Не любите барабанщиков (гет)

I've seen the world, lit it up as my stage now.

Я видела мир, разукрасила его огнями, как свою сцену.

Channeling angels in, the new age now.

Направляю ангелов, теперь наступила новая эра.

Hot summer days, rock and rol,

Жаркие летние деньки, рок-н-ролл

The way you'd play for me at your show.

Ты играешь на своих концертах для меня одной,

And all the ways I got to know

И я до конца познала

Your pretty face and electric soul.

Твое прекрасное лицо и наэлектризованную душу.

Lana Del Rey — Young And Beautiful

Было бы несправедливым утверждать, что, один раз осознав смерть своей горячо любимой подруги, я продолжила жить долго и счастливо с Роджером. Это было, мягко говоря, не так. Я изрядно помотала нам обоим нервы в попытках оправдать Мишель и отмыться от вины самой. Стараясь уложить в своем уставшем мозгу мысль о смерти Торрес, я изводила себя постоянными размышлениями и вопросами из ряда «а если бы».

Что, если бы я проявила чуть больше чуткости? Что, если бы она оставила мне выбор? Что, если бы я ответила на ее чувства? Что, если бы она приняла тот факт, что я любила Роджера и позволила мне быть счастливой?

Я ходила по этому кругу, раз за разом прокручивая самые разные вопросы и выстраивая невозможную цепочку событий, пока наконец не убедила себя в том, что по-другому уже быть не может и никогда не будет. Мишель умерла окончательно и бесповоротно, и я ничего не могу с этим сделать. Больше нет.

Окончательно эта мысль укрепилась в моем мозгу только тогда, когда я пришла на ее могилу. Это случилось через две недели после того, как меня выписали из больницы, и я переехала к Роджеру. Памятник еще не был установлен — земля должна была в достаточной мере просесть перед тем, как будет выставлен холодный камень. Аккуратная могила на краю общественного кладбища не была безлюдной — перед ней стояла девушка в комбинезоне из темной джинсы и раскладывала цветы.

Роджер в этот день был занят в студии, да я и не хотела, чтобы он шел: подобный опыт должен быть прожит самостоятельно, а он непременно захотел бы «постелить мне перинку» психологической поддержки. Нет, я хотела осознать все сама, отпустить ее, погоревав на могиле в одиночестве.

Сначала я остановилась неподалеку, надеясь, что девушка скоро уйдет. Я не знала ее, но догадывалась, что она могла быть одной из ее так называемых «муз», возлюбленных, как она сама их называла, хотя по своему собственному признанию почти никогда не любила. В голове была мысль о том, что и я в какой-то степени была ее музой, но холодной и совершенно безответной. Прямо как она была сейчас…

Девушка и правда совсем скоро развернулась, утерев глаза, и пошла обратно. Маленькая, худенькая, с хиппарскими косичками и большими глазами, она была чем-то похожа на Шерон Тейт. Нам не удалось избежать встречи — дорожка была единственной и слишком узкой — и от меня не ускользнуло то, с каким чувством она на меня посмотрела. Это была смесь удивления и какой-то озлобленности, на секунду я даже застыла, подавляя стыд. Отчего-то у меня возникло чувство, что она все-все знала в этой истории. Что ж, видимо, она была для Мишель ближе других… Окликать я ее не стала.

Когда я прочитала на временной табличке ее имя — Мишель Кармен Мария Торрес — то у меня чуть не ушла земля из-под ног. Сознание настойчиво утверждало, что зрение меня обманывало, а моя подруга вовсе не находилась на глубине четырех футов под землей, это просто не могло быть так. Мишель была вечной энергией, неиссякаемым вдохновением, тем, что люди называли бесконечной жизненной силой. Она была больше, чем человек, больше, чем друг — она была чем-то космическим, непостижимым и недостижимым. Такой характер возможно встретить только раз в жизни, и его сияние будет преследовать тебя вечно.

И все это погубила я — маленькая Тейлор Маккуин. Несмотря на то, что я не внушала ей эту любовь, эту страсть, она все равно погибла из-за меня. Могла ли, хотела ли я ее остановить — все равно. Она мертва, и умирала она с мыслями обо мне.

Я упала на колени, опустив голову. Мысленно я умоляла холодную землю, в которой лежала Мишель — не о прощении, нет. Я умоляла отпустить меня, позволить мне жить дальше без этой всеобъемлющей скорби, которая грызла меня каждую секунду, и пожирала, словно опухоль. Она уничтожала все то хорошее, что было во мне: мою любовь к Роджеру, всепрощение, которое я питала к нему заранее, мой талант… Это было эгоистично, но я должна была жить дальше. Должна была и хотела.

И мне действительно стало легче. Это было что-то вроде исповеди, последней попыткой удержаться наплаву после произошедшей трагедии. Которая неожиданно сработала. Я перестала видеть во снах ее лицо в последние секунды перед столкновением, красный шелк ее платья больше не обжигал. Все это не было попыткой ее забыть, потому что я хотела помнить, но мне не хотелось больше испытывать боль. Примитивное желание любого человека, хотя до всех этих событий я всегда предпочитала очередную рану исцелению.

Но все же со мной начали происходить хорошие вещи, которые я старалась принимать с еще большей благодарностью, чем прежде. Призрак Мишель преследовал меня при каждом выдохе, при каждом движении, но я старалась интерпретировать это как поддержку — все-таки были у нас и хорошие времена, которые мне более всего хотелось помнить, сберечь в коробочке у самого сердца навсегда. Я знала, что буду рассказывать про нее внукам, если они будут, как о самой лучшей подруге, которая у меня когда-либо была, как о человеке, который помог мне в период наивысшей неопределенности.

Практически сразу после выписки я вернулась к Себастьяну, поблагодарив его и Марину за цветы, которые они мне присылали. Мысленно я хотела видеть их парой (как и многие другие в клубе), но за время моего отсутствия пропасть между ними, казалось, только увеличивалась. Неразделенная любовь Марины служила мне вечным напоминанием о Мишель и поводом для лишней меланхолии, выливавшейся в бесконечные трибьюты Билли Холидей.

