Привидение (гет)

Коридоры не всегда вели туда, куда нужно. Особенно — коридоры Хогвартса. Особенно ночью. Патрулируя, Снейп почти никогда не зажигал огонек на кончике своей волшебной палочки. Даже если света редких факелов не хватало, чтобы разогнать тени пустынных коридоров. Наоборот — тени сбегались на свет, тянулись к нему из своих пыльных углов. В темноте нет теней.

Осторожно продвигаясь вперед, Северус касался кончиками пальцев шершавой стены и прислушивался к шорохам, изредка возникавшим на его пути. Поворот, поворот… второй этаж, пустые классные комнаты… Осталось еще совсем немного — он всегда предпочитал делать обход сверху вниз. Еще чуть-чуть — и он добредет до своей спальни, скинет ставшую почему-то такой тяжелой мантию, вытянет ноги к огню, возьмет стакан и утопит в нем все назойливые мысли, что копошились сейчас в голове клубком могильных червей.

— Нам надо поговорить, Северус, — остановил его усталый голос Минервы, когда он покидал сегодня днем педсовет.

Иногда ему казалось, что педсовет — это такое мероприятие, где все говорят о чем угодно, только не о том, зачем вообще собрались, если кто-то даже в принципе понимает, с какой целью проводятся эти ежедневные сходки. Тыквы Хагрида, текущая крыша оранжереи, ремонт Больничного крыла, подготовка к ЖАБА, результаты последнего матча, снова ЖАБА, мнение попечительского совета, тыквы Хагрида. «Северус, как насчет перечного зелья?», — «Да, Поппи, конечно», — даже собственный голос казался невероятно далеким и глухим, как сквозь вату. И тут слова Минервы.

Он давно ждал этих слов. По правде говоря, он еще удивился, что она так долго вытерпела. Снейп снова опустился в кресло, из которого поднялся за секунду до того и посмотрел в окно. Он не хотел видеть страдание на лице Минервы. Не хотел усложнять ей задачу. Он ценил то, что она сделала для него. На самом деле ценил. И даже был благодарен.

Он совершенно не думал увидеть ее тогда на пороге своего дома в Тупике Прядильщиков. Ее — меньше всего. Она ни разу не навестила его, когда он лежал в госпитале Святого Мунго. Нет, конечно же он не ждал ее там. Ни ее, ни кого бы то ни было другого из своей прошлой жизни. Той, что осталась за порогом. Он помнил поджатые губы Минервы, когда она выполняла его распоряжения. «Директор Снейп», — коротко кивала она и уходила не оглядываясь.

Они все возненавидели его после смерти Дамблдора. Никто не ненавидел его больше, чем он сам, но Снейп великодушно уступал им всем пальму первенства. Флитвик, Спраут, Вектор… Как хорошо было бы иметь толстую непрошибаемую шкуру, а не покрываться рубцами каждый раз от их обжигающих взглядов.

Он не рассчитывал очнуться после Битвы. Последний взгляд зеленых глаз — таких похожих, но не тех самых. Последнее чувство, что его обманули, недодали и никто не ждет. Что он опоздал, что все напрасно — все смешалось в тугой горький ком, вставший поперек горла. И боль, и ярость, и безнадежность, и мальчики кровавые в глазах…

Зачем он очнулся? По чьей неведомой прихоти остался он в живых? Он лежал в пустой палате, один, без палочки, пялясь в белый потолок, ощущая, что его предали даже там, наверху. Что не найти ему покоя. Когда за ним пришли, чтобы переместить в Азкабан, Северус даже не удивился. Ему казалось, что тело его — всего лишь пустая оболочка, приводимая в движение каким-то скрытым механизмом. Он чувствовал холод, пробирающий до костей, ощущал мертвое дыхание дементоров, которые после поражения Волдеморта вернулись в Азкабан, чтобы снова служить его пугалом. Они всегда были лишь орудием. А орудию все равно, кто держит его в руках — лишь бы исправно работало.

И оно работало. И Снейп боялся. Боялся до дрожи, до полного отупения, до изнеможения, до отвращения к себе. Боялся холодной мокрой камеры, продуваемой всеми ветрами, боялся миски с жидкой похлебкой на полу, боялся, что за ним не придут, боялся, что придут. Боялся стука шагов, а сильнее — потустороннего шороха и могильной прохлады, что засасывала в черную непроглядную воронку ужаса. На допросах он нервно грыз ногти и вяло что-то отвечал, не веря, что все когда-нибудь закончится. Но оно закончилось. Он пропустил половину из того, что зачитывал безликий тип из Министерства и никогда больше не заглядывал в пергамент с приговором потом, засунув его в самый дальний угол секретера.

Он тупо слонялся по дому, изредка переставляя с места на место знакомые предметы дрожащими руками. Он подносил эти руки к лицу и долго-долго смотрел на их почти завораживающий трепет, который нашел выход из него наружу через пальцы.

Он сидел в темноте, перед потухшим очагом, каждый вечер напиваясь до бесчувствия. Холод жался к его ногам, как сиротливый щенок, забираясь все выше с каждым днем. «Зима», — сказал бы кто-то. «Дерьмо», — поправил бы он.

