Рябиновая партия (джен)

В саду виконта Ланто уже созрела рябина. Принц Клавдий, поддавшись какому-то совершенно детскому, нелепому порыву, что обычно не были ему свойственны, дотянулся до ветки и сорвал пару ягод, положил в рот одну, позволив горечи разлиться по языку.

Вкус немного напоминал то варенье, которое иногда подавали в детской палдайнского королевского дворца. Случалось то обычно осенними и зимними вечерами, когда отец и матушка — а потом и старшие братья и сёстры — пировали, а детям приходилось довольствоваться чуть горьковатым вареньем, горячим молоком и сказками старой няньки, дребезжащий голос которой завораживал не меньше тех сказок, что лились из её уст.

Пожалуй, нянины сказки да рябиновое варенье казались одним из самых счастливых детских воспоминаний Клавдия.

С самого детства Клавдий знал — ни отец, ни мать не любят его. Жалеют, быть может. За дёргающееся в минуты волнений лицо, за проклятое заикание, не дававшее возможности выражать свои мысли спокойно и чётко. Но не любят. Скорее уж стыдятся своего неправильного, больного сына и стараются держаться подальше.

Вообще-то, Клавдий рано понял, что в таком положении дел были и свои преимущества — пусть Клавдию и почти не доставалось нежности или тепла от отца или матери, что порой всё же выпадали его братьям, но и наказывали его тоже в десятки раз реже, чем братьев. Там, где Ролланду, Антонию или Марку грозила взбучка, Клавдия попросту не замечали. Он, один из младших сыновей, недужный и лишённый каких-то ярких талантов, попросту не был важен. Был невидимкой в родной семье. И до смерти отца эта роль Клавдия вполне устраивала.

Сад семьи Ланто был совсем не похож на парки при королевских дворцах Палдайна. Сад полнился извилистыми тропинками и напоминал скорее лес, живой и будто бы не тронутый рукой умелого садовника — без всяких прямых линий, идеально вычерченных дорожек да квадратных прудов. Здесь, в тени раскидистых деревьев, вдали от толпы подобострастных придворных, готовых при первом же удобном случае всадить нож в спину, должно быть, приятно было отдыхать от столичной суеты и дворцовых забот.

Клавдий подумал, что, пожалуй, было бы неплохо приезжать сюда почаще, если сватовство ко второй дочери виконта Ланто завершится удачно. Клавдий надеялся, что его недуг, что мучил с малолетства — лицо Клавдия, без всякого его на то желания, порой отвратительнейшим образом дёргалось и двигалось, в минуты волнений и вовсе совершенно ему не подчиняясь — не станет слишком большим препятствием для этого брака.

В конце концов, Клавдий всё-таки был младшим братом короля Антония, и (пусть в виду молодости и вполне неплохого здоровья Антония и уродства самого Клавдия это обстоятельство нельзя было считать всерьёз обнадёживающим) его наследником, а Елена Ланто считалась при дворе Палдайна не столь завидной невестой, чтобы иметь возможность перебирать женихами.

Отец Елены был беден и совсем не знатен (титул виконта он получил лишь из-за женитьбы на свободолюбивой придворной даме, дочери герцога и любимой фрейлине королевы Селестины), а она сама — не столь красива, чтобы хотелось закрыть глаза и на недостаток родовитости, и на недостаток денег. К тому же, Елена была слишком высока, слишком плечиста (пусть, всё же, и довольно стройна в талии и широка в бёдрах), да ещё и с лицом в оспинах и близорукими слишком светлыми глазами. На фоне своих, уродившихся в отца, красивых сестёр, утончённых и очаровательных, рослая и не слишком изящная Елена смотрелась ещё большей дурнушкой, хотя Клавдий и находил, что черты её лица были довольно миловидными.

И всё же, Елена Ланто для планов Клавдия подходила лучше всего. Ведь Клавдий желал сохранить за собой, насколько это было возможно, право на трон Палдайна, а выбор подходящей супруги, что сумеет подарить ему наследников, был одним из тех пунктов, что способен был помочь в сохранении положения Клавдия — ибо если у Клавдия будут сыновья (а лучше — сыновья-отроки) к тому времени, как соберутся обзавестись семьями Август и Гордиан, было гораздо больше шансов, что Малый королевский совет захочет видеть королём именно его, а не младших братьев.

Елене Ланто было уже девятнадцать — возраст, что вполне годился для замужества, но юным уже не считался — и сложением, судя по словам придворного лекаря, она вполне годилась для деторождения. К тому же, как сказал лекарь, не менее важным являлся тот факт, что мать Елены родила за двадцать два года брака пятнадцать детей, из которых двенадцать были живы и вполне здоровы. Ныне здравствующих братьев у Елены было семь (и ещё двое умерли в младенчестве) — а это означало, что вероятность рождения у неё мальчика, наследника, была выше, чем у девушек из семей, где девочки рождались чаще.

