Серые кардиналы (джен)

Лаванда ревела, уткнувшись заложенным носом в подушку и, икая и всхлипывая, приглушенным голосом пыталась рассказать нам, что МакЛагген — сволочь. Мы с девочками, обреченно вздыхая, привычно пытались успокоить подругу и выставить из комнаты вездесущую Уизли. Я, суетясь, как и остальные мои соседки, и порыкивая на Джин, говорила себе, что этот год будет очень длинным.

С прибытия в Хогвартс прошло две недели. За это время я поняла, что детки повзрослели. Лаванда и Парвати начали живо интересоваться собственной внешностью и мальчиками, соперничая со старшекурсницами за лишние десять минут в душе. Еще в купе я веселилась, глядя, как Лаванда, проникновенно заглядывая в глаза Рона, стирает ему грязные разводы с носа. Несколько дней спустя, я поняла, что мне не смешно.

Браун, по-командирски осмотрев своих товарищей-второкурсников, решила, что ей нравятся мальчики постарше. Видимо, чтобы далеко не ходить, она обратила свой взор на старших ребят с Гриффиндора. Кроме квиддичистов, из основной массы выделялись близнецы с Джорданом, староста и пара ребят, создавших вокруг себя тесные компании, где были звездами. Одним из таких ребят и был МакЛагген. Он был типичным образчиком будущего самоуверенного самца: хамоватый, вальяжный и, чего уж там, довольно симпатичный. Единственная загвоздка лично для меня была в том, что собственная внешность молодому человеку нравилась настолько, что это тянуло на болезненный нарциссизм, на корню убивающий все благоприятное впечатление.

Лавнда, тем не менее, нашла свою жертву и начала окучивать. Она все вечера проводила где-нибудь поблизости от своего кумира, смеялась над его сомнительными шутками и смотрела на него влюбленными глазами. Поначалу парень просто не замечал ее. Потом, к несчастью, заметил. Не сказать, что девичье обожание ему не польстило. Он великодушно позволял ей восхищаться собой и иногда садиться рядом с его компанией за столом в Большом зале, пару раз даже хмыкнул в ответ на ее шутки... Но, естественно, долго продолжаться идиллия не могла. Почувствовав себя немного увереннее, Лаванда начала влезать в разговоры компании МакЛаггена. Она никого не перебивала, Боже упаси, просто иногда, если думала, что у нее в запасе есть сплетня или история в тему, она ее рассказывала. Видимо, проблема была в том, что Лаванда, когда волновалась, начинала говорить со скоростью пулеметной очереди. Учитывая, что речь предназначалась мальчику, который ей нравился, у пулеметной очереди прорезались жеманные интонации и прононс с придыханием. Если к этому добавить тот факт, что Лаванда, когда не шептала, говорила очень громко... В принципе, понять некоторое недовольство МакЛаггена, которому подобные тирады приходилось выслушивать все чаще и с более близкого расстояния, было несложно.

К чести парня, он не был настолько груб, насколько мог бы быть, но слова, для того чтобы осадить Лаванду, все-таки, не выбирал. Пару раз он, по его меркам, вежливо высказал ей, что такая манера разговора ему не нравится. Вечерами после этого мы успокаивали подругу в комнате, лелея надежду, что та, наконец, выберет себе какой-нибудь другой предмет для обожания, но успокоенная соседка наутро шла штурмовать свою крепость с упорством носорога.

В тот вечер то ли у парня сдали нервы, то ли кто-то из ребят постарше подсказал ему шутку... Но, когда Лаванда в очередной раз набрала воздуха в грудь, готовясь поразить своего рыцаря интересной историей, МакЛагген выдал:

— Лав, малышка, ты умеешь дышать носом?

— Э-э-э, конечно... — сдувшись от удивления, ответила та.

— Ну тогда закрой рот и дыши.

Осознание того кто и что ей сказал пришло довольно быстро, и Лаванда, улыбнувшись дрожащими губами, извинилась и ушла в комнату. Там мы ее и нашли несколько минут спустя, ревущей в подушку.

И будто этого было мало, на правах сестры нашего друга в комнату просочилась Джинни, с иезуитским выражением лица спрашивая, что произошло и что именно сказал МакЛагген. С выражением бесконечного сочувствия на лице она выдавала различные фразы в стиле "как, должно быть, обидно, когда тебя не любят". Намеков на то, что ей стоит пойти заняться своими делами, мелкая понимать не захотела, а просто грубой силой выставить ее за дверь, мы пока не были готовы.

Идея родилась сама собой. Где-то в середине очередной фразы из разряда "бедненькая идиотка", я перебила ее, спросив:

— Слушай, Джин, ты носом дышать умеешь?

— Э-э-э, — не вполне поняла резкой смены темы мелкая.

— Ну так проверь — закрой рот и дыши. Желательно, по другую сторону закрытой двери.

