Холодный свет / Cold Light (джен)

Хлопнула дверь.

Подъезд встретил её теплым воздухом и светом лампы. Она поёжилась и, задержавшись, как следует отряхнулась. За окном в ночи тихо падали крупные снежинки, мягко укрывая крыши, уличные фонари и козырьки подворотен.

Взгляд метнулся вверх. Лифт казался недосягаемым: узорчатая плитка разверзла бездонное чрево. Она сделала пару шагов — медленно, как-то неуклюже, оставляя лужицы, и нащупала онемевшими пальцами кнопку.

Динь! Она чуть не подпрыгнула.

Цифры одна за другой сменяли друг друга: четыре, пять, шесть. Вперёд по тусклому коридору, за угол. Знакомый номер над дверью квартиры. Ключ застыл в замочной скважине на полуобороте — она выключила свет перед уходом.

Её пробрала мелкая дрожь, и вовсе не от холода.

Поколебавшись, она приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы дотянуться до выключателя. Из щели ударил свет. Она распахнула дверь настежь.

Пусто. Кухонька, стол с компьютером, спальня, ванная — всё на своих местах. Неподвижно. Только развеваются занавески. Мертвенно тихо. Только шуршит обогреватель под окном. Она заперла дверь, задвинула щеколду. Обошла комнаты — два раза, три, четыре.

Ничего.

Запоздалая мысль напомнила, что тёплое пальто взмокло от пота. Она дёрнулась слишком резко — и охнула, когда живот пронзила боль. Проглотила… а что проглотила? Слёзы? Крик?

Слегка морщась, она медленно принялась за верхнюю одежду. На пол упало пальто, следом свитер, сапоги и плотные штаны. Держа дрожащими руками край футболки, она поймала краем глаза своё отражение в зеркале.

В нём будет всё видно. Нет, нельзя…

Вместо этого она сосредоточилась на застёжке бюстгальтера. Стиснула зубы, когда твёрдая основа чашечек впилась под рёбра. Зашипела — но тихо. Бросила его в кучу остальных вещей на полу. Босиком, в одной футболке и шортах, она пошла к спальне и забралась в кровать.

Лежа на боку, она потеряла счёт времени. Электронные часы отсчитывали числа: «2:43», «3:02», «3:26». Сон, если он вообще был, пролетал незаметно — кажется, не прошло и пары секунд, а она снова подскакивала в животном ужасе, стоило скрипнуть двери или под порывом ветра застонать оконной раме.

В последний раз циферки показывали «8:56». На телефон сбросил сообщение встревоженный шеф. Она ему перезвонила, притворившись, будто всё как обычно, и сослалась на лёгкое недомогание. Тот сказал, что голос у неё сам не свой, и посоветовал отдохнуть денёк-другой, а то и больше.

Она тихо обругала себя за косноязычие.

За окном продолжал кружить холодный снег. В конце концов в животе заурчало, и она встала приготовить еды. Поставила сковороду на плиту. Зажгла газ. Рассеянно уставилась на пламя. Погасила его. Залила молоком хлопья. Вернулась в постель — свернуться клубком, глядеть на часы.

Когда она вновь шевельнулась, небо давно почернело.

Одежда липла к телу: холодная от пота, мокрая, вонючая. Надо помыться, переодеться, надо…

Она вздрогнула и зарылась лицом в подушку.

Белый кафель холодил босые ноги, но она упрямо двинулась к ванне. Наполнила её. Разделась, отвернувшись от зеркала. Тёплая вода приняла тело в свои объятия, одновременно распаляя и заглушая боль. На ладонь капнуло мыло, душистое и приятное коже. Она начала натираться. И ещё. Ещё, и ещё, и ещё…

Кожа на руке покраснела.

С остальным телом она обошлась аккуратнее, только волосы трогать не стала. Руки через силу касались живота, бёдер и…

Вода начинала остывать. Стараясь держать взгляд прямо, она спустила где-то четверть и включила горячую, пока ванна снова не наполнилась. И она лежала, так долго лежала, что сморщились пальцы на руках и ногах, а воду снова покинуло тепло.

