Драконоборец (джен)

У страха, как известно, глаза велики — вот и убитый дракон, лежавший на земле, был чуть побольше лошади размером. Совершенно не такой огромный, как рассказывали перепуганные чудищем крестьяне. Ричард в каком-то отупении разглядывал изрубленную тушу, вяло думая о том, что надо бы почистить меч, испачканный в крови… и снять тяжелую кольчугу. А потом вернуться к оставленному на благоразумном расстоянии коню и достать из седельных сумок мех с водой… Но, хотя пить хотелось страшно, а кольчуга нестерпимо давила на плечи, сил на то, чтобы сделать хоть что-нибудь из перечисленного, у Ричарда не осталось. Хотя дракон и не был «ростом с двухэтажный дом», силой и яростью он далеко превосходил даже самых огромных вепрей, с которыми ему доводилось иметь дело на охоте. Схватка отняла у Ричарда все силы, и, пожалуй, сумей дракон продержаться еще несколько минут, он запросто смог бы одержать верх над обессилевшим противником.

Ричард опустился на одно колено и потрогал уже остывающую чешую. При жизни все драконы горячи, как печь, как будто пожирающий их внутренний огонь пытается вырваться наружу — отсюда, вероятно, и пошла легенда, будто они дышат пламенем. То, что золотисто-черная чешуя мало-помалу переставала ощущаться, словно накаленный солнцем камень, было верным признаком того, что дракон мертв. А значит, можно не бояться, что он понемногу оклемается и снова примется таскать у местных скот и убивать охотников и лесорубов, по неосторожности зашедших на его драконью территорию. Дело было сделано. Можно было идти. Разделывать драконью тушу Ричард не собирался. Мясо драконов не годится в пищу, а таскать с собой ненужные трофеи — слишком большая роскошь для того, кто путешествует с одним-единственным конем. Но прежде, чем Ричард развернулся и ушел, из темневшей в скале пещеры, где еще недавно обитало мертвое чудовище, неловко выполз маленький, не больше его локтя, угольно-черный дракончик.

Ричард, опешив, наблюдал за тем, как драконий детеныш ползет по песку и мелкой гальке. Он был такой крошечный, что еще плохо понимал, как управляться разом с лапами, крыльями и хвостом. Поэтому он то перебирал лапами, как длинная черная ящерица, то пытался отталкиваться от земли крыльями, как раненая летучая мышь. Время от времени от разевал темно-розовую пасть с едва наметившимися зубами и пронзительно и жалобно пищал — ну, словом, вел себя, как все детеныши, которые не видят рядом мать и ждут, что их услышат и накормят.

Ричард смотрел на эту небывалую картину с приоткрытым ртом. Он знал, что все драконы вылуплялись из яиц, и что из кладки, состоявшей, судя по оставленным драконам гнездам, из трех-четырех яиц, редко рождалось больше одного дракончика. Но до сих пор он никогда не слышал, что кому-то довелось увидеть совсем маленького, недавно появившегося на свет дракона. Основной причиной было то, что драконы не только селились в глухих и труднодоступных для людей местах, но и прекрасно защищали свои гнезда. Теперь Ричард понял, что жестокость, с которой драконица разделывалась с местными крестьянами, слишком далеко забравшимися в ее владения, была связана с тем, что она охраняла свои яйца. С этим же, должно быть, была связана и ее жадность. Не желая надолго оставить яйца без присмотра, она не хотела тратить время на обычную охоту, и скот, собранных в загонах, представлялся ей отличным способом быстро утолить голод. Видно, это была совсем молодая и не слишком умная драконица. Большинство ее родичей, при всей своей прожорливости, понимали, что вражда с людьми не может кончиться ничем хорошим, и что превосходство дракона над этими смешными тонкокожими созданиями, не умевшими сберечь свой скот и не имеющими ни когтей, ни чешуи, обманчиво. Люди имели свои преимущества — они способны были собираться в исключительно большие стаи, если полагали, что нужно обезопасить свои земли от дракона. А еще — они умели отливать мечи и делать прочные кольчуги и щиты, не уступающие крепостью драконьей чешуе. И кое-кто из них отлично умел пользоваться всеми этими вещами.

