#литература и прикладная #психология #длиннопост
«Умный» — характеристика вроде бы понятная. Но очень уж растяжимая. Различные тесты «на интеллект» показывают неодинаковые результаты для одного и того же человека, а люди, которые общепризнанно считаются умными, делают иногда совершенно фантастические глупости.
Психолог С.Л.Рубинштейн как-то заметил, что «основным признаком ума является умение выделить существенное». Однако в разных ситуациях существенным будет не одно и то же.
В романе Ж.Верна «Вокруг Луны» есть забавная сценка: двое ученых-американцев яростно спорят, по какой траектории теперь полетит снаряд, в котором они отправились на Луну (но по досадной случайности отклонились от курса). По гиперболе или по параболе? Их спутник-француз интересуется, куда приведет первая, а куда — вторая, и получает ответ: обе ведут в никуда. Он изумляется: да о чем тогда спорить — скажите лучше, есть ли у нас шанс спастись!
Этой необъятной темой — природа и свойства ума — интересовались многие.
Два столетия назад среди них оказался писатель Антоний Погорельский (А.А.Перовский).
Все знают сказку «Черная курица», которую он написал для своего племянника Алеши, будущего писателя А.К.Толстого. Но самое любопытное произведение Погорельского — книга «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (1828). Жанр «вечеров» как раз набирал тогда популярность: его использовали Нарежный, Марлинский, Гоголь, Загоскин, Жукова, Одоевский и др.
Для таких циклов характерна «рамочная композиция»: беседа, в ходе которой появляется какая-то острая тема — и идет иллюстрирующий ее рассказ. У Погорельского беседуют рассказчик и… его двойник. (Кстати, именно Погорельский ввел слово «двойник» в русский язык и литературу.)
Среди прочего в их разговорах всплывает очень пространное рассуждение об уме. Точнее, о его типах и свойствах.
Выделены и выстроены в иерархию следующие роды ума: здравый рассудок, проницательность, понятливость, глубокомыслие, дальновидность, остроумие, ясность, сметливость, острота, хитрость, ученость, память.
Это далеко не все понятия, относящиеся к теме. И значение некоторых из них за 200 лет слегка сдвинулось. Так что дальше я буду просто отталкиваться от рассуждений Погорельского, подкорректированных современными словарями. И подбирать литературные примеры.

Ученость и даже память нередко путают с умом «вообще». Хотя нет ничего удивительного, что эрудит, а тем более человек, собаку съевший в своей специальности, имеет преимущество в диалоге с собеседниками-дилетантами (конечно, если они вообще понимают, о чем он говорит). Не один только Ньютон мог сказать о себе: «Я видел дальше других лишь потому, что стоял на плечах гигантов». Герой «Золотой цепи» Александра Грина, мальчик-юнга, простодушно замечает о своих товарищах: «Они высмеяли меня за то, что я читал книги, — прочел много книг и мог ответить на такие вопросы, какие им никогда не приходили в голову».
Предполагается, что ученый человек умен. К сожалению, ученость сама по себе — это только «чужой» ум (а точнее, система знаний и навыков в определенной области), да и тот не всегда так уж хорошо усвоен. При дефиците прочих умственных способностей (в первую очередь остроты и глубокомыслия) ученость и память превращаются в начетничество — механическое воспроизведение поверхностно усвоенных сведений.
А в отсутствие некоторых чисто личностных свойств (например, способности к контролю внимания) гипертрофированная ученость может давать тип «рассеянного профессора», при всем своем уме способного на невероятные бытовые «проколы». Классический пример — Жак Паганель в «Детях капитана Гранта», неведомо для себя пустившийся в кругосветное путешествие, а потом по ошибке изучивший португальский язык вместо испанского.

Глубокомыслие — способность к сосредоточению, пониманию универсальных принципов, неявных внутренних связей и генезиса явлений — в идеале должно идти в связке с ученостью / компетентностью.
Не подкрепленная знанием предмета претензия на глубокомыслие представляет собой убийственное зрелище. Герой чеховского «Письма к ученому соседу» потому и выглядит круглым идиотом, что рассуждает о незнакомых ему материях (ему-то, конечно, кажется, будто он все понимает).
Воплощение такого псевдоглубокомыслия в литературе — бессмертный Козьма Прутков, с напыщенным видом изрекающий свои благоглупости. Он не подозревает, что именно к себе стоит примерить одно из собственных высказываний: «Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?»
Эталонный образ глубокомыслия — Лао-цзы с его «Дао-Дэ цзин» (вот уж где потонуть можно). Или Гамлет, который свою частную проблему превращает в материал для размышлений о мироустройстве. Гамлет — человек умный и ученый. Но он настолько уходит с головой в свои размышления, что сама исходная ситуация начинает ему казаться мелкой и маловажной: действительно, стоит ли сражаться с отдельными проявлениями зла, если в мире, считай, ничего, кроме зла, и нет?

