Fluxius Secundus

в частности, историю о том, как высокоположительная эмансипированная передовая личность журналистка Анника Бенгтсон совершила правую месть попытавшейся посягнуть на ее личность другой личности, Софье Гренборг, и двинулась дальше по жизни с высоко поднятой головой (эту историю даже экранизировала одна из крупнейших скандинавских кинокомпаний, Yellow Bird). С означенной Софьей спал муж Анники (тайком от Анники); чтобы отомстить Софье, Анника, зная, что ту продвигают на ее, Софьиной, работе, звонит на эту самую работу (объединение областных советов) и делает на Софью, прикрываясь своим журналистским статусом, ложные доносы: врет, что та уклоняется от уплаты налогов, является правым экстремистом и растратчицей казенных денег. Тем самым она хочет разрушить Софьину карьеру. Объединение областных советов навело кое-какие справки и поняло, что это клевета, но - сюрприз! - все равно уволило Софью Гренборг, так как "весной должно состояться их слияние с объединением общин, и они любой ценой хотят избежать клеветнической кампании, а именно теперь малейшее недоверие к объединению может испортить результат напряженной четырехлетней работы". Узнав об этом, Анника торжествует, - сработало,- но ее угрожает уволить за это ее начальник в ее газете; однако она его шантажирует кое-какими его собственными грязными делишками, он отступается и поневоле принимает ее предложение возвышаться в карьере борцов за правду и общественные интересы вместе; это и есть хэппи энд, победа добра и пр.

Роман этот ("Красная волчица") был опубликован в 2003, по итогам его (в первую очередь) Марклунд и стала столь популярна в Швеции в 2004 (в самом 2003 она была на 14-м месте среди самых популярных женщин, в 2004 стала 4-й).

Он ошибся по всем пунктам. Шпиндель, по крайней мере, умер, зная, что Мишель его любит.

Челси умерла, полагая, что мне попросту наплевать.

Прошло два года, если не больше, и хотя время от времени мы поддерживали связь, во плоти так и не встретились с того дня, как она ушла. А потом Челси воззвала ко мне из оортовых глубин, сбросила в накладки срочное голосовое письмо: «Лебедь. Позвони, пожалуйста, СЕЙЧАС ЖЕ. Это важно».

Впервые, сколько я её помнил, она отключила видеосигнал.

Я понимал, что это важно. Даже без картинки догадывался, дело скверно, так как картинки не было, и понимал, что все еще хуже, по обертонам ее голоса. Предугадывал летальный исход.

Уже позднее я выяснил, что она попала под перекрестный огонь. Реалисты засеяли бостонские катакомбы штаммом фибродисплазии — несложный тюнинг, одноцелевой ретровирус, служивший одновременно террористическим оружием и ироническим парафразом стылой недвижности обитателей Небес. Вирус переписывал регуляторные гены, управляющие остеогенезом, в четвертой хромосоме, и сооружал метаболический обход из трех локусов семнадцатой.

Челси начала отращивать себе новый скелет. Суставы окостеневали на пятнадцатом часу после заражения, связки и сухожилия — на двадцатом. К этому моменту врачи перешли к клеточному голоданию, пытаясь замедлить развитие вируса, лишив его метаболитов, но они лишь оттягивали неизбежное, притом ненадолго. На двадцать третьем часу в камень превращалась уже поперечно-полосатая мускулатура.

Это я выяснил не сразу, так как не перезвонил. Мне и не требовалось знать подробностей. Я по голосу понял, что Челси умирает. Очевидно, она хотела попрощаться.

А я не мог заговорить с ней, сначала хотел узнать, как это правильно делается.

Я несколько часов прочесывал ноосферу в поисках прецедентов. Способов умирать — избыток; я нашел миллионы описаний, касающихся этикета. Последние слова, последние обеты, подробные инструкции для расстающихся навеки. Паллиативная нейрофармакология.

Подробные, растянутые сцены смерти в популярной литературе. Я просеял все, выставил дюжину передовых фильтров, отделяющих зерна от плевел.

Когда она позвонила снова, новость уже распространилась: вспышка голем-вируса раскаленной иглой пронзила сердце Бостона. Противоэпидемические меры эффективны. Небеса в безопасности. Ожидаются незначительные жертвы. Имена пострадавших не разглашаются до того, как будут извещены родственники.

А я все еще не нашел принципов, закономерностей; у меня на руках были только отдельные случаи. Завещания и заветы; беседы самоубийц со своими спасателями; дневники, извлеченные с треснувших подводных лодок или мест лунных аварий. Записи мемуаров, исповеди на смертном одре, нисходящие к прямой линии ЭКГ. Расшифровки записей «черных ящиков» с обреченных звездолетов и падающих космических лифтов, завершавшиеся огнем и радиошумом. Все — уместно. Все — бесполезно. Ничего о ней.

