Тихоня (гет)

Философ сказал: человек от рождения

случайности.

Луньюй, глава VI

Маньяком можешь ты не быть, но сексуальным быть обязан.

Так считало отражение в зеркале, намекая на то, что не худо бы побриться.

Десять минут назад Чингиз выяснил, что в его состоянии чистить зубы можно было только сидя на полу и прислонив голову к стенке ванной, потому что даже в условно вертикальной позе его мотало вслед за зубной щеткой. Бриться в таких экстремальных условиях? Миссия невыполнима.

Чтоб еще когда! Алкоголя!! Хоть грамм!!!

Отражение настаивало на бритье. Не… В сад.

Что-то настойчиво бухало над головой. Чингиз титаническим усилием поднял глаза: на стене всего-навсего тикали часы. И показывали шесть утра. Часы? В ванной? Что ни говори, а так пить нельзя.

«Ну хотя бы расчесаться-то!» — зудело отражение. М-да… Пожалуй… Или…

Чингиз качнулся к зеркалу, чтобы убедиться в необходимости расчесывания. Епрст… А глаза-то где?! И так узкие, от природы, не сразу и заметишь, а тут вообще пропали! Чингиз потрогал лицо рукой. Наощупь глаза тоже не обнаруживались. Ну и хрен с ними. Пусть все считают, что так и было задумано его родителями…

Идти ноги отказались напрочь, и никакие увещевания на них не действовали. Чингиз опустился на четвереньки и пополз проводить археологические изыскания на тему «а куда я вчера дел рюкзак?» Поиски привели его в комнату. Он поднял голову, дабы сориентироваться на местности. О-па…

Посреди комнаты стоял разложенный диван, а на нем валялись две голые девицы. Только тут Чингиз обратил внимание, что сам столь же элегантно раздет. О как… Вот это уже тема для медитации.

Муки памяти о том, что же вчера происходило, решил отложить на потом. Сейчас гораздо насущнее было пройти другие квесты, к примеру, найти рюкзак, одежду и кухню. Задачка не из легких, но Чингиз ее успешно решил, поползав по полу еще минут пятнадцать.

Одежда и лицо по помятости оказались вполне сопоставимы. Тут уж расчесывайся, брейся, хоть пудрись — лучше выглядеть не станешь. Так подумал Чингиз и не стал расчесываться. Длинные патлы спутались и всклокочились весьма художественно, он решил не выходить из образа.

Спасением стала бутылка пива, обнаруженная в холодильнике. Еще через четверть часа Чингиз почувствовал себя достаточно адекватным, чтобы попытаться въехать в ситуацию.

Итак. Кухня незнакомой квартиры, пол, бутылка холодного пива в руке, на джинсах — пятно неизвестного происхождения, футболка выглядит так, будто ею мыли пол. В комнате — спящие голые девчонки. Время — половина седьмого. Утра. Что за идиотский организм! Как привык в детстве вставать в полшестого на пробежку и тренировку, так до сих пор не хочет отвыкать. Хоть в пять утра ложись, все равно в половине шестого Чингиз просыпался как от пинка и больше не засыпал. И это при том, что к спорту его организм не имеет ни малейшего отношения вот уже скоро десять лет.

И все-таки. Чего вчера было? Встретился с заказчиком, попили пива, обговорили детали. Чингиз долго удивлялся, с какого перехрена срочно заказывать навороченный тюнинг мотоцикла, если до конца сезона — считанные дни. Встретился с Доктором, попили пива, потрещали за жизнь. Съездил на книжные развалы на «Крупу», встретил знакомого книжника, попили еще чего-то… На этом память стопорилась.

Так. Зайдем с другой стороны. Что за девахи? По некоторым признакам, прибегнув к здравой житейской логике, Чингиз определил, чем с ними занимался. Даже выдохнул облегченно, углядев на полу использованные презервативы — значит, не только вспомнил, в каком кармане они водятся, но и сумел воспользоваться. Это радует. Однако насчет девиц память тоже предательски молчала. Так пить нельзя…

Ладно, хватит про вчера, потом поупражняемся. Пора подумать про сегодня.