В один из вечеров, уже после того, как я посетила могилу Мишель, ко мне обратился мужчина. Щегольски одетый иностранец пригласил меня за свой столик и даже угостил элем, очевидно, заметив мою настороженность. Настойчивые ухаживания Гарри Галлахера прекратились только после вмешательства ревнивого Роджера (впрочем, до драки, слава богу, не дошло) и я больше не позволяла себе флирта с посетителями, предпочитая вежливые разговоры.

— Мисс Маккуин, у вас чудесный голос, — я приняла этот комплимент с благодарностью. — Меня зовут Генри Стэнфорд, и я представитель недавно созданного лейбла…

В общем, да, мне предложили подписать контракт на альбом. Это было до такой степени неожиданное предложение, что я далеко не сразу восприняла его всерьез. Стэнфорду пришлось даже показать мне некоторые бумаги, чтобы я хотя бы поверила, что он действительно был из лейбла.

— Понимаете, мисс Маккуин, — он наклонился ближе, как будто хотел рассказать мне какой-то секрет. — У вас есть не только талант. Он, несомненно, важен, но не так важен, как коммерческая эстетика и привлекательность артиста. Я вижу, что у вас есть собственное виденье, и я могу помочь его… оформить.

— Скажите честно: вы просто агент? — я не питала чрезмерных иллюзий насчет обещаний этого человека, даже несмотря на то, что ему удалось зажечь во мне искру интереса.

— Я агент, но не просто, — он улыбнулся. — Я ищу артистов, у меня есть продюсер. Я не создатель звезд-однодневок, поэтому советую хотя бы попытаться. Когда вам будет удобно провести первую сессию?

— И вас даже не интересует, пишу ли я песни? Есть ли у меня опыт большой сцены?

— Опыт нарабатывается, а песни пишут композиторы.

— У меня есть несколько своих песен, — я отвела глаза, как будто поверяя какую-то тайну. Впрочем, мои стихи и были тайной — их никто никогда не видел, даже Эдди и Роджер. — Я покажу их вам.

Это странное предложение вскружило мне голову, дав надежду на то, о чем я на самом деле мечтала много лет — создавать свое искусство, а не перерабатывать чужое. Как бы я не любила творчество великих, чьи песни исполняла, а картины изучала, это не было моим предназначением. Я и серьезно заниматься музыкой-то бросила потому, что мне надоело ездить с концертами и играть чужие симфонии. Это был блестящий шанс, и я даже сама пока не понимала насколько.

Следующее утро стало первым, когда я испытала подлинную радость пробуждения. Я действительно была счастлива проснуться, день обещал быть хорошим. Несмотря на то, что Роджер уехал рано, и я завтракала в одиночестве, мне не хотелось больше ни плакать, ни забиться в угол. Постепенно мысль о том, что на самом деле я не хотела погибнуть вместе с Мишель поселилась в моей голове основательно, и я старалась научиться жить дальше. Это не значило, что я больше не скорбела, но я исцелялась, а это кое-что значило.

Да, Мишель навсегда забрала с собой кусочек меня, но впереди меня что-то ждало. И это предчувствие кормило меня сытнее любой осязаемой реальности, и я выглянула в окно в одном белье, зажав меж зубов сигарету.

Если бы я сказала, что жить с Роджером было легко, то это было бы огромной ложью. Это не было легко, несмотря на то, что он позволял мне делать с его домом все, что мне было угодно, в том числе покупать бархатные подушки с кисточками на диван. Он все еще был вспыльчивым, впрочем, в этом я не отставала, а еще невероятно взвинченным из-за выхода их нового альбома. А еще мое депрессивное состояние после ухода Мишель (я редко называла в своей голове слово «смерть») не вязалось с его художественным подъемом. Роджер мог в любой момент вскочить и броситься к гитаре, чтобы записать внезапно пришедшие ему в голову строчки, и все же иногда я забывала, что он был большим артистом. Каждый день у нас случалась битва характеров, оканчивавшаяся, как правило, в спальне (или на кухне, или в спальне, или в любой другой комнате его дома), потому что никто из нас не привык к совместной с кем-то жизни. И все-таки мы старались изо всех сил, и я не могла любить Роджера больше, видя его попытки быть хорошим партнером для меня.

Я тоже старалась проявлять к нему снисхождение в обстоятельствах, при которых обычно хлопала дверью. Роджер не рассказывал мне, но я догадывалась, что скорее всего была первой девушкой, которая жила с ним так долго и не собиралась уходить. Не то чтобы я доставляла ему перманентный дискомфорт, но все-таки когда ты уже несколько лет подряд живешь один, то перестройка на совместный быт может происходить довольно непросто.

И все-таки жить с Роджером было классно. Это был не стандартный быт обычной семьи, потому что мы не были семьей в традиционном понимании. Возможно, где-то в глубине души мне и хотелось вместе ходить за покупками, просыпаться исключительно вдвоем и готовить завтрак, но я прекрасно знала, что с Роджером это было невозможно. Он не был создан для этой занавесочной романтики. Зато был создан для «офигенного секса», как он сам выражался, для внезапных музыкальных сессий в гостиной, а еще вечеринок, на которых мы все же всегда появлялись исключительно вдвоем. Мне, черт возьми, нравилось быть девушкой рок-звезды.

Но в это последнее летнее утро Роджера рядом со мной не было. Дел в первой половине дня никаких не было, и я приняла ленивую ванильную ванну (полки в ванной комнате теперь были заставлены множеством самых разных флаконов, но Роджер, конечно же, не был против). Потом взмылила пушистую мочалку и, капнув в самую гущу пены «Шалимара», хорошенько натерлась, чтобы кожа впитала аромат парфюма. Так этот аромат нравился мне еще больше, потому что пронизал буквально всю меня, создавая парфюмированное облако вокруг.

