Терранец (джен)

Примечания:

Для тех, кто не умеет читать метки поясняю: **это стёб**. Если шутки "нипанятные", то дело скорее всего не в авторе, а в гении, который его читает.

Этот текст — попытка разобраться. Разобраться в том, что из себя представлял бы примарх, выросший в альтернативно религиозной среде. Достаточно хорошо автор знаком в первую очередь с православной средой. Поэтому Лоргар — православный. Читать это или нет — исключительно ваше дело. Борщевик предупредил.

Так же нас есть иллюстрации: https://vk.com/album-49961402_275789424

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

462

Нравится

841 Подписаться

1341

Отзывы

146

В сборник

Скачать

Смотреть работу в 146 сборниках

Награды от читателей:

«Отличная работа!»

от

5ximera5

«Цегорах одобряет!»

от

cra2zy

«Отличная работа!»

от

Solnashko luchistoe

Наградить фанфик

462

Нравится

841 Подписаться

1341

Отзывы

146

В сборник

Скачать

Смотреть работу в 146 сборниках

×

Сообщение об ошибке в тексте

Как правильно? (не обязательно)

Отмена

Отправить сообщение об ошибке автору

Сообщить об ошибке в выделенном тексте

×

Сообщить о нарушении правил

Набросок из нескольких строк, еще не ставший полноценным произведением

Например, «тут будет первая часть» или «я пока не написала, я с телефона».

Мнения о событиях или описания своей жизни, похожие на записи в личном дневнике

Не путать с «Мэри Сью» — они мало кому нравятся, но не нарушают правил.

Конкурс, мероприятие, флешмоб, объявление, обращение к читателям

Все это автору следовало бы оставить для других мест.

Подборка цитат, изречений, анекдотов, постов, логов, переводы песен

Текст состоит из скопированных кусков и не является фанфиком или статьей.

Если текст содержит исследование, основанное на цитатах, то он не нарушает правил.

Текст не на русском языке

Вставки на иностранном языке допустимы.

Намеренная провокация или оскорбление

Автор создал текст с целью потроллить читателей.

Не путать со стёбом или пародией.

Плагиат

Пользователь, опубликовавший работу, не является настоящим ее автором или переводчиком.

Плагиатом считается копирование текста и выдача его за свой. Если у вас украли идею или

персонажей — не стоит слать жалобу, мы не сможем вам помочь. В этом случае обращайтесь к автору напрямую.

Пожалуйста, приведите ссылку, которая могла бы подтвердить настоящее авторство, и пояснения, почему вы считаете данную работу плагиатом:

Список признаков или причин, плюсы и минусы, анкета персонажей

Перечисление чего-либо не является полноценным фанфиком, ориджиналом или статьей.

Часть работы со ссылкой на продолжение на другом сайте

Пример: Вот первая глава, остальное читайте по ссылке...

Нарушение в сносках работы

Если в работе задействованы персонажи, не достигшие возраста согласия, или она написана по мотивам недавних мировых трагедий, обратитесь в службу поддержки со ссылкой на текст и цитатой проблемного фрагмента.

Отмена

Отправить сообщение администрации

Назад

Содержание

Вперёд

17. Нисхождение

24 марта 2021, 02:35

Настройки текста

Выбрать цвет текста

Выбрать цвет фона

100%

Выбрать размер отступов

100%

90%

80%

70%

60%

50%

100%

Выбрать размер шрифта

70%

80%

90%

100%

110%

120%

130%

140%

150%

160%

170%

Примечания:

"А муха тоже вертолёт" автор неизвестен.

"Романс про пень", Канцлер Ги.

А ещё по этой ссылке есть иллюстрация https://fanfics.me/fanart40183

Дым и ночная, ветреная хмарь стлались над смрадным окопным мраком. Дыхание отхожего места, горелой мертвечины и прелых шинелей привычно окутывало мятущееся сознание. Мутные рыжие пятна далёких костров вселяли в сердце надежду. Салливан не понимал как выбрался из мертвецкого месива, но жар и пожирающая ноги и бок боль не позволяли думать о чем-то кроме жара и боли. Его тащили как мешок, перекинув через плечо. Рядовой Салливан равнодушно смотрел сквозь кровяные корки и густой дым как покачивается перед глазами перевернутый, мутный мир. На зубах скрипел песок. Осатанелая боль во всём теле, ледяная — в районе затылка и мутный звон в ушах обволакивали чадящее сознание. Гвардеец разлепил ставшие невероятно тяжелыми веки и попытался пошевелить свинцовой головой.

Кто-то огромный бережно, но крайне неловко протащил его лицом по спиленному с наплечника знаку Хаоса и свалил на мешки с песком.

— Какого сквига, Гектор?! — загремел совсем близко голос, — ты где должен быть?

— Ему нужна сестра из Ордена Госпитальеров. Или хирургеон. Он жив, — хрипло сообщил незнакомый голос. Салливан пошевелился, сквозь кровяные корки и опухшие обваренные веки разглядывая пепельную броню неведомого астартес. Незнакомец снял багровый шлем, под ним обнаружились очень бледное лицо с россыпью заживающих язв. Розовая бугристая кожа и глубокие рытвины выглядели так, будто астартес пережил какой-то тяжелый недуг, пожирающий саму плоть. Короткие белые волосы торчали во все стороны ежиными иглами.

— Он не жилец, ты сам знаешь это. У него газовая гангрена. Сколько он пролежал среди трупов? — красно-желтая броня неизвестного космодесантника глухо просияла в свете костров. Черный грифон на алом. Черный. Грифон. Салливан заскрежетал зубами от очередной, особенно сильной, вспышки боли. И почти ослеп, растворяясь в ней.

— Ему. Нужна. Помощь, — упрямо повторил астартес в серой броне. И обернулся. Сердце Салливана пропустило удар и бешено забилось о ребра: с серого нагрудного доспеха гиганта, лениво шевеля во все стороны зубами, смотрела, сокращаясь, живая, багровая пасть, — его ещё можно спасти.

— Если не прекратишь здесь слоняться в обнимку с полутрупом, придется спасать тебя. Я видел инквизитора. Он только что был здесь. И задавал вопросы. Ты слышишь меня, Гектор?

