Ultima ratio (гет)

31 августа 1998 года, госпиталь св. Мунго

Руперт протягивает мне свежий выпуск «Ежедневного пророка».

— Видела?

Почти половину первой полосы занимает колдография Снейпа, сделанная, вероятно, пару лет назад и извлечённая из газетного архива. Он неприветливо смотрит в объектив. Кустистые брови сведены на переносице, губы кривятся, словно Северус едва сдерживается, чтобы не послать фотографа ко всем троллям.

Я ловлю себя на мысли, что жадно рассматриваю снимок, на котором он здоров, полон сил и ещё не стал жертвой хорошо продуманной манипуляции Дамблдора, вылившейся в судебное преследование с неясным финалом.

«Сволочь или святой?»

Кричащий заголовок набран жирным крупным шрифтом без засечек и невольно притягивает взгляд. Пристрастие к броским фразам, привлекающим внимание читателя, безошибочно выдаёт автора статьи.

Рита Скитер.

Кто же ещё? Вот и она сама. Дежурно скалится с небольшого фото и придерживает на хрящеватом носу очки, чуть касаясь их пальцами с наманикюренными хищными ноготками.

Я быстро пробегаю глазами текст, в котором говорится о том, что обстоятельства гибели Альбуса Дамблдора расследованы, а материалы уголовного дела в течение ближайшей недели будут переданы в суд.

«Северус Снейп, занимавший должность директора школы Хогвартс на протяжении последнего года, обвиняется в умышленном убийстве своего предшественника на этом посту. Ему также инкриминируется членство в терроризировавшей страну темномагической группировке «Пожиратели смерти». Именно её участники 2 мая нынешнего года в старейшей магической школе устроили настоящую бойню, во время которой погибли несколько десятков учеников и преподавателей, и ещё многие участники сражения получили ранения.

Как нам стало известно из конфиденциальных источников, Снейп уже дал показания и отказался прибегать к помощи адвоката. Те, кто проводил дознание, уверены, что его сотрудничество со следствием — расчётливый ход. Подписав чистосердечное признание, он, вероятно, надеется избежать «поцелуя дементора», который ему грозит, если его вина будет полностью доказана.

"Не надо строить иллюзий насчёт того, что один из наиболее верных соратников самонареченного лорда Волдеморта вдруг осознал тяжесть своих преступлений и раскаялся, — заявил в личной беседе корреспонденту «Пророка» представитель аврората, пожелавший остаться неназванным. — Эта изворотливая сволочь должна получить по заслугам. И прежде всего — за гибель Альбуса Дамблдора".

Впрочем, несмотря на тяжесть имеющихся в распоряжении следствия улик, в защиту одиозного экс-директора готов выступить его бывший ученик Гарри Поттер. Юноша, освободивший магическое сообщество от многолетней смертельной угрозы, намерен добиваться даже не помилования своего бывшего учителя, а его полного оправдания!

«Профессор Снейп не злодей и не преступник, — уверенно заявил юный герой войны в эксклюзивном интервью нашему изданию. — Кто думает иначе, очень сильно ошибается. О его подлинной роли в войне с Тёмным лордом всем ещё только предстоит узнать. Когда правда наконец-то выплывет наружу, для тех, кто следит за делом Снейпа, это окажется настоящим потрясением. У меня есть веские доказательства того, что выдвинутые против него обвинения несостоятельны».

Поттер недвусмысленно дал понять, что имеющаяся в его распоряжении информация, которую он намерен огласить в суде, будет иметь эффект разорвавшейся бомбы. Однако на вопрос: «Действительно ли вы были свидетелем прецедента на Обсерваторской башне школы и гибели достопочтенного профессора Дамблдора?» Избранный отвечать отказался.

Первое заседание Визенгамота назначено на начало октября. Следите за нашими анонсами. Мы будем информировать читателей о том, как продвигаются слушания по самому резонансному уголовному делу последних лет».

Тщательно скомкав газету, я швыряю её в корзину для мусора.

— Согласен, новость дрянь, — проводив бумажный шарик взглядом, негромко произносит Руперт.

— Они там что, совсем ополоумели?! Это же всего через месяц!

Мне сложно представить, каким образом будут протекать слушания, если Северус до сих пор не может не то что самостоятельно передвигаться, а даже вставать с постели.

— Не кипятись. По всей вероятности, судебно-бюрократическая машина в очередной раз забуксовала, если при назначении даты попросту не учли состояния Снейпа.

— Кстати, — я подозрительно смотрю на друга, — за последние пять дней ты ничего не сообщал мне о том, как он сейчас себя чувствует.

Руперт раздражённо (или мне это только кажется?) передёргивает плечами.

— Успокойся, Мэри. Что с ним может случиться в хосписе? Ему там обеспечили хороший уход и круглосуточную опеку. Всё с ним в порядке. Если бы это было не так, нам бы сразу об этом сообщили. А лишний раз появляться у него в палате и лицезреть его постную физиономию я, уж извини, не хочу. Ещё успеется.

Я пропускаю слова Остина мимо ушей и даже не обижаюсь на них, потому что знаю, как остро он отреагировал на историю с моим отстранением.

— Решение Сметвика насчёт того, чтобы забрать его ко мне в Портри, ещё в силе?

— В полной. Все необходимые документы у шефа, лежат и ждут своего часа… Но Старик сегодня появится только после обеда… Его срочно вызвали в министерство по делам госпиталя.

— Чёрт, как некстати! Я рассчитывала уладить все вопросы до полудня.

— Значит, ты не передумала ввязываться в эту… авантюру? — угрюмо спрашивает он.

— Что, прости? Ты назвал это авантюрой?

— По факту так и есть, даже если тебе неприятно это слышать. Ты создала прецедент. Никто из целителей никогда не забирал больных к себе для ухода и лечения. Знаю заранее, что ты скажешь, поэтому не трудись возражать. Пока ты была в отпуске, я тут пораскинул мозгами… И считаю, что его не стоит везти в Портри. Ни в коем случае. Ещё не поздно отказаться от этой затеи, Мэри.

— Вот как? Позволь узнать, почему?

Руперт смотрит на меня исподлобья, и то, что я вижу в его взгляде, мне совсем не нравится.

— Даже находясь здесь, в Мунго, он умудрился создать массу проблем и довести тебя до эмоционального срыва. А теперь представь, во что превратится твоя жизнь при отсутствии нормального контакта с ним, когда вы оба будете круглосуточно находиться под одной крышей, словно узники в камере. Назойливая охрана в виде мракоборцев тоже будет мозолить глаза. Ответь, ты действительно хочешь получить пациента, который очень скоро начнёт ненавидеть своего лечащего врача?

— Думаю, ты сгущаешь краски. До этого не дойдёт. Я ему не враг.

— Ну, оптимизма тебе всегда было не занимать. Но я бы на его месте именно так себя с тобой и повёл.

— Ты никогда не был на его месте, Руперт. И, дай Мерлин, никогда там не окажешься.

— Я серьёзно. Каким бы самолюбивым говнюком Снейп ни был, он всё-таки не дурак и не робкого десятка. Нам, мужикам, уж поверь на слово, очень сложно вынести, если кто-то пытается навязать свою волю вопреки нашей собственной. Это унижает, знаешь ли… А ты распорядилась его судьбой по своему усмотрению.

— И…?

— Ни в коей мере не преуменьшая твоих заслуг по спасению его жизни, я всё-таки рискну сказать, что идея с помещением Снейпа под домашний арест абсолютно бредовая. То, как он с тобой поступил, является лучшим доказательством моей правоты. Как бы ты ни надеялась на взаимопонимание с ним, он не оценит ни твоей самоотверженности, ни новой жертвы.

— Мы давали одну и ту же клятву целителя, Руперт. Мне удивительно слышать, что желание помочь больному человеку ты называешь жертвой. Особенно после того, сколько сам уже успел сделать для Снейпа.

— Помочь можно только тому, кто этого хочет.

— То есть… ты предлагаешь мне умыть руки и спокойно отдать его в тюремный лазарет, заранее зная, что до суда он в нём не протянет?

Руперт отходит к окну, закуривает и отворачивается. После долгой паузы произносит:

— Ничего я не предлагаю. Я прекрасно знаю, как ты поступишь... Более того, помогу тебе реализовать любое сумасбродство… Если бы не твоё упрямство, я бы поднял все свои связи, и мы нашли бы рычаги давления на аврорат. Снейпа оставили бы здесь, в госпитале. Да, под охраной, но это было бы хорошим выходом из ситуации. Для вас обоих.

— Тогда к чему весь этот разговор, Руперт?

— Я очень боюсь за тебя, Мэри. Ты не соображаешь, под чем подписываешься.

— Не стоит. Я как-нибудь о себе позабочусь.

Он усмехается моей самоуверенности и выпускает из ноздрей струи белёсого табачного дыма, который сейчас кажется ещё более удушливым и противным, чем обычно.

— Ты любишь его, — говорит он, не глядя на меня. — Поэтому тебе важно не только вытащить Снейпа из того дерьма, в котором он оказался. Это шанс находиться с ним рядом. Ты надеешься на большее, хотя, возможно, даже не осознаёшь этого… Если придётся, готова положить и свою жизнь на то, чтобы ухаживать за ним.

— Это не так!

— Я не бесчувственная скотина, Мэри, и способен понять это желание даже лучше, чем ты можешь себе представить. Но, в отличие от тебя, способен спрогнозировать отдалённые последствия такого поступка... Я хорошо изучил твой характер и знаю, что будет, когда пациент, набравшись сил и не сказав спасибо за хлопоты, отвалит, чтобы и дальше убиваться по тени своей распрекрасной Лили…

Руперт всегда был очень внимательным, бережным и в то же время безжалостно честным со мной. Изредка он забывался и ненадолго терял над собой контроль, и тогда в нём прорывались и собственничество, и ревность, но он быстро, словно опомнившись, отступал, отшучивался. Блестяще делал вид, что мне всё это показалось, а я… охотно ему подыгрывала. Умудрялся оказываться рядом именно тогда, когда более всего была нужна помощь. Он действительно сделался для меня необходимым. Незаменимым. Самым близким после родителей и дочери человеком на земле.

Сейчас я могу, без преувеличения, доверить ему абсолютно всё. Какую угодно тайну, любой, самый постыдный и личный секрет. Как брату, как части меня и собственной совести. Между нами уже много лет существует такая крепкая связь, которая редко возникает даже между супругами. С Джеральдом у меня никогда не было подобной душевной близости…

Мне больно от слов Руперта, хотя я и понимаю, чем они вызваны. Я подхожу к нему сзади и обнимаю, прижавшись головой к его широкой напряжённой спине. Трусь щекой о пахнущую лавандовой свежестью и хрустящую от крахмала ткань халата.

— Не надо… Не говори так! Думаешь, я настолько наивна, чтобы рассчитывать на резкое потепление наших с Северусом отношений? Я не слепая. Увы, я слишком хорошо понимаю, что это ничем не закончится. И первая соглашусь с тем, что ссора между нами была далеко не последней, а его характер ещё не раз преподнесёт мне неприятные сюрпризы. Но, несмотря на это, мне важно помочь ему вернуться к полноценной жизни. Это внутренняя потребность, а не только долг целителя. Мне самой будет легче, если я буду знать, что с ним всё хорошо, понимаешь?

Он чуть вздрагивает от моего прикосновения и продолжает уже с нескрываемой злостью и горечью:

— Да, для него ты сделаешь всё возможное и невозможное. Не сомневаюсь, потому что в этом ты вся… И потом вернёшься к тому, с чего начинала… К своим экспедициям, чтобы, как одержимая, опять гнаться за адреналином, проверяя себя на прочность и желая забыться. А я каждый раз буду умирать от волнения и страха, не зная, чем закончится твоя проклятая заместительная терапия!

Я внутренне охаю, потому что ещё ни разу не видела своего друга в такой бессильной ярости. Скажи мне кто ещё вчера, что он будет находиться в подобном состоянии, я бы ни за что не поверила. Это Руперт-то, который в моих глазах всегда был всемогущим! Тем, кто способен спокойно встретить даже самую серьёзную проблему и, не впадая ни в истерику, ни в крайности, обстоятельно и разумно предложить пути её решения.

— Ну чего ты, в самом деле… Не драматизируй, пожалуйста. Со мной ничего плохого не случится!

Руперт тушит недокуренную сигарету в пепельнице, резко поворачивается и сжимает в ладонях моё лицо. Он словно очень хочет мне что-то сказать, но не решается. Его руки дрожат. И без того низкий, глубокий голос садится до хрипа:

— Иногда — вот как сейчас — мне хочется наложить на тебя тотальный Обливейт.

— Это взаимно, Руперт. Но мы с тобой не дети… И оба прекрасно понимаем, что не сделали бы этого, даже если бы могли безопасно и надёжно скорректировать воспоминания так, как было бы выгодно лично нам.

— За себя бы я не поручился…

Руперт никогда не говорил о своих истинных чувствах ко мне. Они были не то чтобы запретной темой в нашем общении, но так повелось, что мы с ним оставались друзьями и только друзьями. Со своей неизменной улыбочкой, по которой нельзя было понять, шутит он или говорит всерьёз, Руперт неоднократно подчёркивал, что находится ко мне ближе всех. Что он единственный мужчина в моей жизни, который меня полностью понимает.

Знала ли я о том, что он меня любит? Наверное — с того момента, когда я развелась с Джеральдом, а Руперт под удобными предлогами зачастил в Портри, словно ему стало мало наших приятельских посиделок и совместных дежурств в госпитале. Его внимание не заметить было невозможно. Да, я подозревала неладное. И даже, если совсем не кривить душой, чувствовала по возникающему временами напряжению и взглядам украдкой, что волную его, как женщина. Но я приказывала себе не думать об этом. Гнала от себя все догадки прочь. И мысленно много раз благодарила его за то, что он, зная, что моё сердце несвободно, молчит о своём подлинном ко мне отношении. Что не подвергает нашу дружбу испытанию и не ставит меня в ситуацию, когда пришлось бы делать выбор и причинять ему боль отказом…

— А я ни за что не захотела бы забыть, что у меня есть лучший на свете… брат.

Его прозрачные голубые глаза вспыхивают, всего на мгновение выдавая подавляемые эмоции, но тут же тускнеют. Он снова превращается в надёжную скалу, способную укрыть меня от любого житейского шторма. Руперт опускает руки и уже спокойно продолжает:

— Я сказал шефу, что хочу поменяться сменами, поскольку первые несколько дней тебе наверняка потребуется помощь. Сметвик меня поддержал. Сегодня, как только он появится, заберёшь у него документы, а я пока поставлю в известность аврорат о том, что планируется перевозка Снейпа. Думаю, уже к вечеру мы доставим его в Портри.

— Что бы я без тебя делала! Спасибо, мой дорогой…

— Перестань! — Руперт досадливо морщится. — Должен же хоть кто-то изредка приглядывать за тобой. А кроме меня такую ношу пока нести некому.

* * *

«Как Северус отреагирует на моё появление? Ведь он хотел, чтобы меня заменили на другого лечащего врача? Поступая таким образом, он наверняка рассчитывал оборвать все нити между нами и предотвратить любые дальнейшие контакты. Но это было сделано с такой плохо скрываемой обидой и нарочитостью, что волей-неволей навело на мысль, что его поведение было, скорее, демонстративным, чем искренним. Однако на моём отводе — из упрямства или неумения идти на компромиссы — он всё-таки настоял.

И всё же… Что я скажу ему при встрече?

Вот я вхожу в палату, вижу его…

И? Что дальше?

Ну, поздороваюсь, конечно. Спрошу о самочувствии… Сострою каменное выражение лица и невозмутимо оповещу о том, что его сегодня перевозят ко мне домой. С первым потрясением и негодованием я как-нибудь справлюсь. Хотя тираду о грубом нарушении прав пациента всё равно придётся выслушать… Так и вижу его разочарование и гнев! Ещё бы: целитель, которого отстранили, вновь распоряжается жизнью и будущим больного...

Собственно, а что мне ещё остаётся? Сказать, что в интересах следствия и суда обеспечить должный уровень контроля за ним, а это в больнице сделать гораздо сложнее, чем в доме под охраной, стоящем на отшибе? Солгать, сослаться на аврорат, который, якобы, не счёл нужным менять полностью устраивающего его решения?

А может… извиниться? Но за что? За наш неловкий разговор? Или за то, что сбежала, не дослушав колких, обидных слов, хотя, возможно, могла закончить нашу неудачную беседу на более оптимистичной ноте?..»

— Эй, о чём так задумалась? — спрашивает Руперт. — Я уже пару раз тебя окликал, но ты не реагировала.

— Не поверишь… Мне не по себе от предстоящей встречи с ним. Не знаю, что ему сказать после того, что произошло.

— А я тебя предупреждал. Сама вызвалась. Теперь терпи. Это только начало.

— Слушай, ты можешь войти к нему в палату первым? Посмотреть, как он, что с ним, в каком настроении?.. А я пока побуду на улице. Пожалуйста!

Он качает головой и улыбается.

— Никогда бы не подумал, что ты способна струсить, Мэри. Ладно, жди здесь. Специально для тебя проведу разведку боем. Может быть, после того, как он увидит меня, к тебе он окажется более снисходителен. — Руперт подмигивает и смеётся. — Поиграем в плохого и хорошего полицейского?

Когда он уходит, я сажусь на скамейку под каштаном и обхватываю себя руками. Предчувствия, одно хуже другого, не дают мне вернуть привычное расположение духа.

Руперт возвращается быстро. По его лицу и недоумевающим глазам я понимаю, что случилось нечто непредвиденное.

— Снейпа… нет в отделении.

— Что значит — нет? Его куда-то перевели?

— Не думаю. Сотрудница на ресепшене сказала, что три дня назад за ним приехали крепкие вежливые ребята и забрали его. Увезли в неизвестном направлении.

— Как… забрали?

Хорошо, что я в этот момент сидела, в противном случае не смогла бы удержаться на похолодевших и моментально подкосившихся от внезапного известия ногах.

— Они предъявили точно такой же документ, как тот, что ты взяла у Сметвика. Судя по всему, это копия разрешения, которая хранилась в аврорате.

— Это… похищение? У него ведь полно врагов, Руперт! Что если его…

Я не договариваю «уже нет в живых», потому что мне страшно произнести вслух эти слова. Ужас захлёстывает меня с такой силой, что темнеет в глазах.

Руперт, заметив неладное, несколько раз мягко шлёпает меня по щекам.

— Так, спокойно! Давай ещё мне в обморок тут хлопнись… Если хочешь во всём разобраться, худшее, что ты можешь сейчас сделать, это поддаться панике. Если бы это были пожиратели, им проще было бы прикинуться посетителями… Швырнуть в него Авадой прямо в палате и спокойно, без шума ретироваться. Сама подумай, какой смысл им куда-то его тащить, красть из аврората документы, светить свои лица перед медсёстрами? Сложно, затратно по времени и небезопасно.

— Это садисты, Руперт. И если они будут мстить, то наверняка не захотят убить его сразу. Мгновенная смерть — это непозволительная милость. А вот если отступника во время приступа каузалгии подвергнуть круцио…

Возникшая в воображении картинка выглядит так ярко и зловеще, что мне приходится укусить собственный кулак, чтобы не закричать.

Руперт бледнеет. Видимо, он только что представил то же самое, что и я. Но уже через несколько секунд его черты ожесточаются, а в глазах появляется холодный металлический блеск и столь знакомое мне выражение мрачной решимости, свидетельствующее о предельной концентрации.

— Действуем следующим образом, — отрывисто говорит он. — Я к Сметвику, потом сразу в аврорат. Документы могли уйти только оттуда. Если это действительно похищение, пусть начнут поиски как можно раньше.

— Уже прошло три дня!!!

— И тем не менее, ещё не всё потеряно! Если его истязали, уверен, он мог выдержать пытки, — бормочет Руперт. — Кажется, я впервые рад тому, что Снейп так долго экспериментировал с собственной волей…

— А я? Что делать мне?

— Прежде всего, не дёргайся и не теряй времени. Отправляйся в хоспис, тщательно расспроси медсестёр. Может, они что видели, слышали, вспомнят. Мэри, — он ободряюще стискивает мои ладони, — послушай меня. Всё будет хорошо. Найдём мы твоего Снейпа. Не думай о плохом. Ведь нельзя исключать и того, что это очередной его идиотский выверт. Но если это так, пусть этот беспросветный дурень готовится расстаться с жизнью. Я его лично прикончу. Без всякой Авады!

Он бегом направляется в сторону главного корпуса, а я, когда унимается первая нервная дрожь и ко мне возвращается способность худо-бедно соображать, бросаюсь к дверям паллиативного отделения.

* * *

— Вы точно ничего не путаете, миссис Биккай? Сюда действительно приходил Люциус Малфой?

Медсестра поджимает губы.

— Я немногим старше вас, доктор. И мне ещё рано жаловаться на провалы в памяти. Я ничего не путаю хотя бы потому, что лично предложила мистеру Снейпу пригласить его друга.

— Но зачем вы это сделали?

— Здесь разрешено свободное посещение. Всё для того, чтобы наши пациенты не чувствовали себя брошенными и одинокими, не замыкались на неизлечимой болезни. Мы стремимся к тому, чтобы их последние дни прошли не только в уюте, но и в состоянии полного душевного покоя. Я сказала Снейпу, что в Хогвартсе он часто общался со старостой их факультета, предложила его позвать… Да и вас, признаться, я тоже хорошо помню по школе… Вы были очень смышлёной студенткой. Излишне застенчивой, пожалуй, но умненькой.

— Миссис Биккай, если можно, ближе к делу!

— Ну так я и говорю! Когда Снейпа только привезли сюда, я предложила ему составить список тех, кого он пожелал бы увидеть среди своих гостей. Сначала он наотрез отказался кого-либо у себя принимать, заявил, что ему никто не нужен… Но уже на следующий день сюда прибыл Малфой.

Поймав мой недоверчивый взгляд, Биккай чуть растягивает в улыбке свои полные губы.

— Господин Люциус не только часто мелькает вместе со своей семьёй в «Ежедневном пророке», но и обладает весьма запоминающейся внешностью… Красивый, изысканный и очень обходительный джентльмен. Его манеры и харизма впечатляют. Даром что амнистированный пожиратель смерти… — произносит она и мечтательно вздыхает. — Неужели вы думаете, что такого мужчину можно спутать с кем-то другим?

— Снейп его о чём-то просил?

— Не знаю, доктор. Но я бы сказала, что гость ушёл от него… озадаченным. Да, точно. Он был растерян, словно не знал, как поступить.

— И больше здесь не появлялся?

— Если Малфой и приходил ещё раз, то это было не в мою смену. Но зато я хорошо запомнила тех, кто потом приехал за мистером Снейпом. Двое молодых людей. Фамилия того, что был покрепче сложением, не то Фин, не то Флинн… Точнее не скажу.

— Сестра Биккай, я вас прошу вспомнить как можно больше деталей. Это очень важно! Может быть, вам что-то показалось странным или необычным в их поведении?

Она задумывается и трёт лоб большим и указательным пальцами.

— Да нет, ничего такого. Вели себя вежливо, показали разрешение, дающее право на сопровождение мистера Снейпа куда-то в Шотландию. Вроде как его направили под домашний арест, беднягу… Пергамент был официальным, со всеми необходимыми печатями и подписями. Мы проверили его подлинность. У нас с этим строго, вы же сами знаете. Фальшивку выявили бы сразу… К тому же один из парней был в форме мракоборца. Он и удостоверение предъявил.

— Даже так? А мистер Снейп… Вам не показалось по его поведению, что он не хотел никуда ехать с ними? Был напуган или чего-то опасался?

— Что вы! Да он был рад-радёшенек, что его наконец-то забрали отсюда!

— Рад?!

— Ну да. В домашней-то обстановке всегда лучше, чем на больничной койке. Даже если знаешь, что тебе недолго уже осталось.

— И он совсем ничего не сказал? Просто уехал и… всё?

— Почему же… мы с ним очень мило пообщались напоследок. Он поблагодарил сестёр за заботу, извинился за то, что причинил нам хлопоты своими капризами… Хотя его поведение понять можно. Всё время, что он тут пробыл, ему было очень плохо, миссис Макдональд. Боли усилились. Мы только по его резкости в общении с нами и заметили, что с ним что-то не так. От наркотических препаратов он решительно отказался. Сказал, что ранее на имя Сметвика написал соответствующее заявление. Но перед дорогой нам всё-таки пришлось дать сопровождающим опиум для него. На всякий случай. С подобным диагнозом больного вообще лучше не подвергать транспортировке, тем более на машине и на такое большое расстояние.

Меня прошибает холодный пот.

— Его увезли в состоянии приступа?..

— Он сказал, что нам удалось снять спазмы. Вам… нехорошо, доктор?

— Я в порядке, спасибо.

— Погодите! — Биккай всплёскивает руками. — Как я же могла забыть! Он ведь и вам кое-что оставил.

Я не верю своим ушам.

— Он… мне… что?!

— Идите со мной.

Она встаёт со своего стула и спешит по коридору, семеня ногами в домашних розовых тапочках с помпонами.