Несмотря на то, что я больше не была домашней девушкой, и Роджер не смог бы меня закрыть в своем доме даже если бы захотел, я чувствовала, что находила себя в любви к нему, она давала мне жажду жизни. Именно его любовь заставляла меня смотреть в будущее с надеждой, каждую секунду ожидая мгновения счастья, и это пугало. Потому что я знала, что наше прекрасное лето подходило к концу, они отправятся в тур, и меня не будет рядом. Роджер не был ручным зверем, привязать его было невозможно, но я бы этого очень желала. Разбивать свое сердце заранее означало наступить второй раз на те же грабли, и я старалась не думать об этом, но каждый раз, когда обнимала его, то чувствовала, что мне не подготовиться к расставанию, как бы мне этого не хотелось.

Но сейчас он был со мной, он был моим хотя бы немного. И я была его. Это успокаивало.

Вот уже почти месяц как я выписалась из больницы и с тех пор не виделась с родителями, лишь разговаривала по телефону иногда. Я не могла их простить, несмотря на то, что Эдди, как оказалось, именно за этим и приехал в Лондон. Он признался мне в этом недавно, хотя я знала, что сейчас он жил именно у них. Понять брата было нетрудно, но вот принять… Мысленно я все еще была обижена на своих родителей и пойти на сближение казалось почти невозможным. Но Эдди очень просил меня приехать сегодня, и я подчинилась его просьбам, но лишь с тем условием, что со мной будет Роджер.

— Привет, — он уже привычным жестом поцеловал меня в макушку и тут же упал в кресло у окна. — Ты пойдешь так?

Я фыркнула — на мне не было одежды, лишь белье, и горячие от щипцов пряди падали на обнаженную спину.

— Конечно, именно так, — он усмехнулся. — Чтобы обстановка была еще более напряженной.

— Если ты хочешь, чтобы она была менее напряженной, то не надо брать меня.

— Ты не хочешь идти?

Я встала и достала из шкафа отглаженное платье. Время от времени я возвращалась к образу романтичной нимфы, а сегодня был отличный повод. К тому же, мне не хотелось лишний раз раздражать родителей и я приняла решение хотя бы сегодня не травмировать их нежную психику.

— Не то чтобы не хочу, — Роджер взлохматил себе волосы. — Просто… ты уверена, что это будет… уместно? Предки у тебя, если честно, не сахар.

— Все будет хорошо, — я нырнула в нежное платье. — По крайней мере, я надеюсь на это. Эдди очень просил прийти, и я думаю, что он прав. Семья важна, и я хочу если не помириться с ними окончательно, то хотя бы общаться, хотя бы иногда… А еще я люблю тебя, и если они хотят того же, что и я, то и тебя примут.

Роджер шумно выдохнул, барабаня пальцами по джинсовому колену. Смутная догадка заставила меня улыбнуться.

— Только не говори, что никогда до этого не знакомился с родителями девушки.

— Да нет же, — он встал и снял рубашку, достав откуда-то свежую. — Но в этот раз все по-другому.

— По-другому? — я закусила губу, силясь не улыбнуться. Поправив ему воротник, я потрепала Роджера по щеке, зная, как ему это не нравится. — Просто кто-то волнуется.

— А что, если и так? — он нахмурился и отвернулся. — В конце концов, у тебя брат — военный летчик…

— И что же? — я рассмеялась. — Эдди-то как раз не против того, что я живу у тебя. Хотя и называет тебя иногда «пуделем»…

— Кем?!

Я рассмеялась и отвернулась к зеркалу, проворачивая механизм в золотистом футляре помады.

— Если тебе так не хочется, то ты можешь не ехать, — я вздохнула. — Но мне бы не помешала твоя поддержка. К тому же я не понимаю, чего ты так волнуешься — мы же не собираемся, не знаю, просить у них благословения на брак. К тому же, мы бы его вряд ли получили.

Я снова рассмеялась и, взяв растерянного Роджера под руку, повела его к выходу. Хотелось казаться веселой, хоть у самой и подкашивались ноги от волнения. Ненависть к любым ссорам воспитала во мне стойкое неприятие к любым примирениям, и я правда боялась. В основном, конечно, того, что со мной останется только Роджер. Замыкать свою жизнь на нем у меня не было никакого желания, но Мишель со мной рядом больше не было, а Эдди, я это чувствовала, совсем скоро меня покинет, взмахнув своим металлическим крылом.

— Все будет хорошо.

— Ты уверена? — Роджер скептически на меня посмотрел, пока мы вдвоем мялись у самой двери.

— Это я себя успокаиваю.

Сегодня я переступала порог своего дома как чужая, как бы абсурдно это не звучало. Никогда больше мне стать той девушкой, что жила здесь с родителями, укрытая от всех забот жизни. Этот нежный кокон разорван навсегда, и я входила сюда другой — свободной. И любимой.

— Тейлор, — мы обнялись с родителями, и я бы солгала, если бы сказала, что не скучала по ним. Какими бы они ни были они всегда будут моими родителями, и я всегда буду любить их, как и они меня. Возможно, иногда они делали это не так, как мне бы того хотелось, но я должна была думать об этом не сейчас, не сейчас…

Папа кивнул Роджеру и пожал ему руку, а еще не выглядел так, будто спрашивал у бога, за что он его так наказал. Я даже выдохнула.

— Очень рады видеть вас здесь, — мама вежливо улыбалась, но в воздухе витала практически осязаемая неловкость. Конечно, я не ожидала, что мы все дружно кинемся друг другу на шеи, радуясь, что вместо какого-нибудь маклера из Сити я выбрала себе рок-звезду, но мне непременно хотелось разбить эту стену. — Давайте сразу в столовую, не будем стоять в коридоре.

Роджер сегодня выглядел гораздо приличнее и скромнее, чем обычно, но он все еще был… Роджер. Я безмерно ценила его усилия, выражавшиеся в простой белой рубашке, пусть и закатанной до локтей, и джинсах, но натура во всем его облике угадывалась безошибочно. Нет, я ни в коем случае его не стыдилась и даже была готова в любой момент встать и уйти, если вдруг что-то пойдет не по плану, но что-то было в нашей паре не так… Вернее, это самое «не так» заключалось в том, что мы оба не вписывались в консервативные стены моего дома.

— Уже пришли? — Эдди, как всегда свежий и бодрый, спустился через несколько минут. Было бы лишним говорить, что я повисла на его шее в то же мгновение. — Я тоже рад тебя видеть, сестренка. И тебя тоже, Роджер.