Она позвонила снова, и снова экран был пуст, а я все не отвечал.

Но на последнем звонке она не стала избавлять меня от кошмара.

Ее устроили как можно удобнее. Гелевый матрац прогибался под каждый выверт сустава, под каждую прорастающую шпору. Ее не оставили страдать.

Шея выгнулась вниз и вбок, заставляя бесконечно смотреть на скрюченную лапу, когда-то служившую правой рукой. Костяшки распухли до размеров грецкого ореха. Кожу на плечах и предплечьях растягивали пластины и усы эктопической костной ткани, ребра тонули в массе загипсованной плоти.

Движение становилось собственным худшим врагом. «Голем» карал малейшие спазмы, провоцируя рост костной ткани на всех сочленениях и поверхностях, сговорившихся шевельнуться. Каждый шарнир и каждая муфта приобретали невозобновимый запас гибкости, высеченный в камне; и каждое движение истощало счет. Тело понемногу костенело. К тому моменту, когда Челси позволила мне глянуть на нее, степени ее свободы почти исчерпались.

— Л'бедь, — пробормотала она. — Знаю, ты там.

Её челюсти застыли полуоткрытыми; язык, похоже, отнимался с каждым словом. В камеру она не смотрела. Не могла.

— Я, ктся, знаю, почему ты не отв'тил. Ппробью н… н'принимать к сердцу.

Десять тысяч последних прощаний выстроились передо мной, еще миллион стоял за плечом. И что мне было делать — выбрать одно наугад? Сшить из них лоскутный саван? Все эти слова предназначались другим людям. Подсунуть их Челси значило свести к штампам, к затертым банальностям. К оскорблениям.

— Х'чу сказать — не огорчайся. Я знаю, ты… не в'новат. Ты б 'тветил, если мог.

И сказал бы… что? Что сказать женщине, умирающей у тебя на глазах в ускоренном режиме?

— Просто пытаюсь д'стучтьсь, п'нимаешь?.. Н'чего не м'гу п'делать…

Хотя описанные события в целом точны, подробности нескольких смертей были объединены в драматических целях.

— П'жлста? Токо… поговори со мной, Лебя…

Я мечтал об этом больше всего на свете.

— Сири, я… просто…

И столько времени потратил на то, чтобы понять — как.

— Забудь, — просипела она и отключила связь.

Я прошептал что-то в мертвый воздух. Даже не помню, что.

Я очень хотел с ней поговорить.

Просто не нашел подходящего алгоритма.

Аннотация как отдельный жанр


Вот тут - ультракороткие аннотации к известным литературным произведениям. Некоторые - очень даже.

Я тоже оскоромился. Вот несколько:
1. Один мужик резал лягушек и гордился. А потом порезал руку и помер.
2. Один мужик разочаровался и заскучал. В результате пристрелил приятеля, погубил пару телок, разрушил жизнь куче народа. Но так и не развлекся.
3. Одного мужика все чморили, а однажды и вовсе сперли пальто. Мужик загрустил, окочурился и стал злым духом.
4. У одного мужика было три сына. Один рехнулся, другого посадили, третий пошёл в монахи да раздумал. Четвёртый убил отца и удавился.
5. Один мужик по жизни предавался разврату. Потом его убила статуя.
6. Один мужик убил свою семью, а чтобы простили - грабил, убивал и убирал лошадиные какашки.
7. Одну хорошую девушку все подряд сексплуатировали. Мораль в том, что добродетель наказуема, но читают не для морали, а чтобы по...

И еще одно, не мое, но - шедевр. Саша Гаврилов (в ЖЖ - agavr) написал:
У одного мужика крыша на детей упала, но ему потом бегемота показали!

Вобщем, как говорится, инджой.

Чумное поветрие, занесённое andronic'ом из фейсбука

Ультракороткие аннотации к известным литературным произведениям.

1. Один мужик сорок лет пытался понять, а был ли мальчик. Не понял.

2. Один ненормальный мужик эту книгу написал, только её на самом деле нет, это всё другой ненормальный мужик придумал.

* 3. Один мужик логически доказал, что смерти нет, выпил йаду и умер.

** 4. Один мужик превратился в бабу, и она триста лет прожила.

5. Один мужик весь день шатался по городу, а ему жена изменила.

6. Один мужик сделал бриллианты, а у него их дьявол украл.

7. Один греческий мужик был похож на одного римского мужика, другой греческий на другого римского, и вот про таких вся книга.

8. У одного мужика баба самоубилась, он свалил на другую планету, а там точно таких же сколько угодно, живёхоньких.

9. Один мужик пришёл, увидел, победил, написал.

Один мужик решил захватить Марс и Луну, но потом спрыгнул с балкона.

