Лихорадка (гет)

Дворецкий Роджерс, коренастый, довольно чопорный мужчина лет пятидесяти пяти, помог новым постояльцам перенести вещи в комнаты, ограничившись парой приветственных поклонов. Он не произносил ни слова кроме дежурных вежливых фраз, вроде «позвольте, мэм» и «пожалуйста, следуйте за мной, сэр». Его квадратное лицо с густыми темными бровями оставалось при этом до того бесстрастным, что сложно было понять, почему он так себя держит — из-за предубеждения насчет южан или это его привычная манера. Следом состоялось знакомство с миссис Уотсон, сухопарой, подвижной старушкой с пышным пучком седых волос, собранных на затылке, и цепким взглядом серо-голубых глаз. Она была вежливой и доброжелательной, однако посматривала на новых жильцов с легким недоверием. Предоставив в их распоряжение горничную, миссис Уотсон удалилась по своим делам.

Скарлетт надеялась как следует отдохнуть с дороги, но ее надежды оказались напрасными. Не прошло часа, как в комнату, чтобы познакомиться, постучалась их с Чарльзом соседка, светло-рыжая молодая женщина в платье с клетчатой юбкой. Выяснилось, что ее зовут Вики О’Доннелл, что она вместе с мужем, портовым грузчиком, живет в пансионе миссис Уотсон уже полгода, а еще чрезвычайно гордится тем, что она ирландка. Вики и начала знакомство с комплимента, сделанного в адрес Скарлетт: она-де ирландский говор везде услышит и своих всегда узнает. «Не знаю, что у нас с тобой может быть общего, кроме ирландской крови», — хмуро подумала Скарлетт, глядя на эту девушку, не имеющую должного воспитания, к тому же с неприличным любопытством рассматривающую ее туалет — бархатное темно-зеленое платье, в соображениях экономии сшитое из портьер Эллин.

Когда Вики перешла к наиболее интересующей ее части разговора, ее короткая верхняя губа смешно задергалась, как у кролика, и она с придыханием спросила, сколько охотничьих собак для травли рабов содержалось на плантации, где жила Скарлетт. Тут в беседу неожиданно вмешался Чарльз, сказав, что травля рабов охотничьими собаками — чистый вздор, придуманный, чтобы опорочить южан, а он сам хоть и не плантатор, но подобного не видел ни разу во всех трех графствах. Его пламенная речь удивила Скарлетт, а Вики пристыженно перевела разговор на другую тему, предложив супругам свои услуги в качестве няни. «Ах ты плутовка, так вот зачем ты пришла!» — мысленно воскликнула Скарлетт. Миссис О’Доннелл так восхищалась Уэйдом, что Чарльз размяк и заулыбался, но Скарлетт, услышав цену за услуги няни, твердо заявила, что ребенком будет заниматься сама. Чарльз посмотрел на жену с недоумением, переходящим в восхищение — поистине, любимая не переставала его удивлять. В аристократических семьях матери никогда не растили детей сами, без посторонней помощи, однако Скарлетт не гнушалась даже собирать хлопок собственными руками, не говоря уже о благородных материнских обязанностях. Это показалось Чарльзу невероятно трогательным. Предложение Вики было отклонено.

— Чарли, не впускайте сюда больше никого, — страдальческим голосом пробормотала Скарлетт, раздевшись и улегшись в постель. — Даже если в дверь будет стучаться весь пансион.

Тошнота подступила к ее горлу так, что она едва могла говорить, и в конце концов ее стошнило прямо на пол. Чарльз в ужасе помчался за врачом, который, к счастью, жил в доме через дорогу, поэтому помощь пришла быстро. Седобородый доктор Маккензи, сосредоточенно осмотрев пациентку, потер переносицу указательным пальцем и заявил:

— Ваше состояние не вызывает у меня опасений, мэм. Вы беременны.

Скарлетт покоробило от такой фамильярности — будь на его месте доктор Фонтейн или любой другой врач-южанин, он бы тактично сказал: «Вы находитесь в положении». А у этих янки совсем никаких манер, возмутительно. Доктор Маккензи расписал для нее некоторые рекомендации, а затем осчастливил новостью разволновавшегося Чарльза.

Это было самое трудное для Скарлетт — выдержать натиск мужа, которому от радости совсем сорвало голову. Впрочем, Чарльз был не в состоянии заметить кислое выражение лица своей жены — настолько его опьянило счастье.

