял при посторонних. Хотя если он не был Антоном, то мог бы. Или не мог?

— А ты знаешь, что такое сука? — спросила она.

— Что?

— Ну, то слово, что Антон в машине сказал, ты его понял?

— Было похоже на ругательство, а что такое?

— Нет, ничего, продолжай.

Какая-то мысль начала оформляться у нее в голове, но она никак не могла ухватить ее за хвост, та вертелась под ногами точно маленький щенок. Тем временем ее усадили на стул и натянули на руку манжету с надувными секциями.

— Продолжаю. В участке я начал беспокоиться за тебя, не знал, что делать, в буквальном смысле слова, и полицейский посоветовал мне пойти в поликлинику. Но как он это сделал?

— Как? — опять не удержалась Вика. — Я этого не помню.

— Конечно, ты не помнишь, ты уже отрубилась к этому моменту, а он мне сказал следующее: «Насчет этого» — и постучал по голове. Как будто знал, что меня волнует больше всего.

— Я тебя волную? — хихикнула Вика. — Это так мило. А у вас свадьбы есть?

— С трупом в голове я долго не продержался бы, — разрушил ее предположения Дон. — И стал бы легкой добычей. Но случилось так, что мне указали именно то место, где могли помочь. Не какое-то другое, не справочник сунули, не знакомого врача посоветовали, а послали прямо к Софии. На простое совпадение не тянет.

— А может, полицейский был из ваших? — предположила Вика. — Болид с пилотом, который здесь работает законно. Понял, что ты свой и в полной ж…изненной проблеме, и помог.

— Не работает, — отрезал Дон. — Если он меня узнал, то был обязан мне представиться.

— Ты что, руководитель секретной службы? — ляпнула Вика.

— Я преследователь, — без намека на улыбку ответил Дон. — Подразделение, отвечающее за правильную эксплуатацию населенных миров, в соответствии с установленными нормами.

Вика закашлялась.

— А что, есть другие миры? — обалдело спросила она. — Вроде нашего? И вы там бываете? А мы можем?

— А помолчать ты можешь? — повысил голос Дон. — Я еще не закончил. Так вот, Вальдех давно был под подозрением, долго не возвращался, результаты давал мизерные, я установил за ним слежку и некоторое время наблюдал. Он наблюдение заподозрил, дал кому-то команду подкорректировать машину перебросок и послал меня в тебя. Если бы он хотел меня убить, действительно было бы логичнее отправить меня в умирающего, все произошло бы быстро и без его участия, я сам не выбрался бы, и следствие его причастность не доказало бы. А он понес эту ахинею про симпатию. Почему?

Вика покраснела. У нее была версия, но она не знала, как на нее отреагирует Дон.

— Как бы это сказать… — натянуто сказал она. — Не знаю как в вашем мире, а в нашем бывает такое, что симпатия возникает между… между… представителями одного пола, сейчас это даже считается нормальным. Может быть, он видел в тебе не только друга? Потому и выбрал такой способ?

— Ты охренела? — сочувственно спросил Дон. — Ладно, делаю скидку, что ты после коллапса. Ты вообще мою мысль улавливаешь? Понимаешь, к чему я веду?

— Нет. То есть да. Вальдех каким-то чудным образом вытряс из Антона все-все подробности его жизни, прежде чем отправить того гаситься на задворки черепа. О, у меня идея! А может быть, это Антон влюбился в Вальдеха и все ему рассказал?

— Ты способна думать о чем-нибудь, кроме любви? — холодно осведомился Дон. — Вальдех был только голосом в его голове. В голоса влюбляются?

— А что такого? — огрызнулась Вика и опять против воли хихикнула. — Если у него красивый голос, то от него могут прямо мурашки по телу бегать, и ты готов слушать и слушать его, бесконечно.

— Слушать — да, но не про ботинки же, оставленные у бывшей подружки, рассказывать.

Тем временем их с Доном привели в палату, где стояло несколько коек, но все они были пустыми, кроме одной, на которой спал человек, накрытый с головой одеялом и никак не отреагировавший на Викино появление.

— Тогда Вальдех влюбился в Антона и загипнотизировал его, чтобы тот сам ему все рассказал. Автономная сенсорная меридиональная реакция?

— Господи, — тоскливо пробормотал Дон, — теперь я тоже понял, почему пилотирование женских болидов мужчинам запрещено. Нет. Я не об этом. Я о другом. Человек знает про ботинки, человек пугается, когда выдает свои человеческие реакции, человеку было важно именно твое тело, а на твой разум ему было плевать. И еще слова о войне. Они и ставят логическую точку в этой цепи.

— Какую? — снова не поняла Вика.

— Это не Вальдех играл роль Антона, понимаешь? — серьезно сказал Дон. — Это Антон изображал Вальдеха.

Вику продрал озноб, и как-то особенно стало жалко, что Дон только голос в ее голове, его реальное присутствие тут совсем не помешало бы. А то, по сути, она здесь совсем одна. Одна-одинешенька. В психушке. Без документов. У нее даже в глазах защипало, до того стало себя жалко. Вика задрала голову вверх, чтобы слезы не выкатились и побыстрее просохли: нашла время расслабиться, когда она отвечает за двоих. Поплачет, когда все кончится. А что кончится и как, одному богу известно.

Ведь и вправду, гаси Вальдех Антона, как он мог проделать это на своей голове? Выходит, Антона никто не гасил, а погасили как раз Вальдеха, потому что удара нужно именно что не ожидать. Стоп, откуда она это знает? Кто это говорил? А вот та женщина и говорила в больнице. А как она ее могла слышать, если была в сонном состоянии? Получается, это слышал только Дон, а вспоминает сейчас она. Неужели тело само все записывает, и это потом можно проиграть, как записанный в отсутствие дома сериал? Ну-ка, ну-ка…

Эти мысли увлекли ее и утащили в какой-то серый туман, где Дон, скрестив ноги на клеенчатом диванчике, слушал эту женщину, рассматривал ее лицо, очки, складки у губ, но ее слова не долетали до его или ее сознания, а вот состояние тела… оно было странным. Пугающим? Да какое там пугающим, она была просто в ужасе.

— Ты меня слышишь? — позвал ее Дон.

— Что?

— Не смей уплывать, — без тени шутки повторил он. — Держись ближе к поверхности. Сейчас тебя начнет топить воспоминаниями, снабжение мозга восстанавливается. Сопротивляйся.

— Что страшного рассказывала тебе та врач? — прямо спросила она.

— Ничего. — И Вика тут же поняла, что он соврал, в ее кровь поступила доза адреналина.

— Не дерись гормонами, — вернула она ему фразу. — Лучше признавайся, а то я сама узнаю. Точнее, я уже почти узнала, еще чуть-чуть и…

— Слушай сюда, — сказал он, и Вика вдруг поверила, что в своем мире он крутой, до того повелительно звучал его голос. — Оставь прошлое в покое, сосредоточься на настоящем. Оно куда важнее. Нас заперли.

Вика стряхнула наваждение, подошла к двери и подергала ручку.

— Может, в психушках так принято? — неуверенно спросила она. — Вообще, после оформления в палату должен прийти лечащий врач и поговорить со мной. Я ему скажу, что я нормальная, и нас выпустят.

— Хорошо, если так.

Интонация его голоса Вике очень не понравилась. Дон не стал развивать эту мысль, и Вика села на одну из шести коек, подальше от незнакомца, и поболтала ногами. Смотреть в окно было скучно, стекло было забрано толстыми прутьями и давно не мылось; куда выходят окна, можно было только догадываться. А еще ей хотелось есть. Интересно, в психушках бывает обед? И положен ли он вновь поступившим?

Ее взгляд упал на сумку, которую сопровождающий медбрат внес в палату за ней. Надо бы позвонить сестрице, попросить ее забрать в поликлинике паспорт и привезти сюда. Однако в положенном месте Вика телефона не обнаружила, не было его в других отсеках сумки и даже в наружном кармане.

— Дон, — осторожно сказала она. — Кажется, мы остались без связи.

— Мы остались без нее, как только въехали, — ответил тот. — Здесь нет приема, если ты не заметила.

— Глупости, тут центр города. Наверное, его как ценность просто оставили на хранение до моей выписки.

