Ultima ratio (гет)

19 апреля 1999 года, Министерство магии

«Со мной не надо ладить. Мне не надо верить. Меня достаточно выслушать».

Тонкая вибрация Купола Тишины, установленного в министерской общественной приёмной, отдаётся в висках гулким биением кровеносной жилы.

Ещё немного, и у меня, кажется, голова затрещит…

Но магическая защита разговора — необходимость. Иначе придётся плотно закрыть дверь, лишив помпезный кабинет на минус первом этаже малейшего притока свежего воздуха.

Кингсли Шеклболт, тридцать пятый министр Магии Великобритании, никогда не запирает дверь, если находится на рабочем месте. И даже не прикрывает её более или менее плотно. Это новая традиция, вполне достойная политика-популиста: добро пожаловать, добрые граждане, первое лицо магической диаспоры готово выслушать вас в любой момент. Со всеми вашими просьбами, предложениями, жалобами, петициями, доносами…

Впрочем, тут все равно душно. Не колышутся синеватые языки пламени над строгими газовыми светильниками в форме виверн, изогнувших чешуйчатые латунные шеи. Не шевелится бахрома старого форменного шарфа в цветах Равенкло, небрежно брошенного на спинку пустого секретарского кресла.

Крупная рука кофейного цвета с лилово-синими лунками на гладких, почти квадратных ногтях только что отпустила мою.

Рукопожатие у Кингсли крепкое — едва кости не хрустнули.

— Ты просил аудиенции по поводу своей книги, Северус? Комиссия Департамента Просвещения будет заседать только на следующей неделе, в среду. — Шеклболт не спеша закуривает от конца четырнадцатидюймовой волшебной палочки, аккуратно кладёт тёмно-бордовый лакированный жезл с воздушной резной рукоятью по правую руку от себя — поверх кипы исписанных каллиграфическим почерком секретаря листов дорогого гербового пергамента. В воздухе повисает острый, кисловато-горький запах виргинского табака и вишнёвого листа.

На кончике длинной коричневой сигариллы, которая больше подошла бы богатой даме из магглов, быстро растёт белёсый столбик невесомого пепла. Неуловимым движением Шеклболт отряхивает сигариллу в серебряную пепельницу с тонкой вязью кельтских рун по краю.

Этакий сувенирный думосброс…

Человек, подаривший министру эту безделушку, обладает незаурядным чувством юмора! Специфическим.

Как у Дамблдора, пожалуй…

Что есть привычка к курению, как не лихорадочная попытка упорядочить хаос в мыслях и сбросить всё лишнее вместе с серым невесомым пеплом в изящную дорогую чашу ювелирной работы?

В юности я и сам пробовал курить. Покупать табак было накладно для скромного жалования аптекарского подмастерья и к тому же совершенно не помогало ни от щемящей тоски в опустошённом сердце, ни от навязчивой тревоги.

— Придётся бросить, — безапелляционно заявил профессор Дамблдор, подписывая приказ о моём зачислении в штат Хогвартса в качестве преподавателя. — Мы стараемся не подавать ученикам дурного примера. Все же это одна из худших маггловских привычек, мальчик мой!

Я исподлобья посмотрел директору прямо в глаза. Перед внутренним взором словно сама собой встала замшелая приземистая постройка с подслеповатым окном на краю Запретного леса, служившая домом безотказному хранителю ключей и садов Рубеусу Хагриду. Подозрительно знакомая высокая седобородая фигура в тёмно-синей мантии и серебристом берете с кисточкой крадучись прошелестела тыквенными огородами на задний двор — к приземистой широченной деревянной скамье. Присела, делая вид, что всего лишь завязывает потуже шнурок на ботинке. Нырнула сухими стариковскими пальцами за резинку высокого носка домашней вязки. Извлекла помятую полупустую пачку самых что ни на есть простецких «Benson & Hedges Blue King». Осторожно озираясь, воткнула сигаретку себе прямо в пышные серебряные усы, вызвала на кончике волшебной палочки крохотную кисточку оранжевого пламени и сладко затянулась терпким горьковатым дымом…

— Я вас понял, господин директор. Маггловские привычки надо осуждать не только на словах. Брошу. Надеюсь, мне нет нужды приносить в этом что-нибудь вроде Непреложного обета?

Роскошное директорское перо с алым опахалом и длинным белым очином, заключённым в позолоченную вставку, на мгновение зависло над свитком бледно-жёлтого пергамента. Дамблдор одарил меня долгим взглядом поверх тоненькой металлической очковой оправы, хмыкнул и вернулся к моим документам, так и не задав просившегося на язык вопроса.

Мне было все равно. Мир казался полубесплотным, как жемчужно-серая ленточка тающего дыма над директорской сигаретой. Душа была пуста…

— …Итак, Северус, я не сомневаюсь в успехе. Учебник одобрят.

— Он еще и наполовину не написан. А инспекторы Департамента видели только две первые главы — и те без практической части.

— Несмотря на это — одобрят, поверь мне. У тебя надёжные рекомендации. Миссис Макгонагалл, к примеру. Нельзя не прислушаться к голосу директора твоей школы. Особенно, если учесть, что эта старая кошка тебя ещё учеником знавала!

«Моей школы!.. Интересно, представляете ли вы, господин министр, насколько в точку попали? Формально никто не лишал меня должности директора Хогвартса. Изгнание накануне боя можно считать частной инициативой миссис Макгонагалл!»

— Книга в работе. Думаю, в конце июля сдадим в печать первую часть. Ту, что рассчитана на воспитанников первого года обучения.

Если я справлюсь с экспериментальной частью, разумеется.

Живые фотоснимки правильного течения всех процессов, открытая демонстрация алгоритмов выполнения всех рецептур — часть необходимого иллюстрационного ряда, главное отличие нового учебного пособия от тех, что издавались ранее. И одно из условий, выдвинутых издательством. А я… едва согласился на очередную смену терапии.

— Прекрасно. Но ведь это не единственный вопрос, который ты хотел мне задать? Должно быть, тебя интересует судьба документального доказательства № 3, оставшегося после твоей блестящей победы в суде?

«Блестящей победы? Надеюсь, это просто ирония, господин министр?»

Он продолжает, словно не заметив кривой усмешки, мгновенно промелькнувшей на моём лице.

— По окончании всех формальностей, связанных с твоим оправданием, вещественные доказательства по твоему делу должны были временно поступить в архив. То, что представляет ценность для участников процесса, можно затребовать в течение трех месяцев — по закону. Потом их принято уничтожать. Ты не обратился. Но тебе повезло. Насколько мне известно, твой флакон забрала миссис Макгонагалл. Стоило некоторого труда организовать разрешение — всё же она только свидетель. Я, признаться, прицепился к тому, что твои воспоминания были заключены в сосуд типового школьного образца, и на этом основании вернул склянку в школу. Должно быть, она и сейчас там, у неё.

— Уже нет, господин министр!

— Вот как? — Брови моего собеседника синхронно скользнули вверх по блестящему кофейному лбу — чуть ли не до самой лиловой скуфейки, с которой Кингсли так и не расстался.

— То, что попадает в школу, вполне может стать достоянием одного из её преподавателей.

«Даже бывших».

— Ну вот и славно! — Шеклболт мгновенно обрёл самообладание и широко, хотя и несколько наигранно, улыбнулся, обнажив ровные, широкие, похожие на рояльные клавиши, крепкие зубы. — Когда ты уже, наконец, оставишь этот свой напыщенный официозный тон, Северус? В конце концов, мы старые соратники, а то, что я теперь министр… Думаешь, мне этого так уж и сильно хотелось? Но нужен был человек, которому общество смогло бы доверять. А я, не будем кривить душой, совершил меньше ошибок, чем многие другие претенденты.

— Только и всего?

— Только и всего. И я буду настаивать на том, чтобы наш с тобой разговор в дальнейшем проходил в чуть более неформальном ключе. Иначе придётся называть тебя профессором, как в школе, а это, насколько мне известно, изрядно тебе осточертело!

Министр усмехнулся полными лиловыми губами и почесал свой блестящий, как хорошо отполированное дорогое дерево, наголо обритый затылок. Вечная нелепая скуфейка залихватски сползла на ухо.

«Уж лучше профессором».

— У меня немного другой вопрос, Шеклболт.

«Или лучше по имени, Кингсли? Или по школьному прозвищу — Бладжер? А может, по тайному позывному «Поттеровского дозора» — Равелин?

У того, кто имеет много имён, много лиц!»

— Какой вопрос?

— Что слышно о Паддингтонском деле?

— Столкновение поездов?

— Да. И не трудись сообщать мне, что магглы расследование уже закрыли, свалив всю вину на молодого машиниста-недоучку, который к тому же погиб, так что уже ничего не расскажет. Это я знаю сам. Но никогда не поверю, что Аврорат вот так запросто согласился с подобными выводами.

— Я отвечу. Но сначала ответь ты: что тебе до трёх десятков погибших магглов, ни одного из которых ты лично не знавал?

— Зато, вероятно, знавал исполнителя.

— Значит, ты тоже убеждён, что не всех твоих бывших приятелей мы достали?

— Тоже? А кто ещё?

— Мне Гавейн все уши прожужжал на эту тему. Вот, полюбуйся!

Из пухлой папки с тиснёным переплётом, расточающей по кабинету запах новой, хорошо выделанной телячьей кожи, является на свет сильно увеличенный панорамный фотоснимок.

Маггловский. Неподвижный.

Над сошедшим с рельсов искорёженным составом клубится копотный дым пожара, смазанные силуэты людей привидениями мечутся по залитой чем-то чёрным крутой насыпи. Резкости нет, качество фото просто отвратительное.

— Это с места происшествия, как я понимаю?

— Да, Северус. Распечатка с камеры слежения, установленной на повороте на Лэдброук. Хреново снято, но что есть… Ты на дым посмотри. Вон там, слева!

Широкая, как лопата, коричневая ладонь с синеватыми лунками крупных холеных ногтей прикрывает добрую половину фото, оставляя взору лишь угол пасмурного неба с нависшим над местом аварии густым клубящимся облаком. То ли дым, то ли просто тяжёлая влажная туча, непонятно.

И из разрыва в этой туче, разительно напоминающего рот, оскалившийся щербатыми челюстями, ползёт размазанная ветром длинная туманная струя, еще не уплотнившаяся, не сформировавшаяся в гибкое, сильное тело огромной змеи...

— Увидел?

— Да. Похоже.

— На что?

— Сам знаешь. Жаль, что здесь только фрагмент. Побольше вверх захватить бы. И посмотреть, во что превратится эта фигура секунд за десять-пятнадцать. Тогда и сомнений бы не было. Но механические камеры системы безопасности следят у магглов за дорогой, а не за небесами. И качеством оптики не отличаются. А живым фотографам, даже самым любопытным, в эти минуты было не до облаков необычной формы, не правда ли?

— К сожалению, другими фото с этого ракурса следствие не располагает. По странной иронии судьбы, столбы справа от насыпи, включая тот, на котором располагалась камера, буквально через несколько мгновений снесли спасатели, чтобы облегчить подъезд к месту катастрофы. Так что съёмочная техника была отключена почти сразу.

— Ваш Гавейн, как понимаю, убеждён, что имело место быть заклинание Morsmordre?

— Да я и сам склоняюсь к такому мнению, честно говоря, — Шеклболт задумчиво поморщил лоб, — несмотря на то, что Реддл мёртв и похоронен, а в Азкабане не осталось свободных нар, кое-кто от нас ускользнул, приходится признать. Разумеется, Министерство не афиширует этого — общественное спокойствие дороже, но тебе я скажу: мы до сих пор не вычислили местонахождение Амброзиуса Джагсона и Сэмюеля Пиритса. После того, как не подтвердилась версия, что оба они отвалили за границу.

— Кингсли, — я впервые за время беседы называю его просто по имени, — ты тут мой процесс упоминал…

— Ну, да. Перед законом ты совершенно чист.

— Вовсе не совершенно. Судимость есть судимость. Между оправданием и помилованием — по твоей, между прочим, воле — гигантская разница. Я у тебя в долгу.

«И это — Долг Жизни».

Договаривать эту фразу нет никакой нужды.

— Ну, а что ещё в твоём случае прикажешь делать? — Он широко разводит руками, едва не сбив со стола вычурный литой светильник в допотопном стиле. Ладони его, отчаянно розовые, как у всех темнокожих, смотрятся на фоне общего кофейного оттенка какими-то… чужими, что ли.

— Я устал от долгов, Кингсли.

— К чему ты клонишь?

— Министров в наши дни неплохо охраняют, сам ты — опытный мракоборец, умён и осторожен, нарываться — не в твоём стиле, следовательно, я почти не имею шансов вернуть тебе то, что задолжал.

— Не бери в голову! — он басит, как на трибуне. — После этой чёртовой войны мы все друг другу должны подобным образом. Вот я, например, во время боя в школе сцепился с троими сразу, и знаешь, кто меня чуть ли не собой от Экспульсо прикрыл? Ваш Слагхорн! Как только прыти хватило, ему же третьего дня 95 лет стукнуло, не молод уже.

Я бесцеремонно пытаюсь прервать попытку «заболтать» неудобную тему:

— Бладжер, драккл тебя дери, ваши отношения со старым моржом — это ваши отношения. Да, я не могу вернуть тебе Долг Жизни прямо здесь и сейчас. Но я могу быть тебе полезен. Скажи, расследование ещё не закрыто?

— Нет, конечно. Гавейн скорее себе руку отрезать даст, чем позволит спустить всё на тормозах. Как бы некоторым коллегам ни хотелось.

«И это тот редкий случай, когда господин министр с бывалым мракоборцем совершенно согласен? Похвально!»

— И записку, которую мне передали после суда, ты, конечно, помнишь?

— Это про Иуду-то? Ещё бы. У меня уже и план защиты свидетеля разработан — на всякий случай.

— Хуже всего — ждать и догонять. Надеюсь, ты понимаешь, что у меня нет желания сидеть и ждать, пока меня «догонят», а у тебя появится случай пожалеть, что этот твой план не был приведён в действие раньше?

— Почему ты говоришь мне это теперь? Появился повод для тревоги?

— Вообще-то, я писал тебе ещё зимой. До Рождества! Приглашал в дом Мэри Макдональд. Но ты не ответил.

— Вот как? Ах, да!.. Сова была… Какой-то редкой породы. Прилетела как раз на второй день Международного Мракоборческого Конгресса, я тогда совершенно зашился, почту разбирала моя секретарша. Сказала, что это просто приглашение в гости. Я велел отписать, что нанесу визит по возможности, вероятнее всего, после праздников.

— Мы с Мэри не получали такого письма. Полагаю, мисс Селина Ферринг тоже зашивалась в делах?

— Прости! — Слишком розовые для брутального облика Кингсли ладошки снова взлетели над широченным дубовым столом, едва не смахнув на пол толстую кипу документов. — Девушка совсем неопытна и подчас бывает рассеянной.

— Однако пора раскрыть карты, Кингсли. Ты что-нибудь слышал о таком зелье — Vita in Morte?

— «Жизнь в смерти»? Это не тот ли зелёный яд, в котором, по словам Поттера, плавал один из крестражей?

— Да. Поддельный. «Жизнь в смерти», он же «Тинктура отчаяния». У живых пробуждает воспоминания, даже те, которые хочется вырезать из сознания калёным ножом. А ещё может использоваться для обработки трупа в сложном ритуале создания инфернала.

— Вот как? О втором свойстве я и не знал.

— Наверняка есть ещё и третье, и четвёртое… Думаю, даже ваши министерские мастера из Отдела Тайн обо всех не знают.

— А ты знаешь, значит?

— Скорее, догадываюсь. Мне довелось готовить полуфабрикаты для этого роскошного бальзама. Окончательный процесс Лорд, как правило, брал на себя, предварительно озаботившись, чтобы любого, кто без предупреждения переступит порог лаборатории, непременно разорвало в клочья. Но сейчас обстоятельства складываются так, что мне просто необходимо добыть образец готового состава.

— Зачем?

— Чисто научный интерес, представь себе. Уметь сделать только половину дела и не знать, как достигается конечный результат — немыслимое дело для такого прожжённого зануды и перфекциониста, не правда ли?

— Прости, что-то не верится.

