Ее звали Лиляна (гет)

Он опять ощутил на себе этот жаркий взгляд. Так смотреть на него могла только она, эта удивительная черноволосая девушка из Дурмштранга… Северус осторожно опустил голову и искоса глянул вправо. Там, далеко у стены, сидела Лиляна и, откинувшись на спинку скамьи, смотрела на него в упор — не искоса, как он сам, а открыто и жадно.

Северус потупился, нахмурив густые черные брови. Его бледные щеки слегка порозовели. Лиляна, яркая и красивая студентка по обмену из Болгарии, обратила на него внимание еще в самом начале учебного года. И Северус решительно не понимал, чем заслужил такую честь. Лиляна была живой и бойкой, острой на язык, училась на отлично и неплохо играла в квиддич. В первый же месяц пребывания в Хогвартсе она приобрела массу поклонников среди старшеклассников. Но ни один из этих парней не мог похвастаться, что ему удалось добиться взаимности.

На занятиях по зельеварению она первой завела разговор с ним. Спросила о малоизвестном свойстве какого-то из ингредиентов, а когда Северус сухо и кратко удовлетворил ее любопытство, стала болтать о том, что давно мечтала приехать по обмену именно в Хогвартс, так как здесь, как она слышала, прекрасно преподают этот предмет, а она, мол, хочет специализироваться именно в зельеварении, чтобы стать колдомедиком.

Ошеломленный таким напором Северус — он был непривычен к оживленным разговорам с кем-либо, кроме Лили (а о Лили до сих пор было больно вспоминать), — слушал молча, лишь изредка кивая. В душе его расцветали совершенно новые, неожиданные ощущения. Гордость студента Хогвартса за свою школу и за любимый предмет. Чисто мужская гордость неизбалованного женским вниманием парня — ведь им заинтересовалась та, за чье внимание спорят многие другие. И… непреодолимое стремление бесконечно смотреть на эту красивую девушку. Конечно, он не смел таращиться на нее в упор, а лишь на секунду-другую вскидывал взгляд. Но и того ему хватило, чтобы в ближайшую же ночь в его снах властно воцарилась Лиляна, надолго вытеснив из них свою гриффиндорскую тезку…

* * *

Ее место у стены опять пустовало. Уже второй день. И Северус, донельзя встревоженный, мучился от неизвестности. Педагоги словно не замечали отсутствия Лиляны, одноклассники — тоже… Ужасно хотелось расспросить кого-нибудь, но он боялся публично проявить интерес к этой девушке, чтобы не раскрыть их отношения, ставшие за последнее время очень близкими.

Лиляны не было в Больничном крыле — это он проверил еще вчера вечером. Это означало, что ее вообще нет в Хогвартсе, иначе она присутствовала бы на занятиях. Куда же она подевалась? Скорее всего, вернулась в Дурмштранг. Но почему сорвалась так внезапно, не дождавшись окончания учебного года? Она ведь прекрасно училась и не имела ни с кем конфликтов. А главное, почему не предупредила его? Ни словечка ни сказала…

Через полмесяца начинались пасхальные каникулы. Впервые в жизни Северус Снейп предвкушал отдых от школьных занятий с искренней радостью. До этого, пять школьных лет подряд, он все каникулы, кроме летних, проводил в Хогвартсе. Его бы воля, он и на лето оставался бы тут, в ставшем для него уже родным замке. Но каждый раз в начале июня мать забрасывала его письмами, в которых умоляла о приезде. Она очень скучала по сыну, да и он по ней — тоже. Зато отец… Вспоминать о нем было омерзительно. Возвращаться домой, где был этот человек, для Северуса было хуже казни. Но чтобы не обижать мать, которой в жизни и так досталось, он все же приезжал туда на лето.

И вот — первые каникулы, которые Северус ждал с восторгом. Потому что Лиляна пригласила его на эти каникулы к себе, в Софию. Еще в январе она как-то вдруг, ни с того ни с сего, рассказала ему, что в Болгарии Пасха называется Великден и что празднуют ее на неделю позже, чем в Великобритании: «В этом году у вас Пасха будет восемнадцатого апреля, а у нас — двадцать пятого…» Северус молчал, не зная, что ответить: ему были абсолютно безразличны эти даты, зато очень хотелось слушать голос Лиляны — без конца, о чем бы она ни говорила… Всегда. Всю жизнь. А она, резко прервав свой бодрый рассказ, вдруг спросила в упор: «Ну так что, приедешь?» Застигнутый врасплох, он пробормотал: «Что ты сказала?» — и только потом понял, что его приглашают провести пасхальные каникулы в Софии. От волнения перехватило горло. Он даже не смог ответить «Да» — и просто кивнул в ответ.

