Ведьмы в Хогвартсе - берегитесь! (джен)

Гоблинская нация была водворена на прямой путь — примером того было снятие с должности поверенного, который предал интересы Героя магмира. После этого выбрали нового управляющего, которого принудили сначала поклясться в верности тому же самому Герою и его будущему потомству ценой собственной жизнью и магией, и своим же потомством, во избежании — чтобы знал свое место.

Дальше — больше. Дальше миссис Дурсль схватила Управителя Гринготтса за яй... схватили того, как надо и указали ему на опущения в управлении средствами племянника. Насупившись, тот вернул все неправомерно изъятое из сейфов, принадлежащих уважаемому Герою, до последнего кната, и добавил от себя — чтобы ведьма отстала, по три процента от стимости каждого изъятия в качестве штрафа волшебному банку.

С этим претензии доставучей родственницы Гарри не закончились, потому что у нее нашлись документы, отправленные Джеймсом и Лили Поттерами за неделю до своей смерти, в которых перечислялось движимое и недвижимое имущество семьи. Сравнение этих списков со списком о хранящихся в сейфах артефактах установило страшную недостачу.

Мадам Петуния захотела лысую голову бывшего поверенного своего единственного племянника на серебряном подносе.

Пожелав этот странный подарок, Петуния, как и девушка Саломея за две с лишним тысячи лет до неё, была поставлена перед свершившимся фактом — голову ей переподнесли. С бескрайними извинениями, с возвращением артефактов обратно в сейф Гарри и, вдобавку, гоблинской работы золотой гарнитур с бриллиантами, чтобы та угомонилась.

Петуния, не раздумывая, сначала проблевалась, а потом напялила на себя двухкилограммовую диадему и развернулась на выход.

Приемный зал встретил тетку Гарри Поттера гробовым молчанием. Кое-кто из присутствующих полукровок и маглорожденных начали было кланяться, принимая ее за какую-нибудь родственницу любимой королевы.

Петунии хоть бы хны — задрав подбородок, она прошествовала на выход в сопровождении полностью ошарашенной троицы. Там, повертев почти уже протрезвевшей головой налево-направо, чтобы удостовериться, что и снаружи ее принимают всерьез, она устало сказала:

— Ой, девочки, я намерена вернуться домой и заняться уборкой. Гарри беру с собой, потому что, вижу, вам хочется спокойно продолжить прогулку.

Матушка оглядела молодую женщину с ног до головы и, не найдя изъянов, кивнула:

— А до дома одна доберешься?

— Я с ней, профессор МакГонагалл, тетю в обиду не дам! — уверил Гарри и выпрямил спину, расправив плечи.

Матушка мягко ему улыбнулась, потрепала по волосам и махнула на прощание.

— Когда вернетесь, мэм? — поинтересовался мальчик.

— Агагага, — затряслась от смеха нянюшка, и кружева ее блузки забавно затрепетали. — Когда-нибудь, парень, когда-нибудь. Мы тут поразузнаем, может, посетим Хогсмид, я слышала о Кабаньей голове...

Все внутри Гарри похолодело. Узнав этих профессорш поближе, он себе с ужасом представлял, на что те способны, посетив трактир с такой сомнительной репутацией. Но какое ему дело до этих двоих? Пусть развлекаются, все-таки лето, каникулы, у них нет домашнего задания!...

* * *

В Кабаньей голове события развивались следующим образом.

Было время для гвоздя программы — чисто мужичкового номера, козьего представления. А две сумасшедшие бабы продолжали сидеть и глушить абсент так, будто это прозрачная водица. Аберфорт попытался спровадить их в школу, но чокнутая Минерва (уж от нее не ожидал этого!) взяла и наорала на него. Поэтому он плюнул и отправился за своими милашками: три белые, как снег, козочки и большой черный козел уже нетерпеливо блеяли в хозяйственной пристройке.

Бородатые актрисы четырехногой труппы сразу почуяли присутствие конкуренток. А вот ведьмы на внезапное повышение температуры в кабаке не обратили внимания.

Завсегдатаи заведения — граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы — однако, заметили неуверенность козочек. Но куда удивительнее было поведение черного козла, настолько огромного для своего вида, что более подходил на осла.

Козел пригнул увенчанную острыми прямыми рогами голову к землю и начал рыть копытами, переступая с ноги на ногу, с явственным намерением наброситься. На профессорш.