К тому же, насколько Клавдию было известно из жизни при королевском дворе, вокруг красивых женщин (равно как и вокруг красивых мужчин) всегда водилось гораздо больше соблазнов, чем вокруг некрасивых. А, следовательно, беспокоиться о неверности жены, которую трудно было посчитать хорошенькой, приходилось несколько меньше, чем если она была на редкость хороша собой.

Так что, Клавдий полагал, что выбор Елены на роль его жены удовлетворял сразу многим требованиям: во-первых, её мать была достаточно плодовита, во-вторых, фигура самой Елены говорила о крепком здоровье, в-третьих, ввиду не самой привлекательной внешности, вокруг Елены едва ли вились толпы поклонников, что увеличивало шансы Клавдия как минимум на удачный исход сегодняшнего дела, а как максимум, и на рождение именно его наследников, а не кого-нибудь иного.

Приятным дополнением было то, что, в-четвёртых, мать Елены была дружна с матерью самого Клавдия, что обеспечило очень скорое материнское благословение на этот союз, в-пятых, невеста, как многие говорили, обладала довольно кротким нравом, а, в-шестых, внешне Елена совершенно не нравилась падкому на женщин Антонию. К тому же — и это было «в-седьмых» — если Елена станет принцессой, о её существовании вполне мог вспомнить её дядя-герцог, порядком обиженный на королевскую семью Палдайна из-за женитьбы Антония на Женевьеве, а не на одной из дочерей его младшего брата. Так что, Клавдий видел в женитьбе на Елене Ланто довольно неплохой ход на пути к трону Палдайна, позволяющий при этом сохранить заодно и гордость.

Клавдий больше не желал быть невидимкой для всего Палдайна. А потому он должен был стать достойным претендентом на королевский трон.

Конечно, Клавдий осознавал, что от короны порой бывало куда больше хлопот, чем реальной пользы, но болезненная гордыня, всегда сидевшая в уголке его сердца, не позволяла отказаться от того, что Клавдий вполне мог считать своим по праву теперь, когда из старших братьев оставался в живых лишь Антоний, а отец уже почти год лежал в могиле, да ещё и оказался там столь стремительно, что некоторые даже подозревали Марка в отцеубийстве.

Да и ведь, к тому же, Клавдий и не помышлял завоёвывать трон силой!

Он желал всего лишь немного направить течение реки власти в собственную сторону, чтобы, в случае смерти Антония (естественной, само собой — брать на душу грех братоубийства у Клавдия не было никакого желания) и отсутствия у того наследника (а, учитывая отношение Антония к Женевьеве, подобный исход был вполне вероятен), у него самого оказалось больше шансов занять престол, нежели у младших братьев. Для этого ему, несчастному заике, следовало, для начала, обзавестись наследником (а лучше — и не одним). Ведь, в отличие от того же Марка, Клавдий был лишён возможности всегда и во всём действовать прямо и с поистине королевским размахом. Приходилось всякий раз делать небольшой шаг вперёд и крохотный шажок куда-нибудь в сторону. Или же два шажка в сторону и один — назад.

Конечно, Клавдий и не подумал бы тягаться с Марком в случае его возвращения и желания воссесть на троне Палдайна — в физическом плане схватка оказалась бы проиграна, даже не начавшись. Роймо, дракон Клавдия, уступал Шьямме, драконице Марка, в размерах, в остроте зубов и разрушительности и жаре пламени. Сам Клавдий уступал Марку в искусстве владения мечом и в быстроте реакции. В заведомо проигрышный бой же Клавдий не горел желанием вступать. Противостояние же при помощи бумаги и перьев тоже вполне могло и не начаться, так как Марк, при всех своих неосмотрительности и безрассудстве, опасность обычно чувствовал неплохо, а реагировал на эту опасность весьма стремительно и не всегда соизмеряя силы.

Впрочем, и всерьёз трепетать перед Марком и его Шьяммой Клавдий, в отличие от Антония, не думал. Он знал: опасно было лишь стоять у Марка на пути, но стоило лишь шагнуть немного в сторону, уступая дорогу — и Марк проносился мимо.

Конечно, Клавдий отдавал себе отчёт, насколько Марк бывал яростен, не сдержан и страшен в гневе даже в свои шестнадцать лет. И всё же, все эти замечательные свойства характера проявлялись во всю силу лишь тогда, когда Марк чувствовал потребность защищаться или (что было гораздо хуже) — кого-то защищать. Когда же Марк сам нападал, достаточно было сложить знамёна и сдаться на его милость, и тогда он уже не спешил добивать павшего на колени врага.