Мы подходим к пустующей палате.

— Вот здесь он и пробыл три дня. А перед тем, как его забрали, сюда принесли цветы. Мистер Снейп сам распорядился… Сказал, что они для целительницы, которая его лечила. Что если она появится здесь, то пусть возьмёт их себе. Её фамилию он не назвал. Но раз вы спрашиваете о нём, то, наверное, он имел в виду именно вас?

Я кусаю губы.

— Больше он ничего не просил передать?

— Больше ничего. Но мне показалось, что он так хотел попрощаться. Какую-то память о себе оставить, что ли…

Увидев выражение моего лица, она неловко переминается с ноги на ногу.

— Если я вам больше не нужна, я пойду. Можно?

— Да, разумеется… Спасибо, миссис Биккай. Вы очень помогли. Но у меня будет к вам большая просьба.

— Слушаю.

— Скоро сюда прибудут представители аврората. То, что вы рассказали, пожалуйста, сохраните от них в строжайшей тайне.

— Но почему?

— Я не могу сейчас вдаваться в подробности, но так нужно. Это для блага мистера Снейпа.

— А что мне им ответить, когда вопросы задавать начнут?

— Только то, что пришли два человека, предъявили официальную бумагу и забрали пациента. Никаких фамилий, ни упоминания о Малфое, и ни слова о подарке для меня. Вы всё поняли, сестра Биккай?

— Похоже, начудил ваш мистер Снейп?

— Ещё как! И чтобы свести последствия его поступка к минимуму, сделайте, пожалуйста, то, о чём я вас прошу.

— Не беспокойтесь, доктор. Я вас не подведу.

Когда сестра выходит из палаты, я устало сажусь на кровать. Теперь я точно знаю, куда исчез Северус, но мне от этого ничуть не легче.

Зачем он попросил друзей забрать его из Мунго? Я могу понять его нежелание видеть меня, но здесь, в паллиативном отделении, он был предоставлен сам себе. Почти домашний комфорт, другой медицинский персонал, чужие, а не мои руки, которых не нужно стесняться. Почему решил сбежать, заранее зная, что в поместье Малфоев, несмотря на наличие исполнительных и безропотных домовиков, ему не смогут обеспечить ни квалифицированного лечения, ни должного ухода? И если Северус хотел одним ударом разрубить всё, что ещё могло нас с ним связывать, то к чему подарок, который он для меня оставил?

В изящной ротанговой корзинке, стоящей на тумбочке, три орхидеи, заключённые в продолговатые прозрачные колбы.

Фиолетовая, чёрная, белая.

Вычурные, экзотически красивые и капризные цветы, которые в нашем климате не приживаются в открытом грунте. Эти теплолюбивые представители чуждой флоры наверняка прибыли сюда прямиком из оранжереи Малфой-мэнора.

В колбе под чёрной орхидеей мутно-серая жидкость с серебряными бликами. Под фиолетовой — нечто очень напоминающее чернила. Под белой, похоже, самая обычная вода.

Я внимательно разглядываю букет. И почему мне кажется, что он оставлен не просто так? Что Северус вложил в него какой-то дополнительный и только одному ему ведомый смысл?

Я провожу палочкой над корзинкой и чувствую, как от неё идёт мощная волна магии. Орхидеи зачарованы? Но есть ли смысл сейчас возиться с разгадкой зашифрованного послания, когда необходимо как можно скорее найти Северуса? Однако интуиция, которая обычно меня не подводит, подсказывает: есть.

Притянув с полки безделушку из разноцветной керамики, я трансфигурирую её в прозрачный стеклянный сосуд, куда выливаю содержимое из колбы с фиолетовой орхидеей. Присматриваюсь, принюхиваюсь. По цвету и консистенции — самые обычные чернила из лавки с канцелярскими принадлежностями. Помедлив, добавляю туда же серую жидкость с едва различимыми серебристыми вкраплениями. Несколько пассов палочкой, чтобы смешать субстанции. Однако ничего не происходит. Они располагаются слоями, друг над другом, ровно в том порядке, в котором были влиты. Ни химического запаха, ни приятного аромата, ни изменения цвета, ни какого-либо другого видимого эффекта.

Ничего, что могло бы мне подсказать, в какую игру Северус задумал со мной сыграть…

Последней я вынимаю белую орхидею. По её тонкому тёмно-зелёному стеблю скользят несколько прозрачных капель. Такой кристальной, первозданной чистотой может обладать только роса, родниковая вода или… Веритасерум.

Я без раздумий добавляю жидкость к двум другим, и она неожиданно и очень легко, не встретив никакого сопротивления, проходит оба верхних слоя. Просачивается, как сквозь частое сито и, ни с чем не смешавшись, оседает на дне.

Неужели это действительно не вода? Тогда что? Не сыворотка же правды, в самом деле! Ей тут неоткуда взяться.

Теперь содержимое ёмкости выглядит как трёхслойное желе, вот только пахнет оно как варево плохого повара. Но память реагирует на этот внезапный раздражитель гораздо быстрее разума.

…Похороны бабушки. Январский холод. Замёрзшее на небе бесцветное солнце.

Бледные лица, тёмные одежды, негромкие мужские голоса, женский плач…

Пустота.

Твёрдые комья стылой, вывороченной земли в тонких прожилках сухих былинок и ломких обледеневших кореньев, летящие с лопат на лакированную крышку гроба. Растущий чёрный холмик, на которую ложится тяжёлая серая плита…

«Inis vitae sed non amoris».

Мой дед, распорядившийся высечь в камне эту эпитафию, не предполагал, что всего одной латинской фразой описал судьбу своей жены и тайну её настрадавшегося сердца…

«Конец жизни, но не любви».

От сосуда исходит запах… свежей могилы?

Что Северус хотел сказать мне своим посланием? Неужели так жестоко попрощался со мной, зная, что мы больше никогда не увидимся? Или я ошибаюсь, и это действительно похищение, под которое он добровольно подставился, потому что хотел использовать чужую ненависть в качестве средства для ухода из опостылевшей жизни?

Нет, я не верю в это. Иначе здесь не появился бы Малфой.

Я больно сжимаю пальцами виски.

В каждой правильно составленной загадке обязательно есть подсказка. Это может быть время, ассоциация, обстоятельства, цвет, место — что угодно.

Место, место… Почему я думаю именно об этом?

А вдруг странный букет неспроста оставлен именно в хосписе, который тесно связан со смертью? Находящиеся здесь люди, несмотря на неусыпную заботу о них, понимают, что эти комнаты, так похожие на номера уютного семейного отеля, являются их последним пристанищем. Комфорт и старомодная благопристойность никого не способны ввести в заблуждение: выйти отсюда можно только на тот свет.

Но даже последний неудачник наверняка стремится оставить о себе хотя бы крупицу памяти, как зримое свидетельство того, что его жизнь не была случайной ошибкой и полной бессмыслицей...

В отличие от сильнодействующих лекарств, которыми можно прекратить страдания тела, снадобий от мук души нет. В паллиативном отделении любой пациент перед своей кончиной вспоминает прожитые годы, медленно перебирает события, точно бусины на чётках. Радуется удачам и выпавшим светлым дням, сожалеет об упущенном. И более всего — о том упущенном, что могло сделаться возможным, но так им и не стало. О том, что способно было принести счастье, и на что в определённый момент не хватило сил, дерзости, решимости или воли.

Мы все являемся жертвами своих ошибок.

Поэтому судьбы, на которую так любят ссылаться фаталисты, нет. Есть только последствия сделанного нами выбора.

Мой взгляд снова падает на подарок Северуса.

Мне кажется, или сверкающих точек стало больше? Я подношу ёмкость почти к самому лицу. Так и есть! Из мутно-серой фракции серебристые вкрапления проникли в средний слой, стали сливаться друг с другом, образуя едва заметные блестящие цепочки.

«Но мне показалось, что он так хотел попрощаться. Какую-то память о себе оставить, что ли…»

Не может быть!..

Это же…

Задохнувшись от внезапного озарения, я вскакиваю с кровати, едва не расплескав содержимое сосуда. Спешу к стойке ресепшен.

— Сестра Биккай, скажите, — мой голос срывается от волнения, и я даю «петуха», — здесь, в хосписе, есть думосброс?

Она, похоже, удивлена моим вопросом, словно ответ на него является чем-то самим собой разумеющимся.

— Практически все наши пациенты пользуются им, чтобы сохранить свои воспоминания для родных или друзей. В последнем пристанище не бывает циников и мизантропов, доктор Макдональд. Предчувствуя скорую смерть, все люди становятся уязвимыми и очень сентиментальными.

— Скажите… Мистер Снейп не просил принести артефакт к нему в палату?

— Нет.

— А я могу им воспользоваться?

— Если вам так нужно… Пойдёмте.

Она приводит меня в небольшое светлое помещение, расположенное с торца госпитального морга. На стеллаже у стены я вижу несколько именных стеклянных кубов с запечатанными пробирками, в которых плавают тонкие светящиеся ленточки.

Воспоминания.

Последнее «прости» миру от тех, кого уже нет…

— Обычно тот, кто забирает тело умершего, заходит сначала сюда. Это очень удобно.

— А если никого из близких нет? Что вы делаете с воспоминаниями? Уничтожаете?

— Нет, зачем же. Передаём их в спецхранилище. Бывали случаи, когда родственники неожиданно объявлялись и через несколько лет.

Я киваю.

— Вы позволите?

Сестра Биккай без слов понимает мою просьбу и оставляет меня одну.

Бережно прижимая к груди сосуд с трёхслойным составом, я подхожу к мраморному столу, на котором стоит большая чаша. Она будто наполнена водой, по поверхности которой то и дело пробегает лёгкая светящаяся рябь.

Я боюсь ошибиться в своих предположениях. Но других догадок относительно того, что делать дальше, у меня попросту нет.

Вдохнув поглубже и зажмурившись, выливаю содержимое в омут памяти. Медленно погружаю лицо в его таинственные воды.

…Красноватые закатные лучи бьют в высокие окна школьной библиотеки. В зале самоподготовки в этот час почти никого нет. За одним из столов спиной ко мне сидят двое подростков. В гулкой тишине большого зала, пахнущего старыми пергаментами и пылью, слышится прерывистое дыхание черноволосого мальчишки, к плечу которого прислонилась рыжая голова девочки. Перед ними на высоком пюпитре стоит потрёпанная книга зелий: четвёртый год обучения, продвинутый курс.

Лили и Северус.

Им обоим ещё нет и пятнадцати, но я знаю, что совсем скоро глупый и жестокий случай разрушит их многолетнюю дружбу…

Словно сделав над собой неимоверное усилие, он бережно берёт подругу за руку. Переплетает её нежные тонкие пальчики со своими. На её розовом мизинце я вижу крошечное чернильное пятнышко… Северус чуть поворачивается к ней, делает движение, желая губами коснуться огненных кудрей. И останавливается буквально в дюйме от цели… От смущения и собственной дерзости кровь бросается ему в лицо, и обычно бледная кожа покрывается рваным румянцем.

Я смотрю на них обоих, чувствуя себя неловко от того, что стала невольной свидетельницей сцены, не предназначавшейся для чужих взглядов.

Вынырнув из воспоминаний Северуса, я несколько минут нахожусь в подавленном состоянии.

Он хотел, чтобы я это увидела... Но зачем? Пытался указать на моё действительное место в его жизни и напомнить, кем была для него Лили, и как сильно он её любил? Но этого мне и так не забыть. Вся трагичная история их отношений, его безответных чувств и тяжёлого разрыва прошла у меня перед глазами. Я знаю о ней куда больше любого из наших сокурсников. Ведь я любила сама и была третьей лишней в классическом треугольнике, унизительном и болезненном для того, кому отказано во взаимности…

Задумавшись, я не сразу замечаю на ободе чаши блестящую каплю, которая отделилась при переливании. Подставляю указательный палец, и она сползает на него подвижным, живым шариком ртути. Спокойно лежит на моей коже, словно обладает разумом и ждёт, как я поступлю дальше. Я чуть встряхиваю руку. Капля срывается вниз, принимает форму идеальной сферы и медленно-медленно, светясь, опускается на дно чаши. Она на мгновение замирает на демаркационной плёнке, прежде чем вспыхнуть крохотным протуберанцем и слиться с основой...

Вот она — разгадка. Найденная почти случайно. С колотящимся сердцем я снова погружаюсь в думосброс, ощущая, как неведомая сила неотвратимо увлекает меня за собой.

…Две руки. Одна из них нервно дрожит, комкая больничное одеяло. Другая нежно накрывает её, поглаживает, успокаивает, ласкает...

Пальцы сплетаются точно так же, как у подростков в предыдущем отрывке памяти.

С той лишь разницей, что теперь эти руки взрослые, и одна из них принадлежит мне…

31 августа 1998 года, Малфой-мэнор

Все неприятности домового эльфа Корделия, которого в поместье все звали просто Кодди, начались трое суток назад, когда в мэнор на летающей медицинской машине доставили мистера Снейпа. Тот и прежде был беспокойным гостем, неприятным, подозрительным, скользким — особенно в то время, когда у хозяев долгое время жил Тёмный Лорд.

Есть такие господа, которые одним своим присутствием приносят проблемы окружающим. Вот и в этот раз мадам Малфой под благовидным предлогом отправила мужа и сына в Канны, видимо, не без оснований опасаясь, что её друг навлечёт на дом беду. Мужчины торопливо уехали, из всех слуг взяв с собой только Брашера, хотя почётная обязанность прислуживать господам в поездке должна была лечь на его, Кодди, плечи!

Он горько вздохнул. Жизнь ужасно несправедливая штука! Вместо того, чтобы посмотреть мир за пределами мэнора, он, старший лакей, вынужден ухаживать за Снейпом, которому впору гробовщика звать, а не слугу. Но мадам Малфой, очевидно, так не считала, если отвела под его пребывание собственную спальню. Будет крайне неприятно, когда гость отдаст концы на её роскошной кровати. Потому что ложиться туда после мертвеца, даже если снять матрас, подушки, постельное бельё и сжечь это специальным заклятием… Брр! Бедные хозяева!

Проблемы, как и следовало ожидать, начались сразу после того, как завёрнутого в несколько одеял Снейпа отлевитировали в комнату леди и положили на постель. Нарцисса приказала подобрать для него кое-что из гардероба… хозяина Люциуса!

Костюм, который принёс Кодди, был когда-то любимым ночным одеянием главы древнего чистокровного дома. Предметом особой гордости! Искусного покроя, сшитый из плотного тёмно-синего китайского шёлка, он состоял из широких штанов и куртки. Мужчины в похожих одеждах и со странными причёсками были изображены на гравюрах, которые хозяин привёз из далёкой страны и часто с удовольствием рассматривал. Кодди эти портреты не нравились. У черноголовых желтолицых волшебников, сидевших на фоне гор в садах под чахлыми деревьями с мелкими цветочками, но без листвы, и подмигивавших со страниц старинного альбома, были вечно сощуренные, хитрющие глаза!

И вот теперь эта одежда, предназначенная для томной неги и отдыха, а не для того, чтобы в ней медленно умирать, уже три дня была на Снейпе. Позавчера Нарцисса пребольно оттаскала Кодди за уши, потому что он недостаточно аккуратно облачил в неё гостя, который вдруг смертельно побледнел и закусил губы. Его глаза закатились, и он едва не потерял сознание. Хотя Кодди очень-очень старался быть осторожным и всего-то один или два раза едва коснулся его левой кисти.

— Не надо, леди… Он не виноват, — раздался едва различимый голос. — В моём состоянии приступ может спровоцировать что угодно…

— Не возражай, Северус, Кодди был небрежен.

Нарцисса, гневно сведя на переносице тонкие брови и напоследок ещё раз вцепившись острыми ноготками в многострадальные уши эльфа, жестом выставила слугу вон.

Повинуясь её приказу, он два-три раза в день переворачивал неподвижное тело Снейпа на постели. Но сегодня, когда попытался сделать то же самое, гость, не выдержав даже самых лёгких прикосновений, глухо застонал и вцепился зубами в край вышитого пододеяльника, чтобы заглушить рвущийся наружу крик.

Шёлковый костюм, прежде так выгодно смотревшийся на светлой коже хозяина и подчёркивавший красоту его белоснежных волос, успел превратиться на Снейпе в мокрые, засаленные, неопрятные тряпки. Такими, наверное, побрезговал бы и нищий. Кодди честно, хотя и почти безрезультатно пытался расправлять их под сведённой судорогой спиной гостя, однако они очень быстро сминались снова. Но когда мадам Малфой предложила Снейпу полностью освободиться от явно мучительной для него одежды, он лишь отрицательно качнул головой.

Кодди думал о том, какой же всё-таки неразумный этот человек. Уже вовсю на дно могилы засматривается, а переживает, как бы окружающие его обнажённым не увидели! Что — одежда! Вон эльфы вообще привыкли спать безо всего, и никого это не смущает. И на что там у него смотреть, скажите, пожалуйста? Был бы этот Снейп чешуёй покрыт, как дракон, или, скажем, на груди у него имелась бы ещё одна пара глаз, или он бы цвет кожи менял, как хамелеон… Тогда, возможно, было бы любопытно взглянуть. А так… Тело и тело. Как у всех волшебников. Ну да, длинное, потное, тощее, все рёбра можно пересчитать… Так ведь болеет же!

В чём там только жизнь ещё теплится, за что душа цепляется? И совсем не думает о том, что делает хуже не только себе, но и тем, кто вынужден за ним ухаживать. Да любой эльф умнее этого Снейпа! Попробовал бы Кодди так повыкрутасничать со своей матерью! Она бы живо привела его в чувство парой крепких тумаков!

Он вздохнул и скосил на него глаза. Находиться в одной комнате со Снейпом, которого словно истязали пыточным заклятием, было жутко. Мадам Малфой, ломая пальцы, мерила шагами спальню, не зная, что делать дальше и как облегчить состояние своего друга. Приглашённый ею пожилой лекарь, осмотрев больного, только развёл руками, заявив, что всё его мастерство в данном случае бессильно.

Ещё бы не бессильно! Таким сначала голову надо врачевать, а уже потом всё остальное. Но госпожа тоже… Нашла, кого вызывать! Старый доктор Фрэнк мог словом зашить на широченной спине какого-нибудь Гиббонса рану от секущего проклятия после дружеского поединка с хозяином Люциусом или налить успокоительного с обезболивающим кому-нибудь из гостей, когда шумная и беспутная толпа молодёжи возвращалась с очередной вылазки к своему Лорду, будь ему и на том свете пусто… Но, видать, серьёзные травмы ему не по силам! И поэтому доктор постарался поскорее сбросить с себя обузу в виде действительно тяжёлого пациента, чтобы никто не усомнился в его знаниях и опыте. Наобещал «проконсультироваться с коллегами» — и был таков!

…Сегодня утром Снейпу стало ещё хуже. Он лежал пластом, без единого движения, и от него несло жаром, как от хорошо протопленной в зимний вечер печи-голландки. Кодди едва успевал вытирать влажной тканью пот, безостановочно катившийся с его лица и меченой кривым багровым шрамом тощей шеи. Глаза неподвижно уставились в потолок — огромные, запавшие, страшные. Только слабое, поверхностное дыхание да редкие, беспощадно подавляемые стоны указывали на то, что этот до глупости упрямый человек всё ещё жив.

— Северус, не надо так! — не выдержала Нарцисса. — Зачем ты терпишь? Ты можешь выть, кричать, ругаться, и тебя за это здесь никто не осудит. Я не могу смотреть на то, как ты безуспешно пытаешься задавить в себе боль! Не причиняй себе лишних страданий! Пожалуйста, я очень тебя прошу!

— Свет… — звук его голоса прозвучал, словно всхлип.

— Ты хочешь, чтобы закрыли шторы? Я правильно поняла?

Ей ответом был только тихий хриплый вздох.

Нарцисса подошла к высокому окну и сама, не прибегая к помощи слуг, задёрнула тяжёлые портьеры, погружая комнату в густой полумрак. Потом, сжав тонкими пальцами виски, быстро вышла из спальни. Немного успокоившись, она вызвала в гостиную Кодди и после недолгих колебаний протянула ему изящную, инкрустированную перламутром шкатулку с маленьким кодовым замком.

— Пока наш гость в мэноре, ты будешь находиться при нём. Помогать, ухаживать, исполнять все его приказы, как мои... Но может случиться так, что он попросит у тебя шкатулку и назовёт шифр к ней. Тогда ты откроешь её и дашь ему вот это, — холодным тоном произнесла она.

На узкой холеной ладони чуть дрогнул небольшой флакон тёмного стекла.

— Кодди готов дать господину гостю лекарство, хозяйка!

— Когда он примет снадобье, сразу же позовёшь меня. А сам немедленно отправишься в лакейскую. И будешь там, пока не кликну снова. Понял?

Кодди затрясся. Именно потому, что понял… И в первую минуту решил, что ослышался.

Мадам Малфой предлагает дать её гостю яд! Совершить непростительное преступление, покушение на жизнь волшебника! Да за это домового эльфа не помилует ни один суд!

— Пусть хозяйка не заставляет бедного Кодди делать это! — Он рухнул перед ней на колени и умоляюще вцепился в подол её платья. Его круглые выпуклые глаза побелели от ужаса и мгновенно набухли влагой. — Кодди боится! Если господин гость умрёт, Кодди посадят в страшную тюрьму! И он там умрёт тоже!

— Ты смеешь мне перечить? — холодное изумление в тоне Нарциссы быстро сменилось обжигающей яростью.

Голова эльфа мотнулась из стороны в сторону от хлёстких пощёчин.

— Кодди плохой! Он посмел ослушаться хозяйку! — Лоб домовика с размаху стукнулся о паркет. — Его надо наказать!

— Безмозглое создание, — сидящая в кресле Нарцисса брезгливо притянула эльфа к себе за наволочку, служившую ему одеждой, — ты выполнишь всё, что я тебе говорю! Выполнишь, слышишь? Запомни, дурачок: твои хозяева в силах сделать так, что под суд ты не попадёшь!

Но он только отчаянно затряс головой и несколько раз крепко приложился ею о массивную ножку стола. Крупные, как градины, слёзы покатились по его серым впалым щекам.

— Нет! Кодди не может стать убийцей! Кодди сам умрёт, если сделает это!

Хозяйка поднялась и легко, как тряпичную куклу, поддёрнула домовика вверх за огромное, покрытое редкими щетинками ухо.

— Не забывайся!

Кодди всхлипнул, размазал тыльной стороной угловатой ручонки слёзы.

— Слушаюсь, хозяйка!

— Вот то-то же.

— Уилвер!

В белёсом облачке у стола возник укутанный в обрывок пикейного одеяла эльф-садовник.

— Сведи Кодди на конюшню и всыпь ему десять розог. Он посмел усомниться в семье, которой служит! А потом отправь его подмести дорожки в саду. И чтобы никакого колдовства! За два часа пусть управится, приведёт себя в порядок и вновь поднимется в спальню к больному. Я побуду там, и мне, вероятно, понадобятся его услуги!

Спустившись за помелом в лакейскую, Кодди получил хорошую затрещину ещё и от собственной матери — за то, что посмел ослушаться хозяйского приказа и тем опозорил не только себя, но и весь эльфийский род, связанный с волшебниками вечным магическим контрактом о безупречной службе…

После этого Кодди обрадовался трудовой повинности в саду, словно награде. Он ещё легко отделался!

Хозяйка сердита… Но ближайшие два часа она не желает видеть Кодди в доме! А за это время дама способна десять раз передумать и освободить несчастного слугу от ужасного поручения. И ему не придётся давать отраву этому несносному мистеру Снейпу!

Да мало ли, что вообще может случиться за эти два часа! Вдруг за это время гость сам по себе преставится? Или, дай-то Мерлин, ему станет лучше. А следы от солёных розог у Кодди скоро заживут, особенно если мать сменит гнев на милость и даст специально припасённую для таких случаев жёлтую целебную мазь…

Радуясь своему везению, Кодди старательно подметал дорожку у южных ворот поместья. По его мнению, он справлялся с такой работой не хуже садовника, когда его внимание привлекли сразу две неожиданные вещи.

Первая заключалась в том, что с той стороны ограды, у ворот, послышался звонкий женский голос, требующий эти самые ворота немедленно отворить… Это возле дома, куда без предварительной совы с визиткой и сам господин прежний министр-то не совался!

Голос был настойчивым, обеспокоенным, становился все громче, но, не дождавшись никакой реакции от обитателей поместья, наконец-то стих.

Второй странностью стало то, что, когда Кодди осторожно выглянул из-за куста, то увидел молодую женщину в длинном плаще. Лицо её почти наполовину скрывал большой капюшон, но эльф мог поклясться, что приличествующей высокородной ведьме широкополой прогулочной шляпы под ним не было. Разве что какая-нибудь простонародная беретка или крохотный ток, какой носят студентки-полумагглы…

Незнакомая дама вцепилась изящными маленькими руками в прутья решётки, что-то пытаясь разглядеть в саду.