— Хорошо. Не верь. Можешь даже считать, что я где-то промеж больничной койкой, юридическими делами и написанием школьного учебника создал Философский камень. И теперь сплю и вижу, как бы понадёжнее укрыть его от просвещённого мира, чтобы, во-первых, избавиться от детских комплексов нищеты, во-вторых, пережить всех, кто меня в гробу видал, а в-третьих, со временем подвинуть тебя в твоём прекрасном креслице с гнутыми ножками.

— Гм! — Чёрные брови снова скакнули вверх по кофейному лбу. — Между прочим, выглядит относительно правдоподобно — при твоей-то страсти к напускной мизантропии!

Неожиданно лёгким, почти кошачьим движением Кингсли подцепляет со стола вишнёвую палочку с ажурной рукоятью. Короткий взмах — и дверь за моей спиной с хрустом захлопывается.

— Душновато будет, да ладно. Не хватает ещё, чтобы кто из посетителей сунулся в кабинет во время такого разговора… Так, Северус, а теперь давай по порядку. Какого Мордреда тебе понадобилось это дракклово зелье, и как это связано с делом о крушении поездов в Паддингтоне и той проклятой запиской?

— Следи за мыслью, Кингсли. Тебе нужны скрывшиеся от правосудия Амброзиус Джагсон и те из моих бывших соратников, кого до сих пор схватить не удалось. Нужны с неопровержимыми доказательствами того, что они не просто растворились, скажем, в мире магглов, завязав с преступной деятельностью, а продолжают убивать во славу и в память Тёмного Лорда. Показательный процесс над последними недобитками из пожирателей резко повысит градус общественного спокойствия. А тебе даст ещё сотню-другую очков рейтинга на посту министра, не отрицай! И хорошо бы остатки ближнего круга Томаса Марволло Реддла оказались действительно причастны к Паддинтонгскому ЧП.

— Ну… допустим.

— Мне нужен зелёный эликсир. Я действительно планирую детально изучить его конечный состав и найти финальную часть технологии приготовления. Оригинальный рецепт погиб в тысяча шестьсот лохматом году вместе с создательницей — волей господ инквизиторов. Но Лорду же удалось его восстановить, почему не может повезти и мне? Зачем это нужно, спрашиваешь? Видишь ли, на каждый яд природой создано противоядие. Найти его — моя текущая цель. Тоже, своего рода, долг. Кроме того, есть версия, что если я сумею ингибировать некоторые свойства Vita in Morte, получится неплохое лекарство.

— От чего?

— От тяжёлых расстройств памяти. В том числе от старческих недугов, вроде болезни Альцгеймера, ретроградных амнезий после травм головного мозга. Или если кто-нибудь переборщит с Обливейтом.

— Если сделаешь… Это же придётся на ком-нибудь испытать, да?

— Да, конечно, придётся. Но мы оба знаем, что есть и вероятный подопытный, которому совершенно нечего терять, кроме белозубой улыбки на тщательно выбритой больничными сиделками физиономии. Да, это я о твоём однокашнике по Равенкло — Локхарте.

— Если получится, его уже нельзя будет считать невменяемым и держать в санаторных условиях в госпитале святого Мунго. Под суд пойдёт, чертяка белобрысый. И присядет как следует.

— Пойдёт. И присядет. Но пусть твою душу греет тот факт, что удачный эксперимент позволит вернуть полноценную жизнь и более достойным людям.

— И где же ты собираешься взять образец для такого анализа?

— В Абердине.

— Почему именно там? Ах, да, островок с пещерой… Но Поттер утверждал: чтобы достать медальон, который они с Дамблдором считали крестражем, господину директору пришлось выпить эту отраву буквально до донышка…

— А крестраж оказался ненастоящим, да… Кто его подменил, помнишь?

— Некто Регулус Блэк.

— И чтобы подменить, ему ведь тоже надо было испить из чаши. До донышка. Как у тебя со школьной программой по трансфигурации за второй класс? Помнишь еще?

— «Элементальный Закон Улика Гэмпа и исключения из оного»? «Чародей способен трансфигурировать потребный ему предмет из любой материи, будь она живая или неживая. Лишь воля чародея преобразует материю, придавая ей на срок, определённый заклятием, вид и свойства необходимые. Трансфигурированный объект может быть заклятием умножен или обновлён, исправлен или изменён иначе. Но не в силах чародей ничего создать из ничего». Я, признаться, к стыду своему, не помню, сколько сейчас официальных исключений. Пять или все-таки шесть?

— Если в восемь лет меня ещё интересовал вопрос, почему нельзя наколдовать себе котлету к пустой картошке на завтрак, то сейчас я точно знаю: зелья в список исключений точно входят. Иначе все мои коллеги-зельевары давно разорились бы: любой дуралей, зная основы трансфигурации и располагая образцом даже весьма сложного состава, умножал бы его и обновлял сколько душе угодно.

— Стало быть, в чашу в гроте кто-то доливал потом? Или хотя бы умножал оставшиеся на дне капельки? И даже не проверил, тот ли артефакт скрывается в чаше? Маловероятно... Кроме вашего Лорда ведь некому, получается, если он держал финал изготовления в секрете даже от своих? А Том мог и почуять, что безделушка-то фальшивая. Как-никак, его личный филактерий… раньше был.

— Верно мыслишь. Но что если доливал не он? Со временем любая жидкость склонна испаряться, вопрос лишь в длительности этого времени и внешних условиях. Чары, наложенные на чашу, лишь замедляют этот процесс, но не убирают его вовсе. Сама чаша продуцировать сложный состав с нуля, из ничего, не может, как её ни заколдовывай.

— Значит, остаётся такой вариант: где-то на берегу в секретном месте оставить запас зелья под Стазисом. И поручить верному соратнику, скажем, раз в пять лет бывать на острове, проверять, доливать... Но там же ещё эти драккловы инферналы?

— Поэтому соратник должен быть, во-первых, человеком без излишнего пиетета перед неупокоенными мертвецами, во-вторых, умелым бойцом — на всякий случай, а в-третьих, фанатично преданной лично Лорду и его идеям персоной. И не слишком заметной даже в нашем кругу личностью, кстати.

— Не слишком заметной?

— Именно. Хороший конспиратор и рядовой член организации. Воспринимающий доверенную тайну как собственное высшее достижение в кругу Пожирателей. Вот если тот же Джагсон сумел обвести Аврорат вокруг пальца — как думаешь, он хороший конспиратор? А если не попал к тебе на допрос после драки в Хогвартсе, то и боец неплохой, наверное? А что до преданности, открою тайну: в кругу пожирателей его считали кем-то вроде миссис Лестрейндж, только в штанах. Был бы домашним эльфом, его желание во что бы то ни стало услужить Тому выглядело бы куда как естественнее.

— А был бы дамой — все думали бы, что он тоже влюблён в вашего предводителя?

— Если бы ты знал, сколько плоских шуток по этому поводу отпустили Алекто и Амикус Кэрроу! Признаться, мы вообще по молодости не воспринимали Джагсона всерьёз. Почти как гриффиндорцы — Питера Петтигрю.

— Вот даже как?

— Ага. А теперь слушай особенно внимательно. Вы Джагсона не нашли. Ни сами, ни с помощью Международной Конфедерации магов. А меж тем под Абердином имеется не только островок со злосчастной пещерой. В пригороде там есть дом. Надёжно укрытый от посторонних глаз как магглов, так и волшебников, небольшой особнячок, бывшая дача какого-то лендлорда, построенная еще в девятнадцатом веке. Об этом убежище знали только несколько человек из ближнего круга Лорда, в том числе я, но я там не бывал. Не был допущен, как и многие другие. Лаборатория, для которой я готовил полуфабрикаты, должна быть именно там. Как и запас зелья.

— И, похоже, Джагсон тоже там, если только твои выкладки верны, и он и есть хранитель секрета неиссякаемости отравы? Мордредовы исподники, мы считали, что он болтается где-то по континенту, возможно, во Франции или ещё дальше. А он все это время пребывал у нас под самым носом!

— Возможно. Как и то, что сэр Гавейн прав, и в Паддингтоне случилась именно диверсия, а не чрезвычайное стечение обстоятельств. И тогда это тоже его рук дело, Амброзиуса. Его долг исполнен, крестраж — или то, что было положено вместо него — изъят, но преданность… Преданность-то могла никуда не деться, несмотря на поражение в войне, не правда ли, Кингсли?

— Так, и что ты предлагаешь?

— Вычислить местонахождение сокрытых под Дезиллюминейтом и прочими защитными чарами зданий Аврорат может.

— Да. Но для этого нужны некоторые действия. И предметы! Скажем, личная вещь того, кто эти чары накладывал или хотя бы поддерживает. И регулярно бывал там к тому же.

— В моем доме, в Коукворте, на той книжной полке, что стоит у окна во двор, находится изрядно потрёпанный том «Заклинаний» Миранды Гуссокл. В переплёте книги спрятан ключ. Обыкновенный латунный ключ от большого, старого дверного замка. Он — от дома, который когда-то принадлежал семье Тома Реддла-старшего, и Лорд считал его своей собственностью. Его рука точно касалась этого ключа — и не один раз.

— Ключ, прихваченный молодым Реддлом с места убийства собственной семьи? Ничего себе, талисманчик! А как он у тебя-то оказался?

— Питер Петтигрю, некоторое время пользовавшийся ключом накануне возрождения Волдеморта, сам потерял его в моем доме, когда позже жил у меня несколько месяцев по приказу хозяина. Ну, я нашёл, зажал и спрятал. Мало ли, пригодится.

— Так просто? Один потерял, другой зажал…

— Почему бы и нет? Признаться, мне просто хотелось взглянуть, как Том накажет своего карманного крысёныша за утерю важной для него вещи. Вызывай мракоборцев, езжайте в Коукворт, забирайте ключ и проводите свои «необходимые действия». Только учтите, в учебнике лежит закладка. Её лучше сразу вытряхнуть на пол — и под Эванеско, не прикасаясь руками.

— Salvio Gexia или Decepto на дополнительном амулете?

— Разумеется, Salvio Gexia. С Flagrante. Мне совершенно не улыбалось, что Питер сам найдёт свою пропажу.

— Да ещё и останется после этого неошпаренным?

— Именно.

— А в обмен на всё это ты хочешь, чтобы тебе доставили порцию зелёного яда Vita in Morte?

— Нет.

— ?!

Министерские брови совершили очередной вояж к узорчатому ободу неизменной фески.

— Ты меня неправильно понял, Кингсли. Я должен стать участником операции и посетить тайную лабораторию. Только так я буду уверен, что удалось достать именно то, что нужно. Что зелье не уничтожено при вашем налёте, что ничего не перепутано и не испорчено.

— Признаться, я против. Ты… нездоров ещё, сам понимаешь.

— Нет ли другой причины?

— Прости, но это могут ещё и неправильно понять.

— Кто?

«Мне ли заботиться о репутации — тем более, среди сотрудников Аврората?»

Он отвечает не сразу, на несколько бесконечных мгновений задержав на мне пронзительный лиловый взгляд.

— Ну, есть люди. Прости, мне показалось, что у тебя… сменились приоритеты.

— За целую жизнь? Да. И неоднократно. А у вас не так, господин министр?

— Ты опять? Давай начистоту. Ваша история с Лили подарила тебе голоса доброй половины присяжных. Особенно — дам.

— Вы об этом жалеете, сэр?

— Я жалею только о том, что тебе пришлось пережить ненужное унижение на процессе. Но без этого мы не добились бы справедливости. И не говори, что это не так!

— Обязывает ли Долг Жизни меня к амикошонству?

Он не даёт мне насладиться его замешательством. Агент Бладжер всегда неплохо держал удар.

— Это было не амикошонство, Снейп! Я искренне хочу общаться с тобой как с товарищем.

— Если товариществом в Ордене именуется манера пить пиво с подростками, пока другие рискуют жизнью, кидать под Аваду противника мальчишек и позволять себе презирать того, кто приносит пользы вашему сообществу больше, чем все вы вместе взятые, позвольте мне и в дальнейшем не числиться среди ваших товарищей. Но если вы решили расправиться с остатками тёмного блока всерьёз, примите мою помощь. И моё условие.

— Ну, здесь ты загнул. Никто не виноват в том, что Поттер родился Избранным и ради победы должен был шагнуть под Аваду. Это идеи Дамблдора! И не я угощал пивом подростков на Гриммо. Если помнишь, это был Сириус Блэк, да пребудет его душа в Авалоне… И ещё. Лично я тебя никогда не презирал. Хотя, не скрою, доверять начал далеко не сразу.

— Значит, все-таки начал? Гм... Любопытно.

Он бледнеет от гнева. Так, как бледнеют только чернокожие — становясь пепельно-серыми, как сгоревшая трава на земле.

— Начал. Представь себе!

— Когда же?

— Окончательно — при просмотре доказательства номер три!

Я молчу. Гляжу на него в упор, спокойно и просто. Мне нужно было истинное, не прикрытое маской официального лица отношение ко мне, и сейчас я его получу.

— Я помню Лили живой, — внезапно произносит он, — как и ты. Более того, в период с конца 1979 по апрель восьмидесятого года я общался с ней довольно часто. Удивит ли тебя, если я скажу, что она была счастлива в то время? Счастлива вопреки обстоятельствам.

— Есть такое крылатое выражение: «Любить — это бороться за счастье любимого человека, даже если знаешь, что это счастье — не с тобой».

— Ответишь мне, только если захочешь, но я все же спрошу: почему ты отдал мальчику вместе с другими воспоминаниями и тот миг, когда сообщил Реддлу о пророчестве?

— Потому что этот эпизод, пусть он меня и не красит, не оставляет сомнений в том, что я не лгу. Воспоминания ведь тоже можно подправить.

— Ответь тогда и на другой вопрос. Это нужно мне, чтобы максимально обезопасить тебя на тот случай, если я все-таки соглашусь на твоё участие в предполагаемом визите в Абердин. Что у тебя с этой... докторшей? Если что-то пойдёт не так — программа защиты должна быть рассчитана на вас обоих?

— Да.

— Я понял.

«Хочешь спросить, а как же память, как же Лили? Чёртов готтентот… Если бы я сам знал исчерпывающий ответ на этот вопрос!»

Вместо этого я смотрю в его лошадиные глаза и медленно, с расстановкой, как будто объясняю сложный рецепт пробитому двоечнику, произношу:

— Если ты изволил заметить, в мои планы теперь не входит безвременная кончина. Содействие Мэри как опытного токсиколога будет мне необходимо при создании и противоядия, и ингибитора для основного состава. И не заставляй меня думать, что наша общая победа была победой сил добра над силами разума.

— Почему тебе так нужно было довести меня до белого каления, Северус?

— Наверное, по старой памяти. Потому что тёмный блок, судя по записочке, гораздо выше оценил мою деятельность в пользу Ордена, чем сам Орден — пока я числился в его составе.

— Тебе давно пора перестать так считать.

— Что по делу, Кингсли?

— Жди моей совы, когда все будет готово. И на всякий случай приготовьтесь там вместе с миссис Мэри к отъезду. Как в длительное путешествие по странам Европы или Америки.

21 апреля 1999 года, Портри

— Рассказывай! — Дороти Холмс удобно устроилась в кресле и воззрилась на Мэри, всем своим видом демонстрируя, что ждёт подробного повествования.

— О чём?

— Не увиливай, подруга. Как у тебя дела со Снейпом? Продвигаются?

— Дора…

— Знаю-знаю, скажешь, что это не моё дело, но пощади уже мои нервы! Я просто у-ми-ра-ю от любопытства.

Мэри посмотрела на Дороти и прыснула.

— Да ну?.. — Мисс Холмс даже приподнялась в кресле. — Неужели всё наконец-то сдвинулось с мёртвой точки?

— Скажем так… с тех пор, как ты приезжала сюда в январе, кое-что изменилось.

— Это то, о чём я думаю?

— А о чём ты думаешь? — в голосе Мэри появилось искреннее недоумение.

— Вы объяснились? Снейп оказался не таким уж сухарём и наконец-то понял, что пора прервать затянувшийся целибат, тем более что есть кое-кто готовый ему в этом помочь?

— Дора…

Но мисс Холмс не желала прекращать свою атаку:

— Признавайся, у вас уже что-то было?

Увидев, как вспыхнуло лицо подруги, Дороти подалась вперёд и восхищённо прошептала:

— Обалдеть! Ну и как он постели? Хорош? Правду говорят, что у носатых мужиков и внизу всё выглядит впечатляюще?