Один мужик нанимался штурманом, а стал самураем. Но домой так и не вернулся.

Одного врача по ошибке отправили в ссылку, а он угнал корабль и стал пиратом.

Одна тётка влюбилась во вражеского генерала, сбежала к нему в тоталитарную империю и там всех застроила.

Одного чешского мужика загребли в армию, и он там всех троллил.
Один мужик грабил и убивал по заказу и дружил с поэтом. Из-за этого поссорился с церковью, королём и премьер-министром. Но погиб как солдат на поле боя.

Один пацан познакомился с умным мужиком, а потом узнал, что двадцать лет назад лучший друг мужика зарезался из-за его невесты.

Одного американского мужика загребли в армию, и он там всех троллил.

В одного мужика влюбилась богиня войны, а он ей не дал. Она обиделась и подстроила, чтобы его убили его же оружием.

foxhound_lj
1. Собрались мужики, забухали, стали рассуждать про любовь. Потом ещё службу вспоминали.
2. Повязали мужика ни за что, стали дело шить. Он на суде телегу двинул: мол, вы чего творите, волки позорные, беспредельщики? Хорошо двинул, кореша даже за ним записывали. Не помогло.
3. Авторитетный мужик закусился с чурками, собрал бригаду... Ну как бригаду — это она против нормальных людей бригада, а не против выродков... Короче, загасили его бригаду, а самого — в зиндан. Но он потом сбежал.
4. Один мужик уехал за границу с двумя однокашниками, а вернулся один. Потом он умер.
5. Один мужик обоссал правительственное здание, а потом попал в Эквестрию.
6. Один студент сильно накурился и увидел говорящих змей, а потом одну даже захотел того-с.
7. Один пацан ушёл в монахи, но бабу так сильно хотел, что даже пожар устроил.
8. Один пацан ушёл в монахи, но бабу не сильно хотел, так что его потом даже отпустили в Италию путешествовать.
9. Один мужик сильно Родину не любил, даже с оппозицией снюхался. Но потом исправился.
10. Один мужик женился на РСПшке, а потом убил писателя, сел в тюрьму и там умер. Не женитесь на РСПшках.
11. Один мужик лежал в дурке, искал глубокий смысл в анекдотах. Потом его выпустили, но он так и не вылечился.
12. Собрали мужики инвалидов — у одного эпилепсия, у другого "шрам на лбу" — да и сделали из них космонавтов.
13. Один мужик чё-то мутил-мутил всю книгу, х у й проссышь, про чё вообще, а потом в конце типа вывод делает: мол, правильно в народе говорят: промолчишь — за умного сойдёшь.
ответы

Вышла книга Дмитрия Леоненко "Кементарийская орбита" (коллегам с ФАИ известна под названием "Первичная яваннография"). Пример сверхтвёрдой фантастики. Автор основал сюжет на моей идее "Мира больших приливов" и экспедиции "Феникс", но основательно довёл до ума сеттинг и технические подробности. Всем, кому нравится "Роза и червь", смело рекомендую.

Я, м-м-м-м... - Валентин Петрович собрался с духом. Духа не хватило.

- Вы, м-м-м-м, полагаете, что я - отвратительный, гадкий тип. Мучающий вашу племянницу. Что очень гармонирует с моим реноме слащавого добряка и тайного интригана. Как это в мемуаре? "Репутация великого гуманиста, которую он себе долго и целенаправленно создавал". Такой, знаете ли, образ из сериала. Но, видите ли в чём уязвимость вашей гипотезы... - старик щёлкнул пальцами, подбирая слова. - Это слишком накладно: корчить из себя то, чем ты не являешься. Гораздо проще изображать то, что ты есть. Как Пиц Шестой из того же мемуара. Который изображал из себя истерика и самодура, потому что в нём это было. Он, конечно, мог это контролировать. А мог и сыграть. А мог и в самом деле дать себе волю... Так вот, нет. Я не комический добряк, но к людям я отношусь хорошо. И не делаю лишнего зла. В моём положении это почти аскеза. Так вот, постройте другую гипотезу. Исходя из предположения, что всем мои последние действия... даже возмутившие вас... были рациональны и имели смысл. Итак, задача. Зачем я говорил Лене неприятные вещи, лишил её ног и позволил узнать, что её муж был к ней приставлен для слежки? Кстати, слежки за кем? Руди?

- Представить пофамильный список? - поинтересовался Сикорски.

- Пофамильный не надо. Я так понимаю, старые семьи?

- Иногда, - сказал Сикорски, - нужно знать настроения в этих кругах. Меня в этой среде воспринимают не вполне адекватно. За мной нет трёх поколений космофлотовских начальников. Я из интерната. И всего в жизни добился сам.

- Если бы вы меньше об этом думали, - не удержалась Завадская, - это было бы не так заметно. Яша тоже интернатский, и к нему относятся нормально.