* * *

Тот январь стал началом их романа.

Рождественские каникулы Северус провел в школе, как обычно, и они стали для него истинной пыткой. На сей раз зимний праздник в стенах замка встречало совсем мало — всего трое — таких же неприкаянных студентов, как и он сам. В былые годы он счел бы это удачей, но сейчас ему было безразлично, сколько народу осталось здесь на каникулы одновременно с ним. Потому что среди оставшихся не было Лиляны. И огни рождественской елки в Большом зале казались ему мрачными, словно занавешенными черной вуалью…

Но вот начался семестр — и никогда еще, при всей любви к учебе, Северус так не радовался возможности сесть наконец за парту. Потому что там, у стены справа, сидела красавица Лиляна, на которую он украдкой посматривал на занятиях — все чаще и чаще. Каждый разговор с ней становился для него настоящим событием, которое он потом долго прокручивал в уме перед сном.

Но Лиляне, судя по всему, было уже недостаточно простого общения. С января учебный год покатился под горку, и если другие учащиеся, как это обычно бывает в середине года, пока еще не ощущали этого набирающего ход течения времени, то Лиляна, как студентка по обмену, частенько задумывалась том, что у нее осталось всего несколько месяцев для того, чтобы завоевать этого угрюмого, стеснительного, но потрясающе интересного парня.

С этой задачей она справилась в кратчайшие сроки. Очень скоро Северусу довелось прокручивать в уме перед сном гораздо более яркие воспоминания, чем просто беседы с Лиляной. Если бы ему на недавних рождественских каникулах кто-то сказал, что их роман в ближайшие недели перейдет на такую ступень, он бы ни за что не поверил. Тем не менее это было правдой. Как сплошной поток счастья, напоминающего солнечный свет, пронеслись эти три месяца — январь, февраль и март. И ярче всего солнце счастья светило им двоим в наиболее темных уголках замка…

Но где-то глубоко внутри Северус, несмотря на все случившееся, никак не мог поверить, что это правда. Что такая девушка, как Лиляна, выбрала его. Ему все казалось, что здесь какой-то подвох и что судьба не может подарить ему что-то просто так. Иногда он мрачно задумывался о том, как скоро все это закончится, а главное — чем ему придется заплатить за то, что он осмелился быть таким счастливым.

* * *

И вот сейчас, в эти первые дни апреля, окончательно убедившись, что Лиляна больше никогда не войдет в этот класс, что она просто исчезла без всякого объяснения причин, Северус разрывался между совершенно разными чувствами. С одной стороны, он очень хотел узнать что-нибудь о Лиляне. Но разговоров об этом никто не вел (по крайней мере, при нем), а спросить он боялся. С другой же стороны, он с каким-то мазохистским удовлетворением думал, что вот теперь-то все идет так, как должно идти в его судьбе. Никаких милостей и подарков. Тяжкий труд и одиночество. Да, вот это его настоящий путь… А то недавнее счастье, подозрительно яркое и светлое, — оно к нему словно по ошибке попало. Точно ли именно он, Северус Снейп, должен был оказаться на месте возлюбленного такой роскошной девушки, как Лиляна? Вряд ли. Неудивительно, что однажды она осознала это. Осознала, что он ее недостоин.

Но в то же время он понимал, что как бы сильно Лиляна ни разочаровалась в нем, это не тянуло на серьезную причину для ее отъезда. В груди от таких мыслей ядовитым зельем разливалась болезненная, пугающая неизвестность.

От этой муки его на следующий день спасла Мелинда Нотт, сидевшая на занятиях рядом с ним. Он неосознанно повернул голову вправо, словно надеясь увидеть там, у стены, Лиляну, а потом, вспомнив о случившемся, резко отвернулся и с досадой потупился. И тогда Мелинда, не отрывая пера от пергамента, тихо произнесла:

— Она уехала в воскресенье. Больше не вернется.

— Вернулась в Дурмштранг? — так же тихо поинтересовался Северус. Вопрос прозвучал с какой-то неуместной обидой. Двойной обидой — за себя и за школу.

— Нет. Домой, в Софию… — прошелестела Мелинда. — Кажется, у нее что-то случилось в семье… Я точно не знаю.

