Дадли (гет)

— Мам, посмотри на меня, пожалуйста, — умолял Дадли, пытаясь поймать постоянно ускользающий взгляд Петунии.

Но она упорно не смотрела на сына. Казалось, что угодно способно было привлечь её внимание, будь то давно не мытая сахарница на столе или забытая много дней назад книжка в кресле у камина, колышущаяся от сквозняка криво висящая занавеска или уже засохшая кастрюля в раковине. Что угодно, только не лицо собственного сына.

Хуже всего было то, что она почти ничего не ела. Дадли устал уговаривать её приготовить хоть что-нибудь. Да пусть даже не приготовить. Обычных бутербродов пожевать.

Однажды бессмысленный блуждающий взгляд Петунии остановился на стеклянной дверце кухонного шкафа, за которой давно прижилась бутылка отцовского аперитива. Петуния вздрогнула, взгляд её чуть прояснился.

Дадли наблюдал, как она, словно зачарованная, поднялась со стула, подошла к шкафу и открыла дверцу. Мгновение поколебавшись, она достала бутылку виски (отец признавал в качестве аперитива исключительно хороший виски, бывший его маленькой слабостью) и любимую отцовскую рюмку на высокой тонкой ножке.

Аккуратно налив полную рюмку, Петуния растерянно оглядела пустой пыльный стол и словно бы удивилась: как такое возможно? Дадли молча наблюдал, как мама подошла к холодильнику и долго внимательно рассматривала его содержимое. Выбрала кусок заплесневелого сыра и консервы из тунца. Вернулась к столу, достала нож и разделочную доску. Аккуратно обрезала заплесневелые края и нарезала сыр. Открыла консервную банку, вывалила содержимое в тарелку, которую только что сполоснула. Вооружилась рюмкой и вилкой.

— Что ж, Дадли, — вздохнув, сказала она. — Твоего отца здесь нет, а виски есть. Это всего лишь аперитив, но иначе я просто не в состоянии поесть. Ты же не против?

— Конечно, мам, — поспешно ответил Дадли. — Я разве спорю? Лишь бы ты пришла уже в себя.

Петуния кивнула и опрокинула рюмку. Даже не закашлявшись, принялась за еду. Дадли выдохнул с облегчением. Самому ему представленное меню аппетита не внушало. Но пусть мама ест, лишь бы прижилось.

С тех пор в доме снова стало чисто. Запахло свежеприготовленной едой. Регулярно приезжали курьеры с продуктами.

Маму будто заново включили. На щеках появился румянец, которого и раньше-то не наблюдалось, до всей этой истории с Коуквортом.

Поначалу Дадли радовался переменам, но потом его стала беспокоить неизменная рюмка аперитива перед обедом, а потом и перед ужином.

А ещё случались посиделки у камина по вечерам. И тоже за рюмкой-другой виски, который в доме теперь не переводился.

— Знаешь, Дадли, — как-то вечером заговорила мама, не сводя глаз с его фотографии на каминной полке. — Твой отец поступил очень глупо, выйдя за порог этого дома. Оставил меня совсем одну.

— Мам, ты чего? — возмутился Дадли. — Ты не одна. Я же здесь, с тобой.

— Совсем одну, — повторила Петуния. — И я не желаю знать, где он сейчас. Поделом упрямцу. Боже, что я говорю! Но ты, мой Дадличек...

— А что я? — удивился Дадли. — Со мной всё в порядке. Да и отец ещё вернётся из своих заграниц. Вот увидишь, всё ещё будет как раньше.

— Увы, мой сыночек. Ничего уже не вернуть, и как раньше не будет, — грустно покачала головой Петуния, нежно поглаживая рамку с фотографией, на которой они втроём стояли на фоне белого домика на Тисовой улице.

— А давай-ка посмотрим наши альбомы! Сейчас я их принесу, — вдруг встрепенулась Петуния и на нетвёрдых уже ногах пошла в спальню, где в комоде хранился их семейный архив.

Дадли проводил её озабоченным взглядом. На него она так ни разу и не взглянула. Ну хоть не молчит, и на том спасибо.

Потом они целый вечер сидели рядом на диване и рассматривали старые фотографии. Дадли — ещё совсем малыш: то на горшке, то в кроватке, то с куском торта или пиццы.

Петуния только и делала, что восторгалась его пухлыми щеками и хорошим аппетитом. А Дадли удивлялся: как это он раньше не замечал, что почти на каждом снимке он с какой-нибудь едой. А ещё пытался вспомнить, в какой момент всё переменилось.

Сейчас вот, например, совсем есть не хотелось, хоть он знал, что на кухонном столе его дожидаются заварные пирожные, приготовленные мамой.

Чудесный вечер омрачало только то, что бутылка виски быстро шла на убыль. Не таким уж идиотом был Дадли, чтобы не понимать, что это уже не просто аперитив для аппетита перед едой. Это проблема.

Вот только мама не собиралась пока что её решать, как он ни умолял.

Так прошёл март, за ним апрель. Дни сливались для Дадли в одну сплошную беспросветную линию. Мама теперь неизменно выпивала рюмку перед завтраком, обедом и ужином, и всякий раз со словами:

— Сыночек, не волнуйся, это всего лишь аперитив, ты же знаешь, иначе я не смогу поесть. Папа всегда так делал — и не спился. Ну, для здоровья.

"Для здоровья столько не пьют", — мрачно думал Дадли. Он совершенно не знал, что ему делать. Мать по-прежнему его не слушала. А он был вынужден беспомощно наблюдать за тем, как быстро она меняется. Приближался май.