Ричард подумал, что теперь, по логике вещей, нужно убить детеныша. Это было гораздо милосерднее, чем бросить его здесь — медленно умирать от голода и жажды и часами жалобно кричать, зовя на помощь мать, которая никогда не придет. Но он не представлял, как можно убить настолько беззащитное существо. Один лишь вид дракончика вызывал острую, мучительную жалость. Он явно хотел есть… еще бы знать, что они вообще едят…

Поняв, какое направление приняли его мысли, Ричард потряс головой, как будто бы надеялся вытрясти из нее эту болезненную дурь. Кормить дракона — существо, которое сожрет тебя, как только вырастет? А даже если нет — бывали случаи, когда и львы привязывались к человеку, который давал им мясо — уж наверняка причинит много зла другим? Безумие!

А с другой стороны, что убивать, что обрекать на долгую мучительную смерть беспомощных детенышей — это ведь совершенно не по-рыцарски. Да и просто не по-людски…

Устало чертыхнувшись, Ричард бросил меч — не в ножны же его пихать, когда он весь заляпан липкой темной кровью — и, подойдя к дракончику, осторожно подобрал его с земли. Не будь у него толстых кожаных перчаток и кольчуги, он бы десять раз подумал, прежде чем сделать что-нибудь в этом роде. Хоть и совсем маленькие, едва выступавшие из десен, зубы у детеныша дракона были белыми и крепкими, и, вздумай он его куснуть, Ричард наверняка остался бы без пальца.

Дракончик, впрочем, кусаться не стал и даже перестал кричать. Ричард донес его до своей лошади, положил на траву и предложил ему кусочек мяса из седельной сумки. Дракончик подозрительно обнюхал мясо — Ричарду подумалось, что до сих пор он, несомненно, пробовал только сырое мясо, но никак не солонину, а потом внезапно принял некое решение, молниеносно выхватил кусок у Ричарда из рук и проглотил. Движение было таким стремительным, что Ричард в жизни не успел бы отдернуть руку, но дракончик, хотя и выглядел почти слепым — его глаза были затянуты полупрозрачной пленкой — еду хватал быстро и ловко, с точностью атакующей змеи. Ричард покачал головой, сопоставив этот пугающе стремительный бросок с той неуклюжестью, с которой дракончик ковылял по земле. Да уж… Пройдет не так уж много времени, прежде чем эта «трогательная» неловкость сменится убийственной силой и ловкостью. И что он тогда станет делать?..

Впрочем, думая об этом, Ричард уже отрывал от своих небогатых запасов сухого мяса еще несколько волокон, чтобы предложить их дракончику. Когда драконий детеныш подрастет и начнет представлять собой проблему, тогда надо будет думать, как ее решать — а сейчас выбора у него нет. Как ни крути, но лучше сделать глупость, чем жестокость или подлость…

Когда мясо кончилось, наступил черед сыра. К его удивлению, драконий детеныш слопал его так же быстро и охотно, как и мясо. С сомнением посмотрев на остатки своих запасов — несколько лепешек и мешочек с сушеными фигами, а после этого взглянув на основательно раздувшиеся от еды бока дракончика, Ричард решил, что драконы — существа жадные, и этот тоже будет лопать все, что ему дать, пока не обожрется до смерти.

— Хватит с тебя, — сказал он наставительно. — Эдак ты скоро лопнешь…

Дракончик разочарованно чихнул, как будто понял, что он говорит, однако глаза у него уже слипались, и через минуту он уже свернулся на траве клубочком и заснул. А Ричард наконец-то снял кольчугу и пошел обратно. Надо было подобрать и вычистить свой меч, пока драконья кровь не запеклась.