Она на всякий случай проверила карманы брюк, и в джинсах на сгибе ноги нащупала маленький гладкий предмет — пузырек из темного стекла, не больше тех, в которых продают йод. Это была бутылочка, которую Антон дал им в кафе, снотворное, которое помогает безболезненно уйти на тот свет. Интересно, действительно ли оно снотворное? Или же он соврал и это яд вроде кураре? С Антона, в свете вновь открывшихся обстоятельств, вполне станется. Зачем же он притворялся Вальдехом? Хотел провести Дона? Почти провел, да, но на кой черт? Силы свои проверить? Тогда в кафе он должен был убедиться, что на высоте как актер, и успокоиться, и его испуг в машине вполне объясним, если он подумал, что Дон его расколол. А вот зачем он согласился везти их в квартиру Вики — это вопрос.

Что-то не складывалась у нее картина, следователем она была бездарным и даже в детективных сериалах никогда не угадывала преступника, хотя потом оказывалось, что это было очевидно с первой минуты. Допустим, он и вправду играл Вальдеха с целью перетянуть Дона на свою сторону, потому что знал, кто он такой, и допустим, он убедился, что это невозможно. Даже можно допустить, что гасящий удар в отношении нее он применил для того, чтобы поговорить с Доном без свидетелей. Возможно, Антон понятия не имел, что это такое и чем заканчивается для жертвы, кто-то его научил этому и не рассказал всего остального. Но вот для Дона он выбрал ее, Вику, говорил что-то о симпатии, и вдруг дал яд. Как-то это не согласуется с ценностью ее тела, если Дон сказал правду. Значит что? Значит, в пузырьке не яд, вот и все. А что тогда?

Вика снова залезла в джинсы, вытащила пузырек и посмотрела в него на просвет — коричневое стекло мешало определить, на что похожа жидкость, поэтому она отвернула крышку и осторожно провела ею возле носа, как пробовала духи в магазине. Эффект был неожиданным — запах оказался резким, сильным, мгновенно распространился по палате и вызвал у нее судорогу в дыхании, словно нашатырь.

— Ты что делаешь? — одернул ее Дон. — Убери немедленно, это наша единственная улика! Не свети ее!

— Я только понюхать, — оправдывающимся тоном сказала она. — Вдруг я этот запах знаю?

— И что?

— Нет.

Тело под одеялом зашевелилось и приподняло голову, поводя носом и наполовину открыв рот. Голова была скорее мужской, но так могла выглядеть и женщина с гормональными нарушениями — одутловатой, с нездоровой желтизной кожи и маленькими, с заплывшими веками, глазками. Волосы напоминали клочья, но агрессивной голова не выглядела. Напротив, та часть лица, что не была укрыта одеялом, жалобно сморщилась и захныкала, глядя на Вику.

— Похоже, это настоящий сумасшедший, — прошептала она. — А если он кинется?

— Дашь мне руль, — спокойно ответил Дон.

Вика снова с сомнением посмотрела на соседа или соседку.

— Вроде не буйный. Он запах учуял, ему нравится.

Словно в подтверждение ее слов сосед раздул ноздри и жадно втянул воздух, потом резво соскочил с койки и пробежал по палате в Викину сторону, остановившись на безопасном расстоянии.

— Дай, — попросил он, подставляя ладошку, как ребенок. — Дай мне.

— Не могу, — виновато ответила Вика. — Нельзя, понимаете?

— Дай, — повторил тот.

Вика вздохнула и покачала головой, убрала пузырек в карман и показала ему, словно ребенку, пустые руки.

— Видишь, ничего нет, — громко соврала она. — Тебе показалось.

Вместо того чтобы уйти на свое место, «ребенок» оскалил зубы, метнулся в ее сторону неожиданно сильным и коротким броском, и повис на ее кистях.

— Дон, — заорала она.

Палата утратила цвета в ее восприятии, рычащее тело свалилось с рук и отползло под кровать, издавая странные звуки. Дон присел рядом с ним, подождал несколько секунд и неожиданно бережным движением приподнял больному голову, вгляделся в зрачки, огромные, как черные дыры.

— Это не яд, — медленно сказал он. — Это наркотик. И, похоже, кое-кто в этой палате с ним хорошо знаком.

Он погладил человека по голове, и Вику передернуло — жест был таким, каким она гладила соседскую собаку, здоровенного кобеля по кличке Айс. Но тут все-таки человек…

— Думаешь, он совсем того? Невменяемый? — спросила она. — А может, с ним по-хорошему поговорить?

Дон снова повернулся к обитателю подкроватного пространства.

— Как тебя зовут? — громко спросил он. — Ты знаешь свое имя?

Клочкастая голова сморщила лицо.

— Имя, — прохныкала она. — Не помню.

— Имени своего не помнишь? А фамилию помнишь?

Голова отрицательно затряслась, словно собиралась плакать.

— Не надо, — попросила Вика. — Ты его совсем растревожил, он сейчас забуянит, и прибегут санитары.

— Не забуянит. — Дон сунул руку в карман и вытащил пузырек, капнул пару капель себе на ладонь. — Мы подружимся.

Голова, учуяв знакомый запах, схватила обеими руками Дона за ладонь и молниеносно слизала коричневую жидкость, до кучи обслюнявив ему даже пальцы; Вика почувствовала, какие они стали склизкие и противные, и ее чуть не вырвало. Не успела она сказать Дону, что это подло, как подкроватный житель поднял голову и посмотрел на них уже более осмысленным и даже заискивающим взглядом. Пришлось признать, что Дон был прав.

— Если это наркотик, то в маленькой дозе не опасен, — пояснил тот, словно прочитав ее мысли, а может быть, и на самом деле прочитал, она теперь уже не была уверена в этом после воспоминаний о поликлинике. — Зато мы для него перестанем быть врагами и услышим что-нибудь важное. Дай мне еще немного времени.

— Ладно, — неохотно буркнула она.

В жизни она предпочла бы выйти в другую комнату, но куда выйдешь из собственного тела? Дон вытянул ноги рядом с кроватью и немного подождал. Голова выглянула и покосилась на него.

— Имя, — повторила она. — Много имен, мне не нравилось. Я не хотел, чтобы они со мной разговаривали.

— Кто? — быстро переспросил Дон.

— Голоса, — прошептала голова, придвигаясь. — Они разговаривали со мной днем и ночью, я хотел спать, они кричали. Кричать плохо. Я хороший.

— Что кричали?

— Я ничего плохого им не делал. Мне было одиноко, у меня был друг, с ним было хорошо, он разговаривал ласково, а потом меня привезли сюда, и их стало много, очень много.

Последние слова он произнес, выкатив глаза для пущей убедительности, и даже понизил голос.

— О чем он говорит? — простонала Вика.

Дон раздраженно передернул ее плечами и заглянул под кровать, опустившись на локти.

— Тебя привезли сюда — и голосов стало много? — задал он новый вопрос голове. — Или голосов сначала стало много, а потом тебя привезли сюда?

Тишина была ему ответом, но Дон не собирался сдаваться.

— А сейчас кто-нибудь кричит? Прямо сейчас?

Голова отползла в глубину своего убежища и там затихла. Вика заметила, что палата стала цветной — Дон уступил ей управление, хотя она его об этом не просила, видимо, нервы сдали у обоих, хотя они у них и так общие. Вся эта ситуация казалась до тошноты отвратительной. Она посмотрела на пузырек в своей руке и еле сдержалась, чтобы не всадить его в стену. Улика все-таки, Дон просил ее беречь, но до чего же гадко. Антона она была готова задушить сейчас собственными руками.

— Не молчи, — дрожащим голосом попросила она. — А то мне в тишине как-то не по себе. Крики эти…

— Говори, — разрешил Дон.

— Что этот наркотик делает, как ты думаешь?

— Определенно, язык он развязывает.

— Сыворотка правды? — ахнула Вика. — Я читала про такое. Если ее выпить, сразу всю подноготную выложишь. Может, Антон у тебя секреты какие-то хотел выведать?

— Мимо, — подумав, ответил он. — Я не знаю никаких секретов. Я ведь не ученый, а обычный пилот. Все, что знаю я, знает и Вальдех, и наверняка рассказал Антону, если они сошлись настолько, что аж до ботинок договорились.

Про ботинки он сказал с такой злобой, что Вика стукнула кулаком по спинке кровати.

— Дались тебе эти ботинки! Антон их и не носил почти, и подарила их ему не я, а его мама, и у меня он их оставил затем, что не хотел брать. У людей миллион таких вещей в шкафах валяется и у родственников на антресолях. И вот приходит твой Вальдех, дает ему сыворотку и Антон прямо начинает с этих долбучих ботинок, да? Как будто нет ничего важнее на свете, и как будто знает, что я в них приду и ему понадобится про них слово вставить, чтобы усыпить мою бдительность. Забудь о них, ясно? Хотя погоди, мы решили ведь, что это Антон пришел к Вальдеху. Или все-таки нет?