Похоже, сюда её никто не приглашал…

Мракоборцы, которые всё ещё периодически проверяли, как поживает недавно оправданный по суду хозяин Люциус, честно предупреждали о своих визитах по каминной связи. Для этого в гостевой комнате на втором этаже даже специально отвели свободный камин, который следовало тщательно чистить каждый день. А через главные ворота в поместье могли проникнуть только те, кому заранее был прислан пароль. Которого, ясное дело, никто не мог бы узнать иначе, кроме как лично от хозяев.

Впрочем, незваную гостью не смутила тишина, которая была ответом на все её настойчивые попытки докричаться до обитателей мэнора. От массивных ворот, над которыми гордо возвышался герб рода Малфоев, она медленно пошла вправо — явно в поисках калитки или щели в заборе... Наивная! По всему периметру самой хозяйкой наложены защитные и сигнальные чары. Иначе зачем вообще было ставить этот крепкий забор!

Заинтересованный её поведением, эльф двинулся параллельным курсом — со своей стороны ограды. Он всё ещё не понимал, что нужно этой женщине.

Дама довольно долго бродила туда-сюда, внимательно приглядываясь к орнаменту, словно надеялась разглядеть в сплетении чугунных лоз некий тайный знак. Кодди уже готов был плюнуть на непрошеную гостью и вернуться к своему помелу. Все равно она не найдёт способа проникнуть за ограду!

Но внезапно выражение лица визитёрши сменилось с растерянного на удовлетворённое, словно она наконец-то нашла то, что искала. Она ещё немного постояла на месте, потом кивнула, будто соглашаясь сама с собой насчёт принятого решения, и начала пятиться назад.

Кодди успел увидеть, как женщина, выхватив волшебную палочку, решительным жестом направила её на место стыка двух частей ограды, где прочные крепления маскировали их под цельное чугунное литьё.

— Бомбарда!!!

Звонкий голос потонул в грохоте мощного взрыва.

Огненный сполох густо-оранжевого цвета мгновенно возник между прутьями решётки, искусно имитирующими тонкую виноградную лозу. Над столбом, соединяющим две секции, показался чёрный дым. Удушливо и мерзко завоняло тухлыми яйцами, словно рядом внезапно материализовался великан, одновременно страдающий газами и обильной отрыжкой.

Ограда сильно дрогнула, пошла крупной волной, но устояла. Над ней на мгновение вспыхнул ставший видимым искристый синий контур Гранд-Протего. Кодди подхватило взрывной волной, отнесло на несколько десятков метров и хорошенько приложило о спину мраморной наяды, венчающей центр садового фонтана, уже, к счастью, выключенного по причине наступившей прохладной погоды.

Выбравшись из фонтанной чаши, эльф в довершение всех несчастий обнаружил, что совершенно наг. Предмет его гордости — почти настоящий килт из обрывка старого хозяйского одеяла — остался по дороге к наяде на верхушке аккуратно подстриженного куста греческой акации…

Исцарапанный и рассерженный, сверкая на холодном ветру горящим белёсым задом с темно-красными свежими полосами от розги, Кодди успел краем глаза отметить, что весь его труд пошёл прахом: листва, заботливо собранная в аккуратные кучки и приготовленная к сожжению, во мгновение ока была развеяна вдоль всей дорожки проклятой взрывной волной… Безмолвно стерпеть это от бессовестной особы, всё ещё пребывавшей по ту сторону ограды, было уже никак нельзя!

Прикрыв кое-как свою ледащую наготу подхваченным в кустах помелом, Кодди сдвинул жиденькие бровки и ринулся к забору.

— Кто посмел тревожить покой хозяев моих?! — разнёсся по саду его тонкий, сверлящий мозг вопль, будто кто-то с нажимом провёл мокрыми пальцами по стеклу.

Женщина словно сама была немного оглушена своим взрывным заклятием. Увидев эльфа, она опустила палочку, облегчённо вздохнула и как ни в чём не бывало представилась:

— Я лечащий врач находящегося в поместье мистера Снейпа. Требую немедленно доложить обо мне хозяевам дома и проводить меня к больному!

Кодди даже глаза вытаращил от такой наглости. Вот это да! Ведёт себя так, словно явилась на торжественный приём, а не пыталась несколько минут назад разворотить бомбардой священное имущество семьи Малфоев! Да на такое ни разу не осмеливались даже самые несносные и невоспитанные мракоборцы!

Истошно взвизгнув, эльф прыжком левитировал через трёхметровую ограду, схватил нахальную даму чуть выше запястья левой руки и дёрнул на себя, аппарируя в дом вместе с ней.

Их вынесло на холодный пол гостиной, покрытый каменной мозаикой. Из-за того, что высокие ромбовидные окна, уходившие почти под куполообразный потолок, были наполовину зашторены, в помещении плавал полумрак.

— Кодди поймал злодейку, леди! — заверещал эльф так громко, что злоумышленница должна была оглохнуть или потерять сознание. — Кодди лично схватил её за руку! Дама с недобрыми манерами рушила наш забор!

Комната мгновенно наполнилась слугами. Они жались друг к другу и изумлённо таращили круглые глаза на незнакомку, которая, извернувшись, свободной рукой крепко схватила за ухо всё ещё не отпускавшего её эльфа и прошипела не хуже рассерженной кобры:

— Ах, так! Ты ничего не слышал о священных правах целителя, маленький ублюдок?

По рядам домовиков пронеслось испуганное:

— Чужая хозяйка! Кодди посмел тронуть чужую хозяйку…

Несчастный эльф, который всё ещё вынужден был прикрываться веником, горестно взвыл:

— Ой-ёй!!! Злодейка обижает Кодди!

Справа, на высокой винтовой лестнице, вкручивающейся крутой спиралью в темноту, послышались лёгкие торопливые шаги.

Леди. Длинные волосы распущены, подбородок высоко вскинут. Осунувшееся от недостатка сна лицо бледно, но его выражение лично для Кодди не сулило ничего хорошего…

— Силенцио! Люмос! Что здесь происходит?

— Ну наконец-то! Мадам Малфой!

— Миссис?.. Как вы смогли противостоять моему Силенцио?

Выдержка не изменила хозяйке, но от Кодди не укрылось, что она изумлена не меньше своей челяди. Заклинание, которое парализовало голосовые связки у всех присутствующих, на гостью совершенно не подействовало.

Наоборот! Эта злодейка приветливо и радостно улыбнулась, словно только что получила чрезвычайно приятную новость. Да что она себе позволяет! И кто она вообще такая?!

— Мэри Макдональд, целительница из госпиталя святого Мунго, — точно услышав безмолвный вопрос домовика, с достоинством представилась она.

— Целительница? — Нарцисса чуть скривила красивые губы, словно ей захотелось съязвить что-нибудь по поводу избранного нахальной медичкой способа проникать в благородные дома.

— Вы, возможно, не помните меня… Я училась в Хогвартсе на Гриффиндоре, а вы заканчивали Слизерин…

— Я вас хорошо помню, — Нарцисса прищурилась, опустила палочку. — Броуни! Свечи! Уилвер, в сад! Проверь ограду и поддержи её защиту. Кодди, за мной! Тебе предстоит объясниться. Долли, накрой стол в моём кабинете и подай горячего чаю с яблочными паями. Наша гостья вся дрожит. Должно быть, совсем замёрзла... Доктор, ройбуш 1960-го года вам подойдёт!

Она жестом пригласила следовать за собой и миссис Макдональд. И только когда та села в высокое кресло, Кодди увидел, насколько женщина на самом деле устала. По её лицу пробежала едва заметная судорога. Похоже, она держалась из последних сил и при этом была вынуждена контролировать свои эмоции.

И тут эльф, внимательность которого значительно обострили его злоключения, заметил ещё одну странность: абсолютно одинаковый цвет глаз хозяйки и настырной гостьи. Раньше подобную безупречную синеву, яркую, как оперение зимородка, завораживающе глубокую и густую, ему приходилось видеть только у Блэков… Как такое возможно? Ведь женщина не только не сестра леди, но и вообще, кажется, не может быть ей родственницей?

— Вы пошатнули Протего и чары контроля... Особняк всё ещё под надзором аврората. С минуты на минуту здесь могут появиться мракоборцы...

Миссис Макдональд опустила голову. Её губы тронула извиняющаяся улыбка.

— В вашем доме находится Северус Снейп. Прошу срочно проводить меня к нему, мадам.

— Не торопитесь, миссис Макдональд. С чего вы вообще решили искать его именно здесь?

На утончённом лице хозяйки не дрогнул ни единый мускул. Глядя на неё, любой поверил бы даже самой явной лжи. Но, похоже, злодейка и здесь была исключением. Даже бровью не повела. Голос уверенный и настойчивый, как у одного из дознавателей, что забирали господина Люциуса в тюрьму:

— 2 мая именно вы доставили его в госпиталь. Не узнать вас по словесному описанию невозможно. А я оказалась одной из тех, кто спас ему жизнь... На протяжении последних месяцев я была лечащим врачом этого несносного человека. До той самой минуты, когда неделю назад он решил сделать мне отвод по каким-то своим тайным соображениям.

— Выходит, вы не сумели найти со своим пациентом взаимопонимания?

— Можно сказать и так. Причём произошло это за несколько часов до того, как по личному решению министра его должны были поместить под домашний арест ко мне в Портри. Но отвод есть отвод. Дело застопорилось, меня отправили в короткий отпуск, а Снейпа перевели в паллиативное отделение клиники, откуда несколько дней назад его забрали двое молодых людей.

— Вы хотите сказать, что Северус исчез? И никто не озаботился его внезапной пропажей?

— Именно так. Он находился в хосписе, и никому и в голову не могло прийти, что он сбежит оттуда с вашей помощью.

— Вы обвиняете меня и мою семью в том, что мы организовали его побег из Мунго? Объясните, Мерлина ради, зачем нам нужно было это делать?

— Полагаю, причина была. Вы решили помочь своему другу.

Нарцисса отпила из фарфоровой чашки принесённый служанкой чай и промолчала.

— Вам нет смысла отнекиваться, мадам Малфой. Сегодня, когда я появилась в госпитале после отпуска и обнаружила его исчезновение, я очень скоро поняла, что это не похищение, как мы опасались, а побег. Спонтанный, отчаянный и крайне неразумный, если учитывать физическое состояние Снейпа. Уверена, что план был составлен этим… махинатором лично. А вы помогли ему реализовать задуманное.

— Вот как? Интересная версия.

— Разрешение на его отправку под домашний арест было похищено. Чтобы изъять из сейфа аврората столь серьёзные документы, нужно обладать очень хорошими связями и иметь возможность поручить эту небезопасную миссию одному из тех, кто там служит. Я совершенно не удивлюсь, если обнаружится, что оттуда пропало что-нибудь ещё. Например, волшебная палочка, которая хранилась там в качестве вещественного доказательства по возбуждённому в отношении Снейпа уголовному делу.

— А если я скажу, миссис Макдональд, что Северуса нет и не может быть в поместье?

— Извините, но в этом случае я вам не поверю. Чары поиска вынесли меня именно сюда, несмотря на то, что мэнор защищён от проникновения и его просто так не найти. Сожалею, что пришлось немножко помять ваш великолепный забор. Но лакеи не реагировали на мой зов. А теперь, если позволите, я хотела бы увидеть своего пациента.

— Вашего пациента? Не вы ли минутой ранее сказали, что вас отстранили от должности его куратора?

— Всё так. Но в том состоянии, в котором он сейчас находится, ему требуется неотложная помощь квалифицированного целителя. Любого, даже того, которого он не желал бы видеть… Если, конечно, вы не стремитесь к тому, чтобы гость скончался прямо у вас в доме.

— Скончался?

— От приступов каузалгии у него в любой момент может остановиться сердце… Кроме того, больному нужен особый уход. Он сильно ослаблен. Если не расправлять простыни, не помогать ему каждые полтора-два часа сменить положение в постели, не обрабатывать участки кожи, подвергающиеся давлению, специальным составом на основе камфары и бадьяна, он за сутки покроется гнойными язвами… Вы когда-нибудь имели дело с пролежнями?

— Не доводилось.

— Как правило, при неумелом уходе они провоцируют септическое заражение. Вряд ли вы можете представить, насколько это страшная картина, и в каких мучениях умирает заживо гниющий человек, в кровь которого выбрасывается огромное количество токсинов.

Нарцисса подняла глаза на свою гостью и чуть прищурилась. Та ответила ей спокойным взглядом и спросила:

— Или, может быть, вам любопытно посмотреть, как я всё тут разнесу в его поисках? В том, что я настроена серьёзно, вас уже должна была убедить судьба ограды.

Кодди, наблюдавший за разговором, впервые подумал о странной женщине с уважением. Решительности и напору этой дамы можно было только позавидовать. Он своими глазами видел, на что она способна. Поэтому пусть смилуется Мерлин над тем, кто осмелится встать у неё на пути! Но её появление в мэноре не зло, как он подумал вначале, а огромная удача для всех! Благородному дому больше не грозит перспектива смерти гостя прямо в хозяйской спальне. Не говоря уже о том, что уж теперь-то Кодди точно никто не заставит поить этого несносного Снейпа ядом!

— Оставьте, миссис Макдональд. Или... Мэри? Мы с вами точно не враги. И давайте обойдёмся без... махинаторов. Да, Северус попросил нас вытащить его из Мунго, и я лично намеревалась не позднее завтрашнего полудня сообщить следствию о том, что он находится у нас. Мы… тоже поднадзорны и всё ещё поражены в правах. Аврорату всё равно, где будет умирать арестант, которому предписана лишь паллиативная помощь. Ему важно, чтобы патруль успел вовремя вызвать коронеров.

— Проводите меня к нему. Пожалуйста!.. Боюсь, за то время, что он у вас в доме, ему стало значительно хуже.

Нарцисса порывисто встала.

— Идите за мной, Мэри. Извините, что заставила вас ждать. И простите моего слугу за недостойное поведение!

Проходя мимо замершего в почтительном поклоне и ожидающего очередной оплеухи эльфа, она холодно обронила:

— Ступай к Уилверу, негодяй. Когда появятся мракоборцы и начнут вас расспрашивать, что случилось и почему сработали сигнальные чары, попробуйте их убедить, что это следствие шалости соседских подростков, игравших в поборников света!

Кодди, призвав обтрёпанный кусок старого пледа, обмотал его вокруг костлявых чресел и, не сумев скрыть довольной улыбки, со всех ног кинулся выполнять волю хозяйки.

* * *

— Палочка у него под одеялом. Под правой рукой. Это необходимо, чтобы он чувствовал себя... свободным. Самостоятельным, еще не поражённым в правах волшебником, понимаете? Я пригласила нашего домашнего целителя…

Снова обо мне в третьем лице… Даже не задумавшись, а не могу ли я это слышать! И ты, Нарцисса, и ты!

— То, что он сообщил… повергло меня в ужас, признаюсь. И этот отказ от опиума... Я больше чем уверена, что Люциус, при всех его достоинствах, окажись он на месте Северуса, давно бы уже тайно принял яд. Я не рискнула давать снотворное или накладывать чары, которыми не пользовалась со времён, когда у моего сына резались зубы. Я только была рядом и держала Северуса за руку, пока он не уснул.

— Вот только я должна убедиться в том, что он действительно спит. Он виртуозно наловчился имитировать сон, несмотря на то, что испытывает ужасные боли.

— Эта ваша… каузалгия, так, кажется? Что это? Сопутствующее проклятие?

— Это следствие посттравматического синдрома после повреждения нервного сплетения шеи и плеча слева… Змеиные зубы разорвали нерв, он сросся неправильно. К сожалению, средства, аналогичного костеросту, для аксонной ткани пока не изобрели. Мне необходимо оценить текущее состояние больного. Возможно, ему требуется безотлагательная помощь. И ещё… Леди Малфой, мистер Снейп не умирает. И не умрёт, если, конечно, не дать ему загнать себя в угол. Он не хочет жить. А это совершенно иное, не правда ли?

Мэри Макдональд… Здесь? Уж не в бреду ли я снова?

Нет, пожалуй…

Мокрый угол подушки тычется в шею слева. Прямо в шрам. Когда на лестнице у дверей послышались осторожные шаги, пришлось разжать зубы и выпустить этот противный, вызывающий оскомину тряпичный кляп, помогавший мне не застонать, не привлечь лишнего внимания слуг или хозяйки. Цисс ведь наверняка поставила какие-нибудь сигнальные чары на случай, если я начну издавать звуки.

В спальне темно. Дамам придётся с минуту постоять, пока глаза, наконец, не привыкнут, и из чёрного небытия не начнут понемногу выступать силуэты мебели...

— Вы правы, Нарцисса. Ночник лучше не зажигать. Так меньше раздражителей. Люмосом — особенно над кроватью — не пользоваться без предупреждения пациента. Вот если немного раздвинуть шторы...

Угасающий серый день просачивается в комнату, делая мрак не таким густым. Я едва различаю шелестящий шёпот:

— Агуаменти! — и звон струйки воды, падающей в серебряную ракушку умывальника.

Мэри моет руки. Маленькие, чуткие, полупрозрачные руки в тонких голубых жилках, столько раз вытаскивавшие меня из беспросветного провала очередного кошмарного сна…

— Эванеско!

Не сомневаюсь, что умывальник уже снова стерильно чист и сух… Конечно, хороший доктор не подойдёт к постели пациента, не ополоснув рук и не прибрав за собой.

Правило. Традиция. Ритуал, если угодно…

Она снова со мной — и только как целитель. Только!

А чего я, собственно, хотел?

Признаюсь, я считал обиду, которую нанёс ей перед исчезновением из госпиталя, последней в наших взаимоотношениях.

Несколько минут тишины… Пора бы уже несравненной целительнице, ведомой профессиональным долгом, подойти к кровати!

Я… жду её?

Жду почти бесшумных, невесомых шагов, деликатных прикосновений, тихих слов, неизменно предваряющих любую манипуляцию. Жду, что уж греха таить… И все-таки пропускаю момент приближения. Роскошная перина мягко проминается под её лёгким телом, словно возникшим ниоткуда, и прохладная, ещё чуть влажная ладонь бесцеремонно размещается на моём горящем лбу.

— Как и следовало ожидать, лихорадка вернулась… Позвольте вашу руку!

Тонкие пальцы мгновенно ложатся на запястье, безошибочно угодив в точку максимальной пульсации. Ей давно уже ничего не надо искать на моей руке…

— Да, я была права. Приступ… Судороги, боль… Сейчас вам станет легче.

— Когда его привезли, он был без памяти, кажется. Но быстро пришёл в сознание.

— Леди Нарцисса, мне потребуется ваша помощь. Можно ли послать кого-либо из домовиков ко мне в Портри? Там всё приготовлено, нужно будет забрать коробку с лекарствами.

— Простите за уточнение — она находится в мужской или в женской комнате? Сами понимаете, мне нужно будет учесть пол слуги, который за ней отправится.

Правильно… Цисс не в состоянии и помыслить о том, что жилище может, например, пустовать, и внезапно трансгрессировавший одному ему известным способом прямо в помещение чужой лакей просто не способен смутить меняющую наряд даму или распугать готовящихся к какой-нибудь хулиганской шутке мальчишек…

Нарцисса наверняка уже отметила про себя и состоятельность, и отвагу гостьи. Свой, отдельный дом, а не квартира в маггловском квартале рядом с больницей. И там нет ни антиаппарационного барьера, ни запрета на проникновение чужих слуг — тем более, из челяди поднадзорной фамилии. Вот так просто — аппарируй и бери, что приказано…

Голоса доносятся до меня как сквозь толстый слой ваты. В висках нещадно грохочет горячий пульс. Мне душно и одновременно холодно... Но спутать с чем-то ещё именно эту руку, несущую мягкую прохладу, и видимый только мне светлый, чуть желтоватый стабилизирующий поток энергии, невозможно!

Похоже, я все-таки сошёл с ума...

— Мой дом, хотя и весьма просторный, всё-таки никогда не имел деления на мужскую и женскую половины. Я живу в нём одна, поэтому слуга, которого вы туда отправите, никого не потревожит. Коробка со всем необходимым находится в третьей по коридору комнате на втором этаже, слева от лестницы. Она на столе с медицинской литературой, не заметить её невозможно. Её нужно поместить в стоящий там же белый полупрозрачный кейс.

Мэри диктует координаты для аппарации, потом говорит:

— Мне потребуется чистая и мягкая ткань. На стерильную не рассчитываю, достаточно её будет обеззаразить чарами. Также нужна ёмкость с очень холодной водой. Это срочно. И ещё попрошу оставить нас одних.

…Меня привезли в Малфой-мэнор в больничной рубахе и нескольких одеялах. Но, попав в приличный дом, да еще в руки столь благовоспитанной хозяйки, я, несмотря на то, что это было форменным истязанием, попросил вспомнить, не осталось ли еще в гостевом гардеробе чего-либо из моей домашней одежды. Она могла здесь находиться с тех времён, когда я с конца июня 1997 года и до захвата министерства в августе вынужденно проводил время затворником в Мэноре, скрываясь после убийства Дамблдора от ребят Кингсли и Руфуса Скримджера.

Вместо моей вытертой атласной пижамы эльфы принесли весьма сносный свободный ночной костюм из натурального шёлка — видимо, с плеча Люса, — и слегка трансфигурировали, чтобы пришёлся впору. Он, вероятно, был куплен где-то на Востоке и не имел пуговиц, а завязывался на мягкие ленточки на манер хаори и хакама, традиционной японской одежды. Штаны без ластовицы, широченные, на тесёмках по бокам у пояса, с откидывающейся передней общей гачиной, запашная куртка с поясом, которую на меня надели через один рукав и просто подвязали ниже бандажа Дезо.

В постели эта одежда сразу же сбилась, превратилась в кучку промокших от пота липких тряпочек... Во-первых, я никогда не носил японского белья и просто не умею этого делать, а во-вторых, этот вариант только казался удобным для ночного сна. Возможно, он служил лишь для того, чтобы, навестив спальню жены ночью, распустить пару ленточек и эффектно избавиться от экзотического наряда перед ожидающей красивой страсти супругой. Только так на пол сполз бы при первом шаге!

Нет, эта одёжка не для того, чтобы ложиться в ней почивать... Но не унижаться же, прося что-то другое!..

Нарцисса вызывает эльфийку-девушку, закутанную до самых глаз в детское байковое одеяльце, расписанное пастельным рожицами пухлеров. Вполголоса передаёт ей поручение, попутно приказав уведомить мажордома, чтобы из винного погреба доставили воду со льдом. Подходит к кровати. Сквозь полуприкрытые ресницы, как сквозь решётку растра на серой маггловской газетной фотографии, я едва вижу справа от себя её размытый в полумраке силуэт. Слабый свет, рассечённый темными полосами, порождает нелепую мутную рефракцию: вокруг обеих женских фигур колышется прозрачный, едва заметный радужный силуэт лунного гало...

Эльфы отлично видят в темноте. Для слуг использовать освещение вообще необязательно.

Мои глаза тоже уже привыкли к сумраку в комнате. Через несколько мгновений я различаю, как, не зажигая огня, в комнату вплывает узколицая, носатая и ушастая старуха-кухарка примерно метрового роста, облачённая в сари из белой простыни. Левитирует над головой объёмистое серебряное ведёрко со льдом, предназначенное для охлаждения вин.

Только что горлышки дорогих бутылей, облитые сургучом поверх пробок, над обрезом ёмкости не торчат!..

Эльфийка безмолвно поправляет на плече сползшее импровизированное одеяние, с глубоким книксеном ставит ведро прямо у ног хозяйки. Вынимает морщинистой ручкой из-за пазухи что-то напоминающее небольшую кипу детских пелёнок и замирает, уставившись огромными, горящими, как у кошки, глазами в пол — в ожидании нового приказа.

Нарцисса берет из длинных худых ручек тряпье и отсылает её жестом, даже не удостоив взгляда.

— Более ничего не нужно? Я сейчас покину вас, как договаривались, но, если что-то понадобится, то у зеркала на столе есть колокольчик для вызова слуг. Явится Броуни и позовёт меня.

— Да, ему хуже, — отрешённо, словно разговаривает сама с собой, произносит Мэри. — И намного. Будем думать, что со всем этим можно сделать... Спасибо за помощь, леди Малфой. Северус, я сейчас зажгу ночник. Извините.

Она приподнимает одеяло. И в то же мгновение у меня над головой раздаётся шипящий от ярости, возмущённый голос, услышав который, Нарцисса застывает на пороге:

— Это кто же его так обрядил?! Вы? О Мерлин великий… Мадам Малфой… Нарцисса… Его должны были привезти сюда в госпитальной сорочке. Где она? Выбросили? Если так, то в моём доме, в следующей комнате по коридору, тоже расположенной с левой стороны, в шкафу на верхней полке ваш слуга найдёт новую одежду для лежачих больных. Каждый комплект упакован в прозрачный пакет. Да, как у магглов, но открывать нельзя — продезинфицировано. Пусть эльф принесёт сюда один из них. Это срочно! И позовите, пожалуйста, кого-нибудь из слуг-мужчин. Нам придётся снять с него это дорогое, но сейчас совершенно мучительное для него тряпьё!