— Я готов заплатить по счетам, брат Нермар. Но сначала найду медика.

Салливан сел, скрипя зубами. Распухшие ноги и отекший бок нестерпимо жгло. Вонь гнилого мяса, казалось, источало всё вокруг. Салливан попытался пошевелить пальцами ног, и его лицо исказило кривой гримасой усмешки: пальцев он не чувствовал.

— Они заживают? — ало-желтая броня мутно блеснула в неверном свете костров, астартес с черным грифоном на наплечнике придирчиво осмотрел изьеденные оспинами лицо и шею собеседника, — разве это возможно?

Мимо, верхом на черных конях, медленно и неотвратимо двигался полк криговцев. Отсветы костров рассеянно мелькали в линзах их черных противогазов.

— Так хочет Бог, — нехотя отозвался мутировавший, прикрывая шлемом оживленно зашевелившуюся на груди пасть, — нечто, неподвластное моему пониманию, очищает порченную плоть. Вера без дел мертва. Так говорят священники. Своим служением мы ищем искупления. Очищения.

Грифон окинул сипящего от боли гвардейца рассеянным взглядом:

— Почему твой бог не прекратит его страдания, если он способен изгонять порчу Хаоса?

Порченный хаосом астартес задумчиво перевел взгляд ниже и только сейчас обнаружил, что пасть на груди оживленно глозжет и слюнявит прижатый к ней шлем. Выдрав из зубасто-слюнявого капкана изрядно оцарапанный керамит, космоморяк тяжело вздохнул и прикрыл глаза:

— Я думаю, что Он лучше нас знает, кому полезно немедленное исцеление, а кому нет. Люди не ценят того, что получают без усилий. В нашей власти только жить достойно и взывать снова и снова…

— Ты, кажется, искал сорориток, — напомнил ало-желтый космодесантник. В его голосе весьма явно звучала ирония.

— Да. Благодарю, что напомнил, — пепельный гигант водрузил на голову шлем, подхватил раненого поперек туловища, перекинул через плечо. И тяжелой поступью зашагал прочь, в темноту. Стараясь держать распухшие ноги гвардейца подальше от, предвкушающе чавкающей на груди пасти.

* * *

Гул голосов наполнял аудиторию второго курса. Невысокий, черноусый, похожий на Пуаро, Фома Марленович собирал портфель, деловито поглядывая на ручные часы. Лоргар улыбнулся своим мыслям. Историк, добродушный, суетливый, интеллигентный и нервный человечек в неизменном клетчато-бежевом костюме-тройке, скорее напоминал французского кондитера, чем историка. Тем более — религиозного. Кто-то сзади до хрипа спорил, изобразим ли Бог Отец, размахивая руками и переходя на личности. Окопавшиеся в углу Дятлов и компания сообща занимались латынью. Рыжий Бидондер играл со старостой в морской бой. Где-то сзади кто-то спал, скрывшись за стопкой энциклопедий и учебников. Лоргар наскоро запихал в стол тетрадь и нехотя засобирался на выход. Последнее занятие закончилось, оттрезвонил контуженный звонок, обед давно миновал. И надо бы куда-то слинять и начать делать макет на День Матери. Утром Лоргару удалось накопать на пустыре ведро красной глины. Глина. Нужно намесить глины. Оголтелые спиногрызы будут лепить из глины людей и зверей. Потом раскрасят. Да. Это отличная идея. Просто отлич…

— Да ты Лёху спроси…

— Э, Володин! — откуда-то справа коротко свистнули.

— В греко-римском мире, с которым христианская Церковь прежде всего соприкоснулась, господствующая языческая религия допускала обоготворение людей, — бубнил кто-то сзади, — но основы этой религии начали колебаться. Когда. В греческом обществе. Просвещение. Развилось настолько, что не могло допустить веры. В различные создания человеческой фантазии.

Лёха отлепил мятое лицо от конспекта, сонно и недовольно шаря взглядом из-под нечесаной льняной гривы: сегодня его прическа стойко напоминала белую казачью папаху. Пошарив глазами по классу, Володин пробурчал что-то неразборчивое, рухнул лицом в конспект и накрылся сверху раскрытым учебником по ОЦИ. Кто-то запустил в него комком бумаги. Комок отскочил от винно-красной обложки «Истории Церкви» и под чей-то вопль «Лёха!» покатился под парту.

— А муха тоже вертолет. Но без коробки передач, — глухо пропел из-под учебника Леха и дернул ногой, — а по стене ползет пельмень. И все коленки в огурцах.

— Лёха!

— Лёха, в какой музей хоть нас повезут?

— Повезут?

— Когда повезут? Куда повезут?

— Мне откуда знать? Мне не докладывают, — глухо донеслось из-под учебника, — всё. Я сплю.

— Так ты останься, выспись, я не знаю. Музей — штука добровольная, — не унимался однокурсник

— Чтобы меня нашли и припахали? — донеслось уныло из-под учебника, — ну да, ну да. Хитрый план.

— Поход в музей — это, вообще-то, обязательное мероприятие. Вы что-то путаете.

— Расслабьтесь, в музей не сегодня. В конце недели.

— Кстати, народ. Это там продают брелки из оленьего рога?

— Нет. Побрякушки продают в бобрином заповеднике. В музее — брошюры.

— Музей? Что? Что ещё за музей? Ты знал?

— Нет.

— Да, блин. Сколько ж можно… Епархия. Договорилась с краеведческим музеем. Что мы. Посетим бесплатно все залы. Всеми тремя. Отделениями…

— Что я там не видел? Со школой водили. С летним лагерем водили. Теперь с семинарией идти?

— Ну это ты уже зажрался, Глеб.

— … потом появились философские системы, поставившие своей задачей объяснить и постигнуть бытие мира и вещей. Философия подвергла народную религию критике и отвергла её, — уныло бубнил где-то сзади, качаясь на стуле, очень полный, русый Коровякин, моргая сквозь стекла больших круглых окуляров, — а потом… взгляды философов. Стали. Распространяться среди народа, и в нём тоже появилось недоверие к богам. Такое отрицание. Прежних верований. Началось в Греции ещё за три века до рождения Христа. Так что ко времени появления христианства оно стало почти всеобщим…

— Ты городской, тебе, может, это и не интересно, а мне интересно.