Окончательно запутавшись в версиях, она замолчала.

— Вот именно, — вдруг сказал Дон. — Ты ничего не заподозрила, когда он с тобой заговорил? У тебя не было хотя бы мимолетного ощущения, что ты общаешься не с тем, кого знала?

— Нет, — растерялась Вика. — Он всегда так себя вел. Шуточки эти из Нашей Раши любил, вечно был уверен, что я по нему сохну, когда я уже и думать забыла. Да если бы я заподозрила, я бы так тупо не подставилась. Это совершенно точно был Антон. И вообще, при чем тут я? Гораздо интереснее, почему ты не заподозрил, что он не Вальдех. Уж ты-то должен был просечь, что с тобой разговаривает человек, а не пилот.

— Не просек, — медленно ответил Дон. — Я был готов поклясться, что имею дело с Вальдехом. Он и говорил так, что не спутаешь, и тебя ударил так, как люди не умеют. Чтобы научить гасящему удару, нужно…

Он запнулся и замолчал.

— Что? — изнывая от страха, прошептала Вика. — Что нужно?

— Дай руль, — приказал Дон.

Получив право двигаться, он вернулся к тому месту, где торчала голова, запустил руки под кровать и словно тряпку вытащил тело за шиворот. Тело было легким, несмотря на кажущуюся полноту, видимо, одежды на нем было больше, чем мяса. Дон поставил несчастного на ноги перед собой и взял его за плечи.

— Эти голоса, — сказал он, — что они кричали?

Голова начала сопеть и крутить шеей, но Дон ощутимо встряхнул ее, и всякие поползновения вывернуться прекратились.

— Что кричали голоса? — повторил он.

— Помогите, — прошептал несчастный.

— Тебя никто не обидит, — вступилась Вика, забыв, что он ее не слышит. — Просто скажи.

Дон отпустил бедолагу, но тот остался стоять как столб там, где его оставили.

— Он уже сказал. — Дон вытер лоб рукой, и Вика почувствовала на тыльной стороне руки влагу. — Это они кричали «помогите». А потом затихали. И поэтому ни ты, ни я подвоха не заметили в кафе. Поэтому и пилоты не возвращаются.

— Ничего не поняла, — дрожащим голосом ответила Вика. — Почему «поэтому»?

— В бутылке не сыворотка правды, — устало сказал Дон. — Это то, что растворяет водораздел между разумом пилота и болида, и они объединяются, прорастают друг в друга, как кровеносные сосуды прорастают в полимер глазной линзы, если ее долго носить не снимая, воспринимают ее как родную ткань. Нейростимулятор. Нет никакого отдельного Антона и отдельного Вальдеха. И ботинки, и гасящий удар — одновременны. Слияние, понимаешь?

Вика понимала настолько, что черно-белый мир вокруг нее превратился в сплошную черноту.

Зрение к ней вернулось быстро, обстановка не располагала к полноценному обмороку. Сосед снова заполз на кровать и завернулся в одеяло, выставив наружу нос, но Вика старалась на него не смотреть, велико было желание взять его за горло и хорошенько встряхнуть, может, похороненные в нем пилоты еще живы и подадут голос?

Первый раз за все это время она порадовалась, что не видит Дона, сейчас она не смогла бы посмотреть ему в глаза.

Антон и Вальдех.

Вальдех и Антон.

Кто из них придумал эту мерзость? Если Антон, то ей придется здорово извернуться, чтобы реабилитировать человечество в глазах Дона и его соотечественников. Никогда раньше она не замечала в Антоне тяги к бесчеловечным экспериментам. Неужели все это время он водил ее за нос? Вместо офиса ходил в какую-то закрытую лабораторию, где мучил людей, а потом приходил домой и ныл, что устал и все клиенты тупые? А она-то его жалела, дура! И сколько таких дур, как она, никогда не интересуются подробностями работы своих поклонников? Зарплату же вовремя платят, чего еще?

Вика не выдержала, подошла к двери и долбанула в нее ногой.

— Открывайте, — рявкнула она. — Я хочу говорить с врачом и своим адвокатом!

Насчет последнего она соврала, никакого адвоката у нее не было, а если бы и был, позвонить ему все равно было невозможно. Но никто и не подумал отозваться на ее вопль. Тогда она повернулась к двери спиной и задубасила в нее пяткой.

— Я имею право на звонок! — продолжала она драть глотку. — Мое задержание незаконно! Мне не показали лицензию на оказание психиатрических услуг!

Про лицензию она точно не знала, но предполагала, что такая должна быть у каждого медицинского учреждения, вот в ее стоматологии она висела в рамочке на стенке, прямо при входе. А тут…

Дверь была цельнодеревянной, сидела в косяках крепко, может быть, даже была усиленной с той стороны, и пятка скоро потеряла чувствительность, а потом и начала ныть.

— Что я за идиотка, — злобно выругалась она, прыгая на одной ноге. — Болтала с тобой, пока нас сюда вели, позволила запереть, а надо было вырываться и кусаться. Или вообще броситься на водилу, когда тот дверь открыл, он не профессионал с психами, растерялся бы.

— Херня, — кратко ответил Дон. — Тебе всадили бы дозу аминазина, и ты сейчас дрыхла бы в койке рядом с этим. Не выход.

— А что выход? Сидеть и ждать, пока придут санитары и зальют мне в глотку эту гадость? И твое сознание сожрет мое?

— А может быть, твое будет сильнее? — съехидничал Дон. — А я окажусь невинной жертвой.

— Как ты можешь шутить? — Вика теперь уже захотела, чтобы Дон был отдельным физическим существом, которому можно дать пендаль. — Мне страшно, а тебе хоть бы что! Конечно, не твое же тело! А как я на работу пойду с твоими мозгами вперемешку с моими? Ты хоть что-нибудь в бухгалтерии понимаешь? И лифчики не обсудишь уже, сплошные минусы, а тебе все хи-хи. Вся эта байда из-за вас, не сиделось вам в вашем мире, надо было распрыгаться по чужим! И добро бы с какой приличной целью, а то больше гамбургеров пожрать негде.

Выпалив последнее, она выдохлась и сползла на пол, спиной к двери. Дон молчал, и она в ту же секунду пожалела о сказанном. Вышло как-то грубо и некрасиво, и не так уж часто они с девчонками про белье говорили. И гамбургеры тут к чему? Он же не виноват, что у них такого нет. А что у них есть? Почему он не рассказывал?

— Дон, — осторожно позвала она.

— Чего тебе?

— Ты не обиделся?

— Я не слушал.

— Ах ты…

Вика снова почувствовала прилив ярости и заколотила в дверь с новой силой, уже другой ногой. На этот раз ей уже было не важно, откроют ей или нет, нужно было дать выход энергии. Дверь вздрагивала и хранила молчание.

— Никогда вы нас не слушаете, — пыхтела она, раз за разом отправляя противника в нокаут. — Вам вообще всем плевать на то, что мы говорим, баба не человек, а комбайн кухонный! Специально создана, чтобы вам хавчик подкидывать и носки стирать.

— Ну, мои-то ты прямо надорвалась стирать, — противным голосом ответил Дон.

— И не подумала бы! Ты их, небось, раскидываешь по всей комнате, а когда просят убрать, сворачиваешь в комок и заталкиваешь под кровать! А они там лежат и воняют!

Последняя фраза вышла особенно брутальной, в нее Вика вложила все отпущенное ей мирозданием отвращение.

— Любая вещь сгниет, если убираться в комнате раз в полгода.

— А самому взять пылесос и убраться — не? Твое счастье, что ты бестелесный, а вот и хорошо, что нас с тобой смешают в одно, узнаешь женское счастье, мать твою. Будешь каждый день ноги брить, просыпаться, когда тушью в глаз заедешь, килограммы эти проклятые сгонять после каждого праздника, а я буду жить и радоваться, пиццу закажу с креветками и завалюсь с пивом сериал про ментов смотреть. И буду, когда ты начнешь раз в месяц на стены бросаться, говорить тебе: «Это все ваши женские выдумки».

— Почему раз в месяц? — удивился Дон. — Зачем?

Вика разом утратила запал и залилась краской.

— Да так, — неопределенно сказала она. — Традиция такая.