— Прекрати, ты меня смущаешь! У нас ничего не было.

— Не было? — Дороти фыркнула. — Не держи меня за дуру!

— Ты написала в письме, что хочешь посмотреть, как продвигается работа над учебником, а вместо этого пытаешься вытянуть из меня подробности отношений со Снейпом, которых нет!

— Не сердись, — Дора сдала назад, сообразив, что в своём любопытстве зашла несколько дальше, чем следовало. — Как редактору, мне, конечно, интересно всё, что связано с книгой, но как твоей подруге… Я тоже женщина, милая моя, и твои успехи на личном фронте воспринимаю как собственные. Особенно в ситуации, когда сама так долго сижу на мели, что впору взвыть!

— Ты всё такая же!

— Зато ты изменилась, и то, что я вижу, мне очень нравится. Ты стала… — она смерила Мэри внимательным и оценивающим взглядом, — другой.

— Ты ошибаешься. Я такая же, какой была всегда.

Как Мэри ни пыталась держаться спокойно, её затаённую радость моментально выдавали сияющие глаза.

— Меня не обманешь. Я наконец-то вижу перед собой не синий чулок, а нормальную женщину, вспомнившую о том, что в жизни есть гораздо более интересные вещи, чем работа и карьера. Ты сейчас совсем как влюблённая девчонка! И я готова побиться об заклад и скрестить пальцы на удачу, что совсем скоро ваши отношения со Снейпом перейдут в иную плоскость.

— Какую?

— Горизонтальную!

— Так…

— Всё, молчу-молчу-молчу! Не закипай! Прости, Мэри, но ты не представляешь, как я рада видеть тебя такой счастливой. Даже завидки берут!

— Не завидуй. Всё… непросто.

Мисс Холмс мгновенно посерьёзнела. Её игривое настроение и желание подразнить подругу исчезли без следа.

— Ты про его болезнь?

Мэри молча кивнула.

— Неужели даже спустя год всё настолько плохо?

— Не плохо, нет… Я бы сказала, что сейчас всё находится в стадии осторожного оптимизма. У Северуса очень сложный диагноз. Не вдаваясь в подробности, скажу, что для восстановления ему требуется принять себя в новых реалиях и научиться жить заново. А это для него самое сложное. Прошлые годы не баловали его хорошими событиями. Он до сих пор словно не вернулся с войны.

— Понимаю… Иными словами, загвоздка в его голове?

— Если говорить совсем упрощённо, то да, именно так.

— А где Снейп сейчас?

— В лаборатории. Он проводит там большую часть времени. Не переживай, работа по созданию учебника идёт полным ходом, и ты получишь рукопись в намеченный срок.

— Я видела некоторые колдографии, иллюстрирующие практическую часть. Сказать, что я в восторге — это ничего не сказать. Хотя он и нагнал страху на нашего фотографа. Бедняга Маркус признался, что твой подопечный едва сдерживался, чтобы не выставить его вон из стен заставленного колбами святилища. А ведь это был только первый из запланированных визитов!

— Северус не в восторге от публичности, но в данной ситуации понимает, что она необходима и оправдана делом.

— И гонораром, естественно!

— Полагаю, твоё издательство от этого не обеднело?

— Обеспечить максимальную ставку было непросто, но труд хорошего автора заслуживает высокой оплаты. Представляешь, — Дора понизила голос, — ходом работы заинтересовались в Министерстве магии. Честно скажу, при нашей первой встрече я не поверила твоим словам о том, что поддержку Снейпу может оказать Шеклболт. Слишком уж неправдоподобно всё прозвучало. Сама посуди, что я должна была подумать в той ситуации? Какая связь может быть между бывшим пожирателем смерти, едва не угодившим в камеру к дементорам, и высшим должностным лицом по эту сторону Барьера? Один только-только выпутался из сложнейшего судебного процесса, а другой взлетел слишком высоко. Но теперь я готова полностью отречься от своих прежних сомнений.

— Что заставило тебя передумать?

— На прошлой неделе из канцелярии министра на моё имя пришёл запрос по поводу сроков выпуска учебника, дескать, его хотят официально включить в список рекомендованной учебной литературы для магических школ. И речь идёт не только о Хогвартсе! Я боюсь сглазить открывающиеся перспективы, которые сулят эти несколько строк.

— Полагаю, это означает, что в ближайшие годы у издательства будет надёжный источник дохода?

— Именно! И самая большая странность, что книгу уже одобрили, несмотря на то, что работа над ней пока не завершена. У Снейпа в Министерстве есть не просто мохнатая лапа, а лысый обладатель этой лапы! — Дороти протянула через столик руки и стиснула ими ладони подруги. — Как же я тебе признательна, Мэри! Деньги издательству нужны как никогда, а здесь мы можем рассчитывать на действительно крупный и долгоиграющий заказ. Сорвём куш на зависть всем и поправим свои дела! Можешь передать Снейпу, что он попал в обойму наших лучших авторов.

— То есть ты хочешь сказать…

— Да, ты правильно понимаешь. Отныне он может рассчитывать на публикацию любой своей рукописи — от сборника редких алхимических рецептов до мемуаров.

— Я ему ничего передавать не стану. Будет справедливо, если такую новость он услышит из первых уст.

— Договорились. Но я сделаю это не раньше, чем готовый труд будет отпечатан в типографии. И смеркут меня побери, я готова принять от него даже сборник поэзии, если вдруг выяснится, что он пишет любовные стихи и втайне мечтает о признании. Хотя этот жанр, благодаря некоторым личностям, уже сидит у меня в печёнках!

— Ты не можешь допустить, чтобы Ворма так жестоко обошли на его же поле!

Дороти, увидев, как задрожали от сдерживаемого смеха губы Мэри, весело расхохоталась.

— Да, такой удар он бы точно не перенёс! Кстати, если уж речь зашла об авторах… Помнишь ту девушку в берете, которую ты видела?

— Ты про ту светленькую?

— Именно. Я прочла её роман.

— И что скажешь?

— Скажу, что он, как минимум, многообещающ. Есть, конечно, довольно простые ходы, которые используют многие авторы. Например, то, что главный герой — сирота по вине своего антагониста. Удобный приём, если хочешь вывести несовершеннолетнего персонажа из-под опеки родителей и обеспечить ему не только пробелы в воспитании, но и практически полную свободу действий, когда никто не окрикнет и станет стращать последствиями. И, естественно, это также основа для поисков справедливости и желания отомстить. Но текст захватывает, несмотря на то, что его автор никогда не публиковалась ранее. Я прочла рукопись за одну ночь, когда слиняла со скучной вечеринки.

— Слышать такое от тебя — дорогого стоит. И о чём эта книга?

— А о чём может быть произведение для подростков? О дружбе, первой любви и первых же врагах. Дети познают мир и ломают о него свои молочные зубы наивности. Набираются опыта и необходимого цинизма, приходят к пониманию, что в жизни далеко не всё так однозначно, как им кажется на первый взгляд… Вечная история взросления. Но меня привлекло ещё и то, что в романе есть большой потенциал для продолжения.

— Значит, издательство выпустит эту книгу?

— Я уже запланировала её на конец этого года. Для нас это идеальное время с точки зрения продаж. Кстати, — спохватилась мисс Холмс, — а я смогу сегодня поговорить со Снейпом? Снимки я видела, а теперь хочу взглянуть на рукопись.

— Конечно. Северус не пропускает вечерний чай, а затем снова уединяется в лаборатории. Вскоре он к нам присоединится. — Мэри отвернулась от подруги и негромко, но требовательно произнесла: — Кодди!

Спустя мгновение перед ней возник домовой эльф, выражение лица которого выражало горячее желание услужить.

— Чего мисс изволит?

— Передайте, пожалуйста, мистеру Снейпу, что к нему прибыли из издательства. Мы с мисс Холмс ждём его здесь. И попроси его взять с собой рукопись книги. Редактор хочет посмотреть на то, как продвигается работа.

— Будет исполнено, мэм. Кодди сделает всё как надо!

— И принесите, пожалуйста, пуэр для мистера Снейпа.

— Мисс доверяет эльфу приготовить чай для хозяина? — со священным трепетом произнёс эльф, и его глазищи повлажнели от нешуточного волнения.

— Конечно. Вы безупречно справляетесь со своими обязанностями и много раз видели, как я заваривала этот напиток.

— Кодди справится и не подведёт мисс Мэри!

— Это его домовик? — спросила Дороти, когда гордый новым поручением эльф исчез.

— Да. Он бывший слуга Малфоев. Нарцисса даровала ему свободу и убедила его поступить к Снейпу на службу.

— Слизеринская цаца делает такие ценные подарки из благотворительности?

— Они очень давно дружат с Северусом.

— Обалдеть, — резюмировала Дороти. — Твой Снейп просто мешок с сюрпризами.

* * *

У Доры есть одна черта, которая часто ставит в тупик людей малознакомых и застенчивых. Если человек её чем-то интригует, она ни за что не будет этого скрывать. Более того, всем своим видом начнёт демонстрировать свой интерес. Даже мне до сих пор бывает не по себе под её изучающим взглядом, что уж говорить о тех, кто хуже знаком с её характером и особенностями поведения!

Когда Снейп появился в комнате, она воззрилась на него со смесью восторга и любопытства. Так рассматривает ребёнок только что купленную родителями долгожданную игрушку. Только железная выдержка позволила Северусу сохранить спокойствие и не измениться в лице. Впрочем, лёгкий румянец, окрасивший его скулы, яснее ясного дал понять, что мой дорогой гость почувствовал себя не в своей тарелке от столь пристального внимания к его персоне.

Он поздоровался и осторожно, бережно, словно младенца, протянул Дороти пухлую кожаную папку с тесёмками. Затем сел в кресло напротив, явно не зная, куда девать руки. Его пальцы сами собой стали отбивать едва слышимую чечётку. Он был взволнован! И явно злился, что не может полностью совладать со своими эмоциями.

Северус с нескрываемым облегчением встретил появление Кодди, который принёс пуэр и выпечку к чаю.

Зато Дора наслаждалась моментом. Она не спеша переворачивала страницы, потягивала крошечными глотками из расписной чашки зелёный чай, который ей то и дело подливал домовик, рассматривала схемы и старательно сделанные рисунки. Чуть щурясь, вглядывалась в мелкий почерк Снейпа и шевелила губами, стараясь перевести с латыни названия незнакомых рецептов.

— Великолепно! У меня нет слов! Ну надо же, и как всё просто, оказывается! — то и дело произносила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Чем больше она пролистывала страниц, чем сильнее нервничал Северус, который, похоже, едва удерживался от того, чтобы по-мальчишески не заёрзать в кресле.

— Господин Снейп! — промурлыкала Дора, наконец захлопнув папку и впившись глазами в лицо Снейпа. — Перед тем, как вы сюда вошли, я сказала Мэри, что вы не человек, а мешок с сюрпризами! И я с удовольствием повторю эти слова сейчас.

Левая бровь моего гостя резко взлетела вверх, что, вероятно, должно было означать крайнюю степень удивления. Он кинул на меня беспомощный взгляд, совершенно не понимая, как вести себя со столь благодушно настроенным редактором.

— Вот как? — Северус смущённо кашлянул, и довольная улыбка на лице Доры стала ещё шире.

— Именно! Я впервые в жизни вижу действительно интересный учебник и поздравляю нас всех с этим событием! А то, что это событие, уж можете мне поверить, Северус. Мой школьный прогресс в зельях был настолько плачевным, что я едва сдала этот предмет. Да и то больше вылезла на жалости Слагхорна. А после экзамена сначала сожгла ненавистный том, а затем напилась на радостях, что мои мучения наконец-то закончились.

— Очень рад, — сухо произнёс он, явно шокированный тем, что Дороти так могла обойтись с книгой. — Надеюсь, вы удовлетворены качеством предоставленного материала?

— Более чем, мистер Снейп, более чем! Это будет настоящая бомба, как выражаются у нас в издательстве. Мэри была чертовски права, когда сказала, что творениям Арсениуса Джиггера давно уже пора потесниться на ученической полке. А лучше их вообще переписать.

— Да, вероятно…

Я увидела, как в его глазах что-то быстро промелькнуло, а затем лицо Северуса окаменело и сделалось непроницаемым.

Мне захотелось истерически расхохотаться. Столько времени держать декабрьский визит в редакцию в секрете, обставив всё таким образом, что это Дора сама вышла на Снейпа с предложением о сотрудничестве, и вот на тебе! Неприятная правда скинула с себя ветхие лохмотья лжи, в которую я попыталась её обрядить, и предстала перед нами в своём первозданном обличии.

Ах, Дора, Дора… Что же ты натворила, чёрт тебя дери!

До моей подруги только спустя несколько мгновений дошло, что она выдала с потрохами и меня, и мою тайну. Дороти испуганно округлила глаза и поднесла ладонь ко рту, словно хотела вернуть неосторожно вырвавшиеся слова. И этим неосознанным жестом, которого Северус не мог не заметить, только подтвердила его догадку.

В комнате повисла неловкая, гнетущая тишина. Дора несколько раз перевела взгляд со Снейпа на меня и обратно, потом, прокашлявшись, встала. Она положила на столик папку с рукописью и быстро протянула руку поднявшемуся вслед за ней Северусу.

— Благодарю за то, что нашли время для встречи и уделили мне время! Не буду вас отвлекать, мистер Снейп. Да и мне пора возвращаться в редакцию — там хоть всё и работает как часы, но присутствие руководителя в офисе лучше дисциплинирует подчинённых.

— До встречи, мисс Холмс, — произнёс Северус, без прежней приязни отвечая на рукопожатие. Он по-прежнему избегал смотреть на меня.

— Мэри, дорогая, спасибо за чай и гостеприимство! Ещё увидимся!

Она порывисто обняла меня, мазнула кончиком волос по лицу и едва слышно шепнула мне на ухо: «Прости!»

После чего несносная подруга быстро вышла из комнаты, оставляя меня в ситуации, которую спровоцировал её не в меру длинный язык.

* * *

«Сколько раз человек может совершать одну и ту же ошибку, Мэри?»

На белоснежной скатерти остывает в полупрозрачной чашечке из тонкого рисового фарфора терпкий исчерна-багровый пуэр двенадцатилетней выдержки. За долгим разговором мне некогда было его допить. К тому же пришлось показывать рукописи…

Чужая стриженая женщина с глазами прожжённой авантюристки бесцеремонно вторглась в таинство незавершённой работы. Выразила восхищение. Выпила бесчисленное количество зелёного чая с имбирём и кофе с ромом. Ещё раз рассыпалась в дилетантских комплиментах поурочному изложению курса, как будто что-то понимает в преподавании! Хорошо хоть в лабораторию не попросилась — полюбопытствовать насчёт продвижения дела по экспериментально-практической части!

Слов было немало. Но главное я услышал.

Идея заменить, наконец, кромешно устаревший учебник зельеварения для магических школ не принадлежала издательству, директор которого оказала мне честь своим визитом.

Это всё Мэри… И только она!

А теперь на дне опустошённой души, словно в лужёном котелке, по ошибке поставленном двоечником на огонь без капли воды, исходит волнами сухого жара отчётливое осознание: мне никогда не заказали бы эту книгу, если бы кое-чья давняя подруга не владела издательским домом.

Ни-ког-да!

От ворот доносится отчетливо слышный в наступившей тишине хлопок аппарации.

Уехала, слава Мерлину! Что же… И мне пора.

Я поднимаюсь из-за стола. Разом отяжелевшую голову предчувствием близкой боли стиснул невидимый горячий обруч.

Вот и всё.

А чего ты хотел, прощённый убийца, презренный шпион, жалкий калека?

Признания? Уважения? Общественного интереса к твоим исследованиям, на которые никогда — до последних времён — не было времени больше, чем по часу в неделю?

А Луны кусочек тебе не надо?

— Северус, подождите!

Она… удивлена?

Хоть бы толика осознанной вины в по-прежнему звонком, чистейшем, пусть и слегка уставшем голосе. Не понимает?

Я резко оборачиваюсь у самой двери.

— ?

— Могу я узнать, чем вызвана такая резкая перемена в вашем настроении? Дора вас чем-то задела?

Сожалеет? Неужто всё-таки поняла?