Джинни вспыхнула, как свечка, и пробкой вылетела из комнаты, на прощание хлопнув дверью так, что с потолка что-то посыпалось. Я обернулась на своих соседок, которые в ступоре смотрели на меня. Даже Лаванда подняла голову и уставилась на меня круглыми глазами.

— Что? — не выдержала я, — ну согласитесь, неплохая фраза! Да и работает на ура! Так, Лав, раз уж оторвала лицо от подушки, иди умойся. Не хватало еще с опухшим от слез лицом завтра в Большой зал идти.

— Да как я туда пойду, после такого позо-о-о-о-ора — вновь тоненько завыла она.

— Позор, милая моя — это кое-что другое. Помнишь, я говорила, что вопрос всегда в точке зрения. Как по мне — ничего такого страшного не случилось. Более чем уверена, скоро ты сама будешь вспоминать эту историю со смехом. А то, насколько твой смех будет искренним, зависит только от тебя. Ты можешь, как загнанный зверек, бояться шуток МакЛаггена, а можешь подшутить над ним сама. Выбирать тебе.

— Но как я...

— Лав, ты девушка, будь умнее. В конце концов, прошлой весной ты вместе с нами решила изменить мир. Сейчас какой-то парень тебя окоротил, причем по делу, и все, лапки кверху, выносите? Соберись, в конце концов, ничего катастрофического не случилось.

— Но он... но я...

— Он тебе нравится?

— Да, — выдохнула она, — очень.

— Ну, значит, тебе надо сделать так, чтобы ты ему нравилась еще больше, чем он тебе. Лав, то, что он тебе сказал, было не очень приятно. Но девушка, бегающая за парнем — это не неприятно. Это патетично. Давай бегом в душевые — приведи себя в порядок и возвращайся. Будем мировой заговор устраивать.

Улеглись мы далеко заполночь вповалку на моей кровати. Результатом дискуссии стало решение, что Лаванда чертовски хороша, но говорит и правда много, громко и не всегда очень приятным голосом. Поэтому, начать мы решили с нее самой.

Я предложила ей поработать над "растяжкой" и, пока подруга не успела обвинить меня в умопомешательстве, я объяснила суть упражнения. А суть заключалась в форсированном и длительном выходе из собственной зоны комфорта. У каждого человека она своя и определяется личностными качествами. И эта зона комфорта — вещь, на самом деле, очень опасная, потому что заставляет человека всегда действовать по одному и тому же принципу, не пытаясь искать других вариантов и возможностей. Например, сильный не догадается попросить о помощи, слабый — без помощи обойтись; решительный — не спросит чужого мнения, а нерешительный — только опросами общественного мнения заниматься и будет.

Лаванда чувствовала себя уверенно, когда ей было, что рассказать, и когда она говорила. Поэтому, в течение недели Лаванда обязывалась говорить только тогда, когда ее спросят. Ответ при этом должен был состоять из одной фразы, не более, чем на десять слов.

Первые пару дней подруге было безумно тяжело. Сплетни она только слушала, но делиться ими, о ужас, не могла. Ограничение в одно предложение для ответа на любой вопрос сводило ее с ума... Но дня три спустя появились первые результаты. Помня об ограничении, Лаванда, отвечая на вопрос, начала обдумывать то, что собиралась сказать. Она все больше привыкала скорее слушать, чем говорить и начала получать удовольствие от ситуации. Однажды на вопрос "ну как?" она, с улыбкой Мона Лизы, ответила:

— Умеющий слушать узнает не в пример больше.

За какую-то неделю изменилось все: тембр голоса, манера строить предложения, даже выражение лица. За ней гонялись все сплетницы школы, потому что были уверены, что она знает что-то потрясающее. Лаванда узнала силу недосказанности и информации, которая лишь приобретала в ценности, если не растрезвонивать ее на каждом углу.

Когда неделя, отведенная на "растяжку", закончилась, мы уселись с подругами в комнате и предложили Лаванде подумать, что делать дальше, на что та, хитро улыбнувшись, ответила:

— Ничего.

И, потомив нас минуты две, продолжила:

— Он никого не сможет полюбить сильнее, чем себя.

Фэй и Парвати, наблюдавшие метаморфозу подруги из первых рядов, решили, что растяжки — вещь, и им тоже обязательно нужно этим заняться. Поскольку терпения у них не было ни на гран, начать они пожелали немедленно.

Лаванда, спокойно улыбаясь, мудро советовала им не спешить, но девочки были неумолимы, требуя разобрать их характеры и придумать растяжки сию секунду.

— Хорошо, — сдалась Лаванда, — Фэй, ты сильная и самостоятельная. Ты все держишь под контролем и не привыкла рассчитывать на других. Твоя растяжка — расскажи нам, что у тебя произошло и попроси совета. Как думаешь, Мия, этого будет достаточно?

Я знала, что этого будет достаточно, как и то, что подруга права в каждом слове. Но я так же знала, что было не так с Фэй и была абсолютно не уверена, готова ли та делиться этой информацией. Никто из нас помочь ей был бы не в состоянии, а говорить об этом... — только тревожить и так не затянувшуюся рану.