В качестве акта поддержки они пожали друг другу руки. В этот момент я наконец смогла хотя бы немного выдохнуть.

— Видишь, в этой семье никто не кусается, — уже за столом шепнула я Роджеру.

— Боюсь, это только потому, что твоя мать еще не выложила приборы.

Я тихо рассмеялась. Поддерживать легкую беседу «о погоде» со своими родителями было странно, хотя я вроде как ни разу не кривила душой, да и Эдди старался как мог разрядить атмосферу. А еще я была очень благодарна своим родителям: я слишком хорошо их знала, чтобы поверить, что они вот так просто приняли мой выбор. Очевидно, прошлое их все же чему-то научило, раз и я, и Эдди, и Роджер сидели за одним столом.

Через некоторое время я совсем расслабилась, уплетая мамину мясную запеканку. Все вроде как налаживалось, это было видно и по родителям. Как только в моем мозгу поселилась мысль о том, что счастье было возможно и для меня, некий эксцесс все-таки случился.

— Папочка, не мог бы ты передать мне соль, пожалуйста?

Это была самая обычная, самая невинная просьба. Что могло случиться? Вот просто что? Но Роджер потянулся за солонкой одновременно с моим отцом. Просто… вся жизнь перед глазами пронеслась, а кусок запеканки встал поперек горла. Все мои молитвы были направлены на то, чтобы земля разверзлась прямо под нами, и мне бы не пришлось переживать этот позор.

— Держи, — Роджер, казалось, ничего не понял. Красная, как рак, я пробурчала «спасибо» и хорошенько пихнула его под столом. Никто ничего не сказал по этому поводу, но я видела, как помирал со смеху Эдди на другом конце стола. — Извини, мне показалось, что ты обращалась ко мне…

Он решил меня добить.

Впрочем, в остальном обед прошел достаточно мирно. Всем присутствующим хватило такта сделать вид, что ничего не произошло, ну и я не отставала. Это был рафинировано хороший обед, такой необходимый всем нам, чтобы на кровоточащей ране семейных отношений образовалась какая-никакая пленка. Я была благодарна всем за терпение и снисхождение, в том числе и себе.

После обеда мне внезапно сильно захотелось подняться в свою комнату. Она была точно такой же, как и в тот вечер, когда я ушла из дома — даже желтоватый флакон «Мисс Диор» стоял на своем месте на туалетном столике. Нежные обои в мелкий цветочек, кружевное покрывало и тюль на окнах напоминали о том человеке, которым я когда-то была, о потерянной моральной невинности.

— Только не говори, что скучаешь, — Эдди стоял в дверном проеме, сложив на груди руки.

— Не знаю, — я пожала плечами. — Прошло всего несколько месяцев, но как будто целая жизнь… Я пока еще не поняла, чего хочу, но точно не вернуться сюда.

— И это правильное решение, — Эдди подошел и взял меня за плечи. Его теплая улыбка и ласковый вид не могли обмануть меня, я сразу поняла, что он собирался сказать — он покинет меня, время пришло. В груди тут же защемило, и я опустила взгляд, не желая быть плаксой. — Я тоже скоро уеду отсюда.

— Неужели тебе пора возвращаться? — он заставил меня посмотреть себе в глаза, и я старалась принять как можно более непринужденный вид, что не так-то просто, когда у тебя на глаза наворачиваются слезы.

— Да, сестренка, — Эдди почему-то продолжал улыбаться, даже еще шире, чем до этого. Жестокий!

— Нет, — я не выдержала и бросилась ему на шею, как будто это могло удержать Эдди. — Ты не можешь оставить меня, не сейчас, когда… когда все почти хорошо.

— Да ты дослушай меня…

— У меня сейчас такое чувство, словно мне снова десять, и я потерялась в зоопарке, — появление Роджера в комнате заставило меня отпустить брата. — Ты помнишь ту прогулку?

— Конечно, — Эдди продолжал улыбаться, но как-то по-особенному, как будто скорый отъезд из Лондона ни капли его не расстраивал.

— Расскажете? — Роджер с любопытством оглядывал мою комнату, очевидно, пытаясь как-то вписаться в этот эмоциональный разговор брата и сестры.

— Да… отправились мы однажды с Эдди в зоопарк, мне, кажется, десять тогда было или около того, — этот рассказ был для меня отличной возможностью собраться с мыслями и немного успокоиться. — Ну я и отстала где-то возле клетки со львом. Испугалась жутко, до такой степени, что долго не могла даже попросить кого-нибудь о помощи. Единственный, к кому я тогда смогла подойти, был какой-то парень в радужных подтяжках…

— Ужасно я испугался тогда, если честно! Мне самому-то было лет пятнадцать тогда, — Эдди рассмеялся. — Поворачиваюсь, а ее нет. Побегал возле клеток, у которых мы недавно были и уже даже собирался идти и просить сделать объявление о пропаже, как вдруг вижу: идет за ручку за каким-то парнем и что-то ему серьезно так рассказывает, хотя видно, что недавно рыдала…

Я тоже не удержалась и рассмеялась, вспоминая тот день. Сейчас это, конечно, все казалось забавным, но тогда я испытала чувство ужасающей потери. Детский мозг убеждал меня в том, что Эдди оставил меня намеренно, что, конечно, было неправдой.

— Интересно, — Роджер как-то странно на меня посмотрел, но мне уже было не до этого — я вспомнила, что Эдди уезжал.

— Подожди, ты так и не сказал, когда уезжаешь, — я вновь повернулась к своему брату.

— Завтра.

Мне не нравилось, что он так спокойно об этом говорил. Неужели ему все равно на то, что я буду безумно по нему скучать? На то, что неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз?

— Ну, тише ты, — он снова погладил меня по плечам. Очевидно, у меня не получалось скрыть свои эмоции. — Ты не хочешь спросить, куда я уезжаю?

— Как будто я не знаю, — я фыркнула. — На остров Святой Надежды, в эту тропическую глушь.

Он снова улыбнулся этой своей странной улыбочкой.