— Что тебе там интересно? Табурет Петра Первого?

— Вот не надо мне тут, нормальный музей…

— Ну и зажрался же ты, Глеб. У нас вообще всей культурной программы — дискотеки в клубе. Да и то в соседнем селе. Хоть на кольчугу живьём гляну…

— Народ, кто сделал английский? Дайте списать.

— … Греко-римский язычник являл собой полнейшее равнодушие к собственным богам. И приносил жертвы только потому что того требовали законы Древнего Рима. Это и послужило причиной краха ряда апологий: защитники христианства, в том числе и языческие авторы, в своих апологетических творениях говорили о вере. Тогда как сама языческая интеллигенция в своих богов не верила. Считая народную веру уделом невежественной черни.

— Кто видел мой китель?

— Лёха! Не спи, замерзнешь…

Кто-то заржал. В Леху прилетел ещё комок бумаги, чтоб бесславно застрять в волосах. Между шеей и воротом. Лёха глухо взвыл что-то хтоническое из-под учебника, на ощупь нашарил комок и вытряхнул на пол.

— Народ, давайте как-нибудь без свинства, — уныло воззвал где-то сзади староста, — я ж по классу дежурю…

В кармане телефон истошно запищал «По темным улицам летит Ночной Дозор». Лоргар ответил на вызов, поспешно вставая и отходя к окну:

— Да?

— Лоргар, слушай, — голос Виктора звучал напряженно, — твой брат, превращающийся в воронью стаю — это не норма. Я перерыл все кодексы. Такого нигде нет. Я смотрел ранние редакции. Но там этого тоже нет.

— Хм, — Лоргар хрустнул шеей, наблюдая из окна как группа алконавтов, скандаля, волоком тащит мимо семинарской ограды ржавую ванну и разбитый остов холодильника, — сколько всего редакций? Их много?

— Четыре, — сообщил под шумы и помехи Виктор, — и нигде нет ничего про Коракса, который рассыпается на вороньё. Я больше скажу. Кто-то, похоже, намеренно слил информацию про сороковое тысячелетие. Информация временами конфликтует, ее многовато понимаешь?

Тем временем Левкоев, тощий как щепка студент с прической под горшок, взяв на абордаж белую классную доску, увлечённо малевал маркером скачущих с шашками наголо казаков. Кто-то обступил его, под шум и хохот. Явившийся не пойми откуда Стас, пририсовал кружащих в небе, над казачьей конницей, НЛО и старика Хоттабыча. Последний почему-то был на ковре-самолёте, с магнитофоном и базукой.

— Думаешь, кто-то из будущего пытался предупредить землян? — отбивая пальцами по подоконнику нервный маршевый ритм, отозвался Лоргар и нахмурился, наблюдая, как между припаркованных во двору машин с лаем бегает стая пегих бродячих дворняг. Тем временем толпящиеся у доски недоросли, давясь смехом, малевали на белой поверхности кусты, и выглядывающего из кустов Россомахина. Кривого, но очень узнаваемого.

— Не исключено. Но, блин, мы же с тобой понимаем, сколько шлака можно накинуть сверху. Пойди, найди, где правда.

— Однако.

— Так что я в этом деле так себе информатор. Хрен пойми на что стоит ссылаться, а на что нет.

— Первая редакция, например?

— Вот, не факт.

Лоргар задумчиво похрустел шеей и пробормотал:

— Весело. Вроде бы информации ворох, а чему можно доверять, сразу и не скажешь. К тебе, кстати, какие-то пропойцы ванну тащат.

— Понял, — отозвался Виктор, — я ближе к вечеру освобожусь. Если что — дай знать.

— Сложная у тебя работа. Граждане алконавты принесут ворованное, а ты потом доказывай что не верблюд, — отозвался Лоргар и покосился на растекшегося по парте Леху.

Он всё также покоился в конспектах, укрывшись творением Тальберга. На винно-алой книжной обложке задумчивые львы скорбно жевали грозного греческого старца в святительских одеждах. Воздетую вверх узловатую длань мученика и грозно сдвинутые косматые брови дополняли стилизованные очертания зданий, водоём, торчащие из окон ехидные физиономии неизвестных и добротно хлещущие во все стороны потоки крови. По всей видимости, для оформления учебника истории кто-то воспользовался греческой миниатюрой. На это указывали и характерная стилистика, и мощные, рельефные блики на лицах, и общая эмоциональность действа. Пообещав Виктору дать знать в случае чего, Лоргар выключил телефон и выбрался из класса в общем потоке учащихся.

— Лоргар.

Аврелиан обернулся на голос. Сложив руки на груди, у окна нечеткой, бледной фигурой возвышался Гарин. Он равнодушно разглядывал шумный человеческий поток, подпирая пятой точкой подоконник. Коротко остриженные русые волосы казались пегими в электрическом свете узкого коридора. Лоргар поравнялся со студентом и молча пожал протянутую руку.

— Уже знаешь, за что меня? — криво улыбнулся Гарин, его белая рубашка казалась чем-то неуместным в шумной толчее коридора. Слепым пятном на фоне черных кителей.

— За неуспеваемость, — кивнул Лоргар, — но это не причина. Ты мог пересдать. Тебя отчислили слишком легко. Почему ты не пытался ничего сделать со своей проблемой?

— Потому что не верю, — пожал плечами бывший однокурсник Лоргара, — лгать себе и людям? Слишком утомительно. Когда-нибудь ты тоже сумеешь вырасти из потребности в вымышленных друзьях.

Лоргар моргнул и опустил глаза:

— Значит, ты потерял веру. Мне жаль, что ты перегорел. Куда ты теперь?

Гарин пожал плечами и как-то странно улыбнулся:

— А есть идеи?

— Может, хоть поступишь ещё куда-то?

— А толку? Что мне даст аттестат? Тупо знания и корочку? И пойду в итоге пахать в сетевой гипермаркет?

— Мало иметь диплом. Надо ещё иметь и голову на плечах, Георгий, — возразил Лоргар хмуро, — «кому нужен мой диплом?» — отговорка для недоучек и лодырей. Кому надо, тот найдет, где применить свои знания.