У Чингиза было отчетливое ощущение, что на сегодняшнее утро он запланировал что-то супермегаважное. Так что ранний подъем имел свои несомненные плюсы, осталась сущая ерунда — вспомнить, чего собирался сделать. И заняться этим можно за пределами квартиры, благо пиво кончилось, девки дрыхнут, спасибо этому дому аа-граа-менное за провалы в памяти.

В рукава косухи Чингиз попал почти сразу — сказалось лечебное воздействие пива. С казаками сражаться пришлось дольше, но в конце концов Чингиз и их победил. Он еще с минуту потоптался в узенькой хрущобной прихожей, соображая, как открыть дверь и при этом не прижать себя дверью в углу. Вот тоже достижение отечественной архитектуры. Почти все знакомые Чингиза жили в таких клетушках, именно поэтому он не любил ходить в гости — казалось, что эти курятники жмут в плечах.

Серая, засранная до невозможности парадная. Какой этаж-то хоть? А разница…

Чингиз вышел в прозрачный холодок раннего сентябрьского утра, как вылез из подземелья на свет — счастливо щурился, жадно втягивал тонкими ноздрями воздух, еще не впитавший осенней хандрозной мокрости, но уже лишившийся радостного летнего тепла. Скоро настанет время, когда из-за штор в комнату будет проникать холодная предрассветная темень пополам с зябкой питерской сыростью и запахом прелой листвы. И это тоже будет хорошо.

Больше всего на свете он любил утро. Любил веселые летние рассветы, когда солнечные шаловливые лучики будили его раньше, чем сработает таймер. Любил тоскливые осенние зори, наполненные предчувствием мороза и едва сдерживающиеся от дождевых слез. Любил тяжелые утра зимой и околевшее зимнее солнце, нехотя выползающее из темноты, как из проруби. И мокрые весенние зеркала на асфальте, в которые превращался пористый грязный снег под ударами гвардии солнечных зайчиков, он тоже любил больше всего на свете.

Это утро было особенное, половинчатое какое-то, неопределенное: вроде только первый день осени, и солнышко ласково еще по-летнему, и листва еще зеленеет празднично и беззаботно, и воробьи еще не поджимают зябнущие лапки на холодном после ночи асфальте, а где-то внутри уже заплакало тихонечко, загрустило по-осеннему то, что люди зовут душой. Или это просто голодный желудок ноет, прося жрать много и вкусно? Кто ж тебя в семь утра накормит, дурное ты создание…Первый день сентября начинается многообещающе…

Твою мать!!! ПЕРВЫЙ ДЕНЬ СЕНТЯБРЯ!!!

Память проснулась. Университет. Исторический факультет. Третий курс. ДНЕВНОЕ отделение. В девять ноль-ноль.

Чингиз в который раз проклял себя за то, что так легко ведется на «слабо». А Дзен этим пользуется, скотина. Сначала поступить заставил, а теперь, таким же методом — перевестись с заочного на дневное. Лучший друг, называется. Все грузит светлыми идеалами: университетское образование, престижная работа, красивая жена, пятеро гениальных детишек… При том, что у самого Высшая школа милиции, должность опера в каком-то занюханном отделе, жена такая же, как должность, да и потомства пока не наплодил. Однако доказывать что-то Дзену было бесполезно, а сам он мог переспорить китайца. В Чингизе китайской крови, по непроверенным данным, не было, поэтому убедить его в том, что без высшего образования он помрет в ближайшую же неделю, Дзену не составило ни малейшего труда. Кодовое слово «Слабо!» действовало на Чингиза безотказно.

«При звуках флейты теряет волю» — усмехнулся про себя Чингиз и поискал глазами табличку на стене дома, где было бы написано название улицы. Бульвар Дружбы… Вот те раз. Это где? К черту подробности, в каком городе?

Счастье есть! Вон тетка идет! Стой! Стой, куда заворачиваешь!