— Что она символизирует?

— Внутреннюю богиню, — наобум соврала она где-то услышанное определение. — Ее надо выпускать. Попастись на травку. Извини, я тут наговорила лишнего, кажется.

— Ничего, — небрежно ответил Дон. — Ты там спрашивала про свадьбы, так вот на всякий случай сразу говорю, что у нас их нет. И не предвидится.

Вика не выдержала и захохотала так, что у нее слезы потекли.

— Это тебя не спасет, — выдавила она. — Жить-то мы будем у меня, а как раз недавно был случай за бугром, одна баба вышла замуж за саму себя, так и пришла в церковь, наряженная как невеста, только без жениха. Все думали, что она сумасшедшая, а ей, скорее всего, попался в пилоты такой же несговорчивый тип, как ты. Может, он там у нее в голове и орал, что не согласен, но она была кремень, и их, то есть ее, обвенчали с нею. Скоро и у нас такое разрешат.

— Участие в гражданских ритуалах пилотам запрещено законом, — пробормотал Дон.

— А в мозг с пенетрацией, значит, разрешено? Хорошенькие у вас законы, передовые.

Накопленное напряжение разрядилось у Вики истерическим гоготом, и даже Дон не выдержал и засмеялся. Ни она, ни он не заметили, что дверь беззвучно открылась у них за спиной. Неладное Вика заподозрила только тогда, когда сосед по палате, не снимая одеяла, свалился со своей лежанки и начал отползать задом в дальний угол.

— Рад, что вам весело, — сказал Антон, садясь на пустую койку. — Не помешаю? Я смотрю, вы уже и с Кузенькой познакомились.

Он похлопал себя ладонью по колену — и бедный сумасшедший резво подполз к нему как был, на четвереньках. Вику затошнило, но Антон не собирался причинять вред их соседу, просто потрепал его по голове и сунул ему в руки завалявшуюся в кармане конфету.

— Кузенька — это Кузьма? — тупо спросила она, глядя, как тот разворачивает обертку.

— Не знаю, — охотно ответил Антон. — В нем так много кто побывал, что гендерная идентификация сбита. Иногда он думает, что он мужчина, иногда считает себя женщиной.

— А по половым признакам?

— Честно? Я в штаны к нему не заглядывал. Но могу уточнить у врача, в карточке первичного осмотра должна быть запись, если тебе это так интересно.

Вике было абсолютно неинтересно, но даже такой разговор был лучше того, который начнется следом, это понимала и она, и Антон, и Дон, который хранил молчание. Кузенька схрумкал леденец и остался сидеть на полу с выражением сомнамбулического удовольствия.

— Вообще, Кузенька у нас уникум, — с некоторой даже гордостью произнес Антон. — Мозг поразительной токсичности. Принимает на постой всех, но постояльцев потом не досчитываются. Его можно сравнить с ватой, в которую попадает пропеллер. Один-два клочка пропеллер перерубит, десять намотает на себя, а в тюке он безнадежно заглохнет. С возрастом, впрочем, это пройдет, но пока он молод и силен, он нам еще послужит. Правда, Кузенька?

С последним словом Антон наклонился к клочкастой голове, словно собирался расслышать ответ, и Вика не выдержала.

— Мерзость, — выпалила она. — Какая же мерзость…

— Город сумасшедших, он не виноват.

— Не он, а ты! Или тебя теперь называть Вальдех?

Антон поднялся, отряхнул брюки, словно на них налипли невидимые пылинки, и заложил руки в карманы пальто.

— Эмоции, — поморщился он. — Кому это понравится? Впрочем, любители тоже есть. Я считаю себя обязанным прояснить несколько моментов и хочу, чтобы вы оба послушали, ты и Дон, раз уж вы опять вместе. Начну с главного, оно касается Дона больше, чем тебя.

Сказав это, он сделал паузу, словно рассчитывал, что Дон ему ответит, но тот молчал. Антон удовлетворенно кивнул, посчитав это хорошим признаком.

— Преследование должно прекратиться. Прекратиться совсем, абсолютно. Ты даже не представляешь, какие перспективы у нашего проекта здесь и какие люди за ним стоят. Все эти наши прыганья туда-сюда — это детская игра по сравнению с тем, что я задумал.

— Ты или Вальдех? — бестактно уточнила Вика.

Антон поморщился.

— Сейчас этот вопрос не имеет смысла, цели у нас общие, как и тело.

— Его я понять могу, а тебя не понимаю вовсе, — она постаралась, чтобы ее слова прозвучали оскорбительно. — Они там у себя клейстер жрут и монохром смотрят, а тебе-то что? Поговорить не с кем было?

По лицу Антона она увидела, что ее слова достигли цели и задели его.

— Прости, но умной ты никогда не была, — ответил он. — Дон разбавил бы твой кретинизм и стал бы прекрасным партнером.

Вика сжала кулак так, что ногти вошли в ладонь.

— Дон сказал — нет, — нагло соврала она.

Антон засмеялся.

— Вся беда в том, что аборигены живут мало по сравнению с нами, это более чем обидно при таких возможностях восприятия. Смешно смотреть, на что они идут, чтобы продлить свою молодость. Как ни пичкай болид химией и как ни вкачивай в него ботокс с виагрой, старость возьмет свое. А мы знаем, как продолжать получать радость от жизни, если не ограничиваем себя дурацкими правилами. Старое сознание в новом теле с изначально неразвитым мозгом — это почти вечная жизнь. В этом направлении сделаны большие шаги, как правильно заметил наш наблюдательный Дон. Единственная его ошибка в том, что он посчитал, будто мы эксплуатируем аборигенов, тогда как на самом деле имеет место долговременное и плодотворное сотрудничество. Ты даже не представляешь, насколько долговременное и какие люди стоят за ним.

— Сразу видно, как ты в депутаты пролез, — заметила Вика. — Несешь херню на голубом глазу. Мозги не пересаживаются. По крайней мере, у людей.

— Для этого и нужно слияние. Машина перебросок потребует некоторой модернизации, но в целом, при наличии прототипа…

Он сделал многозначительную паузу, и перед Викиными глазами промелькнула почему-то череда президентов, каждый из которых был на самом деле все тем же самым разумом, только каждый раз в новом теле, безупречном с точки зрения физической формы и закона о президентском сроке.

— Преследование мешает завершить работу, — с сожалением сказал Антон. — Ни к чему привлекать сейчас внимание, пока проект не закончен, так что Дону придется некоторое время пожить среди аборигенов и помолчать.

— А почему именно я? — с гримасой отвращения спросила Вика. — Мне казалось, у тебя были ко мне чувства, хотя и в прошлом.

— Они и сейчас есть, только не те, что ты думаешь. Вальдеху нужен был контейнер для ловушки, а мне, так уж вышло, до сих пор симпатично твое тело. Для Дона в этом будет ряд определенных неудобств, но в целом запрещенный болид и такой экспириенс понизят градус его желания болтать о случившемся.

Когда до Вики докатил смысл слов Антона, она употребила в его адрес жаргонизм, который не пристало знать приличным девушкам, но блистать воспитанием момент был не подходящий.

Антон засмеялся, глядя на Викино лицо, она же в свою очередь прислушивалась к Дону. Но тот решил упорно хранить молчание, если только не онемел от услышанного. Вика с ненавистью смерила расстояние от себя до Антона глазами. Может быть, броситься на него и прокусить ему сонную артерию? Бросались же герои на амбразуры во время войны, а она чем хуже? Но трезво подумав, она отказалась от этой мысли — Антон был высоким, а где точно находится сонная артерия, она не знала.

— Машина перебросок есть только на той стороне, и мне пока нужен к ней свободный доступ, — с сожалением произнес Антон. — Когда заработает наша техника…

— Я не буду молчать, — сказала Вика. — Я напишу…

Она хотела сказать «президенту», но вовремя прикусила язык, ни к чему давать Антону повод лишний раз убедиться в ее глупости.

— …на телевидение, — торопливо закончила она фразу. — В интернете создам петицию, и сайт про ваш проект, люди узнают, какую роль вы им отвели.

Антон посмотрел на нее с искренним сожалением.

— Обидно, что гасящий удар не сработал, — сказал он. — Хотел бы я знать, как он тебя вытащил. Может, выглянет на минутку и расскажет?

— Дон сказал — нет, — повторила Вика, хотя Дон внутри нее по-прежнему ничего не говорил.

