Вечерняя песнь (джен)

И было так, словно на небесные тверди,

простирающиеся бесконечно,

нахлынуло море золота.

Сколько мы себя помним, она с каждым днем становится немного больше. Совсем чуть-чуть и не слишком быстро, но заметно. Наблюдение за ней могло бы стать таким прекрасным, можно было бы радоваться ее росту — если бы мы не знали, что она умирает. Но она действительно гибнет. С каждым днем, за который она вырастает еще чуть-чуть, она приближается к своему концу — а вместе с ней мы приближаемся к нашему. По ней не заметно, мы даже проверить не можем, но сейчас она, пожалуй, раз в сто больше, чем была когда-то. В те далекие времена, когда она являлась символом долгой жизни, а не признаком скорой неизбежной смерти. Это так странно, если подумать, что наша родина — эта безотрадная пыльная пустыня — была когда-то холоднее на двести кельвинов и покрыта льдами. Мы знаем об этом лишь из летописей. Летописей тех, кто покинул некогда третью планету, едва звезда начала расти. Они знали, что третья планета превратится сперва в раскаленную геенну, а затем будет поглощена звездой. Именно так все и случилось. Конечно, мы этого не видим. Но согласно нашим вычислениям диаметр звезды уже давно вырос за пределы орбиты планеты.

Горячее, говорится среди прочего, она была горячее и другого цвета. Скорее желтой, в отличие от этого красновато-оранжевого цвета, занимающего половину нашего неба и придающего другой половине оттенок теплого золота. Этот вид мог бы быть таким прекрасным, таким мирным — если бы не выжженная унылая пустыня вокруг нас и если бы мы не знали, что ее смерть — а вместе с ней и наша собственная — может настигнуть нас в любой день.

И было так, словно бесконечность,

побуждающая нас мыслить,

растворялась в эфемерности.

И пусть она кажется темнее, говорят они, но теперь она светит гораздо ярче, чем прежде. Это связано с ее поверхностью, говорят они; поскольку ее поверхность возросла — она светит ярче. Даже если и стала темнее, то есть холоднее. Я этого не понимаю, но проверить никак не могу. Я должен верить тому, что они говорят — те, кто заботится о летописях. Но они говорят не только о том, что она становится день ото дня ярче. Когда-нибудь, говорят они, звезда прекратит расти. Тогда она на миг замрет, а затем внезапно скинет свою оболочку, оставив лишь ядро. В эту минуту мы ни за что не должны находиться на поверхности, говорят они. Но если мы это заметим — разве тогда не будет слишком поздно? И мы же не ведаем, когда наступит этот день. Что же нам делать? Прятаться?

Но что это даст — прятаться? Неужели мы должны жить под землей в вечной темноте и постоянном страхе и неизвестности? Что это даст? Разве у нас не появится еще больше забот, чем уже есть? Разве не появится коварная фальшивая надежда, которая была жива и в предыдущих поколениях, что все обойдется? Мы ведь знаем, что нас ждет. Тогда почему бы не посмотреть правде в глаза?

Поэтому мы стоим здесь. Некоторые из нас прячутся, но их немного. Мы стоим здесь и смотрим в небо. Ждем. Как и многие поколения до нас. Ждем, когда Создатель властью своей заберет у нас жизни, что подарил нам несколько миллиардов лет назад. Мы стоим здесь и наблюдаем за огненным диском на золотистом небе. День за днем. Как и поколения до нас. Может, как и многие будущие поколения. Может, еще несколько лет. Может, лишь сегодня. Мы этого не знаем. Никто не знает.

И было так, словно на небесные тверди,

простирающиеся бесконечно,

нахлынуло море света.

Каждый новый день сменяет ночь, а за ним снова наступает утро. Утро — это когда виден огненный диск на небе. А не потому, что вокруг светло. Из-за размеров звезды светло у нас всегда. Даже когда звезда заходит за другую половину планеты, она излучает достаточно света, поэтому и ночью мы окружены золотистым свечением.