Секрет Фэй я узнала в поезде по дороге в Хогвартс.

В купе, куда мы забились всей честной компанией, было шумно и весело. Ребята смеялись, рассказывали о сборах, о суматохе поисков последних вещей, которые обязательно куда-нибудь пропадали в последний момент и обнаруживались на дне упакованного сундука, который, в итоге, приходилось собирать заново.

Спустя полчаса после отправления поезда, я сидела на диванчике у окна, и, выдыхая на стекло, задумчиво рисовала одну и ту же загогулину... Приглядевшись, я поняла, что это — петля со скользящим узлом... видимо, подсознание слало привет и сочувствовало.

Несмотря на то, что мы переписывались и часто встречались, ребята, очутившись все вместе без присмотра взрослых, заново взахлеб рассказывали о том, как провели лето. То, что раньше они могли описать исключительно на бумаге в блокноте, теперь можно было разыграть в лицах со всем размахом. Ведь это же не одно и то же: написать, что поймал с отцом на рыбалке "во-о-о-о-от таке-е-е-е-е-е-енную рыбу", и рассказывать все своими словами, с междометиями и охами-ахами, с возможностью развести руки, чтоб показать размер той самой рыбы... И глаза еще вытаращить, как Рон, когда про проделки близнецов рассказывал. И каждому, естественно, хотелось рассказать свою историю, и ждать своей очереди, естественно, сил не было никаких, потому что забудется ведь, а "там тако-о-о-ое".

Короче, через пятнадцать минут у меня болела голова, через полчаса она раскалывалась, через час я думала, что голова мне, в принципе, не особенно и нужна и завидовала Зевсу. Плюс ко всему, мой единственный возможный помощник и защитник, Люц, поганец такой, как знал, что в поезде будет весело и в Хогвартс отправился своим ходом еще вчера.

С другой стороны стола купе, тоже у окна, сидела Фэй и так же задумчиво чертила что-то на стекле.

Если опустить детали, в какой-то момент, мне удалось привлечь к себе внимание девочки. Фэй отвлеклась от своего занятия и пристально посмотрела мне в глаза. Я, в ответ, чуть качнула головой в сторону двери купе. Подруга еле заметно кивнула.

Я сбежала первой и, отойдя на пару шагов от нашего купе, дождалась повторного щелчка двери. Услышав, как вышла Фэй, я, не оборачиваясь, направилась в тамбур в конце вагона. Наш был последним и его тамбур отличался от остальных: все его стены были застеклены. Деревянная обивка цвета карамели, бронзовые поручни, мягкое ковровое покрытие темно-бордового цвета и километры леса за окном — все это создавало неповторимую атмосферу уюта. Я положила локти на поручень, протянутый на высоте груди, и пристроила подбородок на перекрещенные кисти рук. Движение, которое я заметила краем глаза слева, подсказало, что Фэй сделала то же самое.

С полчаса мы стояли, молча разглядывая проплывающие мимо пейзажи, подернутые синей дымкой леса... или просто бездумно наблюдая за рельсами, будто выныривающими из-под наших ног.

— Мои родители разводятся. — голос Фэй прозвучал глухо. Помолчав еще минуты три, она продолжила: — Знаешь, я не ребенок. Глупо звучит, но я уже давно не ребенок и прекрасно понимаю, что Мама и Папа — это навсегда. Я навсегда останусь их дочерью и это ничто не сможет изменить. При этом я понимаю, что они — муж и жена. И если они муж и жена сегодня, завтра они могут перестать ими быть. Муж и жена — просто названия, придуманные людьми. Но, по сути, если они не захотят больше быть семьей — они перестанут ею быть, а я... я останусь посередине с двумя обломками от семьи, которые навсегда останутся моими родителями... только по очереди. И знаешь, что самое паршивое? Самое паршивое — это то, что я могу его понять. Моя мама — замечательная женщина... просто, как отец один раз сказал... удушливая. — Фэй спрятала лицо в ладонях, — Мия, мне так паршиво... Отец уходит от матери, а я, вместо того, чтоб поддерживать ее, про себя думаю, что если меня оставят с ней, я натиска ее заботы на меня одну точно не выдержу...

Фэй уставилась на рельсы и, помолчав еще минут пятнадцать, наконец-то шумно вздохнула и повернулась ко мне со своей вечной немного ехидной ухмылкой. Чего-чего, а вот смотреть, как подруга пытается изображать веселость, чтобы не доставать своими проблемами других, мне не хотелось. Поэтому я поймала ее за руку и, аккуратно выбирая слова попыталась объяснить, что ее чувства вполне понятны и нормальны, что, что бы ни происходило между ее родителями, — это не ее вина и не ей отвечать за решения взрослых людей. Я изо всех сил пыталась убедить ее в том, что если она видит недостатки своих родителей, это не делает из нее монстра...