— Жаль. — Антон посмотрел на Кузеньку, который сладким сном спал у его ног, потом на часы. — Собственно, теперь о деле. Машину перебросок контролирую я, параметры известны тоже только мне. Так вот, Дон, при фактическом отсутствии выбора я по старой дружбе предлагаю тебе самому решить, с кем ты предпочтешь слияние — с нашей Викторией или с Кузенькой. Только всерьез подумай, обратного хода не будет.

С этими словами он переступил через Кузеньку и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Дон, — осторожно позвала Вика. — Ты слышал?

— Слышал, — процедил Дон. — Похоже, они с твоим Антоном один в один совпали, полное взаимопонимание у сволочей.

— Он не мой, — Вика даже охрипла от такой несправедливости. — Мы расстались. Ты не имеешь права…

— Ладно, извини. — В интонации Дона не было сожаления, он явно сказал это, чтобы она замолчала. — Сейчас действительно не имеет значения.

— Что будем делать? Может, разбить окно и кричать через прутья? Вдруг кто-нибудь услышит и прибежит?

— Не валяй дурака.

— Ну не мог же он тут каждого сотрудника своим заменить! — в голосе Вики появилась предательская хрипотца, сопровождавшая слезы. — Ну, главврача там или пару санитаров, понятно, но не всех же…

— Ему и не надо. С точки зрения ваших ты обычный псих с голосами в голове, здесь умеют с такими справляться, не вникая в их вопли. Почки отобьют разве что, да пары зубов лишишься.

— Так что, сидеть и ждать? Ничего не делать?

— Тебе — ничего.

Вика замолчала, сунула в рот костяшки пальцев и до боли укусила их зубами, чтобы не спросить: «А тебе?». Слияние нарисовалось ей ужасной процедурой, в которой их с Доном засунут в центрифугу и хорошенько раскрутят, а когда вытащат… Ее воображение тут же изобразило кровавый фарш, которым чьи-то волосатые руки в обводах белого халата набивают вскрытый череп. Картина была более чем ужасна, и она не выдержала.

— Как происходит это слияние? — спросила она. — Ты когда-нибудь видел его?

— Нет.

— А хотя бы предположить можешь, как оно делается?

Она не очень рассчитывала услышать ответ, но Дон почему-то решил ответить:

— Наверное, сначала пьешь стимулятор и какое-то время, пока мозг активируется, вспоминаешь свое прошлое в красках. А потом, скорее всего, начинаешь видеть чужое прошлое в подробностях.

Вспомнив кое-какие картины из своего прошлого, Вика покраснела. Она и сама старалась о них забыть, а тут придется показать постороннему, хотя бы ту же вечеринку у Машки, она тогда не знала, что нельзя водку запивать сангрией, в ней и градусов-то почти не было, в этой проклятой сангрии, а что вышло? И что о ней будут думать после этого?

Она отчаянно потрясла головой.

— А потом?

— Потом, по-моему, должен наступить период отключки, пока нейроны выстроятся в новом порядке и мозг приспособится, а когда придешь в себя, ты уже будешь не ты. Если сознания хоть в чем-то похожи, слияние должно быть гладким; если конфликтуют, тут никто не предскажет, чем все кончится. Может быть, даже смертью одного из участников.

Вика поежилась. Она думала иногда о смерти, но больше так, умозрительно, в качестве крайней меры при неприятностях. Превратиться в окоченелый труп с биркой на ноге ей никогда не хотелось, особенно в морге психиатрической больницы.

— А больно это, как ты считаешь?

— Вряд ли, — подумав, ответил Дон. — В мозгу нет болевых рецепторов.

Вика выдохнула с облегчением. Тогда все не так страшно, раз без центрифуги и боли. Во всем надо уметь видеть и положительные стороны. Ну чужое прошлое, ну и что такого?

— А как ты думаешь, после слияния я буду знать о тебе все? И как ты выглядишь — тоже?

— Нет.

Вика поморгала. Это не укладывалось в нарисованную картину проникновения в чужое сознание, разве что в прошлом Дон никогда не смотрелся в зеркало и не знает, как выглядит. Но это невозможно, сказал же он ей при встрече, что выглядит нормально и даже цвет волос какой-то пытался указать, значит, свое отражение видел, а сейчас соврал.

— Почему?

— У нас не будет с тобой слияния, — отрезал Дон.

— То есть? — обалдела Вика.

— Скажешь ему, что я выбрал второй вариант. Или дашь мне возможность сказать самому.

— Ты рехнулся? — завопила она. — Кузьма — это смерть, ты что, не понял? Ты в нем умрешь!

— Я не идиот.

Услышав свое имя, Кузенька заулыбался, чем вызвал у Вики желание двинуть ему по зубам, хотя бедный больной не был ни в чем виноват.

— По-твоему, в нем лучше, чем со мной? Я тебе настолько осточертела, что ты готов залезть в этого мутанта и там утопиться? Вот спасибо, знала бы раньше…

— Послушай меня, — рявкнул Дон, и Вика вздрогнула и притихла. — Слияние — не ваша тупая свадьба, после слияния не будет никакой тебя, понимаешь? Тебя не будет. Мое сознание захватит и подчинит твое за семь восьмых секунды. Ты что думаешь, я пилот потому, что умею хорошо залезать в машину перебросок и кнопки жать? Да я могу пилотировать четыре тысячи типов болидов с уникальным рисунком сознания, и ни один меня не обнаружит, если я этого захочу, даже когда будет выполнять мои распоряжения. Любые мои распоряжения — и оставаться при этом в полной гармонии с собой и окружающим миром, вне подозрений для окружающих. Нас так тренируют, понимаешь? Мы делаем этот захват на автомате, ради собственной жизни. На активный мозг такой захват — это как кислоту вылить на ладонь, сожжет все папилляры нахрен. Для тебя я хуже, чем Кузьма для меня. Вальдех знает это, поэтому он ничем не рискует, а Антон форменный кретин.

Сказанное оглушило Вику, но вместо страха перед слиянием в ней появилось странное чувство восхищения и гордости за Дона. Получается, он не врал, когда сказал, что крутой, а она даже не нашла времени расспросить, в чем это выражается. Опасен…

— Но ты ведь со мной уже сколько времени, а я все еще я, — робко заметила она.

— Я тебя не пилотирую, — уже более спокойно ответил Дон. — Я только нахожусь внутри тебя, это большая разница. И хватит об этом.

— Дон…

— Я сказал — хватит.

Вика замолчала. Согласиться с его выбором было против всего, что она представляла себе о жизни. Но какой может быть тут еще выход? Антон прав, она полная дура, умный человек сообразил бы, как выйти из ситуации, или придумал бы, как сбежать, а она только может сидеть и ждать, пока санитары придут ее связывать и пичкать проклятым зельем. Или не пичкать, а как там будет при пересадке Дона в Кузьму? Ее запихают в какой-то реактор? Господи, ну почему она ходила на курсы английского и фитнес вместо того, чтобы записаться на развитие мозга? Ей за всю жизнь ни разу не пришло в голову, что ее интеллект отстает по сравнению с другими. Всегда хватало же, на работе там, и для другого. А вот и не хватило. В кино хорошо, там пьют чудесную сыворотку и становятся…

Пьют чудесную сыворотку…

Она сунула руку в карман и вытащила пузырек. Нейростимулятор, конечно. Она точно дура. Если даже Кузьма после капли очухался, то ей достаточно маленького глоточка, чтобы ее мозги заработали посильнее.

— Ты что делаешь? — закричал Дон.

Но Вика налила чайную ложку раствора себе на ладонь и, запрокинув голову, заставила отраву стечь в горло.

Сначала она ничего особенного не почувствовала, кроме горечи, от которой рот наполнился вязкой слюной. Странно, что Кузя так радостно лакал эту дрянь… А потом ей стало тепло и безразлично-весело.

