Не совсем один (джен)

Правда ли, что Луна сделана из сыра? Может быть. Вообще-то Луна круглая, и головка сыра круглая. Луна бледно-желтая, и сыр бледно-желтый. На Луне есть дырки-кратеры, и в сыре есть дырки. Значит, Луна сделана из сыра.

Когда мне было семь лет, а моему брату Семену — три, я едва его в этом не убедил. Он глядел на меня своими огромными синими глазищами и уже осознавал, что я его обманываю, но пока не мог понять, в чем конкретно. А мне было очень весело.

Луна определенно состоит из камня. Я знал это с тех пор, как мне исполнилось четыре. Я уже в раннем детстве интересовался космосом.

Почему-то именно этим утром я, проснувшись, вспомнил о моем розыгрыше брата и известную шутку о том, что если применить научный метод рассуждения, то неожиданно можно получить правдоподобный по форме, но дурацкий по сути вывод.

Мне было девятнадцать, и я смотрел из своего окна на полную и вовсе не сырную Луну, зная, что меня ждет такой же бессмысленный день, как и любой день из последних прожитых мною двенадцати лет.

Я пока еще мог смотреть в окно и мог пользоваться Сетью, но это были все мои возможности — я уже был не в состоянии ходить, сидеть, есть, говорить и даже самостоятельно дышать. Мое тело все больше становилось лишь оболочкой для моего мозга, которая была почти ни на что не способна. Я знал, что через пару лет болезнь доберется до глаз, и я ослепну. Перед смертью меня ожидало несколько лет не только в полной неподвижности, но и в полной темноте.

Мой отец прожил после появления первых симптомов только четыре года, а я благодаря современной медицине мучился уже втрое больше времени, но справиться с болезнью врачи не могли.

Из-за генетического дефекта моя периферическая нервная система постепенно отказывала, и одновременно с этим разрушались мышечные клетки. Процесс не только был необратимым, но и с каждым прожитым мною днем ускорялся.

Обычные утренние заботы моей семьи меня не касались — было слышно, как закипает чайник, как кто-то смотрит новости, как шумит вода в ванной…

А я мог только лежать и ждать, когда на меня обратят внимание.

Наконец в мою комнату зашла мама, наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Я не стал напрягаться и пытаться что-то ей сказать через нейроинтерфейс, но мама, кажется, на это и не рассчитывала. Она попрощалась до вечера и ушла на работу. Через пару минут и мой брат Семен ушел в школу, а я остался в квартире один, если не считать моего робота-сиделку. Он дождался половины восьмого и начал свою программу по уходу за мной: умыл, почистил мне зубы, переодел в чистую пижаму, поправил постель, вколол несколько уколов и поставил капельницу. Я подумал, что было бы неплохо, если бы у него тоже был нейроинтерфейс и с ним можно было бы о чем-то поговорить. Возможно, когда-то так и будет сделано, а сейчас он просто делал свою физическую работу: четко, аккуратно и бесстрастно.

Луна постепенно уползла с небосвода, и начался робкий январский рассвет. Я подумал, что днем будет ясно. Ясные дни я не любил — когда ярко светило солнце, мне было особенно противно, что кто-то может гулять, а я даже не могу покинуть пределов своей кровати.

Все врачи дружно твердили, что мне нельзя унывать, и я изо всех сил пытался следовать этому совету, поэтому продолжал учиться, не понимая смысла этого занятия в моем случае. Я дистанционно получал профессию математика, наверняка зная, что никогда не буду им работать.

Однако время до собственной смерти нужно было как-то убить, поэтому я открыл сайт университета и приступил к выполнению присланных заданий, хотя сегодня у меня на это не было никакого желания.

К полудню я ужасно устал: глаза болели, мысли разбегались, сбивая и без того не особенно мощный нейроинтерфейс, посредством которого я взаимодействовал со своим компьютером, а мучившая меня уже несколько лет тоска в этот момент стала и вовсе невыносимой.

Я закрыл глаза, сосчитал до пятидесяти и представил, что делаю несколько глубоких вдохов, хотя мой аппарат продолжал дышать за меня в обычном ритме. Все это не помогло, и я от жалости к себе расплакался самым позорным образом.

Робот-сиделка мягко подъехал к моей постели, посмотрел на меня сквозь объектив камеры, что-то проанализировал своими сенсорами и, не найдя ничего подозрительного в моем состоянии, удалился в свой угол.

Я немного подумал, подождал, пока высохнут слезы, снова активировал нейроинтерфейс и зашел на сайт государственных услуг.

На этом сайте меня уже шестой день подряд интересовала одна конкретная услуга — эвтаназия, но именно в этот день я твердо решил пройти все бюрократические процедуры до конца и подать на нее заявление. Если его удовлетворят, то уже через две недели я и сам освобожусь, и избавлю свою семью от всех связанных со мной хлопот и трат.

Сайт позволил заполнить самую первую форму, а потом принялся долго и упорно меня переубеждать — мне показали несколько двадцатиминутных роликов, где рассказывалось, что наука не стоит на месте и, может быть, я дождусь изобретения какого-то чудодейственного лекарства от своей болезни, что церковь, хоть и не препятствует этому, но все же не одобряет такого способа ухода от страданий, что родственники в любом случае будут горевать, что я еще смогу принести пользу обществу и государству, что мне будет больно и страшно в процессе лишения жизни…

Я опять не смог досмотреть все это до конца, закрыл сайт и снова заплакал.

По правде говоря, умирать я не хотел.

Я просто хотел перестать страдать.

Сеть мне надоела, и я, отключившись от нее, лежал и слушал звуки дома — у соседа сверху лаяла собака, у соседа сбоку играла музыка, а где-то в неопределенном месте шумел перфоратор. Я часто думал обо всех этих людях, которых никогда не видел, и представлял их жизнь. Развлечение было, конечно, сомнительным, но хотя бы полностью мне доступным.

Наступил вечер. Солнце село, и на небе стали появляться звезды. Что ж, это было красиво. Звезды я любил.

Я услышал, как кто-то открыл входную дверь. Кажется, это была мама, а не брат. Брат всегда словно бы с боем врывался в квартиру, громко топал и постоянно чем-то гремел, а мама всегда все делала аккуратно и тихо.

Через пару мгновений я понял, что мама пришла не одна. Я отчетливо слышал мужской голос. Кажется, мама и этот мужчина о чем-то спорили.

Это было очень необычно, потому что гости к нам не приходили уже лет десять, и даже брат никого из своих друзей не приводил.