Источник информации неумолимо скрывался за углом, и Чингиз бросился сломя голову догонять тетку. Услышав сзади топот и металлическое бряцанье, бедная женщина обернулась с потусторонним ужасом в глазах — не иначе решила, что гонится за ней сексуальный маньяк или того хуже, грабитель, последние гроши отбирать. Мелькнуло в ее лице сомнение — отдавать кошелек, чтоб не убил, или стоит побороться за кровно заработанные.

Однако маньяк — на удивление симпатичный, но изрядно помятый азиат — немилосердно дыша перегаром, виновато сделал брови «домиком» и всего-навсего спросил:

— Простите, не подскажете, как тут до ближайшего метро добраться?

Вопрос, мягко говоря, был тупой. До ближайшего метро «Ленинский проспект» насчитывалось километров десять, а с транспортом давно не ладилось. Поэтому несостоявшаяся жертва грабежа посоветовала маньяку пройти с километр до платформы «Горелово» и уехать на Варшавский вокзал. Парня явно обескуражило такое предложение, он буркнул себе под нос что-то типа «Во занесло!». Тем не менее, женщину он одарил потрясающей, белозубой, игриво-лукавой улыбкой:

— Спасибо! Пропал бы я без вас!

Он пошел прочь быстро, не оглядываясь, легким широким шагом. Стройный, сильный, красивый. Если бы он оглянулся, то увидел бы в глазах женщины глухую, безысходную тоску. Своей невероятной улыбкой Чингиз всколыхнул в ней мысли, которые она гнала от себя все последние годы. Женщина думала о том, что молодость и красота ушли безвозвратно, что стать и здоровье положены на троих детей и гуляющего налево мужа, что жизнь превратилась в тягостную вереницу унылых дней, что утром она уходит на работу, вечером идет с работы, тащит неподъемные сумки, а дома ее ждут готовка, стирка, препирательства с сыном, скандалы с дочкой, равнодушие мужа, и из приятного — только третьесортный женский роман перед сном. А ведь ей всего сорок лет…

Она судорожно вздохнула, прогоняя подступивший к горлу комок, и побрела по тротуару, забыв, что опаздывает на работу.

* * *

Телефон тренькал так навязчиво, что пришлось проснуться.

Стеф разлепила глаз, посмотрела на часы — блин, можно было спать еще целых десять минут! Сняла трубку, проклиная все на свете.

— Але.

— Привет, малыш.

Вот тут Стеф уже чертыхнулась в полный голос.

— Че надо, козел?

— Малыш, давай встретимся.

Ну вот. Так тебе и надо. Нефиг связываться с кем попало.

Стеф набрала в грудь побольше воздуха:

— Ты что, не понял? Я тебе сказала, чтоб ты больше никогда сюда не звонил! Забудь этот номер телефона! Забудь этот адрес! Урод! Ты что, русского языка не понимаешь?! Или я говорю по-китайски?!

Она в сердцах швырнула трубку и выдрала телефонный шнур из розетки.

Вот так утречко! Верно говорит народ: как отвратительно в России по утрам!

Стеф с отвращением уставилась на телефон. Козел! Козлина! Урод…

Запиликал будильник тошнотворным пластмассовым писком. Стеф с воплем подскочила и швырнула будильник об стенку. Хлипкая китайская будилка не выдержала русского гнева, рассыпалась по мелким деталькам.

Трясясь от злости и холода, Стеф пошлепала на кухню. Сигарета, кофе, зубная щетка, одежный шкаф. Так не хотелось начинать учебный год! Тем более, с новым курсом! Хорошо хоть, Ирка тоже отчислилась в прошлом году и восстановилась нынче. По крайней мере, одна знакомая физиономия будет.

Все еще гневно фыркая, Стеф вышла из дома и взяла курс на университет. Понеслось дерьмо по трубам!

* * *

Возле аудитории имени Мавродина на Менделеевской, 5 кучковались третьекурсники. Стеф с ходу углядела знакомую физиономию Иры Купчинской и с криком: «Привет третьему курсу!!!» врезалась в толпу.

— Стеф! — Ира первая оправилась от шока. — Анька! Что, восстановили?