- Ты знаешь, Лена, как я дорожу твоим мнением, - покачал головой Руди. - Так что отнесём львиную долю успеха нашего общего друга на счёт его обаяния. А оставшиеся - спишем на другие обстоятельства. Например, на множество мелких услуг, которые он оказывал известным коллекционерам.

- Мелких услуг? - Лена демонстративно хмыкнула.

- Хорошо, крупных. А также близость к Комову, а также другие возможности. Дядя Яша не только хорошо воспитан, но и практически полезен. Наша космофлотовская аристократия умеет ценить полезных людей. Особенно если они не претендуют на что-то большее, - Руди развёл руками. Пиджак опять не упал.

- Руди, - вступил Комов. - Как у тебя на плече держится эта штука? Там что, магнит? Силовое поле?

- Резинка, Гена. Самая обычная резинка, - Сикорски неприятно улыбнулся. - Цепляется за пуговицу на плече. С другой стороны липучка. Сам придумал. Я вообще люблю резинки. Они очень удобны для разных целей. А когда больше не нужны - легко рвутся.

Тихо прозвенела приёмная камера Линии. Григорянц ловко извлёк поднос с тёмной бутылкой и пузатыми бокалами.

- Мне лёд, - попросил Комов.

- Варварство, - сказал Сикорски. - Дикарство.

- А мне вот, - заметил Леонид Андреевич, - тоже нравится со льдом. Особенно с розовым, с Гугона. Но "Алголь" с ним несовместим. Так что давайте в классической манере. Разливайте, Арам Самвелович. Валентин Петрович, вы ведь не откажетесь?

Завадский втянул голову в плечи.

- Ну... то есть как... я вообще-то не очень... спиртное... но если вы так н-настаиваете...

- Никоим образом не настаиваю, но настоятельно рекомендую, - голос Горбовского налился ласковой напористостью радушного хозяина. - Коньяк очень мягкий. Как раз для вас.

- П-пожалуй, попробую, - решился архивариус.

Григорянц ловко передал бокалы. Завадский отпил чуть-чуть и поставил бокал на подлокотник.

- Отличный коньяк, - констатировал Славин. - Дяде Яше понравился бы.

- Вы совсем не пьёте, - упрекнул Горбовский Валентина Петровича. - Сделайте хотя бы глоток.

Архивариус послушался. Коньяк обжёг рот. Потом - горло.

- Ну вот видите? Хороший коньяк - это хороший коньяк. А вы мне должны ответ на вопрос. Зачем сейчас Лена сидит здесь и страдает? Ещё раз: ищите рациональную причину. Если ответите правильно, я её отпущу, - пообещал Горбовский.

- Ну... я не знаю... Психологический тест-проба? - предположил архивариус.

- Ну наконец-то включили голову. Теперь вопрос Лене. Вы понимаете, зачем это мне понадобилось?

- Ситуация в Президиуме? - ответила Лена вопросом на вопрос.

- Бинго. Нам предстоит проталкивать через Мировой Совет непопулярные решения. Крайне непопулярные. Мы столкнёмся с личным давлением, обструкцией, шантажом. Нам будут говорить очень неприятные вещи, и не всегда это будет неправда. Я хотел посмотреть, как вы держитесь. Честно говоря - не впечатлён. Расчёт по данным ментоскопии предсказывал большую психическую устойчивость.

- Почему я должна вам верить? - слабо улыбнулась Лена.

- Потому что вы в моей команде. И другой команды у вас нет. Если вы не будете верить капитану команды, вы не сможете играть. А тогда зачем вы нам нужны?

- Я как-то не предполагала, - сказала Завадская, - что повышение статуса будет предложено в такой форме.

- А чего вы ожидали? Букета чёрных роз в янтарине? Гена, убери блокировку ног и способность вспоминать фрагменты разговора, которые, по моему мнению, сейчас для неё лишние

Подождите. Галакты купили у цыган технологию? - не понял Комов.

- Технологию? Не думаю. Единичное устройство. Цыгане технологиями не делятся. То есть делятся, но это дорого. Цыгане любят чичи, да чичи ломовые. Жадные ублюдки.

- Что мне особенно нравится в нашем дяде Яше, - назидательно сказал Горбовский, - так это внутренняя культура. Казалось бы - интернатский, из лётного, к тому же барыга, кладовщик. Но я ни разу не слышал от него этого гадкого словечка - "чичи". Только "человеко-часы". А от вас я всё время слышу какие-то такие словечки... "Ублюдки", "спёрли", и всё такое.

- Хорошо, Леонид Андреевич, - кротко сказал Сикорски. - Наши уважаемые партнёры, именующие себя Странниками, любезно делятся с человечеством артефактами и технологиями иных миров и цивилизаций. И оказывают нам честь, принимая компенсацию человеко-часами. К сожалению, временами эта честь оказывается для нас слишком обременительной. Так лучше?