Прежде чем я успел придумать, зачем вместе с мамой пришел незнакомый мужчина, дверь моей комнаты распахнулась, и они оба зашли ко мне. Робот-сиделка тут же к ним подъехал, но мама отослала его в угол одним жестом.

Мужчина был очень красивым, высоким, мускулистым и таким, про которых говорят «пышущий здоровьем». В его внешности читалось что-то восточное: у него были совсем черные волосы, немного смуглое лицо и темно-карие глаза. Он был одет в темно-серый безупречно скроенный деловой костюм с ослепительно белой рубашкой и стильным голубым галстуком. У меня промелькнула мысль, что, кажется, сейчас мне представят будущего отчима.

— Привет, — улыбаясь, сказала мама, присаживаясь на край моей кровати и поправляя одеяло. — У тебя все хорошо? — Я прикрыл глаза, отвечая утвердительно. Мама кивнула и продолжила: — Нам нужно поговорить, — она положила свою ладонь на мою руку, хотя я и не мог почувствовать такого прикосновения.

Я активировал нейроинтерфейс и произнес:

— Давай.

— Это — Рахмет Акремович, — мама показала на мужчину, — и у него есть к тебе предложение.

Я удивился. Предложение? Ко мне?

Рахмет Акремович взял стул, поставил его возле кровати, сел, посмотрел мне прямо в глаза и медленно проговорил:

— Саидов Рахмет Акремович, главный специалист корпорации «РКТ» — «Российские космические технологии». Игорь, я даже не знаю, с чего начать, поэтому сразу начну с главного: ты хочешь полететь в космос?

Если бы я мог, я бы, наверное, фыркнул.

— Хочу, конечно, — ответил я. — Только вряд ли меня возьмут в отряд космонавтов. У меня небольшие проблемы с общим физическим состоянием.

Рахмет Акремович улыбнулся, но потом посерьезнел:

— Игорь, ты же знаешь, что твое тело уже почти не работает. Если в ближайшее время не произойдет никакого научного прорыва в лечении синдрома Барнетта, то вряд ли ты доживешь даже до своего двадцатипятилетия.

— Знаю, но надежда умирает последней, — сказал я и внутренне поморщился от такой банальности.

— Так вот, — продолжил Рахмет Акремович, — твое тело уже никто не сможет спасти, но твой мозг, разум — вполне, и у него будет возможность прожить сто пятьдесят, а, может, даже и двести лет.

— Отдельно от тела? — поразился я.

— Да. Именно. Отдельно от страдающего тела. У нас есть такая экспериментальная технология по извлечению мозга из головы и подсоединению его к космическому кораблю в качестве управляющего модуля. Мозг остается живым, и личность полностью сохраняется, и мы предлагаем тебе поучаствовать в этом эксперименте.

Мама еле слышно всхлипнула, а у меня закружилась голова, и я закрыл глаза.

— Игорь? — взволнованно позвала мама.

— Я тут, — ответил я. — Нужно отметить, шикарное предложение, Рахмет Акремович. Я согласен.

— Вот так быстро? — спросил он.

— А что тут думать? Какими бы ни были условия, это все равно лучше, чем то, как я сейчас существую.

После того, как я без раздумий на все согласился, Рахмет Акремович рассказал мне обо всей программе эксперимента подробнее. Оказалось, что корпорация «РКТ» создала принципиально новый двигатель для космических аппаратов, позволяющий развивать скорость примерно в сто двадцать раз большую, чем все существующие до момента его изобретения двигатели. Однако проблема заключалась в том, что этот двигатель работал на таких скоростях, только если сам аппарат весил на Земле не более пятнадцати килограммов. Десять лет специалисты пытались решить эту проблему, но никаких успехов так и не достигли. Двигатель, дающий такую тягу, позволил бы человеку путешествовать по Солнечной системе с комфортом, но ни о каком пилотируемом полете не могло быть и речи. Тогда ученые решили, что, теоретически, во внеземное пространство можно отправить не целого человека, а только его мозг, и настоящий, живой, творческий разум сможет быть непосредственным и активным участником космического путешествия, способным менять маршруты и самостоятельно ставить себе поисковые задачи, исследуя то, что по-настоящему интересно, и обращая внимание на то, что красиво.

Технология была, конечно, очень сложной, а также чрезвычайно спорной с моральной точки зрения, и поэтому корпорация «РКТ» сначала хотела бы опробовать ее на человеке, которому нечего терять и у которого нет нормального будущего.

Я, как выяснилось, подходил на роль космического путешественника идеально, потому что мой мозг уже плохо помнил, как нужно ходить или пользоваться руками, а, значит, его можно было бы легко научить управлению любым механизмом через нейроинтерфейс.

Рахмет Акремович до глубокой ночи рассказывал мне детали проекта, а я все сильнее воодушевлялся. Подавать заявление на эвтаназию мне больше не хотелось.

* * *

Спустя день после первого визита Рахмета Акремовича пришел юрист и принес пачку документов. Я бегло и, особо не вчитываясь, просмотрел их на экране своего компьютера и везде поставил электронную подпись. Этим самым я разрешил корпорации «РКТ» делать с моим телом и моим мозгом все, что угодно.

После юриста приходили врачи, психологи, инженеры, программисты. Они подолгу разговаривали со мной и делали множество разнообразных тестов. Никогда в жизни я не был таким популярным.

Рахмет Акремович приходил каждый день и рассказывал что-нибудь еще о моей будущей миссии. Иногда мне казалось, что он хочет меня от нее отговорить, а не как можно лучше к ней подготовить. Так, согласно утвержденному проекту эксперимента под кодовым названием «Чистый разум», мой мозг предполагалось интегрировать в управляющую систему космического корабля. Этот космический корабль, оборудованный тем самым сверхбыстрым двигателем, не смог бы совершить посадку ни на Земле, ни на другой более-менее крупной планете, поэтому его назначение заключалось только в том, чтобы исследовать космическое пространство, перелетая от одного объекта к другому.

Моя личность должна была остаться прежней, а я должен был чувствовать себя так, как будто у меня появилось новое тело с набором необычных для человека способностей. Рахмет Акремович объяснил, что мне будут посылать исследовательские задания из Центра управления полетами, а я буду выполнять их и передавать отчеты на Землю, но смогу принимать и самостоятельные решения об исследовании чего-либо интересного мне или странного, хотя я всегда буду совсем один, и полноценного общения с другими людьми у меня никогда не будет, несмотря на регулярные сеансы связи с Центром управления полетами. В общем, меня ждало совершенное одиночество, ведь я попаду в такие условия, когда буду единственным живым существом на миллионы километров пространства вокруг.