Северус застыл, как громом пораженный. Какой же он эгоист! Думал только о себе, любимом, и даже честь школы сюда приплел — а у девушки просто что-то случилось в семье. От этого никто не застрахован. Да, жизнь Лиляны — это, оказывается, не только Хогвартс и Северус Снейп…

Он еле досидел до конца занятий, а потом, забыв о трапезе, стрелой помчался в совятню. Если все эти дни, в пылу обиды, ему и в голову не приходило написать Лиляне, то сейчас он корил себя за то, что не сделал этого раньше. Что она теперь о нем подумает? Впрочем, как говорится, где вход, там и выход. Где проблема — там и ее решение. Зачем придумывать какую-то ложь? Достаточно будет сказать правду: он был так раздавлен исчезновением Лиляны, что не догадался написать ей. Она умница, она поймет…

* * *

После этого он еще не раз и не два ходил в совятню. Писать ежедневно не осмеливался, боясь показаться навязчивым, но раз в три дня, а потом — раз в неделю регулярно отправлял в Софию по письму. Ответа не было.

Начались и закончились пасхальные каникулы, которые он провел в Хоге. Подошел к концу и учебный год. Июньским вечером, перед отъездом домой, Северус Снейп вновь отправил письмо в Софию. Думал — в последний раз в этом учебном году, а оказалось — в последний раз в жизни.

То лето поделило его жизнь на «до» и «после». Мать, которая в последнее время была совсем плоха, умерла в конце июля. А в начале августа он, с разрешения директора школы, прибыл со всеми своими пожитками в Хогвартс. Домой он решил больше не возвращаться — по крайней мере, до тех пор, пока там будет жить этот человек, которого он давно уже даже в мыслях не называл отцом. Все, что оставалось для Снейпа дорогого от домашнего очага — свои вещи и некоторые из вещей матери, — он перевез в школу. Куда податься после окончания школы, он пока не думал. Ближайшей задачей было добить последний год в Хоге. А там видно будет.

В совятню он теперь не поднимался — писать было больше некому. Мать ушла навсегда, а Лиляна… Да, была еще Лиляна. Вот именно что «была». Она не ответила ни на одно из его многочисленных беспокойных писем. Стало быть, эту страницу жизни он мог сейчас со спокойной совестью перелистнуть. Северус даже сам удивился, насколько легко далось ему это решение. Воистину, все познается в сравнении… В том числе и горе.

В первых числах сентября он, сидя за партой, машинально глянул вправо — и не сразу понял, зачем это сделал. А сообразив, нахмурил мохнатые черные брови. Три ярких месяца, промелькнувшие в начале этого года — целую вечность назад! — вдруг показались ему не только какими-то чужими, словно по ошибке попавшими в его судьбу, но и неискренними, иллюзорными, учитывая то, как легко Лиляна рассталась с ним после этого… Да полно, было ли оно вообще, то счастье? Или он просто испытал на себе воздействие особо хитрого любовного зелья? Ведь Лиляна, как он помнил, была сильна в зельеварении…

Но прежде чем Лиляна, его черная лилия, окончательно растворилась во мраке прошлого, для Северуса настала пора подвести нелицеприятный итог: черная лилия оказалась ничем не лучше тигровой. Впрочем, невзирая на такое нелестное для обеих девушек сравнение, постепенно в его мысли вновь стала возвращаться Лили Эванс, его тигровая лилия, мысли о которой жалили хуже крапивы.

Может, это произошло просто потому, что Лиляна уехала, а Лили — осталась? Так или иначе, а он вновь думал о Лили. Ему было все равно, что она с Джеймсом. Все равно, что она считала его, Северуса, негодяем. Зато она, в отличие от Лиляны, не была яркой иллюзией и совершенно точно не привораживала его к себе. Она была именно тем, что, как чувствовал Северус, больше всего подходит ему по судьбе: простой и честной неразделенной любовью, верность которой он пронесет сквозь всю свою жизнь.

* * *

Гарри, в отличие от Рона, ел медленно, поэтому вечно запаздывал встать из-за обеденного стола. Нетерпеливый Рон служил ему во время трапез живым будильником, понуждая друга побыстрее покончить с едой и бежать на занятия или по другим делам. Но на сей раз Рон был на удивление смирным, не донимал его и сидел молча, развернувшись всем корпусом в сторону слизеринского стола.

Наконец Гарри закончил обедать и встал.

— Ты только погляди, там же Крам! — у Рона от восторга аж перехватило дыхание.

Гарри не разделял его энтузиазма. И так понятно, что там Крам — как же такое дело без него? Все товарищи Крама, приехавшие на Турнир трех волшебников, столпились возле своего стола в Большом зале. Еще до начала трапезы профессор Снейп объявил, что просит гостей из Дурмштранга остаться после обеда, чтобы он мог с их слов заполнить кое-какие документы.