Мы встаем на наши привычные места и наблюдаем за звездой. Спустя долгое время становится виден весь диск. Он большой. Мы смотрим на его колеблющуюся поверхность, такую далекую и такую близкую. Когда-то звезда дала нам жизнь. Когда-нибудь она убьет нас. Некоторые прячутся в пещерах, некоторые бродят по высушенным полям в поисках углеродистых соединений и воды на этой когда-то покрытой льдом планете; они нужны нам для синтеза.

Кто-то показывает на небо, в котором уже давно перестала летать всякая живность. Показывает на звезду. По рядам ждущих проносится ропот, потому что мы видим, что поверхность звезды меняется. Выглядит так, будто поверхность бурлит, будто она начинает кипеть. Дрожь проходит по горящему диску, этому гигантскому шару. Что происходит? Звезда вот-вот сбросит свою оболочку, как предсказывали прежние поколения? Может, нам нужно скрыться в пещерах? Кто-то кричит. Нам действительно пора в пещеры. Но мы остаемся и напряженно наблюдаем за той, что является нашим благословением и нашим проклятием. Краем сознания я замечаю, что даже те, кто скрывался в безопасности пещер, выходят наружу. К нам. Любопытство побеждает.

Поверхность звезды содрогается. Звезда находится так далеко, но она настолько огромна, что мы можем видеть ее дрожь. Какие же в ней скрыты невероятные силы, энергии, которых мы и представить себе не можем, мощь немыслимого масштаба. Звезда содрогается, дрожит — и, кажется, опять растет. Из наших глоток раздается вопль. Она становится больше. Намного больше. И это происходит быстрее, намного быстрее, чем все годы до этого, да даже чем целые поколения до нас. Свет вокруг становится все ярче, оболочка звезды несется на нас. Она пришла, чтобы забрать нас.

И было так, словно бесконечности,

побуждающие нас мыслить,

смотрели на нас из конца времен.

Некоторые бегут. Но основная масса остается на своих местах. Остается стоять и смотрит на стену из огня, которая катится на нас из космоса. На каком расстоянии от нас она находится? С какой силой звезда отбрасывает плазму в космическое пространство? С какой скоростью эта плазма движется? Дойдет ли она до нас? Что останется от этой планеты, нашей второй родины? Нам вообще что-нибудь даст — бежать?

Поэтому мы остаемся стоять. Стоим здесь, в этой пустыне, безо всякой защиты, и ждем, чем же закончится это действо. Мы смотрим на красно-оранжевые всполохи, все больше заполняющие наше поле зрения. Мы стоим. Молча. Начинает казаться, что за этими всполохами едва заметен светящийся желтоватый диск. Это… наша звезда?

А потом плазма достигает магнито- и атмосферы нашей планеты. Мгновенно в небе разворачивается настоящая феерия, полная света и цвета. Мы стоим, смотрим в восхищении. Мы никогда не видели в этих широтах полярного сияния. Большинство из нас его вообще никогда не видело. Большинству оно знакомо из летописей прежних поколений о третьей планете. По небу тянутся красные, зеленые, даже голубые нити. Некоторые так близко — кажется, до них можно дотронуться рукой. В воздухе слышится потрескивание. Полярное сияние становится интенсивнее. В цвете неба доминирует красно-оранжевый цвет плазмы, атмосферу пронизывают молнии. И становится жарче. Наша планета ионизируется.

Но наконец сияние гаснет. Исчезает красно-оранжевый цвет плазмы, а так же красный, зеленый и голубой цвета ионизированных атомов кислорода и азота. Где-то в отдалении горят мертвые кусты. И наше небо — оно темное. На нас смотрит маленький и тускло-светящийся желтоватым светом диск, окруженный остатками накатившей на нас плазмы в виде кольца. Мне кажется, будто я в новой, кажущейся такой чужой темноте могу различить отдельные маленькие светящиеся белые точки. Может, это и есть звезды, о которых рассказывали в летописях наши предки? Такие же звезды, как наша, только намного дальше? Слишком далеко, чтобы до них можно было долететь? С почтением и восхищением мы разглядываем это доселе не виданное небо в его новом великолепии. Нас пронзает осознание: мы все еще живы!

А потом внезапно становится холодно.