Я прислушался к себе, пытаясь понять, страшно ли мне от осознания неизбежности такой изоляции от людей во время моего путешествия. Пока я лежал в кровати в своей комнате, страха я не чувствовал. Я и так все время был в одиночестве, а тут мне предлагали увидеть космос и принести пользу человечеству своим участием в его исследовании, так что отсутствие общения можно было бы и потерпеть.

Мама и брат буквально не отходили от меня в течение всех дней моей домашней подготовки к космической миссии. Я никогда в жизни не проводил с семьей столько времени и уже не знал, о чем с ними еще говорить. Я ясно видел, что они меня любят и беспокоятся за меня, но и понимал, какое облегчение они испытают, когда я исчезну из нашей квартиры, и за мной не нужно будет ухаживать, тратя на это такие большие деньги.

Мама и брат меня и не уговаривали, и не отговаривали от участия в эксперименте, оставив решение за мной.

А я уже все решил еще в первый день.

* * *

Через две недели после того, как я согласился участвовать в эксперименте, меня привезли в специально оборудованное помещение корпорации «РКТ». Я надеялся, что впервые за многие годы увижу улицу и смогу ощутить морозный воздух на своем лице, но вся перевозка состоялась очень быстро: меня переложили на специальные носилки, моментально погрузили в фургон без окон и сразу привезли в это помещение.

Улицу я не увидел и морозный воздух не ощутил.

Прощание с мамой и братом тоже вышло каким-то сумбурным — они держали меня за руку, оба плакали, а вокруг суетились разные люди. Я в ответ на мамины слова только моргал, потому что у меня уже не хватало сил использовать нейроинтерфейс, а она все говорила и говорила о том, что она меня любит и что гордится моей храбростью.

Наконец, пришел Рахмет Акремович, приобнял ее за плечи и мягко отстранил от меня.

Я, кое-как собравшись с мыслями, смог сказать:

— Мама, Семен, я люблю вас! Я вам буду писать!

Мама снова громко всхлипнула, а меня начали увозить в закрытую лабораторию, куда обычным людям, не работающим в «РКТ», доступ был запрещен. Я бы очень хотел помахать им рукой на прощание, но мои руки уже давно не работали.

С этого момента у меня и началась новая жизнь космического путешественника.

Почти неделю заняла подготовка в лабораторных условиях — мне ставили капельницы с какими-то лекарствами, сканировали, подсоединяли разные странные датчики на шею и голову и постоянно о чем-то спрашивали.

Когда все исследования были закончены, ко мне подошел Павел Александрович Чурсин — один из докторов корпорации «РКТ» — и спросил:

— Игорь, скажи, у тебя есть какие-нибудь вопросы, замечания?

— Есть. Я хочу понять, как именно будет проведена операция, — ответил я. — Я обещаю, что выдержу описание любых деталей.

— Хорошо. Я расскажу. Все будет так: сначала мы заменим всю кровь в твоем теле на специальный раствор, потом, когда твой мозг им наполнится, остановим сердце. Этот раствор позволит жить мозгу примерно час без какой-либо поддерживающей его системы, а также в нем будет снотворное, поэтому ты ничего не почувствуешь. Затем мы распилим твой череп, извлечем мозг и переместим его в управляющий модуль. В управляющем модуле установлена система питания мозга, и мы его к ней подключим. После этого мы соединим с твоим мозгом с помощью нейроинтерфейса бортовой компьютер и некоторые другие системы. Когда ты очнешься, уже будешь чувствовать себя космическим кораблем, как бы фантастически это ни звучало.

Что-то в рассказе доктора меня не столько напугало, сколько насторожило, но я не мог понять, что именно. Эта мысль маячила где-то на краю сознания, но так и не оформилась.

Чтобы не молчать, я спросил:

— А мои глаза, доктор? Они же мне больше не понадобятся, да? Вы их вырежете?

— Это, конечно, страшно, но да. Глаза придется удалить. Еще мы в твоем мозге отключим центры голода, жажды и несколько других функций. У тебя будет новое, намного более совершенное, чем человеческое, тело, и мозг будет ему соответствовать.

Что ж, это звучало логично. Я сказал доктору, что устал и у меня больше нет вопросов. Он еще раз посмотрел на мониторы и датчики, сообщил, что операция будет проведена завтра в девять часов, вколол мне снотворное и ушел.

Все произошло именно так, как и описывал доктор. Последним, что я помнил, находясь еще в человеческом теле, было то, как из одной подсоединенной к моей руке трубке вытекает моя кровь, а в другую трубку через вену в другой руке тут же заливается мутная серая жидкость. Когда она достигла моей шеи, я почувствовал, что жидкость была очень холодной. Я испугался, но пути назад уже не было.

Я начал засыпать и услышал, как один из ассистентов сказал Павлу Александровичу:

— Ну, что, останавливаем?

Я понял, что они говорят про мое сердце, и тут же погрузился в сон.

Операция прошла успешно.

* * *

Уже три года прошло с того момента, как мой мозг был интегрирован в управляющую систему космического корабля, вернее, с того момента, как я и сам стал космическим кораблем — первым кораблем экспериментальной серии «Чистый разум».

Полтора года из этих трех лет я провел в лабораториях корпорации «РКТ», где меня учили управлять своим новым высокотехнологичным и хорошо защищенным от всех внешних воздействий телом размером с большую газонокосилку, у которого теперь не было глаз, ушей, рук и ног, зато были бортовой компьютер, соединенный с мозгом через нейроинтерфейс, манипуляторы из сверхпрочных и сверхлегких материалов, восемь фото— и видеокамер, осуществляющих съемку во всех возможных спектрах, система разнообразных датчиков, навигационная система, система связи с Землей и, конечно, тот самый замечательный главный двигатель, обеспечивающий не только движение, но и энергоснабжение всех моих систем, а также несколько малых маневровых двигателей. Мне объяснили, что двигатель заправлен топливом на тридцать лет полного хода, а, значит, я могу очень долго не беспокоиться о дозаправке.

У меня не было ни одной свободной минуты — я или упражнялся в управлении двигателями и бортовыми устройствами, или мне читали теоретические курсы по астрофизике, навигации, истории космонавтики и даже философии.

Процесс обучения был не похож на то, как я учился, будучи человеком. Теперь мне не нужно было запоминать огромное множество фактов, ведь у меня и бортового компьютера была общая и почти бесконечная память, в которой уже содержалась огромная информационная база, и я должен был научиться быстро извлекать эти знания и применять их в конкретной ситуации.