— Скарлетт, милая моя, что я могу для тебя сделать? — спросил он, с огромной нежностью глядя на нее и лаская ее распущенные волосы.

«Например, помолчать и оставить меня в покое», — язвительно подумала Скарлетт.

— Чарли, я так ужасно устала после этого долгого пути! — картинно вздохнула она и натянула одеяло повыше. — Мне так хочется спать…

— Я понял, понял, Скарлетт! — спохватился Чарльз и в качестве извинения за свою несдержанность поцеловал жену в лоб. — Отдыхай, дорогая!

Когда он разделся и улегся рядом, накрывшись одеялом, Скарлетт повернула голову в его сторону и поинтересовалась:

— А когда вы приступите к своей работе?

Чарльз несколько опешил от ее несвоевременного вопроса, но затем расслабился и простодушно ответил:

— Завтра утром я поеду в Кембридж, в университет, там встречусь с профессором Уилсоном, и мы все обсудим. Полагаю, я начну практиковаться уже на этой неделе.

— Отлично! — вырвалось у Скарлетт. — Пожалуйста, не забудьте надеть шарф, — добавила она уже более мягким тоном, — здесь ужасно холодные ветра. И ни за что не садитесь в открытый экипаж — простудитесь.

Чарльз расцвел от заботливых слов жены и нежно поцеловал ее в щеку.

— Не забуду, милая. Доброй ночи!

— Доброй ночи, — ответила Скарлетт и устроилась поудобнее на мягком матрасе.

После ночей, проведенных в трясущемся по рельсам поезде, эта теплая постель показалась ей королевским ложем. Большой город за окном, укрытый снежным покрывалом, засыпать не спешил, и с улицы время от времени доносились цокот копыт и людские голоса, но Скарлетт была слишком уставшей, чтобы обращать на них внимание. Единственное, о чем она могла думать перед сном — это Тара.

* * *

Дни потянулись один за другим. Чарльзу очень повезло с наставником — мистер Уилсон был внимательным, терпеливым и мудрым человеком, всегда готовым помочь молодому коллеге. Чарльз считал его настоящим джентльменом и с сожалением думал о том, что если бы все северяне были такими, никакой войны не случилось бы. На этом очевидные плюсы его юридической практики заканчивались. Далеко не все относились к нему так же доброжелательно, как старый профессор — если даже в годы студенческой учебы Чарльз чувствовал к себе некоторую снисходительную холодность со стороны сверстников, то после войны она вылилась в скрытое (а то и явное) презрение. Многие считали, что человек, пользовавшийся трудом рабов, не заслуживает уважения. Где же им было знать, что рабы вроде дядюшки Питера пользовались огромным авторитетом в семьях южан и были едва ли не их членами?

Ситуация усугублялась тем, что Чарльз, читая газеты и ведя переписку с Мелли, знал о беззакониях, которые творили военные власти янки на территории Джорджии и других южных штатов. Он чувствовал себя последним предателем и подлипалой, работая на тех, из-за кого бедствуют его родные и друзья, но платили янки хорошо, и за это надо было воздать им должное. Половина жалования Чарльза отправлялась на Юг и в разных долях распределялась между Тарой, тетей Питти, дядей Генри и двумя тетушками Скарлетт, живущими в Чарльстоне и Саванне. Мелли от денежной помощи категорически отказалась, написав, что Эшли нашел работу в лавке у Фрэнка Кеннеди. Также в конце марта пришла весть о свадьбе Фрэнка и Сьюлин, на которую Сьюлин не пожелала пригласить Скарлетт — впрочем, та не горевала по этому поводу, а, напротив, очень радовалась за младшую сестру. Четверть своего жалования по настоянию жены Чарльз откладывал в банк под самый высокий процент, а жили они скромно на оставшуюся четверть, чего им вполне хватало.

Чарльз часто приходил домой уставший и опустошенный. Однажды он вслух изъявил желание вернуться на Юг, и Скарлетт, во время беременности подверженная вспышкам гнева, устроила мужу грандиозный скандал.

— Скарлетт, пойми, я не могу продолжать так жить! — стоял на своем Чарльз. — Я уже чувствую, как сам превращаюсь в янки и постоянно думаю о деньгах, пытаюсь угодить людям, которым не хочу угождать, а тем временем наши родные стойко переносят все ужасные тяготы, выпадающие на их долю! Скоро я перестану себя уважать.

Скарлетт, отдышавшись и немного отойдя от захлестнувшего ее возмущения, села рядом с ним и обняла за плечи, сменив гнев на милость.

