Это она (гет)

Пэнси Паркинсон всегда была абсолютно самодостаточна. Подруг у неё не было, что неудивительно — она всегда точно знала, чего хочет, и ни в чьих советах или поддержке не нуждалась. Сплетничать и обсуждать чьи-то наряды или мальчиков — её это никогда не интересовало. Напротив, Пэнси, сама того не желая, давала всем остальным повод сплетничать о себе, и ей это блестяще удавалось — чего стоили только отношения с Драко, о которых не судачил разве что ленивый. Она, может, и не была королевой красоты, но подать себя всегда умела и за словом в карман не лезла, благодаря чему проблем с противоположным полом не возникало. Вот только привязываться к кому-либо или — Мерлин упаси! — влюбляться Пэнси себе не позволяла. Уподобиться какой-нибудь Буллстроуд или Гринграсс и рыдать ночами в подушку? Нет уж, увольте. Но, как известно, никогда не говори «никогда».

У её отца прошлым летом появился компаньон, некий Мортимер Лоу, тридцатилетний полукровка с такими пронзительно серо-голубыми глазами, что Пэнси, едва заглянув в них, впервые в жизни ощутила те самые бабочки в животе, которых до сих пор считала всего лишь плодом чьей-то вульгарной фантазии.

В то лето они часто виделись: общий с её отцом бизнес давал мистеру Лоу повод появляться у Паркинсонов еженедельно. А когда, вернувшись в Хогвартс первого сентября, Пэнси получила от него письмо, в котором он признавался ей в любви с первого взгляда, она вдруг отчётливо поняла, что стены, которыми она так тщательно пыталась отгородить своё сердце от банальных плебейских чувств, с треском рушатся.

Мистер Лоу был весьма настойчив, и уже в середине сентября назначил ей свидание в Хогсмиде. Они прогулялись, немного посидели у мадам Розмерты, и Пэнси потеряла голову. Влюблённые встречались таким же образом ещё несколько раз, постоянно переписывались, а на рождественских каникулах в день её восемнадцатилетия Лоу забронировал для них столик в ресторане, а затем предложил продолжить вечер в другом месте. Мужчина обставил всё очень романтично: номер в роскошном отеле (пусть маггловском, но Паркинсон было всё равно), свечи, шампанское, лепестки роз и шёлковые простыни.

Малфой был совершенно забыт, и не только он. Учёба, экзамены, родители — всё отошло на задний план. Все мысли Пэнси теперь были о том, когда и где они с Мортимером встретятся в следующий раз. Пэнси впервые влюбилась и хотела только одного — не расставаться с Лоу. Они встретились ещё пару раз, как он вдруг пропал. Перестал отвечать на её письма, перестал появляться у них дома. Пэнси сходила с ума от неизвестности.

Каникулы закончились, и Пэнси вернулась в Хогвартс. А через неделю из письма отца узнала, что Мортимер Лоу продал ему свою долю их совместного бизнеса и уехал из Англии к своей невесте-миллионерше, вдове одного из самых состоятельных виноделов Франции.

Почти сутки Пэнси пролежала в кровати, ничего не видя и не слыша. Внутри было настолько пусто, что где-то на краю сознания в какой-то момент ей показалось, что от неё ничего, кроме телесной оболочки, не осталось: ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Ничего.

Впервые в жизни Паркинсон пожалела, что не может просто поплакать у кого-то на плече, как это делают все девушки в таких случаях. Во-первых, не привыкла, а, во-вторых, просто некому было. Подругами она не обзавелась, авторитетов не признавала. Исключение составлял лишь Снейп, единственный человек в Хогвартсе, кого Пэнси уважала. Декан Слизерина, по её мнению, являл собой пример того, как нужно выстраивать отношения с окружающим миром: никого к себе не подпускать, всегда держаться особняком и, главное, открыто плевать на чьё-либо мнение о себе. К Снейпу слизеринцы шли с любыми проблемами, иногда даже с личными, но для неё это было неприемлемо. Поэтому вытаскивать себя из этой беды Пэнси пришлось самостоятельно. А заодно и надавать себе мысленно пощёчин за то, что позволила расслабиться и попасться на крючок красавчику — коллекционеру девичьих сердец.