- Ваша проблема, Рудольф, в том, что вы не способны сказать это без иронии, - заметил Горбовский. - Подобный способ выражения кажется вам искусственным и фальшивым. В то время как это всего лишь язык. Не лучше и не хуже других языков. Хотя в целом вы правы: цыгане очень неприятны. Но не будем о грустном. У нас есть свои проблемы. Итак, галакты подделали письмо. Допустим. Зачем им это понадобилось?

- У меня... небольшая просьба, - сказал Завадский. - Вы не могли бы называть Странников Странниками, а не всякими оскорбительными кличками? Это не потому что у меня с галактами отношения какие-то, - тут же добавил он. - Просто не люблю.

- А вы в курсе, уважаемый Валентин Петрович, - вступил Сикорский, - про некоторые свойства их, так сказать, ментального метаболизма? Благодаря которым они обходят лемму Пошибякина?

- Знаю, - поморщился архивариус. - Но мы же с ними торгуем? И расплачиваемся, среди всего прочего... этим тоже, - по его лицу проплыла гримаска лёгкого отвращения. - И чем мы тогда лучше их?

- А знаете, - вдруг вспомнил Славин, - я тут недавно сидел, выпивал с бывшими коллегами. Из литературной тусовки. Ну, там были молодые авторы - Питер Уоттс, Анафем, Кирилл Еськов...

- Какой же Еськов молодой автор? - удивился Григорянц.

- Вообще-то не очень, - согласился Славин. - Так у нас все, кто не лауреат - молодые авторы. Так вот, они там интеллектуально развлекались. Задавали вопрос, и все предлагали сюжетные решения. И вот кто-то спросил. В Средневековье было такое представление, что дьявол покупает у людей души. И никто не объяснял, зачем. Так Еськов предложил объяснение: он их всасывает и тем самым омолаживает свой разум. Обходя тем самым лемму. Представляете, как человек угадал?

- Наверное, что-то слышал. Кто-то болтлив. Надо этим заняться, - сказал Сикорски.

- Нет, не думаю, - ответил Славин. - Просто у Кирилла воображение хорошее. В сочетании с логикой - убойная вещь.

- Что-то я на эту тему читал, - сказал Комов, - и там было сказано, что дьявол всё-таки покупал души взрослых. А не как цыгане. Которым нужны дети.

- Это их отчасти оправдывает, - заметил Горбовский.

- Извините, конечно, Леонид Андреевич, но это очень ваша этика, - сказал Славин.

- Я живу на Земле давно, - спокойно ответил Горбовский, - и до сих пор не могу понять эту озабоченность детьми. Ценность индивида повышается с возрастом. Ценность личинки никак не может быть сравнима с ценностью зрелой особи. Это же очевидно.

- На Радуге, помнится, ты по-другому рассуждал, - напомнил Комов. - Когда посадил в челнок женщин и детей, а физиков оставил.

- Потому что я хотел убить физиков, а не женщин и детей, - спокойно сказал Горбовский. - Их надо было остановить, пока они не натворили чего-нибудь страшного. Этот идиот Ламондуа даже не пытался просчитать последствия нуль-перехода! На тонкие уровни материи! Он долбился в дверь, не понимая, что за ней.

- Но ведь всё кончилось хорошо? - не понял Завадский. - Люди остались живы, а у нас есть нуль-Т.

- Да, - грустно сказал Горбовский. - Я и предположить не мог... Да вообще никто предположить не мог. Что лаксиане вмешаются. Особенно - в такой форме.

- Я так и не понял, что именно они поменяли, - пробурчал Сикорски.

- Десятый знак константы сопряжения сверхтонкой структуры, - ответил Горбовский. - Что сделало невозможным выброс гипервакуумной волны при нуль-переходе. Точнее, сместило в область сверхтяжёлых элементов. Если передать через нуль-Т элементы тяжелее сто двадцатого, будут проблемы. Но вообще-то... Они изменили законы природы. Законы природы, понимаете? Как минимум, в нашей Галактике. Ради... я не понимаю, ради чего. Не могу понять.

- А вы бы так не поступили? Если бы имели возможность? - спросил архивариус.

Горбовский посмотрел на него как на внезапно заговорившую табуретку. Точнее, как на человека, внезапно превратившегося в табуретку и при этом пытающегося говорить. Это было очень заметно и очень обидно.

- На Тагоре до сих пор просчитывают последствия, - сказал он. - До сих пор.

- И-извините, - в который уж раз начал Завадский. - Я хочу спросить... немного неудобный вопрос такой. Если это что-то секретное, то, пожалуйста, не отвечайте, я терпеть не могу, когда мне память трут... - Он обвёл глазами присутствующих. Ничего особенного не увидел и продолжил.