В какой-то момент Фэй взяла меня за руку, легонько сжав ладонь, и впервые с начала августа я увидела ее настоящую улыбку.

С тех пор подруге, вроде бы, стало легче. Она не закрывалась от остальных, хотя и ни о чем не рассказывала и о помощи не просила. Она часто выглядела грустной, но не угрюмой, как раньше. Видимо, изменения были недостаточными или Лаванда, научившись наблюдать за людьми, поняла, что что-то действительно не так.

Теперь Браун спокойно и выжидательно смотрела на подругу, давая той возможность решить, как поступить. Я решила помочь Фэй, дав ей дополнительное время на размышление, и перевела взгляд на Парвати.

— А тебе, дорогая, наоборот, не хватает уверенности в себе. С нами тренировки не получится, потому что мы знаем о задании. Поэтому, в течение недели, ты все свое свободное время проводишь с Падмой и именно ты решаешь, что вы будете делать, куда пойдете и так далее. Даже если ты не против ее предложения, ты предлагаешь и настаиваешь на своем варианте.

Парвати сдулась. Она всегда была ведомой и всегда предпочитала присоединиться к кому-то, а не устроить что-нибудь самой.

— Нечестно! Лаванда молчала неделю, я должна командовать неделю, а Фэй всего-то и надо, что рассказать какую-то историю.

— Тебе ли не знать, что иногда решиться на какое-то действие — сложнее всего, — мягко пожурила подругу Лаванда.

— И все равно...

— Мои родители разводятся, — решившись, прошептала Фэй.

— Какой ужас, — воскликнула Парвати, — извини, пожалуйста, я не знала. Это действительно ужасно...

— Это жизнь, — вздохнула Фэй, — отец решил уйти...

— Мерзавец! — воскликнула раскрасневшаяся Парвати, — как он может бросить жену и ребенка?

— Не смей так говорить о моем отце. — Ледяным тоном отрезала Фэй.

— Пати, — взяла слово Лаванда, — Не суди столь поспешно и строго. Магическая Британия отличается от магической Индии. Ты говорила, что на твоей родине магический и обычный миры сосуществуют значительно теснее, чем в Англии. В этом есть свои плюсы, но есть и минусы. Во-первых, в магическом мире развод — не такая уж и большая редкость. По крайней мере даже в будуарах судачить об этом не будут: так, упомянут разок, просто для галочки. Вспомни о маме Блейза. Семерых мужей сменила — и ничего, никто ей от дома не отказал. Во-вторых, женщине, если она не в состоянии себя обеспечить, назначат содержание, которое будет выплачивать ее бывший муж, вне зависимости от того, с кем останется ребенок. Так что, на улицу никто никого не выгонит. И в-третьих, в магическом мире одинокая и самостоятельная женщина не является нонсенсом, — последнее слово Лаванда выговорила с особой тщательностью, видимо оно для нее было новым, — Маггловский мир, насколько я поняла, часто не приемлет понятие независимой женщины. В магическом же мире, женщина вольна делать карьеру, если она того пожелает. Среди великих зельеваров, нумерологов, предсказателей, врачей, рунологов — огромное количество женских имен. И это нормально.

После длинного монолога, от произнесения подобных которому Лаванда за неделю отвыкла, она слегка раскраснелась, но, судя по улыбке, была довольна собой. Ее речь оставалась спокойной и логически выверенной, она не отошла от темы и сказала все, что хотела в максимально сжатом виде.

— Но как же они теперь?...

— Если ты о Фэй и ее маме, — произнесла Лаванда, старательно сдерживая словесный поток, — при расторжении брака ребенка школьного возраста оставляют с тем, кто в состоянии что-то ему дать. Из-за учебы в Хогвартсе мы, считай, девять из двенадцати месяцев в году проводим вне дома. Мы достаточно взрослы и автономны, чтобы не нуждаться в постоянной опеке. С другой стороны, для полноценного развития нам нужен рядом сильный состоявшийся маг и человек, способный своим примером показать, что значит быть настоящим волшебником. Такова логика Визенгамота. Рассуждения о том, что опека должна остаться за женщиной, потому что она — мать, ставшие популярными в последнее время из-за близости к маггловскому миру, он не признает. Так что, если только Фэй не настоит на обратном, вероятнее всего, она останется с отцом.

— Но ты же будешь настаивать? — мир Парвати рушился и ей нужно было что-то, чтобы поверить, что его основы останутся незыблемы.

— Нет, — прошептала Фэй, — Я решила, я останусь с отцом.

— Но... как ты можешь? Твоя мать...

— Это мое решение, — отрезала Фэй и, гордо вскинув голову, вышла из комнаты.

В итоге весь вечер и большую часть ночи я успокаивала Фэй в гостиной, а Лаванда проводила разъяснительные работы с Парвати, объясняя, что между заботой и самопожертвованием есть грань, которую лучше не пересекать, если не готов стать профессиональным жертвенным ягненком. Что мало кто может жить долгом и им утешаться, когда тяжело и кажется, что все напрасно. И если человек не верит в то, что сможет с этим справиться — лучше не начинать. Лаванда потом пересказала мне большую часть того, что использовала в качестве аргументов, и я, если честно, была очень удивлена, насколько эти рассуждения, которым девочку научила мать, были просты, стройны и мудры.