— А если применю — сам-то не взвоешь? — как-то странно улыбнулся Гарин. Из серых глаз его пропали последние искры тепла.

— В каком смысле? — не понял Лоргар, — почему я должен взвыть?

— У меня, как бы, уже есть незаконченное высшее, Лоргар. Я вашу поповскую братию видел изнутри. И добрых чувств не питаю, ты знаешь, — подозрительно легко отозвался Гарин, его губы тронула бледная улыбка, — весь такой до тошноты правильный. Тебе самому-то не противно? У тебя же статьи тянут на научные очерки. Уровень академии, не ниже. А ты здесь. В этой пом…

— Остановись, — очень тихо возразил Лоргар, обеспокоенно вглядываясь в бледное, равнодушное лицо, — это место приняло тебя, требуя взамен слишком мало. Простая общечеловеческая мораль требует…

— Мораль. Мораль устарела, — пожал плечами Гарин, — нет, я признаю, что когда-то она была полезна, но в современном обществе мораль такой же атавизм, как и породившие её авраамические религии. Человеку будущего не нужны боженьки и нелепые запреты.

Лоргар шумно втянул воздух, с нарастающим отчаянием разглядывая собеседника и очень тихо позвал:

— Жора, ты чего? У человека должны быть тормоза. У человека должны быть рамки и хоть какой-то кодекс чести. Мораль — это то, что делает нас людьми. Без тормозов человек — и не человек вовсе, а двуногое животное…

— Я никогда и не претендовал на звание хорошего человека, — снисходительно улыбнулся Георгий Гарин, педантично одергивая манжеты, до хруста складывая руки на груди в замок и упираясь подошвой в стену позади себя, — хотя бы потому что считаю что таких не существует. Равно как и плохих. Есть люди. Есть цели. Есть пути их достижения.

— Это даже звучит отвратительно, — качнул головой Лоргар, изумленно разглядывая бывшего однокурсника.

— Ты всё ещё можешь бросить этот скотский загон и составить мне компанию.

— Жора, ты действительно думал, что я соглашусь на что-то подобное?

— Почему нет?

Лоргар шумно втянул воздух и окинул собеседника беспокойным взглядом:

— Я не хочу превращаться в нечто подобное. Подобное тому, что ты описал. Это мерзко.

— Зря. Это удобно.

— Это низко, — качнул головой Лоргар.

— Что конкретно? Морально-этические ограничения всегда были для меня хоть и непонятной, но любопытной материей. Что из перечисленного мной низко? Что такое это твоё «низко», Лоргар?

— Постой. Но зачем-то ты ведь пришёл в семинарию. Ты ведь… верил. Ты ведь верил?

— Нельзя быть таким наивным, Лоргар. Чай, уже не ребёночек, — иронично пожал плечами Гарин, — скажем так, квест оказался слишком нудным и нелепым. Зачем терять время в овечьем загоне, когда набирает силу большая, хорошо оплачиваемая серьезными игроками агитмашина? Бывший церковник трагически потерявший веру. Звучит же. Персонаж вроде меня будет нарасхват. Тебя только жаль. Пропадает такой публицист…

— В тебе говорят обида и ярость, — с болью в глазах, медленно покачал головой Лоргар, — не переступай черту, не тряси чужим грязным бельём…

— Кто ж виноват, что ваш бог не сделал так, чтобы хорошим людям жилось лучше всех на этой планете? — пожал плечами Гарин, — выживает сильнейший.

— Это путь в бездну. Почему ты так упрямо стремишься туда?

— В бездну? — усмехнулся Гарин, — нет, Лоргар. Я не суицидник и подобных позывов никогда не имел. Да и в целом, из всех возможных действий, суицид, за исключением определенных ситуаций, вроде тех, когда существование является адом — это самый жалкий возможный поступок. Более низко падать уже некуда, раз даже самый базис любого живого существа — инстинкт самосохранения — оказался пересилен.

— Ты прекрасно знаешь, что я говорю не о суициде, — лицевые мышцы Лоргара дрогнули, — скольких ты готов продать чтобы стало мягче твоей заднице?

— О как мы заговорили, — лениво улыбнулся Гарин, разглядывая Лоргара из-под ресниц, — давай, расскажи мне о расплате за злодеяния. Расплата — это миф, Лоргар.

— Не хочешь же ты сказать, что не веришь в то, что, по-твоему, за совершенным злом следует расплата?

— Видишь ли как… ее действительно не существует.

— Неужели? — дернул щекой Лоргар. В глазах его больше не было ни тепла, ни отчаяния, ни боли. Только грозовой мрак.

Бывший студент, не замечая ни потемневшего лица собеседника, ни стали в его голосе, снисходительно улыбнулся:

— Есть один исторический персонаж. Он является самым настоящим доказательством того, что никакого «вселенского правосудия» нет и никогда не было. Повинен он в нарушении всего, что потом назовут нюрнбергским кодексом и в парочке преступлений против человечности. Лагерный врач Освенцима.

— Йозеф Менгеле, — кивнул Лоргар.

— Верно. Йозеф Менгеле в сороковых годах посеял более тысячи смертей в Освенциме, сшивал и пытал близнецов, проводил антинаучные опыты над людьми. Он умер в Аргентине, в возрасте 79 лет, утонув в личном бассейне. И за свои преступления не понес совершенно никакого доказанного наказания

— История показывает как недальновидны попытки людей судить о недавних событиях, — интонациями Лоргара уже было впору морозить кур и сводить бородавки, — многие документы лежат под грифом секретности лет по семьдесят. А иные и больше. Ты берешься рассуждать о событиях, о которых сам узнал из открытых источников. Ты знаешь лишь то, что тебе разрешили знать. Хочешь сказать, ты знаешь механику всех исторических процессов? Механику, подробности…

— Я знаю достаточную их часть, — равнодушно пожал плечами Гарин, — и в перспективе буду знать намного больше. У меня большие планы. И ты всё ещё можешь стать частью этой силы, Лоргар.

— Силы? Силы, Георгий. Кажется, я понял, о чем ты. О, да. Эти разговоры про «я знаю вас изнутри», это словоблудие. Как же я сразу не понял? А ты наивен, — холодно улыбнулся Лоргар, — люди, готовые торговать всем подряд не нужны ни одному хозяину. Едва ты отработаешь гонорар, от тебя легко избавятся. Никому не нужны свидетели.