Немного поразмыслив, он решил, что нужно унести дракончика куда-нибудь подальше. Местные не знают точно, где была пещера. Но, если они отправятся на поиски и по случайности наткнутся на останки мертвого дракона, то почти наверняка убьют дракончика. Рыцарь вроде него мог проявить сентиментальность, но крестьяне, думающие о своих овцах и коровах, и к тому же жаждущие мести за растерзанных драконицей односельчан, конечно, не сочтут такой поступок чересчур жестоким. Ричард и сам-то не был до конца уверен, что он поступает правильно, чего уж говорить о местных жителях…

В конечном счете Ричард положил дракончика на середину своего плаща, потом связал края плаща, и приторочил получившийся мешок на седло своего коня, разместив прочую поклажу с другой стороны в виде противовеса. Самому рыцарю, правда, пришлось идти пешком, но он и без того делал это довольно часто — иногда, чтобы дать отдых Турну, а иногда просто чтобы размять ноги. Он опасался, что дракончик порвет его плащ, пытаясь выбраться наружу, но тот, разморившись от сытости, болтался в этой самодельной люльке и крепко спал. Ричард напомнил самому себе, что драконий детеныш еще совсем маленький, а все детеныши большую часть времени спят. В сущности, они просыпаются только затем, чтобы поесть.

Вечером Ричард поохотился. Запасы он держал на крайний случай — если, например, придется целый день сидеть под натянутым тентом, прячась от дождя — а пропитание себе, как и любой нормальный странствующий рыцарь, добывал охотой. Правда, в этот раз у него не было ни сил, ни времени охотиться по-настоящему. Надолго оставлять драконьего детеныша без присмотра ему не хотелось — и не из какой-то глупой жалости, а потому, что, если бы он неожиданно проснулся и начал пищать, это могло приманить крупных хищников. Дракона они бы наверняка не тронули — он был для волчьей стаи или для медведя чем-то вроде несъедобной ящерицы, — а вот конь мог показаться им легкой добычей. Это, правда, было бы ошибкой — Турн, как и любой рыцарский конь, обладал бурным темпераментом, и был вполне способен ударом копыта убить волка наповал. Но несколько волков, не говоря уже о медведе, справились бы даже и с таким конем. Так что Ричард не собирался отходить от их стоянки далеко и оставлять старого друга (то есть Турна) и нуждавшегося в помощи врага (то есть дракона) без своей защиты. Пришлось вспомнить детство, когда они с Алисон и Невиллом охотились на кроликов, швыряя камни. Ему, правда, никогда не удавалось делать это с такой ловкостью, как Алисон, но кроликов в ночном лесу шныряло столько, что не то что он, а даже неуклюжий и ничуть не приспособленный к камнеметательству кузен в конце концов бы непременно что-нибудь добыл.

Ричард вернулся к своему коню, неся за уши две кроличьих тушки, развел огонь и начал свежевать свою добычу. Почуяв кровь, дракончик сразу же проснулся и, приподняв голову с плаща, следил за ним горящими глазами, явно понимая, что часть добычи достанется ему. Длинный и гибкий черный хвост дрожал от нетерпения, постукивая по земле.

— Слезай с плаща, — помахав перед дракончиком кусочком мяса, велел Ричард. — Не хочу, чтобы ты его пачкал. Хотя в этом отношении ты, вроде бы, сам не дурак, — добавил он. Еще вернувшись на стоянку, он заметил, что дракон успел нагадить на опавшей хвое. Сам Ричард предпочел бы, чтобы он отполз подальше, но хорошо было уже то, что ему хватило ума не испражняться на том самом месте, где он спал.

Увидев мясо, дракончик поспешно, хоть и неуклюже, бросился к нему. Ричард скормил ему все потроха и почти половину мяса, а остаток запек на углях и с аппетитом съел. Помедлив, Ричард осторожно протянул ладонь — на этот раз не защищенную перчаткой — и осторожно прикоснулся к чешуе на спине дракончика. К его большому удивлению, детеныш был не огненно-горячим, а всего лишь теплым, с не успевшей затвердеть и покрыться золотистым блеском чешуей. Если когда-нибудь удастся побеседовать с учеными людьми, то он, пожалуй, сможет рассказать им много интересного о маленьких драконах… Тем временем в лесу стало совсем темно, и в зарослях, куда не достигал свет их костра, с каждой минутой делались все громче и отчетливее привычные Ричарду ночные шорохи. Неопытному человеку эти звуки, вероятнее всего, покажутся пугающими, но Ричарду они нравились. Он привык засыпать под них, как будто они были колыбельной.