— Ненормальная, — затихая, орал на нее Дон где-то далеко-далеко. — Засунь пальцы в рот, немедленно…

Но в кои-то веки его вопли на нее не подействовали, Вика перестала его слушать и сосредоточилась на своей задаче. Как должны выглядеть по ощущениям простимулированные мозги? Наверное, сыпать чертовой уймой решений задачи, но ее мозги ничем таким не сыпали. Почему-то отчетливо-ярко вспомнились только стекла в машине, которая их везла, такие белесые и плохо прокрашенные, точно их кистью мазали, а ведь в автомобилях давно используют пленку на стеклах. Стекла — и что? Что ей от этого? После этого на нее наплыла картинка поликлиники с ее ресепшен-стойкой и плиточным полом. Пол был серый, выложенный квадратами, и межшовная затирка казалась черной. Вика не хотела смотреть на плитку, но пересечение черных линий гипнотизировало, и она на некоторое время позволила втянуть себя в их переплетение. Швы оказались коридорами, по которым можно было кататься со свистом, точно по желобам, и она каталась, пока не вспомнила, что сейчас не время смотреть глюки, поэтому усилием воли оторвалась от очередной ловушки, подстроенной мозгом. Ее видения обрели предметность, в которой она узнала кабинет врача по имени София. Он оказался ей знаком от зеркала возле двери до белой клеенки на кушетке, а ведь она была уверена, что почти не запомнила его, значит, зелье действует, но в каком-то реверсивном режиме (что это такое?).

София все поправляла и поправляла прическу, движения были нервными, как будто она старалась занять чем-то руки, чтобы не показывать их дрожи, и Вика сосредоточилась на ее шевелящихся губах. София говорила много, и сначала Вика решила, что угадывает слова по движению рта, но потом поняла, что мозг эхом подсказывает их за долю секунды до того, как София закончит слово. Словно они двигались в разных плоскостях и воспринимали сказанное тоже по-разному — София произносила слово, Вика видела образ. И образы эти были тоже странными.

Мембрана… инкапсуляция… инстинкт самосохранения… собственные ткани… Разогнанные до нужной скорости Викины мозги быстро напомнили, что при ней София этого не говорила, они обменялись всего парой слов. Значит что? Это память Дона? Она пользуется записями его сознания, как тогда? Или она вызвала слияние? Нет, он же говорил про семь восьмых секунды, и что она будет не она, да и доза была мизерной, значит, это просто какой-то побочный эффект вроде частичной диффузии (она знает такие слова?), скорее всего временный. Она снова навела мысленный фокус на Софию, посмотрела на бутылку в ее руке, на черту, которая эту бутылку разделяла, потом услышала странное словосочетание «петля Корбут», и после этого память стала словно прозрачнее, и целый кусок речи Софии ей удалось прослушать без купюр.

— Слушай меня, — вклинился в ее мозг голос Дона. — Соберись.

Палата вокруг нее проступила, как мокрое пятно проступает на скатерти, хнычущий Кузенька гладил ее по ноге, и она брезгливо подтянула к себе ботинок, который вдруг стал весить тонну. Чертов ботинок, с него все и началось. Но сейчас это неважно.

Она встала с пола и залезла на кровать, накинув на ноги одеяло, потому что ее потряхивало ознобом, от которого больничное тонкое тряпье нисколько не защищало.

— Вылей пузырек в раковину, — приказал Дон. — Чтобы я видел.

— Хорошо, — отсутствующим голосом ответила Вика.

— Вылей сейчас же.

— Хорошо.

— Ты понимаешь, что я говорю?

— Хорошо.

Дон замолчал, перестал ее дергать, и Вика погрузилась в прострацию. Через некоторое время она очнулась, слезла с кровати, направилась к раковине и открыла кран. За этим занятием ее и застал Антон, появившийся в сопровождении санитаров. Он подозрительным взглядом смерил ее с ног до головы, словно пытаясь угадать, кто сейчас управляет телом, и почему-то пришел к неправильному выводу, возможно, потому, что сейчас она выглядела хмуро и сосредоточенно.

— Решил взять дело в свои руки? — спросил он. — Правильно, Виктория не способна принимать серьезные решения. Как насчет остального?

Ошибка Антона показалась ей забавной, и она ответила сквозь зубы, как сделал бы Дон:

— Оставь девчонку в покое. Хватит тебе меня и этого…

Она движением подбородка указала на Кузеньку. Антон поморщился.

— Ты так ничего и не понял, — с сожалением сказал он. — Ни в моем проекте, ни в этой жизни. Но дело твое.

— Ты что задумала? — шепнул ей Дон в ухо. — Прекрати этот цирк, он не так безопасен, как тебе кажется.

— Ничего не бойся, я с тобой, — ответила она.

— Что? — не понял Антон.

— Кое-что я понял, — пояснила Вика. — Изложить мое виденье ситуации вкратце, пока есть время?

— Ну давай, — засмеялся он.

Вика размахнулась и тяжелым ботинком заехала ему в промежность, так, как в ее представлении сделал бы Дон. Конечно, не гасящий удар, которого не ждешь, но вышло очень даже ничего. Она испытала огромное облегчение от того, что атака достигла цели, — выражение лица Антона, хватающего ртом воздух, несколько скрасило ей хватку санитаров, которые за локти выволокли ее в коридор и повели куда-то вниз по лестнице.

Как она и предполагала, какое-то подобие лаборатории здесь находилось в цокольном этаже с узкими окнами под самым потолком. Там были аппараты, похожие на те, что стояли в кабинете у Софии, но были и другие, с виду напоминающие оборудование для магнитно-резонансного обследования. Вика делала его однажды в жизни и до сих пор передергивалась, вспоминая воющую трубу, в которую ее запихнули головой. Значит, что-то в этом роде здесь прикрывает терминал проклятой машины перебросок. Знать бы что.

Антон нарисовался в дверях следом за ними, и его физиономия не предвещала ничего хорошего. Он кивнул санитарам, те погрузили Вику на тележку с колесиками, которая должна была отправиться во внутренности этой доменной печи. Руки ей затянули ремнями с железными пряжками, ноги тоже, и только тогда Антон решился подойти ближе.

Она ждала, что он еще что-нибудь скажет, но тот решил больше не искушать судьбу и просто подал знак санитарам.

— А напоследок я скажу, — с наслаждением пропела Вика. — Все свои оргазмы с тобой она симулировала.

Телега медленно закатывалась в жерло, и все это время она любовалась перекошенной рожей Антона, который, видимо, не настолько еще стал Вальдехом, чтобы спокойно воспринять ее прощальные слова.

— Это было круто, — с уважением сказал Дон в ее голове. — Бессмысленно, но тем не менее.

— А ты ничего не хочешь мне сказать? — перебила она его. — Так у людей принято вообще-то, если они долгое время были вместе.

— Наверное, стоит сказать.

— Говори, — с замиранием сердца выдохнула Вика, закрывая глаза.

— Ты не дура, — искренне признал Дон.

Если он еще что-то и говорил, то разочарованная Вика этого уже не услышала из-за звука, который наполнил трубу. Машина перебросок заработала.

Завывания машины, очевидно, были слышны только ей, снаружи звук глушила какая-то обшивка, и скорее всего, на взгляд непосвященного зрителя это выглядело мерным жужжанием. Внутри это жужжание превратилось в острый щекочущий звук, который входил ей в голову через макушку и растворял мозги в подобие желе, даже зубы от него вибрировали, вызывая нервную боль. Вике на секунду показалось, что она слышит звук рвущихся нейронов, он был похож на треск упаковочной пленки или звук железа по стеклу, это было невыносимо. Что же там должен чувствовать Дон, господи? Это было похоже на аборт, который она видела однажды снятый изнутри тела, и потом не могла спать. Она представила вместо своего мозга прозрачный студень, в котором плавают ошметки мясного холодца, и огромный острый щуп, который пытается ударить Дона, это видение совпало у нее с громким скрежетом машины, и она отпустила все тормоза и заорала.

Орала она как первобытный зверь, минуты три или четыре, сорвав глотку и почти потеряв сознание от страха, что оглохла, хотя на самом деле машина просто остановилась.

Чьи-то руки выкатили ее наружу, под яркий свет, подхватили затылок и приподняли. Вика истерически всасывала в себя воздух и выдыхала его обратно, отчаянно жалея себя и надеясь, что тот, кто ее вытащил, окажется другом. Но это было слишком наивно, ничего за десять минут в подвале не изменилось, и те же самые рожи, что заталкивали ее в трубу, стояли теперь по сторонам и скалились. Она такая маленькая, а кругом враги, эти мысли вызвали у нее просто поток судорог, она долго не могла попасть зубами в стакан, который ей совал Антон. А когда попала — захлебнулась водой, горло отказывалось пропускать что-то внутрь.

Антон сочувственно посмотрел на нее и сделал странную вещь — попытался ее обнять и успокоить.

— Все хорошо? — мягко спросил он, поглаживая ее по затылку.

Вика, как смогла, кивнула. Хорошо по сравнению с чем? С ее смертью? Или с положением Дона? Тогда у нее все отлично, вашу мать. Просто великолепно!