Вернуть прежнюю хладнокровную стерву оказалось сложнее, чем она думала. Нет, ей по-прежнему не было дела до чужих страданий, и она по-прежнему не нуждалась в чьей бы то ни было компании, но спустя три месяца, сидя как-то вечером в общей гостиной, она вдруг подняла голову и как будто увидела со стороны себя и своё недавнее состояние.

Однокурсник Теодор Нотт, с которым они часто общались вечерами в слизеринских подземельях, сидел напротив неё, уткнувшись в учебник, но было видно, что мыслями он далеко отсюда. Пэнси чуть ли не физически почувствовала волну отчаяния, исходящую от него. А когда на следующий день он не появился ни в Большом Зале, ни на занятиях, она, ничуть не сомневаясь в том, что делает, пришла после уроков в спальню мальчиков и, как и предполагала, застала его там, совершенно потерянного и разбитого.

Пэнси до сих пор не понимала, почему ей, истинной слизеринке, вдруг оказалось тогда не всё равно, что с ним происходит. Может быть, потому, что интуитивно она чувствовала в нём родственную душу, причём с самого детства: Теодор, как и Пэнси, был одиночкой, не искал ничьей компании, никогда не самоутверждался за чужой счёт, ни к кому не прибивался и всегда сохранял спокойствие, что бы ни происходило.

Именно тогда Пэнси, заставив Нотта выговориться и облегчить душу, посоветовала ему впредь держать чувства под контролем и не впускать никого в своё сердце.

Встреча в аптеке неожиданно обрадовала её и убедила в том, что Нотт в порядке. Вот только голос, которым заговорил чей-то патронус, показался Пэнси очень знакомым. Она точно его слышала, и не раз. Не то, чтобы её это сильно заинтересовало, но почему-то стало любопытно, с кем нашёл утешение однокурсник после этой мерзавки Броклхарст.

Пэнси вдруг почувствовала — впервые за очень долгое время — что ей хочется с кем-то встретиться, поговорить, пообщаться. С кем-то, кто поймёт её, не задаст глупых и бестактных вопросов, не станет лезть ей в душу и в то же время не будет пытаться обнажить свою собственную — словом, с кем-то, кто такой же, как она. Но с кем?

Ответ пришёл внезапно и убил её наповал своей очевидностью — конечно с ним!

С Ноттом.

* * *

Выпив все необходимые зелья и сменив при помощи Лики пижаму, Гермиона сразу же провалилась в сон. Ей снова снилось что-то вязкое, мрачное, но всё это, в отличие от предыдущего сна, было настолько размыто и смазанно, что никаких особых эмоций не вызвало. Всё, за небольшим исключением — в какой-то момент она совершенно ясно увидела в этом своём туманном сновидении молодую красивую женщину, чьё лицо показалось ей смутно знакомым. Величественная дама что-то говорила Гермионе, но слов было не разобрать.

Открыв глаза, девушка увидела Лики, по-прежнему сидящую рядом с кроватью. Эльфийка тут же подпрыгнула на месте и подскочила к изголовью кровати:

— Мисс Гермиона проснулась! Как себя чувствует мисс Гермиона?

— Спасибо, Лики, кажется, не так плохо, как вчера, — прохрипела Гермиона. Пить хотелось нестерпимо.

Словно угадав её желание, эльфийка протянула гостье стакан воды.

— Который час, Лики?

— Без четверти восемь, мисс Гермиона. Лики должна сообщить хозяину Теодору, что мисс Гермиона проснулась, — с этими словами неутомимая эльфийка исчезла, но через несколько секунд появилась вновь.

— Хозяин Теодор спрашивает, когда ему можно прийти к мисс Гермионе?

— Минут через пятнадцать. Мне сейчас нужно принять душ и умыться.

Лики опять исчезла.

Гермиона откинула одеяло и попробовала встать с кровати. Голова тут же закружилась, но в этот момент вернулась Лики и перенесла девушку в ванную:

— Хозяин Теодор очень волнуется за мисс Гермиону. Хозяин приказал Лики не оставлять мисс Гермиону одну даже в ванной.

— Ну, это лишнее, Лики, — возразила Гермиона. — Я всё-таки не смертельно больна. Подожди меня в комнате, пожалуйста.