Она дала телу погрузиться под воду…

…и спустя тридцать мёртвых секунд вынырнула обратно, хватая ртом воздух.

Она спустила воду. Ванна блестела чистотой. Совсем как кожа. Краснота на руке ещё саднила, так что она нанесла немного мази, теперь уже осторожнее. Не натирая. Затем обернула вокруг себя полотенце, выключила свет и вернулась в спальню.

Едва она шагнула на ворсистый ковёр, как вдруг заметила, что на её кровати безмолвно сидит единорог.

Она оцепенела — единорог подняла голову. Бесконечно долгое мгновение они в молчании глядели друг на друга. Вчитывались, оценивали, прощупывали… а может, просто рассматривали.

Наконец тишину нарушила девушка:

— Т-так неправильно, — и туже затянула полотенце.

Она застыла как вкопанная, дрожащая, открытая взгляду, и не смела шелохнуться.

— Почему? — единорог вскинула бровь.

— Как будто надо отвечать. Потому что…

— Потому что я не человек? — единорог засопела. — В коридоре меня увидела девчушка, и мы с ней уже поспорили на этот счёт. Я — гостья, а не кошка или собака, чтобы не залезать на кровать.

— Нет. Неправильно, что я тебя вижу.

— И всё же я тут, — единорог медленно повела головой.

Снова молчание. Девушка неподвижно стояла посередине комнаты, и единорог заворочалась на простыне.

— Хочешь, я слезу? Постель всё же твоя.

— Н-нет. Не стоит. Ничего страшного, — девушка лихорадочно помотала головой.

— Тогда, может, присядешь? Мне жутко неудобно, что ты стоишь, — брови беспокойно сдвинулись.

— Ничего, постою, — сглотнула сухой ком в горле. — Откуда ты здесь?

— Телепортировалась, — единорог аккуратно постучала копытом по кончику рога. — Но я проверила, дверь заперта. Никто не откроет, если не хочешь.

— И?

Внезапная горечь в её голосе была почти осязаемой. Единорог опустила ногу, на посеревшую морду снова упала угрюмая тень. Девушка закусила губу, сильно закусила, но та всё равно дрожала. И чего она набросилась на эту… незваную гостью. Вот только гостья не молчала.

— Что «и»? — тихо спросила единорог.

— И что ты хочешь? Зачем пришла? Почему именно сегодня у меня в спальне возник говорящий единорог? — она стиснула край полотенца так, что побелели костяшки, а голос надломился. — Почему сейчас? Девятнадцать лет ничего, а тут вдруг — на тебе, когда…

Она оборвала себя на полуслове.

Сейчас незнакомка повысит голос, огрызнётся, закричит… Но нет. Единорог просто смотрела на неё с грустью в глазах. И когда она наконец заговорила, от её слов на душе отчего-то стало лишь тяжелее.

— А чего бы ты захотела, возникни я раньше?

Девушка издала сдавленный звук: то ли шмыгнула, то ли выругалась. И умолкла, дрожа, не сдвинувшись с места. Плечи поникли. Время тягуче тянулось.

Тут единорог поднялась на ноги — изящная, такая высокая, что рогом касается потолка комнатушки.

— Хочешь, я уйду?

В её голосе не было злости, но тяжесть произнесенных слов обжигала, словно мороз. В голове девушки неистово закружились спутанные, сумбурные мысли о том, что ждёт завтра. Сколько она проведёт тут в одиночестве, в клетке из четырёх стен, забытая и покинутая всеми?

Что с ней будет?

— Нет, — вырвалось откуда-то изнутри, глухо и отрешённо. — Не уходи, пожалуйста.

Единорог склонила голову и обошла кровать. Подобрав под себя ноги, она удобно устроилась у свисающего с края покрывала и испытующе посмотрела на девушку.