Утром невыспавшиеся, с кругами под глазами, встрепанные и несчастные, мы уселись все вместе и постановили: что бы ни случилось, мы выслушаем и попытаемся понять друг друга. Как в семье: сначала поддержка, вопросы потом.

Еще одним выводом из беседы стало решение включить остальную часть нашей компании в работу над самосовершенствованием. На повестке дня при этом были не только растяжки, но и организация мышления и окклюменция, о которой я наконец-то решилась рассказать подругам.

* * *

Идиллия, образовавшаяся в девичьей спальне второкурсниц Гриффиндора, меня несказанно радовала. Тем более, что были вещи, которые меня радовали очень мало.

Во-первых — младшая Уизли. Я, в какой-то степени, даже восхищалась ею: ее способностью к манипуляции людьми и, в особенности, ее собственными братьями, непосредственностью, способностью пропускать мимо ушей все, что ее не интересовало... Но все это могло забавлять исключительно с определенного расстояния, вблизи же... После нашего веселого разговора у Фортескью, я понадеялась, что мелкая немного успокоится и не ожидала ее появления в обозримой близи раньше, чем через неделю. На самом же деле, мы вновь столкнулись лбами уже в поезде.

Видимо по принципу "свято место пусто не бывает", пока мы общались с Фэй, наши места в купе заняли две юные девы. Невилл и Симус, сидевшие рядом со мной и Фэй, были сдвинуты к окну, а в центре каждого дивана устроились новенькие. Рыжую бестию я узнала без труда, а вот девочка напротив нее была мне незнакома.

— Вот, они вернулись, — громко и радостно заявил Рон, когда мы вошли в купе, — теперь, малявки, встали и двинулись в свое купе.

— Мы подвинемся, — мило улыбнувшись, заявила Джин.

— Джин, мы скоро прибываем, надо переодеться, — сказала вторая девочка и поднялась с дивана.

— Еще больше получаса, — небрежно отмахнулась младшая Уизли.

— Джинни, — вздохнула девочка, — по купе летает уже с десяток мозгошмыгов.

— А? Что? — отвлекшись на Поттера, ответила Джинни, болтая ногами.

— То, что, чем дольше ты будешь делать вид, что не замечаешь, как тебе предлагают уйти, тем больше в купе слетается мозгошмыгов.

Уизли покрылась неровными красными пятнами, схватила подругу за руку и вышла, чеканя шаг, из купе.

— Рон? — с сомнением протянула я.

— Мою сестру ты помнишь, — хмыкнул Рон, — вторая — ее подруга, Луна. Смешная девчонка. Я ее раньше странной считал, теперь понимаю, что нормальная она, просто... Немного не такая, как все.

— То есть? — не поняла Лаванда.

— Ее отец этим летом на два месяца уезжал в командировку куда-то далеко на север и оставил ее у нас. Нам-то что — одним больше — одним меньше — невелика разница, да и Джинни, мама сказала, полезно узнать, что не одна она может быть царевной в мужском царстве. Ну и пока она у нас была, хочешь-не-хочешь, а пообщаться пришлось. Поначалу я ее слегка шугался: она постоянно о всяких странных животных рассказывала: то нарглы, то мозгошмыги, то козляки какие-то... А потом я заметил, что когда кто-то нервничает, она с человека глаз не сводит, будто помочь хочет, но не знает как. Со мной тоже один раз было. Когда я после пропажи Поттера начал психовать. Мы с ней пересеклись на лестнице, когда я из совятни в комнату бежал. Она сказала мне, что когда вокруг головы кружатся мозгошмыги — думать сложно. Потом уже я понял, что если перевести это на человеческий, получилось бы что-то вроде: "Ты слишком волновался и напридумывал себе Мерлин знает, чего". За пару месяцев у меня было время понаблюдать: всегда, когда кто-то волновался или психовал за-зря, она говорила о мозгошмыгах. Когда кто-то боялся — о нарглах... про козляков, правда я не очень понял...

— У нее что-то в детстве нехорошее случилось? — заинтересовалась Фэй.

— Мама погибла.

— А!... Бедняжка... ну тогда понятно. Я слышала о такой практике. Это, если я правильно помню, называется визуализацией. Страх потерять близких для ребенка слишком расплывчатое понятие и бороться с ним невозможно. Зато если представить его в виде какого-нибудь животного или предмета, с ним можно будет что-то сделать: прогнать, убрать или еще чего: кому на что воображения хватит. Наверное, для нее мозгошмыги олицетворяют нервозность или беспокойство, или и то и другое одновременно...