Антон присел возле нее и пристально посмотрел снизу вверх.

— Что-нибудь болит? Изображение не двоится?

Вика затрясла головой.

— Голоса больше не слышишь? — вкрадчиво спросил бывший любовник.

Она не нашла в себе сил ответить, но Антону это было не очень-то и нужно, выводы он мог сделать и сам по ее лицу.

— Вот и хорошо, вот и славно. — Он встал и поцеловал ее в лоб. — Ты еще немного так полежи, подниматься пока нельзя, но я вернусь за тобой через пять минут. Все теперь будет хорошо, можешь мне поверить.

Он и не подумал отстегнуть ей руки, а сама она просить не стала. Санитары потоптались у двери и тоже вышли, тогда Вика подняла затекшую шею и затравленно осмотрелась вокруг.

— Дон? — позвала она дрожащим шепотом. — Дон!

Тот не ответил, и тогда с Викой случилась истерика. Она дура, она ошиблась! Ее куцые мозги все неправильно рассчитали, и переброска состоялась. И сейчас Антон у Кузьмы, и что он делает с ним? Мстит за ее глупость, пока ватные мозги Кузеньки переваривают Дона? Что можно сделать с беспомощным пилотом внутри сумасшедшего? Да все что угодно!

Все.

Что.

Угодно.

Все.

Что.

Угодно.

Она с коротким звериным рычанием раскачивала телегу так, что та, в конце концов, соскочила с рельс и грохнулась на пол, отбив ей крестец. Вика попыталась вскочить вместе с телегой, но не удержалась и снова завалилась на бок, получив железной рельсиной по затылку. Это ее не остановило от новой попытки, в результате которой тяжелая арматура увлекла ее в стену, а оттуда в железный несгораемый шкаф, с верха которого на нее посыпались какие-то биксы, от которых ей было нечем прикрыться.

Грохот в подвале стоял такой, что она не сразу поняла, кто кричит ей:

— Охренела, что ли? Прекрати!

Вика узнала голос и заплакала.

Когда она отревелась, Дон подбросил ей в кровь эндорфинов, это было похоже на ласку, и она судорожно всхлипнула, пристраивая щеку поудобнее на грязном полу. Темный подвал показался ей египетским пляжем с теплым солнышком, и даже что-то вроде морского бриза пронеслось в воздухе, хотя это мог быть и обычный кондиционер.

— Лучше? — сочувственно спросил Дон.

— Лучше, — выдавила Вика, почему-то вспомнив рекламу «сникерсов». — Ты не ты, когда голодный. Давай еще раз так.

— Обойдешься, — отрезал он. — Я хочу знать, что ты сделала, весь ход твоих мыслей. Остановить переброску — это что-то из области фантастики.

— А это были не мои мысли, — глупо хихикнула Вика под гормональной эйфорией. — Я бы сама не додумалась, конечно. Но я во время действия сыворотки сперла у тебя воспоминания о Софии и прослушала ваш разговор.

— Весь? — почему-то напрягся Дон.

— Весь. Почти. Про эту перегородку и стресс, про инстинкт самосохранения и что я сама ее сделала из собственных тканей. Это меня навело на мысль о том, что раз я ее один раз сделала, смогу и во второй, нужно только создать идентичные исходные условия. Ты же сам говорил, что память тела — самая крепкая. Антон мне тогда на счастье врезал, я и не знала, что умею такое, и никогда бы не узнала. И что эта перегородка такая мощная, что ее ничем не возьмешь, кроме как заставить изнутри открыть, — то, что тебе нужно. Требовался только подходящий уровень стресса, чтобы испугаться до инстинктов, и команда. Я постаралась довести тело до этого. Машина страшная, Антон бесится, меня связали, тебя хотят убить, просто лучше и быть не может… И я ни на секунду о тебе не забывала.

— Погоди, — раздраженно перебил ее Дон. — При чем тут я? Перегородка строится для защиты сознания самого болида, это я помню. София сказала, что в минуты стресса мозг защищает свое ядро.

— Не ядро, а базовую часть, — поправила она его.

— А я что сказал? — возмутился он. — Базовая часть, самое ценное, что есть у болида в жизни.

— Вот именно. — Вика закрыла глаза и попробовала накрыться телегой как одеялом, но получилось плохо. — Самое ценное. Дырку он получит от бублика, а не Шарапова.

Дон не успел ей ответить, как в подвале раздались аплодисменты.

— Как трогательно, — презрительно сказал Антон, переступая порог. — Прямо финал саги «Сумерки». Даже и не знаю, выключить ли трансляцию сейчас, или подождать бонуса после титров. Ах да, я и забыл, у нас только героиня с ногами и руками, а герой просто дух бестелесный.

Он бесцеремонно перевернул ее лицом вверх вместе с телегой и пнул по ребрам.

— Ты что думаешь, это единственный вариант был? — спросил он, наклонившись к ней. — У злодеев в кино всегда есть план Б, если ты забыла. И сейчас для него самое время.

Он засунул руку к ней в карман брюк, вытащил темный пузырек и встряхнул на просвет, оценивая уровень содержимого.

— Ты что, не вылила его? — простонал Дон.

Вика ничего не смогла ответить ему, потому что Антон отвинтил крышку и сунул горлышко ей в рот, держа бутылку вертикально.

Антон дождался, пока Вика проглотит сыворотку, и некоторое время подержал ей рот зажатым, пока она не перестала брыкаться. Когда движения затихли, он отпустил ее, немного подождал и раздвинул ей веки пальцами, чтобы вглядеться в зрачки. Увиденное его по каким-то причинам вполне удовлетворило.

Он закрыл бутылочку, сунул ее в пальцы Вики и сжал своими так, чтобы на стекле остались ее отпечатки. Затем он аккуратно забрал флакончик, обернув руку в платок, и в этом же платке сунул его в карман. После этого он отстегнул Викины руки от тележки, посадил ее и придержал ей спину коленом.

— Надо было сразу с этого начинать, — досадливо сказал он. — Жаль, придушить только нельзя.

Вика всхлипнула, Антон подхватил ее за подмышки и поставил на ноги.

— Давай, потихоньку, — шепнул он, обнимая ее за плечи. — Еще пару часов без меня никак, так что не делай резких движений. Ассимиляция сознаний — суровая штука, особенно на таких разных мозгах. Но я уверен, глупее, чем есть, ты не станешь, и у нас все получится.

— А я вот не уверен, — разорвал тишину подвала чей-то бас.

Антон и Вика синхронно подняли головы и уперлись взглядами в черное дуло пистолета. В проеме двери, которую забыл закрыть Антон, стоял незнакомый высокий полицейский, из-за его спины выглядывала София. Кроме этих двоих был там и третий участник, в расстегнутом наспех пальто и теплом шарфе.

— Здорово, Вальдех, — пробасил обладатель пистолета. — Далеко собрался?

— Не очень, — со сдержанным достоинством ответил Антон, показывая, что он не собирается никуда бежать. — Оказываю первую помощь пострадавшей, не более.

— Что с ней? — подозрительно спросил бас. — Где Дон?

Антон показал платок с бутылкой всем присутствующим.

— Слияние, — ответил он. — Я пытался его остановить, но не успел. Вы тоже опоздали. Так что у нас теперь только косвенные улики.

В подвале воцарилась звенящая тишина, неприятно давящая на уши.

— Хочешь сказать, что Дон только что ассимилировался с незаконно захваченным болидом? — уточнил человек в пальто. — Ты это хочешь сказать?

— У меня по статусу нет права обвинять, — все так же сдержанно ответил Антон. — Вот здесь отпечатки, возможно, они прояснят дело. Вы следили не за тем, за кем следовало.

София быстро подошла к нему, выхватила у него из рук бутылку вместе с платком, и отступила назад.

— Это ложь, — уверенно сказала она, оборачиваясь к своим спутникам. — Это какое-то недоразумение. Я же говорила с Доном…

— Дон угнал запрещенный болид, — повторил Антон не столько для нее, сколько глядя в глаза басу. — Ушел из-под наблюдения, когда понял, что вы сели ему на хвост. Я пытался его перехватить до того, как случится то, что случилось, но он избавился от телефона, а без него преследование стало затруднительным.

Тип в расстегнутом пальто сзади как-то неловко крякнул, потер шею ручищей.

— От дома он и вправду рванул как черт от ладана, — неохотно признался он. — А я на девчонку подумал, что она испугалась, когда я участковым представился.