Посетители мужского пола вытаращились на козла. Представление удавалось на славу, и мужики ждали, затаив дыхание.

Козел, как брошенная тетивой лука стрела, цокая копытами по каменному полу, разбежался в направлении двух дам. При нормальном развитии событий, он должен был и реветь, чтобы потенциальные жертвы устрашились — если они были мужского пола. Или восхитились бы его величественностью и запалом — в данном случае.

Но не это было главной проблемой для козла — главной проблемой была толпа посетителей. Соперники за внимание новых самок.

Но козла настораживало не отсутствие интереса дам к себе, его смущало полное безразличие соперников к дамам. Что-то было не так. Что именно — он почувствовал на собственном опыте. За мгновение до начала козлиных ухаживаний, самка встала и что было сил гвозданула его между глаз. Ноги бедного парня из козьего рода подогнулись, и он пал смертью храбрых и отважных. Как полагалось истинному гриффиндорцу, если бы он знал, что это означает.

Другая профессорша — та, что помоложе и попривлекательней, желудок которой был совершенно невосприимчив к спиртному — со смехом опрокинулась вместе со стулом на спину, выставляя на показ многочисленные, разноцветные слои нижних юбок, из которых торчала пара очень привлекательных белых ножек в красных сапожках.

Наступившая тишина подействовала даже на коз. Их крошечные, убогие, налитые кровью мозги почуяли что-то неладное. Козы растерялись и заблеяли истошно. Чтобы как-то угомонить их, Аберфорту пришлось вынести из-за барной стойки ведро, полное пивом, а после того, как его любимицы проглотили пойло до последней капли, увести их обратно в пристройку.

Представление отменялось и вряд ли восстановилось бы после смерти любимого хозяину козла, названного хозяином "Козлемортом".

Когда завсегдатаи кабака поняли, что этим вечером представление накрылось, они решили развлечь себя игрой в карты на деньги.

Матушка и нянюшка сегодня насмотрелись на груды золота, но это было чужое добро, мистера Поттера. А в кабаке мужички играли своими денежками. Пока что своими.

— Эсме, а, Эсме! — нерешительно выдавила из себя Гитта, ака профессор по прорицанию, хлопая накрашенными ресницами. — Не поиграть ли и нам в карты?

Матушка посверлила дыру сверкающим ядовитой зеленью взглядом между бровей нянюшки.

— Помню, помню я хорошенько твои успехи в азарте, Гитта Ягг! — прошипела сквозь зубы матушка. — А ты, разве уже забыла?

— Нет, что ты, забудешь такое рядом с тобой...

— Ты все свои денежки проиграла, Гитта! — рыкнула матушка Ветровоск. — Признаешься в грехах?

— Ась? — переспросила нянюшка, принимая выражение невинной овечки.

— Ты поднимала ставки, не имея карты. Ты просто плохая картежница. Предлагаешь нам потерять снова?

— Ну, играй тогда ты, Эсме, если такой мастак в дуркере. А я тут посмотрю на мужиков...

— Никаких мужиков, Гитта! Надо же! Сколько детей нужно нарожать, чтобы угомонилась?

— Ладно, ладно, не кипятись. Посижу рядом с тобой, пока ты резвишься и проигрываешь свои денежки. И сколько у тебя осталось?

Матушка Ветровоск начала обыскивать карманы и тайные карманчики в поисках оставшихся монет. На столешнице собралось, цифрой и словом, десять сиклей и сорок семь кнатов.

— Этого должно хватить, — хмыкнула матушка и сгребла монетки в горсть. Сунув свое богатство в карман мантии, она продолжила сама себе говорить. — По крайней мере, для начала ...

— Ты и вправду собираешься играть?! — воскликнула нянюшка.

— Да, с тем же намереваюсь и заняться.

Матушка Ветровоск приблизилась к барной стойке, за которой, как за укреплением замка, сидел с озабоченным видом Аберфорт Дамблдор и протирал пивные кружки тряпкой.

В действительности, этот мужик был Ланкрской ведьме незнаком, и она, немного колеблясь, сказала ему заговорщическим тоном:

— Икс козу муар, мусью.

Аберфорт, уронив кружку на пол, схватился за голову обеими руками и начал громко стонать, потому что ничего из сказанного Минервой, кроме слово „козу”, не понял. Он очень переживал за своего угольно черного козла, приконченного той же самой стервой МакГонагалл — и слово ей не скажешь, ну подколоться хотел скот, ну треснула его нечаянно — но больше ей ни одну из своих козочек не отдаст!