— Или нет? — протянула с подозрением я. — Куда же?

— Я оставался в Лондоне так долго, потому что ждал своего распределения в эскадрилью в Брайтоне. Теперь мы будем чуточку ближе.

— Чуточку? — не выдержав вскрикнула я. — Ты издеваешься? Какой же ты все-таки…

— Какой? — Эдди рассмеялся и даже попытался взлохматить мне волосы, но я успела перехватить руку.

— Злодей! — я насупилась. — Это же всего в двух часах езды… а не в двенадцати часах лета, как раньше.

— Для тебя это не очень хорошие новости, приятель, — Эдди занимался своим любимым делом — он угрожал Роджеру. — Я буду следить издалека. Пристально.

— Очень смешно, мистер Я-Ненавижу-Всех-Парней-Своей-Сестры, — у Эдди с Роджером был милый саркастичный стиль общения, правда, я не всегда могла понять, обменивались они шутками или все же угрозами.

— Ой, не начинайте, пожалуйста, — в каком-то радостном порыве я приобняла Роджера за спину, прижимаясь ближе. — К тому же, нам пора.

— Куда это вы торопитесь?

— Тед открывает сегодня свою выставку, мы, естественно, приглашены. Там же будут и мои фото.

— А я? Родители?

— Прости, братик, мне нужно убедиться, что я на фотографиях не голая. Ну, хотя бы не совсем. Хотя бы не на всех!

— Я сейчас не понимаю, серьезно ли ты говоришь, — Эдди покачал головой, еще не осознавая, что я вовсе не шутила.

Присутствие Роджера отгородило меня от самых разнообразных семейных сцен, начиная от банальных уговоров вернуться домой и заканчивая обсуждением моего нового внешнего вида (несмотря на то, что сегодня я оделась очень прилично, я еще не успела набрать прежний вес и выглядела болезненно худой). Токсичные замечания не были сегодня озвучены, и мне даже начало казаться, что мы могли бы быть нормальной семьей.

— Не такие уж и зубастые у тебя предки, — Роджер завел машину, а я с нетерпением опустила стекло и закурила. — Даже, я бы сказал, обычные.

— А ты думал, что они вцепятся в тебя и не отпустят, пока не узнают, когда же ты на мне женишься? — я усмехнулась, стряхивая пыль наружу.

— В смысле — женишься?

— Ну, понимаешь, в их глазах сожительство выражает вполне себе определенные намерения, — наблюдать за тем, как менялось его выражение лица было бесценно. — Боже, Роджер, я не собираюсь за тебя замуж! Не надо так бояться.

— Я даже не знаю, что чувствовать по этому поводу, — он усмехнулся, и в темных линзах его очков сверкнуло солнце. — Кстати, ты шутила или нет по поводу того, что Тед снимал тебя голой?

Я отвела взгляд, думая о том, как перевести этот неловкий разговор в другое русло.

— Дело в том, что я сама не знаю, какие именно фото будут на этой выставке, Тед отбирал их сам…

Это было правдой, и мысленно я радовалась тому, что не приходилось врать.

— Ты можешь ответить прямо? — Роджер начинал не на шутку раздражаться. — Он снимал тебя голой — да или нет?

— А что будет, если я отвечу, что да? — была какая-то странная обида в моем голосе. — Но не совсем… я раздевалась не полностью.

— То есть, — мы остановились на светофоре, — я сейчас приду, а в галерее «Серпентайн» висят фотки моей девушки. Голой. Ты считаешь, что это нормально?

— Я не поняла, это сейчас такая претензия? — градус дискуссии стремительно повышался. — Не твои же, чего ты так нервничаешь.

Роджер повернулся ко мне и приподнял очки с видом «ты серьезно?».

— Что?! — я продолжала возмущаться. — По-моему, это чертовски сексуально. И Тед не снимал порно, это искусство чистой воды. Тебе понравится. И давай договоримся сразу, что ты больше не будешь указывать мне, что делать.

— Блять, ты снималась без одежды, а я указываю тебе, что делать, — Роджер возмущался, но продолжал ехать вперед, а это значило, что пар уже был спущен.

— Ну, не нервничай, — я подобралась чуточку ближе, запуска пальцы в его волосы и поглаживая Роджера по затылку. Я знала, как ему это нравилось. — Ты же не отрицаешь, что это будет сексуально?

— Не отрицаю, — Роджер становился послушным под воздействием моих ласк. — Но я не отрицаю и того, что мне неприятно, что кто-то еще будет смотреть на тебя.

— Мне нравится, что ты так ревнуешь, — я вернулась на свое место. — Но ревновать — значит сомневаться. Ты не доверяешь мне?

— Тебе-то я как раз доверяю, — он усмехнулся. — Но тебе было бы приятно, если бы мои голые фото выставлялись в галерее?

— Не знаю, — я хихикнула, — давай попробуем, и я расскажу о своих ощущениях.

На самом деле все, что я только что сказала Роджеру было скорее самоуспокоением. Мне было безумно страшно смотреть на результаты многих часов работы с Тедом, потому что у меня не было абсолютной уверенности не то что в своей сексуальности, но даже в своей красоте. Видеть себя чужими глазами, знать, что тебя оценивают, подобно вещи, пытаясь примерить общепринятые стандарты — все это выбивало из колеи. До того самого момента, как мы подъехали к галерее «Серпентайн», я не боялась. Но сейчас мне было трудно выйти из машины, и сигарета в моей руке дрожала. Готова ли я была к той волне внимания, которая на меня вот-вот накатит? В конце концов, наиболее сексуальной я себя чувствовала не перед камерой, а во время непосредственно секса.

Но на самом деле я бы соврала, если бы сказала, что мне не было интересно посмотреть на реакцию Роджера на эти фотографии, особенно на те, где я отчасти обнажена. Было в этом что-то заводящее, дерзкое, даже какое-то хулиганистое… В общем-то, мне было одновременно и интересно, и страшно.