— А куда бы они делись! У меня, в конце концов, уважительная причина для академки была!

— Как нога?

Стеф радостно махнула правой ногой, едва не заехав ею Ире в ухо:

— Живая! Что ей сделается! Но про танцы все равно придется забыть.

— Ладно, кроме танцев еще много чего в мире есть. — Ира схватила Стеф за руку и потащила к самой большой компании. — Знакомьтесь! Это Стеф, восстановилась после академки. Стеф, это Ваня, это Марго, Лена и Таня, Марат, Виталик, Леша…

— Оч-чень приятно…

Через пять минут Стеф знала по имени и в лицо весь состав дневной группы третьего курса. Еще через минуту Ира потащила ее на перекур, не забывая по дороге знакомить со всеми новенькими.

Конечно, спокойно покурить им не дали, потому что тут же нагрянули историки с четвертого курса — бывшие однокурсники Стеф. Наконец толпа схлынула, Аня прикурила новую сигарету вместо той, которую прямо из рук выстрелили новые знакомые.

Дверь факультета открылась, выпустив в колоннаду новую партию студентов. Партия пронеслась мимо по направлению к ближайшему алкоголеторгующему магазину, оставив в напоминание о себе всего двух человек. Один, ссутулившись, быстро пошел прочь, а второй, стоящий спиной к Ане, упорно пытался прикурить, но почему-то у него это не получалось. На парне была черная косуха, потертые джинсы и казаки, но больше всего Ане понравилась роскошная грива иссиня-черных волос почти до поясницы длиной. И просто-таки не было сил смотреть, как он мучается с зажигалкой.

Аня подмигнула Купчинской и панибратски хлопнула парня по спине. Тот обернулся… Аня застыла с зажигалкой в протянутой руке. Эту физиономию она видела. Причем точно помнила, где. А уж при каких обстоятельствах! Только бы не покраснеть…

Парень удивленно приподнял бровь, взял зажигалку, прикурил, буркнул: «Спасибо» и отвернулся. Не узнал… Негодовать или радоваться? Или вообще не тот, похож просто?..

— Стеф, ты че? — Ира дернула Аню за рукав. — Ты где вообще?

Стеф ошалело взглянул на Купчинскую, потом на парня в косухе.

— Этот? Ага, тоже запала? Хорош, правда?

Стеф только отмахнулась:

— Ты лучше скажи, что за кадр.

— Да хрен его знает… Называется Чингиз, с заочного перевелся. Мне ребята рассказали. Чучело, говорят, то еще.

— Почему?

— Да малахольный он какой-то. Ни с кем не общается, слов, кроме «угу» и «гм», из него хрен вытянешь. Уши плейром заткнет — и считай его нет. Мрачный вечно, как туча… Мне кажется, что он какой-то сатанист. Точно тебе говорю. А эти придурки-заочники его Тихоней прозвали! Чудик, одним словом.

— Да скорее чудо природы…

Стеф разглядывала Чингиза. Тот с отсутствующим видом курил, прислонившись к колонне. «Да точно он!»— думала Стеф: узкие раскосые глаза, хищный нос с горбинкой, четкие линии худощавого лица и бронзово-смуглая кожа. Такая же диковатая повадка, неулыбчивые губы. Нет, это точно он! Вот твою мать… Откуда он здесь взялся?! Только его не хватало для полного счастья!

* * *

На Ладоге штормило третий день. Коварное озеро-море в первобытной ярости выхлестывало на песчано-хвойный берег острова водяные громады, неистовый ветер безжалостно рвал кроны деревьев, стелил по земле кусты. Волны разбивались об острые черные камни в мириады пенных брызг, брызги смешивались с плотной завесой льющего непрестанно дождя, и все вокруг стало мокрым, холодным, непроницаемо-серым.