— В-вас удивляет, что я по-прежнему терпеть не могу, когда мою судьбу решают за меня? Видите ли, это «блюдо» мне немного приелось за пару последних десятилетий.

— Вы заблуждаетесь, Северус, — она бросает мне эти слова, решительно вскидывая увенчанную медным ореолом гордую голову. В глазах — негодующий огонёк. — Вы пытаетесь мерить всех по привычной вам мерке, забывая, что она уже устарела!

«Гриффиндор, Мордред его возьми! Мерка устарела! Да нет, доктор Макдональд, в этой драккловой магической Британии, кажется, уже ничто не может устареть. Или как-либо ещё измениться. Изгой останется изгоем. Убийца — убийцей. Dark Mark лишь потускнеет, когда тёмная сила покинет мир, но до конца клеймо никогда не сотрётся. Оно будет со мной даже в тот день, когда я буду смирно лежать на жёсткой смолистой доске и уже не чувствовать её дразнящего, солнечного запаха. Когда буду мёртв».

— Речь не о вашей Доре, если вы понимаете! О вас! Не издательство заказало мне книгу, это вы... Вы всё подстроили!

О, Мерлин, как заалели её щеки! Ни дать ни взять, как у двоечницы, которую я застукал на письменном экзамене со шпаргалкой в ботинке!

Ей неловко? Да, пожалуй.

Но должна же она была понять за столько времени рядом со мной, что башка у меня не набита единорожьим навозом! Что рано или поздно я всё пойму, и правда выпорхнет наружу, подобно птенцу феникса, из кучки серой, смрадной золы на месте бывшего тёплого гнезда. И, вспыхнув новым живым огоньком, мгновенно испепелит столь тщательно выстроенную фальшивую надежду.

— Да! — В лазоревых озёрах бушует праведный шторм. — Вы полагаете, я должна стыдиться своего поступка?

«— Вы заблуждаетесь, Северус! Как всегда, делаете наихудший вывод из множества вероятностей!..

Льдисто-голубые глаза из-под жидкого светло-каштанового чуба, щедро подёрнутого ранней сизо-серой сединой, смотрят на меня из темноты сознания укоризненно и почти ласково.

Но я не ничего не упускаю из виду. Ни угловатой длинной руки с синеватыми лунками жёстких жёлтых ногтей, легко скользнувшей в засаленный карман, чтобы нашарить палочку. Ни напряжённо подрагивающей губы под неаккуратно встопорщившейся щёточкой нелепых усиков-бурш.

Он так торопился на помощь своему подлецу-приятелю, что даже не пригубил оставленное специально для него в учительской редкое по сложности лекарство.

Сейчас человек ещё здесь, в этой изрядно потрёпанной жизнью телесной оболочке. Но пройдёт всего несколько часов, и признаки интеллекта начисто растают в этих глазах, как последний снег в синих весенних лужицах. Модные усики вытянутся в сизые нити чутких вибрисс. По-детски пухлая губа истончится, станет серой и жёсткой. А под ней, под этой самой губой, в горячей пасти встанут неровным строем острейшие звериные зубы цвета старой слоновой кости…

Волк. Молодой голодный хищник, которому наплевать, чью плоть рвать жёлтыми смрадными зубами.

— Я позволю себе без вас решать, какие мне выводы делать, коллега Люпин!

Безумный хохот разрывает уши.

Мордред побери, Блэк!

Тощий, как фестрал, грязный, как самая последняя свинья, облачённый в драное арестантское тряпьё...

В углу захламлённой комнатушки с ободранными обоями, на старомодной колченогой кровати с пыльным продавленным матрасом, рыжий мальчишка судорожными движениями пытается запихать за пазуху старую облезлую крысу.

Хрупкая девушка-подросток держит наготове палочку, левой рукой удерживая друга на месте за угловатое плечо.

Третий школьник — твой сын, Лили, записной троечник, дракклов Избранный и мой вечный подопечный, злобно буравит меня взглядом из-за тускло поблёскивающих очков.

Его глаза не отличить от твоих — в ту ночь, когда я, такой же несмышлёный юнец, пусть и чуть старше, навсегда потерял тебя в холодном коридоре за портретом Полной Леди».

— О нет, Мэри! Вы можете собой гордиться!

«Вам снова удалось всё решить за меня».

— А что изменилось, Северус? Что? Может быть, ваша книга стала хуже от того, что я некоторым образом причастна к её заказу? Подчёркиваю, некоторым образом. Ибо всё, что я сделала, это предложила Доре выпустить учебник. Для неё, как для редактора, это настоящая профессиональная авантюра, поскольку подобная литература её никогда не интересовала. Она ни за что не решилась бы пойти на риск, если бы не знала, кто вы такой. Дороти не занимается благотворительностью, она хочет увидеть достойный труд талантливого автора, который оправдает её надежды и принесёт финансовый успех издательству!

Румянец на щеках Мэри становится ярче, а голос… голос уже звенит. Каждое слово гулко и больно отдаётся в висках.

— А теперь ответьте мне, если бы я пришла к вам с открытым забралом и предложила реализовать идею с учебником, разве вы приняли бы её? Да вы отказались бы сразу, потому что в тысячный раз заподозрили бы меня в жалости, снисхождении к вам или ещё чём-нибудь столь же далёком от реальности! Почему вы не хотите понять, что в помощи нет ничего унизительного? Показать правильную дорогу совсем не значит тащить вас по ней на закорках!

«Отказаться сразу? Да, конечно, лучше устроить дело так, чтобы я вынужден был из чувства долга заканчивать труд, который с этой минуты стал мне противен».

— Браво! Я принял к сведению вашу точку зрения. На то, что я её не разделяю, вам, должно быть, наплевать! А теперь позвольте мне удалиться!

«Маску желчной отрешённости — на физиономию, заходящееся дыхание — на диафрагму. И пусть ничто не выдаст багровой волны безотчётного гнева, захлестнувшей душу изнутри.

И я ещё смел считать, что нужен в этом мире кому-то, кроме неё!

Это было лишь наваждение. Морок, искусно наведённый на меня, чтобы иметь возможность крепче привязать к жизни и... к себе».

— Вы действительно ждёте от меня чуда, — медленно и абсолютно спокойно, словно разговаривая сама с собой, произносит Мэри. — Вы хотите исцеления, полноценной жизни, возвращения к любимой работе... И думаете, что в один прекрасный день я вам это подарю. Будет ли прорыв в лечении связан с приёмом галантамина или с чем-нибудь ещё, но в глубине души вы надеетесь, что именно так всё и произойдёт. А если не смогу помочь я, то это сделает Хантер. Потому что в противном случае последует крах всего. Вот только чуда не бывает без желания самого человека его совершить. Книга — это возможность для вас подумать о чём-то другом, кроме болезни. Поделиться знаниями с учениками, поддержать способных ребят, зажечь их своим делом и любовью к сложному предмету. В конечном итоге, это шанс испытать новые эмоции и помочь себе выздороветь. Именно это руководило мной, Северус, когда я обратилась к Доре. Я была очень счастлива, когда она меня поддержала. Но я не могу вам запретить обманываться на мой счёт.

— Обманываться? Не стоит приписывать мне собственных ошибок. А что до чуда… Нет, знаете ли, не жду. Просто иногда решаю, не пора ли ему произойти!

Меня начинает душить совершенно неуместный смех.

Святая наивность!

До последних времён все чудеса, которые бывали в моей жизни, были плодом моих усилий. Эманацией моей воли. Результатом моей магии, счастливого и проклятого дара природы, помноженного на знания, добытые собственными стараниями.

Чтобы ждать от кого-то чуда, способного повернуть жизнь яркой стороной к смотрящему, надо быть… ребёнком.

Восторженной школьницей с Гриффиндора.

Книга.

А я ведь уже свыкся с необходимостью этой работы. Более того, я её почти полюбил!»

— А знаете, Северус, я даже рада, что всё открылось, — Мэри криво усмехается. — Всё тайное всё равно однажды становится явным.

— Не сомневаюсь, что в ближайшем будущем меня ждёт ещё парочка-другая подобных же открытий! А сейчас — честь имею откланяться. Работа ждёт. Я хорошо знаю своё... место!

Длинным стремительным шагом перелететь порог — и туда, в спасительную тишину за неприметной резной дверью, где меня ждёт тихое потрескивание беспокойного пламени в лабораторной печи, терпкий запах жжёного рога, белладонны и мандрагоры…

Одиночество и пустота.

* * *

«С этого дня вы такой же равноправный хозяин в этой комнате, как и я. Всё оборудование в вашем полном распоряжении в любое время и на любой срок. Берите, владейте, работайте сколько душе угодно!»

Тонкие желтоватые пергаменты устилают угловой письменный стол. Самопишущее перо с тускло поблёскивающей вставкой чуть подрагивает мягким блестящим опахалом, паря в полуфуте над чистым листом. Как рыбка в аквариуме.

Её подарок.

Прекрасный инструмент. Если бы не рыболовный крючок очередных навязанных обязательств, искусно спрятанный в тельце извивающегося живца.

Я проглотил эту наживку. Книга не ждёт.

На препаровальной стойке в строгой последовательности, как полагается по вековой рецептуре, выстроились обречённые на заклание ингредиенты — каждый в своём сосуде. Перо болтрушайки. Ломаные острые стебли сухого шалфея. Крупная изжелта-коричневая зрелая мандрагора, нынче утром доставленная из аптекарской оранжереи в Косом переулке. И — букетик белоснежных примул, который смотрится весьма нелепо, помещённый вместо изящной вазы в горлышко сосуда Дьюара. Местный садовник, дядюшка Грэм, должно быть, подумал, что я заказываю весенние цветы для Мэри, если перевязал их симпатичной белой лентой.

Я призываю на Акцио один из сосудов — пузатую кварцевую колбу, до линии максимального расширения наполненную невесомыми мелкими пёрышками, похожими на воробьиные.

Перо Garrulus passer, более известной в магическом обществе как болтрушайка. Только я не буду его нарезать серебряным ножом в мелкое пыльное крошево, как советует досточтимый Арсениус Джиггер. Невесомая пыль со слюдяными и опаловыми бликами легко разлетится во все стороны, как только взволнованный первоклассник слишком шумно вздохнёт над столом. Кто не вкусил на уроке удушающей вони палёного пера, снайперски сдутого прямо в пламя настольной горелки очередным малолетним пыхтелой-кряхтелой, тот не учился в Хогвартсе...

Нет. Мы не будем ничего резать.

Я растворю его, это перо. В едком натре, который потом можно будет нейтрализовать семидесятипроцентным испанским уксусом или просто применю слабую solutio acidum hydrochloricum. От пера болтрушайки мне нужен его ноотропный кератин, удивительный белок, поддерживающий остроту ума и глубину памяти, а также — дамам на заметку — прочность кудрей и гладкость ногтей. Секрет свойств кератина в том, что в его основу природа заложила замечательное сочетание аминокислот: глицин, аланин, цистеин.

Эта могущественная триада является сильнейшим хелатизатором. Инструментом самой настоящей трансмутации, которая переводит малодоступные живому метаболизму в чистом виде железо, медь, цинк, марганец и другие микроэлементы в доступную и легкоусвояемую форму. Обновляет кровь и соединительную ткань, активизирует нейронные и аксонные связи, нейтрализует свободные радикалы, поддерживает сердце — даже в условиях холода, комы или кислородного голодания.

Recipe: 1. 4 унции едкого натра распустить в двенадцати унциях очищенной в дистилляционном кубе воды. Можно вместо дистиллята взять утреннюю росу…

«В конечном итоге, это тоже продукт естественной возгонки воды».

Подготовленное перо в объёме одного литра поместить в стеклянную или кварцевую ёмкость, непременно закрывающуюся притёртой пробкой из того же материала. Соблюдая величайшую осторожность и непременно пользуясь перчатками, прилить раствор едкого натра. Плотно закупорить. Применить к сосуду последовательно Вингардиум Левиосса, чтобы свободно повис над столом, и Ликвидум Экскуцио на 30 секунд, чтобы хорошо взболтать. Перенести сосуд в тёмный шкаф для настаивания в течение недели.

Конечно, при достаточно надёжной укупорке ученик, не привыкший применять палочку при любом подходящем моменте, может просто взять колбу за горло и как следует растрясти. Но, пожалуй, мой вариант безопаснее.

Аdepto ut effectus: густая полупрозрачная масса, имеющая по-прежнему щелочную реакцию и нуждающаяся в нейтрализации перед дальнейшей работой по извлечению аминокислотной триады.

«Дальше — благородный и драгоценный испанский уксус. Или простецкая обитательница каждого желудка, безотказная подательница изжоги всякому невоздержанному в яствах человеку — соляная кислота?»

Газовые лампы заливают узорчатый зеленоватый сланец стен тёплыми ласковыми бликами. Но на душе — глухая, удушливая тьма.

И верное, нужное дело, моё единственное надёжное средство от боли, пустоты и отчаяния — не лечит. Впервые за долгие годы…

«Почему так, Мэри?

Вы совсем меня не слышите?

Не понимаете, что подневольный труд не может приносить работнику удовлетворение. Его побочным продуктом не может быть ни тихая гордость результатом, ни радость победы над очередной тайной природы. И уже поэтому работа по обязательству всегда менее результативна, нежели работа по собственному выбору.

Но разве я достоин выбирать? На мне — кровь.

Поэтому неважно, что там успеет втиснуться в тире между датами моего рождения и моей смерти. Если так или иначе близкие мне люди не смогут меня использовать, я им буду просто не нужен.

Со мной не дружат, меня не любят, мне лишь оказывают милость общением, если могут получить какую-то пользу в ответ.

Ещё в детстве одноклассники милостиво снисходили до меня. Я покупал их фальшивую, нестойкую дружбу за пару-другую зачарованных Дезиллюминейтом шпаргалок по трансфигурации и древним рунам…

Господин директор милостиво не сдал меня Аврорату, поскольку ему нужен был телохранитель для Избранного. Потом — соглядатай под боком у Тёмного Лорда. Ещё позже — безропотный избавитель от смертного проклятия и проводник воли покойного Альбуса Дамблдора в обложенной осадой школе.

Тёмный Лорд ценил возможность порулить чужим интеллектом, который, не будем скромничать, в чём-то превосходил его собственный. Чёрт возьми, наверное, ему нравилось иметь прилежного и податливого ученика, старательного соратника, терпеливую жертву, которую ещё и на преступление можно толкнуть, не задумываясь.

А когда он понял, что я ему не прихожусь уже ничем, кроме досадной помехи на пути к цели, оказал высшую милость — убил.

«Только ты, Лили, не снисходила.

Детская дружба не бывает фальшивой».

Тишина. Наверное, ответа не будет.

Тёплый воздух безлюдного классного кабинета безмолвен. Я, нескладный нервный пятиклассник, сосредоточенно перетираю мягчайшей ветошью и тщательно расставляю по ранжиру на полке дорогого эбенового шкафа великолепную коллекцию лабораторного стекла, принадлежащую нашему благодушному толстяку-декану, Горацио Слагхорну.

Над третьим рядом ученических мест качается в такт ритмичным движениям рук лохматая соломенная макушка Мэттью Эйвери. Склонившись в три погибели, стиснув до скрипа мелкие собачьи зубы и раскрасневшись от затопивших всё естество досады и злости, Мэтт молча драит парту.

Вручную. Тряпкой, с мыльной стружкой и чистой водой. Так положено при хозяйственных работах, назначенных в качестве дисциплинарного взыскания.

На парте упорно не желает исчезать крупная многоцветная надпись, состоящая из двух совершенно не похожих друг на друга по почерку частей.

Сначала легкомысленное сердечко в алых блёстках, которое ещё и начинает мелко ритмично пульсировать, если на него смотреть дольше минуты подряд. И аккуратнейшие, округлые девичьи буковки:

«Джим! Я тебя люблю».

А дальше — моё собственное прибавление острым, с сильным наклоном и длинными хвостами букв, но вполне понятным почерком — прямо поверх живого сердечка: «…метлой гонять по стадиону».

Второй час дисциплинарного взыскания тянется бесконечно. Словно впитал в себя полсеместра, не меньше. Тоска и пустота…

Третьего дня перед вторым уроком у нас опять была драка с Гриффиндором. И Петтигрю, отловив от меня качественную Таранталлегру, не смог сшибить её даже через Фините Инкантатем. Так и отправился жаловаться своей деканше, посекундно выделывая тощими трясущимися коленками такие замысловатые па, на какие неспособен был бы и Лен Гудман.