Рыцарь обустроил для дракончика уютное гнездо из конской попоны и плаща. Сам он улёгся спать, не укрываясь — июльские ночи были теплы, и лежать на густой опавшей хвое было так же мягко и уютно, как на одеяле. В крайнем случае, его разбудит предрассветный холод, и тогда он сможет отправиться в путь пораньше. Но в реальности проспать до рассвета Ричарду было не суждено — его разбудили почти сразу же после того, как он заснул. Свозь сон он ощутил, что вокруг его торса обвивается чье-то гибкое тело — и, конечно же, ту же открыл глаза, не заорав от неожиданности только потому, что, в целом, представлял себе, что именно произошло. Дракончик выполз из устроенного для него гнезда и устроился на груди у Ричарда, явно считая, что теплое человеческое тело — куда лучше, чем шерстяной плащ, который неспособен был его согреть.

— Опять ты, — простонал Ричард. Но на самом деле он не чувствовал особенного раздражения. Может, другому человеку дракончик и показался бы тяжелым, но Ричард, как и всех рыцарей, его бывший наставник иногда принуждал спать в кольчуге и стеганном поддоспешнике, говоря, что без такой привычки на войне и делать нечего. Порой много ночей подряд приходится ложиться спать в доспехах, ожидая нападения, и, если человек не приучится к этому заранее, то к моменту сражения он так измучается недосыпом и так ослабеет от бессонницы, что будет ни на что не годен. После таких опытов дракончик вовсе не казался Ричарду тяжелым и не доставлял ни капли неудобства. Да и вообще, в его повадках было что-то трогательное — он зацепился лапами за воротник его кожаной куртки, а мордой уткнулся в ямочку между ключиц. Ричард подумал, что маленькие драконы, аномально прохладные по меркам своей расы, вероятно, по ночам греются возле взрослого дракона.

— Если ночью я тебя раздавлю — сам будешь виноват, — проворчал Ричард, засыпая снова.

На следующий день они продолжили двигаться на юг, в сторону наиболее пустынных и заброшенных земель в этом краю. Ричард сказал себе, что, как и любой хищник, дракон не мешает людям самим фактом своего существования — он опасен в тех случаях, когда его пути пересекаются с людьми. А значит, для того, чтобы и волки были сыты, и овцы остались целы, следовало позаботиться о том, чтобы унести драконьего детеныша подальше от распаханных полей, пастбищ и деревень. Собственно, будь та драконица, которая вывела его из яйца, старше и опытнее, она бы сделала это сама, и тогда их пути с Ричардом никогда бы не пересеклись.

Пять дней спустя, сверившись с картой, Ричард пришел к выводу, что дальше двигаться бессмысленно. Идя дальше на Юг, они мало-помалу начнут приближаться к реке Ленс, а значит — к землям сэра Роджера. Сейчас дракончик находился в максимальном отдалении от густозаселенных речных пойм. И, если повезет, он будет здесь охотиться, не доставляя в то же время никаких хлопот крестьянам. Ричард плохо представлял себе, в какой момент маленькие драконы начинают сами добывать себе еду, но одно было совершенно очевидно — до тех пор, пока дракончика нужно кормить, он тоже был прикован к месту и не мог продолжить свое путешествие. Правда, нельзя сказать, что Ричарда это каким-то образом стесняло. Конечно, когда он покинул дом, то объявил — и слугам, и леди Эмилии — что собирается на время примкнуть к братству странствующих рыцарей и, за отсутствием войны, которая заставила бы короля созвать своих вассалов, поискать испытаний в путешествии. Человек, многократно доказавший свою доблесть в важном деле, может удовлетвориться тем, чтобы испытывать свою отвагу на турнирах или на охоте, но молодому рыцарю в возрасте Ричарда такое не пристало. Какой смысл в воинской сноровке и в рыцарском воспитании, если они не служат людям? Так что странствовать — куда приличнее, чем сидеть дома, — так Ричард объяснил свой отъезд своей родне, соседям и самым близким людям из числа прислуги. Но и Алисон, и Невилл, и он сам прекрасно знали, что прежде всего он ищет способ убраться подальше от леди Эмилии. А в этом смысле забота о маленьком дракончике были не лучше и не хуже любого другого дела.