- Я к Леониду Андреевичу, по поводу Радуги... У вас правда была какая-то капсула, непробиваемая для Волны?

- Нет, конечно, - удивился Горбовский. - Против Волны защиты не было.

- Тогда как же вы планировали спастись? - не понял Завадский. - Или у вас был ключ? Лаксианский ключ? Который выключил бы Волну?

Горбовский посмотрел на него с лёгким удивлением.

- Спастись? Зачем? Я планировал масштабную катастрофу. С гибелью Ламондуа, всех его коллег, и обязательно - двух или трёх руководителей высшего уровня. Лучше всего - моего уровня. Вот тогда Институт можно было бы разогнать, а исследования в этой области закрыть. Вероятнее всего, навсегда. Чего я, собственно, и добивался.

Архивариус недоумённо потряс головой.

- Вы забыли, что я тагорянин, - сказал Горбовский. - Неполноценный тагорянин, позор семьи. К тому же изгнанник. Пусть даже высокопоставленный. В такой ситуации слишком цепляться за жизнь как-то глупо. С другой стороны - успешное предотвращение опасных экспериментов в зоне нашей ответственности...

- Как это изящно сформулировано, - оценил Сикорски.

- ...было бы оценено по достоинству, - закончил Леонид Андреевич, не обращая внимания на подколку. - Лет через сто с моей семьи сняли бы санкции, которые она получила из-за моего появления на свет. А мне, быть может, было бы даровано хорошее перерождение.

- К... какое это самое? Перерождение? В каком то есть смысле? - не понял Валентин Петрович.

- Да, термин не очень удачный, - согласился Горбовский. - Тэтан не перерождается. Он постулирует своё бытие в экумене, поскольку является причиной над жизнью.

Они миновали герметичную дверь в отсек, который вполне мог быть лазаретом. Несколько анабиозных гробов, по виду временных, для медицинских целей. За стойками оборудования еще одна дверь, со специальной печатью предводителя. Траг нервно глянул на нее и больше в ту сторону не смотрел.

– Ну, вот здесь все и происходит, Фам. Истинное волшебство Фокуса.

Он повлек Фама через комнату, подальше от наполовину скрытой двери. Возле обмякшего зипхеда возился техник, направляя голову «пациента» в один из больших тороидов, занимавших большую часть помещения. Это могли быть диагностические имиджеры, хотя выглядели они куда более неуклюжими, чем обычная аппаратура эмергентов.

– Основные принципы ты знаешь, так, Фам?

– А как же. – Они были осторожно изложены в первую же Вахту после убийства Джимми. – У вас есть специальный вирус, мозговая гниль, и вы всех нас им заразили.

– Верно, верно. Но это была военная операция. В большинстве случаев гниль не преодолевает гематоэнцефального барьера. Но если она проходит… Слышал о глиальных клетках? Их в мозгу больше, чем нейронов, на самом-то деле. В общем, гниль использует глию как инкубатор, и заражает почти все клетки. Где-то через четыре дня…

– Готовый зипхед?

– Нет, сырье для получения зипхеда. Из вас, Кенг Хо, многие так и остались на этой стадии – не-фокусированные, в полном здравии, но инфекция засела постоянно. У таких людей каждый нейрон в мозгу соседствует с инфицированными клетками. И каждая зараженная клетка имеет свое меню нейроактивных веществ, которые умеет выделять. Вот этот друг… – он повернулся к технику, который все еще возился с бессознательным зипхедом. – Бил, этот для чего предназначен?

Бил Фуонг пожал плечами.

– Драться начал. Алу пришлось его парализовать. Шанса на разбегание гнили нет, но Рейнольт хочет переучить ему пятый базальный уровень для…

Они заговорили на профессиональном жаргоне. Фам с тщательно симулируемым отсутствием интереса посмотрел на зипхеда. Эгил Манрхи. Это был балагур-артиллерист до Полета. Теперь же… наверняка он стал лучшим аналитиком, чем был раньше.

Траг кивнул Фуонгу:

– Ну, не знаю. По-моему, баловаться с базальным-пять не стоит, добра не будет. Но ведь она у нас начальник? – Он ухмыльнулся. – Слушай, давай я его сделаю? Хочу Фаму показать.

– Если за него распишешься.

Фуонг отошел с дороги с рассеянно-скучающим видом. Силипан скользнул к окрашенному в серое тороиду. Фам заметил, что у этой установки свои кабели силового питания, каждый в сантиметр толщиной.

– Что-то вроде имиджера, Траг? Вид у него, как у бесполезного старья.