Само по себе это не показалось чем-то необычным — ведь гости из Дурмштранга поступили здесь под опеку Слизерина, а не какого-либо иного факультета. Правда, Гарри поначалу недоумевал, почему бы декану Слизерина просто не раздать этим парням формуляры — и пусть заполняют их сами! Не маленькие, поди — читать-писать умеют… Но потом сообразил, что умеют как раз-таки не очень: студенты Хогвартса еще позавчера, сразу по приезде гостей, подметили, что далеко не все из новоприбывших хорошо владеют английским. Так что Снейпу, видимо, было проще самому все записать, чем потом работать над их документами, как над контрольными, — исправляя ошибки.

Когда стайка гостей начала редеть, Рон бочком-бочком стал подбираться к слизеринскому столу, так что в конце концов они с Гарри уже могли слышать, что там происходит. Профессор Снейп как раз заполнял формуляр Крама, и Рон так вытянул шею, стараясь не пропустить ни слова, что чуть ли не ушами шевелил от любопытства.

— Имя матери? — спросил Снейп, подняв голову, и внимательно посмотрел на склонившегося над столом юношу. Два одинаковых профиля с крючковатыми носами оказались друг напротив друга. Тот крючконосый, что помоложе, удивленно шевельнул мохнатыми черными бровями, но послушно ответил:

— Цветана Крам.

Профессор ничего на это не сказал, лишь устало вздохнул, вписал имя в документ и кивком разрешил парню идти. А потом встал из-за стола, вручил пустые формуляры трем оставшимся дурмштранговцам с наказом, чтобы те заполнили их самостоятельно, и направился к выходу из Большого зала.

Гарри и Рон поспешили следом — по милости Рона они уже ощутимо опаздывали на занятие.

— Слушай, а тебе не кажется, что Крам и Снейп здорово похожи друг на друга? — спросил вдруг Гарри и торопливо добавил, заметив, как исказилось лицо Рона: — Я имею в виду, чисто внешне…

Рон побагровел от возмущения.

— Да как ты можешь их сравнивать! — выпалил он и, не оборачиваясь, почти бегом поспешил на урок, значительно обогнав друга.

* * *

Поверхность Черного озера отливала свинцом на февральском холоде. Вокруг, на трибунах, гомонили зрители. Только что отзвучало торжественное представление публике участников Турнира трех волшебников, и четверо молодых людей приступили к состязанию.

Супруги Крам сидели на трибуне. Цветана утирала тыльной стороной ладони хлынувшие слезы, а муж, ласково обняв ее за плечи, пытался утешить, но тщетно.

— Почему, ну почему Лиляна не дожила? — всхлипнула Цветана. — Сейчас бы сидела тут, смотрела с нами на Виктора…

Ее муж хотел было сказать, что если бы Лиляна была жива, то она здесь, может, и сидела бы, а вот они оба — вряд ли. Но удержался, не стал лишний раз ранить жену.

Лиляна была младшей сестрой Цветаны. На шестом курсе обучения в Дурмштранге она уехала в Хогвартс по обмену. А вернулась — причем домой, а не в Дурмштранг — гораздо раньше окончания учебного года, так как забеременела. От кого — она семье так и не призналась, но ребенка решила оставить. В августе 1976 года Лиляна родила недоношенного младенца и умерла в родах.

Новорожденного назвали Виктором. Его усыновили Цветана с мужем, которые на тот момент уже шесть лет как были женаты, но так и не смогли завести детей. Им это не удалось и в дальнейшем, так что Виктор остался их единственным ребенком. В глубине души муж Цветаны был рад, что все сложилось так, а не иначе: если бы не смерть Лиляны, они с женой так и остались бы бездетными. Но он скорее умер бы, чем признался в таких мыслях Цветане.

Осторожно, стараясь не двигать головой, Крам-старший покосился на соседнюю трибуну, где сидел местный преподаватель зельеварения. Этот мужчина уже давно привлек его внимание своей характерной внешностью. Примерно так, наверное, будет выглядеть и Виктор, когда войдет в соответствующий возраст… Интересно, сколько лет этому педагогу? Мог ли он знать Лиляну, когда она училась здесь? Мог ли он быть тем, кто…

Но тут зельевар Хогвартса внезапно метнул в сторону четы Крамов настороженный взгляд горящих черных глаз. Крам-старший ощутил ужасную неловкость. Он потупил глаза и решительно выбросил прочь из головы неуместные мысли.