Тяжелое дыхание и шорох ветвей, любопытный жук ползет по высокой травине, ошалелые глаза черного бархата, тихий шепот: «Спасибо…» Так еще никогда не было. Так уже больше никогда не будет…

Видимо, Стеф уставилась на Чингиза слишком откровенно, потому что он вдруг оторвал глаза от шпиля Адмиралтейства, который созерцал уже минут пять, и метнул на нее взгляд такой яростный, что Стеф даже испугалась слегка. Узнал все-таки?! Она поспешно отвернулась и попыталась въехать в Иркину трескотню:

— …Тогда мы втроем подымаемся, кладем ему билеты и в ногу выходим из аудитории. А он нам вслед задумчиво так: «Третий Триумвират!»

— Ир, их было два.

— Кого?

— Триумвиратов.

— Стеф, ты меня слушала вообще?

— Вообще нет. Пошли, время уже.

День не клеился. Настроение было непоправимо испорчено. Стеф еле дождалась окончания лекций — ей хотелось поскорее примчаться домой, врубить на полную громкость любимый альбом «Арии» и забраться в ванну, чтобы смыть этот жуткий взгляд, словно прилипший к коже.

Наконец она услышала заветное: «На сегодня все!» Стеф вскочила и опрометью бросилась к двери, на ходу запихивая в рюкзачок тетрадь и ручку, и естественно, в дверях налетела на кого-то. Раздались чудовищные матюги, и Стеф непроизвольно отпрыгнула: с пола поднимался сбитый с ног Чингиз. Этого только не хватало…

Вдруг на нее накатила необъяснимая злость. Да какого хрена этот идиот сегодня весь день испоганил! Еще и под конец умудрился нагадить! Стеф вне себя изо всех сил пнула Чингиза кроссовкой под колено:

— Под ноги смотри, козел! Псих ненормальный!!

Больше она ничего не успела ни сказать, ни сделать. Ее сдавило, смяло так, что сперло дыхание, и с невероятной силой швырнуло в коридор. Вспышка боли в затылке — и темнота.

* * *

Резкий запах нашатыря пробрался в мозг. Стеф осторожно открыла глаза. Чье-то лицо над ней покачнулось, расплылось, потом снова собралось целиком. Это была Ира.

— Ни за что бы не подумала, что Тихоня мог такое выкинуть!

— Он меня выкинул, а не такое. Хорош Тихоня… — простонала Стеф, ощупывая голову. — Козел бешеный… Сука… Падла… Тварь…Зараза… А чего вы тут все столпились? Пациент скорее жив, чем мертв. Все свободны.

— Какое там свободны! Сейчас «скорая» приедет!

Стеф сморщилась:

— Ваня, ори потише. И пошли эту «скорую»… сам знаешь, куда. Я домой.

Командир поискового отряда «Ладога» Ваня укоризненно покачал головой, но возражать не стал: об упрямстве Стеф ходили легенды.

— Так, молодые люди! — приказала Ира. — Пострадавшую на руки — и домой!

— Тебе бы взводом командовать, — усмехнулся Ваня.

— Я подумаю. Ну, что застыли, как соляные столпы? Взяли — и понесли!

Ваня задумчиво оглядел Стеф:

— Ты сколько весишь?

— Что-то около сорока шести, а что?

— Далеко живешь?

— На Шестой линии, а что?

— Дотащу, — решил Ваня и поднял Стеф на руки. — Потопали. А этого козла я так уделаю, что родная мама не опознает.

Стеф хихикнула:

— Тогда рядом со мной с сотрясением мозга уляжешься.

Ваня, по габаритам напоминающий трехстворчатый шкаф, только хмыкнул презрительно:

— Ты его видела? Тощий, как ремень. Плюнуть не на что. Это во-первых.

— Уж я бы нашла, на что плюнуть. И не только плюнуть… Так что там во-вторых?

— Во-вторых, в моей голове даже от ядерного взрыва не может случиться сотрясения, тем более мозга. А в третьих…

— Еще и в-третьих есть?

— Есть. В-третьих, полежать рядом с тобой я вовсе не против.

* * *

Чингиз несся по Дворцовому мосту. На Университетской набережной тормозить машину — занятие неблагодарное, ждать маршрутку можно до второго пришествия, а на троллейбусе домой приедешь дай бог к вечеру, поэтому Чингиз бежал во весь опор на Невский.