Нарцисса оборачивается и смотрит на меня взглядом, в котором мелькает смесь из совершенно разных эмоций — от изумления до смятения и даже обиды. Впрочем, секунду спустя маска невозмутимой вежливости уже восстановлена. Только в застывших глазах мечется глубокая тень тревоги.

— Простите, я не знала. Северус сам попросил переодеть его во что-то… более домашнее. Мне этот костюм казался вполне приемлемым для джентльмена, вынужденного оставаться в постели.

В качестве помощника прямо сквозь гобеленовую шпалеру с лёгким дымком внутридомовой трансгрессии влетает тот самый Кодди, уже представленный мне Нарциссой. Вместо белья на нём наволочка с прорезанными дырками для головы и рук, вместо штанов — что-то вроде килта из широкого старого полотенца. Все это скрепляет на талии плетёный поясок из косички сушёного чеснока с головками. А вместо плаща — вытертый до сизых залысин, застиранный суконный конский чепрачок, явно с крупа того белого пони, верхом на котором остался на живом фото десятилетней давности восьмилетний Драко Малфой... Если бы я мог сейчас засмеяться — честное слово, попытался бы.

Парень выглядит весьма импозантно с точки зрения эльфийской «моды». Он одет максимально близко к шотландскому национальному костюму: шемиза, килт и пояс с брелоками, длинный широкий плащ. И при этом на нем нет ни одного предмета настоящей одежды — только наволочка, полотенце, жеребячья попонка... Разве что высокие вязаные гольфы с помпонами и ботинки на толстой, удобной для бега по горам кожаной подошве заменить оказалось нечем, поэтому из-под импровизированного килта торчат серые коленки, худые голени и широкие босые ступни с крупными угловатыми суставами…

Изобретательный слуга, однако!

— Кодди, вы поможете мне! — Мэри обращается к эльфу на «вы». Ясное дело, в её доме, наверное, отродясь подневольных слуг не держали! — Нужно будет приподнять мистера Снейпа левитирующим заклинанием и полностью освободить его от одежды. Аккуратно, без каких-либо резких движений! Я снимаю верх этого костюма, вы — низ. Это нужно сделать очень, очень осторожно и максимально бережно, как если бы пришлось обращаться с новорождённым младенцем, и вы боялись бы повредить его кожу. Вам всё понятно?

Эльф ошарашенно кивает. Еще бы! Пожалуй, так вежливо, как к равному, к нему обращаются впервые.

Одеяло отлетает куда-то в сторону. Невербальное заклятие левитации на полметра приподнимает меня, сотрясаемого ознобом, над смятой постелью.

— И в этом футляре из мокрого заморского шёлка вы провели последние три дня?! Какой кошмар! Мне остаётся только уповать на то, что вас всё-таки переворачивали время от времени на кровати... Начинайте, Кодди! И осторожно, очень осторожно!!!

Она распускает ленточки куртки. Эльф ловко расправляется с завязками на необъятно широких брюках.

— Шёлк… Я не могу винить мадам Малфой за то, что она дала вам именно этот костюм, но разве нельзя было догадаться, что этот вид ткани противопоказан больным? — Мэри продолжает распекать уже отсутствующую Нарциссу. — Он годится застилать постели изнеженных женщин, но для вашего тела с его холодными потами лучше всего подходит льняное. Лёгкое, почти незаметное, хорошо впитывающее влагу и позволяющее истончившейся коже дышать. А вы сами о чём думали, Северус? Неужели не могли ещё немного потерпеть госпитальную одежду?

Вздохнув, она скупым, привычным движением сначала высвобождает из рукава правую руку, затем торс. Эльф уже стянул с меня штаны, и жгучее чувство стыда вновь заставляет желать небытия...

«Всего лишь слуга и ведьма-целительница! Кого ты стесняешься, дурак! Эльфы — не люди, многие хозяйки — не то что Нарцисса! — совсем не делают различия меж ними по полу, свободно позволяя себе переодеваться с помощью безропотных лакеев, и даже приставляют их прислуживать в ванной. А Мэри… разве она не делала того же самого десятки раз, пока твой разум блуждал по закоулкам бессознательного состояния?»

Врачам можно многое, чего нельзя прочим смертным!

Но стыд все равно сильнее доводов разума, а уязвлённая гордость бросает в жар. Или это просто лихорадка?

Сейчас, должно быть, намётанный взгляд целительницы уже отметил изменение окраски кожных покровов. Еще недавно моя левая рука от плеча до кисти была отёчной и багрово-красной, сейчас отёк практически ушёл, но мускулы сильно обвисли, а кожа приобрела отчётливый пепельно-синюшный оттенок. И нарушение терморегуляции: когда Мэри уезжала, мои лихорадочные состояния отмечались повышением температуры. Теперь на ощупь ей, наверное, кажется, что пальцы касаются какой-то болотной рептилии. Кожная температура на поражённой конечности явно ниже, чем на горящей и красной здоровой ладони. Больная рука совершенно сухая: наступает гипогидроз, свидетельствующий о начавшейся атрофии поверхностных желёз. Мелкие суставы запястья и пальцев вздуты и напряжены из-за манифестирующих явлений острого посттравматического артроза, который при дальнейшей неподвижности способен скрючить руку контрактурами.

Переворачивая меня в воздухе и утирая мягкой фланелью капли пота, она осторожно касается выступающего под онемевшей кожей угла левой лопатки. К почти привычно выкручивающему руку болевому спазму добавляется еще одно омерзительное ощущение — тянущее, распирающее, как будто между кожей и костью поместился тугой горячий ком. Я морщусь.

— Больно? — в её голосе звенит тревога. — Здесь у вас одежда сбилась… Ещё немного, и был бы огромный пролежень размером с ладонь. Кожа уже покраснела и начала отслаиваться!

Влажная фланель скользит по телу невесомо и… последовательно. Лихорадка почти мгновенно высушивает мокрые дорожки. Мерлин всезнающий, сейчас Мэри перейдёт к запретным зонам, которых никогда не касались чужие руки, исключая, разве что, материнские в далёком детстве…

«И ещё руки медперсонала… Думай о ней только так, злосчастный инвалид! Только так — и никак иначе!!!»

С помощью трансфигурации несколько декоративных подушек в изящных наволочках, украшенных затейливыми узорами, превращаются в простые медицинские, туго обтянутые накрахмаленным и гладким белым льном. Как в госпитале…

Кусочек мягкой фланели уже скручен в аккуратный валик. Свёрнутый кольцом, он уложен на свежие простыни, принесённые малфоевской кухаркой и аккуратно, без малейшей складочки, растянутые на моем ложе. Когда меня снова вернут в привычное горизонтальное положение, этот валик исключит давление на лопатку слева.

Я чувствую спиной тончайшее касание кончика палочки.

— Sanitatem decubitus… Поправьте подушки, Кодди, положите их одну на другую, чтобы изголовье стало повыше. Вот так, спасибо! Сейчас, когда я обхвачу его, вы ослабите действие заклинания, чтобы мы смогли медленно опустить его обратно на постель.

— Да, мэм, — эльф издаёт какой-то задушенный звук.

Она обнимает меня за пояс, закидывает правую руку себе за шею, придерживает голову, чтобы та ни в коем случае не дёрнулась.

— Сейчас мы всё сделаем, как надо… Потерпите ещё немного, мой хороший, уже скоро вам станет гораздо легче…

«Мой хороший».

В устах любого другого целителя это было бы дежурным словосочетанием. Но Мэри…

Мэри…

Похоже, все мои усилия отвратить её от себя и заставить хотя бы всерьёз обидеться, пропали зря. Голос умиротворяюще-спокоен, но я не могу не почувствовать за этим тихим «потерпите» страшного напряжения и… усталости? Тоже мне, съездила в краткосрочный отпуск...

Отвод был бессмыслен и, видимо, уже проигнорирован.

А Кодди-то, Кодди! Всё делает правильно, не хуже опытного медбрата. По его виду можно сказать, что он находится в шоке и от той важной миссии, что ему поручена, и от непривычно вежливого, уважительного отношения к нему, которое явно не может уместиться в длинноухой голове.

— А теперь принесите, пожалуйста, хлопчатобумажную простыню и любое лёгкое одеяло, а эту тяжесть вместе с одеждой уберите вон с моих глаз. Да, и вот ещё что… Я прошу у вас прощения за «маленького ублюдка».

…Вот как? Значит, Мэри уже успела познакомиться с этим слугой? И даже обозвать? Что же, тогда и шок от её нынешней вежливости вполне понятен…

Она в сердцах отпихивает ногой упавшую на пол груду дорогого шёлка.

— Унесите же!

— Д-да, мэм! — еле слышно икает Кодди и исчезает за портьерой.

— Северус… Ваш необдуманный побег из больницы будет стоить вам новых мучений. Состояние повреждённой руки ухудшилось, а на спине — там, где собрался в складки ваш ночной и трижды неладный шёлковый костюм, появилось угрожающее пятно… Надеюсь, что мне удалось справиться с начавшим формироваться гнойником. Под крестец тоже подложим «бублик» из ткани. Будет немного неудобно первое время, но пока придётся терпеть… Нарцисса сказала, что только наутро собиралась сообщить о вашем местопребывании в Аврорат. Мне не хочется даже думать о том, что представляла бы собой ваша спина завтра…

Она судорожно сглатывает слова в конце фразы… Сдерживает слезы?

— «Мой хороший». Найдёте же вы, что сказать, доктор Макдональд...

…Ледяная влага компрессов, облепивших половину торса слева, плечо и левую руку, раньше приносила облегчение. Но теперь она лишь загоняет жгучие электрические разряды боли куда-то внутрь, превращает в медленно выкручивающую суставы, нудно и тяжко распирающую кости свинцово-тяжёлую пульсирующую плазму.

Простреливающие спазмы хотя бы иногда перемежались периодами зыбкого покоя, а эта ноющая, растягивающая нервы, совсем другая боль не знает промежутков, она постоянна и равно глубока по интенсивности. Она не индуцируется внешним воздействием, но и не снимается уже проверенным способом.

На мне снова льняная госпитальная рубаха, под головой привычная хрусткая белизна подушек и простыней. Запах старых гобеленов, восковых духов с сандалом и дорогих пергаментных книг сменился наперстянковым ароматом доппельгерца и терпким, металлическим привкусом экстракта болотной беладонны...

Я снова в госпитале?

И Мэри здесь...

Должно быть, у меня просто был тяжёлый приступ. И мне привиделось её отстранение, хоспис, визит Люциуса, бывшие ученики, забравшие меня из палаты, поездка на летающем автомобиле и разговоры «за жизнь» с бывшим второгодником, которому я так и не помог в свое время выровняться в учёбе.

Да, все это мне просто почудилось в бреду...

Но... Цисс? Эльфы? «Драко и Люс в отъезде, подбирают новые артефакты на аукционе в Каннах... Нам с трудом удалось выбить для них разрешение на эту поездку — мы всё ещё под надзором». И её обещание дать мне яду, когда попрошу — руками бесправного камердинера, за действия которого перед судом всегда отвечает тот, кто отдал слуге приказ...

Это тоже видения бреда?

После недавней дыбы в застенках и Долохова с Роули, забывших, насколько эффективен обычный круциатус, я ничему не удивлюсь.

Впрочем, хоспис все-таки был реален.

Скорее всего, в паллиативной палате сестра пожалела меня на пике болевого припадка, и все-таки ввела, вопреки моей просьбе, что-то морфиноподобное. Там, где нет смысла сохранять душевное здоровье пациентов ввиду близкой неизбежности смерти, иногда такое случается. Больше нечем объяснить такую яркость и последовательность галлюцинаций...

— Доктор... Мэри, поздравьте меня, я… схожу с ума.

— Не думаю. Скоро мы поедем в Портри, Северус. Я только предупрежу Мунго и аврорат. Вас ведь искали.

— Поедем?.. Когда? И главное — как?

— Как только мы справимся с болью. Я сообщу в госпиталь, что всё в порядке, пергамент с подписью министра о помещении вас под домашний арест у меня с собой. Пока будут разбирательства, каким образом, куда и зачем вы исчезли, вы будете оставаться здесь, у Малфоев. И я, с позволения любезной хозяйки мэнора, тоже. А потом за вами, видимо, пришлют транспорт из больницы. Специализированную «неотложку». Там всё оборудовано и продумано для перевозки самых тяжёлых больных. Я буду рядом сидеть, держать вас за руку… если позволите. Сопровождать нас будут двое мракоборцев — ваша охрана. Всё, как планировалось раньше.

— Мэри… Честно признаться, я с трудом вынес перевозку сюда на автомобиле… Нельзя ли воспользоваться более быстрым способом?

— Я была бы против применения портала или камина. Этот способ небезопасен для вас, сами понимаете. Аппарировать? Но я предпочла бы сначала обсудить этот вопрос с доктором Остином.

— Когда вы… к нему отправитесь?

— Он сам придёт сюда. Мы с леди Нарциссой уже обо всём договорились.

Она умеет прощать. Без слов… Не то что я! Как однажды пошутил зараза Амикус: «Не злопамятен — отомстит и позабудет».

— Когда вы здесь появились, я решил, что окончательно двинул с катушек…

— Вы в своём уме, Северус. Впрочем, если учесть ваш спонтанный побег, с этим выводом можно поспорить, — она произносит эти слова с лёгкой полуулыбкой.

— Да, соглашусь… Безумная была идея.

— Вы подвергли себя слишком большому риску. Простите, что мне приходится снова досаждать вам своим присутствием, ведь вы пожелали сделать отвод целителя, и ваша воля была неукоснительно исполнена… Но других медиков рядом с вами не оказалось. А если бы они были здесь, их следовало бы метлой гнать из профессии, потому что за организацию ухода за вами можно влепить только жирного «тролля».

— Я всегда говорил, что доктор Фрэнсис — старый коновал… Если бы он не был единомышленником юности Люциуса, Малфои сами бы давно послали его… в пруд ко всем гриндилоу!

— Впрочем, не могу не отметить изящества разработанного плана по изъятию вас из Мунго, хотя… Северус, появись я здесь не сегодня, а завтра — с мракоборцами, не догадайся, где вас искать, имея при себе только сосуд с оставленными мне вашими воспоминаниями, я не представляю, чем бы всё для вас закончилось.

— Доктор... С меня хватило галлюцинаций под опиатами. Если я не двинулся башкой... Давайте только правду... Вас вывел сюда... букет?

— Не только он. Ещё до того, как я расшифровала ваше послание, я догадалась, что вы можете находиться только здесь. На это я отводила девяносто девять процентов из ста. Судите сами: вы были единственным, исключая моё начальство и Руперта, кто знал о предоставленном мне отпуске и документах, которые были оформлены для вашего помещения под домашний арест. Сами вы при всём желании не смогли бы покинуть госпиталь. Сестра паллиативного отделения вспомнила визит красивого белокурого джентльмена, амнистированного пожирателя смерти из родовитой фамилии. Рассказала, что за вами приходили два крепких молодых человека, очень воспитанных, приветливых, вполне интеллигентной наружности, и фамилия одного была, кажется, Флинн… Кроме того, мне известно, что в госпиталь после битвы в Хогвартсе вас доставила Нарцисса. Согласитесь, таких совпадений не бывает... А если учесть, что в поместье имеется целая армия домовиков, которых можно привлечь к уходу за тяжелобольным человеком… Я хотела отправиться в Малфой-мэнор немедленно, но не знала координат для аппарации. А «светить» перед аврорами ваше пребывание у друзей раньше времени не стала, потому что боялась, что побег может аукнуться и вам, и благородному семейству.

— Вы нашли дом, который чарами хозяев скрыт от посторонних и поставлен под покров тайного надзора авроратом…

Она усмехается.

— Поэтому мне и нужно было что-то принадлежащее вам, с помощью чего у меня ещё сохранялся шанс попасть в нужное место. Вы позаботились о том, чтобы вас не нашли раньше времени, и почти преуспели в этом. Однако в кастелянной осталось кое-что из ваших личных вещей.

— Рваная мантия и пара туфель, отчаянно воняющих чёрной ваксой и заношенными носками, которые мне некогда было постирать перед боем?

— Не только.

Она достаёт из небольшого кисета, висящего у неё на поясе, крохотные детские оловянные часики и оборванную, помятую фотографию.

Твою, Лили…

…Слабое сентябрьское солнце, высунувшееся из-за низких мутных туч над прибитой недавним скоротечным дождём кирпичной пылью умирающего маггловского городка, жарко играет на туго заплетённых косичках третьеклассницы обычной муниципальной школы. Глаза под длинными рыжими ресницами светятся весёлыми изумрудными искорками.

— С новым учебным годом, Сев!

Девочка быстро сует мне в руку что-то маленькое, тёплое, тяжёлое, кругленькое. Качнувшись на цыпочках, звонко чмокает в щеку. И, раскрасневшись, тут же улетает по узкой тропе, вьющейся среди пожухлой травы и корявых, неухоженных яблонь чужого заброшенного сада — туда, где у дороги её уже ждёт стайка девчонок в одинаковых твидовых юбочках и куртках…

Я кричу ей вслед:

— Спасибо, Лили!

На моей внезапно вспотевшей ладони тускло светится оловянный кругляшок с белым эмалевым циферблатом. Алая секундная стрелка резво замыкает круг. Часы… Настоящие маггловские часы, хотя и дешёвые, которые можно подвесить на цепочку и засунуть в карман. Или держать на длинном шнурке на шее. Тикают… Зачем? Ведь я уже умею, взглянув в это неприветливое, безучастное небо, тихо шепнуть:

— Темпо! — И в ту же секунду буду точно знать, который час…

Ты никак не привыкнешь к тому, что волшебник может обходиться без большинства подобных маггловских безделушек, Лили. Но это твой подарок к очередному первому сентября. Я извлекаю из кармана прошлогодней школьной куртки, которая за лето стала мне маловата, длинную тонкую бечёвку. Зубами отгрызаю кусочек нужной длины, продеваю в тускло блестящее металлическое ушко. Затягиваю двойной плоский — настоящий морской! — узел, простой и надёжный, правда, до первого Релашио. Ныряю нестриженной головой в петлю и тщательно прячу часики под рубашкой. Тёплый кругляш прилипает ко взмокшей впалой груди. Теперь часы тикают в унисон с моим неожиданно громко забившимся сердцем…

Они встали, когда я упал на крашенные деревянные доски твоего разорённого дома 31 октября, в злосчастный Хэллоуин 1981 года, и более всего желал, чтобы сердце тоже остановилось.

Больше я никогда не пытался их завести…

— …Я разгадала вашу загадку, Северус. И хочу сказать спасибо за неё. Ведь если бы не ваши воспоминания, я не сумела бы найти вас так быстро. Мне пришлось бы поставить в известность о своих выводах аврорат. Однако именно они и ещё ваши реликвии вывели меня к мэнору. Прямо к ограде.

— Что вы сделали с жидкостью для цветов?

— Смешала.

Меня разбирает откровенный смех. Невыносимо больно смеяться, но...

— Вы создали адский эликсир, доктор! В чёрном флаконе было светлое пятно из моего прошлого. Момент молчаливого взаимопонимания с Лили в библиотеке. В фиолетовом — настоящее. Вы должны были разглядеть аналогии... А в белом... В белом был ВЕРИТАСЕРУМ, Мэри. И вы обработали им мою память. Спросите, где я его взял? Из Малфой-мэнора. Ребята привезли, я просил об этом в письме. Ещё тогда сделал его, когда Лорд задумал проверить на «вшивость» всех соратников после своего возвращения... И я тоже его опробовал. Непобедимая штука получилась!

Она, похоже, совершенно не обиделась на насмешку. Улыбается во весь рот, разводит руками. Глаза блестят…

— Ну, извините, господин алхимик. У меня совершенно случайно не оказалось под рукой лаборатории, где я могла бы неспешно проверить содержимое всех трёх колб, провести анализ, выяснить, не относится ли какое из них к биологическим ядам, как жидкости взаимодействуют друг с другом и так далее...

…Когда Лорд опоил меня моим же Веритасерумом и попытался задавать вопросы, я ему не лгал. Ничего другого все равно не смог бы сказать, а промолчать тоже вряд ли удалось бы.

— Почему ты не искал меня, Северус? Почему не помог заключить вырванный из тела дух хотя бы на время в каком-то подходящем существе?

— Я считал, вы действительно умерли, милорд.

— И, конечно, не верил, что я вернусь?

— Предполагал где-то в глубине души. Но искренне надеялся, что это случится не при моей жизни.

…Мой тихий икающий смех уже, наверное, кажется Мэри подобием истерики?

— Если бы только видели моё появление в поместье, вы сейчас ещё не так бы веселились. Боюсь, что у меня есть все шансы стать легендой у местных домовиков и снискать лавры самого беспокойного гостя Малфой-мэнора… после авроров, разумеется.

Она прикрывает лицо руками. Плечи подрагивают.

Воспоминания о пяти подряд круциатусах от Лорда очень неудачно ложатся на ворочающийся в плече очередной болевой криз. Досмеялся...

В первый момент она не понимает, что случилось, когда отнимает руку от лица, и на целое мгновение её лучистый взгляд сливается с моим — остановившимся, пустым.

Потом, чертыхнувшись, подскакивает к столу. Из контейнера с лекарствами быстро достаёт ампулу и шприц.

— Средство не наркотическое, но сильное. Его хватит, Северус!

Я закрываю глаза. Тонкая игла входит под кожу привычно, почти ласково. Немилосердно кружится голова. А женская ладонь уже нежно гладит моё предплечье, безжизненно вытянувшееся поверх простыни.

— Тсс… Сейчас должно отпустить. Эх, вы, господин профессор... Нахимичили так, что не разгрести…

— Хороший токсиколог… всегда… разгребёт то, что натворил… зельевар.

Сил терпеть больше нет, а сознание не уходит. Я кусаю губы — жестоко, до крови. Жёлтое пламя боли течёт, плавит разум, заполняет пространство, не оставляя места более ничему.

— Я… извиняюсь, Мэри... Надо сообщить Сметвику... Я хочу отозвать отвод… Вы... только, пожалуйста, не уходите …

— Не беспокойтесь, Северус, я не уйду. Мы разберём и этот завал. Вместе. Вы больше не один. Я знаю, доктор Остин несколько раз проводил подобные процедуры... Если вам хочется застонать, ни в коем случае не сдерживайте себя. Тело не должно быть напряжено. Так быстрее наступит нужный эффект.

Ладонь исчезает с моего запястья. А потом на меня обрушивается тёплый, обволакивающий поток магии. Плывёт, сгущается, вытесняет боль, укутывает в плотный кокон спасительной темноты и тишины.

Через двадцать минут, отпущенный раскалёнными тисками приступа, я проваливаюсь в сон, в последнее мгновение перехватив руку Мэри и вцепившись в неё, как ребёнок.

1 сентября 1998 года, Малфой-мэнор

Сквозь синие шторы на ромбовидных окнах в комнату тягуче втекает тусклый осенний день. Кажется, даже дождь шелестит по кровле мэнора, по всё ещё пышной, но всё больше багровеющей листве старого сада.

Я чувствую тёплую маленькую руку в своей руке.

Осязаю густую, живую, целительную тишину, воплощённую в невероятно близком человеке, которого у меня до сих пор никогда не было…

Стоп... Что не так?

Я по-прежнему болен, слаб, словно новорождённый-недоносок. Это факт.

Постель, стоит чуть повернуть голову влево, брызжет в глаза строгой больничной белизной... За краешек мягчайшего одеяла цепляется отросшая щетина... Надо будет спросить слугу о бритве...

Вправо я повернуться не могу. Криво сросшийся багровый шрам в полпальца толщиной перетягивает шею наискось от угла левой ключицы до середины сосцевидного мускула, длинным ответвлением ползёт вперёд, до середины гортани. На полдюйма выше — и тварь вырвала бы мне кадык, наверное.

В госпитале удивлялись, что я вообще хоть как-то могу разговаривать. Связки не зацепило, но на них до вчерашнего дня ещё держался тугой, удушливый отёк...

Боли... нет?

НЕТ?..

Так не бывает.

Она, сволочь, вернётся. Не может быть, чтобы ушла навсегда...

Искусство целителей Мунго быстро и надёжно срастило кости, пристроило на место выдранную из проксимального сочленения ключицу, собрав её на костеросте из трёх частей, восстановило отгрызенный акромион, вправило перебитые лучевую и локтевую. Мышечный комплекс пока совершенно не восстановился, лишь затянулись раны и хирургические швы. Но это было бы делом времени и тренировок, если бы не несколько разрушенных нервно-сосудистых сплетений. Первые недели стимуляция роста нервов при помощи восстанавливающих зелий не привела ни к чему, кроме жестокой, обжигающей боли. Позже начала нарастать атрофия. Сутки назад во время безжалостных приступов шея, плечо и рука могли только выматывать душу, превращая меня в мерзкое злое животное.

А теперь боли нет...

Я рискую медленно подтянуть правый локоть как можно ближе к боку, не выпуская из пальцев послушной ладони, чуть перевалиться направо, используя здоровую руку, как точку опоры. Оторвать голову от подушек...

Вы, Мэри...