— О, я обожаю эти кухонные разговоры про масонов, — скучающе пожал плечами Гарин, — продолжай.

— Кто-то кроме тебя произносил слово «масон»? — приподнял брови Лоргар, — если собрался гадить государству или Церкви, всегда помни, что ты — одноразовый. Одноразовый, Гарин.

— Как громко. Го-су-дар-ству, — почти по слогам повторил Гарин и криво усмехнулся.

— Даже крах веры — это не повод становиться предателем. Ты предлагаешь предательство. Измену.

— Измену кому? Гребущим бабло жирным попам? Лоргар…

— Я не предатель, — возразил Лоргар, — будь твоя логика несколько человечнее, я бы сказал, что нормальные люди данность меняют иначе. Не нравятся негативные примеры — начни с себя. Будь сам хорошим священником. Верным Отечеству. Справедливым к людям. Сам в себе найди силы быть честным человеком. Начни с себя.

— Знаешь… — лениво улыбнулся Гарин, — я всё думал. Что-то в тебе есть ущербное. Рабское.

— Что ты несёшь?

— О, не волнуйся, это не касается твоей религии. Эта рабская ущербность иного рода. Она… глубже.

Лоргар задавил в себе жгучее желание съездить кулаком по снисходительной физиономии Гарина, закрыл глаза, вдохнул и выдохнул:

— Зачем ты вообще окликнул меня? Зачем этот разговор? Всё это.

— Мне скучно, а ты разбавляешь моё ожидание, — пожал плечами Гарин, — плюс оппозиция всегда мне любопытна.

— Оппозиция, — повторил Лоргар с кривой усмешкой, — другими словами, ты уже мнишь себя большинством? Победителем?

— А я и есть большинство, — снисходительно улыбнулся Гарин, — христианская мораль давно устарела. Новому миру нужна новая мораль. Свободная от ущербных поповских запретов.

— Лоргар!

— Наверное, я удивлю тебя, но твои идеи — не новость, — криво усмехнулся Лоргар, — таки от них веет викторианскими трущобами и бытовым сифилисом. Знаешь, что такое бытовой сифилис?

— Лоргар!

Лоргар круто развернулся на каблуках и, не слушая дальнейших реплик Гарина, обернулся. К нему сквозь толпу пробирался кто-то из первокурсников.

— Лоргар, тебя там дежпом сказал найти. Там приехал какой-то пожилой священник. Тебя ищет. Он… он в сером подряснике.

— Понял, спасибо. Где он?

— Да на вахте. Общается с заочниками.

— Иду.

— Лоргар, подожди, — студент догнал его уже на лестнице, — ты его знаешь, да?

— Да, — лицо Лоргара прояснилось, а лиловые радужки заметно потеплели, — это мой отец.

* * *

Зал ожидания равнодушно пестрел панелями серого мрамора. Шаркающей походкой мимо ковыляла закутанная в серые шали воинственная старушенция. Она толкала тележку с большой чёрной сумкой, неодобрительно косясь на какую-то целующуюся в углу парочку. С огромной советской мозаики во всю стену смеялся Гагарин в белоснежном скафандре. В мозаично-узорных космических далях светили косматые звезды и купались, как в морской пене, отважные астронавты будущего. Скрежеща черным керамитом о кафель, сидящий по-турецки на полу Коракс уже битый час рассказывал отцу о свержении Незримых Царей, о взятии Врат Сорок Два и о оскорблении, нанесенном ему на совете. Отец не перебивал. Он внимательно слушал, напряженно кивал, временами переспрашивал и уточнял. Лоргар рассеянно наблюдал как какие-то ребята шумно фотографируются на их фоне. Спящие, подложив сумки под голову, дембеля казались недвижимыми восковыми статуями в желтом электрическом свете. Толпа ожидающих посадки людей роптала и нехотя шевелилась. То тут, то там можно было заметить рыщущих в ней старых зеков, их характерные жесты, манеру говорить и двигаться, их щербозубые лица, наколки и обрывки разговоров.

Лоргар размял плечи и покосился на сидящего к нему спиной отца. Алебастрово бледный примарх и пожилой священник тихо разговаривали, заняв край скользкой полированной лавки и весь сумрачный угол. Лоргар облокотился о стену, почти нависая над отцом и разглядывая ряды синих кресел, тепло одетых людей, сумки, тележки, бегающих в проходе детей, пожилых огородников, старика с таксой, обжимающуюся в углу парочку и мирно заседающих в противоположном углу с охрипшей гитарой в обнимку походников. Людей в зале ожидания хватало. Ползущие за окном вагоны болотно-зеленых электричек, стаи голубей в свинцовом небе и перестук колес, мирно сотрясающий землю, навевали воспоминания, а от многоголосого людского ропота и желтого света ламп клонило в сон.

— Я категорически извиняюсь, вы — батюшка? — гаркнул где-то сзади бравый, по-старчески надреснутый голос.

— Да, я священник. Вы что-то хотели?

Лоргар обернулся. Кряжистый, краснорукий дед подсел к отцу, устраивая на коленях квадратную клетку с каким-то очень породистым кофейно-бежевым голубем:

— Да я, собственно, по какому вопросу, батюшка, — старик бережно прикрыл пятернёй затравленно нахохлившегося голубя, — кому такому молиться, чтобы сосед-алкаш, Колька Турнев, совсем не извел нас с бабкой?

— В полицию обращались?

— Ой, — отмахнулся дед с досадой, — кто ж мне его сторожить-то будет? Пьет он, паскуда, без просыху, ворует что плохо лежит. А алкашей водит — о-ой… зла на них нет. Баба его — сра-а-ам, да и только — по дворам тряпки какие сушатся, увидит, посымает, в охапку — и бежать. А в тот месяц к алкашу этому из городу дружки понаехали. Бандиты, как есть бандиты. Я к участковому. А Колька-алкаш мне: «Изведу я тебе голубей, дед, доходишься». Бабка мне всю плешь проела. Иди в церкву, да и иди в церкву. Может, бог-то смилуется. Посадят этого и бабу его за… да хоть за что. Зашел я. А там попенок. Молодой совсем. Тонкий как былинка, голос козлиный. Идет, того и гляди рассыплется. На кой я к нему пойду…

— Зря вы так, — отозвался отец негромко, — лицом все мы один другого краше, не о лицах думать надо. И напишите в областной центр. А лучше сами отнесите ногами. А чтобы не спалили, просите заступничество Божьей Матери. Икона ее есть такая. «Неопалимая Купина».