Дальновидность — способность адекватно просчитывать последствия развития текущей ситуации. Если глубокомыслие включает в себя уяснение причин — в некотором роде анализ прошлого, — то дальновидность нацелена в будущее. В бытовом, так сказать, формате она существует как предусмотрительность. На недостатке ее погорел даже такой даровитый приспособленец, как Молчалин, который завел в одном доме сразу две любовные интрижки.
За примером гипердальновидности далеко ходить не надо: почитайте любой фанфик или статью с меткой «тайный план Дамблдора» — и ужаснитесь.
Опять же, при дефиците других родов ума адекватность теряется, и мы получаем пассивную модель поведения, как и в случае Гамлета, только гораздо менее почтенную. Это «премудрый пискарь» Щедрина, который весь век просидел в норе, опасаясь, что снаружи его может подстеречь щука. «Жил — дрожал, и умирал — дрожал».
В «Палате № 6» Чехова описан пациент с паранойей — неглупый и даже образованный человек, который помешался на мысли о том, что он живет в мире, где не защищен от превратностей судьбы, несправедливых обвинений и прочих катастроф. В целом мир действительно таков; проблема в том, что герой утрачивает способность трезво оценить конкретные шансы для своей конкретной ситуации.

Сметливость — слово, со временем заметно изменившее свое значение. Сейчас оно определяется как догадливость, способность к быстрому соображению, «схватывание на лету» (ее противоположность — тугодумие). Этой чертой в фольклоре и классической литературе часто наделяются герои из народа или разбитные слуги, выживающие за счет умения держать нос по ветру: Труффальдино из Бергамо, Фигаро, Сэм Уэллер... Быстрота соображения считается важным преимуществом экстравертов, а вдумчивость (глубокомыслие) — интровертов.
Погорельский же определял сметливость через французское «le tacte», которое позднее стало «тактичностью». Это несколько иная разновидность ума, но тоже чисто практического свойства: чутье, «позволяющее из всех средств достижения цели выбирать наиболее удобное и приличное». Современный словарь определяет тактичность как чувство меры в поведении и поступках, умение проявлять уважение к интересам и чувствам других людей — т. е. как во многом этическую категорию.
Онегин, отвечающий Татьяне на ее письмо нравоучением, довольно тактичен — насколько позволяет ситуация: он начинает с заявления, что «невесты б не искал иной», будь он вообще расположен к браку, и представляет дело так, что это он не достоин ее совершенств, а не наоборот.
А вот в повести Помяловского «Мещанское счастье» герой, образованный разночинец, не имеющий светского опыта Онегина, в аналогичной ситуации позорно проваливается. Он сначала затягивает с объяснением, а потом, когда девушка открыто признается в своих чувствах, теряется настолько, что лепечет: «Елена Ильинична, кто же виноват? кто виноват? Вы должны помнить, что не я первый…» — вот уж нашел, во что носом ткнуть! Большую бестактность трудно придумать.

Понятливость Погорельский определяет «от обратного», как антоним бестолковости. Словарь — как «сообразительность, быстрое и правильное понимание». То есть упор делается на качество и скорость реакции. Это близко также к значению слова смышленый.
От сметливости понятливость отличается как более частный случай, потому что предполагает не столько ситуацию, сколько собеседника / наставника, которого требуется «понять». Слово часто применяется по отношению к детям и даже к животным.
Идеальное воплощение этого качества — всем известная Гермиона Грейнджер. Страсть доказать свою понятливость у Гермионы может даже блокировать соображения, продиктованные тактичностью, в целом ей не чуждой. Повезло, что в итоге она не превратилась во всеми ненавидимую «всезнайку», но такой исход не был бы невероятным.

Хитрость, согласно тому же словарю, — изворотливость, способность продвигаться к цели скрытыми, окольными, обманными путями. Литературные хитрецы всегда в той или иной степени обладают чертами трикстеров: Одиссей, Джингль, Бекки Шарп, Чичиков, Остап Бендер, кот Бегемот.
Само собой, это тоже ум — но ум специфический, имеющий чисто утилитарное применение. Хитрость не поможет, например, сделать великое научное открытие, зато поможет сделать карьеру в той же науке — даже со скромными способностями.
Погорельский считал ее одним из «низших родов ума». Действительно, хитрость — качество этически сомнительное. Недаром ее противоположность — простодушие — не имеет в языке такой негативной коннотации, как прочие антонимы ума (невежество, тупоумие и пр.). Но если вспомнить судьбу такого абсолютно бесхитростного героя, как князь Мышкин в «Идиоте»… в общем, понятно. (О Мышкине еще будет пара слов ниже.)