– Ха, не совсем. Помоги-ка мне сунуть голову этого типа в люльку. Так, чтобы стенок не касался… – Завопил сигнал тревоги. – И Бога ради, отдай Билу кольцо, что у тебя на руке! Если окажешься не там, где надо, магниты этой малышки тебе палец оторвут.

Даже в пониженной гравитации умостить коматозного Эгила Манрхи было непросто. Точность нужна была высокая, и даже гравитация скального основания склоняла голову Эгила к нижней стороне отверстия.

Траг отодвинулся от своего произведения и улыбнулся.

– Все выставлено. Теперь, мальчик мой Фам, ты увидишь, что это все значит.

Он произнес несколько команд, и между ними появилось какое-то медицинское изображение, наверное, вид изнутри головы Эгила. Основные анатомические особенности Фам узнал, но это было за пределами того, что он изучал.

– Ты прав насчет имиджера, Фам. Это стандартный МДИ, старый, как само время. Но вполне годится. Смотри, вот здесь генерируется гармоника базальная-пять.

Указатель сместился к сложной кривой у основания мозга.

– И вот теперь самое интересное, что делает мозговую гниль больше чем курьезным случаем для невропатолога.

В трехмерном образе появилась галактика светящихся точек. Они светились всеми цветами, хотя в основном розовым. Были кластеры и пряди этих точек, и многие из них вспыхивали одновременно с другими.

– Ты видишь инфицированные клетки глии, во всяком случае, нужные нам группы.

– А цвета?

– Показывают выделение нейротоксинов по типам. То, что я теперь делаю… – Еще несколько команд, и Фам увидел инструкцию пользователя тороида, – …это изменение выхода и частоты выдачи вдоль этого пути.

Маленькая стрелочка маркера прошла по одной из световых дуг. Траг усмехнулся.

– Вот чем это железо отличается от имиджера. Понимаешь, вирус мозговой гнили содержит определенные пара– и диа– магнитные белки, а они уже по-разному отвечают на магнитные поля, запускающие продукцию определенных нейроактивных веществ. Так что в то время как вы, Кенг Хо и остальное человечество, используете МДИ лишь как диагностический инструмент, мы, эмергенты, используем его активно – чтобы делать изменения.

Он постучал по клавиатуре, Фам услышал потрескивание сверхпроводящих кабелей, расходящихся друг с другом. Эгил пару раз дернулся. Траг протянул руки его зафиксировать.

– Черт, при такой тряске не будет миллиметрового разрешения!

– Я не вижу изменений у него на мозговой карте.

– И не увидишь, пока я не отключу активный режим. Невозможно одновременно и отображать, и модифицировать. – Он замолчал, изучая инструкцию шаг за шагом. – Почти готово… вот! Так, теперь посмотрим изменения.

Появилась новая картинка. Теперь светящаяся полоска была почти синей и лихорадочно мигала.

– Несколько секунд, пока стабилизируется. – Траг говорил, одновременно изучая модель. – Смотри, Фам! Вот это то, что я действительно хорошо умею. Не знаю, с кем в своей культуре ты можешь меня сравнить. Я вроде программиста, но не пишу кода. Я вроде невролога, но я получаю результаты. Скорее всего, я вроде техника по компьютерам. Поддерживаю железо в рабочем состоянии для тех, кто им пользуется.

Траг вдруг нахмурился.

– Что? Ах ты… – Он поглядел туда, где работал второй эмергент. – Бил, у этого парня отношение лептин-добавки все еще низкое!

– Ты поле отключил?

– Конечно. Базальная-пять должна быть уже переучена.

Бил не подошел, но, очевидно, смотрел на модель мозга пациента.

Линия синего мигания все еще была нагромождением случайных изменений. Траг продолжал:

– Тут просто что-то не закреплено, но не знаю, что. Ты можешь этим заняться?

Он ткнул в сторону Фама, показывая напарнику, что у него есть дела поважнее.

Бил с сомнением спросил:

– А ты за него расписался?

– Ну да, да. Просто доведи его, ладно?

– Ну, ладно.

– Спасибо.

Силипан жестом поманил Фама прочь от МДИ, изображение мозга исчезло.

– Эта уж мне Рейнольт! Самая хитрая работа, все не по книжке. А потом, когда сделаешь все как надо, можешь получить только кучу неприятностей.

Фам вышел за ним из двери и направился по боковому туннелю, прорезанному в кристаллической структуре Алмаза-1. Стены здесь были из резной мозаики – тот же прецизионный стиль, который так заинтересовал Фама на «приветственном банкете». Не все зипхеды были техническими специалистами: они миновали десяток рабов-художников, сгрудившихся у выхода из туннеля с увеличительными стеклами и похожими на иглы инструментами. Фам здесь проходил уже несколькими Вахтами раньше. Тогда фриз был только намечен – гористый ландшафт и войска, движущиеся к туманной цели. Даже тогда можно было догадаться о его смысле, хотя бы по названию: «Повержение Френкийского Орка». Теперь фигуры были почти закончены, и плечистые доблестные воины сверкали всеми цветами радуги. Целью их было какое-то чудовище. Не особо новое – типичный Гхлютонский ужас, разрывающий людей и пожирающий куски. Эмергенты страшно раздували свое завоевание Френка. Почему-то Фам сомневался, что мутанты, с которыми они сражались, были такими зрелищными. Он замедлил ход, и Силипан решил, что он залюбовался.