Глубоко и неподвижно спящая на застеленной чем-то муарово-атласным, с тиснением, лёгкой гостевой коечке, вплотную придвинутой к моей широкой монументальной постели. Свободная рука лежит под бледно-розовой щекой, волосы густой волной разметались по плоской вышитой подушке, из-под зелёного в чёрную клеточку пледа чуть торчит строгий воротничок платья, так часто выглядывавший в прорези больничного лаймклока...

Мягкие губы приоткрыты, как у ребёнка. Синие тени легли вокруг глаз...

И тёплая, невероятно нежная, маленькая и сильная ладонь, способная накрыть мою только на треть...

Я оторопело вздрагиваю и теряю неустойчивое равновесие, локоть подворачивается, голова падает в подушки, к горлу подкатывает горько-солёный ком... Только бы не закашляться!

Вы...

И я.

В общем коконе слившихся аур, на расстоянии не больше пятнадцати дюймов друг от друга...

Я стараюсь не дышать слишком шумно, опасаюсь вас разбудить. Ставшие привычными уже свистящие хрипы, сопровождающие каждое проникновение воздуха в измятую змеиными зубами гортань, кажутся мне сейчас громовым рокотом водопада, заключённого вопреки природе в бетонную трубу.

Я не могу и не хочу шевелиться. Боюсь боли, наверняка притаившейся где-то в нервном узле надплечья. Только и ждущей момента взорваться, выстрелить в торс и голову, выдавить мне глаза изнутри...

И… не могу оторвать от вас взгляда. Хотя знаю: если моими малоподвижными «глазливыми» зрачками смотреть на того, кто спит, хотя бы минут пять, он непременно просыпается. И чаще всего — в испуге.

За это меня ненавидели ребята в скаутском лагере ещё в начальной школе. А в Хогвартсе на первом курсе собратья-слизеринцы однажды наложили проклятие конъюнктивита, чтобы глаза дня три не открывались вообще...

* * *

…Я выныриваю из дрёмы, как из озера. Словно, оттолкнувшись ногами и вытянувшись в струну, лечу живой стрелой к поверхности воды. Облепившая меня темнота трескается, разлетается осколками, сменяется мутной, вязкой границей между явью и забытьём. Мне что-то снилось? Или я резко провалилась, как в яму, на самое дно усталости, не в силах не то что сменить положение тела, а даже пошевелиться?

Я чувствую устремлённый на меня взгляд. Пытаюсь открыть глаза, но ничего не выходит… Каждая ресница будто покрыта свинцовой оболочкой.

Взгляд не ослабевает.

Кто-то буравит меня им. Молча. Опасливо. Внимательно.

Неужели я заснула прямо на посту, не дождавшись конца очередного утомительного дежурства? Если меня за таким компрометирующим целителя занятием застукал Сметвик, это, без сомнения, будет чревато внушением, пусть и мягким. Если это Руперт, то я, очнувшись, наверняка наткнусь на его насмешливо-ласковое: «Спи дальше, соня, я прикрою. Вовсе незачем было так себя загонять». Надо открыть глаза, надо. Нашёлся бы ещё кто добрый, решивший сделать это за меня, а? Подцепил бы веки и потянул вверх, а потом для верности зафиксировал их положение зубочистками…

Левая сторона тела затекла от неподвижности. А это значит, что я заснула всё-таки на чём-то более удобном, чем стул в палате, и точно мягче кушетки, которая стоит за ширмой в процедурном кабинете. И не просто заснула, а отключилась — с мгновенным проваливанием в забытьё…

Взгляд.

Я чувствую, что он ничуть не укоряет меня за слабость, не насмешничает, но словно чего-то выжидает. Сейчас он кажется мне почти нежным — и чего только не нафантазирует тяжёлая спросонья голова! Но — удивительное дело! — мне действительно тепло и спокойно. Мне хочется вытягиваться под этой льющейся и льющейся на меня лаской, как сонной кошке в солнечном луче.

А потом приходит новое ощущение — чуткой, осторожной руки. И она совершенно точно не принадлежит Руперту. Его цепкую и надёжную медвежью лапу, в которой моя собственная ладонь становится неотличима от детской, трудно спутать с чьей-либо ещё. Здесь же изучающее прикосновение тонких пальцев, которые едва сжимаются, словно не желают меня отпустить и в то же время боятся причинить малейший дискомфорт. Они будто пытаются установить контакт с тем, что встретили впервые. Так пересекаются в точке пути два чужестранца, не знающие языка друг друга, и жестами пытаются объясниться…

Необычное, робкое, немного щекотное ощущение, из-за которого хочется крепко переплести эти незнакомые пальцы со своими. Или, что ещё лучше, не гадая, чьи они, потянуть их на себя, пристроить ласковую, деликатную, такую уютную ладонь под своей щекой, доверчиво прижаться к ней и лежать долго-долго, наслаждаясь небывалым покоем. Как в детстве…

Подобного умиротворения я не испытывала давным-давно — в отличие от боли.

Боль?!

Память возвращается сразу, словно на меня вылили ведро ледяной воды. В одну секунду я соображаю, где нахожусь, каким образом и ради кого здесь оказалась.

Я резко открываю глаза и… Мне тут же хочется зажмуриться. Но я не могу.

Меня засасывает в воронку устремлённых на меня чёрных глаз.

Вы…

Так близко, как никогда прежде. Настолько, что к моему горлу подкатывает комок, мешающий дышать. Я с трудом разлепляю губы и произношу, не в силах освободиться от притяжения взгляда:

— Северус…

Первый порыв — быстро выдернуть руку, потому что я слишком хорошо знаю, как больно будет потом, когда хрупкий мостик установившегося доверия сметёт очередной поток непонимания. Так уже случалось не раз, и я совсем не хочу повторения прежнего опыта. Я всё поняла, сделала выводы…

Но моя ладонь, чуть дрогнув, остаётся на месте. Страх уступает место неверию в то, что всё происходит наяву, и… нежности, которая не слушает вкрадчивых доводов рассудка. Она переполняет сердце и вырывается за его пределы, затапливая всё вокруг, как река в половодье, снова оставляя меня без кожи…

Мы никогда не были с вами друзьями, а все мои попытки сблизиться успешно игнорировались. Мне раз за разом давали понять, что Мэри Макдональд — не тот человек, которого вы желали бы видеть в своём кругу. Тому виной разные обстоятельства, но факт остаётся фактом: душевной близости между нами не было и в помине.

И вдруг... Оказаться вместе на одном крошечном пятачке пространства. Вы заснули, сжав мою руку, а я не стала разрывать эту зыбкую, тревожную связь, в которой было больше мольбы о помощи, чем необходимости, и отключилась сама, опустившись в изнеможении на ковёр около вашей постели и уронив голову на сгиб локтя. Я даже не почувствовала, как меня приподняли и уложили на гостевую кровать. Мой неизвестный доброжелатель почему-то тоже не стал разнимать наших рук. И мы, сами не подозревая об этом, проспали так всю ночь. Бок о бок.

Утро могло бы всё расставить по своим местам, но только ещё больше всё запутало.

Рука в руке.

Так просыпаются не просто знакомые… Так встречают новый день любящие друг друга люди. После подобного пробуждения всегда следует поцелуй, ласковые объятия. Когда в ленивой неге, ещё толком не очнувшись от сна, всем телом тянешься к тому, кто тебе дорог, желая снова почувствовать и продлить прикосновение… Зарыться пальцами в его волосы, уткнуться лицом в шею или грудь, чтобы вдохнуть родной запах, который уже записан в сознании, как известный лишь тебе тайный шифр…

Взгляд.

Впервые с начала болезни вы проснулись не от боли!.. Словно этой ночью вам дали эликсир жизни. Возможно ли — вопреки всем целительским прогнозам? Ведь это же не тот тип патологии! При каузалгии на пике её развития просто нет надёжного средства, чтобы блокировать неправильные неврологические импульсы полностью. Разве что при помощи тяжёлой, калечащей операции, которая навсегда может лишить вашу руку и шею подвижности. Вот только действительность смеётся над медицинским опытом: боли сейчас нет и в помине. Я вижу это по вашим глазам, в которых с такого ничтожного расстояния наконец-то могу различить чуть расширенные, настороженные зрачки. Но вопреки рассудку, естественному стеснению и робости я во что бы то ни стало хочу продлить эти удивительные, неповторимые минуты. Ничего подобного в моей жизни ещё не было. Ни с кем из мужчин…

Я смотрю в ваши глаза, как зачарованная. Что будет дальше? Вы отведёте взгляд и стремительно разорвёте зрительный контакт? Уберёте руку, и тогда исчезнет контакт тактильный? Смутитесь? Разозлитесь? Что-то произнесёте — снова ядовитое, насмешливое, резкое?..

* * *

Ваши глаза… Огромные, ласковые, синие. Доверчивые...

Простодушные?..

— Доброе утро, доктор!

Я откидываюсь в подушки, прикрывая веки. Привычно, спокойно и сосредоточенно перехожу на диафрагмальное дыхание, чувствуя тонкое покалывание в ладони, которая всё ещё накрывает вашу руку. Тёплый сгусток моей энергии должен иметь для вас эффект глотка хорошего восточного кофе. Вы почувствуете запах дождя за окнами… Лёгкий искрящийся поток, который я сейчас запустил, смоет следы нервотрёпки последних дней и тяжёлого, «глухого» сна.

Я внутренне торжествую: в первый раз что-то упорядоченное создать удалось!.. Главное — в процессе не вырубиться. Голова кругом... До тошноты... Но это просто отвык и слабость сказывается.

* * *

Я совершенно не знаю, что мне делать дальше. Ситуация, прямо скажем, нетривиальная. Если бы он был обычным пациентом, самым естественным желанием было бы встать с кровати, направиться в ванную комнату и быстро привести себя в порядок. Оно и сейчас есть, это желание. Но тогда я не испытывала бы ни смущения, ни неловкости от того, что пришлось бы разорвать наши руки.

Несмотря на спокойное приветствие, когда Северус обратился ко мне не по имени, а ограничился официальным «доктор», он по-прежнему сжимает мою ладонь так, что я не могу списать этот очень личный, почти интимный жест на простую забывчивость, которая, к слову, ему несвойственна…

Зачем? Почему он это делает?..

Сейчас мы словно единое целое… Это не должно быть так, но, стоит мне только закрыть глаза, как я почти вижу наши энергопотоки, которые слились вместе — так смешиваются два разных цвета, образуя третий. Они свободно гуляют от меня к нему и обратно, и это поразительное, до дрожи странное, волнующее чувство. Будто у нас одна система кровообращения на двоих. Словно мы… сообщающиеся сосуды, попадая в которые, любая однородная жидкость застывает на одинаковом уровне.

Несколько минут я наслаждаюсь новыми ощущениями, но вскоре с сожалением понимаю, что не могу растягивать это удовольствие вечно, даже если этого мне хочется сейчас больше всего на свете.

— Доброе утро, — произношу я приветливо. — Сама не помню, как я отключилась. Кажется, заснула, сидя на ковре, прислонившись к вашей постели. И этой кровати тут прежде не было. Должно быть, обо мне по приказу нашей гостеприимной хозяйки позаботился кто-то из домовиков.

Я приподнимаюсь на локте и понимаю, что встать смогу только в том случае, если прерву необычайно тёплый, несущий спокойствие контакт. Вздохнув с сожалением, осторожно высвобождаю свою ладонь из гибких тёплых пальцев и вновь встречаюсь с ним взглядом. Сажусь на кровати, поправляю растрёпанные волосы.

Под ложечкой всё мертвеет от невесть откуда взявшейся тоскливой, сосущей пустоты... Стараясь не смотреть на Северуса, я встаю на ноги, аккуратно сворачиваю плед. И, не говоря ни слова, скрываюсь в ванной…

* * *

Когда её ладонь тревожной рыбкой выскальзывает из моей, что-то обрывается внутри, словно лопается тонкая, но такая надёжная жила, питавшая мой покой...

Слова Мэри слишком похожи на оправдания…

Она уходит.

Опустошение… Единственный, похоже, достоверный результат моего глупого порыва...

Где ошибка?

Я снова оказался неуместен со своей откровенностью? Смутил? Обескуражил?

Странно.

До сих пор её не смущала необходимость возиться с моей беспомощностью, даже ежедневно созерцая мою уродливую наготу. Менять мне пелёнки…

А теперь…

Она вскоре возвращается, разливая по комнате свежий, яркий запах цветочного мыла. На лице ни грамма косметики, тяжёлые медные локоны убраны в высокую причёску, открывающую шею. Однако строгость облика и выражение лица «как вы себя чувствуете, пациент?» почти сводят на нет два капризных влажных завитка, спускающиеся от висков к мочкам ушей, и сияющие тихой, застенчивой радостью глаза, устремлённые на меня.

— Вам удалось отдохнуть хотя бы немного, доктор?

— Я почти ничего не помню. Словно провалилась куда-то... Знаете, всё это время мне было так спокойно... Ни тревоги, ни нервотрёпки, ни тяжёлых сновидений. Как будто нырнула в тёплое озеро и получила возможность дышать под водой. Такая лёгкость, безмятежность... и совсем не хотелось возвращаться обратно и открывать глаза. У меня обычно до безобразия чуткий сон, вскидываюсь и вздрагиваю при любом постороннем шорохе, а тут... Если бы я так крепко заснула на дежурстве, мне влепили бы выговор и были бы совершенно правы.

Она чуть улыбается.

— Со мной никогда такого не случалось, Северус. Даже после сильной усталости, бессонницы, стресса. Наверное, всему виной то, что вам наконец-то стало лучше, и я почувствовала это по вашей руке.

— Как вы это сделали, доктор?

— Что именно?

Скользнувшая вверх по высокому чистому лбу тёмно-каштановая бровь — единственное, что обозначает искреннее удивление.

— Что это было? Неизвестная мне форма суггестии, отключающая контрольные центры мозга? Блокировка периферического ствола? Новый наркотик, который мне пока ещё не известен?

Её глаза в изумлении распахиваются.

— Нет, ничего такого... Простое наложение рук, чтобы снять боль.

— Вам придётся изучить этот феномен, доктор Макдональд... Насколько я привык контролировать свой материальный носитель... По моим прикидкам, уже около шести часов нет спазмов.

— Погодите... Вы хотите сказать, что боль блокировало обычное соприкосновение наших рук?! Но тактильному контакту это сделать не под силу! Можно лишь повлиять на моральное состояние человека, оказать ему поддержку. Ведь мадам Малфой тоже держала вашу ладонь, когда пыталась облегчить приступ... она сама призналась. Однако такого эффекта не было. Наоборот, вам стало только хуже... — растерянность в её голосе растёт. — Я действительно не понимаю, что за магия даровала вам несколько часов покоя — впервые за несколько месяцев… Позвольте мне осмотреть вашу руку, Северус!

Случайно услышанные в госпитале слова целителя Хантера, одного из немногих среди врачей-магов сторонника комбинированных хирургических методик, безжалостно всплывают в запутавшемся сознании…

«При нормальном ходе консервативного лечения, если оно начнёт помогать, сначала меняется характер боли. Острые судорожные спазмы сменяются ноющими, распирающими болями с постепенным — очень постепенным! — снижением интенсивности. И тогда на первый план выступают явления атрофии и контрактуры, с которыми надо бороться, чтобы хоть как-то сохранить функцию. Даже избавившись от боли совсем или добившись длительной ремиссии, пациент ещё долго испытывает провал по мышечным функциям, делающий его фактическим инвалидом. На моей памяти восстановиться полностью не удавалось никому. А бывает, что нерв просто отмирает — с исходом в устойчивый монопарез и отсутствие чувствительности».

Значит, меня могло парализовать примерно шесть часов назад? Или то, что я чувствую сейчас — только очень сильный блок, который полностью держится на магии Мэри, истощая её силы?

Паралич — вот чего она так испугалась!

— Мэри, обычное диагностическое сканирование с помощью палочки может установить истину? Вы ведь сможете проверить проводимость по plexus brachialis…

Её рука замирает на полпути к моей. Губы дрожат.

— Вы хотите сказать, никаких болевых ощущений нет до сих пор? Даже самых лёгких?..

— Немного тянет шею слева, есть онемение в плечевом суставе. Ниже — нет, ничего не чувствую.

— Северус... — Она набирает побольше воздуха в грудь. — Боюсь, здесь потребуется консультация опытного хирурга. Вы же сами стоите за правду и хотите, чтоб от вас ничего не скрывали.

— Пожалуй... — Так даже немного удобнее сохранять присутствие духа, нежели всю прошлую неделю. — Вы опасаетесь, что перестарались с обезболиванием?

Откуда у меня ощущение, что эту иллюзию отсутствия конечности я уже переживал? До определённого уровня есть тактильные ощущения, дистальнее — нет... Это было во сне... Или... в бреду?

Она прикусывает губу и отрицательно мотает головой.

— Пока это только мои подозрения, которые необходимо как можно скорее проверить, чтобы исключить частичную или полную… парализацию конечности.

— Что-то медленно уничтожало нервы, поэтому я чувствовал боль. А когда они отключились совсем, она ушла? Это последствия яда? Или какое-то дополнительное проклятие тоже имело место — все-таки меня кусал маледикт? Тогда оно хорошо скрыто... Я все-таки немного разбираюсь...

Её речь становится чуть быстрее. Звонче. Безнадёжнее?

— Нет, это не яд и не проклятие. Ваш побег из госпиталя мог осложнить течение болезни, ускорить патологический процесс, спровоцировать более быстрое наступление... нежелательных последствий. Но отчаиваться рано, Северус. Для того чтобы всё узнать наверняка, сюда потребуется вызвать доктора Хантера. Именно он был с вами в ту ночь, когда вы поступили в госпиталь...

Она буквально подлетает к столу, хватая изящный серебряный колокольчик.

— Постойте... Успеется. Я позволю себе все-таки повторить вопрос... Что вы за методику ко мне применили? Конкретно: как блокировали патологический импульс и снимали спазм?

— Вы были тогда ещё в сознании и всё могли видеть собственными глазами. Снятие болевых ощущений с помощью бесконтактного воздействия рук на повреждённый участок тела. Этому факультативно учат в академии, но не всем желающим этот способ даётся, и не все из тех, кто способен это успешно делать, применяют такой приём ещё раз после того, как опробуют его на тяжёлом пациенте. По затратам энергии — это, примерно, как пробежать маггловский марафон.

* * *

Появившегося на звон колокольчика сонного Кодди я прошу быть наготове, чтобы выполнить мою просьбу, а сейчас удалиться из комнаты, пока не позову. Обхватываю Северуса за пояс и помогаю ему принять более удобное положение. На несколько мгновений моё лицо оказывается в непосредственной близости от его собственного. Настолько, что мои волосы задевают лоб Северуса, а его отросшая щетина слегка царапает кожу на моей щеке.

Я осторожно развязываю ленточки рубахи, медленно разматываю мягкий широкий бинт, фиксирующий безжизненную левую руку к торсу. Поправляю подушки, чтобы расположить больного полусидя.

— Можно смелее, Мэри, — торопит он меня. — Сейчас ощущений не больше, чем у тряпичной куклы.

Левая рука со скрюченными рефлекторной контрактурой пальцами лежит на одеяле ладонью вверх — неестественно и нелепо. Тусклые ломкие ногти имеют отвратительный сизый цвет.

— Сядьте рядом, доктор. Лучше справа, мне придётся немного держаться за вас!

* * *

Она поддерживает меня в постели по всем правилам обращения с лежачими. Так делают все целители. Но не от каждых рук идёт такая глубокая волна жара...

— Вы сами не приболели, Мэри? Мне кажется, у вас высокая температура. У Нарциссы должно оставаться бодроперцовое — ещё из моих прежних запасов…

На самом деле, этот жар мне знаком...

Точно такой же я чувствовал в детстве, когда, сидя рядом с Лили на качелях, случайно касался её ноги... Вязкий, будоражащий душу огонь женского тела, от которого краска заливала лицо и отчаянно искрила душа.

— Я? С чего вы взяли?.. Нет, я в порядке.

— Сейчас вы не будете использовать собственный потенциал и как-либо помогать мне в заклинании. Только поможете совершить правильный жест. Формально… Отрешитесь от всего, блокируйте собственный поток, закройтесь… Представьте, что вы учите пользоваться палочкой маленького ребёнка, и что ваша цель — понять, не сквиб ли он… Я собираюсь попробовать одну из сложных и эмоционально затратных инкантаций. Когда пущу энергию по руке к палочке, она либо собьёт блок, и для вас наступит время действовать, либо… мы убедимся, что левой рукой я уже ничего не смогу сделать... Всё лучше, чем дожидаться доктора в полном неведении, правда?

— Это авантюра, Северус.

— Возможно. Но вы же гриффиндорка... И потом, разве авантюра не лучше глухой апатии?

— Х-хорошо, — её губы трясутся от волнения, и она немного заикается.

Мордред окаянный, сколько можно подвергать её душу испытаниям? Но иного выхода нет. Нет!

— Что будем инкантировать, доктор? Надо ещё ухитриться не нанести ущерба этому гостеприимному дому!

— Ревеллио. Выявление сокрытого существа. Пожалуй, это наиболее безопасно в данной ситуации.

— Достойный выбор! Я подумывал о простом Орхидеусе. В конце концов, в лучшем случае, вы получили бы очередной хитрый букет… Но вы правы, Ревеллио годится. Оно, конечно, вряд ли кого-то выявит. Но нам нужен сам факт инкантации, а не результат… И требует хорошей концентрации. Помните жест? Надо провести палочкой так, будто снимаешь со стены паутину или отодвигаешь завесу. Сосредоточиться на поиске живого существа... Затем я произнесу формулу, и в радиусе футов двадцати вокруг примут видимый облик все, кто сокрыт под облаком дезиллюминации...

— Тут, конечно, нет никого, кроме нас, но... Важно ведь проверить…

— Что же вы такая огненно-горячая? Жуть!

— Хоминум?

— Абскондитус. Чтобы уж наверняка… Эльфы все-таки из разряда нелюдей. — Я несколько натянуто усмехаюсь. Просто чтобы её поддержать.

* * *

— Я готова, Северус. На счёт три-четыре?..

Я придерживаю Северуса и почти не чувствую его безжизненных пальцев из-за того, что мои собственные словно растворились, слившись воедино с его искалеченной рукой.

— Ну, поехали! Три-четыре!.. Ревеллио Абскондитус!

Вспышка вышла слабой. Белый сполох на секунду выхватил из полумрака глубокий провал между шпалерами, совершенно пустой, как и следовало ожидать. На хлопок разрушения дезиллюминационных чар не отреагировало ничто, кроме качнувшихся гобеленов...

В то же мгновение Северус беззвучно уткнулся лицом мне в плечо, теряя сознание.

* * *

«Получилось!..»

Эта последняя мысль жёлтой вспышкой взрывается в сознании от скользнувшего лезвием ножа по обнажённым нервам электрического импульса...

Мешок костей и амбиций, безвольно обвалившийся на хрупкую фигурку, присевшую на край широкой постели...

…Поймите меня правильно, доктор. Я не дурак и не мазохист. Но если вы своей волей заблокировали ложные раздражители и перекрыли болевые импульсы, то меня уже не удивляет глубина сна, при котором вас можно, как куклу, кантовать с пола на койку. Чем дольше держится блок, тем дольше обойдусь без приступов я. Но вы, и так уставшая за последнее время, рискуете уже не просто заснуть на ходу, а заболеть...

Потому что ничего не даётся просто так...

* * *

Я обхватываю его руками, прижимаю к себе, как раненого на поле боя, стремясь удержать на весу моментально обмякшее тело. Голова Северуса чуть запрокидывается. Потом осторожно, как только могу, я опускаю его на подушки. Мной владеют одновременно облегчение и горечь. Да, мои опасения, к счастью, не подтвердились, и он не безнадёжный калека. Боль сейчас — это синоним жизни, свидетельство того, что не всё потеряно. Но, согласившись на предложение провести проверку, я стала невольной причиной его новых страданий, уничтожила удивительный подарок — состояние покоя и свободы от физических мук, которое было даровано случаем.

Провести новый сеанс наложения рук я не могу: моих сил сейчас на это уже не хватит, иначе я сама загремлю в Мунго с нервным и физическим истощением. А сейчас, когда я ему так нужна, я попросту не могу позволить себе исчезнуть. Никто не сумеет позаботиться о нём лучше меня. В этом я сегодня лишний раз убедилась… Поэтому буду использовать то, что доступно.

После введения анестетика — без опиума, как он и просил! — я просто ложусь с ним рядом, уместившись на краю кровати. Прижимаю к себе, стараясь не причинить ему лишней боли даже в беспамятстве. Изжелта-бледное лицо снова утыкается мне в шею чуть выше плеча. Я сжимаю безвольную ладонь, изо всех сил надеясь на то, что это хоть немного облегчит его состояние. Я хочу поделиться сейчас всем, что у меня ещё есть. Чтобы Северус забрал остатки моей энергии, а мне взамен отдал свою боль, как тогда, в госпитале, когда он едва не умер у меня на руках.

* * *

Почувствовав новую жертву, я прихожу в сознание. Ещё находясь в смутной пелене полузабытья, шепчу:

— Что вы творите, доктор!