Проницательность словарь определяет как способность подмечать, предвидеть, угадывать. Погорельский по преимуществу связывает ее с даром понимания людей, т. е. талантом к своего рода эмпатии.
Этим видом ума щедро наделены великие сыщики мировой литературы — конечно, в комбинации с наблюдательностью и прочими достоинствами. Особенно патер Браун у Честертона, который умеет вживаться в образ преступника и практически сливаться с ним (мысленно, разумеется).
Но люди такие уж существа, что этого качества в общении никогда не бывает вполне достаточно. Даже сам великий Холмс жаловался верному другу:
Ну не хватило всей проницательности Холмса, чтобы предположить нечто подобное.
На этом крупно погорел однажды и Остап Бендер, в избытке наделенный и хитростью, и смекалкой, и остроумием: раз навсегда сочтя Кису безобидным ничтожеством, Остап в итоге едва не расстался с жизнью. Недооценил, недооценил…

Ясность ума в описании Погорельского ближе всего соответствует тому, что мы называем логичностью мышления: стройность и последовательность мысли, обоснованность, отсутствие внутренних противоречий.
Про людей, у которых это качество отсутствует, писатель замечает: «Голова у них подобна сараю, в котором без разбора и порядка разбросаны разнообразные и разноценные вещи». Акцент, таким образом, ставится на отбор и системность.
И опять вспоминается Холмс, объясняющий Ватсону, что его мозг — не чердак, который можно забивать всякой рухлядью: «Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?»
Конечно, Холмс утрирует: со временем он обнаруживает разные познания, в том числе не имеющие отношения к сыщицкому делу. Но идея в целом понятна.
Один из внешних критериев ясности (логичности) ума гласит: «Кто ясно мыслит, ясно излагает» («Qui bene distinguit, bene docet»).
В высшей степени этим даром наделен тургеневский Рудин, о котором сказано:
Короче говоря, Рудин — идеальный лектор и пропагандист; но в практической деятельности, да и в отношениях с окружающими его постоянно подводит плохое знание людей и их движущих мотивов — то есть отсутствие той же проницательности.

Остроту словарь определяет двояко: 1) как изобретательность и тонкость ума; 2) как более частную способность находить яркие, удачные, смешные и язвительные слова для выражения своей мысли.
Нетрудно видеть, что второе значение близко к понятию остроумия. У Погорельского острота (der Witz) именно так и определяется: как дар «видеть смешные стороны вещей и явлений». Напротив, остроумием (der Scharfsinn) он называет «быстроту ума, требующую понятливости и проницательности».
Строго говоря, и «острый ум», и «тонкий ум» — это метафоры, хотя и стертые. Объединяет их способность проникать в малодоступное и скрытое, иначе говоря — проводить аналогии и выявлять новые ракурсы и подходы к проблеме там, где их раньше не видели. Это подразумевает оригинальность (креативность) мышления и свежий, неожиданный взгляд на вещи: общая черта между остротой ума, позволяющей делать открытия (в том числе научные), и остроумием, которое восхищает неожиданным сближением или несоответствием — тоже своего рода мини-открытиями.
Так, бравый солдат Швейк между делом замечает: «В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте». Оригинальность созданного К.Чапеком образа в том, что острота ума героя блестяще маскируется под полное тупоумие, позволяющее ему говорить самые крамольные вещи, прикрываясь своей репутацией «официального идиота».

Гостинный ум, как его называет Погорельский (фр. — esprit de société), тоже близок к остроумию: позже эту его разновидность стали называть салонным остроумием. Это талант еще более узкого применения: способность приятно развлекать некую компанию людей; причем Погорельский отмечает, что часто «человек, который блестит умом в одной гостиной, совершенно глупеет, переходя в другую». В целом это очень напоминает современные блогосообщества «по интересам».
Таковы, например, многие третьестепенные персонажи «Войны и мира»:

Наконец, здравый рассудок. Словарь определяет здравомыслие (рассудительность) как благоразумие и обдуманность действий, т. е. способность оценивать конкретную ситуацию в целом, со всех сторон. Погорельский отводит ему наиболее важную роль, как «координатору» для всех прочих проявлений ума.
Полное отсутствие проницательности делает человека легкой жертвой обмана; отсутствие сметливости заставляет впадать в ошибки там, где нужна быстрота соображения; ну а отсутствие здравого рассудка будет толкать на глупости на каждом шагу.
Классический пример такой плачевной ситуации — Дон Кихот. Хотя верный Санчо, носитель народного здравомыслия, изо всех сил старается это дело компенсировать. (О «парных» героях и функциях взаимодополнения я уже писала здесь.)
Напротив, приличная доза здравомыслия на порядок повышает эффективность прочих интеллектуальных способностей. К примеру, в сочетании с глубокомыслием здравый рассудок дает то, что обычно называют мудростью (словарь: «глубокий ум, опирающийся на житейский опыт»).
Конечно, подобные языковые уравнения применительно к такой тонкой материи, как интеллект, выглядят весьма условными, чтобы не сказать — примитивными. И Погорельский это признает. Но все же считает, что они полезны хотя бы для предварительной оценки — «могут служить к пояснению понятий наших по сему предмету».

С точки зрения этой «типологии умов» нет ничего удивительного, что, скажем, Чацкий и Молчалин вполне искренне считают друг друга глупцами. Чацкий о Молчалине говорит: «Ума в нем только мало, / Но чтоб иметь детей, / Кому ума недоставало?» Равным образом Молчалин убежден, что человек, имеющий такие связи, как Чацкий, просто фантастически глуп, раз не использует их.
На самом деле у них просто разные типы ума — но оба считают «умом» только свой собственный. Молчалин обладает житейской сметкой и хитростью. Что до всего остального — оно не нужно ему, да от него никто этого и не ждет.
Чацкий — человек образованный, глубокомысленный, наделенный острым умом и вдобавок остроумием. Однако Пушкин считал, что он совсем не умен, потому что «мечет бисер перед свиньями», пытаясь что-то доказать людям, не способным его понять, — то есть действует неблагоразумно.
Слепота Чацкого и вправду удивительна. Но все проясняется, если прикинуть, что сильные стороны его ума в данном случае ничем не могут быть полезны, а вот недостатки ведут к поражению: дефицит проницательности, практически полное отсутствие хитрости и весьма умеренная доза здравого рассудка, который притом почти целиком нейтрализуется вспыльчивостью и самолюбием. Первая восстанавливает против Чацкого всех окружающих, а второе мешает ему поверить своим глазам и убедиться, что ему предпочли Молчалина.
И чего стоит та сцена, где он подслушивает любовное свидание Молчалина с Софьей — и вместо того, чтобы тихонько убраться, своими воплями созывает всех домашних! Вот уж глупость так глупость: характер явно взял верх не только над тактичностью, но даже над элементарным чувством приличия.

Тут возникает еще один поворот темы, который тоже предусмотрел Погорельский. С умом тесно связаны «свойства души» — личностные характеристики. Прежде всего это пороки и недостатки, которые создают своего рода искажающее «силовое поле»:

А вот старые китайские философы — так те и вовсе были уверены, что искажающим эффектом обладает вообще любая сильная страсть: «Не добрый и не злой: таков мудрец» (Чжан Чао).