Что-то случилось с мамой, отец прислал сообщение. Что-то серьезное, иначе подождали бы до вечера. Чингиз давно уяснил себе: кроме родителей, у него на этом свете нет ровным счетом никого, и тем более никто, кроме родителей, не стал бы терпеть все его выкрутасы, вытаскивать из передряг, вообще всячески помогать и поддерживать. Никому, кроме них, он сто лет на хрен не сдался. Особенно если учесть, сколько крови он им попортил своими выходками… Поэтому отношение к родителям у Чингиза было, мягко говоря, трепетное. Как, впрочем, и к дому. Дом — это единственное место, где тебя ждут. Пьяного или трезвого, веселого или грустного, успешного или лузера, тебя ждут только дома.

— Смотри, куда прешь, козел!

Перед глазами поплыли багровые круги… Чингиз не помнил лица, и слов, которые лицо ему сказало, тоже не помнил. Был только короткий точный удар, от которого лицо смазалось и уплыло куда-то в сторону. Чингиза не волновало ничего, что происходило вокруг. На пути возникло досадное препятствие, оно устранено, все.

* * *

Холодный белый кафель туалета. Лужица темной горячей крови из-под закрытой двери кабинки.

А потом он расскажет дотошному врачу, что «звездного мальчика» из клуба ушу «Алый дракон» дисквалифицировали. Пожизненно. Не в меру вспыльчивый паренек чуть не прибил на ковре не в меру невежливого соперника.

* * *

В квартире, казалось, сгустился воздух от напряжения. Чингиз почувствовал это, едва переступил порог.

— Есть кто живой?

Живые в лице родителей заседали на кухне. Именно заседали — живя в России больше двадцати лет, семейство Кан быстро переняло привычку решать все важные вопросы и проводить задушевные посиделки на кухне. Чингиз засунул в приоткрытую дверь тридцатидвухзубовую улыбку:

— Что за пожар?

— Сядь, — у отца был такой вид, будто действительно случился пожар, в котором сгорело все самое ценное.

Чингиз взгромоздился на разделочный стол.

— Сядь нормально, не паясничай!

Так. Отца действительно припекло. В спокойном состоянии ему было абсолютно по барабану, кто где сидит, курит, ест и ночует. Зато если у него начинались нервяки, места в доме всем было мало: курить на кухне воспрещалось, ходить следовало только на цыпочках, а лучше было вообще не отсвечивать перед глазами, ночевки вне дома пресекались на корню. Учитывая, что вывести Аджимурата Кана из состояния равновесия было крайне затруднительно, такой домашний террор случался нечасто, но уж когда случался…

Сейчас, похоже, был именно тот случай. Чингиз покорно сполз со стола и уселся на пол.

— Ты что, издеваешься?!!!

— Ну ты же знаешь, не люблю я мебель, веду половой образ жизни. Давай лучше по делу.

Кан-старший издал утробное рычание. Кан-младший не двинулся с места, всем своим видом демонстрируя, что от осинки не родятся апельсинки.

— Осел упрямый…

Чингиз пожал плечами. По идее, повежливее надо бы с отцом себя вести, но родитель сам виноват: раз уж воспитал в демократичной обстановке, далекой от традиций азиатских семейств, пусть не возникает. Строить ребенка, которому двадцать шесть лет, а характер такой, что в речку бросить — рыбы на берег повыпрыгивают, как-то поздновато. Ну упрямый, дальше-то что?

— Значит, так. — По тону отца Чингиз определил, что сейчас его начнут не просто строить, а натурально тиранить. — С сегодняшнего дня ночуешь только дома. Алкоголя чтоб ни грамма, учую — прибью. Чтоб я знал, куда ты ушел и когда придешь. Возвращался чтоб точно вовремя. Никаких мотоциклов, никаких слетов, никаких покатушек, никаких баб, никаких тусовок. Из дому без надобности не выходить.

— Да что случилось, в конце-то концов?!

— Не твое дело. Я сказал.