— Знаю такую, — оживился дед, — знаю. Есть. Это, когда подкулачники дом-то запалили, мать иконку из подпола вынула. Темные лики, старая. Мать с сыном, а вокруг навроде звезды. Восемь концов у звезды, в лучах ее — ангелы всякие. И мне говорит мать: «Запомни, Левушка, это «Неопалимая купина», от красного петуха первая заступнница. И ею дом обнесла. Трижды обнесла. Огонь и потух. Сам видел. Сам.

— Вот видите. Сами всё и знаете.

— Отец мой под Москвой того… погиб отец. Одно ружьё на троих. Отцу досталось-то — граната да честное слово. Мы с матерью одни остались, — не слушая священника, продолжал старик, голос его дрогнул. Голубь возмущенно нахохлил свои кудрявые перья под взглядом Коракса, заморгал и отвернулся, тряхнув шикарными белыми перьевыми штанами, — отец раскулачил немерено. Кулаков-то извели, а подкулачники-то все — вон они. Хозяина извели у них, кормиться не с кого. Лютуют. И ходили, крестились. Говорили мне, что де молятся чтобы Гитлер Москву поскорее взял. Да! Вот так и говорили!

— Ну, это уже святотатство…

— Да! Пузо крестом и: «Дай-то бог, Гитлер Москву займет и всех вас перевешает!» А я пацанёнком был. Вилы взял и на него. А ещё один раз… один раз конь спас. Умный конь. Лес, дрова рублю. А конь мой, Еська, смотрю, ушами прядёт. Боится. Вскочил на коня и вижу: выходит из-за дерева мужик с топором…

— Ваша птица выглядит необычно, — заметил Коракс, внимательно разглядывая старика, — неужели это голубь?

— Голубка. Ох, да ты ж моя шестисотграмовая красавица, — в голосе старика засквозили восхищение и гордость, — кудрявые голуби летают на очень большой высоте, молодой человек. Красавица моя, глазенки как бусины, ты гляди. Порода эта есть считай с семнадцатого века…

— Кто вывел породу известно? — Корвус пересел ближе, с интересом разглядывая птицу.

— Говорят селекционеры-любители выводили, — отозвался старик, — птиц с кудрявыми перьями, говорят, вывели из слегка кудрявых азиатских и восточных голубей. Из них, да. Например, из пухового и пуговчатого голубей. Из растрепанного голубя, который в Болгарии. Стандарт-то породы утвержден был не сразу, только в 1909 году…

Птица шарахнулась от пальца Коракса, моргая и крутя головой. Кудрявый хохолок голубки с сухим звуком задел железные прутья клетки.

— Удивительное многообразие форм, — задумчиво пробормотал Коракс, наблюдая за птицей.

Где-то сзади бренчали гитарные струны и негромко, но оживленно, переговаривались походники, смеялись дети и женский, бесплотный голос объявлял о посадке на пятой платформе. Лоргар опустил глаза и изумленно моргнул. Снизу вверх, обнимая плюшевого крокодила, его разглядывала невероятно кудрявая чернокожая кроха в джинсовом комбинезоне.

— А ты настоящий?

Лоргар улыбнулся и кивнул:

— Настоящий. Но это — большой-большой секрет.

— А мой папа — настоящиий принц, —

доверительно сообщила кроха.

И, тотчас позабыв о Лоргаре, со всех ног побежала на другой конец зала ожидания, к тихо беседующей с кем-то бесцветной, вымученно улыбающейся блондинке:

— Мама, мама! Там настоящие великаны! Великаны не злые! Они правда есть! Вон там.

— Леночка, ну какие же это великаны? — донесся до Лоргара печальный женский голос, — есть такая болезнь — гигантизм. Сядь, не мельтеши.

— Но они правда великаны! — возмутился ребёнок и ткнул пальцем в Коракса, — мама, это волшебный рыцарь-ворон, правда! У него даже меч есть! Я ви-и-идела!

— Это просто костюм. Не приставай к людям. Что я тебе говорила?

— Ну, ма-а-ама! — едва не рыдая, во все горло возмутилась девочка, — но это же правда!

Лоргар покосился на Коракса и ухмыльнулся: Повелитель Воронов облокотился о стену подле, сложив руки на груди и внимательно разглядывая спящих дембелей.

Какая-то нервная молодая женщина поспешно подвела своих маленьких сыновей к отцу Лоргара за благословением. Походники зашевелились, разливая из термоса что-то горячее. Запахло черным кофе и коньяком. Ловкие пальцы заплясали по струнам, рождая знакомый мотив. Подтянувшись ближе, какие-то походницы легко и негромко подхватили песню:

Осенью дождливой, в серый день,

Проскакал по городу мой пень,

Он бежал по гулкой мостовой

Шелестя корнями и листвой.

Вернись ко мне, мой пень,

По моему хотению.

Убей меня мой пень,

Предай меня забвению.

В болота или в овраги,

На дно, где лишь коряги,

Туда, где нет любви,

Мой верный пень.

— Кажется, я отвык от присутствия гражданских. Странные ощущения, — задумчиво заметил Коракс, поглядывая на поющих, — твой приемный отец — удивительный человек, Лоргар. Отваге и мудрости редко сопутствуют человеколюбие и верность присяге. Чего-то всегда не хватает. Но не в его случае.

— Ты не представляешь, насколько вовремя заглянул к нам, — улыбнулся Лоргар, — по крайней мере, я могу быть спокоен за близких.

— Пути варпа неисповедимы, — задумчиво отозвался Коракс, наблюдая как негромко беседуют старый голубятник и священник, — до чего же он не похож на Кор Фаэрона. Как колодец не похож на болотную топь, так и этот жрец не похож на Фаэрона и прочих подобных ему.