На крупных мероприятиях я все еще держалась близко к Роджеру, рассчитывая на его невероятные навыки коммуникации с малознакомыми мне людьми. К тому же с недавних пор я избегала алкоголя, развязывавшего мне язык лучше любого другого средства. Опытным путем я выяснила, что водка, вино и прочие горячительные напитки вызывали во мне беспокойство и депрессивные состояния. Раньше я этого не замечала, потому что со мной была Мишель.

Моя Мишель…

— Тейлор, дорогая, — Тед встретил нас чуть ли не у входа в павильон. — Рад видеть тебя, тем более, что собирался уходить.

— Я думала, что ты останешься до конца.

— Привет, Роджер, — они пожали друг другу руки. После того эпизода с кокаином мои восторги по поводу личности Теда Бьюкенена остыли. Он все еще был гениальным художником, но для меня образовалась конкретная грань между творцом и личностью. — Двигайтесь строго по указателям, это важно.

И в этот же момент Теда отбили какие-то другие люди. Здесь все друг друга знали, и я тоже знала, но предпочитала держаться в тени Роджера, отдавая ему пальму светскости. Мне было по-прежнему трудно взаимодействовать с людьми, хоть я и боролась с истерическим страхом изо всех сил. Смерть моей дорогой Мишель что-то перевернула во мне, защемив какой-то болезненный нерв, но одновременно как будто залила бетоном яркие, положительные эмоции.

— Знаешь, может, и не зря я согласился прийти с тобой сюда, — Роджер хохотнул. — Очень даже симпатичные снимки.

В отместку я ткнула его в бок локтем. Выставка Теда называлась очень просто — «Девушки», и была она далеко не в мою честь. Это была целая энциклопедия разных тел, глаз, волос… Это все были «бабочки» Теда, девушки, в которых он видел нечто большее, чем сексуальность или ее отсутствие. Была здесь и Мишель: она сидела на скамейке возле нашего дома и курила в одной майке и мужских шортах. Пустой взгляд был обращен куда-то в сторону, да весь ее образ говорил о каком-то болезненном брожении.

Я хорошо помнила тот день — накануне мы хорошо повеселились у, опять же, Теда, и Мишель страдала от похмелья, матерясь каждые три минуты. Мы были с ней по-своему счастливы в этой убогой квартирке… В последний раз я была там почти месяц назад, когда вывозила свои вещи и наблюдала, как молчаливая миссис Торрес забирала наследие своей дочери. Она ничего мне не говорила, ни о чем не спрашивала, и я все думала — неужели она так ее и не простила? Так и не поборола эту странную ненависть? Мне удалось забрать с собой несколько пленок и альбом с любимыми фотографиями, отобранными самой Мишель. Все остальное увезла ее мать, и мне даже казалось, что я имела гораздо больше прав на память о ней, чем она.

— Эй, — Роджер встал передо мной, привлекая внимание. — Тей-Тей, с тобой все в порядке?

Несколько раз моргнув, я перевела взгляд на его лицо. Он знал, что нет, не в порядке, но понятия не имел, как облегчить мою боль, и я не могла винить его за это. Мы с Роджером были из разного теста, и как бы он ни любил меня, но понять на подлинно глубинном уровне не смог бы никогда.

— Идем дальше, — я лишь сжала его руку крепче.

Не все девушки на фотографиях были красивыми, но сняты они были невероятно. Было что-то стремительное в их позах, взглядах… Положение камеры, наложенные эффекты, линзы — все это в совокупности рассказывало какую-то свою особенную историю. Эти картины не были предназначены для того, чтобы висеть в гостиной или спальне — они были несравнимо выше этого.

— Вау.

Это было единственное слово, которым я могла бы описать свои впечатления от себя самой же, изображенной настолько далеко от того, как я на самом деле себя чувствовала. Снова черно-белая фотография, несколько графичная. Верхняя часть тела была обнажена, а на бедрах держались лишь белоснежные плавки, я лежала на кушетке полубоком, спрятав лицо в руках. Ни груди, ни каких бы то ни было половых органов видно не было, а все тело напоминало острое копье, и не только из-за выступавших ребер. Оно было натянуто, напряжено, как тетива лука. Тед сказал мне изобразить горе, и, думаю, я справилась. Под фотографией красовалась маленькая табличка с названием «Нина с Монпарнаса».

— Черт, — Роджер сглотнул. — Эта фотография меня одновременно и бесит своим существованием, и…

— И?.. — я закусила губу, чувствуя невероятное волнение.

— И возбуждает. Ты права, это чертовски сексуально. Но я все-таки ненавижу эту картину.

— Почему? — я рассмеялась, беря его под руку.

— Потому что представляю, как другие думают о тебе те мысли, которые думаю сейчас я.

— Наверное, мне стоит сниматься больше.

Роджер недовольно на меня посмотрел, но мы двигались дальше. На самом деле меня очень мало интересовали снимки других девушек, несмотря на то, как они были прекрасны и в своем роде гениальны. Естественный нарциссизм заставлял меня искать глазами другие мои фотографии, потому что я знала, что Тед снимал меня больше других. Наконец, мы добрались до следующей фотографии.

— Эта мне нравится гораздо больше, — Роджер перехватил у официанта два бокала с шампанским и протянул один мне.

— Не надо врать! — я рассмеялась, рассматривая пузырьки в фужере и думая, стоило ли мне пить. — Или ты теперь поборник строгой морали? Пуританин? Тогда ты тем более сможешь найти общий язык с моими родителями.

Роджер скривился в ухмылке, заставляя меня рассмеяться. Маленькая табличка под группой фотографий гласила: «Триптих. Тейлор». Эти снимки были куда меньше, чем предыдущий. Тед наложил множество эффектов, делая мою фигуру почти галлюциногенной, утопающей в дымчатых гортензиях и всполохах света. Несмотря на название этот триптих не был реверансом в сторону Энди Уорхолла, с которым у Теда было своего рода соперничество. Бьюкенен сказал мне танцевать под «The Rolling Stones» для этой серии, а затуманенность взгляда достигалась косяком марихуаны. Белая рубашка и юбка, по-простому заколотые по бокам волосы делали меня тут совсем девочкой, своеобразной Лолитой.