– Резчики проходят только пятьдесят сантиметров в мегасекунду. Но эти фризы вносят сюда теплоту нашего прошлого.

Теплоту?

– Рейнольт хочет, чтобы было красиво?

Случайный вопрос.

– Ха! Рейнольт на это глубоко плевать. Приказал предводитель Брюгель, по моей рекомендации.

– Но я думал, что предводители в своих владениях суверенны.

Фам не часто видел Рейнольт на прежних Вахтах, но помнил, как она осадила Брюгеля на совещании у Нау.

Траг прошел еще несколько метров, ничего не сказав. Лицо его дернулось в глупой улыбке – как бывало во время болтовни у Бенни. Только на этот раз улыбка взорвалась смехом.

– Предводитель? Анне Рейнольт? Фам, смотреть, как ты ни хрена не понял, но делаешь вид – это уже был кайф, но тут ты уже совсем даешь! – Он поплыл дальше, все еще посмеиваясь. Потом увидел на лице Фама недоуменное возмущение. – Слушай, ты меня извини. Вы, коробейники, во многом народ неглупый, но как доходит дело до основ культуры, так вы просто дети… Я взял для тебя разрешение посмотреть клинику Фокуса; думаю, не будет вреда, если кое-что еще тебе и скажу. Нет, Анне Рейнольт не предводитель, хотя, наверное, была, и с большой властью когда-то. Рейнольт – просто зипхед.

Фам разрешил гневу на своем лице смениться полным недоумением – это была его действительная реакция.

– Но… она же тут командует не хилой частью всего спектакля. Она же тебе отдает приказы!

Силипан пожал плечами. Улыбка его несколько скисла.

– Ага, она отдает мне приказы. Такое редко, но бывает. Я бы лучше работал на предводителя Брюгеля и Кэла Омо, если бы они играли… не так грубо.

Фам решил подыграть.

– Кажется, понимаю, – соврал он. – Когда специалиста фокусируют, он фиксируется на своей специальности. Значит, художник становится у вас резчиком мозаики, физик превращается в Ханте Вена, а менеджер – ну, не знаю. Становится менеджером адской силы.

Траг покачал головой.

– Не так все просто. Понимаешь, технические специалисты фокусируются хорошо. Выход получается семьдесят процентов даже с вашим народом из Кенг Хо. Но умение работать с людьми – принятие решений, политика, работа с кадрами – эти навыки вообще не переживают фокусирования. Ты же уже видел достаточно зипхедов: то, что у них общего – глубокий аффект. Они не больше могут себе представить, что делается в голове у нормального человека, чем камень на это способен. Нам повезло получить столько хороших переводчиков; впрочем, никто раньше не пытался делать это в таких масштабах.

Нет, Анне Рейнольт – это вещь очень, очень редкая. Ходят слухи, что она была Верховным предводителем в клике Ксеваль. Почти всех их убили или промыли мозги, но рассказывают, что Рейнольт серьезно разозлила клику Нау. Они ее для смеха фокусировали, может, думали использовать как телесную игрушку. Но вышло по-другому. Я считаю, что она почти мономаньяк. Это был один шанс на миллион, но ее способности менеджера уцелели – и даже кое-какие навыки работы с людьми остались.

Впереди Фам увидел конец туннеля. Из лишенного украшений люка пробивался свет. Траг остановился и повернулся к Фаму лицом.

– Она – псих, но она еще и самая ценная вещь во владении предводителя Нау. На самом деле она удваивает цену его состояния… – Силипан скривился. – Но от этого не легче получать от нее приказы, скажу я тебе. Лично я думаю, предводитель ее переоценивает. Она – чудо-псих, ну и что? Как если собака пишет стихи – никто не заметит, что это чушь собачья.

– Кажется, ты не стремишься скрыть от нее свое мнение.

Теперь Траг снова улыбнулся.

– Конечно, нет! Единственный плюс моего положения. Ее почти невозможно провести в том, что касается моей работы – но вне этого она как всякий другой зипхед. Я тут поразвлекся с… – Он осекся. – Ладно, ерунда. Скажи ей то, что предводитель Нау просил тебя сказать, и все будет о’кей.

Он подмигнул и отправился назад по коридору, прочь от кабинета Рейнольт.