Так с тех пор и повелось: при любом удобном или не очень удобном случае, в нашу компанию лезла Джиневра с Луной на буксире. И если юная равенкловка никаких негативных эмоций у нас не вызывала, то Джин... Если в поле зрения был Поттер, юная леди еще как-то сдерживалась и показательно смущалась, в остальное же время она развлекалась тем, что смущала всех остальных. Ее любимым развлечением было с милой улыбкой задавать максимально неудобные вопросы или выдавать какие-нибудь "мудрые сентенции", при этом наивно хлопая ресницами.

Когда в компании были я, Фэй или Лаванда, Уизли вела себя более-менее прилично. У нас лишнего пиетета к юной красотке не было, да и за словом мы в карман не лезли. Зато на остальных, кроме Поттера, Джи оттягивалась по полной. Особенно страдал спокойный Невилл и брат юного дарования. Последний, казалось, чувствовал ответственность за сестру и проводил большую часть своего времени, извиняясь за ее поведение.

В голове крутилась странная мысль, что если бы у младшей Уизли был дневник со встроенной функцией ответа — ее получилось бы отвлечь. Жаль, у нас такого гаджета не было.

В общем и целом, школьная жизнь медленно, входила в свою колею. Мэт, занявший пост преподавателя ЗОТИ, гонял нас по старой памяти. Практикой мы занимались так же как все, но к обычной теории, предлагавшейся на втором курсе, Мэт натаскивал каждого из нас по тем предметам, которые интересовали нас больше других.

Таким образом я, Поттер и Фэй увлеклись рунами; Уизли, Симус и Дин — чарами и ЗОТИ, Лаванда, Парвати и Невилл — зельеварением и всем, что можно использовать в качестве ингредиентов.

У девочек к зельям был свой интерес: Лаванда считала, что достойная леди должна уметь разбираться в подобных вещах — это в жизни пригодится. Парвати зелья были необходимы для артефакторики, а Невилл... Еще летом, переосмыслив первый курс, парень понял, что зелья были его слабым местом. Поэтому он сначала подключил бабушку, попросив сготовить с ним пару зелий, а потом увлекся. Не стоило забывать, что парень был гербологом от Бога. Растения в его руках цвели, росли быстрее... он всегда интуитивно знал, чего какому не хватает для счастья и что каждое из них может дать, в том числе, и в качестве ингредиентов.

Заметив интерес внука, пожилая леди нашла ему репетитора из ее ресурсной компании игроков в бридж. Пожилой джентльмен, владелец небольшой аптеки в Глазго, провел с Невиллом пару уроков в мэноре, а, увидев, насколько искренне парень интересовался всем тем же, чем и он сам в его возрасте, он начал забирать Нева к себе в аптеку, где парень торчал дни напролет, помогая с подбором ингредиентов, их обработкой и приготовлением простых составов.

Кроме занятий по интересам, Мэт начал натаскивать всю компанию по ментальным практикам для защиты сознания. Для ребят он скопировал мои книги, а со мной заключил ученический контракт и взялся за меня всерьез, как и обещал.

В последний раз перед встречей в Большом зале Хогвартса, мы виделись в августе на занятии. Я не знала, насколько изменилась, с тех пор, как успешно создала себе экранирующую личность, и как это могло выглядеть со стороны. Видимо, выглядело это интересно, потому что после пира мне настойчиво захотелось найти профессора. Искать его вздумалось на третьем этаже, в северном крыле. Я решила, что это было приглашением явиться как можно скорее, и побежала на встречу.

— Мисс Грейнджер. Добрый вечер. — прозвучало приятным баритоном из ниши.

— Добрый вечер, профессор, — широко улыбнулась я, поняв, что соскучилась, — рада вас видеть.

— Я тоже рад, — улыбнулся преподаватель своей фирменной улыбкой чеширского кота, — и особенно рад видеть, что в ментальной магии вы продвигаетесь семимильными шагами. Вы можете сказать мне, что произошло с момента нашей последней встречи?

— Э-э-э-э-э... Много медитаций? — заискивающе улыбнувшись, выдала я.

— Не сомневаюсь, но было еще что-то кроме этого. Мисс Грейнджер, — осуждающе покачав головой, вздохнул Мэт, — кажется, проблематику доверия между учителем и учеником мы уже проходили. Или за лето уже все забылось и мне опять придется подписывать какие-нибудь контракты уже с вами лично?

— Нет, что вы... — ответила я, давя в зачатке гадкие мыслишки о том, что контракт или клятва были бы идеальным вариантом. Я вздохнула и выдала Мэту версию о том, что мне иногда казалось, что во мне сосуществуют две личности: одна была частью волшебного мира, вторая — обычного. И мне было сложно сочетать в себе обе. Поэтому, основываясь на изученном материале... В остальном: принцип организации мыслей и памяти, построения личности, ее наложения и подгонки под себя я рассказала полностью и без купюр.