Наконец, мы дошли до маленького стихийного кинозала. Тед устроил своеобразный перформанс, прокручивая по кругу кадры со мной, входящей в бассейн. Все действие сопровождалось «Clair de Lune» Дебюсси, которая так ни разу и не кончилась с тех пор, как мы сели. Они сменялись розово-голубой съемкой под водой, когда Тед стоял за толстым стеклом и снимал, как я ныряла. Это были отчасти психоделичные кадры, больше напоминавшие плод разыгравшегося под веществами воображения. Тед искусственно замедлил мои движения и создавалось ощущение, словно я ныряла в сироп. Я не могла оторвать взгляда от экрана: это было странное ощущение, как будто там была не я, а кто-то другой. Очевидно, Тед мог использовать в качестве инструмента все, что угодно: музыку, картинку, цвет, человека…

— У меня такое ощущение, словно я был под экстази все это время, — мы посмотрели этот странный мини фильм не меньше трех раз, прежде чем вышли из зала.

— Тед — гений, — это было мое искреннее мнение. — Настоящий гений, у меня просто слов нет. И не только потому, что он снимал меня!

Я поспешила предупредить шутки Роджера. Впрочем, я могла бы этого и не делать — наше увлекательное обсуждение прервалось вместе с появлением некой девушки. Я старалась побороть в себе эту ненормальную реакцию на любую особь женского пола рядом с Роджером, но все равно моментально сканировала лицо, манеры, какие-то примечательные признаки в попытке… не знаю… убедиться, что я была лучше. Это было гадкое, недостойное чувство, отравлявшее мои светлые намерения, и я всеми силами пыталась от него избавиться, что было не так уж и просто. Просто я слишком хорошо знала, как легко было полюбить Роджера.

— Привет, Доминик, — неожиданно для меня Роджер улыбнулся ей и даже назвал по имени. — Ты тут какими судьбами?

— Да так, пришла с одним знакомым, — Доминик сдула с лица челку в стиле Джейн Биркин и улыбнулась в ответ. Я кашлянула.

— Знакомься, это Тейлор, моя девушка, — Роджер закинул мне на плечо руку, по-хозяйски прижимая к себе и слегка цепляя волосы.

— Очень приятно, — я пожала протянутую Доминик руку. — Это же ты на некоторых снимках? Очень красиво.

— Очень талантливо, — я кивнула, все еще не зная, как себя чувствовала рядом с ней. — Тед гений, работать с ним — одно удовольствие.

— Полностью согласна, — девушка кивнула, а затем, улыбнувшись одному только Роджеру, попрощалась: — Пока. Увидимся завтра.

Мы прошли мимо еще нескольких картин, но я больше не могла ни за что зацепиться взглядом, анализировать тоже не хотелось. Роджер, казалось, старался не замечать мое внезапное беспокойство, но когда я несколько раз не ответила на его вопрос, то он не выдержал:

— Да что с тобой такое? — он даже встряхнул меня за плечи. — Повело от внезапной славы?

— Кто такая эта Доминик? — я старалась не вести себя, как маленькая обиженная девочка, но непроизвольно вздернутый нос выдавал меня с потрохами. — И откуда ты ее знаешь?

— Началось, — Роджер закатил глаза. — Напомни, кто мне буквально только что прочитал лекцию о вреде ревности?

— Просто ответь на вопрос, — я даже скрестила руки на груди.

— Она помогает в организации завтрашнего концерта в Гайд Парке, — Роджер мог ничего больше не говорить, но я видела, как он упивался своим реваншем. — Я вижу ее третий раз в жизни.

— Ладно, — ответила я бесцветным голосом. Мне было необходимо научиться верить ему и я изо всех сил старалась это сделать.

— Те-ей, — протянул Роджер, растягиваясь в улыбке.

— Что? — я начала раздражаться.

— Ничего, — он продолжал улыбаться. — Просто хотел сказать, что тот парень, который нашел тебя в зоопарке, был я.

— Ты шутишь, — я помотала головой, думая, что это был всего лишь странный способ отвлечь меня от мыслей о ревности.

— Вовсе нет, — он пожал плечами. — Я хорошо помню тот день. Мне было семнадцать.

— Ну и дела! — я даже присвистнула. — Очевидно, это судьба.

— Если честно, то теперь я чувствую себя Гумбертом.

В ответ я в очередной раз ткнула его локтем в бок.

Мы обошли весь павильон по кругу и вернулись к фотографии под названием «Нина с Монпарнаса». К моему удивлению, несколько работников галереи снимали ее со стены, подставив стремянку.

— Что вы делаете? — конечно, я понимала, что эта фотография не принадлежала мне от слова совсем, но внутри все равно поднялось какое-то возмущение. — Куда вы ее уносите?

— У этой картины появился покупатель, который дополнительно заплатил, чтобы ее сняли прямо сейчас.

— И кто же это?

— Да вот этот молодой человек, — работник кивнул на Роджера. — Мы доставим вам картину через два часа.

Трудно было сказать, что я думала по этому поводу. Сначала как будто поднялось возмущение из самых глубин сознания, но оно тут же начало утопать в истерическом приступе смеха. Какую бы ревность я не испытывала по отношению к Роджеру и всем его поклонницам, до его чувств она никак не дотягивала.

— И чего ты смеешься? — Роджера злило, что я ничего не говорила, а только смеялась. Даже когда мы уже сели в машину.

— Это какое-то безумие, — я опустила стекло, высунув локоть наружу и подперев ладонью голову. — Ты ревнуешь меня…

Мне хотелось продолжить, что это мне нужно было ревновать его: к Доминик, к его группе, славе, группиз… Господи.

— Да, и что? — Роджер раздражался. — Но я повешу эту картину в спальне. Она мне все же нравится, хочу смотреть на нее каждый день.

Не дождавшись от меня никакой реакции, Роджер заставил меня повернуться, довольно сильно сжав плечо. Все-таки у него был взрывной характер и, если честно, иногда я специально его поддевала. Несколько секунд он смотрел мне в глаза, сжав подбородок, пока нам не стали сигналить другие машины, а затем сказал:

— Иногда мне кажется, что ты специально…

— Что?