«Рано или поздно у нашего Моржа усатого лопнет терпение на мой счёт. Как пить дать!

Гриффиндорцев, как всегда, прикроет их несгибаемая МакГонагалл. За Мэтта, Мальсибера или Кантакеруса-младшего вступятся многочисленные влиятельные родичи, богатые и чистокровные. Пожертвуют на родительский совет. Пообещают взять своих сорванцов на поруки.

А я…

Ещё одна такая потасовка, и сначала я вылечу с должности старосты курса. А потом… Потом и из школы, наверное.

И плевать Моржу-Слагхорну, что Сириус Блэк всегда начинает первым. Да ещё старается подловить так, чтобы товарищей рядом со мной не было.

Он совершает подлости по пять раз на дню, а я лишь отвечаю на его нападки. Но если послушать, что говорит о нас общество, то это он благороден, а я — подл. Просто по факту рождения.

Вот такая занимательная лингвистика.

Если всё-таки вышибут из школы, мне некуда будет пойти.

Домой? Дома — не жизнь!»

Шаги.

По гулкому и пустому в половине седьмого пополудни коридору к высокой дубовой двери нашего класса приближается сам декан. Его с головой выдаёт тяжкая поступь и мягкое шарканье дорогих кожаных подошв по полированному камню.

С ним МакГонагалл. К шарканью и пыхтению толстяка отчетливо примешивается дробный строгий стукоток дамских каблуков.

— Тсс!

— Кто там, Сев?

— Морж и Кошка. Кто ещё!

— Тролль подери! А я не закончил…

— Тихо! Мне надо знать, о чём они говорят. Да и тебе было бы полезно!

— Угу.

— Я с вами совершенно согласен, профессор МакГонагалл, — Слагхорн, как всегда, подобострастен и велеречив. — Это нездоровое противостояние наших с вами факультетов уже не имеет отношения к честному соревнованию. Ребята откровенно враждуют, и это неизбежно кончится чем-нибудь нехорошим. Но что мы можем предпринять? Система подсчёта баллов, наградные кубки, постоянное подстёгивание конкуренции со стороны педколлектива — это ведь давняя традиция, поддержанная, к тому же, магией самого Замка. Не мы придумали, не нам и отменять!

— Это так, коллега. Но ваш знаменитый Слаг-клуб… Это же прекрасная идея — проводить время за интеллектуальными беседами с самыми умными и талантливыми ребятами, отличниками с разных факультетов! Вот с чего может развиться сила, которая сплотит школу, покажет общность интересов всех детей в нынешнее непростое время, обозначит точки соприкосновения конкурентов. Но к вам ходят только старшеклассники.

— Ну да, уважаемая заместитель директора, с детьми помладше и беседы ведь будут не настолько интеллектуальны, не находите?

Мэттью сдавленно прыскает в кулак.

— Тихо!!! А то язык в узел завяжу! — я бесшумно демонстрирую однокласснику кончик палочки из рукава.

— Поверьте, Горацио, если вы решитесь расширить клуб за счёт учеников четвертой и пятой ступени, вы не пожалеете! А педсовет вдвое реже будет разбирать прецеденты потасовок, далёких по исполнению от благородной магической дуэли.

— Ну, если уж речь зашла о пятиклассниках, — пыхтит наш Морж, — то, пожалуй, я согласился бы позвать на очередное заседание Слаг-клуба вашу Лили Эванс. Воспитанная девочка, отменные успехи по моему предмету! Семья, правда, подкачала: магглы. Но, насколько мне известно, её отец — преуспевающий адвокат, весьма лояльный магическому сообществу.

— Да. Лили — наша звёздочка. И, кстати, одна из немногих среди моих учеников, кто не имеет предубеждения против слизеринцев. Вы ведь в курсе её дружбы с Северусом Снейпом? Вот и пригласите их вместе. Пусть с их дружбы постепенно начнётся примирение обоих факультетов!

Слагхорн икает, словно только что живую мышь случайно проглотил.

— Э-э, нет, коллега! Вот этого точно не будет! Я имею в виду Снейпа в Слаг-клубе… Дружба — оно, конечно, хорошо. Но здесь случай специфический. Да, он учится на отлично, к чему я, как вы знаете, приложил немало усилий. Учится… Просто потому что понимает: ему нельзя учиться плохо, тем более у нас, в Слизерине. Парень вырос в кромешной бедности. В семье, где мать — последний потомок глубоко выродившегося чистокровного семейства, а отец — маггл и, скажем прямо, без пяти минут опустившийся маргинал. С такой наследственностью трудно! Я внушил мальчику мысль, что только очень качественное образование, обширный кругозор и неуклонное совершенствование базы знаний спасут его от нищеты и прозябания в безвестности.

«Да нет, мистер Морж! Я просто знаю, что для того, чтобы вы не смотрели на меня, как гиппогриф на суслика, я должен уметь больше вас! И буду! Кстати, с Лили мы вместе занимаемся дополнительно. А вы и не знаете».

— Я нарочно не даю ему продохнуть, этому Снейпу. Исключаю праздность, минимизируя бесполезный досуг. Постоянно нагружаю учебными задачами и общественными поручениями. Велю помогать мне в лаборатории и библиотеке. Прочу в префекты школы. И в клубе у нас ему не место! Понимаете, такие дети…

— Какие? — в голосе профессора МакГонагалл удивление мешается с иронией.

— Такие, как он… Они должны понимать, что если социальный статус ограничивает их в средствах, то значит добрым жизненным достижением будет удачно подобранная по способностям, хорошо оплачиваемая работа. На прочие же блага волшебного сообщества им не стоит и рассчитывать. Если не развить свои таланты до максимально достижимого совершенства, конечно. Только талант, взращённый в тяжёлом, может быть, даже жестоком труде, станет для этого нашего ученика надёжным социальным лифтом. И, увы, ничем большим.

— Или здесь дело в том, что в своё время вы, Горацио, будучи ещё молодым учителем, не разглядели одного подобного мальчика?

— Да… Вы умеете бить не в бровь, а в глаз, Минерва! Вовремя не осознал опасности наследственных аномалий, не взял на короткий поводок спавшую в ученике животную натуру, не загрузил полезными занятиями так плотно, чтобы других дел он просто и не знал. И тёмная сила поднялась в милом юноше в полный рост. Это моя самая большая ошибка, милая вы моя коллега.

— Потому что теперь наше добропорядочное сообщество предпочитает не называть этого мальчика по имени?

— Да.

«Смеркут побери, так вот почему он так возится со мной!

А я думал, что нашёл настоящего наставника. Того, которому ради знаний и умений и в услужение не грех пойти.

Такие дети!

Такие.

Как я.

И… Тот-кого-не-зовут-по-имени!

Значит… Значит правду говорят некоторые старшеклассники, что нет света и тьмы — весь вопрос только в том, кто ты сам, и что ты об этом думаешь?»

Пройдёт всего полгода после этой почти случайно подслушанной беседы, — и из-за своей детской глупости я потеряю тебя, Лили. Задолго до того, как ты покинешь мир окончательно.

Почему ты не приняла моих извинений? Неужели чуткое сердце твоё не увидело, что я не лгу?

Мёртвые лгать не могут. Я ведь был тогда мёртв!

Ты хорошо знаешь, Лили, какую силу может иметь слово волшебника. Моя душа не просто раскололась, как от убийства, от сказанного в запале ссоры жестокого слова. Она разлетелась в сухую, невесомую, искристую пыль и сразу же вспыхнула на твоём осеннем костре…

И череда моих последующих лет прочно пропахла палёным.

Я больше не могу умирать и оживать ради исполнения долга. Это феникс сгорает и восстаёт из пепла. А я — не феникс. В лучшем случае лабораторная летучая мышь.

Сил нет.

«Она обязательно оживёт, Северус, и вы... тоже».

Эти слова звенят в сознании спокойно и просто. Какой же надо обладать верой в несбыточное, чтобы говорить такие вещи — мне!

…Доктор Мэри только что вернулась из Лондона. Немного усталая, с тонким запахом хорошего кофе и дорогого алкоголя в тёплом дыхании, с золотыми искрами в прозрачных озёрах глаз.

Счастливая.

Осёл!!!

Тот зимний вечер она не провела в объятиях драгоценного друга Руперта Остина. Она ездила в издательство!

Да. Именно тогда. По-другому не раскладывается во времени.

И это лучистое, неукротимое, вовлекающее весь мир в радостный полет счастье было… триумфом победы, одержанной ради меня?

Но этого не может быть!

«Почему, Сев? Может, хватит выдумывать себе лишние сложности?»

Бесплотная узкая рука поднимает с пола лёгкое золотисто-алое облачко света. Простое тёплое одеяло с крупно вышитой эмблемой Гриффиндора, под которым, должно быть, так хорошо и спокойно почивать в казённый постели школьного дортуара, когда начнёт остывать протопленный с вечера камин в старой башне.

Тёмный коридор за портретом Полной Леди отчаянно пронизывает беспощадный сквозняк. Одинокий луч осторожного Люмоса выхватывает из ледяного мрака маленькую, рано округлившуюся полудетскую фигуру. С судорожно стиснутых у груди рук на пол, к зябко переминающимся босым ногам, стекает искристой золотой и алой рекой школьное одеяло.

«— Выйди к нему, Лили. А то он непременно сдержит своё слово, заночует на полу и к утру начисто простудится. Мы же не допустим этого, правда?

— Мерлин с тобой, Мэри, я выйду. Только не говори, что я ещё и простить его должна!

— Ну, я бы и простила. Но я — не ты».

Видение прошлого тает, сгорая на жёлтых кисточках огня лабораторных газовых ламп.

Простите меня, Мэри, если только это возможно, простите!..

А если нет? Если как тогда, у тайных врат в гостиную Гриффиндора?

«И что ты ещё скажешь мне, Северус? Что больше не будешь? А я думаю, что будешь. Ты уже выбрал дорогу, и мне с тобой не по пути».

Нет. Или возможно?

Во тьме лаборатории мерно потрескивает атанор, за толстым смотровым стеклом калится в тигле кусочек древнего неполированного гематита. Кровавый камень памяти не сдаётся жестокости нестерпимого жара в плавильной камере.

Я прибавляю огня. Купол алхимической печи наполняется тугим тяжёлым гулом. Что есть гематит? Оксид трехвалентного железа. Если пытать его и далее огнём, довести до 1247 градусов по Фаренгейту, случится чудо фазового перехода — феномен Нееля.

В момент достижения этой температуры антиферромагнитные свойства минерала сменятся парамагнитными. И безучастный прежде к этому виду энергии минерал станет открыт и восприимчив к притяжению одного из полюсов постоянного магнита — положительного или отрицательного, в зависимости от того, который полюс первым окажется поблизости.

Сколько огня ещё надо мне для того, чтобы обрести эту счастливую способность — тянуться к тому, что влечёт и согревает?

Неужели для того, чтобы избыть бесконечную пустоту, собственное одиночество и безучастие мира, мне нужно снова бросить свою душу в атанор?

Да.

Это значит, просто начать завтрашний день с того, чтобы прийти к Мэри и глаза в глаза признать, что был неправ.

22 апреля, Портри

Наверное, ещё никогда эта светлая резная дверь в гостиную не казалась мне такой тяжёлой.

Надо толкнуть.

Войти.

Сказать...

А что я могу сказать?

«Мэри, мне казалось, я знаю, что произошло. Но я был неправ».

Неправ.

То самое слово, которое почти невозможно произнести. На любом языке и при любых обстоятельствах.

«— Умение признать ошибку и ответить за неё — свойство исключительно зрелой личности, мальчик мой. Для того, чтобы объявить собственные мысли далеко не идеальными, нужно настоящее мужество.

Тихий, чуть поскрипывающий стариковский голос сливается с мелодичным звоном беспрестанно вращающегося оррери на широком дубовом столе. На высоких, во всю стену, книжных стеллажах перешёптываются старинные тома. В углу с лёгкого Т-образного насеста внимательно и недобро взирает янтарными бусинами глаз сонный, нахохлившийся феникс.

Пылающий холодным светом солнечный глобус, то и дело выбрасывающий с поверхности желтые вихорьки протуберанцев, бессонно гонит вокруг себя модели планет, искусно вырезанные из природных самоцветов без соблюдения строгого масштаба. Меркурий из гладко отполированного сине-фиолетового авантюрина стремительно обегает положенный круг, переливаясь огненными бликами металлических включений. Вокруг яшмовой Венеры, излучающей тусклое оранжевое сияние, висит бесплотный нимб клубящейся дымной атмосферы. Для маленького, не больше мяча для гольфа, глобуса Земли послужили материалами нежно-голубая элатская хризоколла, несколько оттенков благородного коричневого опала и белый альбит. Вокруг полупрозрачного адулярового Сатурна кружится в бесконечном беге подвешенное на чарах левитации широкое опалесцирующее кольцо.

Нежная песенка безумно дорогого и редкого прибора, плода трудов французского мага-механика минувших времён, наверное, могла бы дарить умиротворение, настраивать ум философа на созерцательный лад. Если бы не слова, холодными каплями клепсидры падающие в полумрак директорского кабинета.

— Мужество, Альбус?

— Именно. Ибо нет ничего смелее движения души, готовой полностью положиться на волю собеседника. Ведь могут и не простить.

— Спасибо, я знаю.

— Единственно предавая себя в руки обиженного, обидчик может остаться собой. Такой вот парадокс человеческих отношений».

Видение исчезает, медленно опускаясь на дно опустошённого сознания. Как ночь, уступающая первым солнечным лучам. Голову стискивает невидимый медный обруч, медленно раскаляющийся в адском пламени.

«В сущности, вопрос лишь в том, исчерпал ли я лимит прощения в своей судьбе, совершив то, что простить невозможно, и оставшись при своём разуме».

Мэри горда и искренне любит меня. А я затоптал эти чувства, поддавшись минутному гневу и памятуя, что искренность часто бывает обстоятельственной личиной — у других людей.

«Хорошо бы, дверь в гостиную оказалась запертой, а Мэри — мирно почивающей у себя наверху».

Подлая мысль! Вполне достойная убийцы, выслушавшего приговор и трусливо оттягивающего финал своей жалкой жизни — момент встречи со смрадным бесплотным стражем в сыром застенке с окнами на холодное Северное море!

Дверная ручка тонкой старинной работы чуть холодит ладонь. Но в ответ на этот ласковый умиротворяющий холодок откуда-то из-под диафрагмы поднимается липкий, смрадный ледяной ком, шевелящийся, словно клубок ядовитых гадов. Пульс отбивает стремительно уходящие секунды — как старинная клепсидра на полке директорского кабинета.

«Трус!» — резкий мальчишечий вскрик звоном разбитой часовой колбы врезается прямо в мозг. Время, выплеснувшееся из разбитой часовой колбы, окатывает меня огненными брызгами...

Дав себе этого времени ровно на четыре глубоких вздоха, я решительно толкаю дверь.

Не заперто.

Мэри, прикорнувшая в уютном широком кресле, резко вздрагивает. Как бы ни старался я двигаться совершенно бесшумно, её сон всегда невероятно чуток. Привычка целителя, которого в любой момент может потребовать долг у постели больного? Природное свойство женщины, вырастившей ребенка?

Лазоревые озера, широко распахнувшиеся в ореоле пышных ресниц, еще подёрнуты легчайшей пеленой сонного тумана. Медные локоны растрепались, рассыпались по плечам, пали на высокий бледный лоб. Бархатные щеки фарфорово-белы, во влажных ложбинках глазниц залегла усталая голубизна.

— Северус…

Я вижу, буквально осязаю, как в распахнувшихся навстречу мне глазах беспокойными волнами сменяют друг друга солнечная радость, тихая одинокая печаль, мудрое понимание и… жестокая обречённость!

Я тихо приближаюсь к ней, взволнованной, истомлённой тяжёлой ночью и моей нелепой обидой. Неловко сползаю на пол, не в состоянии сдержать дрожь во внезапно подогнувшихся коленах. Спонтанным, и уже оттого неуместным движением поправляю на ней плед, стараясь прикрыть выглянувшую из ласкового тепла узкую босую ступню.

— Мэри… Простите меня. Я смел трактовать ваши действия совершенно неверно.