Примеры свойств характера, установок и эмоций, парализующих проявления ума, стоит начать с близоруких рационалистов, полагающих, будто рассудок способен работать в полностью автономном режиме.
Жертвой этой рекурсии навыворот становится небезызвестный Р.Р.Раскольников, который просчитал и дедуцировал все, что можно… исключая самого себя и реакцию собственной нервной системы. Впрочем, целую череду случайностей, от которых в жизни никуда не деться, его дедукция тоже не предусмотрела — и предусмотреть не могла. Сходная судьба постигла и Жюльена Сореля из «Красного и черного», причем это в конечном счете стоило ему жизни.
Зависть самым буквальным образом сводит с ума героя «Записок сумасшедшего»: его бедный мозг не выдерживает ежедневных горестных размышлений на тему «почему же я не камер-юнкер» — и жалует своего владельца уж сразу в испанские короли: стоит ли мелочиться?
Скупость, обессмысливающая страсть накопительства и саму жизнь, — вообще сквозная тема в литературе. Хотя сам по себе бальзаковский Гобсек обладает большим умом весьма практического склада. Судя по всему, некогда был умен и Плюшкин.
Ненависть радикально искажает восприятие и систему ценностей. Хитклифф в «Грозовом Перевале», растратив себя на месть, в итоге обнаруживает, что он разрушает жизни двух молодых людей так же бессмысленно, как когда-то была разрушена его собственная, — по сути, он превратился именно в того человека, которого ненавидел: его старый враг, уже давно умерший, как бы воскрес в нем самом.
Лень — ну… «Обломов» — на самом деле очень непростой роман, с множеством проблем, и отношение автора к герою тоже неоднозначное. Но чем бы ни была порождена лень героя и как бы к ней ни относиться, факт остается фактом: Обломов — человек неглупый и имеющий юридическое образование — становится легкой жертвой полуграмотного мошенника, потому что ему неохота утруждаться, что-то думать и решать самостоятельно.
Самовлюбленность едва не погубила библейского Иосифа («Иосиф и его братья» Т.Манна): он обладает на редкость разносторонним умом, живым, глубоким и практичным, но настолько в восторге от собственных совершенств, что не в силах себе представить, чтобы этот восторг не разделяли все окружающие.
Тщеславие побуждает чеховскую «попрыгунью» бегать за знаменитостями — и мешает разглядеть незаурядный потенциал собственного мужа, пока не становится слишком поздно. Тут свой вклад вносит еще и дурной вкус — падкость на внешние эффекты, треск и блеск.
Эгоизм и упрямство Скарлетт О՚Хара заставляют ее, по выражению Ретта, бульдожьей хваткой вцепляться в то, что ей, по ее представлениям, желанно. И результат точно такой же, как в случае с «попрыгуньей»: обладая на редкость практическим умом, Скарлетт в то же время всю жизнь гонялась за человеком, который ей был ни в каком смысле не пара, но проворонила «того самого».
Эгоцентризм, попутно развивший гипертрофированную склонность к самооправданию, уничтожил хорошие задатки Дика Окделла («Отблески Этерны»). Преувеличенное понятие о собственной значимости разрушило границы «что такое хорошо / что такое плохо» и создало в сознании героя совершенно искаженную картину мира и происходящих событий: его действия становятся все более неадекватными — и фатальными как для окружающих, так и для него самого.
И так далее.

Погорельский наверняка бы заметил, что у всех этих случаев есть «общий знаменатель»: недостатки и пороки характера разлагающе действуют именно на здравый смысл — то есть на тот род ума, который должен обеспечивать нормальное функционирование и взаимодействие всех прочих умственных способностей. Без здравомыслия они сами по себе никуда не деваются, но от их работы больше вреда, чем пользы.
Кстати, Погорельский полагал, будто добрые качества человека тоже связаны с умом, но «не затмевают его и не препятствуют природному его действию». Это как минимум требует уточнения — тем более что буквально парой абзацев ниже он же пишет, что самолюбие становится пороком, только выходя за границы нормального чувства собственного достоинства. То есть — что границу между «добродетелью» и «пороком» проводит мера.
В самом деле, умеренная бережливость и хозяйственность превращаются в скупость, только выходя из рамок, и только в этом случае парализуют ум (ср.: Собакевич — Плюшкин).
Наконец, можно снова вспомнить печальную историю того же Мышкина, которого окружающие почитают за «идиота» — но вовсе не из-за его эпилепсии, а потому, что Мышкин — бесконечно добрый человек.
Он умен и даже проницателен, тонко чувствует людей, способен объяснить их натуру и, более того, предсказать многие их действия. Но там, где необходимо видеть темную сторону человеческой души, у Мышкина — «слепое пятно». Он бесхитростен, совершенно не понимает тщеславия, так как этого чувства нет в нем самом; не понимает слепой самолюбивой злобы и ненависти.
Доброта Мышкина, конечно, не становится от этого пороком — но факты налицо: чем больше князь желает людям добра, тем печальнее результат: Аглая, Рогожин, Настасья Филипповна… Как писал Н.Макиавелли, «человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру».
А современник Погорельского, «русский Мефистофель» О.Сенковский, даже язвительно замечал, что спросом в обществе пользуются как раз таки самые ядовитые коктейли:
О чем речь — понятно, если сравнить того же Чацкого с Глумовым из комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Даже разоблачение в финале не оставляет сомнений, что Глумов все равно выплывет.
Ну, с точки зрения Погорельского это просто прожженный хитрец, отлично умеющий играть на чужих слабостях, — то есть усовершенствованная версия Молчалина. Впрочем, прокололся он на том же пункте, что и Молчалин: недостаток предусмотрительности. Плюс гордыня: все болваны, я один умный. А вот нечего было, раз умный, заводить такой откровенный дневник, да еще держать его незапертым!

Морали не будет. Кроме самоочевидного: универсальные гении — товар штучный. Если они вообще существуют. Так что остается определить то поле, на котором удобнее всего играть, и по мере возможностей держаться в его пределах… 😉