— Она не виновата, — повторил Антон. — Когда я его задержал и даже надел на него наручники, он устроил ДТП с участием аборигенов, чтобы освободиться и закончить начатое без помех. Все данные по происшествию и мои показания есть в полиции.

— Дон обращался ко мне за помощью, — гневно сказала София. — Он беспокоился о сознании болида, которое погасил ты.

— А что мне было делать? — возразил Антон. — Это был единственный способ спасти ее мозг от захвата, но кто-то повелся на россказни нашего обаятельного Дона и помог ему исправить болид. Этот кто-то по всем законам является соучастником.

София заметно побледнела, в таком свете она действия Дона не рассматривала. Она подошла к Вике, подставила ей свое плечо. Антон размял руку и уселся на стул возле стены, не говоря ни слова и не делая никаких попыток покинуть помещение. Бас немного поколебался и убрал пистолет.

— Черт, — пробормотал он. — Это несколько меняет дело, на Дона мы, говоря откровенно, никак не думали. Знали, что есть координатор всей этой нелегальной эмиграции, он сам это писал в докладной записке, но чтобы вот так… нагло…

— У преследователей иногда бывает такого рода профдеформация, — негромко заметил Антон. — Когда ты сам закон, очень трудно продолжать думать, что его рамки распространяются и на тебя тоже. Ты всегда выше, всегда неподсуден, твоему слову верят, ты автоматически становишься на одну ступень выше своих сограждан. А систематический контакт с аборигенами и их возможности нестерпимо привлекательны. Полагаю, мысль о невозвращении рано или поздно посещает любого преследователя, и Дон не исключение. На вашем месте я отстранил бы от машины перебросок всех его людей, они наверняка в сговоре.

— Дела, — произнес человек в пальто. — Всех провел, сукин сын. Так что же, разделить его с ней и допросить никак нельзя? Мы продули ему всухую?

Он кивнул в сторону Вики.

— Боюсь, что да, — небрежно ответил Антон.

— Дон сказал — нет, — с наслаждением произнесла Вика.

Антон свалился со стула, но быстро подпрыгнул на ноги. Сбежать он не успел лишь потому, что Вика позволила своему телу под чужим управлением провести классический останавливающий джеб, от которого Антон воткнулся в угол между дверью и стеной и там же сполз на пол. Басовитый разинул рот, а тип в пальто, напротив, мгновенно сообразил, что происходит, и перекрыл выход. Увидев, что пути отступления нет, Антон притворился, что потерял сознание.

— Не понял, — сказал бас, в упор глядя на Вику. — Это что тут за спектакль был? Ты меня что, твою мать, за дурака держишь? А ну-ка выходи, поговорим.

В его голосе послышалось такое раздражение, что Вика не выдержала, вернула себе управление и толкнула горластого в грудь обеими руками.

— Не ори на него, — угрожающе сказала она. — Будешь орать, я его никуда не пущу.

— Дон? — подозрительно спросил бас, отцепляя ее руки от себя. — Ты что, женился?

— Почти, — ответил Дон. — По крайней мере, подумывал об этом, когда понял, что она не просто вылила раствор, а заменила его в бутылке на воду. Вальдех это прозевал, я, впрочем, тоже: мы слишком были заняты слежкой друг за другом.

— Сама придумала? — одобрительно глядя на Вику, спросил бас.

— Говорит, сыворотка ей мозгов добавила.

— Сыворотка? — удивилась София из угла, в котором обследовала машину перебросок. — Сыворотка не увеличивает интеллектуальные возможности, только скорость биохимических реакций.

Дон засмеялся, засмеялся и бас, и даже человек в пальто, пока Вика подавленно молчала, переваривая новость. Это что же, она зря ее выхлебала? Вот дура! Но как же у нее тогда все получилось?

Бас заговорил снова.

— Сегодня отзову всех пилотов, — сказал он Дону. — Посмотрим на масштаб катастрофы, посчитаем, сколько у нас невозвращенцев, и будем думать, что делать с дезертирами. С Вальдехом потом отдельно разберемся. Аборигены, конечно, обладают огромным спектром восприятия, но…

Он покосился на Антона и с нажимом добавил:

— В тюрьме частенько сидят, ноги-руки ломают, да и вообще смертны.

При последних словах Антон забыл изображать обморок и вздрогнул так, что Вике даже стало его немного жалко. А ведь и вправду, без вечной жизни с этими прыжками он сильно влип, аборигены еще и болеют, и на одну пенсию живут.

София подошла к басистому и что-то негромко ему сказала, кивнув на аппаратуру.

— Прощайтесь, — приказал бас, глядя на Вику. — Через тридцать минут обратная переброска. Уложитесь?

— Нам хватит, — заверил его Дон.

Кафе находилось неподалеку от Викиного дома, маленькое, уютное и дорогое, поэтому там никогда не было народа, люди изредка забегали за тортом на заказ или пакетом пирожных. На улице стемнело, витрина призывно горела аппетитными сливочными башнями и розовым названием кафе.

— Тут есть одна вкусная штука, — сказала Вика, останавливаясь у стекла. — Ты наверняка такого не ел. Я тебя угощаю.

Она потянула на себя дверь и оказалась перед прилавком. Вкусная штука оказалась пирожным со свежими ягодами. Продавец скептически посмотрела на одежду посетительницы и вздохнула.

— Дайте мне капучино и вот это пирожное, — сказала Вика.

— Триста тридцать девять рублей, — предупредила продавец. — За одну штуку.

— Дайте две, — с ненавистью ответила Вика.

— Сладкое, — шепнул Дон. — Ты же не хотела портить фигуру.

— Плевать.

Она забрала тарелку с пирожными и капучино, забилась в соседнем зальчике в угол и воткнула ложку в горку малины и ежевики. Кофе был горячим настолько, что у нее выступили слезы, и ей пришлось набить рот холодными ягодами. Несколько минут она жевала молча, проталкивая съеденное внутрь, словно выполняла тяжелую работу.

— Вкусно?

— Вкусно, — кротко согласился Дон.

— А тут внизу еще сливки.

— Послушай…

— Что же, наши миры совсем не пересекаются физически? Никак?

Дон помолчал.

— Никак, — наконец ответил он. — Мы параллельны, как прямые.

— Но прямые иногда пересекаются. — Она положила ложку. — В одной-единственной точке, но это бывает. Ты же еще вернешься?

— Вернусь. Только ты меня уже не узнаешь, а я не смогу тебе сказать.

— Сказать что?

— Что ты не дура.

Вика кивнула и отвернулась, изо всех сил рассматривая стену.

— Это, стало быть, наш прощальный ужин?

Дон не ответил.

— Тогда ты должен пригласить меня на танец, — чувствуя предательский комок в горле, выдавила Вика. — У нас так принято.

— Я бы хотел.

— Что же тебе мешает?

Дон против ожидаемого не засмеялся.

— Я приглашаю тебя, — серьезно сказал он. — Только здесь нет музыки.

Вика пошарила в сумке и вытащила плеер, распутала наушники и воткнула их в уши. После этого она перебрала треки в памяти устройства и выбрала один, который показался ей подходящим.

— Теперь есть, — глухо сказала она. — Бери руль.

Мир вокруг нее сменил цветовой фон на монохромное изображение, ее палец нажал на кнопку, и плеер заиграл. Она почувствовала свои руки на плечах, потому что со стороны это выглядело так, что она сама себя обняла за плечи, но либо ей показалось, либо руки были немного тяжелее и горячее, чем обычно.

Мы совпали с тобой, совпали

В день, запомнившийся навсегда.

Как слова совпадают с губами,

С пересохшим горлом — вода.

Продавец, в свободное время выполнявшая роль официантки, заглянула в их угол и остолбенела — посетительница, закрыв глаза, покачивалась в беззвучном танце сама с собой, забыв о пирожных.

Мы совпали, еще не зная

Ничего о зле и добре.

И навечно совпало с нами

Это время в календаре.

Мы совпали, как птицы с небом.

Как земля с долгожданным снегом

Совпадает в начале зимы,

Так с тобою совпали мы.

Когда Вика открыла глаза, мир вокруг оказался цветным и знакомым, но вместо того, чтобы обрадоваться, она безудержно разрыдалась. Продавец еще немного постояла и посмотрела, а потом покачала головой, равнодушно собрала посуду со стола, составила ее на поднос и понесла к мойке. Жизнь в Петербурге давно научила ее ничему не удивляться.

Город сумасшедших.