«Вы мне бесконечно дороги. И если вы отвергнете меня — допустившего очередную ошибку глупца, — я не переживу».

Этим словам незачем звучать. Она и так это видит. Из прозрачной синей глубины поднимаются горячие, светлые слёзы.

Мэри прерывисто и облегчённо вдыхает.

Ожидала ли она извинений?

Нет.

Я опускаю голову. Тишина звенит. Нестерпимо давит на виски. Ожидание приговора колотится в сердце — за мгновение до взрыва, на грани безумия.

И в этот миг…

Легкие тёплые руки ложатся на мою голову, осторожно перебирают волосы.

Ласкают.

«Как… мама»!

— И вы не держите на меня сердца, Северус. Я понимаю, почему вы так отреагировали вчера. Наверное, будь я на вашем месте, я бы тоже оскорбилась, что за меня посмели решить что-то важное. Но если бы я знала, что вы примите моё предложение насчёт книги, я ничего не скрыла бы от вас!

«Материнское сердце отходчиво — абсолютно и безусловно. Какую бы злую шалость ни совершил безрассудный малыш, итогом будет нежная ладонь, невесомо опустившаяся на покаянную голову. Но простить… меня? Взрослого, закосневшего в недоверии к людям социофоба?

Что это, если не любовь удивительной женщины, у которой хватает мудрости и неподдельного великодушия»?

— Вы были правы, Мэри. Со мной так и надо. Поступи вы иначе, я действительно отказался бы делать эту книгу.

«Да, отказался бы. Потому что из той неравной доли расколотой убийством души, где ещё сидит, скорчившись в ожидании удара, затюканный непониманием окружающих, злой и жалкий мальчишка, непременно всплыла бы и затопила любое желание ответить согласием на предложение верного и нужного дела отчаянная неуверенность в себе.

Оставаться собой.

Это значит, только правда и ничего, кроме правды!

И как жестоко болит сердце от того, что самый надёжный Веритасерум для меня — её слёзы».

— Сначала я долго сомневалась, стоит ли обращаться в издательство, — Мэри несмело улыбается, — у меня было гораздо больше шансов заинтересовать Дороти любовным романом или повестью о приключениях серпентолога, чем школьным учебником. Вы, наверное, недоумеваете, зачем я вам сейчас это рассказываю, но мне очень хочется, чтобы вы узнали, пусть и с опозданием, как было дело.

— Говорите, говорите, Мэри. Это… нужно мне.

— Я отправилась к ней на свой страх и риск, ведь у меня был только мой блеф. И сказала, что вы уже пишете учебник, которым заинтересовалось одно французское издательство. Авантюра чистой воды! Но при этом я чувствовала себя так, словно приняла изрядный глоток Феликс Фелицис. Я не сомневалась, что у меня всё получится. Внутреннее ощущение, что я поступаю правильно... И Дора дрогнула. Она решила, что новый учебник по зельеварению может стать прорывом! Хотя её проницательности и хватило на то, чтобы распознать часть моей лжи. Но к тому моменту она уже заразилась идеей. А вчера я увидела, насколько она довольна сотрудничеством с вами. Она очень требовательный и строгий редактор. Но до сих пор не может забыть собственные мучения на зельях.

— Значит, сказали, что уже пишу? — слова застревают в горле, словно споткнувшись о невидимую преграду как раз на уровне уродливого шрама, скрытого мягким, но достаточно высоким воротником ворсистой домашней куртки, — Мэри... это так... по-слизерински!

«Почему я несу такую чушь? Потому что тепло. Надёжно. Нежно. И огромная тяжесть понемногу покидает сердце, ведь я чуть было не потерял всё — по собственной неосторожности».

— Ага, представьте, так и сказала, — она рассыпает тихий застенчивый смех. — Более того, я совершенно наглым образом сыграла на отвращении Доры к зельям. Этот предмет был единственным из всего школьного курса, который отравлял ей существование. Во многом из-за чрезвычайно устаревшего учебника. Предположу, что Дора и согласилась-то с моим предложением больше из стремления облегчить жизнь новым школярам. Но она также поняла, что это очень важно для меня, Северус. И когда прямо спросила, зачем мне это нужно, я ответила... — Мэри чуть запинается, прежде чем продолжить, — что хочу вернуть вам вкус жизни.

«Вкус жизни. И только?»

— Спасибо. Эта стрела попала в цель, Мэри. Вы прирождённый дипломат и отличный менталист.

Уже не в силах сдерживать порыв, я осторожно, одним пальцем провожу по мягким складкам тёплого пледа — там, где в уютной темноте скрывается изгиб её округлого колена. Задыхаюсь от собственной дерзости и нахлынувшей нежности.

В ответ Мэри склоняется ко мне, обхватывает шею ладонями и прижимается прохладным лбом к пылающему моему. Закрыв глаза, горячо шепчет:

— Я уверена, что у нас всё получится, Северус. Абсолютно уверена. Чем больше в вашей жизни будет радости, тем меньше в ней останется места для болезни. Помните баллы в Хогвартсе? Каждое мелкое, но доброе деяние, работа ради общественного блага, исследования, успехи в квиддиче и учёбе шли в зачёт ради победы всего факультета. Вам нужно сделать сейчас то же самое. Ловить любую радость, хорошие эмоции и обращать их в изумруды, которые приведут к победе уже лично вас. Я не меньше, чем вы сами, заинтересована в вашем выздоровлении.

«И ничего, что тонкий слой прозрачно-зелёных кристаллов в моей личной колбе достижений зиждется на целой груде густо-алых гриффиндорских рубинов — ваших?..

Вы, наверное, не можете представить себе теперь, с каким вдохновением пойдёт дальше работа, перед которой будет отступать всё — и тяжёлые думы, и неуверенность, и последствия раскола души, и даже боль, вашими стараниями возвращающаяся все реже...

Нигредо было пройдено, когда уже некуда было падать. Альбедо состоялось, когда белое пламя собственной боли уступило место отчаянной боли за другого человека. А теперь...

Я готов к Цитринитас, к моему первому синтезу. К началу созидания.

Неужели в этом опыте я уже не буду один?

— Мэри... Мне немного трудно просить, зная вашу занятость... Но не согласитесь ли вы ассистировать мне в опытах по анализу одного сложного и малоизвестного состава? Когда мы вернёмся из Абердина?

— С радостью! Погодите, вы сказали, из Абердина?

В огромных синих глазах плещется тревога. Но спустя несколько мгновений доверие и понимание берут верх.

— Это путешествие очень важно для вас. Значит, поедем. Когда?

— Как только разрешит мистер Кингсли Шеклболт, Мэри.

Вправе ли я подвергать её риску?

Нет, конечно. Но я обещал.

Кроме того, я вовсе не собираюсь геройствовать и зарабатывать посмертное признание. Мне нужен зелёный эликсир. Для исследований. А из бесплотного призрака, как известно, может с горем пополам получиться сносный лектор, но хороший лаборант — никогда!

И более того, мне нужна жизнь!

Для книги.

Для Мэри.

И что греха таить, теперь и для себя немного.

Утвердительно кивнув, она проводит ладонью по моей щеке, большим пальцем нежно касаясь ещё беспокойно чувствительной после утреннего бритья кожи.

Любовь и благодарность.

Она смотрит на меня, она… любуется мной?

Моя глупая буря, которая едва не сокрушила наши отношения, стремительно растеряла свою жестокую силу и исчезла на кристально чистом горизонте тёплой весны.

— Вы должны знать, Мэри. Сегодня вы еще раз меня спасли. Подождите, не возражайте. Просто примите это, как факт.

Я перехватываю её руку, неосторожно скользнувшую так близко от моих губ, и приникаю поцелуем к прохладным пальцам, тонким, источающим запах весны, как лепестки розового хирантодендрона.

«Подобно этому дару Месоамерики, вы дарите исцеление и воскрешаете желания, искушаете и благословляете на бой с обстоятельствами.

Зельевары жалуют хиратодендрон за уникальный набор флавоноидов и гликозидов — эпикатехин, лютеолин, кверцетин. Отличное средство от отравлений, последствий опьянения, отёков сердечной или почечной природы. Знатоки ритуалов целуют чуть влажную розовую ладошку, отправляясь на сложное и опасное дело. А рабы суеверия — те боятся его, именуют «рукой дьявола», «пальцами суккуба». И всерьёз считают, что по ночам пятипалый цветок оживает, превращаясь в настоящую женскую руку с лаковыми остренькими ноготками. И может ласкать, ввергая в неудержимый искус. А не поддающихся — душить.

Когда мы вернёмся из этой поездки, для нас может многое измениться. Я еще толком не знаю — к добру ли. Но понятно уже, что пережить эти изменения нам придётся вместе».

* * *

Он даже не осознает, насколько красив сейчас. Как выразительны его черные глаза, затягивающие в себя, как омуты, каким сладким напряжением отдаётся в теле низкий, взволнованный, глубокий голос, который может быть таким мягким и нежным, когда Северус обращается ко мне...

Внезапно перед моим внутренним взором встаёт ночная купель в Бате, объятия, наши безумно колотящиеся сердца. Отчаянное стремление слиться с любимым человеком, врасти в него, стать одним целым — телом и душой.

Я переплетаю его длинные пальцы со своими, нежно сжимаю их. А когда Северус поднимает голову, не разрывая зрительного контакта, склоняюсь к нему и целую.

Как тогда.

Но только сейчас точно знаю, что упрямые губы не ускользнут, не останутся безучастными к прикосновению, а ответят на поцелуй...

* * *

Мой ответ будет долгим-долгим, как далёкая искрящаяся дорога меж звёзд, видеть которую над Портри в нынешнем апреле можно было всего три или четыре раза — ясные ночи редки в эту пору года. Но теперь, когда на губах еще не растаял чуть солоноватый вкус отчаянного счастья, мне не нужно видеть, чтобы знать — она есть.

Потому что есть эта женщина.

Мэри.

Восхищающая и восхищённая, любящая и любующаяся, испытывающая и порождающая вечное, чистое и непреодолимое желание.

Разум человека может многое, но не всё. Есть вещи, совершенно ему не подвластные. Есть то, что не подвержено логическим расчётам, не подчинено строгой последовательности мёртвых формул, вытекших из-под острого кончика пера на тонкий пергамент.

Истинная сила любви познаётся каждой клеточкой распалённой лаской кожи, читается по солнечным протуберанцам в неотрывном взгляде, улавливается в тени легчайших движений рук, звенит в переливах любимого голоса.

Я люблю её!

— Поздравляю! Она хорошая. Хотя бы уже тем, что живая!

Рыжая пятнадцатилетняя девочка, решительно запахнув короткое ночное одеяние, исчезает в сгустившейся тьме гриффиндорского коридора, запечатывая чёрный портал в прошлое. В широкой, потемневшей за десяток столетий дубовой раме жеманно хихикает нарисованная толстушка.

24 апреля 1999 года, Департамент магического правопорядка

— Какими бы ни были разведданные, полученные старшим оперативной группы насчёт состава и локализации противника в зачищаемом помещении, операция, как правило, делится на четыре фазы. Первая сводится к изоляции здания, занятого, скажем так, объектами преследования, от посторонних наблюдателей, особенно — из числа немагического населения. Еще одна задача изоляции — создание всяческих препятствий к бегству находящихся в помещении правонарушителей.

Сэр Гавейн Робартс, магистр юстиции, нервно мерит широкими шагами холодные серые плиты пола в кабинете № 2-14.

У Главы Департамента магического правопорядка сухая фигура, отращённые не по уставу каштановые кудри, свёрнутый на сторону нос профессионального боксёра, тяжёлый иссиня-серый взгляд и лёгкая птичья походка. И голос тоже птичий — щебечущий, переливчатый. Таким весёленькую оперетту со сцены петь, а не в бою командовать. И уж совсем трудно представить себе, что этим лирическим тенорком можно произнести не то что Аваду — простой Петрификус…

«А может, он и не инкантировал никогда в жизни никакой Авады?

С тех пор как прежний начальник Аврората, Бартемиус Крауч-старший, легализовал для мракоборцев употребление Непростительных заклинаний в чрезвычайных обстоятельствах, немало воды утекло. Да и не всякий добропорядочный гражданин пойдёт на то, на что пошёл я. На раскол души. Даже ради защиты общества от «неисправимых носителей бесчеловечной идеологии». Кажется, так у вас, доблестных авроров, принято называть нас, клеймёных?»

Жёсткая тонкопалая рука, украшенная с тыльной стороны сине-багровым следом недавно зажившего ожога, стремительно чертит в воздухе короткой палочкой трёхмерную схему потаённого особняка, местоположение которого на окраине Абердина уже найдено — и, честно скажем, не без моего участия.

«Такой ожог я запросто мог заполучить. Иногда даже не по одному разу на дню. Некоторые ученики просто спят и видят, как бы подсыпать в простейший линимент Ulcera Potio чего-нибудь экзотического, вроде игл дикобраза.

Но вряд ли сэр Гавейн развлекается на досуге изготовлением снадобий от прыщей с модификациями по Лонгботтому!

Возможно, Incendio? Или того хуже — безотказное боевое Flammabiles, мгновенно воспламеняющее саму плоть противника?»

— Группа охраны периметра располагается здесь, здесь и здесь, — щебечет тенор. На висящей в спёртом воздухе над широким столом голубой полубесплотной схеме вспыхивают и потрескивают алые искры. — Задача: общее наблюдение, нейтрализация людей, представляющих угрозу для раскрытия операции или для бойцов штурмовой группы, прикрытие этой группы после начала атаки. И никаких попыток самовольно сменить место без особого приказа, вы меня поняли, курсант Уизли?

— Да, сэр. Есть никаких попыток сменить место.

Долговязому парнюге совершенно не идёт аврорский мундирчик, явно ставший маловатым за полгода — из рукавов уже изрядно торчат мосластые, ещё по-подростковому угловатые руки, беспрестанно теребящие отчаянно-рыжий чуб.

«Вот хоть убейте, не могу воспринимать бывшего ученика как взрослого. А пора бы, все-таки не фунт изюма — слушатель Академии, без пяти минут офицер! Хотя, честно скажем, ради этой операции сэр Гавейн мог бы подобрать состав и поопытнее».

— Что мы должны предпринять по инструкции после того, как оцепим локацию, Поттер?

— Переговоры. Вступить с террористами в переговоры и предложить сдаться. Пока говорим, штабная группа обновляет разведданные и разрабатывает окончательный план штурма. Иногда, хотя и редко, с помощью переговоров удаётся разрешить ситуацию мирным путём. Результатом умело выстроенного переговорного процесса может стать добровольная сдача злоумышленников. Но, сэр! Честно сказать, я не думаю, что здесь это прокатит.

— Без жаргона, Поттер! Вы не во дворе и не в школе. Верно подметили — переговоры здесь бессмысленны — противник фанатичен, озлоблен и загнан в угол. Так что исключаем этот пункт.

«Вы добьётесь хоть какого-то результата, если будете стремительны и беспощадны».

— Следующий этап, Поттер!

— З-зачистка. Проникаем в здание через все входы одновременно, проходим все комнаты, коридоры и лестницы, кого возможно — берём живыми.

— Что это вы заикаетесь? Увереннее, курсант! Это ваша первая серьёзная операция в составе оперативного подразделения, гордиться надо! Правильно, зачищаем. Проще говоря, кто не сдаётся, тех…

Короткая чёрная палочка чертит в воздухе крест.

«Вам действительно так просто перечеркнуть чью-то жизнь, вымарать с пергамента судьбы пусть скверного, озлобленного и загнанного в угол, но человека?

Сомневаюсь!»

— Теперь вопросы к вам, профессор.

«Не могли по фамилии, сэр Гавейн?»

— Отвечу, если знаю ответ, господин магистр юстиции!

Он смотрит на меня, как портрет Вальбурги Блэк на маггла, неведомым образом проникшего в убежище безупречного по чистоте крови семейства.

— Вот именно. Если знаете. Это ключевой момент, после которого я и приму окончательное решение по поводу вашего участия.

— Мне казалось, это решённый вопрос.

— Окончательный состав группы — моя прерогатива. И поверьте, даже министр мне здесь будет советовать, но не указывать.

— Я слушаю ваши вопросы.

— В каких случаях вы примените крест, а в каких — крюк?