— Только пытаюсь помочь.

— Я отказался от опия, но... сегодня он мне нужен. Один раз. Считайте слабаком, если хотите...

«Это пройдёт. Хотя будет сложно… Все, как говорит Хантер… Но нервный узел все-таки полностью не атрофирован... Неужели можно и активные движения восстановить? И… встать? Непременно — до суда. Не хотелось бы въехать под своды Зала Правосудия в левитирующем кресле, с мозгами, затуманенными каузалгией и просветляющимися только от жертвы к жертве, которые одну за другой приносит Мэри…»

— Нельзя, Северус. Сейчас — нельзя. Я уже ввела вам сильный анестетик. Сочетание с наркотиком может запросто остановить ваше сердце. Потерпите, пожалуйста. Вам станет легче. Обещаю.

Она касается губами моих волос, похоже, едва удерживаясь от того, чтобы не уткнуться в них лицом и не разрыдаться… от злости на себя!

Я вздыхаю.

— Тогда... Говорите со мной. Рассказывай те что-нибудь. Отвлекайте. Любую чушь... И уберите, Мерлина ради, донорский канал: мы и так отлично друг друга поймём... Вы меня поддержали, а себя истощаете. Это приносит моральные страдания, заставляет замыкаться. Я не вампир, Мэри.

«Выйти на запредел откровенности, сказать ей всё, как есть… Сейчас, немедленно сказать!!!»

— Вытащите меня... Я не рассчитал своих сил. Но… сделайте это не за счёт своих ресурсов. Я прошу содействия, а не жертвы... В первый раз сделайте что-нибудь не со мной, а вместе со мной.

— Тсс... Просто примите мою помощь, не задавая вопросов, не отказывая мне в этом желании, не отталкивая. Не сейчас... Прошу вас... Я хочу вам помочь и помогу... Чем скорее вы это поймёте, тем больше сил сэкономите мне и себе... Хорошо?

Одной рукой держа мою ладонь, другой она принимается поглаживать меня по голове. Мягко, бережно, как мать, находящаяся у постели своего больного ребёнка.

Это странное, ничем не объяснимое ощущение кровного родства — откуда оно взялось именно сейчас, из каких глубин подсознания вылезло? Чем вызвано?

Мэри начинает говорить. Поначалу сбивчиво, а потом всё более свободно, негромко, плавно, с интонациями, с какими обычно детям рассказывают сказку перед сном:

— Мы с вами скоро отправимся ко мне в Портри... Вам там понравится, Северус... Дом старый, но очень просторный и уютный. В нём есть большая библиотека... Вы сможете проводить в ней время за чтением, когда вам станет немного легче. Вокруг дома сад. Он немного одичал в последнее время, но там хорошо гулять, дышать свежим воздухом, пить чай в беседке, читать газеты, слушать дождь, сидя в плетёном кресле-качалке с тёплым пледом на коленях... У меня чудесные соседи, среди которых есть и волшебники, и магглы. Один из них, маг-садовник, держит цветочную лавку, и слава о ней распространилась далеко за пределы нашего городка. К нему приезжают за розами из других мест. В Портри нет ни одной невесты, которая согласилась бы заказать свой свадебный букет где-либо ещё… Люди говорят, он приносит удачу и счастье своим искусством. А он всего лишь волшебник и очень добрый человек...

«Это не рай. Это просто город, где людям хорошо. Её родина, и она такова, потому что любима…»

У меня так и не родилось сестры... Но только она, наверное, могла бы быть сейчас такой чуткой и честной со мной…

— Там у вас есть... аптека?

— И не одна. Есть обычные, предназначенные для простых горожан. А есть та, в которую при надобности ходят волшебники. Её хозяину сто лет в обед... Он глуховат и подслеповат, но дело своё знает великолепно. У него всегда можно заказать и лекарства, и необходимые ингредиенты для лаборатории, даже самые редкие. Он аптекарь уже в третьем или даже четвёртом поколении.

— Для него сойдёт однорукий помощник в лабораторию?

Поддерживать, поддерживать эту прекрасную сказку, дающую такое отчётливое ощущение, что впереди у меня что-то есть, кроме унизительной беспомощности больного, которая вскоре сменится бесполезностью лишённого души идиота.

Дементорам не нужны страдания физической плоти, и вся боль останется при мне. Но... Они отберут у меня Лили... Отберут моё прошлое, то честное и светлое, что было в жизни.

И Мэри тоже отберут.

— …Он примет помощника с удовольствием. Аптекарь стар и давно вдов. И не оставил после себя сыновей, которые пошли бы по его стопам. Его единственная дочь уже давно уехала из Портри и никогда не интересовалась делом отца. Поэтому он не без оснований беспокоится, что труд его жизни заглохнет. Учеников, насколько я знаю, у него сейчас тоже нет. Он пытался несколько раз брать, но они сбегали от него, потому что не смогли смириться с его характером. Видите ли, старик ворчлив, очень требователен и нетерпим к любым ошибкам. Будь он мягче, сумел бы, наверное, воспитать себе смену и нашёл того, кому передал бы своё дело... Мы с ним дружим. Я привожу из экспедиций для его опытов кое-какие вещества и яды для изготовления зелий... Он интересный собеседник, хотя, на первый взгляд, совершенно невозможный человек. Замкнутый, одинокий и желчный.

— Два паука в одной банке...

Я тихо, неестественно смеюсь. И понимаю, что меня сейчас сорвёт...

* * *

Почувствовав его растущее напряжение, я зажмуриваюсь так сильно, что перед глазами начинает плясать золотистая мошкара. Всю концентрацию я направляю на то, чтобы влить сейчас в Северуса свою энергию.

Всю. Без остатка.

Усилием воли, которое кажется мне запредельным, я отправляю ему навстречу поток магии. Пусть этот вал истощит меня, но он обязан облегчить состояние моего пациента. Пусть он омоет его изнутри, как живая вода, заберёт чёрный шлак боли, растворит в себе и вынесет наружу, позволив забыться сном.

Бывают минуты, когда помощь нужно принять. И это единственный правильный выход для обоих. Мне нужно, чтобы он отключился хотя бы на пару-тройку часов. За это время я успею связаться с госпиталем и подготовить всё необходимое для переезда в Портри…

Мой дар возвращается, как волна, накатившая на слишком высокий берег.

Северус тяжело дышит прямо мне в лицо:

— Не смейте… Если вы хоть сколько-нибудь… считаете меня… достойным человеком, я требую: не делайте из меня людоеда!.. Выбирайте, доктор... Вы закрываете донорский канал... сами. И после этого выслушаете меня в течение трёх минут... Или не закрываете. Но тогда решение относительно дальнейших действий я приму сам. И вы... ничего не сможете ни предотвратить, ни позже исправить. Я не могу принять от вас такую помощь. Другую — да. Приму.

— Но почему? Почему хоть раз в жизни, один-единственный раз вы не можете и не хотите послушать, не ставить условий? Это не убьёт меня, а вам станет легче. Почему вы не способны понять очевидных вещей? Я сделала бы то же самое для любого из людей, которые мне дороги и близки. И никто из них не стал бы отказываться, зная, чем это продиктовано, не счёл бы напрасной жертвой... Но вы... Вы…

У меня перехватывает дыхание, и в горле раздаётся булькающий звук. Я более не могу сказать ни слова и закрываю глаза.

— Что если… убийца… Не хочет быть дважды убийцей?..

— Я же сказала, что это меня не убьёт!

— Я смею считать иначе... Компромисс, доктор: вы мне сейчас — опиуму, а я вам — пароль от ларца, где Нарцисса хранит для меня яд...

— Опиум — это риск. Вы всерьёз думаете, что я дам вам наркотик, рискуя остановкой вашего сердца? Лучше уж еще раз попробуем блокировать…

— Мы можем вместе посчитать дозу точнее. Вы токсиколог. Я тоже не из последних в своём ремесле. У нас может получиться безопасный состав.

«Бред? С момента пробуждения он регулярно переоценивает себя... Но я должна что-то делать — и немедленно. Это просто не может больше продолжаться.

Стоп. Успокоиться! Включить целителя, мгновенно принять необходимое решение — единственно верное в данных условиях!»

Исхудавшее, истерзанное болью тело дорогого мне человека сотрясается в ознобе у меня в объятиях…

Выпавшая из его ладони палочка остро тычет в бок… Не моя, конечно, но… Пальцы неожиданно уверенно обвивают рифлёную и будто ещё влажную от его прикосновения рукоять.

— Сомнум тоталус!

Боль не уйдёт. Но он не будет её помнить.

Несколько невероятно долгих, тягучих мгновений, и глубокая дрожь тяжёлого озноба начинает ослабевать, дыхание становится ровнее. Запавшие закрытые глаза останавливают свои нервные движения под тонкими синими веками.

Я поднимаюсь с кровати и звоню в колокольчик.

— Кодди, у меня к вам необычная просьба. Есть ли среди слуг в поместье кто-нибудь, кто владеет целительской магией? Вы же тоже как-то поправляете здоровье?

— Чужая хозяйка хочет, чтобы эльфы помогли мистеру Снейпу?

— Да. Он спит. Но ему сейчас очень беспокойно и больно.

— У Кодди есть мать. Она помогает нашим, когда им нехорошо. Ну, когда побьют, или случится что-нибудь. Так-то мы никогда не болеем. Кодди может позвать, если она не занята на кухне.

— Позовите, пожалуйста. Я бы сама… Но у меня сейчас есть неотложное дело.

Счастливо просиявший слуга бесшумно испаряется, скользнув прямо сквозь тяжёлую шпалеру.

* * *

— Хочешь, я научу тебя делать кораблики из бумаги?..

Влажный апрельский ветер играет с толстыми рыжими косичками, пушит белый шерстяной помпон на вязаной шапке, норовит заглянуть под полу коротенького клетчатого пальто.

Лили смотрит на меня, чуть склонив голову на бок. Смешные бантики топорщатся над плечами. Это кажется, или веснушек у неё сильно прибавилось?

Мы не виделись две недели — её не пускали гулять, пока женские классы начальной школы сидели на гриппозном карантине… Всего две недели, а кажется, вечность прошла.

У тонких ног, обутых в красные резиновые сапожки на вырост, бурлит переполненная свинцовой талой водой городская канава…

— Не нужно. Я и так умею! Что там уметь-то? Вырываешь из тетради лист, складываешь пополам, загибаешь углы, потом отгибаешь планки снизу, выворачиваешь… Для малышни забава!

— А я сделаю! Смотри, какое течение! Интересно, если пустить кораблик, он до моря доплывёт или раньше размокнет?

— Если сделаешь и дашь мне его подержать в руках с полминуты — не размокнет. Будь уверена!

На самом деле, это я должен быть уверен. Но… По чести сказать, не знаю, получится ли инкантация Аquaabhorre без маминой палочки, да еще и невербально…

Даже скорее всего — не получится. Я страшно устал накануне, всю ночь зубря наизусть «Горация» лорда Макколея.

Then out spake brave Horatius,

The Captain of the Gate:

"To every man upon this earth

Death cometh soon or late.

And how can man die better

Than facing fearful odds,

For the ashes of his fathers,

And the temples of his Gods…

Сказал Гораций грозно,

отважный страж ворот:

«пусть рано или поздно -

к любому смерть придет.

И тем почётней гибель,

чем безнадёжней бой,

за предков пепел, храм богов, -

пожертвуем собой!»

Поначалу стихи мне даже пришлись по душе. И запомнились быстро. Но отец, вопреки обыкновению, явившийся домой трезвым, ни с того ни с сего именно в этот вечер решил «заняться, наконец, моим воспитанием». Он выволок меня в кухню, поставил перед собой и велел отвечать, что задано на дом.

Под его колючим взглядом я сник, совершенно потерявшись, и запнулся уже на второй строке.

— Выучил, говоришь? Спускай штаны, ложись на скамью, — буднично буркнул он, расстёгивая ремень. — А ты, Элли, не смей его жалеть. Кто детей не порет, тот их портит… В кого только растёт эта сволочь лохматая?!

Мать молчала, судорожно вытирая потные руки о передник. Наверное, если бы попросила она, я смог бы рассказать «Горация».

Потом, посаженный свежевысеченной задницей на крохотный колченогий табурет в той же кухне, я был носом ткнут в потрёпанную хрестоматию для второго класса. Горящая спина затекла, глаза слезились, руки дрожали. Чеканные строки разбегались по жёлтой бумаге растревоженными насекомыми.

— Давай вслух! Спать не пойдёшь, пока назубок не расскажешь! И чтобы с выражением, а то гнусавишь, как нищий на паперти… Еще разок заикнёшься — начнёшь сначала. Заплачешь — опять выпорю.

К полуночи я ненавидел весь мир.

Отца, школу, безвинного викторианского лорда-поэта — глухо, жарко, как только может ненавидеть десятилетний ребёнок. В моих мутных горьких грёзах мне казалось, что я с наслаждением сжигаю на этой же кухне злосчастную хрестоматию. Прямо в печке, пока никто не видит. А потом наблюдаю, как отец во дворе лезет зачем-то среди ночи на крышу и падает с зыбкой приставной лестницы. Ломает шею насмерть… И мне его не жаль!

Отец, конечно, не стал сидеть со мной всю ночь. Только запер кухню, оставив меня в обществе растреклятой книги и помятой настольной лампы. И ушёл, уволакивая за руку оглядывающуюся безропотную мать.

«И тем почётней гибель,

чем безнадёжней бой».

…На самом деле, канава в море не выходит. В конце нечистой и щербатой мостовой, у горбатого мостика через железнодорожное полотно поток талой воды с шумом проваливается в чёрный смрадный колодец, накрытый старой чугунной решёткой.

Я точно это знаю.

Но молчу.

Белый квадратный листок в косую линейку, несколько раз сложенный и перевёрнутый, ловко превращается под тонкими розовыми пальцами в толстенький двухтрубный пароход. Удивительно! Я умею делать только плоскодонные лодочки с треугольным парусом…

Когда она доверчиво протягивает мне своё творение, меня сотрясает отчаянный озноб. А что если..? Большому кораблю — большое плавание. И не в этой окаянной гнилой канаве!

К морю — значит, к морю, Лили!

Холодным белым пальцем с обгрызенным ногтем я тычу пароходик промеж труб и одними губами шепчу:

— Levinavis!

Бывший тетрадный листок взмывает над горячей розовой ладонью. И плывёт, плывёт — против ветра, над еще голыми чахлыми липками — в звонкую апрельскую синеву…

Лили смеётся, хлопает в ладоши.

— А я так смогу? Ты научишь?

— Сможешь, конечно… Ты сможешь всё. Ты ведь тоже колдунья…

Её огромные лучистые глаза смотрят на меня в упор… Становятся все ближе, больше, ярче… А вокруг внезапно сгущается тугая непроглядная тьма. Белая электрическая молния бьёт с небес, прошивая меня насквозь через левое плечо, швыряет навзничь...

…Пригвождённый к горячим влажным простыням, я проваливаюсь в боль, как бумажный кораблик в чёрный колодец городской клоаки.

Глаза… Огромные. Зелёные с золотом…

Почему такие… чужие?

Почему они вытаращены, словно от ужаса? И откуда в её глазах эти эллиптические, нездешние, какие-то кошачьи зрачки?

— Гость проснулся, но ему надо уснуть снова. Пусть он послушает старую Броуни, и снова уснёт. Тихо-тихо, как маленький. И увидит во сне день, когда ему было хорошо. Слушай, гость, старую Броуни, пожалуйста, слушай...

— К-кто ты?..

Прямо над моим лицом нависает сморщенная, как печёное яблоко, коричневая физиономия старой домашней эльфийки. Узкие худые плечи обнимает хрустящее вафельное полотенце. Почти лысая головка, покрытая лишь редким седеньким пушком, мерно качается из стороны в сторону. Шепеляво шелестит почти беззвучный голосок.

— Броуни — мать домашних слуг дома Малфой. Броуни — няня, она умеет высушить слезы и прогнать дурной сон. Гостю не будет больно, не будет страшно. Надо спать. Спать…

— Не… хочу.

Если быть честным до конца — не могу. Но не объяснять же…

Кошачьи глаза подслеповато прищуриваются, буравя меня в полумраке.

— Гость говорит неправду. Гость хочет, но боится, Броуни зна-ает! Мать эльфов ещё никто не смог обмануть…

— Не слишком ли наглое заявление для рабыни?

Она потупилась.

— Броуни видит в душах, господин гость… Иначе из неё не получилось бы хорошей няни…

— И чего же, по мнению мудрой и кроткой матери истопников и посудомоек, я боюсь?

Два зелёных фонаря — каждый размером с мяч для гольфа — вспыхивают вновь… С такой сиделкой можно обходиться и без ночника, пожалуй.

— Господин гость изволит спрашивать — Броуни ответит. Но не будет ли ничтожная прислуга наказана, если ответ придётся вопрошающему не по душе?

— Во-первых, оставь это дурацкое обращение «господин гость». У меня есть имя. Если ты его не помнишь или ещё не слышала, я подскажу: Северус Снейп.

Она коротко кивает, моргнув изжелта-серыми, как старый пергамент, веками почти без ресниц.

— Во-вторых, я никогда не наказываю собеседника за правдивый ответ. Если только это не ответ «не знаю» от ученика во время занятий. Можешь говорить.

— Мистеру… Снейпу угодно выслушать Броуни сейчас? Вместо того, чтобы выпить тёплого молока и уснуть?

Только теперь я замечаю левитирующий рядом с её нелепой головкой белый фарфоровый поильник.

— Молоко — позже. Смелее, Броуни! Это ведь о моем страхе идёт речь, не о твоём.

— Мистер Снейп простит старую Броуни, если она скажет, что у него две части одной души? Две. И каждая умеет бояться.

Она выпаливает эту фразу на одном дыхании и снова уставляется куда-то в пол, ёрзая на высоком табурете, как первоклассница, на которую вот-вот нахлобучат Распределяющую Шляпу.

Две души…

Значит, исключений из древнего правила не бывает. Убийство раскалывает душу. Даже бесправное смешное существо это почувствовало.

— Простит. Наверное, в этом доме слугам нечасто позволяют нести такую отборную ахинею. Но я разрешил, говори… дальше.

— Броуни не знает, что такое ахинея. Слуги дома Малфой с детских лет приучены всегда говорить правду хозяевам и их друзьям. В господине го… Снейпе как будто живут два человека. Маленький и большой. И боятся они по-разному.

Она не могла слышать о такой маггловской болезни — шизофрении. О том её варианте, который именуют раздвоением личности, или диссоциативным расстройством идентичности. В этом случае у окружающих больного людей складывается впечатление, что его физическая оболочка скрывает, мягко скажем, не одну душу. Материальный носитель един, а вот духовная начинка — проходной двор. Сегодня взрослый — вчера был ребёнок. Час назад утончённая леди средних лет, начитанная и мудрая, а теперь молодой малограмотный чернорабочий родом из какого-нибудь Гондураса, плохо владеющий английским… Слава Мерлину, среди волшебников такое почти не встречается. Магия цементирует в человеке самые разносторонние таланты, но только целостной личности под силу в совершенстве овладеть великим даром природы.

— …Продолжай, Броуни.

— Маленький человек боится того, чего и все дети. Темноты. Отцовской розги. Боли. Смерти. Одиночества. Он умеет любить и плакать. А большой… Большой хочет быть сильным. Он боится, что кто-то случайно разглядит в нём того, маленького...

Нелепые дребезжащие слова горошинами падают на чисто выметенный паркет. Она права. Глупые маггловские хвори ни при чём. И даже преступление ни при чём. Я живу с этим весь отпущенный мне на земле срок. С самого начала. Маггловский мир моего отца принял меня слишком враждебно. Хорошо ещё, что мне в свое время хватило ума держать при себе и свои необычные для этого болота способности, и дурацкие романтические идеалы, которых я довольно нахватался из книг…

Мать убеждала меня, что по другую сторону Барьера Секретности меня примут, как родного. И я непременно свершу свой Magnum opus, ради которого магия благословила меня.

Страшная ошибка. Если я и был там кому-то нужен, то лишь благодаря своим знаниям и навыкам. Не человек — функция… Исключение было лишь одно, и то — на время…

И точно так же, как в доме отца, я, чтобы выжить в волшебной части мира, должен был научиться безукоризненно себя контролировать. Обрасти драконьей кожей, зажать в кулаке слишком нервное сердце. Натянуть на лицо вечную маску саркастичного негодяя, интеллектуала-циника, хладнокровного — и только поэтому неуязвимого.

Если спортсмен во время матча сверзится с метлы и, скажем, потянет ногу, но при этом во что бы то ни стало захочет доиграть матч, а потом уж лечиться, у командного медика идёт в ход Congelo musculi. Замораживающее заклятие, блокирующее на время болевые ощущения. В сущности, я поступил так же — только не с жилами, а с душой, вдоволь издырявленной большими и малыми несправедливостями этого мира, которые не сумел предотвратить или исправить…

В двенадцать-тринадцать лет моим боггартом был разъярённый отец. Что, впрочем, совершенно не мешало ему срываться на меня каждые каникулы…

Позже — и надолго! — главным моим страхом стало выглядеть смешным и слабым и по этой причине отвергнутым единственной девушкой, которой, как мне казалось, я был нужен. Но именно Лили стала свидетельницей моего унижения, когда я на потеху её однокашникам болтался вверх тормашками над солнечной песчаной косой у школьного озера…

Потом я боялся, что не успею её спасти — и не спас. В дальнейшем все мои усилия были умело направлены чудаковатым мудрым стариком на помощь её сыну. При этом я должен был виртуозно восстановить парня против себя — ради его же благополучия. И главным страхом стало не справиться с поставленной задачей.

— …Ты смеешь использовать против меня мои же заклятия, Поттер? Весь в отца-подлеца, тролль тебя дери! К твоему сведению, Принц-полукровка — это ведь я!..

Рыжие ладони пожара неистово тянутся к чёрному летнему небу, в котором клубится, медленно истаивая, сгусток глубокого мрака. Darkmark, уже утратившая форму мёртвой человеческой головы со свисающей из оскаленного безгубого рта извивающейся змеёй, превратилась в отвратительную плоскую кляксу. Откуда-то справа доносится отчаянный собачий вой и сдавленные причитания несчастного Хагрида, смотрителя ключей и садов Хогвартса, которому Амикус Кэрроу подпалил замшелый хламовник, по недоразумению именующийся домом...

Мальчишка только что напоролся со своей — моей! — Сектумсемпрой на несокрушимый щит невербального активного Протего и беспомощно дрыгает руками и ногами, будто майский жук, опрокинутый на спину. Палочку уронил, дурачок… Даже Экспеллиармуса не понадобилось! Да будь на моём месте хотя бы этот дылда Роули, я уж не говорю о Долохове или Алекто…

…Опусти глаза! Пожалуйста, опусти глаза, троечник несносный!!! Мне ещё как-то объяснять Лорду, почему две минуты назад тебя не впечатала во влажную, заросшую спутанными травами лужайку моя Авада…

Безоружный пацан размазывает по лицу свои последние слезы.

— Ну, убей меня! Давай! Чего уставился? Убей, как профессора Дамблдора! Что, слабо? Трус!

— Никогда не смей называть меня трусом, Поттер!

Короткий вертикальный жест палочкой обозначает инкантацию невербального Еncapsulate. Полежи слегка оглушённым под моим защитным куполом, оболтус! Посчитай белые звёздочки в глазах!.. Если тебе еще не окончательно отбили мозги бладжером на стадионе, то, когда придёшь в себя, подумаешь, почему сегодня остался жив.

С неба с оглушительным клёкотом рушится крылатая лошадиная тушка в перьях. Мокрыми простынями на ветру хлопают огромные крылья. Спину обжигает, словно после безжалостного и неожиданного удара Флагеллято. Когтями зацепил, скотина, счастье, что по касательной!

Я кидаюсь в мокрую траву, уходя из-под удара длинным перекатом налево. Успеваю приложиться плечом к случайно подвернувшемуся камню, отчаянно выругаться, вскинуть палочку и, почти не целясь, швырнуть в проклятого гиппогрифа пучок белых ослепительных искр... Крылатая тварь очухается через пару минут. Но не подпаливать же ему шкуру всерьёз!..

— Отходим!!! — взрывается над ухом вопль Амикуса Кэрроу.

До школьной ограды, до возможности аппарировать — шагов шестьдесят…

В ту июньскую ночь 1997 года мне стало поздно бояться… Я ошибался, когда так думал!

…Скрипучий голосок домашней эльфийки тоненько выводит монотонную, тягучую мелодию. Я не понимаю языка, но различаю в приглушенном пении постоянно повторяющиеся короткие слова с обилием открытых певучих гласных… Да, конечно. Няня — она няня и есть! Если подопечному надо отдохнуть — споёт колыбельную. И вовсе не обязательно, чтобы текст песни был понятен, достаточно, чтобы от него тяжелели веки, слипались глаза, а по расслабленному телу разливалось умиротворяющее, обволакивающее тепло…

«У эльфов своя магия...»

Да, так я и поверил!

