Под чужой маской: обратный отсчет (джен)

Когда после падения Волдеморта почти весь его Ближний Круг оказался в Азкабане, Антон поначалу ждал, что однажды стены тюрьмы рухнут — и снова, как когда-то, за ним придут. Но шли дни, и не происходило ровным счётом ничего: Метка, выцветшая до полупрозрачности, и не думала исчезать, Азкабан стоял нерушимо, как Непреложный обет, путь в Сумрак был надёжно перекрыт — ох, знал своё дело древний колдун Экриздис, пропади он пропадом! — а до запертых там узников дело было только дементорам.

«Мавр сделал своё дело — мавр может уходить, — горько усмехнулся Антон через полгода заключения, поняв, что ждать ему некого. И нечего. — Всё правильно. Тебя уже давно списали в расход, бывший Дозорный».

Но за ним действительно пришли — правда, не те и не тогда. Спустя пятнадцать лет Тёмный Лорд вернулся за своими слугами.

Наверно, поэтому так разозлил и удивил Антона визит совы, объявившейся, когда он впервые выбрался в парк возле ставшего для них базой малфоевского дома. Стоял март, на клумбах, заботливо ухоженных эльфами, расцвели солнечно-жёлтые и бело-кремовые нарциссы, розовые кусты покрылись нежно-зелёной листвой, ошалевшие от весны и любви белые павлины противно орали и распускали пышные хвосты, а он, с трудом держась на ногах, упрямо шёл вперёд. Тут его внимание и привлёк шум крыльев и знакомый клёкот.

— Какая честь! — ядовито сказал он, демонстративно уронив на землю брошенный ему в руки амулет. — Чему обязан, сударыня?

Птица удивлённо воззрилась на него круглыми глазами, вспорхнула и улетела. Антон подумал, как нелепо выглядит его выступление посреди роскошного малфоевского парка, и что по сути совы примерно все на одно лицо. Он, усмехнувшись, всё-таки склонился над медальоном, поднял его — и в этот момент ощутил, как сова спикировала на него, запустив когти в отросшие после Азкабана волосы.

— Погоди, Антон, — хрипло и взволнованно прозвучал в его голове голос Ольги. — Ты ведь ничего не знаешь.

— Не знаю, — ухмыльнулся он, — это точно. А что тут знать-то? От балласта всегда избавляются. Сейчас-то от меня что понадобилось, а, птица?

— Сейчас я не буду оправдываться, почему за тобой никто не пришёл, ты всё равно не поймёшь, да и не простишь. Но разговор не обо мне — для тебя ещё ничего не кончилось, и ты сейчас в большей опасности, чем был когда-либо раньше! Схрон Палыча не забыл? Он тебе скоро пригодится... — Ольга говорила очень быстро, стараясь успеть до того, как он уйдёт или бросит в неё каким-нибудь проклятьем... Что для дозорного пятнадцать лет заключения? Она сама находилась в нём много дольше...

— В опасности, — согласился Антон. — Так что лети-ка ты отсюда, пожалуй. Третью мировую наш Лорд уже точно не развяжет — кишка тонка, а местные проблемы Гесера с Завулоном вообще никак не касаются. И пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов. Улетай. И больше никогда не появляйся.

Он швырнул уже ненужный медальон на клумбу — и ушёл, не оглядываясь назад.

* * *

Вернувшаяся в Москву белая сова выглядела уставшей и подавленной.

— Антон всё же не пошёл на контакт? — спросил Гесер.

Сова печально посмотрела ему в глаза.

— Неудивительно, — Гесер вздохнул, — я ведь тогда так и не сумел переубедить Европейское Бюро. Теперь он не доверяет никому. Будем надеяться, что всё же он найдет в себе силы уйти, когда появится такая возможность.

Сова взмыла в воздух и опустилась на шкаф.

— Будем надеяться на лучшее, — Гесер побарабанил пальцами по столу, — я недавно смотрел линии вероятностей, — добавил он. — Появилась возможность снять твоё наказание — но тебе очень скоро опять придётся поработать в паре.

Сова вопросительно ухнула.

— Наш новый программист, — сказал Гесер и невесело улыбнулся. — Городецкий. Антон. В Индии это назвали бы кармой.

* * *

Находиться рядом с тем, что вернулось из-за Грани в обличье полурептилии, было даже тяжелее, чем общаться с дементорами. Лорд сам походил на дементора — но, в отличие от них, был абсолютно безумен. Такими же безумцами — кто больше, кто меньше — были все бывшие узники, и Антону иногда казалось, что было бы милосерднее просто перебить своих собратьев по Азкабану. Одних безумие затронуло меньше, как Руквуда или старшего Лестрейнджа, других больше, как Беллатрикс или почти потерявшего человеческий облик Трэверса. Да и оставшиеся на свободе, общаясь с Лордом, сами постепенно заражались от него безумием. Антон и хотел бы уйти, но проклятая метка держала не хуже азкабанских кандалов.

Хотя Антон и не собирался больше иметь дела ни с одним из московских Дозоров, но и погибать за «дело революции» и обезумевшего Лорда он тоже не хотел. Сейчас, почувствовав себя свободным не только от стен Азкабана, но и от обязательств перед Гесером, он впервые задумался, чего хочет он сам — и где же, наконец, его сторона и его справедливость? И понял, что не знает. Он больше не верил в Свет. Он не верил в Тьму. Он не верил ни в Добро, ни в Справедливость.

