Night Wind (джен)

Этой ночью с моря дует ветер — его холодные порывы хлещут по плотно задернутой ткани. Внутри большинства палаток мужчины ругаются и еще выше натягивают на себя одеяла. Многие из них бормочут что-то суеверное о дурных предзнаменованиях. Однако внутри одной палатки все тихо. В ответ на ветер лишь мерцает лампа, угрожая погаснуть совсем, как это было уже много раз после захода солнца. Раздается приглушенное проклятие, и мальчик — будем называть его мальчиком, поскольку, хотя он уже не раз проявил себя в бою и в некотором смысле гораздо взрослее своего товарища, он как-то сразу кажется моложе, чем есть на самом деле, учитывая чисто выбритое лицо и мягкость речи, — поспешно обхватывает руками лампу, чтобы она не погасла. Это неудобная поза, так как ему приходится тянуться вбок и немного назад от того места, где он лежит на подстилке, но тепло приятно прижимается к его рукам, а ветер еще не утих. Он перемещается в более комфортное положение, каким-то образом умудряясь при этом почти опрокинуть лампу.

Именно руки второго мужчины — а это мужчина, хотя, кажется, он до сих пор ведет себя так, словно предпочел бы им не быть, но в его глазах читается твердость, говорящая о пролитой крови и смерти, и беспечность, которая всегда приносила ему неприятности и будет приносить их до самой смерти, — спасают лампу во второй раз. Он поправляет ее, глядя на мальчика со своего ложа.

— Осторожно. Я могу начать думать, что ты боишься темноты, раз продолжаешь снова и снова разжигать эту штуку.

Мальчик одаривает его пристальным взглядом, говорящим, что подобный комментарий не заслуживает никакого внимания. Он очень хорош в таких взглядах, поскольку за многие годы общения с этим мужчиной довел их до совершенства.

— Я думал, ты спишь.

— Нет, — отвечает мужчина и более ничего не добавляет, хотя мальчик и смотрит на него выжидающе.

— Хм, — наконец говорит мальчик, но не отводит взгляда от лица мужчины. — Уже поздно, но ты не в настроении ни спать, ни разговаривать.

Мужчина усмехается.

— И не для чего другого, если ты на это намекаешь.

Мальчик приподнимается на локте и пожимает плечами.

— Ничего страшного. Компания из тебя так себе.

— Раньше моя компания тебя устраивала.

— Возможно, это потому, что в последний раз, когда ты вел себя подобным образом, рядом был Хирон, готовый наказать тебя за это.

Наступает тишина, нарушаемая лишь свистом ветра. Где-то в центре лагеря что-то тяжелое падает на землю.

— Ты говоришь, что я веду себя как ребенок, — медленно произносит мужчина, в голосе его почти обида.

— Мы пришли сюда, чтобы сражаться, — мальчик не говорит прямо прямо.

— И мы сражались. Причем весьма успешно.

— Война еще не окончена, даже если ты хочешь иного.

Мужчина рычит и перекатывается так, чтобы не встречаться с мальчиком взглядом. Это его обычный способ решения подобных проблем — игнорировать их, пока не добьется своего. Когда дело доходит до таких вещей, пожалуй, он скорее мальчик, чем мужчина.

— Ты называешь это войной? Больше похоже на восхваляемую семейную ссору. Тьфу, женщины.

— М-м, — невнятно тянет мальчик, приподняв бровь. — И я уверен, что ты ничего не знаешь о том, как ради одной женщины можно довести себя до крайности, — его голос мягкий, и если бы не было очевидно обратное, можно было бы подумать, что это совершенно невинное замечание.

Плечи мужчины словно напрягаются, но это может быть просто иллюзия, созданная тенями, отбрасываемыми все еще колеблющимся пламенем. Но если и так, он лишь отодвигается дальше в глубину палатки.

Мальчик смотрит на потолок, как будто переплетение ткани — это самое захватывающее, что он видел за весь день, и складывает руки за головой.

— Люди умирают, — говорит он.

— Это война, — отвечает мужчина.

— Но мне казалось, это вовсе не война?

— А мне кажется, ты начинаешь меня раздражать.

— Хорошо.

Мальчик наклоняется, чтобы наконец погасить пламя. Он задувает его простым выдохом, затем смачивает пальцы и крутит фитиль, убеждаясь, что он действительно погас. Их молчание кажется теперь каким-то более тяжелым, как будто его сковала внезапная темнота.

Наконец, мужчина произносит:

— Просто ради любопытства, чего же ты хочешь от меня?

Мальчик закрывает глаза.

— Я хочу, чтобы ты забыл о женщине. Затем я бы хотел, чтобы ты либо сражался со своими людьми, либо забрал корабли и вернулся домой.

— Вернулся домой?

— Да.

— Без чести, добытой на поле боя? — это не столько вопрос ради ответа, сколько вопрос ради вопроса.

— Это твой выбор, — в голосе мальчика внезапно появляется усталость, как будто он хочет, чтобы этот разговор наконец закончился. — Но я знаю, что ты не согласишься ни на одну из этих просьб.

— Тогда зачем спрашивать?

— Потому что у меня есть другая просьба.

— Какая?

— Позволь мне надеть твои доспехи для завтрашней битвы. Я буду сражаться вместо тебя. Твоим людям нет пользы от того, что ты отсиживаешься в своем шатре, — мальчик говорит нерешительно, как будто он не уверен в том, какие последствия будет иметь его предложение.

Мужчина размышляет. Мальчик — его друг, и если бы он был только другом, он бы не позволил ему так себя вести. Но между ними нечто большее. Они знают друг друга достаточно давно, чтобы считаться братьями, но и это не совсем точно описывает их отношения. Они — две половинки единого целого, идеально уравновешивающие друг друга. Поэтому мужчина знает ответ.

— Позволяю, — говорит Ахиллес.

И Патрокл улыбается.

Снаружи продолжает завывать ветер.