Арифмант (джен)

На этот раз пробуждение наступает постепенно. Сперва до меня доходит тот самый запах кислой капусты с тряпками, затем детские голоса, а только потом — свет.

Открываю глаза.

Надо мной — серый потолок с местами облупившейся штукатуркой.

Поворачиваю голову.

Комната мне не знакома. Пытаюсь понять, что случилось, и паршивец мозг услужливо прокручивает перед моими глазами произошедшее.

— О, мэм, вы пришли в себя, — в комнату входит молодая девушка. — Я позову миссис Оутс.

Говорит она по-прежнему на английском языке. Непривычно.

Девушка исчезает, но вскоре появляется в сопровождении той женщины, которую я пыталась убедить дать мне телефон. Буду знать, что ее зовут миссис Оутс.

— Мэм? С вами все в порядке, слава Богу! Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, спасибо, — отвечаю на автомате, пытаясь подняться. Попытка удается, и я обнаруживаю, что лежала на каком-то топчане.

— Что с вами случилось?

— Не знаю, — честно признаюсь. — Я легла спать дома, а проснулась… проснулась на улице, пыталась найти помощь, пришла к вам.

— Да, вам не повезло. В такой холод и без одежды. Вот, возьмите.

Женщина протягивает мне серый сверток, по цвету не отличающийся от ее платья.

Ну что ж, хоть что-то. Не в футболке же мне гарцевать по зимнему холоду, пусть и пятиградусному.

Разворачиваю сверток.

Серая юбка, серое платье, темно-коричневый платок, вязаные чулки какого-то неопознанного цвета, кофта…

Сектанты, точно.

— Мы выйдем, чтобы вы могли переодеться, — говорит женщина.

Натягиваю чулки, сверху джинсы. Над юбкой думаю какое-то время, но потом решаю надеть все. На улице холодно, любая «шкурка» лишней не будет. До дома доберусь… или хотя бы до российского консульства, там уже видно будет.

Надеваю юбку, платье, накидываю платок. Ощущаю себя Чипполино.

Ну вот, прибарахлилась.

Открываю дверь, чтобы позвать оказавших мне помощь женщин. Они чинно ждут за дверью.

— Спасибо за одежду, — благодарю.

— Бог вас благословит, — кивает мне миссис Оутс. — Как вас зовут, мэм?

— Элина, — наконец-то могу улыбнуться.

— Миссис Илина, — повторяет моя собеседница. — А первое имя?

Черт. Она ж англичанка. У них все наоборот.

— Моя фамилия Росс, — поправляю женщину. — А первое имя — Элина. И я не «миссис», а «мисс».

Миссис Оутс переводит взгляд на мой круглый живот, вздергивает бровь.

Да, у меня круглый живот. «Пивной», как его называют у мужчин. У женщин он обычно ассоциируется с пятым месяцем беременности. Мне даже место в транспорте иногда уступают. Я, впрочем, не возражаю. Лучше сидеть, чем стоять, особенно в наших автобусах.

— Миссис Оутс, — интересуюсь, — вы не знаете, где находится российское посольство?

— К сожалению, нет, — женщина качает головой. — А вы русская?

— Да, — киваю.

Не объяснять же ей, что у меня есть немецкие корни, откуда и фамилия такая. Да и здесь, в Лондоне, важна не национальность, а гражданство. Решать вопрос своего возвращения на родину я буду через российское представительство.

— После революции много русских приехало в Британию, — говорит миссис Оутс. — Они очень странные. Не удивляюсь тому, что вы оказались на улице. Вам есть, куда идти, мисс Росс?

— Я попытаюсь найти российское посольство, — говорю. — Они должны помочь мне вернуться в Россию.

— У вас там родственники?

— Я там прожила всю жизнь, — говорю и понимаю, что не смогу объяснить даже обычному человеку, не только сектантке, как я оказалась в Лондоне. — Просто так получилось, что я вдруг оказалась здесь…

— Вас вывезли насильно?

— Можно и так сказать, — пожимаю плечами. — Мне главное связаться с моими родственниками в России. И меня заберут. Какое сегодня число?

Я редко помню текущую дату. Постоянно уточняю ее — сперва на часах, затем на телефоне.

— Двадцать пятое декабря, — говорит миссис Оутс и уточняет: — Тысяча девятьсот двадцать шестого года.

Чего?

— Какого года? — переспрашиваю.

— Девятнадцать, двадцать шесть, — повторяет женщина.

Так. Не поняла… Вчера ж был две тысячи одиннадцатый.

— Девятнадцать — это один и девять? — уточняю. — А двадцать шесть — это два и шесть?

— Да, все верно, — кивает миссис Оутс.

Кхм. Сектанты-ретрограды, что ли?

Ладно. Разберусь.

— Хорошо, миссис Оутс, — киваю и встаю с топчана. — Спасибо вам за помощь.

— Бог благословит тебя, — отзывается она.

Теперь можно идти искать российское посольство.

* * *

Стою на тротуаре и ощущаю, как на голове под платком, который мне помогла повязать все та же миссис Оутс, шевелятся волосы.

Лошади. Повозки. Мужчины в цилиндрах. Женщины в каких-то странных платьях. Брусчатка.

Ржание и непередаваемый запах конских яблок. А вон прочухал допотопный автомобиль, сияя новеньким радиатором…

Какой-то мужчина разворачивает газету, и я, вывернув шею, вглядываюсь в дату рядом со словом «Times».

«December 24, 1926».

1926.

1!

9!

2!

6!

Мать мою за ногу!

Опоминаюсь, когда мужчина, брезгливо фыркнув, сворачивает газету и, одарив меня презрительным взглядом, уходит.

Тысяча девятьсот двадцать шестой год.

Сперва мне даже кажется, что это постановка, но не может простой павильон занимать такую площадь. Да даже если кто-то и построит его, но все равно не будет мостить улицу настоящими булыжниками. Да и запах, запах все равно будет не такой — фанеры, свежей краски… а не лошадиного навоза или нефильтрованных выхлопных газов.

Не в силах поверить в происходящее, брожу по улицам до тех пор, пока не темнеет. А когда темнеет, я обнаруживаю себя стоящей рядом с дверью того самого приюта Вула.

Мне больше некуда идти.

— Мисс Росс? — голос миссис Оутс звучит сквозь какую-то вату. — Почему вы вернулись?

— Мне больше некуда идти, — шепотом говорю.

Потому что даже мои дедушки с бабушками еще не родились, не говоря уже о маме, папе и меня самой.