К тому же, довольно неплохо зная нрав неугомонного Марка, Клавдий полагал, что правление тому когда-нибудь попросту наскучит. И случится это весьма скоро. И тогда бремя власти целиком и полностью ляжет на матушку, если та ещё будет жива. Или же — на самого Клавдия. В конце-концов, Марку никогда не нужна была власть. Марку, с его охотничьим азартом, всегда нужны были лишь победы. Трофеи, что можно было бы повесить на стену и забыть до следующей охоты.

Но, всё же, одно дело уступить престол Марку, только этим летом уничтожившему армию короля Снотвикии Якова, и совсем другое — позволить лишить себя права на корону малявкам Августу или Гордиану или же несносной Аннис вместе с её муженьком и отпрысками. Нет... Клавдий не желал уступать им. Не желал больше оставаться неведимкой, оставаться вечно в тени. В тени более удачливых, более здоровых, более красивых братьев.

И если Клавдий не желал больше оставаться в тени, ему следовало разыграть партию, первым ходом в которой была женитьба на Елене. И пусть первый ход был самым простым, Клавдий всё равно ощущал волнение. И радость. Ибо игра начиналась.

Со стороны замка послышались шаги, и скоро в саду показалась Елена Ланто. Походка у Елены была твёрдой и неспешной. Она подошла к Клавдию немного ближе, остановилась на расстоянии где-то четырёх шагов — именно на таком расстоянии от жениха могла стоять девушка, пекущаяся о своей репутации, если ей приходилось оставаться с женихом наедине — и сделала реверанс.

Щека Клавдия предательски дёрнулась, как только он увидел Елену, а где-то в горле застряли заготовленные для такого случая слова. Как это было некстати!.. Клавдий накрыл дёргающуюся щёку ладонью. Чтобы вернуть себе возможность хоть как-то говорить, Клавдий попытался отвлечься на что-то другое, чтобы вежливые слова, которыми следовало предложить даме замужество, всё-таки смогли сорваться с его уст.

Он разглядывал белое с чёрным платье Елены, юбка которого, в чёрно-белую шахматную клетку, лишь больше напоминала о том, для чего Клавдий прибыл во владения виконта Ланто. Взгляд Клавдия скользнул чуть выше, на широкие плечи, смотревшиеся ещё более широкими в сшитых по моде прошлых лет рукавах, и белую, почти не тронутую следами от оспы, шею, на которой красовалось ожерелье, напоминавшее нанизанные на нитку ягоды рябины.

Почему-то Клавдию пришло в голову, что то, что начиналось сегодня, отец, любивший давать забавные названия едва ли не каждому событию, мог бы назвать рябиновой партией.

— Ваше высочество, я прошу прощения, что обращаюсь к вам прежде, чем вы заговорили со мной, — прервала затянувшееся молчание Елена, и Клавдий, лицо и голос которого всё ещё не желали ему подчиняться, заглянул в её светлые глаза, смотревшие на него спокойно и вместе с тем смело, — но я бы хотела бы услышать от вас все условия, что по вашему мнению сделают наш союз счастливым, и озвучить несколько своих.

Голос у Елены был, пожалуй, приятным. Клавдий, возможно, слышал её раньше, но тогда и он сам, и она были ещё совсем детьми. Обнаружить то, что звучание голоса его невесты было мелодичным и безукоризненно ровным, оказалось гораздо приятнее, чем Клавдий предполагал ранее.

Послышался какой-то шорох, и Елена бросила украдкой взгляд в сторону замка и вздохнула. Во вздохе этом словно притаилась мягкая усмешка.

— И, ваше высочество, как вы смотрите на то, чтобы мы спустились к пруду? — поинтересовалась Елена и накрыла пальцами одну из бусин на своей шее. — Дело в том, что мои младшие сёстры и братья весьма любопытны и непременно пожелают нас подслушать.

— А о-о-они к п-п-п-пруду не п-п-п-пойдут? — улыбнулся Клавдий, не сразу сообразив, что то были первые его слова, обращённые к невесте после его беседы с матерью и с виконтом Ланто.

— В пруду по преданию живёт русалка, которую они страсть как боятся, а на иве рядом притаился призрак, — ответила Елена, тоже улыбнувшись. — Я же не верю ни в русалок, ни в призраков. Если мне не изменяет память, вы тоже не верите.

Клавдий рассмеялся и кивнул.

А спустя уже пару мгновений он и Елена зашагали по дорожке в сторону старого пруда.