Спокойный ритм монотонного речитатива. Гласные нараспев, мерное, глубокое дыхание исполнительницы, уставившейся отрешённым, почти одическим взглядом куда-то мне между бровей. Словесные формулы, пусть непонятные, но своей мелодикой способные запросто вогнать слушателя с менее сильной волей в лёгкий транс…

Разрази меня Авада, если это не элементарный эриксоновский гипноз!

Психологический приём, который считают магией только самые оголтелые в своём невежестве симплексы. Считают и не ведают, что сами могут этому научиться, поскольку волшебные таланты для гипноза просто не нужны.

Если бы у меня в свое время было побольше желаний экспериментировать с немагическим населением, я, пожалуй, обучил бы этому приёму Петунию Эванс… Пусть бы считала себя тоже в чём-то ведьмой — по крайней мере, для своих будущих детей. И перестала бы попрекать редкостным даром свою сестру…

«Прошлое — прошлому, Северус?»

В двенадцать-тринадцать лет меня не хватало на то, чтобы считать долговязую, как ещё не умеющий летать журавлёнок, белобрысую девочку-магглу неотъемлемой частью семейного мира моей единственной, любимой подруги…

— …Ты плачешь, Лили?

— На меня опять обиделась Туни!

— Подумаешь! Она же…

— Она же… просто маггла, да? Это моя старшая сестра, Сев! Я её люблю. Жаль, что у тебя нет ни сестёр, ни братьев, тогда ты бы меня понял…

«Да, Лили. Ни сестёр, ни братьев… С самого рождения и до встречи с тобой, не принятый ровесниками, я был отчаянно, мучительно одинок. Ты могла меня отогреть… Ты — и более никто. А когда я стал тебе не нужен, только и оставалось, что выхолостить душу. Если нет обычной человеческой привязанности, пусть будет хотя бы дешёвое общественное признание. Если некому любить, то пусть меня хоть немного ценят за то, что я умею».

Некому любить?

В дрожащем от мягкого света ночника густом полумраке хозяйской спальни из бледного пятнышка на высоком потолке соткалось спокойное, усталое лицо большеглазой женщины в изжелта-зелёном, смешном медицинском чепце. Медный локон спиралькой скрутился у виска.

«Что вы сейчас поделываете, доктор Макдональд? И почему вы теперь всё время возникаете в моих мыслях — сразу вслед за моей единственной звездой на траурном бархате каждой мучительной ночи?»

— Броуни…

— Мистер Снейп не изволит уснуть? Броуни — плохая няня, её надо наказать…

— Прекрати! Я тебе благодарен. Будь уверена: я неплохо подремал, и мне даже снился добрый сон.

— Кто там был?

— Зачем тебе знать? Одна… очень хорошая волшебница.

— Хозяйка сердца господина гостя?

Я чуть не поперхнулся собственной следующей фразой… Неужели лакейская мамаша действительно «читает в душах»?

— Броуни, мне нужна Tinctura Echinacea cum Rhodiola rosea. Это лекарство такое. Сердце поддержать. Если бы я был здоров, приготовил бы сам. А так придётся попросить леди Нарциссу и миссис Макдональд.

— Это сердитая чужая хозяйка, она чуть не сломала наш забор!

Я еле заметно усмехаюсь. Эх, доктор Мэри!.. На вид вы вполне разумное, даже рассудительное создание, но, пожалуй, правду говорят легенды: Шляпа никогда не ошибается. Из-под бархатных ширм хорошего воспитания и жизненного опыта у вас то и дело лезут кошачьи лапки оголтелого гриффиндорства. Лезут, чтобы цапнуть крепкими острыми коготками «своё» — и уже не отпустить…

Мерлин всезнающий! Неужели я думаю об этом с чем-то похожим на… умиление?

«У тебя просто никогда не было сестры!»

Не было, Лили… Но всё время поблизости ходила твоя одноклассница, которая, наверное, была бы счастлива таковою считаться… А теперь — я знаю! — ей будет этого мало… Мы давно выросли.

И, право, я не знаю, как мне с этим быть…

На тоненьком сухом запястье эльфийской матери тусклый красномедный браслетик с нехитрой кельтской вязью. Ни дать ни взять — вроде тех, что считаются полезными для здоровья по обе стороны Барьера… Вот только магглы не умеют заклинать медь на поддержание молодости и долголетия хозяина артефакта, на укрепление иммунитета и избавление от нежелательных энергопотоков по телесным меридианам… Поэтому такие дешёвые ободки больше пачкают им руки зелеными следами на коже, нежели приносят пользы…

— Что это у тебя, Броуни?

Острый пальчик с аккуратным жёлтым ноготком тычется в красноватый орнамент на обруче.

— Это? Подарок моего Кэтча.

— Кто это?

— Броуни не было и шестнадцати, когда старый хозяин, отец нынешнего лорда Люциуса, отдал её садовнику Кэтчу в конкубины. Кэтч был хороший эльф. Броуни родила от него и выучила для наших хозяев пятерых новых слуг! Броуни может гордиться!

— Тебя выдали замуж… насильно?

— Такова судьба домовых эльфов. Нас не спрашивают… Броуни повезло. Муж любил её, никогда не поднимал рук и щедро одаривал. Броуни была рада делить с ним жизнь и растить детей. Только он уже ушёл по Лунной Тропе — к тем хозяевам, которые никогда не обижают своих работников…

«Она вдова… А как тепло вспоминает супруга! Значит, смогла полюбить… Даже у рабов бывает подобие личного счастья!»

— Доброй ему памяти. Дашь мне посмотреть на его подарок?

Тощая, похожая на сухую можжевеловую веточку рука, словно перепоясанная повыше угловатого сустава витым металлическим пояском, доверчиво повисает прямо возле моего носа. Броуни снова стеснительно опускает взгляд. Что же, это и к лучшему!

Бесшумный жест палочкой, аккуратно выпростанной из-под одеяла:

— Люмос!

Пусть думает, что я всего лишь пытаюсь получше разглядеть искусный орнамент! А Тrahentium reprehendo, чтобы выявить на браслете следы волшебства, можно сделать и невербально — из-под привычной защиты окклюментарного барьера…

Чисто.

Если и были какие-то чары, то давно рассеялись с течением лет…

— Мистеру Снейпу вредно много колдовать. Мистер Снейп мог просто спросить Броуни…

— Мистеру Снейпу скоро сорок лет, и он не нуждается в советах няни, дорогуша! Даже если в нём, как ты утверждаешь, ещё сидит затюканный дошкольник, которым он когда-то был!

«Смутить её! Пусть снова потупится, чтобы хотя бы две минуты не пялилась глаза в глаза! Может, и не поймёт, что я не только проверил её «драгоценность», но и сам кое-что накидал»…

Аures longae — заклятие «долгих ушей». Элементарщина, позволяющая превратить почти любой предмет во временное подслушивающее устройство, чутко настроенное на «волну» заклинателя. Жаль, что работает недолго, всего от трёх до пяти минут. Для создания более мощного «жучка» уже нужен специальный артефакт — удлинитель ушей, вроде тех, что продавали в своей лавчонке несносные братья Уизли… Но мне, пожалуй, и пяти минут хватит. Когда служанка, наконец, отправится к Нарциссе за снадобьем, она наверняка застанет там и Мэри…

Почему мне непременно нужно знать, о чём они сейчас говорят?.. И понимаю ли я это сам? Скорее всего, виной тому недавнее пробуждение без боли — впервые со второго мая.

Рука в руке...

Она первоклассный целитель. И неоднократно подчёркивала, что свой профессиональный долг ставит выше любых иных аспектов наших взаимоотношений. Вот только не каждый волшебник-лекарь будет по-сестрински неделями ходить за больным, хотя мог бы ограничиться только собственными служебными обязанностями. И уж тем более не каждый готов предоставить свой дом для пациента, в отношении которого расследуется уголовное дело о смертоубийстве…

«Она не раз говорила, что просто любит тебя…»

Просто любит…

Как у вас все просто, милые дамы!

Нет, Лили. Я тебя никогда не предам! Только ты могла бы, наверное, меня полюбить. Если бы я вообще был достоин любви как таковой.

Но почему все-таки хочется, мучительно хочется вновь ощутить лёгкую и тёплую маленькую ладонь в своей ладони? Что так беспощадно колотится в висках лихорадочным пульсом, что заставляет галопировать сердце, давно загнанное в ледяные тиски воли и, скажем уж честно, слишком усталое, чтобы быть способным на какое-либо серьёзное движение навстречу другому человеку? Почему меня с ног до головы обдаёт волной отчаянного жара, если она всего лишь садится на край кровати? И отчего, когда она в очередной раз обрывает тяжёлый разговор, где-то возле солнечного сплетения начинает холодным комом возиться живая, неподвластная рассудку тоска?

— Броуни, пора бы тебе подняться за зельем, которое я просил.

Служанка неожиданно легко для старушки соскальзывает с высокого табурета и смешно приседает в глубоком книксене.

— Будет исполнено, мистер Снейп!..

…Старая няня внезапно заговорщицки подмигивает мне огромным левым глазом. И я с изумлением вижу, как прежде, чем низенький, укутанный в полотенца силуэт Матери домовиков исчезнет в бесшумном белом облачке внутридомовой аппарации, её узловатый указательный палец многозначительно прикасается к простенькому браслету на левой руке.

У эльфов своя магия…

* * *

— Actio sugar!

Все-таки хорошо, что доктор Мэри оставила мне палочку.

Нарцисса уже лет тридцать как в курсе, что сахар к чаю мне подавать не нужно. Пуэр вообще принято пить без него! Но одновременно с изящным китайским чайником и крохотной звонкой пиалой из двухслойного белого фарфора, долго хранящей тепло изысканного напитка из сырья двенадцатилетней выдержки, на моей тумбочке неизменно появляется хрустальная вазочка с аккуратно наколотым рафинадом…

Сейчас мне именно он и нужен.

Подслушивающие чары на скромном эльфийском браслетике — это, конечно, хорошо. Пока старая нянька будет, опустив свои зеленющие очи долу, ожидать распоряжений леди, мне будет слышно, что происходит в кабинете. И чтобы не упустить ни слова, ни движения, хороши все средства… Вплоть до простейших маггловских.

Терпеть не могу приторный вкус. Но если хочешь услышать самый тихий шёпот, засунь за щеку кусочек обычного сахара. На уровне слюнных желёз. Медленное рассасывание стимулирует расширение сосудов среднего уха и помогает резонаторам усиливать звук…

— …Это уже не Северус. Только его тень…

«Вот как, дражайшая леди? Только тень?!»

Девятнадцать лет назад, Цисс, ты думала совершенно иначе, когда после первой жестокой ссоры с красавчиком Люсом сдержанно утирала батистовым платочком с вышитой вручную монограммой неудержимые солёные слезы…

Недосягаемая звезда, устало скатившаяся с закопчённого низкого неба в умирающий маггловский городок и зябко съёжившаяся под старым пледом в колченогом кресле моей маленькой гостиной в Паучьем тупике. Экзотическая орхидея, по странной причуде природы распустившаяся на вершине мусорной кучи…

— Как вы узнали мой адрес, миссис Малфой?

— Люс… Помнишь, он помогал тебе с бумагами, когда пришлось вступать в наследство? Копия нотариального акта, закрепляющего твоё право на эту халупу, долго лежала на его письменном столе…

— И часто вы ворошите документы на столе супруга?

— Так же часто, как среди них попадается маггловская бумага на имя одного угрюмого и вредного волшебника, считающегося другом моего мужа… Простое женское любопытство, Северус. Не больше того!

Небрежный Скуридж на влажный платок. Старый плед, соскользнувший с маленького округлого плеча, едва прикрытого кружевом дорогого фиолетового платья. Тонкие бледные пальцы, еле уловимо дрогнувшие у виска, когда заправляли за ухо выбившийся из старомодной высокой причёски дерзкий светлый локон. Взгляд… Долгий, слишком долгий сапфировый взгляд в глаза.

— Кофе, миледи? Опасаюсь, вина в моем доме сегодня не найдётся.

— Пожалуй… Сделай, как я люблю.

Она любит кофе с корицей. Терпкий, согревающий душу древний восточный аромат, как будто заставляющий теплеть этот льдистый взгляд…

— Северус…

— Да, миледи?

«Найдётся ли в моих запасах хоть одна скрутка настоящей корицы? Здесь, в городской лавке, торгуют грубой тайваньской кассией, которая пахнет ярко и резко, но годится лишь на то, чтобы отбивать запах перестоявшегося теста в кондитерской».

— Сколько раз мы будем переходить на «ты», Северус?

— Каждый раз, когда вы будете забывать о сословной пропасти между нами.

— Мне… очень плохо сейчас. Ты понимаешь?

— Это всего лишь размолвка с супругом, Цисс. Призрак одиночества. Кризис. Он был неизбежен с тех пор, как вы… потеряли первенца. Надо пережить!

— Я… пытаюсь. Но, видишь ли… Мне кажется, что я… неодушевлённый предмет. Вещь. Дорогая игрушка беззаботного вечного ребёнка. И — не единственная, к сожалению.

«Значит, причиной ссоры снова был запах чужих духов от одеяний нашего денди, до сих пор считающего, что мир крутится вокруг него одного, а молодая жена безнадёжно слепа и эмоционально неразвита… Когда-нибудь тебе дорого встанет эта ошибка, Люс!»

— Здесь надо простить и забыть. Или… расстаться.

— Чистокровные семьи не одобряют разводов, Северус…

— Он любит вас.

— Да что ты знаешь о любви!..

Её голос дрогнул?

«А в самом деле — что? Лили была и осталась для меня неприкосновенной».

— Я сейчас вернусь. Кофе…

— Ко всем троллям кофе, Северус… Обними меня!

Тёплый плед отброшен в сторону. Взлетев из широкого кресла, стройная тень в шуршащих фиолетовых шелках на цыпочках тянется ко мне. Холодные белые руки обвивают мои плечи. Влажные глаза глядят, как в бездну. С громким стуком падает из причёски на щербатый паркет крупный черепаховый гребень, отделанный белым золотом.

— Ты — настоящий… Живой…

Тягучая волна внезапного жара, рождённого её близким, учащённым дыханием, заливает меня с ног до головы. Вопреки воле я запускаю пальцы в её рассыпавшиеся волосы. Крепко прижимаю к груди внезапно поникшую голову…

Горячечный пульс разрывает виски. Где-то возле солнечного сплетения нервно бьётся, нарастая, тугая, болезненная волна истомы, неумолимо опускаясь вниз… Не отдавая себе отчёта в том, что сейчас случится, я соскальзываю руками по напряжённому затылку Цисс, по изящному изгибу шеи — к длинной застёжке, скрепляющей на спине эти проклятые тяжёлые шелка…

Чужая жена в моих объятиях дышит всё чаще. И я понимаю, что уже ничего не могу изменить…

Её захлёбывающийся шёпот грохочет в ушах горным обвалом:

— Ты живой… С тобой и я буду жива…

«Она хочет почувствовать себя нужной кому-то, Северус! А ты просто вовремя под руку подвернулся!»

Насмешливый голос семнадцатилетней Лили, кокетливо болтающей ногами на тех самых качелях, что до сих пор скрипят ржавой рамой на соседнем пустыре, врывается в сознании неумолимой, прописной истиной.

Я каменею, стиснув зубы до скрежета.

Нарцисса всё понимает. Бессильно отшатывается, снова падая в кресло. Закрывает лицо ладонями. Не в силах сдвинуться с места, я слушаю её сдержанные рыдания. Вижу, как подрагивают под невесомой пеленой разметавшихся серебряных волос узкие плечи…

— Цисс…

Проходит еще несколько минут, прежде чем она снова решается на меня взглянуть. Щёки красны. Поджатая нижняя губа, слегка прикушенная, успела припухнуть. Но глаза…

Они уже совершенно сухи.

— Северус… Спасибо тебе. Сегодня, по большому счету, ты меня спас…

«Звезда останется звездой, даже будучи сорванной с небес и помещённой в запаянную реторту любопытного алхимика».

— Он любит… тебя. И всегда будет к тебе возвращаться. К тебе одной.

— Я хотела бы, чтобы та, кого любишь ты, тоже однажды к тебе вернулась. И взяла то, в чём ты только что мне отказал. Я… даже не досадую, Северус! Красть чужое — не твой стиль… К сожалению!

Через час, вдоволь напившись кофе с поддельной маггловской кассией и наплакавшись, она тщательно проводит себя в порядок. Безупречная хозяйка дома Малфой просит проводить её куда-нибудь, откуда удобно было бы аппарировать домой, и холодно подаёт мне на прощание руку в муаровой митенке.

Когда мягко светящаяся воронка межпространственного перехода уносит её во влажную ночь, за моей спиной отчаянно и одиноко скрипят старые качели.

Она вернётся в эту тесную квартирку на первом этаже кособокого двухэтажного дома викторианских времён только один раз. И то вместе с сестрой. Вернётся, когда понадобится спасать её сына. И без сомнений протянет узкую холодную ладонь для рукопожатия, скрепляющего высшей связью мой Непреложный обет…

Тогда я не был для неё «только тенью»!

* * *

Хрустящий кусок рафинада давно превратился за щекой в липкий приторный сгусток концентрированного сиропа. Пить хочется…

На низеньком ореховом журнальном столике — простой фарфоровый госпитальный поильник. До стола четыре с половиной фута, совершенно непреодолимых для меня в нынешнем состоянии… Пуст, наверное? Наплевать, палочка при мне, и мощные лекарства еще не вышибли из моих мозгов остатки элементарных инкантационных формул. Сначала призвать, потом — наполнить. Главное, расположить сосуд рядом с собой так, чтобы, оставив палочку, я смог свободно взять его одной рукой и поднести к губам.

— Акцио!..

Поильник подскакивает в воздух и, взмыв над кроватью, опрокидывается, окатывая меня четвертью галлона чистейшей ледяной воды. Мгновенно промокают лёгкое пикейное одеяло, рубаха, повязки… Увесистая фарфоровая крышечка ребром приходит прямо в переносицу. Счастье, что все остальное успевает обрушиться на подушку, а не на голову!

Тролль побери, когда это Броуни успела его наполнить?

Резкий спазм от внезапного холодного потока мгновенно скручивает остатки мускулов в тугой жгут обжигающей боли. Вот же парадокс: холодные компрессы, которые ставит мне доктор Мэри, всегда притупляют приступ, а тут…

Скрипнув зубами, я пытаюсь сбросить мокрую, разом отяжелевшую тряпку на пол. Тщетно…

Тот, кто первым войдёт в эту комнату, станет свидетелем отвратительной картины моего унижения. Бессилия. Никчёмности… Как там сказала Нарцисса?

«Это уже не Северус. Только его тень…»

Эльфийская нянька давно отослана Нарциссой в комнаты хозяина — в ту самую потайную лабораторию, в которой мы с Люциусом когда-то провели у атанора не один час… Служанке велено поискать готовую тинктуру эхинацеи на полке… Интересно, для кого её держат? Нарцисса здорова. Люс как будто тоже никогда не жаловался ни на сердце, ни на слабость иммунитета. Волшебники вообще покрепче магглов будут: магия сама по себе неплохо защищает от большинства обычных болезней и почти вдвое продлевает век по отношению к тем, кто лишён таинственного дара природы.

Если, конечно, тебя не убивает смертельное проклятие, не истощает яд, не изматывает беспощадная пустота бессмысленного одиночества…

Через четыре месяца мне было бы только тридцать девять. Даже для магглов маловато… Но я ведь уже сделал всё, что должен был сделать?

«Да. Только то, что должен… Но разве это всё, что ты мог, Северус?»

Стройный силуэт в долгополой темно-синей мантии бесшумно скользит в полумраке от высокого ромбовидного окна с плотно занавешенными шторами к моей постели. Осторожно присаживается на край, не сминая перин. Глубокий взгляд цвета природного изумруда с искристыми солнечными прожилками колюч и недоверчив. Как в тот день, когда я готов был заночевать на холодной полированной мозаике под портретом Полной Леди, у потайных дверей в гостиную Гриффиндора…

— А что я мог, Лили? Что?

Неполных два десятилетия мои цели и судьба были «совершенно очевидны». И не только мудрому директору школы, которому я однажды прокричал сквозь отчаянный вой непогоды на исхлёстанном ливнем холме:

— Располагайте мной как угодно, сэр!

«Только ты об этом так и не успела узнать…»

— А помнишь, когда нам было тринадцать лет, ты сказал, что видишь свою жизнь наперёд? Сосредоточенный учёный у ровно гудящего таинственным огнём атанора. Алхимик, добровольно заточивший себя в строго обставленной лаборатории, чтобы изменить мир к лучшему…

— Я был наивен, Лили. И представить не мог, что понадоблюсь в совершенно ином качестве.

— Ты предатель.

— Знаю. Я предал тебя…

— Себя, Северус. Себя!.. Алхимия — не только превращение веществ, не только поиски чудесного эликсира, дарующего сказочное благосостояние и истинное бессмертие. Ты ведь это знаешь. Во все времена алхимики стремились к большему, нежели простой синтез философского камня... Они желали вернуть миру его изначальное творческое совершенство. Ты тоже этого хотел когда-то. Когда же стёрлась эта острая грань твоего кристалла?..

— Грань, говоришь? Может быть, дело в том, что этим самым кристаллом… п-пришлось заколотить несколько десятков гвоздей?..

— Это был твой выбор, не правда ли?

— Ты беспощадна… Спасибо.

— За что?

Она смотрит на меня, чуть склонив набок увенчанную тяжёлым огненным ореолом голову. Правая бровь недоуменно поднята.

— Ты одна бываешь со мной абсолютно честна.

— Не только я. Но… ты не понимаешь. Кстати, почему ты такой… мокрый?

— Колдовал, знаешь ли…

«Меня не хватает уже на простое Акцио, а ты говоришь — алхимия… Это конец, Лили. Мы скоро увидимся, наверное… Только не отвергай меня там, на белом перроне вокзала в вечность. Не отвергай…»

— Откуда ты знаешь о белом перроне?

«Я что — произнёс это вслух?.. Нет. Просто в вечности не нужна легилименция, чтобы понять друг друга…»

— Мне… это снилось. Ты… встречала меня.

«К сожалению, не одна. Но это было во сне. По-настоящему всё должно быть иначе!»

— Тсс! Тихо! Не сейчас об этом. Тебе больно. Ты дрожишь. Тебя надо согреть… Закрой глаза!

Я повинуюсь.

Она имеет право располагать мной, как угодно. И знает это без слов.

…Тонкие пальцы аккуратно приподнимают облепившее напряжённый торс одеяло. Убирают с подушки едва не прибивший меня кусок тяжёлого фарфора.

Меня сотрясает крупный озноб. Я чувствую лёгкое покалывание в ладонях, ощущаю всей кожей, как на постылое ложе опускается невесомый купол согревающих чар, быстро высушивающих моё бельё. Под сумрачными сводами комнаты витает тонкий запах жасмина и ночной фиалки. Знакомый… Тонкий... Такой чужой для неё…

— Спасибо, Лили! Ты… сменила духи? Прежние, с запахом корицы, зелёных яблок и магнолии, признаться, мне нравились больше...

Узкая ладонь с длинными чуткими пальцами осторожно ложится мне на лоб.

Слишком тёплая ладонь. Слишком живая, чтобы быть просто памятью!..

— Лили?..

— Северус! Что ты опять натворил! Доктор Мэри снова будет нам выговаривать… Тебе хотелось пить? Неужели нельзя было позвать Кодди или Броуни?

Я открываю глаза.

Нарцисса…

— Что я н-натворил? Наверное, то, что только и может натворить… тень прежнего Северуса!

Она замирает. Прямая осанка, не нуждающаяся в корсете под скромным домашним платьем темно-зелёного цвета, безукоризненно изящна.

Пара льдистых прозрачных сапфиров ровно три секунды смотрит на меня с неподдельным недоумением. Но гримаса изумления быстро исчезает с бледного лица, и оно вновь обретает то величавое спокойствие, которое несведущие люди часто принимают за надменность.

— Ты все еще можешь меня удивить… Теплее стало?

— Стало. Но жажда никуда не делась. Если не затруднит, наполните эту троллячью склянку, пожалуйста.

— Сейчас.

Она грациозно поднимается с края постели, отходит куда-то в угол. Я слышу звук тихо звенящей о фарфор водяной струи.

— Теперь я понимаю, как ты столько времени продержался, играя сразу за две стороны… Шпион! — её голос обыденно спокоен. Ни тени насмешки! — И что тебе ещё удалось услышать из нашей беседы с доктором Мэри?

— Почти ничего. Вы слишком быстро отослали эльфийку, миледи.

— Броуни? Но она ведь сюда еще не спускалась?

— Нет. Я всего лишь зачаровал на прослушивание помещения её браслет.

— Я должна была догадаться… Попей!

Её ладонь протискивается под мой затылок, осторожно приподнимает голову. В губы жёстко тычется холодный белый носик поильника. Я делаю несколько судорожных глотков, болезненно отзывающихся в напряжённом шраме на шее. Пытаюсь поддержать сосуд правой рукой, но чувствую, что отчаянный тремор только помешает мне напиться…

— Что у тебя с ней? С этой… доктором Мэри?