По мере рассказа выражение лица профессора сменилось с покровительственно-снисходительного на удивленно-ошеломленное. Под конец, он взял себя в руки и, усмехнувшись, сказал:

— Воистину, иногда недостаток знаний раздвигает границы возможного... То, что вы проделали, юная леди... Я к такому спец-отдел аврората готовил полгода. Ежедневные специфические тренировки, специальные медитации и, естественно, приличный багаж знаний, которого у вас не было... Вы как тот мальчик, что расшифровал письменность ацтеков. Невероятно, но факт. Что ж... я не буду читать вам лекций о том, чем могла обернуться ваша инициатива, пойди что-нибдуь не так. Я не буду пугать вас рассказами о тех, кто, пытаясь сделать что-то подобное, на годы загремели в реабилитационный центр. Просто пообещайте мне, что если у вас появится бредовая идея поэкспериментировать со своей психикой, вы посоветуетесь с кем-нибудь, кроме своего здравого смысла, в наличии которого у вас я начинаю все больше сомневаться.

В голове крутилось междометие "упс", но что-то мне подсказывало, что, произнеси я его вслух — и лекция таки состоится и мне крайне не понравится то, что я услышу. Поэтому я, скромно потупившись, выдавила:

— Да, профессор.

— Что ж, учитывая то, что вы проделали с собственной психикой, заниматься окклюменций в классическом понимании этого термина, я не вижу смысла. Все важное вы скрываете под синтезированной личностью, а не важное — создает тот барьер, просмотр которого убедит легилимента в том, что глубже ничего нет. Естественно, нет предела совершенству и вы вполне можете улучшить вашу защиту, но лично я в этом смысла не вижу: от поверхностного и даже более детального чтения мыслей вас это сполна защитит — а большего вам и не надо.

— Хорошо, профессор. Вы знаете, в "Направленном мышлении" я почерпнула одну идею... — и рассказала ему о том, как привлекла внимание Фэй в поезде...

Загвоздка была в том, что Фэй гипнотизировала стекло и отвлекаться ни на что не собиралась. Просто окликнуть ее и предложить пройтись я не решилась. Мне не хотелось рисковать привлечь внимание всей нашей компании. Пнуть ногой под столом, учитывая, что она сидела, подвернув одну ногу под себя, а рядом с ней, широко расставив колени, сидел Симус, могло быть чревато.

Поскольку ехать нам оставалось часа три, как минимум, я решила, что торопиться некуда, зато можно было проверить свою теорию, которую я выстроила, основываясь на прочтении последней из книг Мэта.

На самом деле, книга, как и большинство из тех что я успела просмотреть, была скорее философской, чем именно магической. Ее автор говорил о том, что мысли как волшебника, так и любого другого живого и думающего существа, обладают определенной силой. Каждый волшебник, в принципе, если не вдаваться в детали, обладал тремя: физической, волшебной и ментальной. И как раз вот эта третья, по мнению составителя книги, была наиболее важной из трех, потому что позволяла воздействовать на свое "я".

По сути автор долго и путано раскрывал понятие чего-то похожего на эффект плацебо. Сказать по чести, всех его логических выкладок я не поняла, по той простой причине, что логики в них не обнаружила, но, в общем и целом, мораль книги заключалась в том, что мысли — материальны. Проблема в том, что большинство из них, в то же самое время, неосознаваемы.

Грубо говоря, автор книги предлагал техники, направленные на осознание, форматирование и концентрацию собственных мыслей, потому что, исходя из утверждения автора, направленная мысль — почти материальна. Единственное с чем я не вполне согласилась в книге, было то, что таким образом составитель книги предлагал влиять исключительно на себя самого.

Еще когда я читала об этом, мне казалось глупостью, что автор замыкает сферу воздействия исключительно на себя. Я была уверена, что, при желании, направленными мыслями можно было влиять на окружающий мир. В конце концов, у меня самой такое бывало, что я чувствовала, что на меня смотрят; бывало подспудное ощущение дискомфорта, когда мне казалось, что обо мне говорят и дискмфорт вполне реальный, когда оказывалось, что мне не казалось. Да и просто в общечеловеческом плане, существовало такое понятие, как чутье: женское, когда дама точно знает, нравится ли мужчине, деловое, когда бизнесмен чувствует, когда кто-то пытается его надуть... и таких примеров — сотни. Я искренне верила, что, если магглы отлично и без магических способностей посылают и принимают ментальные послания-волны, то поскольку я — ведьма, у меня должно получиться отправить сигнал осознанно.

До этого действительно попробовать то не находилось случая, то времени, то желания. Разве что, еще в Лионе я развлеклась, спрятавшись за занавесками и направленно думая о соседском мальчишке, тренировавшим очередной финт на скейте. За час он трижды останавливался и смотрел на наши окна. Насколько в этом была заслуга моих ментальных посылов — я была не уверена, но решила, что настал момент проверить.