«Полное», — прочел он в глазах Минервы, стоявшей у него на пороге. Он видел себя в зеркало каждое утро, а потому просто открыл дверь пошире, приглашая ее войти. Она что-то переложила с пыльного кресла, прежде чем сесть на самый краешек, аккуратно расправив темно-зеленую мантию.

Он слушал все, что она говорила, внимательно следя за тонкими губами, рассматривая отстраненное чопорное лицо, отмечая ее неизменно прямую спину и узловатые морщинистые пальцы, стиснутые на коленях.

— …Профессор Слагхорн по состоянию здоровья не может взять на себя весь объем уроков зельеварения. Плюс — ему слишком сложно оставаться деканом Слизерина…

— Ты предлагаешь мне стать его ассистентом? — он с удивлением услышал свой каркающий голос. Не его голос. Снова — не его.

— Нет, что ты, — на ее лице промелькнула какая-то тень. — Я предлагаю тебе должность зельевара на полставки. До конца этого учебного года.

— А потом? — он хотел посмотреть ей в глаза, но она отвела взгляд, остановив его на девственно-чистых внутренностях камина. Могло быть и хуже, конечно, она могла бы поджать губы на полупустую бутылку огневиски, но просто сказала:

— Поживем — увидим.

И вот теперь он сидел в кресле в кабинете, который знал слишком хорошо. Распределяющая шляпа, лежащая на полке позади стола, мирно дремала, портреты бывших директоров занимались своими делами, старательно делая вид, что все происходящее в кабинете их не интересует. Когда-то работавшие серебристые приборы теперь тихо стояли в застекленном шкафу рядом с омутом памяти. Снейп передернулся и перевел взгляд на Минерву, которая молча раскладывала на столе пергаменты и перья по размеру. Потом она сломала их строгую линию и вздохнула. Северус закрыл глаза: он не хотел облегчать ей задачу, но ему невыносимо было видеть, как она мучается.

Они молчали минут десять, прислушиваясь к невнятному бормотанию портретов и тиканью больших настенных часов с маятником.

— Спасибо, Северус, можешь идти, — наконец подвела итог их беседе Минерва. — И не забудь, что сегодня у тебя дежурство.

Забудешь тут, как же. Он тяжело поднялся, кивнул и вышел.

Весна все еще больше напоминала зиму огромным количеством снега и длинными ночами, которые падали на Хогвартс внезапно и сразу, зажигая факелы в длинных коридорах, что артериями пронизывали замок.

Коридоры не всегда вели туда, куда нужно. Особенно — коридоры Хогвартса. Особенно ночью. Патрулируя, Снейп почти никогда не зажигал свет на кончике своей волшебной палочки. Даже если света редких факелов не хватало, чтобы разогнать тени пустынных коридоров. Наоборот — тени сбегались на свет, тянулись к нему из своих пыльных углов. В темноте нет тени.

Только звуки. Иногда довольно странные — как сейчас. Можно подумать, будто кто-то плачет. Горько, со всхлипами. Если бы у Снейпа было сердце, оно бы, несомненно, защемило. Но теперь отсутствие какого-то ученика в спальне после отбоя означало лишь, что момент единения Снейпа с креслом оттягивался на неопределенное время. И это вызывало глухое раздражение, и сразу же воздвигало между ним и неведомым нарушителем режима глухую стену непонимания.

Он приблизился к источнику шума и зажег огонек на кончике палочки. Щурясь от света, Снейп разглядывал скорчившуюся на подоконнике фигурку.

— Так-так-так, — холодно проскрипел он. — И что мы делаем здесь после отбоя?

Всхлипы мгновенно прекратились, и фигура застыла.

— Я к вам обращаюсь, мисс… — Северус подошел ближе. — Грейнджер?

Снейп фыркнул — где Грейнджер, там, скорее всего, и Поттер недалеко. После своего возвращения в Хогвартс Северус пытался не сталкиваться с ним нос к носу. Уроки он вел у младшекурсников, для своих очередных эскапад Поттер, по-видимому, выбирал дни, когда Снейп не дежурит, а в Большом зале Северус в сторону гриффиндорского стола почти не смотрел. По правде говоря, он вообще старался есть у себя, когда предоставлялась такая возможность. И вот — нате вам: Гермиона Грейнджер собственной персоной льет слезы на подоконнике второго этажа! Можно подумать, нельзя пострадать от несчастной любви — или отчего там еще страдают девицы в ее возрасте — в собственной башне! Там что — закончились подоконники?

Похоже, все это он проговорил вслух, потому как Грейнджер подняла зареванное лицо и медленно сползла на пол. На лице ее читался почти священный ужас. Что, конечно, было приятно, но как-то малоутешительно.

— Вы меня видите? — шмыгнула она носом, приближаясь.

— Глаза б мои на вас не глядели, — с тоской попрощался Снейп со спокойной ночью. — Двадцать баллов с Гриффиндора и отработка у мистера Филча завтра вечером.

Что-то такое давно забытое и приятное всколыхнулось внутри после этой фразы, но Грейнджер не дала ему шанс разобраться в ощущениях, потому как внезапно бросилась к нему, подпрыгнув, обхватила за шею и радостно заверещала:

— Вы меня видите!