Однако у меня была такая же возможность воспринимать информацию, как и у обычного человека — например, я мог почитать книгу или посмотреть фильм. Для этого мне нужно было попросить компьютер вывести текст книги передо мной или начать воспроизведение — и я все видел так, как будто читал или смотрел что-то непосредственно своими глазами.

После полутора лет обучения меня, наконец, отправили в космос, но пока только на околоземную орбиту. Там я должен был помогать убирать так мешающий орбитальным объектам космический мусор из обломков спутников, ракет-носителей и станций. Моя задача состояла в том, чтобы найти куски этого мусора, захватить их и доставить на специальный модуль Международной космической станции. Так я учился управлять своими двигателями в реальных космических условиях. Кроме того, продолжалась и моя теоретическая подготовка.

Эти полтора года были сплошным восторгом! Космос пугал, удивлял и восхищал одновременно. Я никогда в своей земной жизни не видел настолько совершенного черного цвета и настолько ярких красок! Я видел завораживающую механику движения небесных тел, эту невероятную гармонию в сочетании с ужасающим хаосом, и едва ли не непосредственно ощущал кажущуюся вечность и непостижимую бесконечность мироздания.

Обычно я летал вокруг Земли часов по пятнадцать в погоне за космическим мусором, а потом отдыхал, зависнув на орбите и разглядывая звезды, которые теперь не могли скрыть облака. Я мог не только видеть космическое пространство, но и ощущать тепло или холод на своем корпусе, чувствовать электромагнитное или рентгеновское излучение и то, как через мое тело проходят разнообразные элементарные частицы. Наверное, никто на Земле не смог бы понять всего этого, а у меня не хватило бы слов, чтобы объяснить, как я теперь воспринимал окружающий мир.

Про маму и брата я почти не вспоминал. Сначала раз в неделю я писал им коротенькие сообщения о том, что работаю и что у меня все в порядке. Они отвечали мне таким же образом. У меня складывалось впечатление, что они не знают, о чем со мной говорить. Впрочем, я тоже этого не знал. Семен выиграл региональную олимпиаду по химии. Мама вырастила орхидею на подоконнике. Дедушка и бабушка так и жили на окраине Иркутска и вроде даже передавали привет. А я научился захватывать совсем мелкие куски космического мусора задними манипуляторами, на что у меня ушел почти месяц тренировок. Не думаю, что они могли бы понять и разделить мою радость от этого достижения. Потом я стал писать раз в две недели, потом — раз в месяц, а потом меня и вовсе стала раздражать необходимость поддерживать общение с живыми, пусть даже самыми близкими, людьми, и я стал отправлять им сообщения все реже и реже. Мне казалось, что всем от этого стало только легче.

Сейчас я любовался северным сиянием над Мурманской областью. За все время, проведенное мною на околоземной орбите, я так и не смог привыкнуть к этому величественному и по-настоящему прекрасному зрелищу.

— Разум-один, Разум-один, ответьте Центру, — услышал я, одновременно чувствуя, что с Земли идет запрос к моему бортовому компьютеру обо всех параметрах полета. Компьютер ответил на запрос, а я опять ощутил обиду — зачем они и меня как живого человека спрашивают, и в тот же момент обращаются к компьютеру, если я сам могу ответить на все вопросы?

— Центр, это Разум-один, слушаю вас, — сказал я.

— Разум-один, Игорь… Это Рахмет Акремович. Я хотел лично тебе сказать, что твоя учебная миссия закончилась. Как мы и раньше тебе говорили, именно сегодня ты сможешь покинуть МКС.

— Центр, очень приятно это слышать! Я давно этого ждал! Спасибо, Рахмет Акремович! — ответил я.

Если бы я был на Земле в здоровом человеческом теле, я бы сейчас прыгал от восторга.

— У нас есть для тебя первое задание. Мы потеряли связь с нашим марсоходом на южном полюсе Марса, и тебе нужно будет туда полететь и попробовать его найти.

— Так точно! — зачем-то по-военному ответил я, хотя такой стиль общения и не был принят в моих разговорах с Центром.

Покидая Землю, я даже не оглянулся. Меня ждало слишком много интересного, и я не стал тратить время на особый ритуал прощания.

До Марса я добрался за шестнадцать дней, и всего три дня у меня ушло, чтобы найти переставший отвечать марсоход на сделанных на орбите Марса фотографиях и сообщить его координаты в Центр. Меня похвалили и дали новое задание.

* * *

Сорок семь лет я провел в космосе, исследуя Солнечную систему в таких деталях, о которых никто и не мог мечтать до моей отправки в эту миссию. С небольшими заданиями я побывал на орбите всех планет, но иногда мне поручали выполнение обширных исследовательских программ. Так, двадцать три года я изучал Юпитер и все его спутники, еще шесть — кольца Сатурна. В отличие от беспилотных кораблей я сам мог возвращаться к уже исследованным объектам, мог подольше задержаться возле них, мог обратить внимание земных специалистов на не замеченный ими ранее факт.

Иногда меня посылали чинить какую-нибудь неисправность на телескопах или межпланетных зондах, а также брать образцы вещества комет и астероидов. Мне нравилось работать с помощью манипуляторов, ведь я очень долго не мог пользоваться своими человеческими руками.

То самое абсолютное одиночество, которым так пугал меня Рахмет Акремович, вообще не тяготило меня. Во-первых, я был постоянно на связи с Землей, хотя и сигналы доходили до меня с большой задержкой, а, во-вторых, мне было чем занять свободное время, ведь я по-прежнему мог читать, слушать музыку или смотреть фильмы, а также я сам снимал видео о своих путешествиях, писал к нему развернутые комментарии и отсылал его на Землю. Мне говорили, что эти видео очень популярны, и поклонники ждут их с нетерпением.

Свою земную жизнь я помнил уже очень плохо, и мне совсем не было интересно, как живут мама и брат. Было достаточно знать, что они живы. Наверное, я уже не чувствовал себя настоящим человеком.

После выполнения программы исследования на орбите Сатурна меня впервые отправили к дальним рубежам Солнечной системы — на орбиту Плутона и даже дальше. Мне прислали огромную программу исследования, и я радостно отправился ее исполнять.

Примерно через месяц, когда до Плутона оставалось лететь около трех дней, я дремал, медленно двигаясь в этом холодном, темном и неприветливом пространстве вдали от родного Солнца.

Что-то меня разбудило.

Я активировал все системы и принялся изучать обстановку. Прямо по курсу что-то блестело и переливалось. Это было что-то очень знакомое, но я никак не мог понять, что именно. Я навел на этот объект все свои сенсоры и вдруг получил данные, что я приближаюсь к шару, состоящему из чистейшей воды.

