n001mary

Вы очень впечатлительный человек, нельзя же так, психику надо беречь. Хотя у Есенина стихи интересные, не все они с надрывом. Есть и юмор местами. Правда, он черный. Одна "Страна негодяев" чего стоит.

Возможно вы правы насчёт Петухова, но мне физически плохо от его произведений ((

Ещё вспомнила, что ненавидела Чернышевского, пять раз начинала читать "Кто виноват?", но так и бросила

Ещё категорически не понравилась агитка Горького "Мать" по сравнению с другими его произведениями.

И "Котлован" Платонова не зашёл.

Ещё вспомнила, что ненавидела Чернышевского, пять раз начинала читать "Кто виноват?", но так и бросила( Ещё категорически не понравилась агитка Горького "Мать" по сравнению с другими его произведениями.

Но в пересказе блогера французская книжка для младшеклассников про Чика(?) не понравилась очень сильно

Котлован" Платонова не зашёл

На школьные каникулы меня отправляли к бабке - в деревню недалеко от Орла. Бабка жила в старой избе, отличавшейся от жилищ пятнадцатого века только тем, что под ее потолком сверкала стоваттная колба, которую бабка ехидно называла "лампочкой Ильича". Вероятно, она имела в виду не Ленина, а Брежнева — но для меня большой разницы между двумя этими покойниками не было. Зато я хорошо понимал, чем была "лампочка Ильича" в русской деревне двадцатых годов, потому что ни лампа, ни деревня с тех пор принципиально не изменились. Надо знать, что такое русская зимняя деревня, чтобы понять, каким космическим чудом выглядит в ней сочащийся сквозь наледь на стекле электрический свет.

Я вовсе не иронизирую - это искусственное сияние действительно казалось лучом, приходящим из неведомого, и было понятно без объяснений, как русский человек променял на него и своего царя, и своего Бога, и свой кабак, и всю древнюю тьму вокруг. Этот желто-белый свет был заветом новой веры, миражом будущего, загадочно переливавшимся в замерзшем окне, когда я брел по вечернему двору в холодный нужник - и, точно так же, как мои поэтичные прадеды, я видел в узорах льда волшебные сады новой эры.

Кроме лампы, в бабкином доме было еще одно чудо.

Это был стоявший в сенях сундук со старыми советскими журналами. Бабка не разрешала в него лазить. Я делал это с ощущением греха и надвигающейся расплаты - чувствами, сопровождавшими каждый шаг моего детства. Сундук был заперт, но, приподняв угол крышки, можно было просунуть руку в пахнущую сыростью щель и вытаскивать журналы по нескольку штук. Они были в основном шестидесятых годов - времен младенчества моих родителей. Их имена звучали романтично и гордо: "Техника - Молодежи", "Знание - Сила", "Юный Техник". От них исходил странный свет, такой же загадочный и зыбкий, как сияние ленинского электричества в заледенелых окнах. Тот, кто долго листал старые журналы, знает, что у любой эпохи есть собственное будущее, подобие "future in the past" английской грамматики: люди прошлого как бы продлевают себя в бесконечность по прямой, проводя через свое время касательную к вечности.

Такое будущее никогда не наступает, потому что человечество уходит в завтра по сложной и малопонятной траектории, поворотов которой не может предсказать ни один социальный математик. Зато все сильны задним умом. Любая рыбоглазая англичанка с "CNBC" бойко объяснит, почему евро упал вчера вечером, но никогда не угадает, что с ним будет завтра днем, как бы ее ни подмывало нагадить континентальной Европе. Вот и все человеческое предвидение. Будущее советских шестидесятых было самым трогательным из всех национальных самообманов.

Люди из вчерашнего завтра, полноватые и старомодно стриженные, стоят в надувных скафандрах у своих пузатых ракет, а над ними в бледном зените скользит ослепительная стрелка стартующего звездолета - невозможно прекрасный Полдень человечества.

Рядом отсыревшие за четверть века закорючки букв - фантастические повести, такие же придурочные и чудесные, как рисунки, пронизанные непостижимой энергией, которая сочилась тогда из всех щелей. И, если разобраться, все об одном и том же - как мы поймем пространство и время, построим большую красную ракету и улетим отсюда к неведомой матери. Ведь что такое, в сущности, русский коммунизм? Шел бухой человек по заснеженному двору к выгребной яме, засмотрелся на блеск лампадки в оконной наледи, поднял голову, увидел черную пустыню неба с острыми точками звезд — и вдруг до такой боли, до такой тоски рвануло его к этим огням прямо с ежедневной ссаной тропинки, что почти долетел...

смесь бесконечно прекрасного и отвратительного