— Это будет зависеть от ширины дверного проёма, окна или пролома в стене. Просторно — проникаем в помещение «крюком», сразу же занимая фланговые позиции для ответа на возможный удар. Тесно — влетаем по одному, по траекториям «крест-накрест». В обоих случаях внимание скорости и внутригрупповому взаимодействию. Итоговый результат должен быть одинаков — полный контроль группой всего помещения, исключение для противника возможности контратаковать.

— Гм… Вы предпочтёте приближаться к объекту нападения слева или справа?

— Большинство боевых инструкций советует слева. Но они не учитывают, что среди магического населения высок процент левшей и амбидекстров. Я предпочитаю обстоятельственный подход.

Кустистые брови сэра Гавейна на мгновение выгибаются дугой на широком упрямом лбу.

— Враг в помещении не обнаружен. Ваше первое заклинание?

— Гоминум Ревеллио.

— Основной демаскирующий фактор при скрытном контроле?

— Шум.

— Здание двухэтажное. Как рекомендуете зачищать — от подъезда или с крыши?

— С крыши. Во-первых, спускаясь по этажам вниз, легче держать под контролем лестничные клетки, каминную сеть и пролёты. Во-вторых, у противников не возникает острых эмоций по поводу того, что их загоняют в угол, как это бывает при зачистке снизу. Значит, мы не столкнёмся с актами отчаяния типа Flamme Adesqua или Bombarda Ultima. Кроме того, отступая вниз по этажам под натиском штурмовой команды, преступники получают шанс сдаться бойцам из оцепления.

Сэр Гавейн одаривает меня взглядом рыбака, с которым только что заговорил гриндилоу. На чистом английском, с правильным оксфордским словоупотреблением и произношением…

Но самое удивительное, что тот же оторопелый взгляд я ловлю и слева — от Уизли.

Поттер взирает на меня с загадочной обречённостью. Словно двоечник на заведомо провальном экзамене. Изумрудные озерца мутнеют за бликующими стёклышками очков.

«Ты никогда так на меня не смотрела, Лили!»

— Так… — в птичьем теноре сэра Гавейна прорезывается лёгкая хрипотца. — С вами при штурме взаимодействуют… ну, скажем, вот эти ребята, Поттер и Уизли. Вы должны ворваться силой в комнату с шириной дверного проёма два с половиной фута. Распределите роли во вверенной вам группе. Подробно!

«Значит планируется, что нас будет трое. И этим молокососам предоставлено формальное право меня прикрывать. Браво, сэр Гавейн! Хотя… Зная позицию Кингсли относительно моего участия, можно рассматривать эту задачу как исключительно теоретическую».

— Штурмовая группа должна состоять из лидера, основного бойца и прикрывающего. Лидер отвечает за поведение всей группы, поддерживает связь с охраной периметра. Основной боец вскрывает дверь Алохоморой или выламывает её подходящим заклинанием. Прикрывающий обеспечивает безопасность ведущего бойца. Выстраиваемся друг за другом вдоль стены, в которой проём. По команде вскрываем, врываемся «крестом», чем резче, тем лучше, берём под контроль вероятные направления контратаки. Распределение ролей в группе: лидер — я. Поттер — основной. Уизли — прикрывающий.

— Значит, лидер?

— Ничего личного, сэр. Просто для оглашённого вами состава это оптимально. Я достаточно быстро принимаю решения, и они редко бывают неверными. Уизли, если верить его школьному товарищу, способен проявить надёжность. Поттер меньше ростом нас обоих. Он будет продвигаться первым — в нижнем уровне горизонта, «качать маятник» или хотя бы пригибаться. Это позволит идущим сзади применять палочки через голову товарища и увеличит плотность нашей атаки.

«Уизли… Ну вы же не прописали в условиях задачи никого, кроме Уизли, сэр!»

— Последний вопрос, профессор. Почему вы обладаете всеми этими знаниями? Где приобрели опыт? Штурм помещения не входит в школьную программу ЗОТИ.

«Отлично, сэр Гавейн! Те, кто готовится вместе шагнуть под вероятную Аваду от какого-нибудь недобитого бывшего моего соратничка, должны по определению доверять и прикрывать друг другу спину.

Доверять. То, что я умею так плохо.

Значит…

Ледяную маску на физиономию, абсолютное спокойствие в голосе и… ни слова лжи!»

— Меня обучали бывший сотрудник Аврората Кассиус Крэбб-старший, известный вам террорист Антонин Долохов и лично Томас Марволло Реддл. На сходках незаконного темномагического общества Пожирателей Смерти.

— И… как часто вам приходилось использовать эти полученные навыки?

«Зоологический интерес к моей персоне со стороны сэра Гавейна достиг апогея? Или можно продолжать погружать его в изумление?»

— Реже, чем другим пожирателям, сэр. Гораздо реже. Лорд предпочитал использовать меня как лазутчика и зельевара, а не в качестве боевика-диверсанта. К тому же, все прецеденты использования мной этих навыков вам, господин магистр юстиции, хорошо известны по материалам судебного процесса, где я проходил главным обвиняемым.

— Но там же всё решили! — взвивается с высокого казённого стула Поттер, — Профессор оправдан!

«Ну, не столько оправдан, сколько прощён, уважаемый Избранный. Я ваш должник, наверное?»

— Я не оспариваю решение суда, курсант Поттер! Я лишь забочусь о том, чтобы вернуть вас живым вашей невесте! В следующий раз, когда вы проявите столь недостойную аврора несдержанность, будете вместо подготовки к серьёзному делу вне очереди дежурить по канцелярии. Профессор Снейп, я по-прежнему против вашего участия и постараюсь убедить в этом министра. Если же он будет настаивать, учтите: лидер в этом деле может быть только один. И это не вы, а я.

— Разумеется, господин магистр. Это было всего лишь теоретическое задание.

— Тогда слушайте внимательно. Если министр останется глух к моим аргументам, и вы попадёте в состав моего оперативного подразделения, я потребую беспрекословного подчинения.

— Да, сэр.

— Поттер и Уизли, как новички, никуда в первых рядах не пойдут, будут находится вместе с группой прикрытия второго эшелона, и вы будете с ними. Поттер!

— Да, сэр!

— Отвечаете за благополучный исход дела для нашего… гм… внезапного соратника. Головой. Передо мной и министром. Поняли?

— Да, сэр!

— То же относится и к вам, курсант Уизли.

— Ага, понял.

— Не ага. Отвечайте по уставу.

— Да, сэр.

— При любых признаках враждебного поведения со стороны профессора Снейпа — применять допустимые законом меры для его нейтрализации. Это приказ.

— Да, сэр. Ступефаем? Или можно и пожёстче?

Краем глаза я вижу, как Поттер украдкой показывает лучшему другу кулак.

Мальчишка!

— Любые дозволенные законом меры, Уизли!..

25 апреля 1999 года, Лондон

Руперт повернулся на кровати, потянулся к подушке, как будто хотел обнять лежащую рядом женщину, но его рука скользнула по воздуху, не встретив на пути никакого препятствия. Он мгновенно разлепил веки.

— Мэри?

Ответа не последовало.

Он нашарил на прикроватной тумбочке палочку и шепнул: «Люмос!» В темноте наглухо зашторенной спальни возникший огонёк показался таким ярким, что заставил его зажмуриться.

Приподнявшись на локтях, Руперт сквозь полуопущенные ресницы осмотрелся по сторонам. В комнате он был один. На короткой кушетке, приютившейся в изножье слишком широкой для холостяка кровати, лежала только его одежда.

— Мэри? — громче повторил он, холодея от неясного предчувствия.

Руперт мог поклясться чем угодно, что этой ночью она была с ним. Нет, он не сошёл с ума!

Он помнил вкус её губ и кожи, каждый изгиб тела и собственную реакцию, когда нежно и страстно прикасался к ней. Помнил, как заснул абсолютно счастливым, осторожно сжимая в объятиях любимую женщину.

Такие ощущения и чувства подделать невозможно!

Или…?

Догадка заставила его окончательно проснуться и разочарованно застонать.

Значит, это только наваждение? Новая атака еженощного непонятного колдовства, которое не даёт ему вести нормальную жизнь?

Руперт поднялся кровати и отправился в душ. Встал под острые ледяные струи, пытаясь прийти в себя. Он продолжил истязание холодом, даже когда с головы до ног покрылся гусиной кожей.

Выйдя из душа, направился в гостиную. Несмотря на бьющий его озноб, одеваться не стал. Взял с подноса на столике хрустальный графин с коньяком и на треть наполнил один из бокалов. Поморщившись, залпом выпил спиртное. Постоял, прислушиваясь к себе и ощущая, как по выстуженному до костей телу медленно стекают капли воды.

Затем сел на диван и взъерошил мокрые волосы — только близкие друзья знали, что этот жест у него всегда был верным признаком сильного замешательства. Требовалось срочно сосредоточиться и наконец-то понять, что с ним происходит, и не пора ли показаться коллегам из психиатрического отделения Мунго.

Ему уже несколько дней подряд снились Снейп, Мэри и он сам. Это были странные, очень странные видения, которые отличались невероятной яркостью и реалистичностью, словно родились в больном мозгу шизофреника. Они не просто запоминались в мельчайших деталях, а ещё и закреплялись в сознании пережитыми чувствами, эмоциями, вкусовыми ощущениями, даже запахами.

Самым пугающим в них было то, что они каким-то извращённым, но при этом абсолютно логичным образом были связаны друг с другом. Один сон заканчивался, чтобы уже следующей ночью плавно перетечь в другой. Словно кто-то невидимый и могущественный для чего-то скармливал ему по частям информацию и пытался сделать так, чтобы он, Руперт, поверил в то, что она имеет значение.

Пророчества и тому подобные сомнительные вещи он презирал и привык относиться к ним, как к чему-то ерундовому, глупому и псевдонаучному. Да и то сказать, шарлатанов на поприще предсказаний будущего подвизалось немало по обе стороны Барьера Секретности.

По этой причине Руперт во время школьных лет мало продвинулся в прорицаниях, хотя этот предмет в Ильверморни, по отзывам выпускников разных лет, преподавали очень хорошо. Он таскался на смешившие его занятия исключительно за компанию с закадычным другом Джеральдом Монтгомери.

Профессор Ньюэлл не раз пеняла ему на его скептицизм и говорила, что своим высокомерным отношением к древнейшей школьной дисциплине он лишает себя возможности постичь более тонкие и выходящие за пределы разума материи.

А вот существование интуиции Руперт охотно признавал, полагая, что это не дарованный свыше всевидящий «третий глаз», а способность высокоразвитого интеллекта к прогнозированию, быстрому и глубокому анализу событий. Поиск закономерностей, выстраивание причинно-следственных связей, на основании которых мозг оповещает своего владельца о продуктивности или, наоборот, нежелательности, опасности ещё не совершённых действий и поступков.

Вот только измучившие его за последнюю неделю сновидения насмехались над прежней убеждённостью, потому что с рационалистических позиций объяснить их появление было невозможно.

Всё началось с того, что в первую ночь Руперта забросило во 2 мая прошлого года, и он снова увидел Снейпа, которого привезли в госпиталь из Хогвартса. Под его руководством ребята из реанимационной бригады, старина Хантер и Мэри сделали всё возможное, чтобы спасти пациента, покалеченного громадной змеёй, которая успела не только переломать ему левую руку и разодрать зубами горло, но и впрыснуть в кровь большое количество яда.

Руперт оставил с ним в палате Мэри, понимая, что ей нужно время, чтобы побыть со своим однокурсником в последний раз. Не желая становиться свидетелем их прощания, отправился помогать тем, кому это требовалась больше. Тем, кто ещё мог выжить и, главное, хотел этого…

На этом сходство с реальными событиями, которые Руперт отчётливо помнил, заканчивалось.

В его сне получивший жестокие ранения директор магической школы умер уже к утру. И Руперт дал ему уйти, понимая, что несколько часов жизни в данном случае ничего не решат, а лишь станут бессмысленным продлением агонии и мучений.

Затем госпиталь исчез, и Руперт оказался у погребального костра на вересковой пустоши. Мэри попавшей в силки птицей билась в его руках, а он изо всех сил пытался её удержать, не позволяя повернуться и увидеть, как мёртвого Снейпа охватывает гудящее пламя.

— Не надо, не смотри…

Он ослабил свою стальную хватку только тогда, когда разрозненные огненные языки, жадно лизавшие пропитанную смолой древесину, слились воедино и превратились в оранжево-алого голема, который быстро проглотил и тело, и охапки белых лилий, которыми обложили покойного перед кремацией…

Руперт проснулся от резкой боли: руки настолько сильно свело судорогой, словно он не во сне, а наяву держал Мэри, ограждая её от тяжкого зрелища. В его ушах отчётливо стояла её мольба: «Отпусти!», сменившаяся надрывным и беззвучным плачем, который от этого казался особенно жутким и безнадёжным.

Но если первый сон оставил после себя разбитость, недоумение и злость на непонятные игры разума, то продолжение альтернативных событий, которыми следующая ночь щедро нашпиговала его голову, окончательно всё запутало.

Ему привиделось, что Мэри вскоре после смерти Снейпа уволилась из Мунго и заперлась в стенах своего особняка в Портри. Она медленно, но верно сводила себя с ума воспоминаниями и казнила мыслями о том, что не смогла спасти пациента, в которого, как оказалось, была влюблена со школьной скамьи…

Это тоже была полнейшая ерунда, поскольку в реальности именно Мэри реанимировала больного после клинической смерти, а потом в течение нескольких месяцев выхаживала и в результате сумела-таки стабилизировать его состояние. И сделала всё настолько профессионально, что уже на первое заседание Визенгамота Снейп явился пусть ещё и на нетвёрдых, но всё же своих ногах, а не был доставлен туда на носилках или в левитирующем кресле.

Новые отрывки принесли ещё больше непонятных и пугающих подробностей. Во сне Руперт практически ежедневно навещал свою подругу в Портри, присматривал за ней, оказывал необходимую моральную и медикаментозную поддержку. Мэри сдала настолько сильно, что стала похожа на тень. Он видел, что ей очень худо, и старался проводить рядом всё свободное время.

Готовил еду, практически насильно кормил Мэри, говорил какие-то правильные, но практически бесполезные в её случае слова, давал успокоительные и снотворные зелья, укладывал её спать, заботясь о ней, как о заболевшем ребёнке. И только лишь убедившись в том, что она с его помощью сумела прожить ещё один день, отправлялся к себе в лондонскую квартиру.

Она промаялась так почти год, прежде чем её горе наконец-то улеглось в глубине выжженного сердца, оставив на память о себе седые нити в тёмно-рыжих волосах и сеточку мелких морщинок у потускневших глаз. Казалось, Мэри уже никогда не станет прежней, не смерит никого озорным взглядом, не рассмеётся, не оживёт.

Впервые после долгого времени увидев на её лице слабую улыбку, которой Мэри встретила его на пороге своего дома, Руперт сначала оторопел, а затем почувствовал, как с его плеч свалился огромный камень…

Бред… Бред!

К чему всё это?

Снейп жив и вполне неплохо себя чувствует, если судить по прогрессу в его состоянии. Говоря откровенно, этот бывший постоялец палаты интенсивной терапии вообще везунчик: чудом выкарабкался с того света, пишет учебник для школы и даже как будто продвинулся в отношениях с Мэри...

Руперт зло заскрипел зубами.

Так какого драккла сейчас снятся сны о том, что удачливый соперник за сердце женщины уже год как мёртв?

Неужели виной всему ревность, которая и нарисовала в воображении такой жестокий и совершенно несправедливый для всех причастных лиц сюжет?

Он до сих пор не мог простить себе того, что признался Мэри в своих чувствах к ней. Ничего, кроме взаимной неловкости и выражения вины, которое теперь порой мелькало в любимых глазах, его отчаянный поступок не принёс. Руперт страшно сожалел, что из их отношений ушла прежняя непринуждённость.

Встречаясь во время дежурств в госпитале, они оба чаще молчали, а если и разговаривали, то, в основном, на рабочие темы. Взаимную неловкость было не скрыть, как нельзя было вернуть назад сказанные слова.

Может быть, он угодил под чьё-то изощрённое проклятие? Иначе как ещё объяснить весь этот бред воспалённого сознания!..