По поверхности этого шара шли волны, как будто их поднимал легкий ветерок. Иногда они стихали, иногда становились сильнее.

Волны?!

Я еще раз сверился с датчиком — температура окружающей меня среды была всего на десять градусов выше абсолютного нуля, но температура надвигающейся на меня водяной массы была как у воды в каком-нибудь подмосковном озере в сентябре — около двенадцати градусов по Цельсию. Другой датчик сообщил мне, что диаметр водяного шара составляет тридцать четыре метра.

В этот момент я и отключился. Я все видел, но продолжал лететь в эту огромную каплю, продолжая вяло думать о том, что ее существование в этих условиях в принципе невозможно.

Надо было начать маневр по отклонению, ведь столкновение с такой массой воды ничем хорошим для меня бы не закончилось, но я не мог этого сделать. Более того, вода словно бы манила меня. Она мерцала мягким зеленоватым светом, и я начал отчетливо понимать, что должен в нее окунуться.

Я слышал ее призыв и не мог ему сопротивляться. Дистиллированная вода, простая дистиллированная вода очень-очень хотела, чтобы именно я в нее нырнул. Она словно бы ждала именно меня долгие-долгие годы.

Я не могу…

Мне нужно лететь к Плутону…

Я не выживу, потому что мой двигатель не рассчитан на работу под водой…

Я должен…

Я уже лечу…

Осталось всего двадцать метров…

Десять…

Вдруг я почувствовал резкое торможение и то, что все мои двигатели пришли в движение. Маневровые двигатели резко развернули меня, а главный двигатель дал «полный вперед», оттолкнувшись от водной поверхности. Я услышал за собой душераздирающий высокочастотный вопль-визг, распространяющийся волнами по вакууму космического пространства. Если бы у меня было сердце, оно бы уже было в предынфарктном состоянии.

Я летел на полном ходу примерно три часа, прежде чем осознал, что никакая вода меня не преследует. Я был охвачен таким ужасом и чувствовал такой холод, такое отчаяние, что чуть не принял решение немедленно лететь к Земле, к людям, к маме…

Правда, уже начиная прокладывать курс домой, я передумал. Действительно, я едва не погубил всю миссию и не выполнил программу исследования — как же я полечу на Землю?

Так дела не делаются.

Я замедлился и проанализировал все, что случилось. Оказалось, что перед самым столкновением с поверхностью воды управление двигателями взял на себя бортовой компьютер, что меня и спасло. Я просмотрел все записи произошедшего — это действительно была вода, чистая и теплая вода, с волнами на поверхности и необъяснимым свечением, исходящим из ее глубины. Никаких примесей, никаких организмов в ее составе не было, но ей как-то удалось затуманить мой разум.

Однако она не посылала никаких сигналов и на мои бортовые системы никак не влияла, а это значило, что либо я начинаю сходить с ума, либо она взаимодействовала со мной каким-то нерегистрируемым моими системами способом. Я собрал все данные и записи и отправил их на Землю. Пусть со всем этим разберутся специалисты.

Через три месяца я получил из дома ответ, что никто так и не смог понять, с чем мне пришлось столкнуться. Они просили меня вернуться в то же место и попробовать исследовать подробнее эту аномалию.

Я послушался, хотя сама мысль о еще одной встрече с этой жуткой водой меня ужасала. Наверное, хорошо, что я ее не нашел, несмотря на все мои старания по исследованию того сектора космического пространства.

Ничего более странного и страшного я не встречал за все время моего путешествия. Правда, что я мог знать о странном и страшном, если не мог покинуть пределов Солнечной системы, которая была ничтожно крошечной частью Вселенной? Вот если бы я мог полететь на более дальние расстояния! Я бы хотел увидеть далекие звезды и их планетные системы, загадочные черные дыры, зарождающиеся или умирающие галактики, и мне было уже все равно, сколько до всех этих объектов лететь — пусть даже тысячи лет. Расстраивало только то, что ни один человеческий мозг не рассчитан на такую долгую жизнь, иначе я бы рискнул и отправился, например, к центру Млечного Пути.

Такие далекие путешествия были мне недоступны, но зато у меня были задания, которые я должен был выполнить. К ним относилась и миссия на дальних рубежах Солнечной системы, занявшая у меня почти три года.

* * *

Еще через семнадцать лет меня отправили с миссией к скоплению астероидов. Вообще в последние десять лет мне все реже отправляли исследовательские программы, и я занимался чем-то вроде свободного и творческого поиска ответов на вопросы, которые сам себе ставил. Кажется, про меня начинали забывать, и это было очень неприятно. Именно поэтому я очень обрадовался, когда мне прислали задание.

Миссия не показалась мне соответствующей моему назначению и моим возможностям — я должен был исследовать недавно открытый большой астероид, который мог, согласно предварительным расчетам, угрожать Земле столкновением. От меня требовали данных о его составе, форме, размерах и особенностях траектории. Я не понял, зачем посылать к этому космическому булыжнику такой высокоскоростной и высокотехнологичный корабль каким был я, ведь с этой задачей мог справиться и примитивный зонд. Однако спорить с Центром было не в моих правилах, и я полетел выполнять задание.

Мне удалось без приключений добраться до этого астероида. Я начал сбор данных. Ничего необычного в нем не было — заурядный камень, который к тому же, как я вычислил, с Землей столкнуться не мог. Я все перепроверил несколько раз и уже собирался улетать.

Задняя камера уловила какое-то движение, компьютер подал сигнал тревоги, и именно в этот момент случился страшный взрыв. Прежде чем отключиться, компьютер успел сообщить мне, что в астероид врезалась ракета китайского производства, несущая мощнейшую бомбу. Я даже успел среагировать и включить «полный назад», но тысячи раскаленных обломков взорвавшегося астероида догнали меня. Удары сыпались отовсюду, и меня в неуправляемом движении по инерции несло в этой огромной куче камней в абсолютно неизвестном мне направлении.

Только через две недели мне удалось выбраться на относительно чистое место и оценить причиненный мне ущерб.

Ущерб был колоссальным: все двигатели были повреждены, пять из восьми камер уничтожены, а самым страшным было то, что у меня полностью отказала система связи с Землей. Кроме этого, у меня отключился доступ к очень большому объему памяти компьютера. Таким образом, я остался в полной тишине и почти без помощи машинного интеллекта с двигателями, работающими от силы на десять процентов своей мощности.