Чингиз аж подпрыгнул:

— Ни хрена себе! Не мое дело? Ты тут застраиваешь всех, дышим по команде, у меня работа из-за твоих завихов медным тазом накрывается, и не мое это дело, видите ли! И при чем тут мама вообще?!

Отец побагровел. Все-таки Восток — дело тонкое… Чингиз понял, что сказал лишнего, теперь беды не оберешься.

— Ты!... Ты что себе позволяешь!!... Щенок! Только попробуй мне еще полай!

— Лай-лай-лай!...

— Мужики, да вы что, с ума сошли?!! — совершенно точно определив, что еще секунда, и отец с сыном будут ломать друг другу носы, Асель Кан бросилась между ними. — Вы мне еще тут передеритесь! Нашли время! Вам что, по пятнадцать лет обоим?! Аджике, что ты, в самом деле, подразделение «морских котиков» дома устраиваешь? Ничего фатального еще не случилось, еще вообще ничего не случилось!

— А что за пожар тогда?!

— Да нет никакого пожара! Сумку у меня вырвали в подъезде!

— Твою мать… — Чингиз полез за сигаретами. — А че истерика такая, будто Тунгусский метеорит тебе на голову свалился?

Мама кивнула на отца, который тихо рычал в усы, как недовольный зверь под кустом:

— У него проблемы какие-то с партнерами, вот он теперь от каждой тени шарахается.

— Ясно. Ладно, Тунгусский метеорит упадет — свистните.

Чингиз отчетливо, как никогда, ощутил жизненную нехватку боксерской груши в доме. И послал бы отца на все иероглифы китайского алфавита, да совесть не позволяет. Куда бы ее деть-то, совесть эту, чтоб жить не мешала? А еще постоянное чувство вины перед родителями и робкую щенячью благодарность за то, что они все-таки считают его своим сыном…

Понтий Пилат, нахохлившись, дремал на гардине. От щелчка двери он проснулся, из комка черных перьев сверкнул круглый желтый глаз. Тут Чингиз вспомнил, что со вчерашнего утра Прокуратора не кормил. Ворон встряхнулся и осуждающе вякнул: явился мол, не запылился, жрать не положил, форточку закрыл — ну не садюга ли?

— Извини, замотался. Щас все будет.

Прокуратор высокомерно восседал на гардине.

— Если ты не слышал, я извинился. На тебе тушенку. Она с мясом, я проверил.

Ворон посмотрел на Чингиза, как на полоумного: мне? Добропорядочному хищнику? Тушенку? Охренел, что ли???

— Не хочешь — не ешь. Другого все равно ничего нету. Можно подумать, крысы с помойки вкуснее.

Понтий Пилат объяснил бы глупому двуногому, что свежепойманная крыса — это живое теплое мясо, которое по определению вкуснее, чем та гадость, что лежит сейчас в тарелке. Но двуногий слишком тупой. Да и после суток голодания лететь куда-то искать кого-то приличного на обед уж очень лениво. Придется есть…

Чингиз наблюдал, как птица обреченно поклевывает тушенку, и думал, что ворон обнаглел. Сырое мясо ему подавай, видите ли. Четыре года назад, когда Чингиз принес его домой полудохлым от голода птенцом, он с превеликим восторгом жрал даже овсяную кашу. Выходит, не только люди к хорошему быстро привыкают.

— Чингиз, не надо на отца обижаться…

Мама вошла в комнату, как всегда, неслышно. И где только она этому научилась?

— Я не обижаюсь, ты что.

— Оно и видно. Вот детский сад, штаны на лямках. Взрослые мужики, а ведете себя, как шестиклассники.

— Да все нормально, мам.

— Ненормально, — мать вздохнула и уселась на пол, опершись спиной о стеллаж с книгами. — В том-то и дело, что ненормально. Ты когда-нибудь на отца голос повышал?

Чингиз сел рядом.

— Нет. А он на меня?

— Вот именно. У него проблемы очень серьезные на этот раз. То ли он кого-то… как это… кинул, то ли его…

Чингиз улыбнулся:

— Так это как раз нормально.