Эмилия приходилась ему теткой. Она была младшей сестрой его матери и матерью его кузена Невилла, с которым они выросли бок о бок и с которым были неразлучны с самого рождения, что сделало их ближе, чем родные братья. Земли, принадлежавшие леди Эмилии и ее покойному мужу, располагались по соседству с землями его отца, но, овдовев одновременно с Эмилией (их мужья не вернулись из последнего похода), мать Ричарда пригласила младшую сестру жить вместе с ней. Сам Ричард этого не помнил, потому что в это время он был еще слишком мал. Поэтому на протяжении всей его жизни тетушка Эмилия — леди Эмилия, как его полагалось называть — была такой же неотъемлемой частью его жизни, как родовой замок, домашняя челядь или дружба с Алисон и Невиллом. С одним только отличием — все остальное в своей жизни он любил, а вот тетя Эмилия была единственным темным пятном всей его жизни. Конечно, Ричард понимал, что это мелочи. Кто-то рождается калекой, кто-то тяжело работает от зари до зари, кто-то томится в плену у неверных — что в сравнении со всеми этими несчастьями какая-то тетя Эмилия?! Но рассуждения не помогали. Тетка была, как изжога или как непрекращающаяся икота — сколько самого себя не убеждая, что это мелочь, но поди-ка поживи с подобной мелочью!

Она все время ко всем придиралась, попрекала слуг, пилила Ричарда и собственного сына, осуждала Алисон за то, что та ведет себя «неподобающе» для девочки — словом, она была уверена, что ее священная миссия состоит в том, чтобы указывать всем окружавшим ее людям, как им жить, и исправлять их недостатки. Может быть, их тесная детская дружба с Невиллом и Алисон сложилась, кроме всего прочего, еще и потому, что им необходимо было общими усилиями противодействовать тете Эмилии. На остальных — включая мать самого Ричарда и даже сэра Роджера, вдового отца Алисон — леди Эмилия производила парализующее действие. Кто-то, как мама Ричарда, искренне полагал, что тетушка просто желает всем добра, но большинство людей, включая сэра Роджера, кажется, просто цепенели от ее самоуверенной бесцеремонности и никогда не находили в себе силы ей перечить. Иногда это, конечно, было не так плохо. Например, леди Эмилия сказала, что негоже девочке все время проводить с отцом, и что ей требуется проводить побольше времени в обществе знатных дам, чтобы понять, как ведут себя леди — благодаря этому в детстве Алисон жила с ними почти так же часто, как у себя дома. Сама она, правда, ненавидела гостить в их замке («ты не обижайся, Ричард, твоя мама очень милая, но этой мерзкой старой выдре я когда-нибудь подсыплю яду!» — заявила Алисон после того, как тетушка сожгла всю ее «неприличную» одежду, оставив ей только платья), но в то же время Ричард полагал, что Алисон, с раннего детства обладавшая таким же несгибаемым характером, как тетушка Эмилия, даже скучала бы без их войны. А уж тем более — без общества своих лучших друзей.

Мать Ричарда с возрастом все больше погружалась в религию. Замуж она вышла поздно, по большой любви, и, сколько Ричард себя помнил, никогда не прекращала тосковать по его погибшему на войне отцу. Так что вполне естественно, что ее интересы постоянно устремлялись от земных забот к делам небесным. Воспитание Ричарда мешало ей отвлечься от обыденных забот, но по мере того, как он становился старше и все меньше нуждался в ее помощи, мать все больше времени уделяла своему молитвеннику, и в конце концов сказала сыну, что желает удалиться в монастырь. Он, мол, уже достаточно взрослый, чтобы управлять делами без ее участия.