Та вздрогнула, но наконец оттаяла. Кутаясь в полотенце, она с осторожностью забралась на постель, так чтобы видно было как можно меньше. Поджала ноги. Глаза единорога и девушки оказались на одном уровне. Она снова поёжилась, хотя духота в комнате обжигала, как будто бы став сильнее. Единорог подкрутила обогреватель?

— Что дальше? — всё тот же скрипучий, сухой голос. Будто исцарапанная виниловая пластинка.

— Можем поговорить. Или говори ты, а я послушаю. А можем просто посидеть, пока я тебе нужна. Сейчас самое главное, чтобы тебе было хорошо, — единорог не сводила спокойного взгляда. — Ты ведь понимаешь?

— Да, — ответила она и крепко зажмурилась. — Не хочу разговаривать про то, что мне надо сделать, что я должна или что следовало бы знать лучше.

— Нет, конечно нет. Думаю, тебе этого достаточно и без меня.

И комната снова погрузилась в безмолвие. Девушка спряталась за коленями, приподняв ноги, и уставилась на покрывало. Единорог мерно помахивала хвостом из стороны в сторону.

— Больно, — наконец призналась девушка. — Болит.

— Что именно?

— Всё болит, — такой простой вопрос, а она всё равно крепко обняла себя руками.

Рот единорога едва заметно приоткрылся, но незамедлительного ответа не последовало. Девушка буравила взглядом клетчатое покрывало: убегает в бесконечность каждая линия, тянется к бесконечности своими лепестками каждый цветочек.

— Или страшно? — интонация девушки подскочила, как будто она спрашивала, а не отвечала. — Думала, страшно не бывает? Думала, что можно без страха выйти за дверь, быть собою и жить собственной жизнью. Думала, справлюсь со всем.

Она помотала головой и, обхватив колени, принялась раскачиваться взад-вперёд.

— Не справилась… Я ошиблась?

— Нет, — единорог встрепенулась.

— Я же… Я не делала глупостей. Всегда соблюдала осторожность. Я просто… просто оказалась…— она спрятала лицо.

— Не в том месте не в то время? — тихим голосом закончила единорог.

Девушка отчаянно закивала и закачалась быстрее.

— Я знала его, — голос охрип; не шёпот и не всхлип, а что-то посередине. — А он…

— Да.

— Почему я? За что именно меня? Может, он знал, что я… такая…

— Не думаю, нет.

— Может, это я плохая? Может, от этого… — она вся затряслась.

— Нет, — резкий ответ. — Не только с плохими людьми случаются плохие вещи.

— Тогда почему? — девушка посмотрела с вызовом. — Почему случается? Зачем мы… Зачем люди так поступают друг с другом?

Со вздохом единорог положила голову на край постели.

— Много зачем и из-за чего, полагаю. И достойного в этом мало, — она покачала головой. — Дома такое было бы неслыханно.

— Совсем? Никто бы никогда…

— Пока я жива — нет.

— Здорово там, наверное, — девушка шумно заёрзала и поглядела на неё покрасневшими глазами.

— Да, если сравнивать.

— Расскажешь? — она растянулась на простыни.

— О моём доме? — слегка удивилась единорог. — О, ну… Прошло много времени. И он далеко не тот, что был прежде.

— Ну пожалуйста? Мне всё равно интересно.

Морда единорога растянулась в хитрой, почти лукавой улыбке.

— Что ж, давным-давно одной далёкой страной правили две сестры. Вместе они создали гармонию… — она усмехнулась, но с нотками печали. — И вместе они грезили о прекрасном, бились друг с другом в ужасной схватке, а в конце концов подарили нам свободу. Свободу странствовать и свободу выбирать, куда эти странствия нас заведут.

Она подвинулась, плотнее прижавшись к спинке кровати. Её голова оказалась совсем-совсем близко.