— Н-ничего.

— Лжец! Впрочем, если не хочешь, можешь не отвечать. Когда я вчера заглянула сюда, чтобы справиться о твоём самочувствии, она глубоко спала, скорчившись на полу у постели и уронив голову тебе под бок. И ваши руки... Я не поверю, что это было всего лишь дружеское рукопожатие… Пришлось для неё гостевую кушетку из мансарды левитировать…

— Действительно ничего, миледи.

— Может, все-таки перейдёшь со мной на «ты» — в четвёртый раз за два дня?

— Может. Только ответь мне, зачем тебе шпион и лжец, от которого, ко всему прочему, осталась уже только тень!

— Затем, что… я устала вас терять — тех, кто был мне так или иначе близок. Ребёнок, сестра, бывший сокурсник Ивен Розье, интеллектуал Долохов — неплохой собеседник и галантный кавалер, бестолковый, но честный служака Гиббонс… И те молодые ребята, которых Лорд приводил в наш дом, представлял обществу, а потом, даже не благословив напоследок, посылал против мракоборцев — на верную смерть… За минувшие годы было слишком много потерь. Не добавляй к ним ещё одну, если можешь.

— Да, пожалуй, если бы мы играли в блэкджек, это был бы уже перебор…

— Циник!

— Как полагается лжецу и шпиону!

— Обещай мне, что тебя я не потеряю. Иначе стоило ли марать платье в твоей крови и рисковать расщепом, когда больше некому оказалось отправить тебя в госпиталь!

— Не могу, представляешь? По большому счету, ты и сама знаешь, что меня ждёт… Возможно… более того, весьма вероятно, что скоро я очень пожалею о том эбеновом ларчике, пароль от которого мы доверили твоему камердинеру…

— Прости, Северус!.. Акцио!

Лаково поблёскивающий тёмный футляр плывёт с полки ей в руки.

— Либерацио!

С лёгким щелчком откидывается резная крышка. Унизанная перстнями рука вынимает из бархатного ложемента флакон темно-зелёного стекла… И что есть силы швыряет об пол.

— Кстати, о камердинере… Кодди!

— Кодди здесь, хозяйка!

Способности эльфов мгновенно перемещаться в почти неограниченном пространстве и буквально ходить сквозь стены даже крепостной толщины я устал удивляться еще в Хогвартсе…

— Подмети осколки и выведи пятно с прикроватного коврика!

— Слушаюсь, хозяйка!

По полу стремительно зашаркал мягкий сорговый веник. Потом мельчайшие осколки стекла были уничтожены нехитрым Эванеско. Мне показалось, или, ликвидируя то, что осталось от моего шанса на мгновенное избавление от страданий, ушастый слуга искренне улыбался?

— Северус… Сегодня тебя заберут отсюда, и мы, должно быть, долго не увидимся. Когда ты поднимешься на ноги и вновь сможешь встать к атанору, изготовишь себе новую порцию отравы, если захочешь. Но со мной даже не смей больше об этом говорить.

— Почему ты… согласилась, Цисс?

— Потому что в состоянии отчаяния проявила непростительную слабость. Скажи спасибо доктору Макдональд — она неплохо вправила мне мозги!

— Где она… сейчас?

— В моем кабинете. Беседует с двумя мракоборцами и каким-то совершенно невоспитанным разъярённым верзилой, которого она вызвала из Мунго… Как его там? Представляешь, этот хам мало того, что наследил по всей гостиной летучим порохом, когда вывалился из камина, так ещё и поинтересовался, знаю ли я, что корсет носить вредно! А тебя… Тебя, извиняюсь, обозвал недобитой сволочью…

— Но ведь я и есть недобитая сволочь, Цисс. Особенно с точки зрения доктора Руперта Остина, насквозь светлого мага и ведущего реаниматолога лучшего в Британии волшебного госпиталя.

— Кажется, теперь я понимаю, почему ты решился на побег из стационара! Надеюсь, реаниматолог тебе больше не понадобится, и доктору Мэри не придёт в голову принимать в своём доме этого медведя, который даже разговаривать по-человечески не способен!

— Боюсь, эти надежды беспочвенны. Они с Мэри давние друзья… Да, у Руперта совершенно уморительный жаргон и заметный американский акцент. Он из Ильверморни…

— Да уж… Я так и думала. Ни манер, ни совести! Но довольно о нём… Ты примешь от меня подарок на прощание?

— Смотря какой.

— Я заметила, что тебя смущает, когда доктор Мэри помогает тебе справляться с бытовыми сложностями. И решила, что тебе нужен умелый и безотказный слуга. Из эльфов. Мужского пола, разумеется… С этой минуты Кодди поступает в полное твоё распоряжение.

— Но, Цисс… Признаться, я даже в школе предпочитал, чтобы домовики пореже попадались мне на глаза.

— По крайней мере, пока ты болен, это необходимо, не спорь! С Мэри мы уже всё обговорили. Она тоже считает, что помощник ей понадобится…

— А… Броуни? Она ведь ему мать. Ей будет тяжело расстаться с сыном.

— Привыкнет. Тем более, что это не первый её сын, который покидает наш дом.

— Так нельзя, Цисс. Они рабы, конечно… Но все же сердце и разум у них мало отличаются от нашего.

— Ты отвергаешь мой дар?

— Да.

— Я буду настаивать, чтобы ты его всё же принял. Хотя бы ради моего спокойствия.

— Зато мне присутствие в моей спальне постороннего существа спокойствия, пожалуй, не прибавит. Я привык к одиночеству, Цисс. И рабство… ненавижу! Кстати, а кому был подарен другой сын Броуни?

— Никому. Он получил вольную. Люс как-то имел неосторожность взять его с собой в Хогвартс…

— Хотел при разговоре с Дамблдором выглядеть барином, который без лакея даже из дому не выходит? Можешь не рассказывать дальше. Предположу, что в результате слугу по имени Добби вы потеряли… А один хитрый очкарик-второклассник до самого отбоя шастал по аудиториям в одном носке!

— Ты знаешь Добби?

— Разумеется… Мне ведь приходилось приглядывать за Гарри Поттером.

— И всё же я прошу тебя принять мой дар. Нас ты не обделишь, поверь, челяди в поместье хватает. Подумай о том, легко ли Мэри тебя брить, помогать умываться, поворачивать в постели…

— Полагаешь, она доверит это эльфу?

— Если слуга хорошо вышколен, почему бы и нет. В конце концов, пора тебе почувствовать себя выходцем из старинного волшебного семейства, а не сыном безродного маггла из рабочего городка… Вот что, я знаю, как мы преодолеем твоё нежелание связываться с подневольным лакеем. Кодди!

— Да, хозяйка!

— Приведи сюда свою мать и сестру.

— Кодди слушается!

Через мгновение у моей постели, скромно склонив большеухие головы, стояли в ряд три домовика, невольно вызывая улыбку своим нелепым обликом.

Нарцисса медленно поднялась.

— Слушай меня, Броуни, мать домовых эльфов, несущих свой долг перед магами благородного дома Малфой! Я благодарю тебя за то, что ты родила и воспитала для нас, твоих лордов, сына Корделиуса! Он достойно и честно служил нам, хотя иногда и проявлял строптивость, которую я ему прощаю. Ныне срок его службы нам подошёл к концу, и твоего сына ждёт новая дорога и новая судьба.

Сухонькая серокожая женщина подняла на хозяйку огромные кошачьи глаза, мгновенно наполнившиеся слезами. Тонкие губы её поджались и задрожали, но с них не сорвалось ни слова.

— Долли! Принеси из гардероба… скажем, тот дуплет, тэн и малый килт со спорраном, которые Драко носил по праздникам, когда был маленьким! Поживее!

— Слушаюсь, миледи! — прошелестела девушка, исчезая в стремительно тающем белёсом облаке аппарации.

Как только она появилась вновь, Нарцисса приняла из её рук аккуратную стопку тряпья.

— Корделиус, слуга дома Малфой!..

Кодди робко шагнул вперёд. И вдруг, качнувшись всем своим тщедушным тельцем, упал на колени к ногам хозяйки и истошно заверещал:

— Простите бедного Кодди, добрая хозяйка! Накажите, но не гоните прочь, пожалуйста! Что несчастный эльф будет делать, если ему придётся покинуть дом, где он родился и вырос, где живут его братья, сёстры и любимые хозяева!

— Возьми себя в руки, несносный! И слушай внимательно! Я, Нарцисса Малфой, госпожа твоя, дарую тебе эти одеяния в знак того, что отныне магический контракт, предписывающий тебе мне служить, более не властен над тобой. Прими же, как велю я тебе, эти одежды, а с ними и свободу не слушаться более моих приказов!..

Кодди оторопело поднялся, шатко переступая на босых дрожащих ногах. Нарцисса безо всякого стеснения сдёрнула с узких плеч домовика пропахшую лошадью попону, распустила чесночный поясок, и заменявшее килт полотенце легко соскользнуло на пол. В одной старой наволочке бывший лакей выглядел ещё смешнее, и я непроизвольно хмыкнул в край одеяла, поймав себя на мысли, что отчаянно боюсь нового приступа. Впрочем, наволочка вскоре последовала за чепраком и полотенцем.

В мягком свете четырёх толстых свечей на журнальном столе худенькое лёгкое тело домовика казалось совершенно детским.

Старая Броуни с поклоном протянула Нарциссе кипу одежд, и сама помогла облачить сына. Костюм, шитый на семилетнего Драко, пришёлся взрослому эльфу впору.

— И куда же бедный Кодди во всем этом пойдёт?..

Я усмехнулся.

— А куда захочет, туда и пойдёт. Кодди теперь свободен, и сам будет выбирать, куда податься.

— Выбирать?

В огромных глазах домовика вспыхнул белый огонёк страха. А Долли уткнулась острым носиком в плечо матери и глухо заплакала.

— А ну прекрати разводить здесь сырость! Радоваться надо! Хозяйку благодарить! Твой брат вольную получил… — раздражённо бросил я. И тут же осёкся.

«А ты, Северус, разве не отвык принимать самостоятельные решения за то время, пока тебя вёл долг?»

— Вот что, Кодди, — мягко начала Нарцисса, — у нас с мистером Снейпом к тебе предложение. Если хочешь, можешь поступить к нему в услужение по найму. Мы друзья, ты сможешь часто бывать у матери…

— Н-нет!.. То есть… да! То есть… Кодди не знает…

— Богатого жалования не обещаю: я ограничен в средствах. Но чем тебя кормить, думаю, найдётся…

«Ага! С учётом того, что меня самого с мая месяца кормили в госпитале! Мерлин всемогущий, во что я опять ввязался с этими Малфоями?..»

— Дозволит ли хозяйка молвить старой Броуни материнское слово сыну?

— Дозволит, дозволит, — фыркнула Нарцисса. — Если, конечно, вы всю спальню мне своими слезами не затопите!

— Кодди, послушай свою мать. Ты больше не раб. Но подчинись своей хозяйке в последний раз. Делай, что тебе говорят, ступай в услужение к господину гостю. Ему нужен не просто слуга, а друг.

— Друг?..

Пара огромных светящихся мячей для гольфа, по недоразумению называющихся у эльфов глазами, воззрились на меня так, будто впервые увидели. Мне только и оставалось, что слабенько кивнуть в знак согласия.

— А-а… Ну, тогда Кодди пойдёт…

— Вот и славно, — подвела итог Нарцисса. — Ступай собирать вещи и простись с родными. Через полчаса чтобы был готов к отъезду!..

Когда мы остались вдвоём, она снова присела на край моей кровати.

— Эльфы совсем как дети, Северус.

— Как плохо воспитанные и совершенно несносные дети…

— Я должна признаться... В моём подарке есть дополнительный смысл. Тебе, чтобы жить, просто до боли нужно за что-нибудь или за кого-нибудь отвечать. Вот и получи… И посмей только бросить этого большого ребёнка одного в этом большом и сложном мире!

…Тёплая рифлёная рукоять волшебной палочки привычно лежит в ладони, спрятанная под постылым одеялом.

Кассиус Уоррингтон… Мой выпускник. Более некому было тайком изъять её из хранилища вещественных доказательств в аврорате. Когда это вскроется, мальчишка в лучшем случае лишится места, загубит неплохо начавшуюся карьеру. В худшем — отправится под арест. Пожалуй, ему припомнят и родного дядю, лояльного к пожирателям смерти, и слизеринское образование…

— Цисс, у меня к тебе будет еще одна просьба.

— Какая, Северус? Надеюсь, что на этот раз обойдётся без каких-нибудь отчаянных авантюр?

— Увы, нет… Надо найти способ вернуть это в контору к мракоборцам. Лучше — через того же Касси…

Я вынимаю палочку из-под одеяла и кладу ей на колени.

— А… ты?

— Во-первых, я кое-что могу и без неё. А во-вторых, всё равно вряд ли подследственному, находящемуся под домашним арестом, разрешат оставить палочку при себе.

— А в-третьих, пытаешься спасти юного Уоррингтона от служебного взыскания?

— Конечно.

— Хорошо… Я сделаю все, что смогу — и для тебя, и для твоего ученика.

* * *

— Мне нужна твоя палочка, Люциус!

Безжизненно-белая костлявая рука властно тянется из полумрака к фамильной реликвии дома Малфой — лаковому стеку длиной в сорок шесть с половиной дюймов, с рукоятью в виде серебряной змеиной головки с изумрудными глазами.

Внутри модной тросточки сокрыт тонкий восемнадцатидюймовый жезл с горячей сердцевиной из драконьей жилы. Верный артефакт мага-аристократа, тайна изящного денди…

Бледное лицо Люса похоже на гипсовую маску. С этой тростью он не расставался с того дня, как на глазах многочисленной родни и слуг, успев огласить длинное завещание и благословить всех, вплоть до домашней челяди, мирно преставился на широком роскошном ложе под дорогим балдахином его отец, лорд Абраксас Малфой.

Была и другая палочка — ореховая, искусно сделанная на заказ по руке одиннадцатилетнего наследника чистокровного рода. Та, что курьер Олливандера привёз в помпезный особняк с ромбическими окнами накануне первого сентября, в год поступления Люциуса в Хогвартс. Её, должно быть, отняли еще в восемьдесят первом, когда молодой пожиратель смерти впервые попал под арест и чудом отвертелся от долгой отсидки в Азкабане.

Всё-таки в том, что неизвестный гоблин-артефактор изготовил в свое время для главы дома Малфой футляр под палочку именно в виде стека, есть некоторый символизм, перемешанный с черным юмором. Тросточка — не только модный аксессуар, она может быть и знаком немощи. Ведь ею пользуются не только щёголи, но и … калеки.

Волшебник привыкает к своей палочке, как к продолжению руки… Многие из нас, благословлённых магическим даром, лишившись жезла, чувствуют себя как инвалиды, потерявшие часть собственного тела. Безнадёжное чувство физического несовершенства поселяется в душе и отравляет её неуверенностью в собственных силах.

Но ведь были времена, когда колдуны рождались, а Олливандеров, Йонкеров, Грегоровичей, Стефалопусов, Кидделов ещё не было на свете. И по сей день в Африке воспитанники школы Уагаду в Лунных горах обходятся для самых сложных инкантаций, вплоть до практики в анимагии, только собственным пальцем…

Нарцисса берет мою палочку в руки, поднимается, долго глядит мне в глаза.

— Как же нужно верить в силу своего дара, чтобы сделать то, что сейчас сделал ты… Мы ведь подумали об одном и том же? Люс так не смог бы, наверное.

— Прекрати нас сравнивать, пожалуйста. Однажды он смог…

— Лорд его попросту заставил!

— И, пожалуй, сам того не ведая, спас ему жизнь и даже свободу. Как бы странно это ни звучало. То, что с тех пор твой муж не участвовал ни в одной боевой вылазке и даже в Хогвартс явился безоружным, сделало его в глазах победителей жертвой тёмного произвола, достойной сочувствия и помилования, а не соучастником преступного узурпатора.

— Ты прав. Я больше никогда не буду вас сравнивать. Знаешь, после боя в школе мы нашли палочку Беллы. Я, тоже безоружная в это время, хотела взять её себе. А Люциус… он её сломал, представляешь!

— Молодец! Умеет все-таки включать соображаловку, когда нужно!

— Нам пора проститься, Северус. Не держи на меня зла… за слова о тени!

— Ладно уж, не держу, не держу...

«И все же мы вряд ли еще увидимся. До суда мне придётся пребывать взаперти — пусть и не в тюрьме, а в докторском доме. А после… после для меня не будет уже ничего».

Она молча убирает палочку в стенной шкаф, заключив в изящную шкатулку для писем. Возвращается к моей постели. И неожиданно ласковым, совершенно материнским движением ерошит спутанные, нечистые волосы на моей голове.

* * *

— Мэри, я в последний раз спрашиваю, ты уверена, что поступаешь правильно?

— Ответ тот же, что и раньше: да, Руперт.

— Ну, как знаешь!.. Где там этот дракклов побегушник, чтоб его через драконий хвост приподняло да шлёпнуло?

— Тсс! Он же наверняка тебя слышит!..

Нарцисса, сухо кивая, поднимается навстречу распахнувшимся дверям.

В спальню, сразу ставшую какой-то маленькой и тесной, решительно вваливается кажущаяся из моего лежачего положения просто громадной фигура невыносимого реаниматолога. Поверх форменного лаймклока небрежно наброшен дорожный плащ. На непокрытой медвежьей голове топорщится совершенно маггловский ёжик, похоже, с позавчерашнего дня не видевший гребешка.

«Ни за что не поздороваюсь первым!..»

Мэри, неслышно появившаяся из-за спины своего нахала-приятеля, посылает мне еле заметную улыбку. Я на мгновение задерживаю взгляд на её осунувшемся, побледневшем лице…

Коротко поприветствовав хозяйку дома, доктор Остин скользит колючим прищуренным взглядом по моей широченной постели, хмыкает и… огромными шагами шествует мимо — к тихо потрескивающему изразцовому камину.

— Натопили, значит… Правильно, правильно… Такие дома почти мгновенно остывают, когда наступает осенняя прохлада. И к сети подключён, конечно? Я думаю, вычистить надо, возможно, нам придётся им воспользоваться…

«Ведущий целитель, мощный специалист в роли печника? Забавно!»

— Погоди, — Мэри тоже заглядывает в камин, где на рдеющем слое душистых можжевеловых углей еще бесятся, доедая последние остатки органики, озорные оранжевые кисточки. — Ты ведь предлагал парную аппарацию, как тогда с Патриком. Может, будем придерживаться первоначального плана? Или ты передумал?

Её слова и тревожный взгляд Нарциссы заставляют меня напрячься. В тихо гудящей, как труба этого дракклова камина, тяжёлой голове неумолимо нарастает алая волна злости — безотчётной и безудержной, как в детстве при виде очередного триумфа проклятого очкарика Джеймса…

«Опять все решают без меня... Постойте, а что ещё за парная аппарация? О Мерлин!..»

Руперт, оторвавшись наконец от созерцания беспорядочной пляски огня, поворачивается к Цисс:

— Сэвидж сказал, ваш дом ещё под надзором... Министерство наверняка требует, чтобы камины были в любой момент открыты для связи.

— Так и есть. Мне позвать истопника, чтобы подготовил всё к путешествию?

— Ты уверен, что так будет безопаснее? — взгляд Мэри насторожен и строг.

Я не выдерживаю и, еле заметно подмигнув ей, выдавливаю сквозь зубы:

— Могли бы и поздороваться, доктор Остин. Или вас не хватило… заметить, что в данный момент я не сплю и не без памяти? А может, в кругу истинных кокни уже не принято приветствовать всех присутствующих, входя в помещение?

«Поймёт ли, что я его только что фактически магглом обозвал? Кокни с американскими предками в анамнезе — это, прежде всего, человек из простонародья».

Медведь в распахнутом дорожном плаще что-то жуёт по-детски пухлыми, влажными губами, но молчит, продолжая полностью игнорировать моё присутствие. А Мэри… Мэри неожиданно одаривает меня одобрительным кивком.

«Моя подчас невыносимая манера общения, да еще по отношению к её лучшему другу, пришлась ей по душе?! Или для неё такое вызывающее поведение только знак того, что мой разум в данный момент не угнетён болью и по-прежнему ясен? Кто вы сейчас, доктор Мэри? Снова сдержанная целительница, тщательно выполняющая свой профессиональный долг, или отчаянная гриффиндорка, которая при иных обстоятельствах могла стать мне сестрой?»

— В самом деле, Руперт, ты мог быть и повежливее.

— Здороваться с этим… интриганом? Если бы не ты, Мэри, я бы сейчас ему такого здравия пожелал! Да на него Авады мало!

— Руперт!..

Её рука осторожно ложится на его огромное плечо. В голосе — тень лёгкой укоризны. Нарцисса тихо фыркает, как рассерженная кошка, и демонстративно отворачивается к окну.

Внутренне свирепея, я стараюсь придать своим словам откровенно издевательский тон:

— Вы намеревались сначала почистить камин, доктор! А потом вам придётся составить объяснительную для Сэвиджа о причинах скоропостижной и долгожданной кончины его подследственного!

— Мэри, ты не могла бы попросить своего пациента хоть немного помолчать? Нам ещё надо его осмотреть перед перемещением, а делать это под всякие дурацкие сентенции выше моих сил!

— Доктор Макдональд, будьте любезны… напомните вашему другу, что непростительное заклятие вызовет почти мгновенное явление мракоборцев. Прямо через всё ещё не чищеный камин!

Мэри качает головой. Берет своего бесстыжего Геркулеса за руку. Одновременно успокаивающе и предостерегающе сжимает толстые, как сосиски, сильные пальцы. Смотрит внимательным вопросительным взглядом в притаившиеся под широкими бровями щёлки сузившихся, гневных глаз. Остин отвечает ей едва заметным кивком и… сникает, сдувается, словно из него разом выпустили весь воздух.

Браво, Мэри!

— Миссис Малфой, нам с вами нужно переговорить с полминуты.

— Я к вашим услугам, доктор.

— Надо бы снять с особняка защиту от аппарации… После осмотра больного мы отправимся немедленно.

— Что же, тогда попрощаемся. Была… рада вас видеть! Минут через пять будьте готовы к путешествию. Северус, до встречи!

«Встречи не будет, Цисс!».

Я провожаю долгим взглядом исчезающий за дверью изящный силуэт в сухо шелестящих шелках. Дракклов Остин бесцеремонной грозовой тучей приближается к моему ложу.

— Ради всех основателей, постарайся быть осторожным, Руперт!

— Сам знаю!.. Слушай, Мэри, ему тут кто-то до меня сподобился по роже засветить! Отличный удар, знатный синячина! Даже под глаза сполз, и вся переносица отекла!

Проклятый поильник!..

— Дай-ка я посмотрю… Северус, что это?

— То, что совершенно не стоит вашего внимания, доктор Макдональд.

Тонкие тёплые пальцы осторожно наносят на моё лицо небольшую порцию прохладной мази от ушибов. В комнате повисает еле уловимый запах горной арники, кожу слегка покалывает: крохотные включения оксида кремния выдают присутствие в снадобье порошка болотной бадяги.

Она всегда носит с собой именно те зелья, которые нужны мне в данный момент? Абсурд какой-то.

— Отёк сейчас спадёт, дышать будет легче… Нос не сломан, Эпискей не понадобится. Голова не кружится, не болит? В глазах не двоится? Ума не приложу, как вы ухитрились заработать ушиб на лице, лёжа в подушках!

— Пусть это останется секретом для доктора Остина, — еле слышно шепчу я.

— Дай ему обезболивающего, мало ли что… И лучше инъекционно, быстрее подействует!

Вдвоём, снова приподняв меня над постелью левитирующим заклинанием, они меняют повязку Дезо, надёжно фиксируя безжизненную левую руку к торсу широкими фланелевыми бинтами. Так что притаившаяся в надплечье боль не успевает разлиться кипятком по всему левому боку.

Я беспомощно вишу над смятым ложем, словно сломанная марионетка, и жду…

Сейчас Мэри возьмёт меня за руку, возможно, даже приобнимет для верности — бережно и невесомо. А потом активирует заклинание… И гостеприимная хозяйская спальня в старом особняке, в котором я неизменно находил убежище от многих жестоких обстоятельств, провалится в тошнотворный мрак, навсегда оставаясь в прошлом…

Остин аккуратно поправляет поверх бинтов свежую больничную рубаху. Некрахмаленый тонкий лен почти приятно холодит кожу там, где может её касаться.

Я жду, украдкой бросая на Мэри полные надежды взгляды. Жду. И все-таки упускаю момент.

— Давай первой, сестрёнка!

Голос окаянного Руперта резко взрывается под высокими сводами. Огромные, мягкие, длинные, как у камуфлори-переростка, лапы целителя легко подхватывают меня, словно ребёнка, под лопатки и под колени, так, что голова в мгновение ока оказывается на его могучем плече. И последнее, что я вижу — широкую полу дорожной мантии, взметнувшуюся вверх во время двух синхронных хлопков и накрывшую меня до самых ушей…