— Чингиз, ему угрожали, звонили… То ли денег требуют, то ли бизнес отдать, я не знаю, а он не говорит.

— Когда звонили?

— Вчера. И позавчера. Чаще дома бывать надо. Я боюсь очень. Ты же его знаешь, он не уступит, упрямее его только ты. И те, похоже, не отступятся.

Конечно, не отступятся. У отца дело жирное. Дело всей его жизни. Если он по горячности или в спешке упорол какой-то косяк… Да когда он позволял себе поспешить или погорячиться в деле?

— Мам, ну давай я Василисе позвоню. Глядишь, и разрулим проблему. Может, там все не так и страшно, гопота краснопиджачная наехала по дурке, а отец всерьез принял?

— Вряд ли. Он по пустякам паниковать не будет. Ты поговори с ним… Вообще ему очень тяжело одному все дело тащить, ты бы хоть сейчас помог…

Чингиз подскочил:

— Так, мать, хватит. Двести пятнадцатое китайское предупреждение: я не собираюсь заниматься отцовским делом, я ни хрена не понимаю в стройке, продажах, квадратных метрах, подрядчиках, дольщиках и прочей ерунде, и не хочу понимать, мне это не интересно. Я прошу, я умоляю, слезьте с меня оба с этой идеей! Я вон, клепаю свои велосипеды потихоньку, и доходы у меня, между прочим, с отцовскими вполне сравнимые.

Мама с театральным кряхтением поднялась. Это у нее кокетство такое своеобразное — намекает, что старая и немощная. Чингиз не верил. В свои сорок шесть Асель Кан выглядела моложе лет на десять, сохранив девическую тонкость фигуры, свежесть кожи и задорный блеск в глазах. Трудности и невзгоды, которые ей пришлось пережить в молодости, и двое неудачных родов не испортили ее красоты, не лишили способности радоваться.

— Ты б хоть для меня стул у себя в комнате поставил. А лучше кресло. Эксклюзивное. И не надо так топорщиться. Рано или поздно тебе придется принять дело. На мой взгляд, лучше рано, чем поздно. Хватит затворничать, пошли чай пить.

Да уж, рано или поздно придется. Чингиз думал об этом не раз и не два, и, когда он об этой перспективе задумывался, у него начинали ныть зубы. Отец не вечен, хотя здоров, как молодой лось. Мать — творческая натура, она высокими материями занимается, душа тонкая, соль с сахаром путает, куда ей… Зубы ныли тем сильнее, чем четче Чингиз осознавал необходимость заниматься ненавистной стройкой. Как-то по пьянке он поплакался Василисе про эту свою беду, и Василиса сразу предложила на выбор несколько вариантов типа продажи дела или передачи в доверительное управление. Они тогда едва не поссорились, потому что Чингиз считал кощунственным поступить так с делом, на которое отец потратил если не всю жизнь, то большую ее часть. Конечно, Василиса — первоклассный юрист и потрясающая женщина, но некоторые вещи были недоступны ее пониманию. В общем, Чингиз остался один со своей головной болью, и хоть сколько-нибудь удовлетворительного для себя выхода из ситуации не находил.

Было и еще кое-что. Чингиз был твердо убежден, что засовывать нос в отцовское дело и готовиться принять пост генерального директора — значит расписываться в собственном папенько-сыночестве. Насколько он вытрепал в свое время родителям нервы, ни для кого не было тайной. После всего этого передавать ему дело? Да отца посчитают за буйнопомешанного. Правда, последние три года Чингиз старался вести себя примерно, насколько может быть примерным неженатый двадцатишестилетний байкер. Только все равно не тот енот. Не может человек с такой биографией и такими скромными мозгами управлять громадной строительной организацией. Чингиз тихо хныкал про себя, представляя пиджачно-галстучно-кабинетно-бумажное будущее. Хрен тогда на покатушки на все лето свалишь, и на Невском не побезобразничаешь, и вообще, прощай, вольная жизнь, пора ложиться и помирать. Потом смеялся над собой и твердил отражению в зеркале, что пора взрослеть… Как говорится, партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!». Долги надо платить.