— Чарли, я сама ненавижу янки. Мне тоже противно все время думать о деньгах, но посудите, какую помощь вы оказываете Таре и нашим родным! Что бы они без вас делали? — она вздохнула и прильнула щекой к плечу мужа.

— Да, милая, ты права, — нехотя согласился Чарльз.

— Благодаря вашим трудам наши дети будут всем обеспечены — а они должны быть всем обеспечены! Потом, — Скарлетт мечтательно закатила глаза, — когда мы разбогатеем, мы купим большой дом в Атланте! Нет, лучше построим. На Персиковой улице, рядом с домом тети Питти. Вот тогда-то мы скажем янки все, что о них думаем, вот тогда-то мы поставим этих наглецов на место! Но сначала получим от них то, на что имеем право, и даже сверх того. Деньги — это не зло, Чарли. Считайте, что янки платят вам за наши страдания.

Чарльз был потрясен мудростью жены. Он давно понял, что в ее прелестной головке таится такой острый ум, которому могли бы позавидовать даже мужчины, но это его только радовало. Скарлетт умела убеждать, она могла найти такие слова, от которых у вымотанного и потерявшего опору Чарльза открывалось второе дыхание, появлялись силы, и черное не казалось таким уж черным. За это он безоговорочно прощал ей и вспыльчивость, которая порой больно его ранила, и некоторую отчужденность в моменты близости. Чарльз понимал, что Скарлетт так воспитана и не приучена к слишком нежным и откровенным проявлениям чувств, хотя ему и недоставало ее чисто женского тепла. Тем не менее, он любил жену такой, какая она есть, и чрезвычайно ею гордился.

* * *

Беременность Скарлетт протекала тяжело — намного тяжелее, чем в первый раз. Часто Скарлетт была вынуждена оставаться в стенах пансиона, в то время как ей хотелось гулять по улицам Бостона и глазеть на витрины модных салонов. Из-за плохого самочувствия ей пришлось прибегнуть к помощи Вики, которая — за плату, естественно — кормила Уэйда, одевала и водила гулять. Шустрая болтливая ирландка уверяла Скарлетт, что она может быть и гувернанткой для мальчика, но миссис Гамильтон решила обучать сына грамоте сама, о чем впоследствии не раз пожалела.

Четырехлетний Уэйд прилежно заучивал буквы, однако у него положительно не получалось складывать их в слова. Скарлетт не имела понятия, как объяснить ребенку, что слово «азбука» читается не «а-зэ-бэ-у-кэ-а», а так, как оно читается. «Вот накопим еще денег, и найму ему хорошую гувернантку, чтобы не сойти с ума», — мысленно успокаивала себя Скарлетт.

— Уэйд, не будь таким бестолковым! — разозлилась она однажды во время очередного неудачного урока.

Мальчик стушевался и весь съежился в комок, виновато глядя на азбуку, не желавшую ему поддаваться.

— Если ты будешь бестолковым, то ничего не добьешься в жизни! — строго наставляла его мать. — Посмотри на своего отца, он хорошо учился и теперь стал уважаемым человеком.

Упоминание об отце подействовало на Уэйда чудесным образом, и его карие глазенки вдохновенно заблестели.

— Я не буду бестолковым, мамочка! Я буду таким, как мой папа — умным, смелым и добрым.

— Вот и умница, сынок. А теперь прочитай мне это слово еще раз.

Скарлетт поражало то, насколько похожи между собой отец и сын. «Либо все мужчины, кроме Эшли и Ретта Батлера, даже самые маленькие, настолько одинаковы, либо Уэйд растет точной копией Чарльза», — думала она. Это было даже к лучшему, так она могла воздействовать одинаково как на сына, так и на мужа. Главное, что метод маленькой лести и поощрений работал безотказно.

Чарльз, почти все время отсутствующий дома, совершенно не докучал жене. Жизнь была бы прекрасна и беззаботна, если бы не беременность, отнимающая у Скарлетт силы и здоровье, да если бы не чужой город, полный чужих людей. Однажды, когда бедность перестанет угрожать ее семье, Скарлетт вернется в родную Тару, вдохнет полной грудью чистый деревенский воздух, пробежится босиком по красной земле и увидит тех, по кому тоскует ее сердце. А пока она здесь, в чужом краю, и в окне вместо бескрайних вспаханных полей видны только шиферные крыши с кирпичными дымовыми трубами.