На выдохе я закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана. Я постаралась представить себе наше купе и всех, кто в нем находился. Мне всегда было проще мыслить образами, поэтому воссоздав перед глазами купе в трехмерной линейной матрице, я медленно, но верно воссоздала всех присутствующих, представив их полупрозрачными силуэтами. В какой-то момент притупились звуки, а картинка перед глазами приобрела яркость. Вот силуэт Симуса всплеснул руками, видимо, активно реагируя на что-то, что рассказывал Поттер, подняв вверх руки. Я сосредоточилась на силуэте напротив меня. Он выглядел темнее остальных. Присмотревшись, я поняла, что внутри силуэта происходит что-то невообразимое: он не подсвечивался ровным светом, как остальные, там будто переваливалась лава, готовая в любой момент вырваться наружу сжигая все на своем пути. Не зная точно, что я делаю, я потянулась к ней и представила, как беру за руку, делясь своим спокойствием и теплом.

Спустя пару минут, слегка потерявшись в собственных ощущениях, я вынырнула из медитации, подумав, что было бы все-таки здорово выйти из купе и отдохнуть от шума. После этого Фэй оторвалась от рассматривания пейзажа и посмотрела на меня...

Мэт, выслушав меня, с силой провел руками по лицу, пробормотав что-то о детках-акселератах. Молча поизучав меня взглядом пару минут он спросил:

— Почему вы сюда пришли?

— Сюда?...

— На третий этаж северного крыла. Почему вы пришли сюда.

— Вы позвали...

— То есть, вы хотите сказать, что совершенно четко знали, зачем и куда именно идете, а так же то, что желание сюда прийти было продиктовано мной?

— Ну да. — удивленно ответила я.

— Да, пожалуй, я не рассчитал силу... Вы значительно восприимчивее, чем я предполагал. Что ж, если вам все еще интересны ментальные техники, полагаю мы могли бы поработать над принципами ментального воздействия. Учить вас им я не буду, но принцип и алгоритм противодействия я вам дать, пожалуй, смогу.

Я смотрела на Мэта с широченной улыбкой во все лицо, на подобное я не могла даже рассчитывать.

— Тем не менее, если вы примете мое предложение, мы заключим классический ученический контракт. Подписав его, вы больше не сможете упражняться вволю, как вам заблагорассудится. Если я скажу "нет", у вас не будет выбора, вам придется поступить так, как я потребую. Мне как-то не хочется терять ученицу, если ей вздумается прогуляться в глубинах собственного подсознания.

* * *

Мне, признаться, наших личных проблем и учебы у Мэта хватало за глаза, чтобы чувствовать себя достаточно занятой. Но, естественно, жизнь не собиралась спрашивать моего мнения, подкидывая дополнительные задачки.

Во-первых — Малфой. Драко был любезен. Не вычурно велеречив, как в прошлом году, а именно по-дружески любезен. Он не набивался в мой круг общения, ничего не предлагал, не нарушал моего личного пространства... Он просто постоянно был где-то поблизости, ненавязчиво комментируя ту или иную ситуацию, перебрасываясь со мной парой слов. В какой-то момент я поняла, что наши отношения начали напоминать что-то очень близкое к приятельству и мне становилось все сложнее продолжать воспринимать его, как младшего Малфоя, а не как простого мальчишку по имени Драко. В принципе, мне это даже в какой-то мере нравилось, он умел быть приятным собеседником... Вот только взгляды его однокурсниц со Слизерина подсказывали мне, что лучше бы наши отношения оставались на том уровне, на котором были в прошлом году... а еще лучше было бы, если бы никаких намеков на отношения вообще не было.

Во-вторых, в моей жизни появилось непростительно много Снейпа. После первого же урока, он попросил меня задержаться и заявил, что раз уж у меня аллергия на один из базовых компонентов обезболивающих и успокоительных, а он персональным зельеваром работать не нанимался, то, если я рассчитываю найти в больничном крыле зелья, которые смогу принимать, готовить я их буду сама. Безусловно, под присмотром преподавателя, пока он сам будет готовить зелья для основной массы учеников, которые не развлекаются, придумывая ему проблемы всякими аллергиями.

Также прозвучал не очень тонкий намек на то, что если я не окажусь конченой тупицей и неумехой, профессор, возможно, если планеты сложатся благоприятно, когда я сготовлю необходимые зелья, продолжит со мной заниматься. По итогам, я должна буду стать более автономной в приготовлении зелий, знать, чем и как можно будет заменить те или иные ингредиенты, если, как в моем случае, их использование невозможно.

Предложение было более, чем заманчивым, но вот компания... Отказаться, тем не менее, не было вариантом, и я, скромно улыбнувшись, спросила, когда мне приходить на занятия. Снейп заявил, что приготовлением "моих" зелий, мы займемся в сентябре, по субботам. А дальше — все будет зависеть от того, насколько я криворука. Это было ребячеством, но почему-то безумно захотелось "нечаянно" разбить пару склянок, перепутать ингредиенты в шкафу, переклеив этикетки, и расплавить котел. Подавив вредительские замашки и потупившись, я лишь ответила:

— Да, профессор. Доброго дня, — и развернувшись, сбежала.