«А как же быть с Эмилией?» — едва не спросил Ричард. Но у него не хватило духа требовать, чтобы мама, когда-то пригласившая леди Эмилию жить вместе с ней, теперь потребовала, чтобы та уехала к себе домой.

Ричард надеялся, что тетушка Эмилия сама поймет, что ей не стоит жить под одним кровом с выросшим племянником — который, откровенно говоря, никогда ей не нравился, поскольку вовсе не был таким тихим и послушным мальчиком, как Невилл, и, по убеждению Эмилии, всю жизнь дурно влиял на ее сына.

Но, судя по поведению леди Эмилии, она считала само собой разумеющимся, что будет и дальше оставаться в замке и указывать всем остальным — включая нового хозяина этих земель — как жить. Тетушка вела себя точно так же, как и при своей сестре, и, несмотря на постоянные конфликты с Ричардом, явно не собиралась ничего менять. А Ричард чувствовал, что ему не хватает духа указать властолюбивой тетушке на дверь.

— Ты же не на улицу ее гонишь! — возмущалась Алисон. — У нее есть своя земля и дом. Она спокойно может вернуться в свой замок.

Но в реальности все было не так просто. Замок тетушки, построенный пару веков назад, был маленьким и неудобным, обветшавшим и от времени, и от того, что в нем давным-давно никто не жил. Переезжая, тетушка перевезла с собой всю мебель и забрала немногочисленную личную прислугу. Новый переезд потребовал бы от нее существенных расходов, а заодно разрушил бы жизни многих не имеющих прямого отношения к семейным делам Ричарда людей. К примеру, Мэри, горничная тетушки, давно была замужем за его конюшим, да и между другими слугами за долгих двадцать лет сложились родственные связи. Ричард видел дядин замок и прекрасно понимал, что сделать его таким же удобным и приятным местом, как их дом, будет очень непросто — и к тому же очень дорого. Подобных денег у тетушки не было. А каково пришлось бы Невиллу? Он с самого рождения жил вместе с Ричардом, считал их замок своим домом — и вдруг любимый брат, товарищ детских игр, говорит ему : «Ступай отсюда вон»?!

У Алисон, конечно, и на это тоже был ответ : «Пусть Невилл остается и живет с тобой, как раньше. А Эмилия под боком нужна вам, как репей в чулке!».

«Думаешь, Невилл согласится бросить мать одну?..» — спросил на это Ричард.

Алисон примолкла. Они оба знали, что кузен был добрым, мягким парнем. А леди Эмилия, конечно, никогда бы не простила сыну, если бы он ее «бросил». Так что Невилл, безусловно, поехал бы вместе с ней, даже если жить с матушкой под одним кровом ему хотелось ничуть не больше, чем самому Ричарду.

В конце концов Ричард решил, что, находясь под одним кровом с тетушкой, он никогда ничего не придумает, и что ему нужно проветрить голову и посмотреть на ситуацию со стороны. Ничего лучше для такого дела, чем на время присоединиться к братству странствующих рыцарей, сделать было нельзя. Расстаться с Алисон, которая из подруги детства превратилась в даму его сердца, было так же тяжело, как вырвать зуб, но, с другой стороны, сэр Роджер в свое время совершил немало подвигов, и куда благосклоннее отнесся бы к его желанию жениться на своей дочери, если бы Ричард доказал, что он не просто молодой бездельник, а достойный рыцарь.

«Чушь! — заявила Алисон на это рассуждение. — Папа и так охотно согласиться на наш брак. К тому же, он отлично знает, что ни за кого, кроме тебя, ему меня не выдать. Он постоянно вспоминает, что я еще в пять лет ему сказала, что выйду за тебя замуж…»

«Так он потому это и повторяет, что считает это просто милой детской шуткой, — возразил на это Ричард. — Он уверен, что мы с Невиллом тебе как братья. Готов спорить, если бы он увидал, что мы с тобой целуемся, он даже со своей больной спиной свернул мне шею!»