— Ну ты сравнил, — усмехнулся Лоргар, — Колхиду я припоминаю смутно, но вот Фаэрона я таки помню отчетливо. Он был изувером каких поискать. Больной человек. Больное общество. Рабство.

Нестройный хор голосов расхлябанно пел под бренчание гитары:

Он бежал, и стук его корней

Сердце биться заставлял быстрей

И казалось, будто бы над ним

Становилось небо голубым.

Вернись ко мне, мой пень,

По моему хотению.

Убей меня мой пень,

Предай меня забвению.

В болота или в овраги,

На дно, где лишь коряги,

Туда, где нет любви,

Мой верный пень.

— Пашка, не бегай! — под воркующий женский смех донесся до Лоргара сердитый женский окрик.

Под смех и разговоры, походники, с самыми серьезными лицами выводили под гитару:

Отчего же мир наш так жесток,

Отчего же гений одинок (трагедия)

Почему завистников полно (ну просто полно!)

Не понять им гений все равно.

Неси меня, мой пень,

Ведь у меня харизма.

Не просто я поэт:

Я — основатель пнизма.

Пускай погибнет гений,

Но сотни поколений

Воздвигнут в память обо мне

Огромный пень!

— Эта эпоха ненавидит и клеймит рабство, — как эхо отозвался Коракс, глядя, как старая, пятнисто-рыжая такса дремлет у ног своего хозяина, — что стало с нашей Террой? Почему эпоха, которую историки единодушно считают временем варварства, кажется мне золотым веком Терры и светочем гуманизма?

— Войны, — пожал плечами Лоргар, — игры с опасными знаниями, человечество сыграло в Бога и проиграло. Ты действительно не знаешь как зовут нашего отца?

— Полагаю, он и сам этого уже не помнит, — Коракс окинул спокойным, внимательным взглядом толпу, — не возьмусь судить, лгал ли Хорус, но он как-то говорил о том, что якобы отец питал интерес к астрологическому символизму; будто бы даже каждый из нас в замысле отца символизировал одно из созвездий.

— Воздействие античной культуры, ничего удивительного, — рассеянно пробормотал Лоргар кивая, — мы трепетно любим наше детство и юность, какими тяжелыми они бы ни были. Античный мир — это юность нашего отца. Возможно, он лично знал древних ученых и философов. Видел гибель Трои. Восстание рабов под предводительством Спартака. Живые факелы Нерона.

— Спартак опьянел от побед, — пробормотал Коракс, качая головой и пристально разглядывая мозаичного Гагарина, — к сожалению, этот древний герой не знал меры и слишком полагался на своих собратьев-гладиаторов. Мясники бойцовых ям без железной дисциплины, без навыков партизанской войны, без большой, внятной цели — это только мясники. Перед лицом военной машины Древнего Рима у них не было ни единого шанса. Поучительная история. Мы должны помнить ошибки героев древности дабы не повторять их в будущем. Признаться, я был удивлен, когда нашел в твоих вещах эту книгу. Она… поучительна.

* * *

Багровый сумрак дышал тяжелым, густым ароматом каких-то женских духов, пылью и смертью. Винно-алые сгустки грязной энергии живыми сферами носились в тлетворном, пылающем мраке, хаотично шевеля энергетическими космами. Горячая и сухая на ощупь чужая ладонь легла на плечо. Даже сквозь ткань кителя Лоргар ощущал эту тяжесть и этот жар. Он поспешно обернулся и отшатнулся: его уничтожающе разглядывала рогатая и куда более мускулистая копия его самого.

— Это всего лишь сон, — сообщил Лоргар Уризен далекого мрачного будущего, — я здесь чтобы поговорить.

— Я не предатель, — Лоргар отвернулся и зашагал прочь, в багровый мрак, — ты теряешь время.

— Твоего бога нет в варпе, — окликнул его рогатый отступник, заложив руки за спину и неторопливо шагая следом, — следовательно его не существует.

— Варп — энергетическая канава. С чего бы Первопричине Бытия сидеть в метафизической канаве, в обществе колоний паразитов? — отозвался Лоргар, безуспешно ища выход, — ты сам себя-то слышишь?

— Да как ты смеешь, щенок?! — взвился рогатый сектовод, багровея пятнами, — Хаос Неделимый есть неодолимая мощь. Боги Хаоса видели рождение и падение мириадов цивилизаций. Твой распятый бог — всего лишь одна из бесчисленных нелепых басен, мои боги видели рождение и смерть миллиардов вер и религий. Отринь свою бесполезную, рабскую веру и задумайся…

— Молиться древним энергетическим глистам? Спасибо, но как-то не тянет.

— Боги не питают к нам ненависти. Они не кричат, требуя уничтожения всего, что нам дорого. Они — это мы, — Уризен коснулся плеча Лоргара, — наши грехи, что находят путь обратно в сердца, давшие им жизнь. Ты тоже ощущаешь это, я знаю. Величие и извращенную красоту тёмного таинства греха. Потому что ты — это я. А я — это ты.

— Если ты — это я, то, вполне возможно, что и ты втайне ощущаешь греховность своего пути и болезненные позывы к раскаянию, — стряхнул с плеча руку антипода Лоргар, — ненависть есть отсутствие любви и признак глубокого внутреннего одиночества. Ты одинок, признай это. И твоё одиночество гонит тебя ко мне. Снова и снова. Потребность в одобрении. В тебе слишком сильна эта потребность, она-то и превратила тебя в послушную марионетку Хаоса. Ты одинок.

— Одинок? Я не могу быть одинок, ибо нас — бездны бездн, — гордо расправил плечи отступник, — в варпе схожие мысли и эмоции собираются вместе, точно ручейки, что сбегают по каменному склону. Они образуют течения и водовороты душевных мук и неистовых желаний, омуты ненависти и быстрины самолюбия. С начала времён эти течения и волны неустанно струятся по зеркалу мира. И сила их такова, что породила богов из самой субстанции нереального. Со временем эти движимые инстинктами аморфные существа обрели зачаточное сознание. Так были рождены боги Хаоса: безбрежные психические силы, созданные из фантазий и страхов смертных. Это и есть Губительные Силы, Лоргар. И каждая — отражение мирских страстей, что создали её. Наших страстей.