— Чего? — спросил он.

— Будете ли вы так любезны, мусью, раз вы меня понимаете, одолжить мне колоду этих — как их? — картами зовутся, да?

— Отнюдь! — ответил Аберфот, услышав, что страшная заместительница его брата Альбуса из Хогвартса не его козочек добивается. — Зачем они тебе?

— Хочу пару сьянсов разложить, попробовать понять в чем суть.

Засаленная колода появилась на барной стойке, она ее забрала и вернулась обратно на свое место, за столиком с Гиттой. Присев, расставила пасьянс Наполеона и стала пялиться на карты, бормоча себе под нос, но так, чтобы соседи ее услышали:

— Никак не могу запомнить, Гитта, как эти карты надо перемещать. Со студенческих лет мне ни прорицание, ни гадание не удавались, и я эти дисциплины не изучала. Ты знаешь, как надо — черные за красными в восходящем или, наоборот, в нисходящем порядке класть?

Соседи, навострив слух, громко рассмеялись и пригласили обеих дам присоединиться к ним за столом, посмотреть, а быть может и поиграть во что-нибудь.

Матушка Ветровоск улыбнулась про себя, после чего встала со своего места и присела рядом с каким-то незнакомцем, который, посмотрев мельком на нее, переметнул хищный взгляд на нянюшку, уставился на ее грудь и улыбнулся ей целым рядом золотых зубов.

Тем временем, карты были распределены. Матушка посмотрела на свои и тихо сказала, вроде бы, себе:

— Так расскажите же мне, как играют-то в эти самые карты?!

* * *

Ведьмы очень тонко чувствуют сказки. Если знаешь, как устроены сказки, можно считать, дело в шляпе. Или, как говорят гоблины, в каске.

Например, если за одним столом с тремя опытными шулерами усаживается явный простофиля, был бы он и распоследний профессор Хогвартса, да еще спрашивает: «Как вы играете в эту игру?», кого-то определенно будут трясти до тех пор, пока у него все зубы не выпадут.

Все жульничали, как могли, но в вопросе жулничества, матушка была профессионалом. Живущая на окраинах сознания Минерва пыталась запрещать Эсмеральде Ветровоск выпендриваться. Гиблое было дело это — запрещать ей чего-нибудь.

Ланкрская ведьма в упрямстве мало чем уступала Минерве.

Нянюшка знала, как ее сестра не любила проигрывать, и предполагала, нет — была уверена в этом, что в игре Эсме восползуется ведьмовством. И боялась этого, потому что они не в Овцепике, где людей с Даром в их окружении не наблюдалось.

Здесь, в этом мире, они находились в обществе одних сплошных волшебников. Если их, ее и Эсмеральду, застукают на ведьмовстве, убьют обеих, после того, как воспользуются ими в качестве сексуальных жертв. Несмотря на их профессорские должности.

Гитта ждала. Жульничать было нормально, практически даже честно, но заклятьем добиваться выигрыша — это означало искушать Судьбу. Да где же там Судьбу? Кого-то пострашнее!

— У меня, — невинно посмотрела матушка на своих партнеров, — три маленькие картинки королей и три забавные единички. Что это означает?

Трое ее партнеров просияли и перемигнулись.

— Это называется тройственный дуркер, профессор МакГонагалл! — сказал тот, что пригласил матушку к столу, и которого, как выяснилось, зовут господин Респ Эктабель.

— Так это хорошо или нет? — спросила матушка.

— Это значит, что вы выиграли, профессор! — он придвинул к ней кучку серебрянных монет. Матушка быстро пересчитала их и наконец воскликнула:

— Ээй, да здесь собралось почти двенадцать галеонов! Гитта, посмотри!

Но нянюшка не услышала восклицание своей сестры, потому что яростно флиртовала с тем парнем за барной стойкой, братом директора Дамблдора.

Раздался ужасный грохот. Все трое шулеров уставились на стойку, с которой сыпались осколки зеркала.

— Что случилось? — спросил господин Эктабель.

Нянюшка одарила господина своей милой, почти застенчивой улыбкой. Она вроде и не обратила внимания на происшествие.

— Должно быть, стакан, который тот мужик за стойкой вытирал, выскользнул у него из руки и угодил прямиком в зеркало, — объяснила она. — Надеюсь, он сможет его восстановить ...

Ее партнеры переглянулись.