«Лучше бы он свернул шею тете Милли… — сказала на это Алисон. — Имей в виду — пока ты не надумаешь, как тебе от нее избавиться, я за тебя не выйду. А если и выйду, то не стану слушать ни тебя, ни Нелли, и пинками выставлю ее за дверь. Еще недоставало, чтобы она всю оставшуюся жизнь учила меня жить!»

Ричард и сам прекрасно понимал, что до тех пор, пока он не избавится от тетушки Эмилии, о свадьбе нечего и думать. Алисон, несмотря на свой бурный темперамент, была доброй девушкой, и, что бы она там ни говорила, никого бы никуда не выгнала… но вот во что бы превратилась их общая жизнь под одной крышей — и подумать страшно!

Временами Ричард спрашивал себя, был ли он первым странствующим рыцарем, который отправился в путь не для того, чтобы поискать трудных испытаний, а, наоборот, затем, чтобы на время отложить то испытание, которое казалось ему непосильным — решение наболевшего вопроса с тетушкой Эмилией? Или для других рыцарей это тоже было обычным делом?

К чести для Эмилии, нужно признать, что она вовсе не желала ему зла. Если бы Ричард свернул себе шею во время своих рыцарских подвигов, и замок, и земля достались бы его родне — то есть самой тете Эмилии и ее сыну. Но, даже если в душе леди Эмилия была вовсе не против, чтобы ее сын получил все его владения, она, однако, не позволила этому недостойному порыву возобладать над собой, и всячески старалась удержать племянника от этого «нелепого» поступка. Правда, делала она это в своей обычной манере, так что от ее увещеваний никуда не ездить и не делать глупостей Ричард не то что не изменил своих планов, а, наоборот, почувствовал необоримое желание сбежать, в чем был, не собирая сумки и не подковав коня.

Интересно, что сказала бы тетя Эмилия, если бы знала, как он поступил с детенышем дракона. Вероятно, она заявила бы, что ничего другого от ее племянничка и ждать было нельзя, что он пошел характером не в мать — святую женщину — а в сумасбродного отца, что она всегда твердила сестре, что ее сынок плохо кончит… И так далее, и все тому подобное. Начав такую речь, Эмилия вполне способна была продолжать ее до бесконечности — пока все ее слушатели не капитулировали и не разбегались в ужасе, оставляя поле боя за зловредной дамой. С возрастом манеры тетки становились все несноснее — если в те времена, когда они были детьми, теткины речи были, на худой конец, разнообразны, то со временем она усвоила привычку повторять одно и то же много раз, с упорством дятла, долбящего дерево.

Дракончик, которого Ричард спас, рос быстро — впрочем, он и съедал столько, что хватило бы накормить существо в три раза больше него самого. Ричард шутливо попрекал его такой прожорливостью, но охотно носил ему мясо — он даже сам не понял, когда успел привязаться к этому странному существу. Наверное, дело было в совместных ночлегах, а также и в том, что при ближайшем рассмотрении дракончик оказался похож на всех тех существ, с которыми Ричард привык возиться дома — щенками на псарне, маленькими жеребятами, смешным теленком, который тоже потерял мать и которого они с Алисон в детстве выкармливали молоком из фляжки с завязанным тряпкой горлышком. Было ли это свойством всех драконов вообще, или же дело было в том, что драконий детеныш оказался под присмотром человека, но в его повадках было больше не от дикого, а от домашнего животного.