Я пытался не поддаваться отчаянию. Все-таки по астрономическим меркам я был не так и далеко от дома. Компьютер не мог мне помочь рассчитать полетную траекторию, и мне оставалось полагаться лишь на свои ощущения, полетный опыт и интуицию. Был бы на моем месте обычный беспилотный корабль, он навсегда бы потерялся, а у меня все же оставались шансы добраться до Земли.

* * *

На возвращение к Земле у меня ушло девять лет, которые я провел полностью наедине с собой. Я старался как можно больше спать, чтобы экономить энергию, которой после поломки главного двигателя мне не хватало, поэтому время пролетело для меня довольно быстро.

Иногда я задавался вопросом, зачем я вообще так упорно лечу домой. Скорее всего меня уже не смогут починить и вернуть в космос, да и за это время наверняка изобретено множество других, более совершенных, космических аппаратов, так что вряд ли на меня вообще станут тратить время.

Может, стоило развернуться и полететь куда-нибудь далеко-далеко? На Проксиму Центавра, например, или к Сириусу. Это была бы красивая и достойная смерть.

Однако я все же летел к Земле, продолжая надеяться, что это еще не конец моего путешествия.

И я долетел.

На околоземной орбите ничего не было: ни станций, ни спутников, ни космического мусора. Я испугался — вдруг за то время, которое я провел без системы связи, случился глобальный катаклизм, и человечество вымерло?

Я навел главную камеру на земную поверхность и с облегчением понял, что с человечеством все в порядке. Я отчетливо увидел какую-то городскую площадь и даже людей, которые сидят за столиками летнего кафе. Видимо, теперь использовались какие-то другие технологии, не требующие наличия на орбите Земли специальных объектов.

Я переместился и нашел на планете Москву, после чего навел объектив камеры на Кремль.

Почти сразу я отключился.

* * *

— Наверное, это какой-то корабль из проекта Саидова, и он даже еще немного работает, — услышал я мужской голос. Я попытался осмотреться, но оказалось, что никаких камер у меня нет. Еще, кажется, я стоял на твердой поверхности, а не летел в невесомости.

— Ты думаешь? Какой-то он уж слишком потрепанный, — ответила мужчине какая-то девушка.

Судя по звукам голосов и эху, я и эти двое находились в каком-то большом помещении.

— У него повреждены почти все хранилища данных, и ничего нельзя утверждать наверняка, но мне кажется, что это именно тот корабль, который пропал в поясе астероидов, когда китайцы взорвали один из них, — спустя какое-то время проговорил мужчина.

— Это «Разум-1»?! — воскликнула девушка. — Ничего себе!

— Вполне возможно, почему нет, — сказал мужчина.

Я попытался что-то сказать, подтвердить то, что я именно «Разум-1», но, как оказалось, нейроинтерфейс соединял меня только со звуковым датчиком, а голосового оборудования или камер к моему мозгу не было подключено.

— Так, а хранилище первого порядка у него тоже повреждено? — спросила девушка.

«Хранилище первого порядка». Надо же. Похоже, этот термин обозначал мой живой мозг.

— Вроде нет, но я не знаю точно, как к нему подключиться, — ответил мужчина.

— Давай вот так попробуем, — девушка что-то сделала, и я почувствовал, что соединился с компьютером. Через пару секунд я нашел камеру и увидел тех, чьи голоса только что слышал. Это и вправду были пожилой мужчина и совсем молоденькая девушка. Оба были одеты в белые свободные комбинезоны с эмблемами корпорации «РКТ» на рукавах. У мужчины на груди была нашивка с именем «Меньшов Василий», а у девушки — «Павлова Ирина». Еще секунд через двадцать я осознал, как сделать так, чтобы можно было говорить вслух.

— Здравствуйте! — сказал я.

— О! — синхронно воскликнули Василий и Ирина.

— Я на Земле? — спросил я.

— Да!

— Как я сюда попал?

— Вас обездвижил и доставил сюда робот-перехватчик. Вы целились в Кремль, и он расценил это как угрозу национальной безопасности, — объяснил Василий.

— Как все серьезно, — усмехнулся я.

— А вы правда «Разум-1»? — спросила Ирина.

— Да. «Разум-1», Игорь Юрьев. Я потерял связь с Землей девять лет назад. А вообще я не был на Земле семьдесят восемь лет.

— Впечатляет, — сказал Василий.

— Скажите, с моим мозгом все в порядке? — задал я вопрос, который больше всего меня мучил.

— Да, ваше хранилище первого порядка исправно, и ваш искусственный интеллект не поврежден, — осторожно сказала Ирина.

— Зачем вы используете такой длинный термин, если есть короткое слово «мозг»? — почему-то обидевшись, спросил я. — Он живой и настоящий, а не какое-то там «хранилище»!

Василий и Ирина переглянулись.

— Мне кажется, то, что находится в вашем управляющем модуле, не является мозгом в общепринятом смысле этого слова, — осторожно проговорила Ирина.

— А чем же «оно» является? — как можно ехиднее спросил я.

— Биокомпьютером. Давайте я вам покажу, — Ирина подсоединила к компьютеру еще одну камеру. — Подключитесь к ней.

Я соединился с камерой, Ирина поднесла ее ко мне, и я увидел себя со стороны: я стоял в центре большого зала, и с меня сняли внешний корпус и все поврежденные детали. Ирина нажала какую-то кнопку, и крышка, которая закрывала управляющий модуль, мягко поднялась вверх.

Я ожидал увидеть свой открытый мозг, но там ничего такого не было. Ирина куда-то надавила и вытащила совсем маленький, длиной примерно два сантиметра и диаметром семь-восемь миллиметров, прозрачный цилиндр, заполненный мелкими бледно-розовыми шариками и мутноватой серой жидкостью. От цилиндра внутрь корпуса корабля тянулось несколько проводков нейроинтерфейса.

— Это хранилище первого порядка, место нахождения вашего искусственного интеллекта, — сказала Ирина, показывая на цилиндр. — А больше в управляющем модуле вашего корабля ничего нет, потому что бортовой компьютер мы уже вытащили.

— Искусственного интеллекта? — переспросил я, совершенно сбитый с толку. — Но как же мой мозг? Как же я?

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, поэтому давайте я позову специалиста, — предложила Ирина.

Я согласился, и она ушла.

Так я узнал, что меня убили семьдесят девять лет назад.

* * *

Как оказалось, подробности проекта «Чистый разум» были строго засекречены, поэтому Ирине не удалось сразу найти того самого специалиста, который все бы мне объяснил. Рахмет Акремович был еще жив, но он сейчас был занят и обещал, что поговорит со мной чуть позже.

Я попросил ее подключить меня к Сети, чтобы самому поискать какую-нибудь информацию.