— Впереди расстилалось много дорог, и многие шли вместе. Однако я выбрала свой путь.

— А сегодня? — девушка немигающе смотрела ей в глаза.

— И сегодня тоже.

— Но почему? — её голос сорвался, и она умоляюще затараторила: — П-почему сюда? Я же з-знаю, как бывает, к-как оно должно быть! Знаю, что он отнял!

Наружу рвался беззвучный крик, глухой вой страдания, боли и ненависти к себе, которые слились в один кошмарный ком, но так страшились сами себя, что желчью застревали в глотке. Вдруг осознав, что она наконец призналась самой себе, она утопила лицо в ладонях — закрылась последним щитом.

И впервые за ночь она почувствовала в движениях единорога нечто большее, чем ласковое утешение… доброту?.. любовь?.. В мгновение ока создание очутилось прямо перед ней. Единорог уткнулась носом между трясущихся ладоней, пробилась, пока их лбы не соприкоснулись. В больших ясных глазах блестели слёзы.

И когда она заговорила, лишь шёпот сорвался с её губ, но шёпот такой, что пробрал девушку до глубины души.

— Нет. Ничего не отнято, ведь ничего не отдано. Нельзя потерять то, что было отдано не по своей воле.

Плотину прорвало. Девушка захныкала, заплакала, зарыдала. Каждое затаённое чувство, каждый кусочек тщательно скрываемой боли скопом хлынул наружу. Она бессильно колотила единорога в твёрдую грудь, выла в гриву, ощущала, как сливаются их горячие слёзы.

А единорог всё это время беспрестанно шептала ей на ухо:

— Я здесь, потому что в такие мгновения ты не должна оставаться одна. Я здесь, потому что ты заслуживаешь лучшего. Я здесь, потому что ты всё та же, какой была позавчера, и тебе надо об этом вспомнить. Я здесь, потому что ты должна знать: станет лучше. Я здесь, потому что тебе нужно исцелиться… Я здесь, потому что нет на земле сейчас другого места, где я бы позволила себе быть.

Они не знали, долго ли провели вот так. Долго ли плакали, долго ли просидели в молчании, долго ли смотрели друг другу в глаза. За окном всё так же кружил, свистел и бушевал снег, а в комнате, на маленьком экране с красными циферками, тикало время.

И они продолжали.

Наконец, девушка шевельнулась.

— Надо снять полотенце, — промямлила она, зажмурилась на миг, снова распахнула глаза и отстранилась. Подняв голову, единорог украдкой одарила её взглядом.

— Можно мне взглянуть? — спросила единорог. Не потребовала — спросила совершенно чисто, совершенно искренне.

На секунду девушка заколебалась в нерешительности. Но затем неспешно распутала полотенце.

Обнажились кровоподтёки на коже — жёлтые, фиолетово-чёрные, зеленоватые. След двух пальцев на талии. Длинные царапины на бёдрах. Тёмная вздутость где-то между.

Единорог изучила всё без лишних слов.

Её пробрала дрожь.

Но она сказала:

— Ляг. Я могу… могу попробовать.

Девушка молча кивнула и сделала, как было велено. Рог во лбу единорога зажёгся светом, взгляд скользнул по кошмарному зрелищу, — и медленно, ужасно медленно некоторые тёмные рубцы стали зарастать. Девушка поморщилась от вспышки жжения, но тут же тупая боль и пульсирующее покалывание ослабли. Не пропали, ни в коем случае, но ослабли.

Неприятные ощущения продлились ещё пару секунд, и единорог отодвинулась от неё.

— Это всё, что в моих силах. Я не… не привычна к людскому…

— Отсюда… Отсюда в полумиле есть больница, — голос девушки звучал увереннее. Ещё тихо, но уже ровно. Теперь она знала, что делать. — Я утром схожу, проверюсь.

Неожиданно она метнулась к крупному созданию и что есть силы стиснула её шею в объятиях.

— Спасибо, — прошептала она. — Прошу, не уходи.