Сила, которая услужливо подсовывала ему ночные видения, хорошо его изучила и знала все уязвимые места, потаённые мечты и надежды. Иначе он не увидел бы всего этого и не проснулся бы сегодня в полной уверенности, что всё произошло с ним на самом деле…

*

— Мэри, выслушай меня, — торопливо произнёс Руперт, боясь, что она его остановит, и тогда он запнётся, растеряет все слова и не сможет сказать того, что хочет. Но она молчала, грустно глядя на него. Это придало ему уверенности, и он продолжил: — Я не могу видеть, как ты себя хоронишь. Тебе больше нельзя оставаться одной.

— Я не одна. Ведь есть ты.

— Выходи за меня.

— О чём ты говоришь?..

Он выдержал её шокированный взгляд, который будто прожёг его насквозь, и упрямо повторил:

— Выходи за меня. Никто не знает тебя лучше, чем я. Никто не провёл с тобой больше времени.

— Руперт… — потрясённо прошептала она.

— Я люблю тебя… — Он взял её ладонь в свою, почувствовав, как подрагивают её пальцы. — Я не могу без тебя, Мэри.

— Нет, это невозможно! — Она вырвала руку и испуганно замотала головой. — Прекрати сейчас же, а то поссоримся!

— Мы с тобой взрослые люди, которые знают друг друга чёртову прорву лет. Нам всегда было очень хорошо вместе.

— Этого хватает для дружбы, но слишком мало для брака.

— Мне достаточно.

— Неужели ты думаешь, что я поступлю с тобой так же несправедливо, как с Джеральдом?

Он проглотил подкативший к горлу горький ком. Что ж, он готов к тому, что ему придётся любить за двоих, довольствуясь только дружбой и привязанностью с её стороны и не претендуя ни на что большее.

— В отличие от него, я отдаю себе полный отчёт в том, на что иду. И никогда не буду требовать от тебя ответных чувств.

— Руперт…

— Я предлагаю тебе жизнь, Мэри. Новую жизнь со мной. Пусть не такую яркую, как ты заслуживаешь, но спокойную и надёжную.

— Прошу тебя, не надо!

— Не отказывай сразу. Подумай. Это всё, о чём я тебя прошу.

— А если я скажу «нет» прямо сейчас?

Он ждал этого, готовился, и всё-таки боль от категоричного слова была слишком остра, чтобы удалось сохранить хладнокровие. По лицу Руперта пробежала судорога.

— Тогда я вынужден буду уехать.

— Значит, ты всё уже обдумал… И куда отправишься?

— Какая разница? Европа, Америка, Азия... Мир большой. Не пропаду. Чем дальше отсюда, тем лучше.

Руперт поднялся, чтобы уйти, как вдруг увидел, что Мэри поспешно отвернулась от него и поднесла руку к глазам.

От этого лёгкого, почти неуловимого движения у него перехватило дыхание.

Уже через мгновение он прижал Мэри к себе.

— Прости меня, малыш, — едва слышно проговорил он, уткнувшись ей в волосы. — Я круглый дурак…

— Я согласна, Руперт.

— Видишь, ты даже не оспариваешь моего идиотизма.

— Я согласна, — произнесла она с новой интонацией.

И он молча стиснул её в объятиях, уже понимая, к чему именно относится её фраза.

*

Их скромная свадьба состоялась в Бате. Кроме четы Макдональд и Нэтти на ней присутствовали его собственный отец, пожилой друг Мэри мистер Грэм и ещё Джеральд Монтгомери, специально по такому случаю прибывший из Америки.

— Если только посмеешь её обидеть, тебе придётся иметь дело со мной, — многозначительно произнёс Джерри и до хруста обнял бывшего однокашника, поздравляя с женитьбой. — Ох и молчун! Скрывал до последнего! Однако я всё же рад, что с Мэри теперь будешь именно ты, а не кто-нибудь другой.

В ответ Руперт тоже немного помял старинного друга, а на задевшую его реплику ответил, чтобы заокеанский гость не лез не в своё дело, поскольку семейная жизнь не терпит никаких вмешательства извне.

Возможно, Руперт был излишне резок с ним, но ему не понравилось, какие взгляды тот бросал на Мэри. И всё же прозвучавшее из уст товарища пожелание семейного благополучия было искренним. Похоже, Джеральд действительно хотел, чтобы его бывшая жена наконец-то обрела если не счастье, то спокойствие во втором и последнем браке.

Натали то висла на Мэри, то смотрела на задумчивого отца, то принималась шмыгать носом, и Руперт никак не мог разобрать, чего в реакции девочки было больше — радости за самого близкого человека или сожаления о том, что её мать не смогла сохранить прежнюю семью.

Мистер Макдональд был внешне скуп на эмоции, коротко его поздравил и крепко пожал руку. Зато новоявленная тёща не скрывала удовлетворения выбором дочери и, улучив момент, сказала Руперту, что очень рада их союзу. Потом немного картинно всплакнула, промокая зелёные кошачьи глаза изящным кружевным платком.

— Поздравляю, сын, — отец, как всегда, был немногословен. — Твоя избранница мне очень понравилась.

Руперт смотрел на невесту и не мог наглядеться. На ней был элегантный костюм цвета молодой бирюзы. Шляпка в тон с невесомой вуалеткой, каким-то чудом державшаяся на тёмно-рыжих волосах, напоминала раскрывшую фигурные лепестки тропическую орхидею. В руках Мэри держала свадебный букет из синих ирисов, белых роз и нежно-голубых гортензий, лично составленный мистером Грэмом, которого она называла дядюшкой.

Садовод-кудесник был взволнован так, словно отдавал замуж собственную внучку. Он гордо смотрел на Мэри и время от времени смахивал слёзы со своих глубоко посаженных старческих глаз.

Он полностью взял на себя оформление торжества. Дом и площадка перед ним утопали в свежих цветах. Даже воздух стал как будто гуще от их аромата. Роз было так много, словно мистер Грэм разом опустошил всю свою оранжерею.

Старик подошёл к Руперту и долго тряс его здоровенную ладонь, обхватив её сразу обеими морщинистыми руками, похожими на птичьи лапки.

— Дорогой мистер Остин, не могу выразить, как я рад! — светлые глаза дядюшки Грэма лучились теплом. — Моя маленькая мисс наконец-то встретила достойного человека. Поверьте, я не знаю женщины лучше, чем она. Вам очень повезло. Только прошу вас, берегите её! Она заслужила немного счастья.

— Непременно… Благодарю вас, мистер Грэм.

Происходящее казалось Руперту прекрасным видением, и он боялся только того, что вот-вот очнётся, и тогда всё моментально исчезнет, развеется по ветру, как подброшенные в воздух осенние листья.

Проводивший выездную церемонию бракосочетания чопорный чиновник, похожий в своём чёрно-белом одеянии на пингвина, официально объявил их супругами и торжественно произнёс:

— Поздравляю вас, миссис и мистер Остин.

«Я сплю», — подумал Руперт, который всё ещё не мог до конца постичь, что «мисс Макдональд» отныне навсегда осталась в прошлом.

Целуя теперь уже свою законную жену, он подумал о том, что во что бы то ни стало сделает её счастливой. Ничего, что её способность любить умерла вместе со Снейпом. Мэри всё равно нуждается в семье, в нежности, силе и защите своего мужа.

Они с ней уже настолько хорошо изучили друг друга за прошлые годы, что получили огромное преимущество перед молодыми и неопытными парами — честность и отсутствие иллюзий. Многие семейные лодки идут на дно, когда получают пробоины в виде неоправдавшихся ожиданий.

Мэри, мягко улыбаясь, принимала поздравления, но Руперт заметил, насколько ей утомительно соблюдать все эти приличествующие случаю формальности. Он весь вечер не отходил от неё ни на шаг и часто бросал взгляд на левую руку, чтобы удостовериться в том, что кольцо с безымянного пальца никуда не исчезло, а он из холостяка стал женатым человеком.

«Ты наконец-то остепенился, — не без удивления и с толикой зависти охарактеризовал его изменившийся статус Джеральд. — Не скажу, что ждал этого, но хорошо, что всё произошло именно так».

Когда торжество наконец-то закончилось, Руперт с Мэри аппарировали в Лондон. По обоюдному согласию первую ночь они по должны были провести у него, чтобы соблюсти древнюю традицию и подчеркнуть принадлежность новобрачной к семье мужа.

Он перенёс жену через порог квартиры, чувствуя, как она дрожит в его руках. И волновался не меньше — от внутреннего напряжения и предвкушения того, что скоро наконец-то произойдёт то, о чём он мечтал столько лет.

Но как только они оказались в спальне, вся его решимость испарилась без следа. Мэри юркнула в ванную. Он потоптался на месте и отправился в душевую, примыкавшую к гостевой комнате. Намылив тело, с неприятным удивлением понял, что его просто трясёт. Вот только это уже совсем не походило на дрожь предвкушения.

Руперт впервые подумал о том, что если Мэри не любит его, ей не может быть приятна физическая близость с ним. Раньше эта простая мысль как-то не приходила ему в голову.

Вернувшись обратно в спальню, он увидел лежащую на кровати жену. Мэри натянула одеяло до подбородка, и Руперту показалось, что она неотрывно и со страхом караулит каждое его движение.

Боится?

Или ей сложно перестроиться и принять прежнего лучшего друга как мужчину и супруга?

Он сел рядом, и она тут же отвела взгляд от его обнажённого торса. Прерывисто вздохнула. Её щёки из бледных быстро стали алыми.

Руперт склонился над ней, ласково и успокаивающе погладил по наконец-то освобождённым из строгой причёски пружинящим локонам.

— Я ни за что не сделаю это без твоего согласия, Мэри. Если ты не готова, я буду ждать, сколько потребуется.

Если бы его могла сейчас увидеть какая-нибудь из его прежних любовниц, она бы глазам своим не поверила: неужели Руперт может быть таким деликатным и терпеливым?!

За долгую холостяцкую жизнь у него было много женщин — волшебниц и магглорождённых, замужних и разведённых, вдов и брошенных, одиноких и уставших, успешных и неустроенных, стервозных и скромных… Они не задевали его души, а когда понимали это, жадно брали то, что он им мог предложить, — его тело. Ни одной из них он ничего не обещал, сразу давая понять, что отношения продлятся ровно столько, сколько они сумеют не надоесть друг другу.

Он никогда не заводил интрижек на работе, пресекая романтичные надежды молоденьких и восторженных практиканток и попытки навязчивого флирта со стороны взрослых коллег. Ему не нужны были осложнения. Даже лиса не трогает ближайший курятник.

Изредка среди его пассий попадались особо настойчивые, пытавшиеся любыми способами его заполучить. Но он был начеку и сразу разрывал связь, если видел, что они хотят больше, чем говорят. Он оберегал свою независимость от тех, с кем делил постель.

А потом всем сердцем прикипел к Мэри и понял, что на возможность быть с ней он легко обменяет что угодно, а свою постылую свободу — в первую очередь...

— Спокойной ночи, малыш. Отдыхай. Сегодня был сложный и утомительный день. Я пойду к себе.

Он уже взялся за ручку двери, когда за спиной тихо прозвучало: «Останься!»

Руперт резко развернулся, будучи уверен, что ему просто почудилось. Встретился с Мэри взглядом, и она дрогнувшим голосом повторила свою просьбу.

Он лёг в постель, осторожно обнял жену, страшась, что её настроение снова изменится. Кто может предсказать поведение женщины и объяснить желания её мятущегося сердца?

Тёплые пальцы нерешительно легли на его грудь, и отклик тела на это почти невесомое прикосновение оказался настолько силён, что на несколько секунд Руперт перестал дышать.

Неужели она действительно хочет того же, что и он?..

Руперт коснулся мягких податливых губ, ощутив, как Мэри чуть вздрогнула. Но она не отстранилась и спустя мгновение ответила на его поцелуй. Пусть робко, неуверенно, но всё-таки ответила. Это означало, что он отнюдь не противен ей, если Мэри согласна принадлежать ему полностью.

Она казалась такой маленькой рядом с ним. Руперт боялся напугать её своим нетерпением, показаться неуклюжим, грубым, эгоистичным, ненароком причинить боль, сделать или сказать что-то не то…

Только бы ничего не испортить! Не погасить затеплившегося огонька ответного желания, на которое даже не рассчитывал!

Он не торопился, зная, что иначе сейчас нельзя. С ней — нельзя. Мерлин свидетель — он слишком долго шёл к этим бесценным минутам, чтобы сейчас всё бездумно разрушить.

Когда-то давно он опрометчиво поклялся не влюбляться в Мэри, чтобы не потерять её дружбу. И по иронии судьбы произошло это в тот самый день, когда зарождающееся чувство впервые несмело заявило о себе и заставило взглянуть на находившуюся рядом девушку другими глазами. Но он принял огорошившее его тогда нешуточное волнение крови всего лишь за похоть, которую счёл недостойной товарищеских отношений.

Каким же дураком он был! И какое счастье, что всё-таки прозрел и понял, что Мэри не просто лучший друг, а та единственная женщина, которую он безуспешно искал всю свою жизнь и уже отчаялся было найти.

Самый близкий человек на свете…

Провести подушечками пальцев по тёплой щеке, очертить скулы и упрямый подбородок, спуститься к шее, хрупким ключицам, поцеловать плечи. Не форсировать событий, ничем не показать, какие отчаянные усилия ему приходится предпринимать, чтобы прямо сейчас не дать волю собственным рукам.

Предоставить ей возможность самой сделать следующий шаг.

Умирать от желания, но быть терпеливым.

Ждать.

Под его взглядом она села на кровати. Отвернувшись, потянула вверх атласную сорочку. Гладкая ткань легко соскользнула с её тела, вызвав у Руперта приступ сильнейшего дежавю.

В первый момент Мэри попыталась закрыть наготу, но потом, сделав над собой усилие, опустила руки и смущённо взглянула на мужа.

Он осторожно, едва касаясь, провёл ладонью по тонкой спине и груди, с удовлетворением и затаённой радостью ощутив, как кожа под его пальцами задрожала и стала горячей.

Руперт опустил любимую на спину, помог избавиться от белья и обнажился сам.

Прикосновение кожи к коже обожгло.

Он верил и не верил, что это происходит с ним.

— Милая моя, — прошептал он, постаравшись вложить в два коротких слова переполнявшую его любовь и огромную благодарность за то, что Мэри наконец-то разрешила ему притронуться к себе.

Он перемежал поцелуи с ласковыми словами, постепенно позволяя себе все больше и вовлекая Мэри в тот же водоворот ощущений, в который затянуло его самого.

Её низкий, гортанный стон выбросил его из реальности. Он потерял голову и пришёл в себя только тогда, когда тонкие пальцы в изнеможении вцепились ему в плечи, а Мэри, тяжело дыша, обессиленно уткнулась ему в грудь и закрыла глаза. Несколько мгновений спустя его собственное тело капитулировало перед натиском острого, как боль, наслаждения…

*

— Роди мне девочку, — негромко произнёс он, склонившись к её уху.

Говоря это, Руперт словно наяву увидел залитую солнцем осеннюю лужайку перед старым домом в Портри и себя, подкидывающего в воздух синеглазую малышку в вязаной шапочке с большим помпоном, коротком пальто и красных кожаных сапожках. Зная силу и надёжность его крепких рук, дочь чувствовала себя в полной безопасности и заходилась звонким радостным смехом. А он подбрасывал её всё выше и выше, ощущая острое счастье и отцовскую гордость…

— Девочку? — переспросила Мэри, и Руперт почувствовал, что она улыбается.

— Такую же рыженькую, как ты.

— А как насчёт того, что каждый мужчина мечтает о сыне и наследнике?

— Значит я исключение из правил… — Он обнял жену и плотно прижал её к своему усталому, сладко ноющему, неоднократно освобождённому за эту волшебную ночь телу. — Я очень хочу, чтобы первой была дочка, а уже потом можно и пару мальчишек сообразить…

— Никогда бы не подумала, что ты намерен стать многодетным отцом!

— Ну, — он негромко рассмеялся, — мне ведь нужно исполнить собственное пророчество, помнишь?

— Насчёт четверых детей?

— Точно. Со Стрекозой как раз столько и получится.

Мэри ничего не ответила. И на миг Руперта охватил страх, что он ляпнул что-то не то. Но она спрятала лицо на его груди и серьёзно спросила:

— А разве не все равно, кто у нас появится первым?

«У нас…»

Глаза немилосердно защипало.

— Да. Ты права. Права...