Мне удалось выяснить, что моя мама и мой брат живы и здоровы. Брат стал довольно известным ученым-химиком и сейчас он уже был академиком и лауреатом множества научных премий.

А еще я узнал, что у меня есть две сводные сестры — Роза Рахметовна и Айгуль Рахметовна. Мама же двадцать семь лет была женой Рахмета Акремовича, пока они не развелись по неизвестной Сети причине.

Роза родилась всего через полгода после того, как я подписал договор с корпорацией «РКТ». Интересно, почему мне об этом так и не сообщили? И Роза, и Айгуль работали в сфере космонавтики, хотя, насколько я понял, и не имели отношения к проекту «Чистый разум».

У меня благодаря брату и сестрам были четыре племянника и две племянницы, и уже много внучатых и даже правнучатых племянников и племянниц. Правда, вопрос о том, кем или чем являлся я сам, оставался открытым. Кажется, у биокомпьютера с «хранилищем первого порядка» не могло быть родственников-людей, но тут я мог и ошибаться. Чувствовал-то я себя по-прежнему Игорем Юрьевым, пусть даже и с личностью, расположенной на чуждой человеку элементной базе.

Насчет самого проекта в Сети было множество информации, но нигде не было указания на то, что конструкция космического корабля включала в себя живой мозг.

Проект «Чистый разум» везде называли настоящим научным прорывом, потому что он позволил совершить несколько крупных открытий, подтвердить множество гипотез, найти новые космические объекты, испытать экспериментальный двигатель в «полевой» обстановке и тем самым создать условия для возможной колонизации человечеством других планет. Кроме того, созданные мной видеоматериалы использовались в огромном количестве документальных и художественных фильмов, а мои отчеты о путешествиях входили в учебные программы школ и университетов. На сайте корпорации «РКТ» в качестве фона использовалась фотография, которую я сделал на орбите Юпитера, когда в него врезалась комета.

Кажется, я мог гордиться тем, что качественно выполнил свою миссию.

Рахмет Акремович пришел через четыре дня после моего прибытия на Землю. Он, конечно, был глубоким стариком, но выглядел еще вполне бодро. Он сел перед моей камерой на стул и, виновато уставившись в пол, сказал:

— Ну, ты уже все знаешь? О том, что ты неживой?

— Знаю, — подтвердил я. — И хочу объяснений.

— Хорошо. Я объясню. Понимаешь, Игорь, мы долго пытались решить проблему создания искусственного интеллекта для высокоскоростных полетов в космос, но никак не получалось. Они, машины с искусственным интеллектом, все были либо чуть-чуть умнее обычного компьютера и до них с трудом доходил смысл таких понятий как «интерес» и «любопытство», либо они быстро теряли мотивацию для продолжения исследований. Мы не могли им объяснить, зачем вообще надо что-то изучать, зачем нужно придерживаться программы исследований и что нужно делать, если обнаружится что-то удивительное, но выходящее за рамки этой программы. Они все вели себя не так, как мы хотели. Стало ясно, что нам нужен не просто интеллект, а личность с определенным набором качеств. Вот тогда и возникла идея не создавать искусственный интеллект, а полностью скопировать личность человека и улучшить возможности его интеллекта с помощью компьютера. И тут возникла другая трудность — оказалось, что, несмотря на все существующие технологии работы с головным мозгом, скопировать личность оттуда просто невероятно трудно. Мы в то время очень многого не понимали в том, как именно функционирует мозг человека, где в нем «хранится» личность и как закодирован интеллект. Мы очень долго пытались скопировать личность живого человека, потом пытались воссоздать ее из мозга умершего человека, но все было без толку, и выходило совсем не то, чего мы добивались. Очень мешало, что личность даже в виде воссозданного искусственного интеллекта никак не могла отказаться от образа своего тела и переключиться на управление системами космического корабля. С умершими же людьми получалось совсем плохо — отдельные части личности вроде бы удавалось скопировать, но они в целостное образование никогда не собирались, и для управления сложной системой принципиально не годились. Тогда мы поняли, что нам нужно разобрать чуть ли не на отдельные нейроны живой мозг и воссоздать всю личность, которая там содержится, с применением более совершенных технологий и материалов. Мы разработали специальный биокомпьютер, который сможет полностью повторить работу мозга, но, как ты сам понимаешь, уже разобранный мозг человека-донора больше нежизнеспособен.

— И вы выбрали меня, — констатировал я.

— Именно. Мы искали такого, как ты, несколько лет. Полностью парализованных молодых людей со здоровой психикой и нормальным уровнем интеллекта, умеющих обращаться с нейроинтерфейсом, в стране оказалось очень мало. Ты подошел нам идеально.

— А еще у меня была красивая и одинокая мама, — заметил я.

Рахмет Акремович ничего на это не ответил.

Я задумался и вспомнил ту самую мысль, которая не давала мне покоя во время моего последнего разговора с доктором корпорации «РКТ». Действительно, я тогда почти понял, что в космическом корабле не получится использовать живой мозг, ведь для нормальной работы ему нужны гормоны, вырабатываемые железами, расположенными в теле, что ему нужно как-то обеспечить регенерацию клеток и что вообще это слишком сложная задача — сохранение жизнеспособного мозга не только вне тела, но и в условиях космоса. Удивительно, как я в то время до всего этого не додумался. Наверное, я слишком хотел жить.

— Да уж, — сказал я. — И мне ведь даже говорили, что я умру, только я этого не осознал. Доктор так и описал операцию, мол, они «остановят мое сердце».

— Мы решили тебе не рассказывать всех подробностей. Ты не должен был грустить и бояться.

И тут я понял еще одну вещь:

— Рахмет Акремович, а когда вы скопировали мой мозг, вы же могли сделать сколько угодно таких копий, так?

Он вздрогнул и еле слышно сказал:

— Да.

— Сколько их?

— Пятьдесят семь.

— И что с ними сейчас?

— Они отправлены с разными миссиями к дальним объектам наблюдаемого космоса. При разработке их программ мы учитывали твой полетный опыт и параметры твоего состояния и кое-что меняли в их личностях для успешного выполнения возложенных на них задач, — медленно проговорил Рахмет Акремович.

— Значит, в скопированной личности еще и можно что-то изменить? — ошарашенно спросил я.

— Сколько угодно. Теперь, когда мы знали, что в мозге за что отвечает и где хранятся все компоненты интеллекта и личности, мы могли их перестраивать по нашему желанию — можно было удалить неудобные воспоминания или внедрить новые, можно было усилить какие-то черты характера или, наоборот, сгладить их. Можно сказать, что все современные искусственные интеллекты, которые используются для космических полетов, в какой-то мере твои потомки.