Спал он теперь гораздо меньше, а когда не спал, ходил за Ричардом хвостом. Передвигался он теперь гораздо более уверенно, чем неделю назад. Время от времени дракончик делал вид, что нападает на его сапог, кусая вареную кожу голенища, но Ричард прекрасно понимал, что это не всерьез. Кроличьи и даже оленьи кости его подопечный перекусывал так же легко, как сам он ломал высохшие ветки, так что, пожелай дракончик в самом деле его укусить, сапог бы его ни за что не защитил. Но Ричард уже перестал бояться, что дракон его укусит. Он возился с ним так же спокойно, как с охотничьими псами, а дракончик точно так же, как те псы, покусывал его запястья или пальцы — и, хотя те и другие запросто могли бы нанести ему серьезное увечье, от этих «укусов» оставались лишь едва заметные следы, сходившие через пару минут.

Однажды, досыта наевшись свежей рыбы, выловленной Ричардом, дракончик, хоть и сытый, повел себя так, как будто требовал добавки. Длинный и гибкий хвост, извиваясь, хлестал из стороны в сторону, а сам дракончик припадал к земле, разевал пасть и шипел в притворной ярости, но на нескольких рыб, отложенных рыцарем в сторону себе на ужин, он при этом не обращал ни малейшего внимания, и выглядело это так, как будто он не голоден, а просто хочет поиграть. Чуть-чуть подумав, Ричард подобрал сухую палку, повертел ей перед носом у дракончика, а потом зашвырнул ее подальше, как будто имел дело не с драконом, а с собаками у себя в замке. Он не особенно рассчитывал на результат, но, к его удивлению, дракончик развернулся, и, быстро перебирая лапами, с юркостью ящерицы побежал за палкой, отлетевшей далеко в кусты. А когда он, все так же семеня и припадая животом к песку, принес палку назад и стал навязчиво совать ее ему, делая в то же время вид, что он не хочет ее отдавать, Ричард, не выдержав, расхохотался.

В этот день он дал дракончику имя — Ригель. Коровы и овцы в их домашнем стаде всегда были безымянными, но тому теленку, за которым они когда-то ухаживали в детстве, Алисон сразу же дала имя — Рыжик — заявив при этом, что, если живое существо не только кормишь, но и играешь с ним, то ему нужно имя. Следуя этому завету, Ричард посчитал, что оставлять дракончика без имени будет неправильно.

При этом Ричард ясно понимал, что Ригель — не собака, и что он не должен привязаться к нему так, как если бы он в самом деле был его хозяином. Его задача состояла в том, чтобы дождаться, пока Ригель не способен будет прокормиться сам, а после этого уйти и предоставить юного дракона его собственной судьбе. Поэтому больше Ричард с ним не играл и вообще старался, по возможности, поменьше его трогать, а во время сна не позволял дракончику цепляться за себя и осторожно спихивал его на землю, так, чтобы тот спал хотя бы рядом с ним, а не на нем. Впрочем, дракончик с каждой ночью — или правильнее было бы сказать, с каждым съеденным куском мяса — становился все теплее, так что греть его не было никакой необходимости.

Через пару недель Ригель уже ловил шнырявших в траве кроликов и научился заходить на мелководье и подолгу сидеть неподвижно, пока какая-нибудь неосторожная рыбешка не подплывала слишком близко. Тогда Ригель выхватывал ее из воды — тем же молниеносным, поразительным движением, каким выхватывал у Ричарда из рук кусочки мяса — и мгновенно пожирал. А после этого опять надолго замирал — черный и неподвижный, как блестящий мокрый камень. Ричард понял, что «учить» дракончика охотиться нет никакой необходимости. В ученых книгах говорилось, что драконы — прирожденные убийцы, и Ричард имел возможность убедиться в том, что это верно. Ну, по крайней мере, применительно к охоте и поиску пропитания. В патологическую кровожадность Ригеля Ричард не верил. Этак даже собаку можно называть «безжалостной убийцей» — в ней ведь тоже от рождения сидит инстинкт охотника.

— Пора прощаться, братец, — сказал он дракончику. — Теперь ты без меня не пропадешь, а чересчур ко мне привязываться тебе вредно. Постарайся, когда вырастешь, охотиться в этих местах, и никогда не лезь в долины и не трогай чужой скот — а то как бы мне не пришлось тебя убить. Бывай…