— Продолжим? — сказала матушка. — Я готова повысить ставки на галеон.

Господин Эктабель нервно пожал плечами.

От этого движения что-то где-то высвободилось. Послышался приглушенный щелчок, как будто мышеловка сделала свое черное дело. Господин Респ Эктабель побелел и схватился за рукав. Оттуда вывалилось небольшое металлическое приспособление, состоящее в основном из пружин и гнутых проволочек. Среди них застрял помятый туз пик.

— Оп-па! — выразилась матушка.

Господин Респ Эктабель почувствовал себя маленьким мальчиком на экзамене у этой страшной зам-директриссы.

А Гитте внезапно вспомнилось, как однажды Эсме пришла к ним в гости на праздник по случаю коронации короля Веренса, и все начали играть с детишками в «пятнашки» по полпенни за кон. Так она обвинила Джейсонова младшенького в жульничестве и целую неделю потом дулась. Основная беда Эсме состояла в том, что она совершенно не умела проигрывать. Маловато практики.

Пока нянюшка предавалась воспоминаниям, матушка, лишив основного противника секретной подмоги, в виде вставки в рукаве, выиграла уже новых пятнадцать галеонов. Жизнь в кабаке замерла. Стояла такая тишина, что слышно было, как моргают посетители Кабаньей головы, превратившись из игроков в молчаливых, потерявших веру в свои способности, наблюдателей.

Матушка предъявила тройственный дуркер и выиграла еще десять галеонов. А потом начала зубом цыкать. За этим следовало ковыряние в ушах. Обычно это означало, что она что-то задумала, и нянюшка с тоской посмотрела на значительно возросшую кучку золотых перед Эсме.

— Пожалуй, — сказал господин Респ Эктабель , — я рискну еще пять галеонов. — Он взглянул на компаньонов. Они послушно бросили карты — сначала один, за ним другой.

— Даже не знаю… — пробормотала матушка, по всей видимости обращаясь к своим картам. И поковыряла в ухе. — Ц-ц-ц. А как называется, ну, знаешь, когда, ну, вроде хочешь поставить еще денег, мистер Эктабель?

— Это называется "поднять ставку", мэм, — ответил господин Эктабель. Костяшки пальцев у него снова побелели.

— Тогда я подниму. Галеонов этак на пять.

Колени господина Эктабля заскребли друг о друга.

— Отвечаю и поднимаю еще на десять, мэм! — огрызнулся он.

— Уравниваю, — откликнулась матушка.

— Тогда я поднимаю еще на двадцать галеонов, профессор МакГонагалл.

— А я… — Матушка вдруг поникла. — Я… я тоже.

Где-то в подсознании господина Эктабля прозвенел тревожный звоночек, но он уже во весь опор скакал к победе, хотя не знал, как играть без подставной карты.

— Идет! — крикнул он и выложил карты на стол.

Толпа ахнула.

Он потянул банк к себе.

Но тут на его запястье сомкнулись пальцы матушки.

— Еще я не выложила свои карты, — лукаво заметила она и сверкнула зелеными глазищами.

— А это и ни к чему, — рявкнул господин Эктабель. — Вряд ли вы сможете перебить это, мэм.

— Могу, если надурю тебя, — возразила матушка. — Кажется, поэтому игра и называется дуркер?

Он заколебался.

— Но… но… Да, вы, конечно, выиграете, но только если у вас на руках девять карт одной масти подряд, — пробормотал он, чувствуя, что начинает тонуть в пучине ее глаз.

Матушка откинулась на спинку стула.

— Знаешь, дорогуша, — спокойно сказала она с позиции многолетней работы с детьми. Повзрослевшие ученики оставались для нее теми же ребятишками. — Мне как раз показалось, что у меня на руках что-то уж очень много этих черненьких с колючками. Много — это ведь хорошо, да?

Она выложила на стол карты. Окружающая игроков толпа дружно ахнула.

Господин Эктабель затравленно огляделся.

Когда игра наконец закончилась, нянюшка Ягг увидела перед своей сестрой груду золота, которое та собирала в свой безразмерный кошелек и тихо напевала себе под нос. Нянюшка прислушалась.

Не может этого быть!

Гудносо мыча, матушка подпевала:

...Можно ежика стукнуть, а можно и пнуть,

Можно тросточкой ежика в пузико ткнуть,

Можно в ежика из револьвера пальнуть,

А о том, чтобы трахнуть — и думать забудь...