— Другими словами, ты молишься паразитам, которые питаются отходами твоей собственной жизнедеятельности, — скептически поджал губы Лоргар, — почему меня преследует иллюзорный запашок уличного нужника? Там тоже роится масса… интересного.

— Смейся, смейся, невежда. Я посмеюсь последний, — оскорбленно посулил отступник, отряхивая с алой туники несуществующую пыль, — о, да. Когда наш драгоценный отец разрушит всё, что тебе дорого руками Робаута Жиллимана, ты вспомнишь мои слова. И познаешь моё отчаяние. Отец никогда не любил нас…

— Ты как ребенок, — закатил глаза Лоргар, — конечно он нас не любит. Как любить выросших в людях здоровых лбов, которых он ни разу даже и на руках-то не держал?

— Именно! Зачем служить отцу, который презирает тебя и твою веру?! — ликующе воздел палец вверх Уризен, — зачем терпеть его постоянное недовольство и брезгливое безразличие?!

— Ну ты и гений, — насмешливо приподнял брови Лоргар, сцепив руки за спиной в замок и разглядывая феноменально короткую алую тунику отступника зафиксированную на одном плече, — слушай, а вот штаны носить тебе религия не позволяет, да?

— Что? — непонимающе нахмурился Лоргар Уризен далекого темного будущего.

— Хозяйству, говорю, не дует? — почти в самое ухо отступнику браво проорал Лоргар.

Уризен непонимающе моргнул и с подозрением покосился куда-то себе под ноги:

— Не уходи от ответа. Наш драгоценный отец — лжец и ханжа.

— Лоргар, — кашлянул в кулак Лоргар, — ты же не против, если я буду звать тебя так?

— Не против, — согласился Уризен.

— Ты и я — это альтернативные версии друг друга. Поэтому я буду говорить с тобой… как с собой. Понимаешь?

— Нет, — честно признался отступник, — но я заинтригован. Продолжай.

— Вот ты говоришь: «Отец то, отец сё». Не любит, не ценит, — Лоргар прочистил горло и одернул китель, — а в твою гениальную башку ни разу не приходило, что любой отец в принципе может быть болен, стар, немощен, психически нестабилен? И это не повод вышвыривать его из своей жизни. Он отец. Всё. Он может ошибаться, его может разбить маразм или паралич. И что? Ты отречешься от него? Бросишь?

— Он был далеко не немощен когда оттолкнул меня, — упрямо взвился Уризен, — куда ты клонишь? Он…

— Ты хоть понимаешь как жалок твой лепет? «Меня па-апа не лю-ю-юбит! Пойду, назло ему разрушу ми-ир!», — закатил глаза Лоргар, — ты, придурок, да он же инвалид! Человек не помнит даже своего имени! Ему нужна помощь! Помощь. А не идиотские обидки толпы великовозрастных дитяток!

— С тобой бессмысленно спорить, ты бредишь, — взорвался Уризен и раздраженно заходил туда-сюда, потрясая руками и нервно дергая щекой, — боги, с кем я связался?!

— Папа его не любит! — возмущенно гаркнул Лоргар, шмыгая побагровевшим носом, — ты-то сам любить-то способен.

— Я? Да я!

— Не сочинять про человека с три короба, а любить как есть! Со всей его гнусью!

— Тебя-то любили, — обозленно сощурился Уризен, — Император — всего лишь ученый, создавший нас для завоевания галактики. Он планировал избавиться от нас едва мы выполним свои функции. Оружие. Пешки. Не сыновья! Не дети! Не будь таким идиотом!

— А ты думал, в сказку попал? Что? Слабо любить такого папашу?

— С чего бы мне…

— Ну ты-то хотел чтобы он любил тебя, человека, который прикончил старика Найро всего лишь за то, что тот пытался защитить тебя, — пожал плечами Лоргар.

— Заткнись! — взревел отступник, вцепившись в его китель. И почти захрипел от гнева, нервно бегащими глазами шаря по лицу Лоргара, — да что ты понимаешь, щенок?

— Любовь долготерпит. Она милосердна. Не ищет своего. Не бесчинствует, — сообщил Лоргар аккурат в налитые кровью глаза взбешенного антипода, — не раздражается. Не измышляет неправду. Сорадуется истине. И никогда не иссякает. Она была, есть и будет. Даже когда языки всех рас умолкнут и пророчества угаснут, любовь не прекратит своё существование. Потому что Бог. И есть. Любовь.

— Слаанеш есть любовь.

— Слаанеш есть блуд и непотребство в терминальной стадии.

— Ты слепец, — горестно выдохнул Уризен.

— Не хочу показаться невежливым, но, учитывая что ты молишься Чумному Деду и Жадной Суке… — отозвался Лоргар, с опаской косясь на пальцы отступника, вцепившиеся ему в китель аккурат под горлом, —…не обижайся, но… не мог бы ты руками меня не хватать. Небось, рукоблудствуешь себе в башне, аспид, а рук не моешь. А все говорят: «Медитирует, медитирует»…

Демон-принц Лоргар Уризен как-то очень медленно и изумленно моргнул, что-то соображая, разжал пальцы и почти жалобно возмутился:

— Но… мои потребности не столь примитивны…

— Мне откуда знать, какие там у вас на Сикарусе потребности, — пожал плечами Лоргар, — ты молодец, конечно, руки об меня вытер. Но больше так не делай. Я форму вручную стираю. В тазике.

Примарх-отступник непонимающе моргнул. Его лицо одновременно озарили понимание, обида и глухое противление. Он поджал губы, прищурил глаза и очень тихо потребовал:

— Пошел вон.

— Братишка, да ты чего? Я ж не говорил, что ты там пальцем ковыряешься…

— Вон.

— Это. Брат по разуму. Мы ж одной крови. Ты и я.

— Жалкое подобие Русса.

— Ты обиделся что ли?

— Щенок.

Реальность сна изошла сетью трещин. И Лоргар проснулся. Где-то у стены таинственно мерцал алыми камнями белый эльдарский доспех. Лоргар непонимающе нахмурился и сел, растирая по лицу остатки сна: призрачно мерцая камнями, белая психокость неторопливо затягивала свои повреждения собственным вязким, волокнистым материалом.