Зеркало отразило совершенно бескровное лицо с тёмными кругами под глазами и сухими, потрескавшимися губами. Справедливости ради Гермиона должна была признать, что чувствовала себя вполне сносно. Но думать о том, что с ней произошло, а, тем более, жалеть себя категорически не хотелось. Что случилось — то случилось, как любил говорить папа, а одной из любимых поговорок мамы была «Если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней». Поэтому надо перевернуть эту страницу и попробовать жить дальше.

Пока она приводила себя в порядок, Лики проветрила комнату и застелила кровать свежим постельным бельём. Гермиона переоделась в любимый домашний костюм, села в кресло у камина и попросила Лики позвать Нотта.

— Доброе утро, Гермиона, — поздоровался Теодор, сразу же обративший внимание на необычайную бледность девушки, — ты как?

— Доброе утро, Тео, в целом нормально. Ты, наверное, не спал всю ночь? Прости, я доставляю тебе столько хлопот.

— Я в полном порядке, — поспешил заверить Нотт, садясь в кресло напротив неё, — и никаких хлопот ты мне не доставляешь.

— Тео, — смущённо произнесла Гермиона, — что произошло ночью?

— Я просто не мог оставаться у себя и пришёл сюда, — Нотт отвёл взгляд, — лёг на диван и отключился часа на три. Потом проснулся, а ты вдруг начала метаться по кровати и что-то говорить про какую-то волну и про то, как я куда-то успел.

— Это было очень страшно, — вспомнила она. — Мне снилось, что я стою на крошечном островке суши посреди то ли моря, то ли океана, и меня вот-вот накроет огромная волна. И вдруг откуда-то появился ты, и мы аппарировали оттуда.

— В какой-то момент ты начала задыхаться. Нужно было срочно разбудить тебя. Я звал тебя, тряс за руку, но ты всё не просыпалась, и тогда я… обнял тебя. Прости, наверное, это было слишком.

— Прибыл мистер Локсли, хозяин, — сообщил Мор.

Поприветствовав лекаря, Нотт оставил их с Гермионой наедине и удалился в кабинет. Мор последовал за хозяином и подал ему почту. Среди прочих посланий Теодор снова увидел знакомый конверт.

— Мор, — обратился он к домовику, показывая пальцем на письмо от бывшей возлюбленной, — впредь выбрасывай эти конверты сразу же. Я не хочу их больше видеть.

Через полчаса мистер Локсли вошёл в кабинет Нотта, и выражение его лица было довольно благодушным.

— Мальчик мой, с мисс Грейнджер всё будет в порядке, не волнуйся, — успокоил он Теодора, усаживаясь в кресло. — Хорошо бы ей день-два особо не активничать, тем более, погода совсем не располагает к прогулкам. И принимать пищу ей желательно сегодня у себя в комнате, чтобы не спускаться-подниматься по лестнице. Пусть мисс Грейнджер побережёт себя. Я уверен, ты проследишь за тем, чтобы она отдыхала. Всё необходимое я ей сказал, она проинструктирована о том, что нормально для её нынешнего состояния, а что должно насторожить. Зельями я её тоже обеспечил.

— Благодарю вас, мистер Локсли.

— Теодор, я хотел бы обратить твоё внимание вот на что. Мисс Грейнджер сейчас нужно помочь восстановиться не столько физически, сколько эмоционально, потому что, как ты понимаешь, произошедшее может не лучшим образом сказаться на её душевном состоянии. Самое главное для неё сейчас — постараться забыть о том, что произошло. Просто вычеркнуть это из памяти.

— Я понимаю, мистер Локсли, — согласился Нотт.

— Я сказал мисс Грейнджер то же самое — поскорее забыть об этой беременности, как будто её и вовсе не было, — продолжил целитель. — Так как эта женщина небезразлична тебе, Теодор, ты должен позаботиться о том, чтобы она как можно скорее оправилась от переживаний. В таких случаях я всегда советую одно и то же: смена обстановки. Любые поездки, путешествия, новые впечатления, положительные эмоции. Я понимаю, что у вас с мисс Грейнджер на носу экзамены, но хотя бы небольшие вылазки на два-три часа тоже дадут нужный эффект. Увидишь, это пойдёт ей на пользу.

Ещё раз поблагодарив лекаря, Теодор попрощался с ним и вышел из кабинета, чтобы отправиться к Гермионе, как сразу же увидел её в нескольких метрах от себя.

Она стояла в коридоре перед портретом его матери.