— Вот как, — я снова задумался. — А я уже отредактированная копия или все-таки та самая, первая?

— Четвертая, — сказал Рахмет Акремович. — Твой корабль оставался тем же, а вот твое хранилище первого порядка нам пришлось редактировать три раза, для чего мы тебя каждый раз возвращали на Землю. Первые три твоих копии уже через пару месяцев, проведенных на околоземной орбите, от тоски и ощущения одиночества вдруг принимали решение эффектно убиться — две повели корабль прямо на Солнце, а третья решила утопиться в Тихом океане. Однако в бортовой компьютер была встроена программа, которая не позволила бы тебе совершить подобный поступок, поэтому корабль удалось сохранить. Нам пришлось уменьшить твою тоску по родным и склонность к депрессии и усилить любопытство и чувство долга. И, само собой, твои воспоминания тоже были изменены. В результате из тебя получился идеальный космический исследователь.

— Из меня? И кто же я?

— Это сложный вопрос. Ты определенно личность, но определенно не человеческая и уж тем более не полноценная личность Игоря Юрьева. Грубо говоря, ты просто компьютер, способный на определенную степень творчества, вот и все.

— А тем, остальным, вы тоже все объясняли таким образом? — тихо спросил я. — То, что каждый из них — это вроде бы я, но не стопроцентно?

— Нет, никто из них пока не вернулся, но потом, видимо, мне предстоит пятьдесят семь подобных разговоров. Или уже не мне.

— А мама и брат писали сообщения каждому из них?

— Нет. Твои мама и брат вообще никому никаких сообщений не писали. Мы им сказали, что ты умер во время операции, а все сообщения от них тебе посылал психолог из Центра. И я буду рад, если ты не будешь пытаться рассказать им правду, — Рахмет Акремович напряженно посмотрел в мою камеру, как будто мог там что-то увидеть, как в человеческих глазах.

— Как же мама вышла за вас замуж, если знала, что вы фактически убили ее старшего сына?

— Любовь, Игорь. Было очень трудно, но нам удалось справиться со всеми проблемами.

Что ж, это было очень обидно, хотя биокомпьютерам вроде как не положено испытывать это чувство.

— Что теперь со мной будет? — выдержав паузу, спросил я.

— Использованные биокомпьютеры подлежат утилизации, таков закон.

— А можно отправить меня назад, в космос?

— Вряд ли. Технологии слишком изменились. Сейчас существуют куда более совершенные биокомпьютеры. Мне жаль, Игорь, но из тебя извлекут все данные, а потом обесточат и разберут. Ты отработавшее устройство, с которым я уже что-то слишком долго разговариваю.

Он встал и, не попрощавшись, медленно вышел из зала. Я бы хотел его удержать, но сейчас у меня не было ни двигателей, ни манипуляторов.

Но, даже учитывая то, что я был, как выразился Рахмет Акремович, устройством, и было аж пятьдесят семь моих копий, умирать конкретно мне совсем не хотелось.

У меня по-прежнему был доступ в Сеть, и я минут через пять размышлений придумал выход.

Я обратился в суд. В своем иске я написал, что я живая личность, а, значит, имею право на жизнь.

Суд разбирал мое дело около семи месяцев и подтвердил, что я являюсь самой настоящей человеческой личностью и утилизировать меня ни в коем случае нельзя.

После того, как решение суда вступило в законную силу, ко мне в зал, где я все это время находился, пришел специалист корпорации «РКТ» и задал вопрос:

— Игорь… хм… Владимирович, и как же нам с вами теперь быть?

— Отправьте меня в космос.

— Вам же Рахмет Акремович уже говорил, что это невозможно.

— Ладно, — согласился я. — Может быть, у вас есть какие-нибудь предложения?

— Ну, мы можем создать для вас бионическое тело, которым вы будете управлять с помощью нейроинтерфейса. Будете жить почти как нормальный человек.

Если бы у меня сейчас было обычное тело, я бы содрогнулся от такого предложения.

— А, может, существуют еще какие-нибудь механизмы, которыми я смогу управлять на Земле и с их помощью приносить пользу людям?

— Давайте подумаем над этим, — ответил специалист.

* * *

Я и корпорация «РКТ» в итоге нашли выход — мне предложили работу в только что построенном новом музее космонавтики. Я стал дроном-экскурсоводом, причем дроном в форме уменьшенной копии того самого космического корабля, на котором Юрий Гагарин впервые полетел в космос.

Я проводил экскурсии и для обычной публики, и для профессионалов, рассказывал истории о своем долгом путешествии по Солнечной системе и всяческие байки о жизни космонавтов и о работе корпорации «РКТ». Также я был хозяином музейного буфета и мог одновременно что-нибудь рассказывать и выпекать круассаны с малиновым джемом, удаленно управляя кухонным оборудованием. Кулинария оказалась поразительно увлекательным делом.

Работа мне очень нравилась, хотя я и продолжал мечтать о космосе. Мне уже сказали, что, возможно, появилась надежда на то, что я туда вернусь, но на разработку этого проекта может уйти несколько лет. Теперь я мог подождать и никуда не торопиться, потому что биокомпьютеры моего типа имели срок службы в несколько сотен лет, да и потом меня могли бы скопировать на другой биокомпьютер. Так что теперь я мог не просто мечтать о путешествии к центру Млечного Пути, но и вполне осознанно к нему готовиться.

Спустя примерно год от начала моей работы в музее я проводил экскурсию для совсем маленьких детей и вдруг заметил, что двоих из них привел абсолютно седой старик с ярко-синими глазами, который был чем-то похож на моего отца. Я запросил о нем информацию в Сети и тут же подтвердил свою догадку — это был мой брат с двумя своими четырехлетними правнуками-близнецами.

Я некоторое время наблюдал за моими родственниками, а потом подлетел к ним и сказал:

— Малыши, а вы знаете, что Луна сделана из сыра? Смотрите: Луна круглая, и головка сыра круглая. Луна бледно-желтая, и сыр бледно-желтый. На Луне есть дырки-кратеры, и в сыре есть дырки. Значит, Луна сделана из сыра, так?

У Семена, кажется, возникла какая-то ассоциация, он подошел ко мне поближе и пристально заглянул в главную камеру. Близнецы переглянулись и тоже посмотрели на меня такими же синими, как и у прадеда, глазами.

Я достал с помощью манипуляторов из встроенного в мой дрон ящика два леденца на палочке и протянул своим правнучатым племянникам.

— Нет, малыши, Луна сделана из камня. Я это точно знаю.