— Капризничаешь, — он выдохнул, упрямо смотря вперед. — То тебе что-то нравится, то сразу нет. И я все еще никогда не знаю, о чем ты по-настоящему думаешь.

— Сказать тебе, о чем я сейчас думаю? — он кивнул. — Мне не нравится, что ты купил эту фотографию. Это дурно пахнет собственничеством.

Роджер промолчал до самого дома.

И вновь — это была лишь часть моих мыслей. Меня терзало, что завтра будет первый в новом сезоне концерт «Queen», открывающий череду следующих, а потом тур… Наше чудесное лето кончалось, и я уже знала, что не поеду с ним ни в Европу, ни в Азию, ни тем более в Америку. Бардак в голове требовал того, чтобы им занялись, и запись дебютника в этом случае казалась отличной идеей. К тому же, мне нужно было заканчивать учебу — я находилась на выпускном курсе…

Но я лишь вышла из машины, хлопнув дверью, что так раздражало Роджера. Я не могла требовать от него перестать быть собой, но правильно ли я решила, что мне хватит смелости и сил любить рок-звезду? И эта его мальчишеская выходка с фотографией… День совершенно неожиданно перестал быть прекрасным.

Я засела в гостиной, поставив первую попавшуюся пластинку, чтобы заглушить гнетущую тишину — это оказалась Лесли Гор, я привезла ее из нашего с Мишель дома… Закурив, я села на диван, прикрыв глаза. Нет, я все же несправедливо относилась к Роджеру, мне необходимо извиниться. Но страх перед будущим был слишком реальным, чтобы я просто перестала обращать на него внимание. К тому же, последние события оставили на мне какой-то очень уж странный отпечаток, и я еще не знала, как грамотно его проработать.

Неожиданно захотелось танцевать. Я медленно поднялась с дивана и прикрыла глаза, не убирая из рук сигарету. Медленные движения успокаивали, я постепенно приходила в себя. Было приятно ощущать контроль над своим телом, и я покачивала бедрами, разводила руками и обхватывала ими себя. Эти несколько минут наедине с собой привели мои мысли в некий порядок, и я уже собиралась открыть глаза и пойти к Роджеру, чтобы извиниться, как почувствовала на своей талии крепкие руки.

— Роджер, — я повернулась к нему лицом и тут же прижалась щекой к плечу. — Прости меня.

— И ты меня, — мне нравилось, когда он гладил меня по спине, было в этом что-то успокаивающее. — Мне стоило спросить тебя, как ты отнесешься к тому, что я куплю эту фотографию. Я верну ее.

— Нет, не нужно, — я высвободилась из объятий и затушила сигарету. — Она мне тоже очень нравится, и я буду рада видеть ее каждый день, — я вздохнула. — Но я отчего-то очень нервничаю… Не знаю даже, почему.

На этих словах я нервно рассмеялась.

— Я постоянно боюсь, ревную, жду чего-то…

— В чем дело, Тей? Во мне? — Роджер усадил меня к себе на колени, и я развлекалась тем, что пыталась отвинтить пуговицу на его рубашке. — Раньше я ничего такого не замечал за тобой.

— Мне предложили контракт на альбом, — возможно, это был не самый лучший момент для такого важного признания, но я понимала, что если не скажу сейчас, то потом будет гораздо труднее признаться. Я встала с его колен и сделала несколько шагов, намереваясь поджечь еще одну сигарету.

Роджер нахмурился.

— И когда же?

— Две недели назад.

— И что ты ответила?

— Я… — в голосе внезапно появилась какая-то неуверенность, — я согласилась.

Несколько секунд Роджер молча смотрел на сложенные в замок руки. Он все понимал, может, даже гораздо лучше, чем я. За моим согласием последует незамедлительная постройка музыкальной карьеры, во время которой любить гораздо труднее, чем быть любимой.

— И что же будет дальше? Я имею ввиду, с нами?

В воздухе как будто образовался физический узел. Мне бы хотелось сказать, что все будет, как прежде, что мы справимся, но было ли это все правдой?

— Я все еще люблю тебя, контракт этого не изменит, — это звучало, как оправдание с моей стороны. Но должна ли я была отказываться от собственных мечтаний ради того, чтобы вечно следовать за ним? Хотела ли? Все запуталось в слишком крепкий узел из настоящей, подлинной любви, которую испытываешь раз в жизни, собственных исканий, обязательств, желаний, поисков, потерь… Как же мне не хотелось выбирать! По-настоящему я желала только одного: чтобы это прекрасное, неистовое лето никогда не кончалось.

— Доверимся жребию, — Роджер начал шарить в джинсовых карманах в поисках монетки. — Орел — и мы поженимся, решка — и мы расстанемся навсегда.

— Роджер…

— Нет, я подброшу.

Я лишь кивнула. Монетка была подброшена. Она звякнула, завертевшись на журнальном столике, и спустя несколько мучительных секунд остановилась. Чего я ждала? В груди гулко билось сердце, мне даже хотелось зажмуриться. Орел.

Мы уставились на нее с недоумением. Затем, в один голос, мы сказали:

— Может, еще разок?

---

Примечания:

вот и все. господи, неужели это и правда все? я ждала этой части три года. три года я, не побоюсь этого слова, жила это работой, хоть ее можно (и нужно) было закончить куда раньше. я люблю в ней каждое слово и не жалею ни об одном абзаце. дописывать было пипец как тяжело, это было даже похоже на похороны.

чтобы уж соблюсти все авторские права, на такое окончание меня вдохновил попавшийся три года назад отрывок из рассказа автора джей рип "судьба".

концовку я считаю хорошей. я дала им все для того, чтобы построить свою жизнь, а дальнейшие события не представляют такого уж большого интереса, когда самое главное произошло — тейлор стала собой.

окончание этой работы — большое для меня событие, и я прошу всех и каждого, кто дочитал эту главу до конца, написать хотя бы пару слов своих впечатлений. это было бы для меня самым большим и самым важным подарком.

спасибо всем, кто был рядом с самого начала, всем, кто присоединился к нам по дороге. я люблю вас, ребята. и роджера с тейлор люблю тоже.

всегда ваша,

L.S.