— Я могу остаться на ночь, — единорог ответила как могла, прижавшись к ней щекой.

Они не двигались ещё секунду, крепко прильнули друг к другу напоследок и наконец разорвали объятия. Девушка, сглотнув, неловко потупила взгляд. Поежилась.

— Одежду? — спросила единорог.

— Только можно не плотную, если не трудно? Я… хотела ложиться.

— Сон должен помочь, да.

Девушка отправилась в ванную, единорог — к шкафу. В груди поселился… какой-то уют, дружеское чувство. Трудно сказать, стоило ли благодарить за это добродетель сострадания, или сходу придуманный план, или банальную усталость, но витавшее в воздухе напряжение растаяло. Настолько растаяло, что единорог волшебством помогла девушке надеть большую, мешковатую футболку. Настолько растаяло, что они улыбнулись этому и даже рассмеялись.

Настолько, что девушка взглянула на сказочное, сверхъестественное создание — и протянула руки, как не протягивала с очень-очень далёкого детства.

Настолько, что она позволила себе на миг стать маленькой девочкой:

— Обнимешь?

Единорог удивлённо моргнула. Но тут же на её губах заиграла невесомая улыбка, и она в притворной беспомощности развела передними ногами:

— Я бы и рада, но…

В глазах девушки промелькнула тревога и смятение. Тогда единорог поняла безмолвный вопрос. На какое-то мгновение она замерла, ободряюще глядя девушке в глаза, затем плавно забралась на кровать и вытянулась по-кошачьи изящно, тепло, приветливо. Без всякого подтекста, без полунамёков — только приглашение.

Девушка с искренней радостью его приняла и подобралась поближе к боку: большому, мягкому, горячему, надёжному. Улёгшись рядом с единорогом, она позволила себе совсем чуть-чуть прильнуть к ней всем телом. Вдруг она снова устремила взгляд на длинную заострённую морду. В ясных глазах блеснуло беспокойство.

Едва заметно ухмыльнувшись, девушка одарила единорога сочувствующим взором.

— А в твоей сказочной стране с принцессами, наверное, и не насладишься лежанием в обнимку? — лукаво заявила она.

Пошутила. Не то чтобы смешно, но уже что-то. И, что радостнее всего, это что-то было от чистого сердца.

Единорог, по-видимому, тоже расслабилась. Озорно прищурив глаза, она шутливо показала длинный язык и отплатила той же монетой:

— Попрошу, мы справляемся замечательнее некуда. Грациозное… грациозное лежание в обнимку… гораздо проще, когда ты без долговязых конечностей и кучи тряпья на теле.

И девушка засмеялась, впрямь залилась задорным смехом без малейшего намёка на злую издёвку, заднюю мысль или робость. Она снова крепко прижалась к единорогу, только уже осторожнее, помня о шрамах и мешковатой футболке. Стук сердца, бьющегося в могучей груди неземного создания, дарил тепло и покой.

— Как тебя звать? — прошелестела она, вдруг осознав кое-что очевидное. — Ты шла так далеко, и лишь ради меня, а я даже не спросила твоего имени.

— Друг, — единорог удобно устроила голову на груди у девушки, словно надёжный щит.

— Друг?

— Разве этого недостаточно? — взгляд ясных глаз скользнул по её лицу.

— Да… Да, вполне, — согласилась та и ласково обвила рукой шею единорога.

И тогда, в тот миг — а хотелось, чтобы он длился вечно, — она ощутила, как по каждой клеточке её тела разливается тепло. Пускай воет вьюга, пускай лежит где-то забытое одеяло, но в тот чудный миг меж явью и сном она чувствовала себя словно в сердце самого солнца.

И в миг этот она, наконец, обрела ответ на вопрос, лихорадивший её, бередивший пылающую рану внутри и не отпускавший целых два дня.

Да…

Да, будет рассвет.

Да, будет рассвет — и она увидит его.