Всё, что ему оставалось — плыть по течению, пусть он и ненавидел это занятие.

Течение, управляемое безумцем, привело их сначала в Отдел Тайн, а потом обратно в Азкабан, чему они все почти обрадовались. В Азкабане хотя бы не было Лорда! И, слушая плеск ледяных морских волн за стенами тюрьмы, Антон чувствовал, что и сам он превращается в кусок льда. Ничего не желающий, ничего не помнящий, ничего не ждущий от жизни. Стены Азкабана были разрушены в очередной раз год спустя, и впереди Антона и всех остальных ждала финальная битва.

Эту битву Антон ждал как избавления. Она должна была покончить: с Лордом ли, с Антоном ли, с хотя бы половиной «соратников».

Ему, в общем-то, уже было всё равно. Во время битвы он старался не трогать подростков, выбирая противников постарше — вроде того «ручного оборотня» Дамблдора, над которым в своё время так потешался Фенрир. Волдеморт требовал выдать ему Поттера — и дежуривший в паре с Яксли Антон должен был привести мальчишку к Лорду. Но как только Антон доложил, что Поттера нет, как тот объявился сам — и тотчас был убит. «Вот и вся надежда Светлых, — устало усмехнулся Антон. — Ещё один мальчишка, которым сыграли — и выбросили в отбой».

Но каким-то непостижимым образом мальчишка выжил — и тогда Антон с горечью подумал, что из него, возможно, все же выйдет новый Лорд — так просто Смерть никого не отпускает назад.

Странное воскрешение Поттера словно придало новые силы защитникам старого замка — и в разгоревшейся заново схватке противником Антона стал профессор Флитвик. Чемпион по магическим дуэлям был силён, он с легкостью блокировал любые заклятья Антона, вплоть до самых пакостных наёмнических штук. Последняя же связка заклинаний, брошенных в Долохова, оказалась смертельной — и Антон, поняв, что уже не сможет её отразить, привычно скользнул в Сумрак.

Вот только, против обыкновения, уйти от вражеских чар ему так и не удалось.

— Силён коротышка, — пробормотал Антон, чувствуя, как Сумрак жадно пьёт его силы. Ещё немного — и он уже не сможет вернуться. Холод сковывал его, не давая вздохнуть, кровь из многочисленных ран, толком не залеченных, вытекала всё быстрее, и Антон понял, что это и есть конец. Но вдруг перед его почти не видящими глазами появилась полузабытая картина — увитая серыми покрывалами Арка, как привет из далёкого прошлого, когда он ещё был Светлым магом.

— А, пропади всё пропадом, — и Антон, собрав последние силы, шагнул в призывно шепчущую Арку.

* * *

— Ну что? — спросил оборотень, когда двери его дома распахнулись, а на пороге появился старый знакомый. Давно уже ожидаемый.

— Вот, — Палыч кивнул на поджарого пса, шагнувшего через порог следом за ним. — Привёз.

Пёс посмотрел на хозяина дома, даже не делая попытки подойти к нему и обнюхать, и застыл у дверей. Оборотню стало не по себе — в почти человеческих глазах пса, еле живого, израненного, — в чём душа держится! — стыла глухая, совершенно звериная тоска.

— А назад он что, не перекидывается? — осторожно спросил он.

— Не хочет, — буркнул Палыч.

— И правильно, так даже лучше, меньше болтать будет, — хмыкнул оборотень, пытаясь разрядить обстановку. — С другой стороны, и не выпить толком... А откуда ты его выдернул-то?

— Из своего старого схрона, — ответил Палыч, протягивая псу кусок чёрного хлеба. — Следилку я на него ещё тогда поставил — вот и успел вытянуть. В последний момент. Там уже и спасать-то скоро бы некого было.

Пёс, с трудом грызущий кусок хлеба, поднял голову.

— Что, кроме хлеба-то ничего нет? — оборотень подошёл к холодильнику. — Тут у меня каша была, гречневая. Будешь? — спросил он пса, доставая большую эмалированную кастрюлю. Тот никак не отреагировал.

— А я буду, — согласился Палыч, — а хлеб... хлеб он сам выпросил. Ностальгия у него, понимаешь. Жрёт всё, кроме овсянки. Чёрный хлеб, огурцы, борщ… в местной кафешке пришлось колдануть, чтобы не ахали.

— …И что ты будешь теперь делать? В Ночном Дозоре в будке поселишься? — через пару недель, когда пёс немного окреп, спросил оборотень. — Перекинуться тебе надо, Антон.

Пёс устало на него посмотрел и отвернулся в сторону.

— Ну, как знаешь, Антон, — покачал оборотень совершенно седой головой. — Год не перекинешься, потом уже при всём желании не сможешь.

Пёс поднялся с места и толкнул лапой массивную, сколоченную из добротных лиственничных досок, дверь. Та неожиданно легко подалась, и пёс, тяжело ступая, пошёл вперед, с каждым шагом выцветая, как старая фотография. Через десять шагов он пропал, полностью растворившись в вечерних тенях.

Словно бы его никогда и не было.